Вы ещё не с нами? Зарегистрируйтесь!

Вы наш автор? Представьтесь:

Забыли пароль?





Окололитературные записки

Татьяна Брехова

Форма: Эссе
Жанр: Размышления
Объём: 12238 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Рецензии и отзывы
Версия для печати


Из дневника за 2011 год


Открыла новую главу дневника, кажется, лишь для того, чтобы отметиться на всякий случай: вдруг в течение года соберусь писать сюда. Но мне совсем некогда. Теперешняя моя жизнь не имеет ничего общего с прежней – все в ней заполнено моей дочерью. Она моя главная буква, громкое слово и целый роман! И все это в одних ее умных красивых глазках. Писать о ней невозможно, чувствую бессилие из-за обилия «общих мест» в мыслях. Я типичная мама, хотя и не наседка. Таких навыков не успела приобрести, мешают старые привычки и отношение к детям, выработанное в годы учебы. Ребенок как личность и все такое из гуманистической педагогики.

Читаю, вернее, перечитываю Лидию Гинзбург. Теперь понимаю, что мне кажется общим в нас (смелое сравнение!), - в своих записях Лидия Яковлевна так же боится оставаться всего лишь женщиной, как и я. Она, конечно же, хотела большего – долгой, изнуряющей письменной работы в духе чисто мужского отстранения от повседневности. Гинзбург – человек за письменным столом. Она хотела работать, как Толстой в своем кабинете, куда нельзя было входить ни жене, ни детям до полудня. Таков образ, созданный ею и, если мы, читатели, видим кое-что еще между строк, это все-таки наши домыслы. Надо найти ее биографию.

Только что прочитала в интервью с Гинзбург о том, что актуально до сих пор, но не проговаривалось так отчетливо:

«Наступил период — возможно, временный, я совершенно не берусь пророчить, что это навсегда — период утомления жанра, когда жанр устаёт, перестаёт работать. Наступает некая исчерпанность, некое изживание вымысла. Причём это чувствуется довольно давно».

«Усталость вымысла» - как верно сказано!

Иногда корю себя за то, что мои мысли могут гулять где угодно во время смены пеленок, кормлений и пр. Ребенок будто чувствует - смотрит на меня серьезно, внимательно и как-то зрело не по годам. Серьезность характерна для нее именно тогда, когда чувствует во мне задумчивость и легкую отстраненность.
Перечитывала Гессе «Нарцисс и Гольдмунд». Но дружба и ее составляющие уже не так интересны, и я бросила книгу.

На днях пела Лидочке: «Сорока-белобока, деток варила, кашей кормила…» Борхес считал, что в мировой литературе существует не так много сюжетов, как кажется. И у меня случайно, в предсонном состоянии, получилась старая история о Медее и ее детях – детях Ясона.

Роза вернулась из Анапы, но, как всегда, еще не «отписалась». «Отписалась» - значит, отделалась формальным сообщением. Я это так понимаю. Она чувствует некоторую ответственность передо мной, но ничего не может с собой поделать: писать подробно, с чувством некогда да и неохота, а почему – сразу и не поймешь. Очевидно одно: большое расстояние делает свое дело. Оно и лечит, и калечит отношения между друзьями и близкими.
Интересно, как время и пространство выкристаллизовывают прошлое. Как ни парадоксально, чем оно ближе, недавнее, тем размытее и непонятнее, но проходят год, два, и события последних лет, их соль и суть разрастаются рельефами и узорами. Причем, обозначается только самое существенное, характерное. Все остальное замывается и расползается, как акварель на мокрой бумаге. Аля-прима – вот в какой технике работает время, когда надо забыть самое посредственное. И как память «по-ван-гоговски» пастозна, если какие-то моменты прошлого богаты на события и людей!

Иногда читаю, точнее, в который раз перечитываю «Бессмертие» Кундеры и записки периода революции и Гражданской войны М. Цветаевой. Первого переросла, а вторую – всегда вижу над всеми.

Не с кем поговорить о Цветаевой. Некем «очароваться», как она это называла. У меня одно очарование – Лидочка, но пока слишком маленькое для собеседника.

Во сне писала стихи. Простые, понятные, но немного рваные, как у Цветаевой. Ходила на эсминце. Куда, непонятно.

Иногда читаю воспоминания Лили Брик. В старости она с удовольствием записывала в дневниках подробности бытовой своей жизни: о том, как «сделала ногти», как болтали и «глазели» по сторонам в парижском кафе. Но рядом же – о смерти Леже, о публикации и редактировании книг и пр.

Нашла в Интернете «Дневники» Ф. Кафки, вспомнив, что они нравились мне еще в институте (тогда я решила, что обязательно прочту их на досуге), и скачала книгу. Вчера прочла у него то, что и сама писала:

Когда я сегодня хотел подняться с постели, я свалился как подкошенный. Причина этого очень проста: я крайне переутомился. Не из-за службы, а из-за другой моей работы. Служба неповинно участвует в этом лишь постольку, поскольку я, не будь надобности ходить туда, мог бы спокойно жить для своей работы и не тратить там ежедневно эти шесть часов, которые особенно мучительны для меня в пятницу и субботу, потому что я полон моими писаниями, – так мучительны, что Вы себе представить не можете. В конечном счете – я знаю – это пустая болтовня, виноват только я, служба предъявляет ко мне лишь самые простые и справедливые требования. Но для меня это страшная двойная жизнь, исход из которой, вероятно, один – безумие. Я пишу это при ясном свете утра и наверняка не стал бы писать, не будь это настолько правдой и не будь столь сильна моя сыновья любовь к Вам.
Впрочем, завтра, наверное, уже опять все будет в порядке, и я приду на службу, где первыми услышу слова о том, что Вы хотите избавить от меня Ваш отдел.

Мне кажется, именно в этих строчках – тот самый Кафка, автор «Превращения». Его герой тоже хочет подняться с постели, но не в силах. Наверное, Кафка боялся, что однажды утром не узнает в себе прежнего талантливого молодого писателя. Проснется этаким Акакием Акакиевичем… Как я всегда боялась проснуться просто теткой…

Насколько я сама могла быть правдива в автобиографии, рассчитанной на публикацию? Знаю о своей склонности к хвастовству, детскому любованию собой, во многом взятом от Розы, но также в значительной мере от моих родителей. Впрочем, все или почти все стараются гордиться и родословной, и собственными отметками на шкале «родился – крестился ¬- учился – женился – умер». Что ж тут такого? Но вот именно такую показную автобиографию читать и не хочется. Мне нравится, как писал о себе Есенин, сдержанно, как большинство мужчин-писателей, - две страницы текста, неубористого по своему содержанию. То же самое у Гайдара (впрочем, последнему есть о чем молчать).

Ветви деревьев ярко-черные или жженой сиены, листва же – от лимонного кадмия до краплака. Особенно красиво: черный сырой ствол, ветки и – темно-желтые листья, словно писанные жирной кистью. Земля тоже жирная, дышащая, как пожилая женщина с толстой шеей.

Прав друг Кафки Макс (фамилию забываю), утверждавший, что некоторые тексты Франца напоминают желе. И точно, даже в дневниках начала периодов у Кафки если и стоят на месте и не расплываются в глазах, то тем дальше, тем сильнее, словно яблочный пудинг, дрожит каждая фраза в длиннейших сложноподчиненных предложениях, и к концу периода совсем не укладывается в сознании. Отсюда беглость чтения его текстов – не в силу легкости их восприятия и быстрого укладывания на полочки разума и памяти, а, наоборот, из-за невозможности это сделать, даже прилагая серьезные усилия. Или у меня просто не хватает ума.
А в целом Кафка мне очень нравится в своих размышлениях и дроблениях многих цельностей на многие частности. Анализ Кафки своих писательских состояний и временных приступов творческой беспомощности детален и точен, насколько это возможно вообще выразить в слове.

Вчера на «Культуре» лекцию о «Мастере и Маргарите» читал профессор духовной академии Кураев. Вопреки моим ожиданиям, он не объявил роман Булгакова сатанинским, а, наоборот, оправдал его как христианский. По его мнению, тьма у писателя не насколько уж обаятельна и милостива, как кажется, все обещанное Воландом мрачно и безысходно. Он лишь тень от света, идущего от Христа.

Оказывается, Кафка питал такое же пристрастие к чтению дневников, автобиографий и воспоминаний, как и я. В жизни он был нелюдим и ненавидел все, не связанное с литературой.

Купила два романа – «Цена отсечения» А. Архангельского и «Матисс» А. Иличевского. Второй после беглого знакомства в автобусе понравился больше. Когда автор занимается только писательской деятельностью и не тратит время на журналистику и работу на ТВ, он имеет возможность быть более требовательным к себе, дольше оттачивать стиль и тщательнее чистить текст. У Иличевского это заметно, Архангельский, при всем моем уважении, еще сыроват. Так мне пока видится.

С трудом преодолеваю неприятие художественного слова. Ничего не пишу, ничего не читаю, кроме объявлений в рубрике газет «продам» и «куплю». Не пишу писем, давно не видела дневника.

Сегодня приснилось, что началась война с Афганистаном. Эффект флэш-бека. Вижу, как воюют наши: нет бензина, и потому придумали машины, которые на широких цилиндрах катятся по ровной бетонной трассе в наклон. Войска, в основном из добровольцев, плохо одеты и голодают. Много женщин. Вижу, как сходят с ума мои родственники; вижу, как в нашу квартиру, уже без стен и перегородок, въезжает иностранное орудие вроде противотанковой пушки, и какой-то американского вида белокурый солдат говорит, что сейчас здесь будут стрелять и мне с ребенком надо в бомбоубежище. Слышу, как на улице во дворы въезжает все новая военная техника оккупантов. Я бегу с Лидочкой по бесконечным безлюдным коридорам и от чувства ужаса и паники кричу, что надо проснуться. Просыпаюсь и слышу, как подвозят все новую технику, но стены и перегородки пока на месте… Делаю еще усилие и просыпаюсь совсем.

И все же читаю Архангельского, а не Иличевского. Детектив и закрученный сюжет с тайной для меня в новинку – никогда не любила таких книг, поэтому сейчас читаю с удовольствием, полагаясь на вкус и образование автора. Неплохо выписаны судьбы и характеры. Похоже на заготовку для киносценария, что, возможно, и входило в замысел Архангельского.

Закончила читать Архангельского. Внешне похожий на одного из женихов Пенелопы (так он мне видится давно), он всегда, наверное, пытался отойти от образа симпатичного пай-мальчика с интеллигентскими замашками. Оставаясь таковым во многом, Архангельский все-таки ушел в сторону: да, он развит всесторонне, то есть не всегда «там, где надо», не боится человеческой «физики» и вовсе не скрывает своей симпатии к «хозяевам жизни». В нем нет намеренной и брезгливой отчужденности, типичной для многих писателей и ученых, от реалий современного мира, от его небиблейской суетности, меркантильности и мелочности. Он такой же, как все, но добрый и умный малый. Он москвич, и этим многое сказано.

Последние две записи – в новом блокноте, который мне срочно захотелось купить после того как умерла мама. Я не могла писать сюда об этом. Днем я пыталась отвлечься домашними делами, а ночью начиналось… Чтобы вытащить из головы тяжелые мысли и чувства, их нужно куда-то переложить. Вот и появился блокнот, который заполняю по ночам, при свете фонарика. Только после этого могу лечь спать. В снах всегда помню, что мамы нет. Мысли о смертности теперь всегда в моих сновидениях, также как и душные запахи ненавистного терапевтического отделения.

Привыкнув писать мысленно, перед сном, я разучилась выкладывать надуманное и даже тщательно выстроенное на «электронную бумагу». Даже в письмах. Сегодня так и не собралась написать Розе. Наиболее четко и понятно могу сообщить лишь, что 1 декабря, где-то в девятом часу вечера Лидочка стояла у дивана, по привычке опираясь на него попой. «Иди-ка сюда!» - сказала я дочери, шутя. Лидочка оторвала попу и пошла навстречу! Прошла несколько шагов и упала в мои объятия. Я целовала ее и кричала: «Леша, ты видел, ты видел!» Весь вечер мы упражнялись: ходили с ней от дивана к креслу и обратно. Лидочке игра понравилась. Ходит она нарастопырку, отрывает ноги от пола, как боец сумо, осторожно и неуверенно, раскинув ручки с раскрытыми ладошками для равновесия, потом сделав несколько шагов, выпрямляет ножки и бежит к цели. Иногда Лидочка забывает, что «не умеет ходить», и бредет от дивана, куда ей вздумается, пока не опомнится - я одна и без опоры! - и не шлепнется на попу.
Кроме мамы и папы в ее словаре есть еще несколько слов, но больше всего мне нравится одно: «тата». Мама, папа и тата. То есть Лидочка.








© Татьяна Брехова, 2012
Дата публикации: 31.01.2012 14:03:59
Просмотров: 2115

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Ваше имя:

Ваш отзыв:

Для защиты от спама прибавьте к числу 25 число 32: