Полуденной азии врата. часть 1. гл. 12-14

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 68798 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Две долгих недели борьбы и страха уморили молодую девушку и, однажды, она забылась мертвым сном. Мария проснулась глубокой ночью, от резкой боли понизу живота. Открыв глаза, она увидела над собой потное лицо барина...
Утром, умывшись слезами и убрав с постели следы былого девичества, Мария никому ничего не сказала. Да и кому ей было говорить!?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПЕРЕМЕНЧИВАЯ КРУГОВЕРТЬ.

Примечания автора к главам, в конце данной публикации.

Глава двенадцатая.

Мария лежала в снегу, в одной нательной рубахе, распластавшись на сугробе. От нервного напряжения она не чувствовала холода. Находясь в двух шагах от последних саней, Мельникова слышала весь короткий разговор Остапа с Катериной. Когда обоз двинулся дальше и в белой мгле потонули последние переливы певучего голоса Акулины, беглянка облегченно выдохнула зажатый в груди вдох и поднялась из сугроба.
С усилием раздирая слипшиеся от мокрого снега ресницы, она огляделась. То, что Мария увидела, поразило ее: небо и земля составляли единое, непроницаемое целое молочного цвета. Страха не было, только оторопь. Женщина протянула вперед руку. Кончики пальцев обволокло густотой и они пропали.
Утопая по пояс в снегу, Мельникова выбралась к вешке из тальника. Почувствовав под ногами твердый наст, она уверенно сделала несколько шагов и споткнулась.
Падая, женщина уткнулась ладонями в брошенный Остапом овчинный тулуп. Отряхнув его от снега, сунув руки в рукава и туго запахнув широкие полы, она увидела в сугробе что-то еще.
Нагнувшись, Мария потянула за темно-синий матерчатый край, показался локон пепельных волос.
— Господи... голова!
Женщину охватил ужас до судорожных колик внизу живота. Ноги ослабели и подогнулись. Рухнув на колени, она быстро раскопала сугроб, но обнаружила лишь треуголку, с пришпиленными к ней напудренными буклями офицерского парика.
Мария рассмеялась:
— Никак поручик обронил. Сгодится потеря.
Нахлобучив парик поверх истертого льняного платка, женщина двинулась в путь по бескрайней пустоте. Понимая, что если хоть не надолго остановиться, стало быть, замерзнуть, она шла. Шаг за шагом вперед. На неуловимую удачу. Наугад.
Преодолевая ветер и глубокий снег, Мельникова старалась не думать, но мысли потянули ее в прошлое. Снежная пелена расступилась, перед глазами появился родной Саратовский уезд Казанской губернии [1], господский дом и облик ненавистной хозяйки Лукерьи Сидоровны…
Мария была крепостная, из так называемых барышень-крестьянок [2]. Совсем еще юной, ее приметил барин Сидор Иванович, приехавший в свое поместье из городского дома. По летним вечерам, освободившись от крестьянских работ, Мария обычно спускалась к Волге, в потаенное место, и омывалась, наслаждаясь теплой водой и отдыхая от сутолоки жаркого дня. Как-то, возвращаясь с очередного купанья на закате, она случайно попалась на глаза барину.
Изящная тоненькая девушка с пышными светлыми волосами и еще не совсем оформившейся, но смело выступающей из-под мокрой рубахи грудью, приглянулась старому ловеласу. Подозвав Марию к себе, он ласково потрепал ее за румяную щеку и спросил:
— Чья такая?
— Маняша я, — скромно ответила девушка, опустив взор. — Мельниковы мы, барин.
— Матвейки дочь, стало быть?
— Его, барин.
— Беги-ка к батюшке Маняша... и скажи Матвею, чтобы к завтрему в дорогу тебя собирал.
— Это куда же, барин?
— Со мной в город поедешь — ответил он, лукаво улыбаясь — Моей Лукерье молодая прислуга надобна, ты при ней и будешь.
Господская дочь Лукерья жила в Саратове, обучалась наукам разным. Годами она была чуть старше Марии, характера вредного и своенравного. Летом ранее, Лушка приезжала в поместье батюшки. Целых две недели крестьянам от барской дочери не было продыху. Сенных девок она обряжала, то в платья немецкого, то венгерского покроя. А то и в короткие туники, от которых те не знали, куда девать оголенные до колен ноги. Заставляла обращаться к ней только на латыни. Знание иноземного языка, как она говорила «тупоголовой прислуге», барышня прививала битьем палкой из твердого орешника.
Молодых парней Лукерья тоже не обходила стороной, — порола собственноручно. Особенно ей глянулся сирота Яшка. Дня не проходило, чтобы Лушка не высекла его на барской конюшне. Сердце Марии выпрыгивало из груди, когда Яшку звали на господский двор. Возвращался он всегда угрюмый и молчаливый. На расспросы девушки отвечал неохотно, уклончиво, общими словами. Марии хотелось его приласкать, но он ни в какую не давался.
Как-то раз, случайно, Мария задела Якова ниже пояса, парень взвыл от боли и отскочил. На очередной вопрос девушки, он ответил молчанием. Только когда Маняша надула губы и отвернулась, Яков рассказал ей, что барышня водит его на конюшни. Заставляет скинуть портки и хлещет мочеными в соленой воде розгами по мягкому месту.
— А ну-ка, сними!.. — почти велела Мария. Злая на Лушку, она ухватила его за рубаху.
— Ты чего!? — снова дернулся парень.
— Дурачок, — не выпуская из руки рубаху, остановила она его уже ласково. — Нужны мне были твои прелести! Болячки хочу осмотреть.
Яков повернулся спиной и, развязав на штанах веревицу, нехотя оголился. Зад и ноги его были исполосованы синими с фиолетовым отсветом буграми, многие уже пошли гноем.
— Ой, как разнесло-то! — не удержалась Мария от вскрика и, натянув ему штаны, добавила: — Айда к моей матушке.
— Чего ради?
— Лечить будем! Могу и я. Но ты ведь не дашься?
— Не дамся.
В ответ девушка озорно засмеялась и потянула Якова в родительский дом, низенький и неказистый, но всегда пахнущий пирогами.
Рубцы у Якова зажили, Лушка уехала. А грудная, сердечная злоба на барышню у Марии осталась навсегда. Как в дальнейшем оказалось, боль от побоев парнишки розгами, лишь временно уснула в самой глубине ее девичьей души...
Как ни хотелось деревенской девочке остаться в родных краях, уехать все же пришлось. Господской дом в городе, напичканный иноземцами, встретил Марию враждебно. Здесь говорили только по-немецки или по-французски. Иногда Лукерья от своей челяди хотела слышать исключительно латынь, и тогда говорил лишь ее учитель, а остальные молчали или ограничивались общими фразами.
Гувернер Лукерьи Пьер взял новую прислугу под покровительство. За это она стирала ему батистовые, ослепительной белизны рубашки, которые француз менял три раза на дню. Уже через год Мария одевала и раздевала барышню, разбиралась во всех тонкостях и хитростях господского туалета. Умела танцевать менуэт, англез и польку. Общение с Пьером, человеком добросердечным, но все же не без причуд, дало ей знание латыни и французского языка. Слово «амур» Мария произносила с изощренностью прованского диалекта.
Пьер очень часто повторял это и другие слова, восхищаясь красотой Марии. Поначалу, она просто не понимала изысканную иностранную речь, но затем ее стали забавлять признания француза. И юная девушка, не без удовольствия, стойко выслушивала их.
Временами потешный, лепет Пьера не волновал Марию, она знала, как охладить его любовные порывы. Гораздо сильней ее беспокоил Сидор Иванович. Барин все больше и больше нагло приближался к ней. Как-то раз, когда девушка мылась в бане, он зашел в парную, сел на полог и стал жадно рассматривать ее. Сидор Иванович сопел и молчал. Сгорающей от стыда Марии ничего не оставалась, как ждать, когда покрасневший от жара и похоти барин сам соизволит выйти.
После этого случая, опасаясь повтора подобной встречи, девушка старалась не оставаться одна. Сторонясь барина, она проводила день в различных занятиях при скоплении людей. В усадьбе Мария проживала одна, в комнате без запоров, Ночью она боялась уснуть в одиночестве и прислушивалась к каждому шороху. Бодрствуя до утра, девушка крепилась до вечера, чтобы не задремать на ногах. А за ужином, пыталась зазвать к себе кого-нибудь из женской прислуги. Но от всех получала немедленный отказ, с долей ядовитой желчи. Две долгих недели борьбы и страха уморили молодую девушку и, однажды, она забылась мертвым сном. Мария проснулась глубокой ночью, от резкой боли понизу живота. Открыв глаза, она увидела над собой потное лицо барина...
Утром, умывшись слезами и убрав с постели следы былого девичества, Мария никому ничего не сказала. Да и кому ей было говорить!?
С того дня, время то времени, Сидор Иванович стал к ней захаживать. Тайные ночные посещения барином девичьей комнаты продолжались более трех лет.
Мария заставила замолчать свое страдающее сердце и всецело отдалась учению. Постигнув женские науки: этикет, вышивание гобеленов, танцы, намного быстрее хозяйской дочери, она изучила цифирь, славянскую грамоту. Получила познания в географии, риторике, пиитике. Теперь Мария знала латынь, понимала Пьера и прочих. В дни, когда того требовала барыня, Мельникова учтиво разговаривала с учителем Лукерьи на латыни.
Повальное увлечение подруг барышни амурами и пиитикой Мельникову не соблазняло. Найденная в чердачном хламе господского дома книга «Юности честное зерцало» [3], своеобразный учебник для молодежи дворянского сословия, стала путеводной звездой барышни-крестьянки.
К двадцати годам Мария Егоровна Мельникова преобразилась, став высокообразованной, она вполне могла сойти за светскую даму. Лукерье это было не по душе, и она часто просила папеньку:
— Отправь остолопку Маняшку в деревню, свиньям хвосты крутить. Больно умная стала!
В ответ на ее требования Сидор Иванович только смеялся. Но постепенно пыл барина к Марии угас и однажды, он поддался уговорам дочери. Поехал в свое поместье, искать себе другую пассию.
Мария с огромной надеждой ждала возвращение барина. Несмотря на произошедшие с ней перемены, ей очень хотелось вернуться в родную деревню и увидеть Якова. Молодая женщина со страхом думала, что ей придется рассказать ему обо всем. Сомнение: «Будет ли он любить меня после девичьего бесчестья?», — терзало ее душу, но с детства решительная, она ни на минуту не усомнилась в необходимости такого признания Якову.
Две недели прошли в тяжких ожиданиях. Барин не приехал, его привезли. По дороге в город ему стало плохо, и он почил на постоялом дворе.
После похорон батюшки, барыня Лукерья Сидоровна отъехала в поместье, забрав с собой и прибывшую вместе с покойным барином крепостную.
Те несколько траурных дней, привезенная из деревни девушка жила в комнате Марии. За пять лет проведенных в господском доме, это был первый человек, с которым хотелось говорить по душам. Мельникова с грустью и некоторой завистью провожала карету барыни. И все же она радовалась: у молоденькой девушки уже есть любый и ее миновала горемычная судьба любовницы старого барина.
Вернулась барыня злая. Несколько дней дом жил в полном затишье. Мария не знала что делать. Ее словно вычеркнули из окружающей жизни. Она почти не выходила из своей комнаты, пока опальную сенную девушку наконец-то ни позвали к барыне.
— Решила я тебя, голубушка, продать, — объявила Лукерья, вошедшей к ней Марии. — Чем уж вы там с покойным батюшкой занимались, не знаю, и знать не желаю! Бог вам судья. Мне ты более не надобна. Поскольку в твое ученье немало вложено, помещица Агафья Федоровна за тебя хорошую деньгу готова дать. Вот в воскресный день приедет, сторгуемся и... А теперь ступай, бесстыдница, с глаз моих долой! Мария вышла от барыни в полной растерянности. Быть проданной в соседнюю волость, где жила помещица Агафья Федоровна, для Мельниковой означало, что больше она никогда не увидит Якова.
Звон бубенцов развеял ее тяжелые думы.
На господский двор въехали сани, старый Никифор по наладившемуся зимнику привез оброк. Съестное на поварню. От лошади увешенной бубенцами, от бородатого мужика в сермяжном зипуне, на Марию повеяло родной сторонкой. Забыв печали, она радостно подбежала к саням и стала расспрашивать про отца с матушкой. После, как бы невзначай, справилась о Якове.
Выслушав ее быструю, словно ручеек, речь, Никифор поправил хомут на лошади. Обтер изработанной крестьянской рукой бороду, вздохнул и ответил:
— Так, нет более Якова… Забила его наша барыня. Насмерть забила. Вот оно как, Маняша. Третьего дня, схоронили... Царство ему небесное, земля пухом.
Сказав, старик перекрестился.
Далее Никифор перешел на рассказ о задушевных подругах девушки. Дескать, помнят Маню. Но она его больше не слышала, тупо смотря на бубенчик в хомуте лошади. В груди Марии что-то до боли сжалось и лопнуло. Недослушав его, резко развернувшись, она поднялась на крыльцо господского дома.
В сенях, возле обмазанной глиной печи, стоял забытый истопником топор. Прижав его к груди, как родного, Мария снова вошла в покои барыни.
Лукерья с Пьером рассматривали новое, только что доставленное шикарное женское платье, венгерского покроя. Француз восхищенно оттопыривал губы, перебирая его кружевное оплечье и воланы.
Услышав шаги, барыня обернулась.
— Чего тебе? Сказано же: видеть тебя не желаю!
— Больше не видеть тебе, Лушка, ни меня, ни света белого! — прокричала Мария и занесла над ней топор. — Это за Якова! За Якова!..
Француз остолбенел, а обезумевшая Мария била, била и била. С каждым ударом исступленно повторяя: «...за Якова!». Брызги крови летели в разные стороны, в том числе и на батистовую рубашку Пьера, расходясь большими алыми пятнами на белом…
Снег хлестал по лицу. Словно во сне, Мария уткнулась в мягкую стену из войлока. Пройдя вдоль нее, она вернулась обратно.
Насколько стена высока, разглядеть было невозможно, мокрый снег залеплял глаза. «Коль есть ограда, должен быть и вход», — мысленно предположила она.
Обойдя странное строение еще раз, Мария заметила маленькие деревянные дверцы на две стороны. Их почти полностью занесло снегом. Откопав вход, женщина потянула дверцы на себя. Они открылись. Изнутри пахнуло теплом, запахом кожи, дыма и вареного мяса.
Мария нырнула в жилище. Что это жилье, она уже не сомневалась.
У очага войлочного дома сидел мужчина средних лет, на бритой голове торчал маленький черный чуб, с затылка свисала длинная до груди косица, огибая тонкие губы, усы свисали на волевой подбородок. Помешивая варево в казане, хозяин дома был спокоен. Он ни мог не услышать вторжения Марии. Но, к удивлению Мельниковой, это мужчину не волновало. Ее диковинный наряд с офицерской треуголкой и буклями поверх выцветшего платка на задумчивом лице незнакомца тоже не вызвал никаких эмоций.
— Пусти обогреться, — тихо проговорила она.
В молчании мужчина вытянул руку, приглашая гостью к огню. В знак дружбы, он широко улыбнулся.
Лизавшее медный казан пламя выбивалось из-под него алыми языками. Дым тянуло вверх и выбрасывало наружу через круглое отверстие куполообразной крыши. Усланный звериными шкурами пол манил теплотой и мягкостью. Мельникова скинула тулуп, обувку, развязала заиндевевший платок. Ей хотелось снять и рубаху. Подол скрежетал по ногам твердой ледененной коркой. Взглянув на мужчину, она передумала.
Подойдя к очагу, женщина робко присела. Вскоре сосульки в волосах и на сорочке растаяли, вода струйками потекла по ее лицу, на грудь и за шиворот. Мария ощутила себя гусыней вынутой из студеного озера. Крупный озноб прошелся по всему озябшему телу.
Она встала и решительным движением скинула мокрую рубаху. Выжав над огнем и обвязав ее вокруг бедер, стала отжимать волос.
Все это время, хозяин очага продолжал помешивать варево. Только когда неожиданную гостью залихорадило, он налил из котла в небольшую круглую чашу густого бульона, бросил несколько комочков бело-желтого цвета и протянул ей.
При этом мужчина причмокнул языком и произнес:
— Сорпа. Жаксы!
Полуобнаженный образ гостьи высвечивался в полутьме красными бликами от пылавшего очага, но мужчина не выразил по этому поводу никаких эмоций. Словно каждую ночь госпожа Метель приносила в его дом заснеженную деву. Не зная, радоваться или печалиться сему обстоятельству, с трудом распрямив озябшие пальцы, Мария приняла чашу в ладони и испила. От горячего, жирного напитка по жилам побежало тепло, выступив на лбу обильным потом.
— Благодарствую, добрый человек, — пробормотала она, отдавая чашу назад.
— Жаксы! — повторил хозяин дома и, предлагая еще налить, сделал жест черпаком.
Мария отказалась. Она не знала, что означало дважды повторенное незнакомцем слово, но привыкшая в господском доме к иностранной речи по интонации определила примерное его значение и проговорила:
— Я посплю немного? Жаксы?
Невозмутимость хозяина улетучилась. Широко улыбаясь, он затараторил:
— Жаксы, оте жаксы!
Расценив его восклицание как разрешение, Мария, словно кошка, свернулась калачиком и сразу же задремала, уткнув нос в козий пушистый мех.
Сквозь сон, она почувствовала, как мужские руки подняли ее с пола и понесли. Хотела открыть глаза, но не смогла. Мария уснула. Ей снилось, что она в подвешенной колыбели, только вместо потолка круглое отверстие и туда уходит дым, расходясь по небу млечным путем, а люлька зацеплена за край отливавшего серебром полумесяца.

Глава тринадцатая.

Широко распахнув двери, в юрту забежала молоденькая девушка. В руках, она держала верхнюю одежду: длиннополое белое платье, жакет из красного бархата. Шубу и шапку, отороченные черно-бурой лисой. Через ее юное плечо были переброшены маленькие кожаные сапожки на высоком каблуке. Аккуратно сложив вещи на сундук, девушка огляделась. Ее лицо выразило недоумение. Черные глаза распахнулись. Пухлые, почти детские губы готовы были кокетливо фыркнуть от какого-то недовольства.
Бушующая энергией юность не давала девушки покоя. Потеребив стекавшие на грудь, украшенные серебряными монетами косы, вертлявая непоседа подошла к очагу и слегка поворошила угли.
Когда пламя очага разгорелось, она подбросила в него сухого кизяка и произнесла:
— Будь добр к нам, Огонь [4].
Но разговор с очагом явно ее не устраивал. Она покрутилась и подошла к занавесу, прячущему от посторонних глаз левую половину юрты. Видимо, в душе юного создания яростно боролись противоречивые чувства: уважение, робость и любопытство. Наконец, любознательность взяла верх над скромностью. Девушка тихонько, на цыпочках, подкралась к занавесу левой стороны юрты и приоткрыла.
На тюфяке, набитом соломой, поверх множества козьих шкур, лежала молодая женщина, укрытая меховым одеялом. Она спала. Ее дыхание было ровным, лицо спокойным. Длинные русые волосы незнакомки свисали с ложа до самого пола. Девушка подняла их и бережно уложила на тюфяк, чуть повыше головы гостьи.
Пристроившись с краю, пытливая юность стала разглядывать спящую женщину. Ее лицо было красивым, только изнуренным, с маленькими голубыми прожилками у висков. Высокий лоб закрывала прядь волос, из-под нее выглянул багрово-красный рубец.
Девушка не удержалась и откинула локон. То был не шрам, а клеймо овальной формы, наподобие тех, что ставили на крупный скот.
— Не тронь!!! — проснувшись, вскрикнула гостья. Закрываясь рукой, она приподнялась и отвернулась.
— Прости! — обмерев, произнесла девушка.
Женщина обернулась и удивленно окинула ее взглядом больших карих глаз.
— Как тебя зовут?
— Алтынай.
Женщина еще более внимательно осмотрела девушку. Видимо, не найдя в ней того, чего искала, она медленно проговорила:
— Ты русская?
— Нет. Я из казахского рода каракесек [5].
Для большей убедительности девушка отрицательно мотнула головой.
— Но, ты меня понимаешь?
— Понимаю, — она кивнула, уже в знак согласия и продолжила говорить по-русски, лишь чуть быстрее обычного. — Мой отец был казаком с Яика [6]. Он украл из аула мою мать и женился. После, появилась я. Меня носили в церковь к бородатому попу и нарекли Прасковьей, но мать меня называла Алтынай. Потому, что в ночь моего рождения была большая золотая луна.
— Алтынай… красивое имя.
— Красивое.
— А я Мария. Господа Маруськой кликали, а француз Пьер звал меня Мари. Батюшка с матушкой, Маняшей величали. Уже семь лет, как я их не видела, — Мария вздохнула. — А этот дом твоего тяти?
— Отца убили ойраты [7], мать и я вернулись в аул, но вскоре она тоже умерла. Хозяин этого шанырака [8] агаеке. После смерти матери он взял меня к себе.
— Агаеке? Так зовут мужчину, что ночью меня приютил в этом доме?
— Агаеке, означает дядя! — девушка засмеялась, набежавшее было на лицо грусть, сменило безудержное веселье. — А зовут его Дудар-ага! В нашем ауле его все уважают. Сын агаеке Жунсузбай служит воином у султана Абылая.
— А что означает «Жаксы»?
— Хорошо.
— Стало быть, я верно поняла.
— Что поняла?
— Да так... Научишь говорить по-своему?
Девушка радостно согласилась и оживлено стала объяснять гостье простейшие слова. Через полчаса Мария уже знала десяток казахских слов, позволявших ей поздороваться или выказать уважение старшим. Без чего, по разъяснению Алтынай, нельзя было покинуть юрту и выйти к людям.
— Ой! — Алтынай замолчала. — Я тут щебечу, а ведь нас ждет Апа-каракесек [9].
— Апа-каракесек?
— Бабушка нашего рода. Она так долго живет на свете, что даже старые люди не помнят ее молодой
Девушка выскочила за занавеску и быстро вернулась с одеждой и сапогами.
— Одевайся. Поутру женщины аула узнали, что к Дудар-аге снежной ночью пришла гостья совсем без одежды. Вот собрали…
Облачившись, Мария вышла из юрты. Алтынай последовала за ней. Уже на улице девушка обогнала гостью и, указывая дорогу, мелким красивым шагом пошла по утоптанной в глубоком снегу тропинке.
После полутьмы помещения, Мельникова невольно зажмурила глаза от яркого зимнего солнца. Сухой, трескучий мороз обжигал грудь свежестью и старался проникнуть под лисью шубу. Ночной, еще девственно-белый снег приятно хрустел под сапожками с острым удлиненным носком.
Когда глаза Марии привыкли к слепящим солнечным отблескам, она осмотрела окрестности и сильно удивилась, как это ночью ей удалось пройти столько строений и ничего не заметить.
Аул говорящей без умолку Алтынай и гостеприимного мужчины насчитывал десятка три круглых юрт. По окружности, на краю селения располагались походные кибитки. Вдалеке паслись низкорослые куланы [10], одногорбые верблюды важно пережевывали во рту жвачку. Время от времени, за тыном мычали коровы. Сбившись в большие отары, блеяли овцы, а вокруг них бегали лохматые огромных размеров черные собаки. Людей было не видно.
Пройдя до середины селения, они остановились у большого дома из белого войлока. Откинув его полог, Алтынай пропустила гостью вперед.
Внутри юрта была точно такой же, как и предыдущая, только обширней. Вдоль решетчатых, покрытых коврами стен в специальных вещевых сумках висело много посуды, пол был выстлан узорчатым войлоком. Запах мускатного ореха и имбиря перебивал стойкий дух кожаных валиков, для расположения гостей. Во всем чувствовалась присутствие заботливых женских рук.
Апа-каракесек сидела вблизи очага на высокой подушке из красного бархата. Ее окружали несколько пожилых женщин. Старица была в белых широких одеждах, ее голову покрывал плотно сходившийся на подбородке платок.
— Ассалаумагалейкум![11] — отвесив поклон, произнесла Мария, так как ее научила Алтынай.
— Уагалейкумассалам![12] — услышала она, множественный ответ женщин.
Дальше пошли слова, Марии непонятные. Алтынай поспешила их перевести.
— Подойди к бабушке, — тихо шепнула она на ухо Марии. — Апа хочет узнать тебя. Хозяйка дома слепа и ей не доступно то, что видим мы. Зато, она видит душу.
Говоря, Алтынай сняла с ее головы накинутый платок. Одна из старушек-помощниц подала Мельниковой кожаный валик и Мария опустилась перед старицей на колени. Другая старушка, приподняла сухую руку старейшей из рода и положила ей на чело.
Слегка подрагивая, сухие, узловатые пальцы Апы-каракесек лишь ненадолго остановившись на багрово-красном клейме, пробежали по ее глазам, носу, губам, поднялись вверх и огладили волосы.
— Ты красивая, — отнимая руку, изрекла она. — В твоем сердце нет зла. Оно лишь коснулось его, оставив на высоком лбу колючий след. Но в душу не проникло. Скажи, как зовут тебя, дочка?
Мельникова выслушала непонятные, но веющие спокойствием, слова старицы, вслед за тем русский повтор Алтынай, и ответила:
— Мария.
— Ночью ты видела сон.
— Видела.
— Расскажи его нам, Мария.
— Мне снилось, будто я в подвесной колыбели. В наших деревнях их подвешивают к матице на большие кованые крюки, но здесь матицы не было. Вместо потолка была круглая дыра, наподобие ваших крестообразных наверший, — Мария указала рукой на шанырак. — В ней сияло звездное небо и ясный полумесяц. Затем полумесяц превратился в полный месяц, с мужскими очертаниями лица.
— Она видела шанырак! А в шаныраке мужчину!
— Вещий сон! Он сулит аулу удачу.
— Вьюга принесла нам гостью. Значит, зима будет доброй! Дети сыты, а мужчины довольны женами, — прокатилось среди женщин.
Апа-каракесек остановила их поднятием второй руки и спросила:
— Опиши мне это лицо.
— Я не помню его, матушка, — Мария слегка смутилась. — Помню только, что оно было широким и круглым. Может быть, то просто луна?
— Ровно сорок дней назад в нашем ауле умерла молодая женщина рода каракесек, ее звали Марьям. Аруахи [13] услышали горе ее сородичей, и ханум Метель дала нам русоволосую гостью Марию. Наречем же ее Марьям и примем в аул как родную.
Сидевшие вокруг старицы, пожилые женщины одобрительно подняли руки и повторили:
— Мы примем Марьям в аул, как родную.
После чего, старейшая из рода продолжила:
— В твоей жизни, Марьям, было много горя. У тебя нет родных, нет теплого дома, нет мужа… Есть только прошлое, которое тебе хочется забыть. Ты уже бежала от него, но оно настигло тебя и заклеймило словно скотину. Но ты бежала снова и оказалась у нас. Палач пожалел твое красивое лицо, поставив отметину беглянки немного выше, чем полагается. Неужели мы окажемся хуже палача!? И не приютим бедную женщину.
— Да, матушка, вы правы. За последние годы, никто не жалел меня, считая непотребной для этой несправедливой жизни, где так много алчных и так мало бескорыстных людей. Кроме, пожалуй, молодого офицера с голубыми глазами и одного очень старого, но мудрого человека. Палач же, ставивший мне на лоб клеймо беглой каторжницы, лишь не захотел уродовать то, чего возжелал своей похотью.
Мария опустила голову. Слезы хлынули из ее больших карих глаз и струйками потекли по щекам. Она уже забыла их солоноватый вкус на своих губах. Ей казалось все давным-давно выплакано, что глаза высушило горе, и они стали пусты. Но сейчас Марии хотелось рыдать, надрывно на всхлип. Лишь окружающая обстановка мешала накатившему к горлу чувству вырваться наружу. Старая женщина, видимо, переживавшая на своем долгом веку много бед и несчастий, и впрямь видела душу. Ее истерзанную, загнанную и доведенную до душегубства душу.
— Дайте мне кимешек![14] — немного помолчав, снова изрекла Апа-каракесек.
Женщины подали старице свернутое многократ полотно, а на голову Марии водрузили такого же цвета округлый убор. Развернув, она накинула белоснежное покрывало на Марию и, несмотря на слепоту, ловко обвязала, создав на ее голове нечто полностью закрывающее клеймо на лбу.
— Кимешек укроет тебя от прошлого и украсит твое будущее, Марьям, — сказав, она притянула Марию к себе и обняла. — На твоем лице соль? Иди, дочка. Алтынай проводит тебя туда, где ты сможешь выплакать былое, не стесняясь посторонних глаз.
Когда Мельникова поднялась с колен, пряча лицо в ладонях, Апа-каракесек, твердым не терпевшим никаких возражений голосом, изрекла:
— Отведите Марьям в гостевую юрту, теперь она гостья не только Дудара, но и аула. Всего нашего рода, казахского рода каракесек. Жду тебя, дочка, у себя в юрте как скроется солнце и взойдет луна. Сегодня вечером ты будешь сидеть за богатым столом. Седеть рядом со мной, старейшей из рода, на большом тое в честь батыра Кулсары и его жигитов.
Покинув жилище Апы-каракесек, Мария и Алтынай направились в гостевую юрту. Еще недавно пустой аул наполнился народом. В центре селения молодые женщины возводили сразу четыре войлочных дома. Их увенчивал пятый, гигантский уй, расположенный посередине.
Мимо возводимых юрт быстро проскакал всадник на низкорослом жеребце. Женщины, поднимавшие на шестах шанырак большой юрты, послали ему вдогонку игривые слова. Послышался смех…
Не обращая внимания на языкастых баб, он лихо спрыгнул с разгоряченного коня у двойных дверей гостевого коша [15], сунул нагайку за голенище высокого сапога и стал ожидать Марию с Алтынай.
Коренастый мужчина был одет в длиннополый чепан, лисью шубу и малахай. Из-под распахнутой шубы виднелась рукоять висевшей на широком поясе сабли. Когда они подошли ближе, Мария узнала в нем человека приютившего ее ночью в своем доме.
— Салеметсызбе, агаеке![16] — воскликнула девушка, подбежала и обняла дядю.
— Салеметсызбе! — поздоровался он и, обращаясь через Алтынай к гостье, спросил: — Как вы себя чувствуете, уважаемая?
Мария улыбнулась. Женщине вспомнился отклик Дудара на понятное ему слово. Почему-то, ей очень захотелось услышать его снова.
— Жаксы! — мягко проговорила она.
Глаза мужчины расширились от удивления, улыбка раздвинула широкие скулы и Мария узнала очертания серебряной луны над шаныраком, увиденные во сне сегодняшней ночью
Дудар огладил усы...
С самого утра весь аул будоражило. В ожидании почетных гостей ставились дополнительные юрты, для угощения резался скот. Девушки прихорашивались, молодки наводили в жилищах порядок, женщины постарше судачили: кому поднимать шанырак [17] большой гостевой юрты. Важно прохаживались по аулу, аксакалы давали указание всем и каждому, чтобы не ударили в грязь лицом перед батыром Кулсары с жигитами и не опозорили древний род.
Узнав, что отряд из пятидесяти воинов, в поисках наибольшего скопления зверья и определения места зимней охоты, будет проходить неподалеку, старейшины селения возложили на Дудара нелегкую задачу: принять гостей в ауле как полагается и устроить в их честь богатый той. На рассвете Дудар посетил дальние пастбища у реки Ишим и отобрал жирных курдючных баранов. Привезя их в аул, он принялся за разделку уже ошкуренных туш.
Это занятие в глазах аульчан было значимым, не всякому мужчине оно приходилось по плечу. Здесь требовалась не только большая физическая сила, но и знание древних обычаев казахского гостеприимства. Каждая часть туши олицетворяла собой степень уважения выраженного хозяевами гостю, и ошибиться было нельзя. Вырезая суставы острым ножом, Дудар ловко разделял туши, вызывая восхищение не только у помогавших ему мужчин, но и у стариков, первым делом посетивших заготовку мяса...
Несмотря на средний возраст, Дудар был самым почитаемым человеком в ауле старшины Ер-Назара рода аргын-каракесек. Родился он ровно три мушела назад, в приход огненного кояна. Тогда Сары-Арка [18] потрясали годы Великого бедствия [19]. Мать впервые вскармливала его грудью, прямо в седле бежавшего рысью жеребца, спеша укрыться от джунгар за Иртышем, под сенью русских крепостей. Отца Дудар не знал, тот погиб прикрывая отход родного аула. Спасая молодую жену с только что родившимся сыном, и других односельчан: детей, женщин, стариков и старух.
Потом Степь воодушевили, вернули к жизни победы объединенного казахского войска, Великая слава ее батыров изгнавших с родной земли джунгар. Воспитывала Дудара мать и сводная сестра, которая была всего на год его старше. Мальчиком он был окружен песнями и рассказами о битве на реке Буланты [20] и о других больших сражениях. По исполнении четырнадцати лет, Дудар вступил в толенгуты [21] молодого султана Абылая. Сотня Абылая была одной из лучших на Приишимье, на состязаниях его воинам не было равных по джигитовке, стрельбе из лука, во владении саблей.
В годы испытаний мальчики взрослеют рано. В шестнадцать Дудар познал женщину, женой ему стала девушка из рода кыпчак. В шестнадцать он принял и первый настоящий бой. В 1739 году началась предпоследняя трехлетняя война с джунгарами.
В сотне Дудар сдружился с ровесником Алибеком. Судьбы их были схожи: они женились в одно лето, а в следующее их красавицы жены, в один день, объявили мужьям о первенцах носимых ими под сердцем. Молодым отцам Дудару и Алибеку тогда исполнилось по семнадцать лет, на радостях молодые воины как братья обнялись перед пылающим очагом юрты и торжественно поклялись огню: если родятся мальчик и девочка, то своих первых детей они поженят и станут родственниками.
Наступила зима 1741 года и в Степь снова шла страшная беда [22]. Нарушая тишину заснеженного февраля-месяца, вдоль замершей реки Ишим, большим чериком [23], колонной на северо-восток, двигались джунгары нойона Септеня. В верхнем Приишимье их встретил отряд Абылая из двухсот воинов.
Силы были просто несоизмеримы, но отступать никто не хотел, позади караула раскинулись родные аулы. Далеко в Степь, в морозное, заполненное солнцем голубое небо, улетел боевой клич «Абылай» и, сомкнув ряды, казахские воины столкнулись с пришедшим в Сары-Арка врагом. Бой был страшен. Несколько часов в студеном мареве, ржали лошади, скрежетали кольчатые доспехи, грозно звенел воинский металл, и скрипели стиснутые зубы казахских жигитов.
Батыры пали на поле брани все до одного. Но, подсчитывая потери после сражения, джунгары все же нашли живыми чуть больше десятка воинов храброго султана и самого полуживого Абылая. Кого придавило убитым конем, кого спасла кольчуга. Дудара нашли со сломанной ключицей. Удар стального, ершистого шара палицы джунгарина, пришелся ему в шелом и соскользнул на плечо. Когда он открыл глаза, то увидел что лежит на своем бездыханном друге, а из груди Алибека торчит обломок джунгарского копья.
Три долгих года Дудар провел в кочевье нойона Амурсаны [24] в качестве пленного. Лишь женив Абылая на дочери одного из своих дальних родственников, и обязав его брачным союзом, Галдан-Цэрен [25] отпустил султана, а вместе с ним и его батыров.
Когда Дудар был в Джунгарии, его сестра поехала в Оренбург. В степи говорили, что новый глава Киргиз-кайсацкой комиссии мурза Неплюев [26] помогает выкупать казахов из ойратского полона, и она отправилась к нему, но не доехала. Повстречав красивую молодую девушку, вольные яицкие казаки захватили ее и увезли в свой городок на Яик-реке. Там сестру крестили, и она вышла замуж за своего пленителя Елизара.
Прожили они восемь лет, через год после свадьбы у них родилась дочь, а еще через три лета сын. Но маленький казак, наследник рода, умер через неделю после рождения. Сестра Дудара считала это наказанием за то, что приняла веру мужа, так и не уверовав в нее. Он по-прежнему почитала Голубое Небо и называла крещенную Прасковьей дочь Алтынай. Муж, напротив, не видел в двойном имени дочери ничего плохого и сам охотно звал ее Алтынкой, иногда Злато-денежкой. При первой встречи, на дороге в Оренбург, он показался сестре Дудара злым и даже страшным, а оказалось, что не было для нее мужчины добрей и ласковей чем он.
Погрязшие после смерти Галдан-Цэрена в междоусобной войне, джунгарские нойоны нередко нападали на Степь малыми разбойничьими отрядами, где они встречались не только с казахами, но и с казаками. В одной из таких мимолетных стычек муж сестры Дудара был тяжело ранен. Товарищи привезли его на курень почти мертвого, где он вскоре и скончался. Похоронив мужа, сестра Дудара не захотела больше в супруги никого из казаков, и попросила казачий круг отпустить ее домой. В аул, где живет брат, у которого умерла жена и его дому нужен женский обиход.
После возвращения на Пришимье, Дудар не нашел в родном селении, ни матери, ни жены, ни сестры. Молодая жена почила в ту же зиму когда, он сражался с джунгарами. Ее съела послеродовая горячка. Узнав о пропаже дочери, мать не выдержала тяжести обрушившегося на нее горя и скончалась за три месяца до прибытия из Джунгарии Дудара. Маленький сын, названный по последней воле умирающей жены Жунсузбаем, жил у старейшей из рода Апы-каракесек. Чтобы по исполнению пяти лет, обряда посвящения в мужчины, перейти под воспитание старшины Ер-Назара.
Под заботой старицы была и маленькая девочка, дочь Алибека Сауле. К Апе-каракесек ее привезли дальние родственники погибшего жигита. Во время нашествия джунгар, аул старшины Ер-Назара откочевал в Барабинские степи [27] под защиту Омской крепости, и это спасло их от полного истребления. Аул Алибека пас свои табуны выше по Ишиму и не успел отойти к российским оборонительным линиям. Сауле осталась сиротой и, вспомнив о клятве батыров, ее привезли к будущему мужу. Познакомились жених и невеста, сидя на белоснежном подоле старицы, словно в люльке.
Когда Жунсузбаю исполнилось пять лет, Апа-каракесек отдала его Дудару, а Сауле оставила себе.
— Будущие муж и жена не должны жить под одним шаныраком, Дудар. Словно брат и сестра — мудро рассудила она. — Станет Сауле девушкой, вот тогда и войдет в твой дом невесткой.
За годы плена Дудар изменился. Пройдя через смерть, в краткий миг истины, он понял, почему народ почитает тех соплеменников, которые носят оружие и почему глубокие старцы, порой, ломают спину перед юным жигитом. Молодость прошла, и Дудар теперь точно знал: ни холод воинского метала, ни украшенная позолотой сбруя, ни добрый конь, не вызывают людское уважение. Блеск в глазах, почитание родного края и готовность отдать за него жизнь, вот что достойно истинного жигита. И будет многажды проклят тот, кто в страшную для народа минуту смалодушничает и полностью не оплатит тот земной поклон аксакала.
Из храброго воина, Дудар стал человеком тихим и мирным. Сам воспитывал единственного сына, помогал старице содержать будущую невестку, разводил мелкий и крупный скот. Он не любил убивать, и никогда не жаждал крови. За оружие брался только по необходимости, но блеск его глаз оставался таким же, как и в семнадцать лет. Когда на полном скаку сотня казахских жигитов ушла из Приишимья на Голубое Небо, на земле оставляя султана Абылая и десятерых его товарищей по оружию, для чего-то еще несовершенного ими.
В 1752 году, при урочище Кызыл-Жар, появились русские и стали возводить оборонительную линию. Для защиты Степи от джунгар, на высоком берегу Ишима, встала крепость святого Петра, а в аул каракесек вернулась сестра Дудара и привела с собой маленькую дочку.
Дудар не сердился на неизвестного ему казака за то, что тот украл и женился на сестре. Ведь тогда бы не было Алтынай. Маленькой и вертлявой бестии с черными как угольки глазками. Сестру снедал кашель и, несмотря на заботу брата, через четыре года она погасла и сошла в землю. Перед смертью она рассказала, что у Алтынай на Яик-городе есть дядя по отцу, и зовут его Пахом Кириллович Андрианов. Что и она и дочь прозываются Андриановы, в крещении: Ефимия и Прасковья. И если Алтынай захочет вернуться к своему дяде яицкому казаку, пусть Дудар ее не неволит. Поскольку, в том, что не станет держать дочь в ауле насильно, она поклялась Пахому на огне домашнего очага. И что в силу Огня казаки Андриановы тоже весьма верят и оттого крестятся двумя пальцами, а не щепотью. Похоронить ее указала по казахским обычаям. Но, если приведется случай быть в русской крепости, просила поставить в церкви большую восковую свечу за упокой рабы Божьей Ефимии и помянуть мужа ее Елизара Андрианова.
Позапрошлым летом, нойон таргаутов [28] Шерин проходил через Сары-Арка в Российское подданство и покрал у казахов лошадей. Поскольку и аул Дудара имел ущерб от разгулявшихся джунгар, то он присоединился к старшине Кулсары и ездил для просмотра таргаутских табунов в Звериноголовскую крепость, на стыке Оренбургских и Сибирских оборонительных линий. На выявление коней с клеймом казахских владельцев ушло несколько дней. На обратном пути ему попался конокрад, уведший пять коней из табунов аула старшины Сардыка. Убивать его, как того требовал обычай обхождения с конокрадами, Дудар не стал. Тот назвался яицким казаком Приваловым, и казах отправил его для суда к Приишимскому правителю.
Султан Абылай помнил Дудара, как и всех с кем пришлось сидеть в колодках у дворца джунгарского хунтайши [29], но, уважая его желание мирно и спокойно жить в ауле, лишь иногда вызывал к себе и давал особые поручения. В прошлом году султан велел Дудару сопровождать старшину Умертея послом в Китай. Это была труднейшая поездка. В Степи грань между миром и войной снова была тоньше конского волоса, и султану, как никогда, понадобились верные люди.
Вернувшись из Поднебесной с добрыми вестями, Дудар снова предпочел отойти в тень, слава и почет хабарчи [30], принесшего в Степь мир на ближайший год, достались старшине Умертею. Такова была плата Дудара за возможность быть свободным, а что касается почета, то, на заре своего четвертого мушела, его у Дудара было более чем довольно. Глубокие старики при встрече уважительно добавляли к его имени «ага», а он как никто другой знал, что за большим почетом всегда следуют и особые обязанности…
Накануне, переговорив со старшиной Ер-Назаром о почетной встречи воинов Кулсары, Дудар тем же вечером хотел отъехать на дальние пастбища, но разыгралась вьюга. Алтынай ушла на ночь к подругам, а он лег спать, чтобы отправиться в дорогу ранним утром.
Ему не спалось, сильный ветер завывал за стенами жилища, в шаныраке. Скрипел вместе с кереге [31]. В часы бессонницы Дудару всегда хотелось есть. Поняв, что уснуть уже не удастся, он разжег притушенный огонь очага и бросил в котел подкопченное мясо, оставленное Алтынай у входа, в суме для еды.
Алтынай! Маленькое золотце. Когда его сын повзрослел и уехал из аула в становище султана Абылая добывать себе славу батыра [32], она стала его единственной отрадой. И он иногда со страхом думал, что Алтынай захочет покинуть его шанырак. Но к счастью, пока девушка об этом и не помышляла. Она любила и баловала агаеке. Покидая юрту для ночевок у подруг, Алтынай каждый раз оставляла на видном месте суму с отборным мясом. Обожаемому дяде на возможную бессонную ночь.
Запах варившийся подкопченной конины стал потихоньку наполнять своды юрты. Мысли Дудара приобрели плавность. Времена ушедшей молодости снова и снова меняли друг друга: детство, сватовство к любимой, сын на руках у Апы-каракесек. Совсем юная Алтынай, первый раз входит под его шанырак в казачьем обряде и с любопытством оглядывает войлочный дом своего дяди…
Воспоминания прервала какая-то возня у входа, понизу сильно потянуло холодом. В очаге, озаряя полутьму, ярче вспыхнул огонь. Дудар поглядел в сторону дверей. Ему показалось, что в юрту вкатился белый ком. То ли мех, то ли заснеженные волосы ощетинились на него острыми сосульками.
Немного полежав, снежный ком стал выпрямляться и вытягиваться, будто брошенный в воду ежик.
«Обезумевшая от холода сторожевая собака?» — подумал он, на всякий случай, отмерив взглядом расстояние до камчи [33] на стене.
Медленно распрямившись в полный рост, белый ком превратился в женщину. С мольбой в глазах, она что-то пробормотала. Не понимая слов, Дудар лишь дружески ей улыбнулся, жестом приглашая подойти ближе к пылающему огню.
«Снежной гостье, — мысленно рассудил он, — если только она не сама метель, надо обогреться».
Скинув овчинный тулуп, матерчатый треух урусов, волосы похожие на замерший клок волчьей шерсти и истертый, когда-то цветастый льняной платок, женщина разулась и приблизилась к очагу. Робко присев на мягкий мех горного козла, она подняла к огню подол нательной рубахи и постаралась его отжать, но он был тверд и не поддавался озябшим рукам.
Машинально помешивая в котле варево, Дудар молчал, а гостья, пряча от него глаза, скинула рубаху и обвернув ее вокруг бедер, принялась отжимать волосы. Освобожденная от заколок русая коса прядями скатилась на ее вздернутую округлую грудь. В отблесках очага мягкими изгибами просматривалось обнаженное тело. Чувствуя на себе горячий мужской взгляд, незнакомка постаралась прикрыться. Как показалось Дудару, распустив волосы, она пыталась закрыть ими не столько свою грудь, сколько височную часть лба. Оттаивая, снег струйками потек по ее лицу, шеи, крупными каплями скатываясь на пол по обнаженным ногам.
Гостья была молода со стройными, изящными женскими формами. Очарованный ею Дудар замер в позе виночерпия, боясь пошевелиться. Ему грезилось, что сейчас пери превратится в облачко и улетит в шанырак, так же внезапно, как и появилась. Только когда незнакомка застучала зубами, сотрясаясь от озноба, он опомнился.
Налив в пиалу горячего жирного бульона Дудар бросил в чашу курт [34] и подал незнакомке.
— Сорпа. Хорошо!
Обратив взгляд с пола на него, женщина приняла чашу в руки. Обжигаясь, она стала жадно пить. Ее щеки приобрели легкий румянец, на лбу выступил пот.
Опорожнив пиалу до дна, она отдала ее, не проронив ни слова. Жестом, Дудар предложил ей снова наполнить чашу. Но, отказываясь от угощения, женщина отрицательно мотнула головой. Надев еще выжатую рубаху и пододвинувшись к огню ближе, незнакомка бросила ему несколько непонятных фраз, видимо, благодарив за угощение.
Он снова улыбнулся и спросил:
— Хорошо?
Она не ответила. Засыпая, женщина вяло осмотрелась и стала клониться набок. Уложив голову на ворсистые, мягкие шкуры, гостья что-то пробурчала, отчетливо добавив лишь одно знакомое Дудару слово: «Хорошо».
— Хорошо, очень хорошо! — почти вскрикнул он, встав, и делая несколько шагов по кругу, вдоль очага.
Так долго таившиеся в глубине души эмоции, как-то разом выбились наружу. Дудар был уже не в состоянии их удерживать. Он успокоился лишь тогда, когда увидел, что ночная гостья спит, свернувшись калачиком на козьих шкурах.
Подняв незнакомку с пола, Дудар услышал легкое постанывание и почувствовал дрожь. Сильно намерзшуюся женщину все еще продолжало трясти и лихорадить. Голова спящей пери безвольно упала, скатившийся с чела длинный волос повис в воздухе волнистым русым водопадом.
Дудар прижал ношу к груди. Инстинктивно притиснувшись, женщина спрятала выжженную каленым железом отметину на широком мужском плече. Клеймо, которое она прятала даже во сне, было продолговатой формы багряного цвета с расплывшимися очертаниями каких-то знаков. Дудар знал, что подобные украшения русские бии [35] указывали подручным ставить пойманным беглым каторжникам.
Рассматривая ее красивое, но измученное, уже испытавшее много горя лицо, с капельками воды на щеках и мелкими лучиками морщин около глаз, он долго и задумчиво ходил вокруг очага. Носил спящую пери, пока на ней не высохла нательная рубаха.
Успокоившись, согревшись в его руках, гостья затихла и мирно засопела. Дудар отнес ее за занавеску левой стороны юрты, туда, где обычно спала Алтынай. Уложив на тюфяк, он накрыл ее меховым одеялом, сверху закидав козьими шкурами.
Просидев у очага остаток ночи, Дудар поддерживал большой огонь. В юрте стало жарко...
Метель стихла только к утру. Слушая тишину, Дудар надел лисью шубу, малахай и нацепил к поясу саблю. Сняв со стены камчу, колчан с луком, он вышел на воздух.
С трудом пробравшись, по глубокому снегу, до юрты, где Алтынай коротала ночь со своими подругами, Дудар откинул войлочный полог и тихо вызвал девушку. Послышался шорох, короткие девичьи смешки. Что-то упало, взвизгнуло, снова прозвучал дружный звонкий смех. Вскоре из юрты выглянуло румяное личико Алтынай.
Рассказав девушке о гостье, он велел ей отправляться домой. Следуя законам гостеприимства, быть вежливой и учтивой. Оставляя очаровательный подарок снежной ночи полностью на попечение Алтынай, Дудар оседлал иноходца и покинул селение.
Через пару часов, уже весь аул знал про загадочную деву, посетившую одинокого Дудара этой ночью. Как и положено чарующей мужчин пери, она была обнаженной и соблазнительной, с долгими, вьющимися долу волосами, широкими бедрами и стройными ногами. Сама Метель принесла ее в дом, где есть хозяин, но нет хозяйки, и опустила в шанырак.
Поговаривали: то была не русоволосая пери, а Белая волчица. Якобы она забежала в юрту и только на глазах Дудара превратилась в женщину. Узнать волчицу можно лишь по метке на лбу, но она прячет ее под волосами и никому не показывает.
Обросшее сказочными подробностями ночное событие докатилось и до Апы-каракесек.
Бабушка рода велела позвать Алтынай. Узнав от девушки, что из всего сказанного, правда лишь то, что гостья женщина и из одежды на ней только старая овчина, вытертая рубаха. Еще у нее есть клок шерсти, которую носят урус-батыры на голове и посыпают мелом. Выслушав девушку мудрая апа велела собрать по аулу киит [36] и отнести ей в дар…
Прибыв с дальнего пастбища, Дудар-ага отправился посмотреть, как ставятся гостевые юрты для воинов батыра Кулсары. Женщины уже поднимали на шестах шанырак последнего, самого большого уя. Едкие бабьи языки, рассуждающие насчет ночной гостьи, не позволили ему долго задержаться в их обществе.
Особенно разорялась в страшных россказнях молодка Кенжекей. Ее муж умер прошлым летом, но она осталась в ауле, по казахским обычаям, претендуя на его ближайших родственников. Одним из которых, хоть и дальний, был одинокий Дудар. Чувствуя в незнакомке неожиданную соперницу, она распустила слух, что видела ночью старую мыстан [37], пролетающую над аулом. Орудуя языком, словно змеиным жалом, Кенжекей утверждала, что пришлая и есть ведьма, но женщины только дружно смеялись. Версия красавицы-волчицы с пышными русыми волосами им нравилась намного больше.
Колкие шутки соплеменниц сводились к одному: через сорок дней волчица окончательно станет женщиной и Дудар возьмет ее под свой шанырак. Когда дошло до вопросов: «Какие места у ночной гостьи еще волчьи, а какие уже бабьи?», — Дудар ожог камчой коня и, под общий женский смех, поспешил удалиться.
Ему захотелось домой, убедиться: не превратилась ли с восходом солнца очаровательная русоволосая пери снова в Ак-Каскыр [38].
В юрте никого не оказалась. На тюфяке лежала только женская ночная рубаха. Дудар в растерянности покинул собственный дом. Без пери он выглядел опустевшим. Немного потоптавшись около коновязи, он решил отыскать Алтынай. Ведь девушка не пери и не могла исчезнуть вместе с ней.
Поиски длились недолго. Расспросив людей, Дудар узнал, что ночная пери не пропала. После разговора с бабушкой рода, она ушла в малую гостевой уй, возведенный для нее в самом центре аула, рядом с юртами для ожидаемых к вечеру гостей.
Вихрем пролетев на иноходце мимо языкастых баб, Дудар соскочил с коня у малой, аккуратной юрты.
По снежной тропинке шла Алтынай с женщиной обряженной в казахский наряд. Волосы незнакомки были убраны под кимешек, лишь большие карие глаза, с лучиками мелких морщинок, выдавали в ней красавицу-волчицу, пришедшую к нему ночью русоволосую пери…

Глава четырнадцатая.

Ближе к закату, на широком, в пределах видимости человеческого глаза, горизонте появился отряд батыра Кулсары. Восседая в высоких седлах, всадники спокойно понукали выносливых степных лошадей. К селению они приближались медленно, выказывая тем свое дружелюбие и мирные намеренья.
Впереди конного отряда, на статном иноходце с постриженной гривой, ехал Кулсары. Его островерхий шелом из стальных стянутых железным обручем пластин был украшен развивающимся на ветру рыжим конским хвостом. Усиленный панцирем, кольчатый доспех защищал мощную грудь. Из-за спины старшины выглядывал колчан, саадак [39] и боевая палица. На широком поясе, в богатых, обтянутых кожей марала ножнах висела сабля. Ее рукоять украшали золотая вязь и жемчуг. В руках знаменитый воин крепко сжимал копье, упирая тупой конец древка в кованое стремя. Трехгранный наконечник копья обвивали кисти черного шелка. Изображение волчьей пасти — символа данной ему власти.
Стремя в стремя с Кулсары, ехал исполненный гордостью молодой жигит. Вооружение воина было таким же, только попроще. Ко всему добавился боевой топор, а вместо копья в правой руке он держал бунчук [40], что и давало жигиту право ехать рядом с батыром. За ними, по семь в ряд, следовали толенгуты Абылай-султана. Вооружение их было небогатым, но надежным и крепким. Первый ряд воинов имел за плечами длинные фитильные ружья [41].
Встречать батыра Кулсары с жигитами вышел весь аул. На краю селения скопились мужчины, женщины и дети. Нарядные девушки застенчиво собрались в стайку на небольшом пригорке, так чтобы их хорошо было видно. Аксакалы, во главе со старшиной селения Ер-Назаром, степенно расхаживали возле гостевого коша, в ожидании. Только слепая Апа-каракесек, с несколькими наперсницами и Марией осталась дома, дожидаться в своей обширной юрте женщин селения.
Юная Алтынай вместе с подругами всматривалась в воинов. Сидевшие на конях все они были величавы, молоды и красивы. Девушкам грезилось стать невестой любого из них. Особенно того, что держал бунчук прославленного в сражениях батыра.
Когда жигиты подъехали ближе, среди красавиц восхищенно прокатилось:
— Жунсузбай бунчужник батыра Курсары!!!
— Это же наш Жунсузбай, сын Дудара-аги!
Щеки Алтынай вспыхнули и заалели. Ее брат Жунсузбай был не просто рядовым воином в отряде Кулсары, а держал его бунчук.
Выстроившись в ряд по двое, воины проследовали через аул и спешились около большой гостевой юрты из белоснежного войлока. Покинув седло и оставив вооружение на коне, Кулсары подошел к старшине Ер-Назару с аксакалами и поклонился в пояс, выказав тем свое глубокое почтение аульным старейшинам.
— Желаю вам спокойствия, уважаемые! — прижимая правую руку к груди, произнес батыр.
— И тебе, почтенный Кулсары, спокойного Голубого Неба! — изрек с ответным поклоном Ер-Назар. — Пусть беда, черная туча, всегда обходит стороной твой улус!
— Да прибудет с тобой могучий и бесконечный в милосердии Кок-Тенгри [42], батыр Кулсары! — утирая руками, седые бороды добавили аксакалы, к словам старшины.
Только после долгих восхвалений, с упоминанием великих предков с обеих сторон, Ер-Назар произнес:
— Сколько гостя почестью не корми, желудок полным не будет. Приглашаю тебя, досточтимый Кулсары, и твоих уважаемых жигитов в гостевой уй. За дружественным разговором отведать тучной конины, жирной баранины и крепкого кумыса.
Гости и хозяева неспешно вошли и расположились под сенью шанырака большой гостевой юрты. За круглыми, низкими столами сидели только воины. Настоящие или бывшие, тот, кто не держал в руках оружие, не имел права присутствовать на данном тое [43]. Батыр и его бунчужник сели на самое почетное место, прямо от дверей, рядом с аксакалами, старшиной Ер-Назаром и Дудар-агой. Остальные разместились по кругу, вправо и влево от очага. Самые красивые девушки селения стали разносить мужчинам зеленый чай в медных кувшинах и добавлять в него густое желтоватое молоко.
Наливая горячий, пахучий напиток в деревянную пиалу и подавая ее Кулсары, Алтынай мельком бросила взгляд на сидевшего рядом с батыром брата. В ответ на ее приветливый взгляд, опекаемый Сауле Жунсузбай лишь улыбнулся. По его глазам было видно, что юноша по-детски рад сестре, но, стараясь выглядеть старым, умудренным жизнью воином, он прикрылся пиалой и делал вид, что внимательно слушает разговор батыра со старым Ер-Назаром.
Беседа старшины селения с Кулсары, была долгой и основательной. Речь шла о перекочевке аула на зимние пастбища вблизи Кок-тау [44]. Затевая большую зимнюю охоту, султан Абылай подтягивал роды Среднего жуза к своему становищу на Синегорье. Облавная охота, проходившая обычно в самые короткие дни года, давала дополнительное продовольствие в тяжелый для казахских кочевий зимний период. Она была сродни продуманному до мелочей военному походу и требовала большого количества людей. Только хан или султан мог организовать подобное, обычно проходившее на огромной территории с взаимодействием большинства родов жуза.
Внимательно и с почтением выслушав доверенное лицо султана Кулсары, Ер-Назар дал согласие аула на откочевку к Синей горе и проговорил:
— Мудрая Апа-каракесек была права, говоря, что вслед за Марьям придет и добрая весть. Твоя гостья, Дудар, уже приносит нам удачу.
— Марьям?.. — поинтересовался батыр.
— Русская женщина. Чабаны, что на дальнем пастбище в урочище Кызыл-Жар пасут лошадей, прошлым утром видели направляющийся в крепость воинский обоз урусов. А ночью к нам пришла она.
— Возможно женщина беглая каторжанка. От коменданта Звериноголовской крепости, Я слышал, что к сардару [45] Сибири из Тобол-города недавно прибыли колодницы для распределения по оборонительной линии. И если пришлая одна из них, уважаемый Ер-Назар, тогда надо ее вернуть русским обратно.
— Она моя гостья! — проговорил Дудар. — Яса [46] велит заботиться о госте! Кто бы он ни был. А если понадобится, то и защищать.
— Дудар редко настойчив в речах, но когда он говорит, то всегда правду, Кулсары, — поддержал его старшина аула. — Давние обычаи Великой Степи не позволяют нам выдать гостя. Все мы знаем, что достопочтенный султан Абылай, да продлит Небо его дни в правлении нами, дружит с урусами. Но и он чтит закон гостеприимства чингизидов. Я не сомневаюсь, как не сомневаюсь, что завтра снова взойдет солнце, султан поймет и рассудит нас справедливо.
— Я хочу видеть ее! — ответил Кулсары.
— Алтынай, позови сюда Марьям, — скрепя сердце, но произнес Дудар.
— Агаеке, я не могу этого сделать! — ответила та, с вызовом посмотрев на батыра. — Марьям сегодня приглашена Апой-каракесек, быть ее почетной собеседницей за столом! А бабушка очень не любит, когда из-под ее радушного шанырака забирают гостей.
— Несмотря на дерзость в словах, девушка справедлива, — отозвался Кулсары и встал. — Я совсем забыл навестить старицу. Жунсузбай, проведи меня до ее благословенной юрты.
На лицах сидевших за столами людей отразилось недоумение, но никто не посмел возразить. Жунсузбай подчинился батыру и они вышли. Оглядев присутствующих на тое мужчин с укоризной, Алтынай фыркнула и последовала за ними.
Жилище Апы-каракесек было переполнено замужними женщинами. Празднуя прибытие гостей, они шутили и смеялись. Когда полог и в юрту откинулся и в нее вошел Кулсары, его бунчужник и юная девушка, буйное веселье стихло.
Услышав тишину, слепая старица спросила:
— Кто не дает радоваться моим гостям? Отзовись!
— Я, многоуважаемая апа. Батыр Кулсары.
Старейшая из рода удивленно вскинула невидящий взгляд к шаныраку.
— Зачем ты пришел, батыр? Разве в гостевой юрте мало еды? Или хмельной кумыс отдает кизяком?
— Мне стало известно, что славный род каракесек по закону гостеприимства приютил русскую женщину. Возможно, беглую каторжанку.
— Род каракесек рад любому гостю.
— С русских крепостей, что по Ишим-реке, в степь бежит много разных людей. Урус-сардар Сибири бригадир Фрауендорф просил султана Абылая возвращать беглых обратно к русской стороне. Уважаемая Апа-каракесек, направляясь через урочище Кызыл-Жар, я хотел бы взять эту женщину и отдать русским.
Невидящий взор старицы опустился на стоявшего у входа батыра. Она омыла руками лицо и изрекла:
— Разве Кулсары не тот батыр? Чей дед, спасая от истребления свой народ, погиб в годы Великого Бедствия! Разве Кулсары не тот батыр? Чей отец в дни ненастья, когда хунтайши Галдан-Цэрен с несметным чериком пришел в Сары-Арка за смертью нашей Матери Земли, отстаивал законы Ясы вместе с ханами Абулмамбетом [47] и Абулхаиром [48]. И сплачивал казахские жузы в единый кулак во имя великой победы на реке Буланты! И разве, Кулсары не тот батыр? Что покрыл себя славой во многих сражениях с джунгарами нойона Септеня.
— Тот, апа! — батыр опустил голову.
— Ступай, Кулсары! У тебя большая слава, и заслуга перед людьми немалая. Не надо ее пятнать пренебрежением к тем, кто назвал тебя гостем...
Батыр вышел из юрты и побрел наугад. Он сам был уже далеко немолод, но чем были строгий наказ султана Абылая: «отдавать в крепость русских, найденных в казахских становищах», после столь ярких слов старицы. Женщины умудренной почти столетней жизнью.
Незаметно направляемый Жунсузбаем и Алтынай, он снова попал на той. В огромных прямоугольных табаках [49] гостям подавали мясо. Дудар и старшина Ер-Назар заботливо усадили его за стол и стали угощать бараниной.
Немного поразмыслив, Кулсары успокоился. Веселье снова к нему вернулось. Он засмеялся, вспоминая: как ловко многоуважаемая апа поставила на место старого, разменявшего пятый мушел батыра. В тоже время, не уронив его достоинства перед женщинами. Очередной раз отправляясь в российской стороне, стоило бы поучиться у нее науки дипломатии.
Вонзил крепкие зубы в кусок мяса, Кулсары изгнал из памяти беглянку Марьям…
Немного поговорив с сестрой про Марию, прошлой ночью посетившую отца, и о россказнях Кенжекей, якобы видевшую летающую мыстан, Жунсузбай занял определенное бунчужнику место возле батыра, а Алтынай ушла к подружкам разливать гостям кумыс. Вскоре в пылу разгулявшегося пиршества аульчане забыли о неожиданном для них желании батыра Кулсары вернуть беглянку в крепость русских.
О внезапно набежавшей черной тучке в своей судьбе, к утру забыла и Мария. Ближе к полуночи в юрту Апы-каракесек пришла Алтынай и присев рядом с ней стала переводить речи, богато исполняемые женщинами в отсутствии мужей. Очарованная озорным весельем молодок, их острыми шутками по части мужчин, она отвлеклась от еще недавно грозившей ей беды. Мельниковой совсем не хотелось думать о своем будущем. Она заливисто смеялась, наслаждаясь настоящим. В гостях у бабушки рода не веселилась лишь Кенжекей. С угрюмым лицом она оплакивала неудавшийся визит батыра…
Той продолжался два дня. После чего, Кулсары отправился к урочищу Кызыл-Жар, а старшина Ер-Назар приказал вьючить на верблюдов юрты и сворачивать селение для перекочевки. Гоня перед собой крупный и мелкий скот и табуны лошадей, аул рода каракесек тронулся на юго-запад, в сторону Кокшетау — Синегорья.

Примечания.

[1] При первом разделении России на губернии в 1708 г. Саратов был приписан к Казанской губернии в качестве провинциального города. В 1718 г. — к Астраханской, через 10 лет — опять к Казанской и в 1739 г. — снова к Астраханской. В 1780 г. сделан главным городом Саратовского наместничества, в 1797г. — губернским городом.

[2] Барышни-крестьянки или субретки — так XVIII—XIX вв. в России называли крепостных девушек привезенных из деревень и воспитанных под благородных для интеллектуально-эстетического сопровождения своих господ. К их числу относились и крепостные актрисы.

[3] «Юности честное зерцало» является второй частью учебника составленного по указанию Петра I генералом Я. В. Брюсом, первая часть называлась «Нравоучения от священного писания, по алфавиту писанная». Изданная в 1717г. книга «нравоучений» имела цель воспитания дворянской молодежи.

[4] До принятия ислама казахи всех жузов были огнепоклонники и исповедовали Тенгианство, культ Голубого неба (Тенги), Земли-Воды (Йер-Суб), и хранительницы домашнего очага (Умай). Обращение к огню, как к живому существу, сохранялось у казахов северной части Степи вплоть до XX столетия.

[5] Каракесек — ответвление рода аргын Среднего жуза.

[6] Яик (Жаик) — р. на Урале. Переименована Екатериной II Великой в Урал после восстания Е. И. Пугачева в 1773—1775 гг.

[7] Ойраты — калмыки.

[8] Шанырак — образующий верх юрты круг. Он является символом казахского дома, и имеет много иносказательных значений.

[9] Апа (бабушка) — здесь, старшая рода. Как у славян — бабушка, так, и у тюрков — слово «апа» имело двойной смысл. Его второе значение: богиня-мать. Как божества, более известно ее скифское имя — Апи.

[10] Куланы — дикие лошади.

[11] «Желаю вам спокойствия» — обращение к старшим.

[12] «И вам желаем спокойствия» — ответ старших младшим.

[13] Аруахи — добрые духи умерших предков, охранявшие казахский аул от несчастий и посылавшие гостей для процветания живущих родственников.

[14] Кимешек — женский головной убор, разновидность платка.

[15] Кош — здесь, юрта или кибитка.

[16] Здравствуйте, — обращение друг к другу равных по возрасту, социальному положению или очень близких родственников.

[17] Поднятие шанырака, в особенности гостевой юрты, доверялось только многодетной, уважаемой в ауле женщине.

[18] Сары-Арка — Казахская степь.

[19] Актабан Шубрынды (1723—1725гг.) Годы Великого Бедствия — вторжение джунгар на юг Казахстана и Среднюю Азию.

[20] Битва объединенного казахского войска с джунгарами, на реке Буланты произошла в 1727 г., и окончилась полным разгромом джунгарских войск.

[21] Толенгуты (дружинники) — личные воины крупного султана или хана, обычно набирались из самых бедных слоев населения. К 1759 г. у Абылая их было примерно около 10 тысяч.

[22] Нашествие джунгар третьего года казахско-джунгарской войны 1739—1741 гг. Войска под предводительством сына Галдан-Цэрена Лама-Доржи и полководца Септеня вторглись в Средний жуз пройдя по р. Ишим до урочища Кызыл-Жар.

[23] Черик — войско.

[24] Амурсана (1722 — 1757 гг.), — джунгарский нойон из рода Хойт. В начале 50-х гг. XVIII в. активно поддерживал одного из претендентов на джунгарский престол нойона Даваци. Став правителем Даваци в ответ на требование Амурсаны отдать ему половину страны, послал против сподвижника войска и разорил его кочевья. Осенью 1754 г., Амурсана бежал в Китай и цинский двор решил использовать его против Джунгарского ханства. В 1755 г. он поднимает покоренную Китаем родину уже против Цинов. После подавления восстания в 1757 г. войсками Китая, Амурсана бежит в Тобольск, где умирает от оспы. По требованию китайского трибунала, российской стороной тело мятежника было облито воском, забальзамировано и отвезено в Кяхту для показа, но Китаю не отдано, а погребено на границе.

[25] Галдан-Цэрен (1671—1745 гг.) — старший сын хонтайши Цэван-Рабдана, с 1727 г. правитель Джунгарии. С 1728 по 1735 гг. вел семилетнюю войну с Китаем. С 1739 по 1741 гг. по его приказу джунгарские нойоны совершили три похода в приделы Среднего жуза. С 1744 г. Галдан-Цэрен готовил военный поход на Младший жуз и Оренбург, но в 1745 г. умер. В годы его правления, Джунгария достигла наивысшей точки своего могущества.

[26] Неплюев Иван Иванович (1696 — 1776 гг.) — из бедных дворян. «Птенец гнезда Петрова». С 1721—1734 гг. глава российского дипломатического корпуса в Стамбуле (Константинополь). В конце 1741 г. попал под следствие в связи с косвенным причастием к казни Волынского, но вскорости оправдан, в 1742 г. возглавил Оренбургскую комиссию, с 1744 г. первый губернатор Оренбурга. Дипломат, тайный советник, генерал-лейтенант наместник Оренбургского края был отозван в Петербург в 1759 г. на должность сенатора и конференц-министра на которой пробыл до самой смерти.

[27] Барабинская степь (Бараба) — обширная низменность в Западной Сибири, между Иртышем и Обью, Омском и Тарой. Р.Ф.

[28] Таргауты — тюрко-язычное кочевое племя в XVII — XVIII вв. проживало на территории Джунгарии, в 1759 году таргаутский нойон Шерен изьявил желание креститься в православие и перейти со своим улусом в подданство России, был принят и поселен под Оренбургом. Основал казачью Георгиевскую слободу.

[29] Хонтайши — князь крови.

[30] Хабарчи — вестник, посланец, гонец.

[31] Кереге — деревянный, решетчатый остов юрты.

[32] Батыр (букв.: — сильный) — звание батыра не имело какого-либо родословного, наследственного или экономического статуса. Оно не переходило от отца к сыну. Батыром именовался любой даже самый бедный человек, но только лично проявивший себя в сражении или охоте.

[33] Камча (камша) — кнут, нагайка.

[34] Курт — высушенный творог, употреблялся зимой.

[35] Бии — влиятельные родоначальники (удельные феодалы), по рангу в казахской феодальной иерархии на втором месте после султанов. Уважаемый в округе бий, народом наделялся функциями судьи.

[36] Киит (букв.: — одевать) — подарок в виде одежды.

[37] Мыстан — ведьма.

[38] Ак-Каскыр — белая волчица, персонаж древних казахских сказаний.

[39] Саадак — трехсоставной боевой лук.

[40] Бунчук — знамя. Знатные батыры имели личное знамя, оно имело имя, обычно знаменитого предка, чей дух оберегал собравшихся под знамя воинов. Нести бунчук было очень почетно.

[41] На вооружении казахов имелось мало ружей. Покупались они в Бухаре или Хиве. Громоздкие, с фитильным запалом ружья были малоэффективны, и казахские воины предпочитали холодное оружие.

[42] Кок-Тенгри (букв.: Голубое Небо) — древнетюркское божество, главный Бог, которому поклонялись многие народы Средней Азии, Китая, Алтая... Отголоски верования в Тенгри (Тенгрианство) в северных областях Великой Степи сохранилось до начала XX столетия.

[43] В правовом уложении «Жеты жаргы» (букв.: семь истин) Тауке-хана (XVII начало XVIII в.) сказано: «Чтобы не один казак (казах) не являлся в собрание народное иначе как с оружием. Безоружный не имеет голоса, младшие могут не уступать ему места».

[44] Кок-тау — Синяя (голубая) гора. Кокше-тау — Сине-горье. Находится немного юго-восточнее г. Кокшетау (ок. 60 км.), основанного русскими переселенцами в 1824 г.

[45] Сардар — полководец, военачальник.

[46] Яса — закон Великой Степи. Он был разработан Чингисханом (1162—1224гг.) на основе обычаев и традиций кочевых народов. Просуществовав около трехсот лет. После распада Золотой Орды Яса потеряла официальный статус, но многих ее статей казахи придерживаются и сегодня, например закон гостеприимства.

[47] Абулмамбет (Абуль-Магмет, Абулмамет ум. 1771 г.) — с 1739 г., хан Средней Орды, в 1740 г. принимает российское подданство в старом Оренбурге (г. Орск) и уезжает в Туркестан, где остается да смерти, фактически разделив правление жузом с султаном Абылаем.

[48] Абулхаир (1693 — 1748 гг.) — представитель династической линии Уснака (Усяка), одного из сыновей основателя Казахского ханства Джаныбека. С 1710 г. хан Младшего жуза. На съезде трех жузов, в 1726 г., избран предводителем объединенного войска. Отличился в битвах при р. Буланты (1727 г.) и в урочище Анракай (1729 г.). В 1731 г — инициатор принятия казахами российского подданства. В 1748 г., убит султаном Бараком в междоусобном разногласии.

[49] Табак — здесь, деревянное или медное, прямоугольное блюдо.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 29.12.2009 22:32:29
Просмотров: 2091

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.