На распутье. часть третья. гл. 7-8

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 54974 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

- Сейчас много люду ходит-бродит по дорогам, то и дело пристают к разбоям. Вот и надобно послать человека к Косолапу, да не просто так, а с наживкой. Дескать, барин мой, - сквалыга, все денежки да хлебушек в деревне собрал и на Москву налаживается. Обоза ждет, одному боязно ехать.
- Хитро. Вместо барина - мы с ребятушками. Пули вместо хлеба, деньги - сабельки острые! - усмехнулся воевода.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГОЛОД.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Скопление в Москве и ее окрестностях голодного люда, доведенного недоеданием до отчаяния, привело к тому, что они стали собираться в крупные разбойные ватаги. Вооруженные дубьем, цепами и даже пищалями тати чинили большие неудобства по доставке продовольствия в столицу, ухудшая и так непростое положение многолюдного стольного града.
Чтобы исправить создавшуюся ситуацию, государь выпустил указ о посылке детей боярских в города, прилегающие к Москве, для поимки воров и разбоев. Разрядному приказу было велено снарядить, для этих целей, толковых дворян.
В первых числах сентября Никите Егорычу Зотову, из выборных ярославских дворян, несущему службу в Деревянном городе, было отписано: вместе с царским стольником Михаилом Борисовичем Шеиным отбыть для службы в город Волоколамск для усмирения лихих людей. Быстро собрав личный нехитрый скарб и попрощавшись с Василием Макеевым, у которого он прожил больше года, Никита присоединился к новому воеводе Волоколамска и выехал из Москвы.
Михаил Шеин когда-то был рындой, нес службу вместе с князем Алексеем и уже встречался с Зотовым, потому принял его как старого товарища. Расспросив, как дела у Копытина и получив ответ: «Алексей сейчас в Новгороде в товарищах у второго воеводы князя Головина», он повелел Никите ехать в голове обоза.
Предки Шеина бывали боярами и дослуживались до больших постов, чего нельзя было сказать о дедах Зотова. Но, несмотря на разность положения, их потянуло друг к другу. Оба они были молоды и хотели верно служить отечеству: «не жалея живота своего». Общность интересов и время, проведенное дороге, их окончательно сдружило.
Прибыв на место, Михаил Борисович с головой окунулся в проблемы маленького городка.
Исполнить государеву волю оказалось не так-то просто. Атаман Косолап, гроза округи, показал себя хитрым и изворотливым человеком, все усилия воеводы Шеина по его поимке в течение месяца были напрасны. Жалобы окрестных дворян на разбоя даже увеличились. Москва требовала результатов.
Михаил знал: на прямое столкновение Косолап, не пойдет, а ловить татя по лесам - только время терять. В этом он уже убедился. Нужен был замысел, но какой?
Вечером, после очередного бесполезного рейда по округе, Никита зашел к воеводе доложиться и застал его в раздумье.
- Как мыслишь о сем, Никита Егорыч? - спросил он Зотова, наливая ему стоялого меду и приглашая к столу.
- О чем, Михаил Борисович? - ответил Никита, с порога озадаченный вопросом воеводы.
- Да вот, сижу, ломаю себе голову, как избавиться от Косолапа. Москва заела, требует его поимки. А где разбоя взять? В прямой бой он не идет, а по лесам ловить, сам ведаешь, - что воду решетом носить.
- Не идет и не пойдет. Зачем? Ведь воевать надо! - подтвердил Зотов.
- Вот и я говорю. Может, чего посоветуешь? У дьяка Афанасия, поди, добрую науку прошел, как хитрости делать?
- Есть маленько. Думаю я, вот что, Михаил Борисович, - Никита сел за стол и взял стаканец с медом. - Коль Косолап к нам не пойдет, надо самим к татю идти.
- Это как? Ну-ка, объясни, Никита.
- Сейчас много люду ходит-бродит по дорогам, то и дело пристают к разбоям. Вот и надобно послать человека к Косолапу, да не просто так, а с наживкой. Дескать, барин мой, - сквалыга, все денежки да хлебушек в деревне собрал и на Москву налаживается. Обоза ждет, одному боязно ехать.
- Хитро. Вместо барина - мы с ребятушками. Пули вместо хлеба, деньги - сабельки острые! - усмехнулся воевода.
- Верно.
- Ну, коль так, давай поглядим, что мы имеем против разбоя. Город без охраны оставлять нельзя. Стало быть, из семи десятков стрельцов и пятнадцати дворян, что к городу приписаны, для засады можем взять только полусотню пищальников, - да мы с тобой.
- Не густо, Михаил Борисович, - ответил Никита. - Разбоев-то никто не считал. Сколько их по лесам бродит - неведомо.
- Не густо, но и не пусто. Пока ты, Никита Егорыч, хитростям обучался, я тоже кое-чего постиг. Полсотни добрых стрельцов многое могут сделать, коль умело к бою подготовиться. Поверь мне на слово, да и более у нас все равно нет, - воевода встал и прошелся по комнате. - Осталось найти посошника, что к Косолапу пойдет.
- Чего его выискивать! Я задумал, мне и идти. Повадки крестьян знаю хорошо, с малых лет с ними. Деревня моего батюшки небольшая, дружно живем.
- А коль распознают в тебе дворянина, тогда чего?
- Давай лучше меду выпьем, Михаил Борисович. Волков бояться - в лес не ходить, а идти надо, сами они не выйдут! - ответил Зотов, берясь за стаканец который налил Шеин.
- Ладно, пей да ешь больше. Завтра на хлеб и воду сядешь, и то через раз.
- Почто так? - удивился Никита.
- Ты что думаешь, я тебя к Косолапу с такой мордой отпущу? - ответил Шеин, садясь за стол рядом с Зотовым.

2

Целую неделю, пока воевода разрабатывал идею, поданную Зотовым, Никита, и так не очень разжиревший на государевой службе, вел жизнь монаха-отшельника, вынужденно голодая. Дойдя до того, что стал спотыкаться ногами, он наконец-то удовлетворил Шеина своим внешним видом.
Ранним утром Михаил тайно вывез его из города и отвез в лес. Туда, где по последним данным от селян мог находиться разбойный атаман.
- Все помнишь, с голоду голова не опухла? - спросил он, помогая Никите слезть с коня. - По-моему, мы перестарались, тебе еще дойти надо.
- Ничего, Михаил Борисович, дойду и найду. Будь надежен, - ответил Зотов.
Ему действительно было плохо, в голове стоял гул, ноги подкашивались. Езда верхом, видно, Никиту растрясла. Оттолкнувшись от воеводы, он подошел к дереву и оперся.
- Жди с гостями в указанном месте, если что - не поминай лихом.
Шеин сел на коня и посмотрел, как Зотов, еле перебирая ногами, поплелся в лес. В старом сермяжном зипуне, с нечесаной неделю бородой и спутанными, грязными волосами, он действительно стал похож на крестьянина, доведенного барином-сквалыгой до смертного краю.
Дождавшись, когда он скроется за деревьями, воевода стегнул коня и поехал к городу.
До самого вечера Никита бродил по лесным тропам, но так и не повстречал ни одной души. В конец обессиленный, он насобирал сухих листьев и устроил себе лежанку под кроной большого дерева. Ночи были уже холодными, чтобы не замерзнуть, Зотов зарылся в листву, свернулся калачиком и затих…
- Смотри, Поликарп, какого я гриба отыскал! - услышал Никита чей-то голос сквозь сон. От холода суставы затекли, в животе урчало до ломоты. Открыв глаза, он увидел над собой, в лучах заходящего солнца, мужика с кистенем за пазухой. Палкой вороша листья, он наткнулся на лапоть, прилаженный к ноге Зотова.
Откапывая его всего, мужик продолжал говорить.
- Помер, наверно, бедолага?
- Ты его, Серафим, под дых ткни. Коль жив, заворочается, - посоветовал Поликарп, подходя ближе.
От удара палкой в живот Никита только промычал. Ответить, что-либо, членораздельное у него не было сил.
- Жив, православный? Ну-ка, Поликарп, дай водочки, надо влить в него, глядишь, оклемается, - Серафим наклонился к Зотову и перевернул его на спину.
- Была охота каждого, кто на дороге валяется, водкой поить! - ответил товарищу Поликарп.
Серафим молча сорвал у него с пояса сулею и влил содержимое в Никиту. Огонь пробежал по жилам Зотова, возвращая ему жизнь.
Ощутив прилив сил, он приподнялся и произнес:
- Спасибо вам, ребятушки, а хлебушка не найдется? Какой день маковой росинки во рту не держал!
- Ишь ты, какой соколик выискался! Выпил, теперь закусить желает! - забирая назад сулею, огрызнулся Поликарп.
- Откуда такой будешь, беда-человек? - спросил Серафим, помогая Никите сесть и прислониться к дереву.
- Семка я, Дробышев, с деревни Поленки, тут недалече. Барин совсем житья не дает, последнее жито на днях отобрал. Вот я и решил: чем с голоду пухнуть, наладиться в лес, к лихим людям. Шел по дороге, потом в лес свернул, тут меня голод и сморил. Грешным делом, мужики, лежу и думаю: дерево мне крестом над могилкой станет, листва - домовиною. - Никита замолчал, утирая с лица выступившие из глаз слезы.
- Ишь ты, к Косолапу в покрутчики собрался! Сам слезу пускает, а туда же. Нужен ты ватаге, вшивота сермяжная! - не унимался Поликарп.
- Да погодь ты! - оборвал его Серафим. - Давно ли сам к нам приплелся? Ничем не лучше парня был.
- Я то к атаману не с пустыми руками пришел! А он… тьфу, прости меня, Господи. Смрад один от него! - Поликарп сплюнул и отвернулся.
- И я не с пустыми! - вмешался в разговор Никита. - Барин-то мой, пожитки собрал, в Москву наладился. У себя в дому сидит. Одному боязно ехать, так он обоза дожидается. На возах скарб приготовлен, там и деньги, и хлебушек. Холопов с города нанял для охраны. Жену с детишками-то отправил, а сам покуда тут...
- И много у него добра? - остановил его Серафим.
- Об том - с атаманом говорить буду. Есть у моего барина тайна, о которой один я ведаю, - ответил Никита.
- Идти-то сможешь?
- Коль поможете, смогу. А куда?
- Хотел ведь ты с атаманом встренуться, вот и пойдем.
Серафим подхватил Зотова, помогая встать. На его окрик, отошедший от них Поликарп, обернулся и ответил:
- Тебе он снадобился, вот и тащи.
Они завязали Никите глаза, привели в лагерь ватажников и оставили греться у большого костра. Сердобольный Серафим ободряюще подмигнул гостю, сунул краюху хлеба и растворился в темноте.
Отщипывая по крошке, Зотов поедал ржаной хлеб и ловил себя на мысли: голод настолько притупил его сознание, что не было ни страха, ни чувства опасности, он просто хотел есть.
Одиночество было недолгим. Не успел Зотов доесть, как к нему подошли двое ватажников. Уже знакомый ему Поликарп и мужик в дворянском кафтане. Руки у разбоя были непомерно длинны, ноги - колесом. По облику Никита сообразил, что он и есть Косолап. Если и давать такое прозвище, так только ему.
Мужик подсел рядом и молча стал ворошить угли в костре, оценивая Никиту взглядом. Зотов тоже хранил молчание, собирая оброненные хлебные крошки с зипуна.
- Что, сердешный, видно отощал на хозяйских харчах? - первым нарушил стоявшую тишину Косолап.
- Есть маленько, - ответил Никита, бережно пряча последнюю ржаную крошку во роту.
- Стало быть, говоришь: отомстить хочешь? Красного петуха хозяину пустить? - опять спросил атаман.
- Хочу, человече! Он, собака, хуже татарина нас по миру пустил! Жито, что осенью собрали, холопы его, Прошка да Егорша, ради хозяйского барыша подчистую у нас выгребли! Все лето на подножном корму жили, словно кони! Из пятнадцати дворов токмо четыре и уцелело, остальные на погосте!
- Откуда же тогда у него казна великая, коль мужиков нет? - допытывал дальше Косолап.
- Это довольно старая история. Еще при царе-батюшке, Федоре Ивановиче, дьячил он на государевой службе, и случилась у него недоимка! Хотели его за то в Разбойный приказ отдать, обыск назначили. А тут государь наш батюшка помер, - царство ему небесное, - Никита перекрестился, - про дьяка и забыли. Хозяин тем временем все в деревушку свез, чтобы на Москве не сыскали. Из дьяков его, само собой, выгнали, а казна осталась! Теперь же время лихое! Боязно ему стало в пустой деревне злато да серебро хранить. Он свое богатство обратно в Москву решил отвести…Вот и все, человече, теперь сам думу думай. Только барина скоро трясти надобно, а то добро прямо из рук уйдет. Через три дня из города обоз мимо проходить будет - со стрельцами, присоединится к ним - не взять тогда. А сейчас - холопов пяток да он шестой.
- Откуда тебе про то ведомо? Будто сам с ним деньги в сундуки прятал! - вставил слово неугомонный Поликарп.
- Дружок у меня был! - Никита бросил на него взгляд и продолжил, обращаясь к атаману. - Мокием звали. У барина в холопах служил. При нем казну в господский дом, что в Поленках, и привезли. Сам он хотел ее взять, да у него не получилось. Забил хозяин батогами. Перед смертью Мокий мне обо всем и поведал. После того, - барин покоя себе не найдет, хочет с деревни казну вывезти.
- Терентий бывал ранее в Поленках, его деревня недалече от тех мест. Но тебя что-то не припомнит! Может, брешешь ты, парень? - ядовито спросил Поликарп.
- Может, и брешу! - ответил Зотов. - Спасибо за хлеб, люди добрые. Вот погреюсь у костра, коль позволите, да поутру пойду своей дорогой.
- Дурень, кто же тебя отпустит! - засмеялся ватажник.
- Уймись, Поликарп! - остановил перебранку атаман. - Возможно, парень дело говорит, а ты его кистенем встречаешь.
- Ты, Косолап, к нам с Волги пришел, здешних людишек не знаешь. А мы ведаем! И Поленки есть, и барин, - даже Мо-кий покойный мне встречался. Всех знаю, а вот его - нет!
- Ладно, Поликарп! Завтра на круге все и решим. Коль правду сказал, быть ему ватажником. А коль душой скривил…
Косолап не договорил, оборвав речь, давая Никите самому поразмыслить, что будет, если все же скривил. Еще раз с ног до головы осмотрев Зотова, он встал и пошел от костра.
Поликарп, не переставая говорить, последовал за атаманом, бурно доказывая собственную правоту.
Никита подумал, подумал и пожалел только об одном: у него закончился хлеб.
3

Ирина хозяйничала по дому одна. Уложила сынишку почивать в люльку, побаюкала немного и принялась за уборку. Налив воды на широкий дубовый стол, обломком турецкой сабли стала скоблить, снимая слой древесины вместе с грязью.
Когда женщина почти закончила, стирала чистую воду с обновленного стола, на улице забрехала собака, и послышался шум открывающихся ворот. Наспех вытерев об край подола руки, Ирина выбежала во двор.
Незнакомый бородатый мужик заводил впряженную в телегу лошадь. Рядом с ним шла девушка в темно-синей епанче, отороченной мехом. На голове у нее была соболья шапка, из-под которой выбивались светлые локоны волос.
- Уже и собаку завели, тетка Ирина? - увидев хозяйку, улыбаясь, спросила она, идя навстречу.
- Оля? Ольга Егоровна! Батюшки святы, неужто ты, девонька? И Егор Силыч с тобой? - всплеснула руками Ирина, узнав девушку.
- Батюшка дома остался. Я одна приехала.
- Одна! Да как же тебя одну отпустили? И Елена Богуславна разрешила?
- Упросила я их, тетка Ирина! - ответила девушка, попавшая в объятья Ирины, подставляя щеки под поцелуи. - Князь Семен Андреевич обоз в Москву погнал, ну и меня с собой взял. Можно я у вас поживу? А то я к Никите приехала, а его в Москве нет. Говорят, в Волоколамске службу несет. Домой, тетка Ирина, дюже не хочется!
- Конечно, живи! Чай, не чужая нам, - ответила Ирина, не отрывая глаз от дочери Егора. - Совсем большая стала. Красота, да и только!
- Телегу куда прикажите ставить, тетка Ирина? - спросила Ольга, будто не слыша последних слов.
- Вон туда, под навес и заводи! - обратилась к мужику хозяйка. - Что-то я тебя не припомню. Ты, чей будешь, борода?
- С ярославского яму мы. Князем Копытиным Семен Андреевичем велено девушку до места доставить, - ответил мужик, кланяясь Ирине.
- Ну, тогда распряги да коня в конюшню сведи. Телегу под навесом оставь, мои мужики придут, разберутся. Потом в избу зайдешь. За труды поесть дам, и полушку получишь.
- Благодарствую, но княже уже рассчитал. С вас денег брать не велено, - ответил ямщик, снимая хомут с лошади.
- Ну, тогда ступай. Ворота за собой притворишь! - по-хозяйски ответила Ирина, взяла Ольгу под руку и продолжила: - Пойдем, лапушка, в дом, чего это я на пороге тебя держу.
- Вы прямо боярыня, тетка Ирина! - засмеялась Оля, следуя за ней.
- А то, как же! Как-никак - стрелецкого десятника женка! Подожди, я еще знаешь, как повелевать научусь!
Смеясь, они зашли в избу. Быстро собрав остатки воды со стола, Ирина вытерла его насухо и пододвинула к нему лавку.
- Садись, Ольга Егоровна! Знала бы, что гости у меня будут, лучше бы прибралась.
- Да и так хорошо, чисто, лесом пахнет! - ответила Оля, снимая епанчу и поправляя растрепавшийся волос.
- Деревом пахнет потому, что дом новый. Месяц, как нам его артельные плотники срубили. Печь Данила с Иваном сами сложили. Теперь у нас и двор, и огород свой. Вот баньку еще не успели поставить, ну ничего, мы сейчас с тобой так ополоснемся. В дороге запылилась, поди?
- Да нет, тетка Ирина. Мне бы лицо да руки помыть, - слегка покраснев, ответила Оля.
- Почто так? Мужиков нет, и до утра не будет. Они сегодня в карауле, - по Деревянному городу гуляют. Чего грязной-то ложиться? Помню, матушка меня в баню поволокла, а я тогда уже от Данилы беременна ходила. Парится-то мне нельзя, а матушка, ничего не ведая, велит водицу на камни лить. Страху натерпелась! - Ирина рассмеялась, вспоминая. - А ты, часом, не этого боишься?
- Да ну вас, тетка Ирина, скажете тоже! - ответила Оля, опустив глаза от смущения.
- Тогда раздевайся до исподнего, стеснятся некого. В доме из мужиков один Устя, да и тот, спит и пока ничего не понимает. Печь растопи, поленья я уже положила, вода в сенях. А я пойду, погляжу, закрыл ли мужик ворота, да собаку спущу, чтобы ненароком кто не зашел.
Помывшись горячей водой, расчесав волосы и прибрав их в косу, надев чистую льняную рубаху, выданную ей Ириной, Ольга почувствовала облегчение. С дорожной грязью ушла и усталость. Подойдя к столу, она скромно села на уголок и стала смотреть, как хозяйка расставляет на нем хлеб, молоко и два медовых пряника. Они были большие, из белого жита, сверху облитые сахаром, от чего блестели и манили к себе девушку.
- Не сиди на углу, замуж не выйдешь! - посоветовала Ирина. - Садись посерединке, чтобы не один, а два жениха было.
- Зачем же мне двое, тетка Ирина?
- А чтобы выбрать могла! Какой слаще будет, за того и пойдешь.
- Сами-то вы не выбирали! - ответила Оля, все же садясь посередине стола.
- Ой, девонька! Мое сердце Данила у меня еще в детстве отобрал. Сколько я из-за него, ирода, девичьих слез пролила - одна моя подушка знает. Да ты кушай, Ольга Егоровна, кушай. Извиняй, что по-простому, мясо-то я для мужиков берегу, а пряники - тебе. Это мой Данилушка где-то раздобыл. Тульские, печатные, ох и вкусные! - проговорила Ирина, пристраиваясь с ней рядышком.
- Тетка Ирина, я ведь забыла совсем! Матушка же мне гостинцев собрала для Никиты, и баба Груша вам тоже передала. В телеге все осталось! - всполошилась Ольга.
- Успеем! - остановила ее Ирина. - Завтра Данила с Иваном придут, тогда и пировать будем, а сейчас моего угощения отведай.
- Давайте вместе, а то, что же я одна есть буду.
- Да я, Оля, ела. Если только пряника, половиночку…
Ирина совсем по-девичьи поглядела на аппетитные пряники. Ольга засмеялась и подала ей один.
- Давай один съедим, а второй Усте оставим? Проснется, вот порадуется! - Ирина взяла пряник и разломила пополам.
- Давай! - заговорщицки согласилась Оля.
Когда пряник был съеден, а второй убран с глаз долой, подальше от соблазна, Ирина пододвинула к Ольге еду и заботливо проговорила:
- А ты, давай, хлеб ешь, да молоком запивай, а то вон как после болезни грудь опала и в боках не мешало бы добавить.
- Я ем, тетка Ирина, ем! - ответила Оля, отхлебнув немного молока.
- Ну, теперь рассказывай, как там, в деревне? Как Егор Силыч, Елена Богуславна, матушка моя. Все живы-здоровы?
- Потихоньку, тетка Ирина. Жито, что Никита прислал, и то, что мужики к батюшке в амбар снесли, все-таки взошло. Худо-бедно, до весны протянут, и посеять останется. Ну, коль и на следующий год урожая не будет, тогда беда. Больше половины деревни умерло от голода да болезней! Забавную избу отец Терентий велел досками заколотить. Говорит, что Господа мы прогневали, озорничая в ней!
- Ничего, в следующем году, Бог даст, жито взойдет, и избу откроют. Батюшка Терентий - добрый, долго серчать не будет, - успокоила ее Ирина.
- Матушка ваша вся в трудах. Видно, по мужу тоскует. Но ничего. Только по вечерам, бывает, с моей матушкой, наливки напьются, и песни на весь дом поют. То плачут, то смеются, меня к себе не пускают. Только когда на них батюшка цыкнет, успокоятся и шушукаются, но уже по-тихому. Он их для порядку ругнет словечком, да спать пойдет. Вот так и живем, тетка Ирина.
- Знаешь, Оля, не зови меня больше теткой. Я ведь всего на шесть годов тебя старше, как-то не по себе мне, старухой себя чувствовать начинаю. Ладно?
- А как же звать?
- Ириной, будто сестра я тебе старшая. В том и правда есть. Я, когда с тобой в детстве нянькалась, сестренкой тебя считала. Если, конечно, разность положения тебе позволит сестрой меня величать.
- Позволит Ирина. Ни отец мой, ни матушка не считали, вашу семью, холопами, а уж я, тем более! - просто ответила Оля, отпив еще немного молока. - А вам как живется?
- Тоже, слава Богу! Видишь, дом пятистенок. Иван пока с нами живет, а коль жениться задумает, свой сруб ему рядам поставим. Данила обещал, он же теперь у нас старший. Ой, Оля! Какой кафтан ему пошили! Приказано только в особых царских случаях облачаться. Сейчас покажу.
Ирина соскочила с лавки, подбежала к сундуку и достала оттуда кафтан красного цвета с отделанными серебром застежками. Аккуратно встряхнув, она надела его на себя и важно прошлась мимо Ольги.
- Жаль, на груди не сходится, а то бы сама в стрельцы пошла, бородачами повелевать! - подмигнула она Ольге Егоровне и, не удержавшись, прыснула смехом. Вдоволь насмеявшись, Ирина продолжила: - Ну ладно, спать пора. Мужиков мы на полати загоним, а сами на кровати вдвоем поместимся.
- Как же, неудобно мне! Данила ведь…
- Ничего, потерпит! - не дала договорить Ирина. - А нет, найдем время.
- Я совсем не то хотела сказать! - Оля залилась краской по самые ушки.
- Ой, девонька! Давай спать, завтра разберемся.
Забравшись под пуховое одеяло, Оля всем телом почувствовала, как устала. Отодвинувшись к самой стенки, она закрыла глаза и притихла.
- Почто так? Айда поближе, по утрам холодно бывает, а вместе теплее, - проворчала Ирина, ложась рядом.
Оля прижалась к ее мягкой, теплой груди и стала проваливаться в сон. Сквозь дремоту она почувствовала, как ласковые губы Ирины, словно в детстве, прислонились к ее лбу.

4

Утром Ольгу разбудил громогласный голос Данилы. Открыв глаза, она увидела сопевшего с ней рядом Устю. Видно, Ирина, поднявшись, положила ребенка на свое место, согретое за ночь молодыми телами.
Тем временем Данила разошелся не на шутку, грозно вопрошая жену, гремевшую возле печи горшками.
- Что за телега под навесом стоит?
- Тише ты, оглашенный! Ольга Егоровна в гости приехала. Никиты в Москве нет, так она у нас остановилась. А ты ей спать не даешь.
- Вот оно что! А я уже подумал, пока я по ночам службу несу… Мало ли! - засмеялся Данила, обнимая жену.
- Дурень ты, дурень! Вон, седина в висках, а все шутки шутишь! - ответила Ирина и, поглядев на кровать, убрала руку мужа с мягкого места.
- Проснулась я, Ирина, - подтвердила ее опасения Ольга, натягивая на себя одеяло по самую шею. - Мне бы одеться.
Данила, услышав голос Оли, отпустил жену и пошел к кровати поздороваться с гостьей. Из-под пухового одеяла были видны только смущенные глаза и длинная коса пшеничного цвета, разбросанная по подушкам.
- Доброе утро, красавица! Как доехала? - спросил он
- Ой, мамочки! Не подходите, Данила Петрович, совсем ведь я не одета!
- Повороти взор на меня, сокол! - спасая девушку от нашествия, Ирина схватила мужа за пояс и потянула к себе. - Дай девице облачиться, опосля обниматься будете!
- Ладно, Ирина, я чего зашел-то! - ответил Данила, поворачиваясь к ней. - Велено мне с ребятушками Иоанна Датского встречать. Так что, давай, жена, кафтан для особых случаев и перекусить нам с Иваном. Он к Василию Петровичу спехом побег, того срочно в Посольский приказ требуют.
- Это как же, Данилушка? Ведь всю ноченьку простояли, и опять! - всплеснула руками Ирина.
- Царевич Иоанн Федорович - персона особая, жених Ксении Борисовны! Почетный караул от Тверских ворот до самого Кремля из стрелецких полков выстраивают! Собирай, не тяни. А ты, Ольга Егоровна, пока обвыкайся. Вот встретим царевича и сами погуляем. Сейчас же, прикрой одеяльцем светлые очи, переодеваться буду.
Пока Данила надевал новый кафтан да штаны, Ирина сунула в торбу полбуханки хлеба, немного сыра, луку и сулею с квасом. Подав ее мужу, она проводила Данилу за порог.
Вернулась Ирина слегка румяная. Поправляя на голове волос, проговорила:
- Вот так-то, милая! А ты молвишь, неудобно. Вставай, пойдем, и мы поглядим на жениха великой княжны. Опосля стряпать пироги будем, я квашню поставила. Мужиков-то кормить надобно, вечером голодные придут.
Ирина улыбнулась, откинула одеяло с девушки и принялась щекотать Олю, прогоняя у нее остатки сна.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Герцог Иоанн долго не давал согласия на приезд в Москву. Только после того, как русским послом в Дании, дьяком Дмитриевым, от имени государя Московии, было официально обещано: женившись на Ксении, в приданое он получит титул великого князя Тверского и все Тверское княжество, согласился.
Предложение овладело мыслями герцога. Иоанн стал задавать дьяку вопросы, интересуясь:
- Каких размеров сие королевство? Какой доход имеет?
На что от посла получил вполне исчерпывающий ответ:
- Это прекрасный край, богатый рыбой, хлебом и великолепной ружейной охотой. Он довольно обширен и по территории вряд ли уступает Дании.
Присланный из Москвы портрет великой княжны, искусно сделанный ювелиром Якобом Ганом по заказу Годунова, рассеял последние сомнения. Герцог приобрел уверенность в своем решении и даже некоторую любовь к будущей супруге. Хотя, скорей всего, не поверил в ее красоту, зная истинную цену портретам невест европейских королевских домов. Но здесь он ошибался, уменье, талант иноземного мастера все же не смогли изобразить истинной красоты русской княжны.
Побыв несколько дней на границе с Россией, в городе Нарве, молодой девятнадцатилетний герцог, сын покойного короля Дании Федерика II и младший брат ныне царствующего Христиана IV, в сопровождении многочисленных слуг и московских дворян, приставленных к его величайшей персоне, торжественно пересек рубеж.
Иоанну так хотелось быстрей увидеть будущее личное владение, искусно воспетое посольским дьяком Посником Дмитриевым в Копенгагене, что он сам подгонял нерасторопных провожатых, узнав, что путь в Москву лежит через Тверь.
Но у Бориса Федоровича на этот счет были собственные думы. Не получив из Кракова, от посольства боярина Салтыкова, никаких сведений о предложении Сигизмунду руки дочери, он строго-настрого повелел: «Пока сие не выяснится, везти герцога тайно, окольными путями…».
Иоанн, прибыв в Старицу, откуда прямая дорога на Москву через Тверское княжество, испытал великое разочарование. Герцога повезли не прямо, а на восток, тем самым, делая крюк в шестьдесят верст по плохой дороге.
Посольство стало самоотверженно преодолевать трудности, пробираясь через леса, пустыри, озера и болота.
На вопрос Иоанна:
- Зачем вы это делаете?
Русские отвечали уклончиво:
- Великий мор постиг Московское государство, и мы опасаемся за ваше здоровье!
После долгих дней изнурительного путешествия, герцог прибыл в Тушино, раскинувшее многие дворы в трех милях от Москвы. Большая окрестная деревня, которой только предстояло стать печально-известной мировому европейскому сообществу, не смогла вместить столь многочисленное посольство, но все же решили переночевать здесь, разбив высокие шатры на побережье Москвы-реки.
На следующее утро, 19 сентября 1602 года, герцог Шлезвинг-Голштинский Иоанн и сопровождающие его люди отправились в столицу Московии.
Москва, по-своему обычаю, встречала гостя пышно и торжественно. Весь московский люд высыпал на ее окрестности, создавая живую линию по обе стороны дороги, на милю от столицы. По указу государя первым встречал герцога царев ясельничий Михаил Игнатьевич Татищев. С большим почетом пересадил он Иоанна из кареты на аргамака, жеребца из государевых конюшен, и повел коня в поводу.
Немного пройдя, Татищев вежливо попросил юного герцога: «Чтобы слуги его до прибытия на подворье, отведенное для гостя, не трубили в трубы ни в поле, ни в городе, ибо здесь это не в обычае». Иоанн сильно удивился такому желанию, но все же дал на него свое согласие.
Верхом, окруженный стрельцами, одетыми в белые атласные кафтаны и красные бархатные штаны, герцог въехал в Тверские ворота. Перед тем как заехать, он отметил великолепие и богатство нарядов местных жителей.
Особенно Иоанна поразили женщины. Они были очень красивы, с жемчужными ожерельями на очаровательных шеях и драгоценными каменьями в золотых серьгах, вдетых в маленькие ушки. Что больше поразило молодого герцога, - их красота или богатство - осталось навсегда загадкой.
Народу, сопровождающего жениха великой княжны Ксении Борисовны, собралось столько, что казалось - в Москву входит великий завоеватель с многочисленным войском. Следуя мимо Кремля, Иоанн и не подозревал, что на него со стены смотрит сам государь Московский с сыном. Его голова была гордо вскинута, но не настолько, чтобы увидеть царя.

2

Большим шлейфом тянулась процессия герцога по Москве. Иоанн вез с собой весь двор: пасторов, докторов, хирурга, даже собственного палача. Кого датчанин хотел казнить в России? Неизвестно!
Борис Федорович смотрел на людскую массу, называемую свитой, и думал о чем-то своем. Когда новый кандидат в зятья проследовал в отведенные для него хоромы недалеко от Кремля, бывшие дома посольства Льва Сапеги, Борис промолвил то ли Федору, то ли самому себе:
- Встретить гостя встретили. Вот как провожать будем?
- О чем это вы, батюшка? - не поняв, спросил Федор.
- Просто, Федор, ни о чем. Сам не ведаю, почему сказано. Пойдем, хватит на ветру стоять, матушка заждалась в покоях.
Борис оперся на руку сына. Последнее время ноги стали отказывать, подагра медленно, но верно, делала свое дело. В сопровождении Федора и личной охраны государь стал спускаться с кремлевской стены. Ступив на ровную, твердую землю, Годунов пошел более уверено по направлению к царским палатам.
Мария Григорьевна с нетерпением ждала мужа и сына на женской половине, шпыняя в боки любимую шутиху. Пелагея, маленькая уродка, отвечала ей смехом и глупыми, никчемными словами.
Увидев государя с царевичем, Мария спровадила шутиху и жестом подозвала Федора. Приласкав сына, поправив кафтан, украшенный золотом и жемчугами, она поцеловала его в щеку и обратилась к Борису Федоровичу:
- Видел зятюшку?
- Видел. Молод больно! - вдохнув, ответил Годунов.
- Вот и хорошо, что молод! Со старых проку мало. Был у нас уже один жених в годах! Сучку немецкую с собой привез!
- Оксись, Мария Григорьевна, ведь сын перед тобой!
Борис нахмурил брови и грозно поглядел на жену. На что Мария еще раз поцеловала Федора и прошептала на ухо:
- Пойди, погуляй, Федюшка. Там, в сенях тебя княже Михайло заждался.
Сын вышел. Годунов сел на лавку возле стены, устало расслабил больные ноги и проговорил:
- Ты все к своим Федора привечаешь? Смотри у меня! Не позволю меж родней рознь сеять!
- Господь с тобой, Борисушка! - подойдя к нему и сев рядом, ответила Мария. - С каких это пор Скопины-Шуйские моими стали? Просто играют они с сироткой Михаилом.
- Да с тех самых, как Катька за Дмитрия Шуйского замуж вышла! Забыла, как просила за него и за Ваську! Ведь они с Романовыми заодно были!
- Тебе, Борис Федорович, дай волю, так ты бы все знатные боярские роды по монастырям распихал, в думе бы одни Годуновы сидели! - опять огрызнулась мужу Мария Григорьевна.
- А хоть бы и так! Не любишь ты, мать, родню мою; ой, не любишь! И почто взъелась, ума не приложу.
- А почто их любить-то? Ведомо ли тебе, Борис Федорович, что брат твой троюродный, Семен прилюдно говаривал?
- Говори, коль начала! У вас с Семеном старая «дружба»! - ответил Борис.
- Ты можешь мне не верить, Борисушка, но я все же скажу! Молвил он следующее: «Царь вероятно обезумел! Так как выдает свою дочь за латина! Оказывает ему такую честь. Тому, кто не достоин, даже быть в Святой земле!». И говорил он - патриарху! И многие сие слышали и могут подтвердить.
- Может, и обезумел! - тихо ответил Годунов. - Худо мне, матушка, мечусь я словно белка в колесе. Сил много трачено, а толку с того нет.
Услышав зловещее признание мужа и, увидев нехороший жар в его глазах, Мария упала перед ним на колени, уткнулась Борису лицом в живот и быстро заговорила, роняя слезы:
- Что ты, батюшка, Господь с тобой! Разве можно о себе так говорить! Прости меня, дуру, с обиды слова сказаны. Светлей тебя разумом, никого нет более. От зависти люди языки чешут, да от ереси.
Годунов поднял с колен жену, усадил рядом и обтер рукой ее слезы. Она прижалась к нему, подставляя губы под поцелуй.
Приласкав Марию, он промолвил:
- Когда приходил на царствие, обещал я народу, что не будет правления прекрасней, чем мое! Не будет бедных, голодных и убогих, жить они станут в добре и радости! А что получилось? В одни ворота Иоанн в Москву въезжает, а в другие из нее мертвецов вывозят! Сегодня опять десять возов на поле свезли. Видно проклят я, людьми и Богом проклят, Мария!
- Да ты что, Борис Федорович! Опомнись! - Мария со страхом отстранилась от мужа и перекрестила. - Нет в том твоей вины! Ни ночью, ни днем покоя себе не даешь, все о черни думаешь! Но, видно, суждено им в землю лечь. Можно ведь и по-другому все истолковать, Борисушка. В одни ворота счастье входит, в другие горе уходит. Радоваться надо!
- Хорошо, если так. А где, Ксения? - вспомнил Борис о дочери. Черные мысли покинули его, сменившись светлыми.
- У себя с Анюткой заперлась, выходить не хочет! Надо эту Анютку от нее отлучить, совсем она Ксении голову задурила! Только с ней и говорит, с княжескими да боярскими дочка-ми и словом не обмолвится.
- Не надо, Мария. Одна у дочери радость осталась, - под-руга верная…Пусть.
- Пусть - то оно пусть, только обижаются на нее. За глаза говорят: «С худородными девками царевна знается, а нас и не видит». А у кого язык поострей тот и вовсе пускает: «Ровня с ровней и знается!».
- Анюта верной ей до смерти будет. Сердцем своим, она всю боярскую любовь перевесит. Сказал, пусть! Смотри, Мария! Узнаю, что отослала, слезами умоешься!
- Вот ты всегда так, батюшка! А потом гневаешься на меня, что дочь своенравная, отцовского слова не слушает! - ответила Мария. Немного успокоившись, она приняла обычный образ. - Ты, Борисушка, со свадьбой-то не тяни. На Покрова поженить их с Иоанном надо.
- Не буду. Михаил Глебович прибыл. Беседы в Кракове с братом моим, королем Сигизмундом, ни к чему не привели. Надеяться больше не на что. Чудо, Мария, не в моей власти! Надо Якобу портрет Иоанна заказать, для Ксении. Ликом-то, он пригож, годами молод. Глядишь, отойдет сердцем дочка? - спросил жену Борис.
- Зачем, батюшка! Будто герцог за тридевять земель от нас! Ты его лучше на обед к себе пригласи, а мы с Ксенией через тайную решеточку на него и поглядим! - ответила Мария, прильнув к нему.
- Согласится ли Ксения смотреть?
- Согласится. А нет, силой приведу!

3

Михаил Шеин не случайно выбрал для засады на атамана Косолапа и его людей деревню Поленки. Находясь в пяти верстах от города на обрывистом берегу живописной речушки, она с двух сторон была ограждена естественной преградой. С остальных двух довольно большое поле препятствовало внезапному нападению из леса.
Все это, Михаил Борисович оценил, как только проезжал мимо, выбирая место. Стратегически деревня его устраивала. Прибыв после осмотра окрестностей в город, воевода учинил дознание: кому принадлежат Поленки.
В съезжей избе Шеину доложили:
«Хозяином деревни является бывший дьяк Ямского приказа, несший службу при государе Федоре Иоанновиче, но провинился и был сослан в деревню. Характером скверен, жадность его слывет на всю округу. Имеет дом в Москве, где проживают его жена и дети. Весной вызывался прежним городским воеводой на суд по поводу забития своего холопа, некоего Мокия, батогами до смерти. Сумел уличить покойного в воровстве, и был прощен».
По ходу дознания у Михаила в голове складывалась довольно правдивая история барина-сквалыги. Осталось только найти в деревне неизвестного в соседних селах крестьянина.
Нашелся и такой, Сенька Дробышев, ранее проживал в господском доме на Москве. Лет двенадцать назад барин увез его с собой, а недавно он вернулся. Если его кто и помнил, то только в малых годах, и Никита вполне мог сойти за него.
По велению воеводы в городе распустили слух: бывший дьяк с Поленок набирает холопов из охочих людей для сопровождения его в Москву. Михаил тайком, по два-три человека стал отправлять в деревню стрельцов. К концу недели голодания Зотова, пять десятков стрельцов во главе с десятником Иваном Затейней находились уже в Поленках. Себя он объявил больным, оповестив об этом город через рыночных старух. Бабы с удовольствием почесали языки насчет нового молодого воеводы.
Когда все меры были приняты, Шеин наказал сотнику, остающемуся за него: создавать видимость. Днем и ночью ходить по городу многими караулами. Оставшимся дворянам и стрельцам вести шумную жизнь.
На следующий день, после отправки Никиты в лес, ранним утром воевода прибыл в Поленки. Следуя его строгим указаньям, Затейня попрятал всех сохранившихся от голода мужиков и баб, оставив только троих самых бойких для стирки на речке. Предварительно накормив женщин, и их детей, он им объяснил, что предстоит делать. В избах сидели одни стрельцы, сам десятник встретил Шеина в господских хоромах.
- Заходите, Михаил Борисович, располагайтесь, как дома! - проговорил он, пропуская воеводу в избу.
- Сам-то хозяин где?
- Мы с ребятами, его в чулан затолкали, он, было, недоволен стал, что в его деревне засаду устраивают, вот и пришлось запереть в темную.
- Ничего, пусть посидит, - подтвердил правильность решения Михаил. - Ты вот что, Иван, вытяни-ка хозяйские подводы на середину двора. Набей их всяким тряпьем, да сундуки поставь большие. Так поставь, чтобы сквозь открытые ворота их до самого леса видно было. Понял ли?
- Понял, Михаил Борисович, как не понять. Ох, и веселый вы человек, любо мне с вами служить! - засмеялся Затейня.
- Ну, ступай Иван. Настоящее веселье будет, когда к нам в гости Косолап с дружками пожалует.
Расторопный десятник проделал работу быстро. Не успел Шеин, освоится в доме, как он уже доложил о выполнении.
- Ну, вот и все, теперь осталось самое трудное, Ивашка! - ответил воевода.
- Чего, Михаил Борисович?
- Ждать! Удача в воинском деле приходит только тогда, когда умеешь ее ждать. Раньше начнешь - плохо, опоздаешь - еще хуже. Надо бить ворога, что ни на есть, в самое время!
Ждать пришлось долго. Бабы на речке простирали все свое, а заодно, и стрелецкое, полоскали уже по третьему кругу. Затейня отполировал до блеска пищаль, турецкую саблю и два пистоля воеводы, принялся за кольчугу. А из леса шла тишина. Только утром третьего дня в нем было замечено шевеление.
- Стая сорок всполошилось, и дымком пахнуло. Возможно, просто мужики от голода по лесу бродят. А, может, и нет! - доложил воеводе дозорный.
- Может. Хорошо, ступай до места. Затейня, быстро баб на реку! Ворота приоткрыть! Стрельцов - по указанным местам! - четко, без суеты скомандовал Шеин.
Помолившись на иконы, висевшие в красном углу хозяйского дома, Михаил надел поверх кольчуги просторный кафтан, сунул за пазуху пистоли и вышел во двор. Клинок спрятал в тряпки, наваленные на телеге, рукоятью к себе, чтобы вытащить в любое время, когда понадобится.
Присев на порог, он еще раз подумал, не забыл ли чего? Какую-нибудь мелочь, которая могла бы привести к поражению, или вспугнуть атамана….
Дозорные не ошиблись, это были люди Косолапа. Сначала на опушку вышли двое мужиков. Под видом крестьян они прошлись до речки. Издалека оглядели женщин на мостике, затем деревню. По-видимому обстановка их полностью устроила, и они скрылись за деревьями.
- Теперь все пожалуют! - тихо проговорил Шеин, как будто его могли услышать из леса. - Готовь пищаль, Иван.
- Может, вам лучше в доме схорониться, Михаил Борисович? - спросил его Затейня, сыпля порох на ружейную полку и проверяя замок. - Мы тут и сами управимся. Ведь воевода у нас один.
- Да нет, Иван. Нехорошо гостей без хозяина принимать, неуважение получается. Они ведь и обидеться могут. Спрячься пока. Пальбу начнете только после моего выстрела.
Как и ожидал Шеин, разбои появились вскоре. На поле вылетели всадники и быстрее ветра, с гиканьем помчались к господскому дому. Их было чуть больше дюжины, остальные пешим строем бежали за ними.
Первым во двор ворвался бородатый мужик в синем кафтане. Размахивая саблей, он завертелся на коне по подворью, нагоняя страх на Михаила, сидевшего на пороге дома.
- Ну что, хозяин, обозников ждешь? - спросил мужик, широко и нагло улыбаясь Шеину.
- Жду! - ответил воевода. Видя, что его сразу убивать не собираются, он спокойно встал и подошел к телеге.
- А ну, отойди! - пригрозил бородатый. - Теперь это наше будет. Не хорошо царя-батюшку обижать! Не по-божески.
Постепенно двор набился людьми на лошадях. Весело смеясь, они толковали меж собой, бросая жадные взгляды на подводы с домашним барахлом.
- Ребятушки, что с хозяином делать будем? - бородатый указал на Михаила. - Решайте. Говорят, много он, попортил крестьянской кровушки.
- Повесить его, и дело с концом! - ответил один из ватажников, спрыгивая с коня и подходя к телеге, на которой был самый большой сундук.
- Да кто вы такие будете? - возмутился Шеин, внимательно наблюдая за подходящим к телеге мужиком.
- А ты, мил человек, не догадался?! - заржал бородатый. - Смертушка мы твоя! Ребята, а ну давай сюда Сеньку! - Во двор втолкнули Никиту. Бородатый подозвал его к себе и опять обратился к воеводе. - Узнаешь смерда своего? Он говорит, у тебя казна великая. Сам покажешь, или нам поискать?
- Да чего спрашивать, вот она! Я еще из лесу ее приметил! - ответил ватажник, вместо хозяина, запрыгивая на воз и открывая сундук. В процессе поднятия крышки улыбка с лица разбоя стала сходить, и он крикнул: - Да тут нет ничего!
Это были его последние слова. Пуля с пистоля Михаила ударила татю в голову, и он упал на тряпье. Второй выстрел свалил с лошади соседа бородатого, державшего за шиворот Зотова. Пользуясь сумятицей, Никита юркнул под телегу.
- Никита, турчанка на возу, рукоятью ко мне! - крикнул ему Шеин, отступая от натиска бородатого.
Сам Михаил остался без оружия. Тесня его конем, бородач занес над воеводой саблю, но Затейня его опередил. С пробитой из пищали грудью, даже не охнув, он свалился к ногам Шеина. Перехватив у покойника саблю, Михаил вскочил на его коня и ринулся в бой.
Из окон ударил свинец стрелецких пищалей, кося нападающих. На подводе, турецкой саблей воеводы, отбивался Никита. Затейня уже спешил ему на помощь. Из дома выбегали стрельцы, во дворе становилось тесно….
В деревне тоже шел бой. Пешие ватажники, услышав выстрелы, побежали к дому дьяка, но встреченные залпом стрелецких пищалей из соседних изб, заметались в растерянности.
После недолгой, но жестокой драки, двоим разбоям, все же удалось вырваться из ворот господского дома. Пролетев мимо пеших собратьев, они устремились к лесу. Недолго думая, ватажники всей гурьбой побежали за ними. Но и там, их тоже ждала неудача.
На опушке, в два ряда, стояли пищальники. Огнем из двадцати ружей они смели оставшихся конных и половину пеших. Зажатые с двух сторон разбои, падая под натиском стрельцов, бросились к реке, вода была их единственным спасением. Но только одному из разбоев удалось переплыть на тот берег и скрыться в густом лесу.
Шеин вытер со лба пот, успокоил разгоряченного коня и осмотрел поле воинской удачи. Усеянное лихими людишками, оно не давало ему радости. Ведь это был свой, православный народ, доведенный голодом до душегубства.
- Вот так-то, ребятушки! Земля вам пухом! - проговорил он, вздохнул и повернул коня к деревне. - Затейня, погляди. Может, кто ранен или затаился, всех в город на съезжую. Да выпусти хозяина из чулана, хватит ему маяться.
Заехав во двор хором дьяка, он стал расспрашивать стрельцов про Зотова, но никто не смог ответить, где он. Как бился на возу, видели, а больше - нет.
- Никита Егорыч, отзовись! - крикнул воевода, но Зотов не отзывался.
На подводе с тряпьем и сундуками, блеснула турецкая сталь. «Неужели побили?», - мелькнула у Михаила мысль.
Спрыгнув с коня, он подошел к телеге и увидел Никиту, лежавшего на возу. В руках он сжимал воеводскую саблю. Перевернув его на спину, Шеин распахнул зипун, разорвал на нем рубаху и припал к груди, прислушиваясь к биению сердца.
Слушал долго, потом отпрянул, облегченно выдохнув:
- Спит, чертяка!
К вечеру, собрав, более сорока убитых разбоев на господском дворе, и посчитав свои потери, а они были тоже немалыми: девять стрельцов убитых и четырнадцать раненых, двое тяжело, Михаил Шеин разбудил Зотова.
- Посмотри, кто из них Косолап? - спросил он, расталкивая Никиту и приводя в чувство. - Вон тот, бородатый, что на меня первый налетел?
- Нет, это Поликарп, а Косолапа и не было, Михаил Борисович. Видно, почуял неладное атаман, остался в лагере. Притворился, что ногу повредил. А может и вправду, на его счастье, беда с ним получилась.
- Коль почуял, - ватажников на погибель не послал бы! И ты, Никита, со мной сейчас не сиживал. Сильно проверяли?
- Что было, то было! - ответил Зотов, спрыгивая с подводы. - И в город ходили, и местных крестьян спрашивали, но ты, Михаил Борисович, сделал все, как надо. Вообще, странный человек атаман, не из посошников, скорее из боевых холопов. Сейчас их много без хозяев осталось. И прозвище у него второе есть - Хлопка. Вот так то!..
- Выходит, он Хлопка Косолапыч?
- Выходит, Михаил Борисович.
- Ничего, ватагу мы убавили. Даст Бог, и атамана поймаем!

4

Через маленькую потаенную решетку, как католичка в исповедальне перед священником, Ксения смотрела на герцога. Насильно приведенная матушкой в комнату, расположенную рядом с Грановитой палатой, она стала невольной свидетельницей его торжественного шествия на обед к царю.
Иоанн был великолепен: на хорошо сложенном теле ладно сидел камзол из гладкого, черного бархата. С плеч свисал плащ из той же материи. Обшитый золотою каймой и унизанный жемчугами, он придавал ему еще большую стройность. Густой, прямой волос, подстриженный на западный манер, обрамлял довольно неглупое лицо.
В сопровождении Семена Никитича Годунова и обергофмейстера Акселя Гульденстиерне, герцог важно проследовал мимо гранитного столба, держащего своды палаты. Возле колонны были пристроены дубовые столы, и на них возвышалась гора посуды из золота и серебра.
Все это богатство на столах привлекло внимание обергофмейстера. Он с любопытством обошел вокруг столба, разглядывая красоту ювелирного искусства. Поняв, что довольно непростительно увлекся, Аксель поспешил догнать господина.
Когда все персонажи мизансцены исчезли с поля зрения Ксении, она выпустила из груди вздох облегчения. Посчитав дочерний долг полностью исполненным, великая княжна повернулась лицом к матушке.
- Понравился ли тебе, доченька, суженый? - улыбаясь, спросила Мария Григорьевна.
- На лик приятен, но уж больно кичлив убранством. Суженый-ряженый, да и только. Не знаю, к чему эти смотрины! - ответила Ксения, опуская взор долу.
- Ничего, милая, вот обратим его в нашу веру, оденем по-своему, такой княже Тверской получится! Иван Федорович, одним словом. Батюшка твой и книжицы ему велел передать.
- Какие книжицы, матушка?
- Ту, что буквицам учит, Кирилла да Мефодия, и «Откровения святого Иоанна», для души его грешной. Чтобы язык наш по вечерам учил и веру православную уразумел.
- Для чего, матушка? Я ведь и на его наречии говорю.
- Ты у нас, доченька, умная, а понять не можешь! Не одна ты с ним говорить будешь, а весь люд московский. Я, батюшка твой, бояре. Коль среди нас жить собирается, язык отцов наших знать должен. А дома у себя, по-нашему или по его молвить будете, дело ваше.
- Как дома?
Ксения смотрела на мать, ожидая ответа на глупый вопрос. Конечно же, она ведала: быть женой - значит делить с мужем постель! Но только сейчас Ксения поняла, как это будет. Совершенно чужой ей человек рядом днем и ночью, до конца дней. И ей придется говорить ему ласковые слова, неважно, на каком языке, ублажать и притворяться, что любит. Поняла, почувствовала так ясно, что ощутила на своем девственном теле руки Иоанна. Отчего великую княжну передернула нервная дрожь, замеченная Марией Григорьевной.
- Ничего, милая, стерпится-слюбится! - ответила мать, уразумев, в чем дело, и взяла дочь за руку. - Вот, на Покрова свадебку сыграем, и закончатся твои мучения. А то засиделась ты у нас в девицах.
- На Покрова?! Так быстро! Ведь не готова я еще! - со страхом произнесла Ксения.
- Платья... пустяки, за месяц сошьются! Батюшка распорядился, чтобы лучших материй из-за рубежа привезли. Жемчуга самые крупные отобрали. Подушки - из гагачьего пуха, одеяльце - из соболиных хвостиков. Карету шкурой белого медведя украсим, бархатом да золотом. Все новое, с вензелями обоих государств. Патриарх готовит венчание. В Твери хоромы вам ставят. Зодчие да тягловый люд уже в пути. Ох, и громкая свадьба будет!
- К чему такая спешка, матушка?! Дайте хоть свыкнуться. Ведь не люблю я герцога! - взмолилась Ксения.
- Вот замужем и свыкнешься, и полюбишь! А сейчас ладно уж, ступай! Вижу, не хочешь со мной говорить. К Анютке побежишь? Она тебе милей родной матери. Хотела я ее в монастырь упечь, подальше, да батюшка не позволил! - ответила Мария Григорьевна, отпуская руку дочери, оставшись недовольной, что слова ее не достигли желанной цели.
- Что вы, матушка! - еще больше испугалась Ксения. По-друга - все, что было в ее жизни хорошего. - Я буду делать, чего вы пожелаете, только оставьте мне Анюту!
Мать молчала, и Ксения не решалась уйти, несмотря на то, что ей никогда в жизни так не хотелось забыться в объятиях самой близкой, по существу, единственной подруги.
- Ступай, ступай! Я еще на герцога погляжу, когда выходить будет, - наконец-то подтвердила свою волю Мария.
Оставив матушку в тайной комнате, Ксения бросилась к себе. Стараясь сдержать слезы и не показать виду, она быстро прошла мимо рынд, стоявших за дверью.
Указав им жестом оставаться на месте и ждать царицу, княжна поднялась наверх, - в горницу. Расположенная на женской половине и имевшая отдельный выход на двор, девичья светлица была бастионном надежд для Ксении, где она пряталась, переживая большие и мелкие невзгоды.
Увидев Анюту, ожидавшую ее, великая княжна без сил упала на грудь верной подруге и разразилась рыданием.
- Господи! Да что же это с тобой делают! Ты сядь, милая, сядь. Водицы испей, полегчает, - успокаивала ее Анюта.
Усадив Ксению на столец, она поднесла ей воды в серебряном кубке. По лицу княжны лились слезы, смывая белила, обильно наложенные на него по указанию матушки. Дрожащей рукой Ксения хотела его взять, но Анюта сама напоила ее, будто маленькую девочку, и обтерла губы, глаза, смочив платок остатками воды из кубка.
- Анюта, они уже и свадьбу назначили на Покровской неделе! Матушка сейчас мне об этом молвила! - пожаловалась Ксения, всхлипывая.
- Батюшки святы! Да что же отцу твоему засвербело так, дочку за латина отдавать! Ну-ка, освободи носик от слезок, а то распухнет, - ответила Анюта, подставляя платок. - Ну вот, теперь ты у меня опять красавица. Удумала Мария Григорьевна тебя, как икону, размалевать! - она отбросила испачканный в красках платок и сняла с княжны диадему. - Может и косу расплести? Легче головке станет.
- Не надо, Анюта, проходит уже! - ответила Ксения, продолжая тихонько всхлипывать.
- Может быть, пряничка? Я припасла. Тут у меня и ягодки в меду, орешки в сахаре, курочка. Наливочки сладенькой немного имеется. Давай поедим, и пошли они к черту, - женихи, хоть наши, хоть заморские.
- Припасла? - Ксения всхлипнула. - А про князя Алексея разузнала, не запамятовала?
- Как забыть! С утра в стрелецкую слободу ходила, насилу отыскала десятника. Никифор намедни бражничал с товарищами по поводу прибытия, а сегодня головой страдает. Толку от его рассказа было мало, но все же кое-что я разузнала.
- Говори, Анюта, все как есть! Мне знать надобно! - почти приказала Ксения, успокаиваясь.
- А что говорить! Жив, здоров, бес голубоглазый! Правда, до середины лета хворал. Пуля, что в него угодила, два ребра ему сломала. Пока в Новгород везли, лихоманку подхватил. Но сейчас оправился, у князя Головина в товарищах служит. Мог в Москву отбыть, вместе со стрельцами, - не захотел. Остался.
- Не захотел?
- Не захотел, милая. Еще стрелец говорил… - Анюта осеклась. Взяла кубок, отнести и поставить на стол. - Ну да ладно, а то совсем изведешь себя! Ни к чему тебе это знать.
- Что-то нехорошее про Алешу? - стребовала Ксения.
- Да не знаю, хорошее или плохое, скорей загадочное! - ответила Анюта обернувшись.
- Тогда скажи!
- Тать, что на дороге его из седла вышиб, вовсе и не тать был. А девица, да такая, что Никифор даже слезу уронил. Говорит, рука у него не поднялась на ее красоту, так и ушла в лес.
- Ну и что? Не из-за любви же она убить Алешу хотела? Анюта!
- Конечно нет! Но глаз блудный, он на нее все же положил. Иначе не совладать было девице с князем Алексеем. В бою он страшен, одни кулаки чего стоят!
- Да, руки у него большие и сильные! - Ксения улыбнулась, вспоминая объятия Алеши. Истома охватила ее, будто опять она в его власти. Опомнившись от грез, княжна добавила. - Видно очаровала девица князя. Мужики готовы за каждым подолом ухлестывать, спору в том нет!
- Вот и я говорю. Не стоят они того, чтобы по ним так убиваться! Выйдешь замуж, поймешь! - Анюта прикусила язык. Позабыв про Иоанна, она взболтнула лишнего.
- Скоро уже, Анюта, всего лишь месяц остался! - глаза Ксении опять повлажнели.
- Прости меня, дуру, не подумав сказала! - повинилась подруга.
- За что прощать, разве ты в том виновата? А что сказала, так я Анюта и не забывала, жениха проклятого!
- Пойдем к столу, Ксения Борисовна.
- Пойдем.
Княжна подошла к яствам в серебряных чашах, расставленных на белой скатерти. Стараясь отогнать от себя печаль, она улыбнулась подруге, хлопнула в ладошки и весело произнесла:
- Давай пировать! Что у тебя там, угощай. Я так проголодалась, Анюта!
Когда они уже съели добрую половину припасов и выпили немного сладкой наливки, непривычная к вину Ксения разрумянилась. Щечки ее налились, как яблочки, в глазах появились озорные огоньки. Как бы невзначай, она спросила:
- И что, даже письмеца не прислал?
- Кто, Ксения? - не поняла тоже охмелевшая Анюта.
- Алеш... Князь Алексей.
- Не прислал. Может, Ксюша, ему не с кем было? На десятника плоха надежда. Но к зиме сам приедет!
- Зимой я уже замужем буду! Батюшка в Твери поселить нас с мужем хочет. Поедешь со мной, Анюта?
- Ксения, Господи! - Анюта перекрестилась. - Да хоть на край света за тобой, только возьми!
- Возьму, и Трифона возьму. Ведь любовь у вас с ним?
- Какая там любовь? Так! - Анюта отмахнулась от княжны. - Пристал ко мне, как банный лист, ну я его и пожалела. Он одинокий, я ничейная, вот и грешим тихонечко.
- Чего же не поженитесь?
- Чтобы он меня в дому посадил да запер? Нет уж! Не венчаны, и то спрошает, куда пошла да зачем. А я к тебе душою прикипела. Разве не вижу, что ты со мной как с подругой! Ранее и не думала, что с великой княжной запросто сиживать буду да душевные речи вести! И все это на мужика променять? Попросишь смерть принять - приму! А за князя не переживай. Коль до свадьбы тебе душа не позволяет, то уж после - в рогах герцога он первой веточкой будет!
Анюта подняла кубок, приглашая Ксению пригубить сладкого вина.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 19.12.2009 20:13:00
Просмотров: 1752

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.