Татьяна

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 8291 знаков с пробелами
Раздел: "Книга лиц"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

С любезного разрешения господ прототипов

Ещё ни слова не написал, а уже чувствую потребность всё вычеркнуть. Смять и бросить бесформенный ком в корзину для бумаг. Или лучше - не сминая сунуть в бумагорезательную машину. Уничтожения для. Порезать в лапшу девственно чистый лист. Чтоб ни слова на нём не было изначально, ни буквы. Ни знака препинания. Одиноко стоящая точка – и та может всё испортить. Намёком на многоточие, умолчание.
Тема для меня всё равно неподъёмная. Неохватная. Хоть и отлично сформированная. Эксклюзивно пропорционально. Нерушимо.
Тьфу, сгинь, пропади, нечистая сила. Вычеркнуть. Предыдущий абзац вычеркнуть. Густо замазать. Или лучше – съесть весь лист. Тщательно пережёвывая. Чтоб никто никогда не.
Татьяна меня не то чтоб убьёт. Не в буквальном смысле. Но лишит всех своих милостей. Поджаренных шницелей, обжаренных сосисок, салатов, пахнущих востоком. Не всем востоком. Не брадатыми потными ортодоксами разных моделей, не удушающим парфюмом мясистых красавиц и не слащавым дымом кальяна. Не.
Татьянины салаты пахнут лучшим, что есть на востоке. Чабрецом, тмином и эстрагоном. Чесноком в оливковым масле. Тёмным бальзамическим уксусом. Имбирём.
Да. Этот абзац сохранить. Про салаты.
Жизнь моя без Татьяниной благосклонности станет безобразно однообразной. Однообразно безобразной.
О печеночном паштете можно будет забыть до конца дней своих. И про гефилте фиш на песах никогда больше не думать, чтобы не начинать ахать, охать и сокрушаться о недостижимости. On the Rivers of Babylon. Не обещать себе несбыточного: в следующем году – с гефилте фиш. Или хотя бы со шницелем. Нам и этого было бы достаточно.
И никакой баранины, утомлённой в электрической печке до полного размягчения. Никогда.
Так что всё, выше написанное, кроме салатов и благосклонности, выделить, удалить и только потом утереть пот - мелко дрожащей рукой с мелко дрожащего лба. Облегченно. Фуххх.
- Так, Женя, - говорит Татьяна. – Вам курицу давать или бульон с пельменями?
Ну вот. Пока всё нормально. Не надо волноваться. Или уже надо?
- Эту штуку мне достаньте, - требует Татьяна.
- Нет, - я категоричен.
- Да кому нужна эта ваша штука. Ту штуку достаньте с этой штуки, - сердится она.
Это значит, надо снять с полки какую-нибудь куклу, которая меняет место жительства. Вся квартира, размеров необъятных и спланированная отменно, как сама... тьфу... вычеркнуть немедленно. Пройтись со свечой во тьме, подбирая с пола оставшиеся крошки. Что недовычеркнется – мысленно уничтожить.
Все стеллажи, шкафы, тумбы заставлены куклами, которые время от времени падают и разбиваются. У индейца в каноэ сломалось весло. У толстой аргентинской тётки, танцующей танго, откололась голова, и пока я не приделал её обратно, эту штуку к этой штуке, тёткин партнер с вожделением смотрел в пустоту. Ковбоя пришлось приклеивать к мустангу, негритянскую девушку склеивать в тонкой талии.
Тощая сидячая кошка покончила жизнь самоубийством у нас на глазах. Спрыгнула с прикроватной тумбочки на пол. Сама. Вдребезги. Без возможности восстановления. Может, решила, что раз она кошка, то приземлится на мягких лапах. Проблема номинации. Звалась бы раскрашенным куском глины – никуда бы не прыгала.
Так случается. Сплошь и рядом.
- Подумаешь, великий министр нашёлся, - кричит Татьяна на своего мужа. – Дома ты пока ещё не министр.
Юрьич застывает со шваброй в руках. Замерзает. Покрывается коркой льда. В старом махровом зелёном халате, из-под которого торчат рельефно-мускулистые светло-волосастые икры, повытертые уже тоже - как махровый халат на локтях.
На министра Юрьич в таком виде не похож. Не.
Ошибка номинации, связанная с местом, временем, образом действия.
Ещё с местом – понятно: дома. Вне его – пожалуйста. Хочешь быть министром – будь им. Номинируйся. На здоровье. А дома – не. Никак.
Со временем и образом действия – вообще не угадаешь. Что-то пробормотал громче дозволенного. Начал категорично: почему у нас. Или, того хуже: надо то-то сё-то. Возомнил о себе. Куснул не глядя – думал, сдобное печенье, с пылу с жару. Оказалось – засохший пряник. Окаменевший.
Татьяна в гневе похожа на Екатерину Вторую. При неприсуждении первой. А Юрьич на Петра не то что Первого – и на десятого не потянет.
Ну, то есть когда он дома. Со шваброй тем более. В халате, вытертом на локтях до. С торчащими из-под халата ногами. Заиндевевший.
За забором у будки топчется охранник с пистолетом на юном и гармонично развитом бедре, но что он может сделать. Охранников кормит Татьяна. Прикормила. Они теперь смирные. Как что – сразу залезают в будку и сидят тихо.
Эхм. Что-то я того... разговорился. Про Юрьича лучше тоже вычеркнуть. Без Татьяниных шницелей я ещё как-то проживу, хоть жизнь и станет чредой унылых дней и беспросветных ночей. А без Юрьичева виски, сингл молт, бытие - унылое там или весёлое - вовсе утратит всякий смысл.
Её машина – что-то вроде передвижной метеостанции. На спидометр Татьяна не смотрит – что нового там можно увидеть. А температуру за бортом проверяет неустанно:
- Выезжали – было тридцать четыре. А здесь двадцать три.
Она не возмущена этой заведомой несправедливостью только потому, что устала возмущаться. Куда ни поедешь – везде другая температура.
- Сделать вам сэндвич? - спрашивает она, когда мы наконец приезжаем туда, где и вовсе двадцать один. Тридцать четыре еще не забылись. Тринадцать градусов разницы – как медленно засыхающая короста на легко ранимой душе. - Или омлет?
- Омлет, - киваю я.
Не люблю сэндвичи. Откусишь один раз - и он уже обкусанный. Кому охота есть обкусанный сэндвич?
- Спину сзади прихватило, - говорит Татьяна. Не чтоб жалуется – скорее сожалеет.
Мой восторг задевает её примерно так же, как перепад температур. Кажется таким же несправедливым и неуместным. Хотя по-настоящему возмутиться уже нет сил – везде и всё время одно и тоже. Устаёшь возмущаться.
У человека спина болит, а я подскакиваю от радости, как палестинец на плоской крыше после теракта. Только что руки не вздымаю, а в остальном – как говорила моя бабушка – вылитая копия.
- Чему это вы, Женя, так радуетесь, - говорит Татьяна. Без вопросительной интонации, потому что понятно заранее, что для ликования нет причин.
- Да ведь сказано гениально, - оправдываюсь я.
Юрьич бормочет что-то не то осуждающее, не то предупреждающее. Мол, свистнуто, не спорю, но скакать-то от радости прекращай – на базар наедешь.
Он только что вернулся, ещё в костюме и при галстуке, но уже не министр. Как дверь изнутри закрыл – так всё.
Помочь болящей Татьяниной спине он не может. Когда у кого-нибудь что-нибудь болит, помогает Татьяна. Чтоб ей кто-то помог – как-то не получается.
Простуженному мне Татьяна уделяет привезенный из Китая растворимый успокаивающий чай в квадратных зелёных пакетиках. После него три часа, не меньше, ходишь одуревший, забывший обо всём. В том числе и о том, что простужен.
Простуженному Юрьичу везёт куда меньше. Его Татьяна погружает в ванну с холодной водой. Такое не скоро забудешь. Не через три часа.
Я бы умер сразу. Недопогрузившись. Юрьич выжил и даже окреп. Моржом, правда, так и не стал. Ближайшая прорубь – в Норвегии. А Норвегия с нами не очень дружит. С дружбанами у нас вообще поруха.
Зато два раза в неделю Юрьич бегает по холмам поселения – чтоб еще больше окрепнуть. Альтернатива пугает. Я бы тоже по холмам носился, если б мне угрожала ванна с холодной водой.
Охранник покорно бежит за следом за министром и тоскует об ужине. О, ужин, - уже за холмом еси.
Стеллажи на нижнем этаже Татьяниной квартиры забиты книжками в бумажных обложках - с рецептами исцеления от всех мыслимых болезней. Я в эти книги не заглядываю. Понимаю, что леденящая душу ванна – самое безобидное из народных средств. О других и подумать страшно. Недоутопление, недоповешение, имитация четвертования или расстрела – всё это бодрит и возвращает здоровье.
Ну так, всё. Хватит. Не хочу лишаться виски, сингл молт, из щедрых рук министра, который дома пока ещё не министр. Не желаю ностальгически вспоминать потом о гефилте фиш и печёночном паштете. О бульоне с пельменями. О жареной курице в ткемали и варёных яйцах, пропитанных соевым соусом и потемневших. Обама не должен узнать, как их тут называют. А то будет международный скандал.
Зачёркиваю всё. Стираю.
Или нет. Зачем всё стирать. Про салаты-то надо оставить. И про эту штуку... про благосклонность.

© Евгений Пейсахович, 2011
Дата публикации: 07.04.2011 13:12:58
Просмотров: 3079

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.