Тетрадь по завещанию. повесть гл. 4-6

Сергей Вершинин

Форма: Повесть
Жанр: Эротическая проза
Объём: 31511 знаков с пробелами
Раздел: "Тетрадь по завещанию. Повесть."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Где любовь, там и мистика.

Глава четвертая.

Мысленно, послав всё к черту, я сел в автомобиль, запустил двигатель и отправился домой. Меня действительно знобило. Пока доехал до своей холостяцкой берлоги, несколько раз успел замерзнуть и вспотеть.
В квартиру, я зашел кислым, выжатым лимоном. Избавился от амуниции журналиста, снял туфли, куртку, предварительно вынув из кармана мешочек-кисет, открыл на кухне холодильник — одинокой, удовлетворенной наполовину женщиной, стояла недопитая утром минералка. Закрыл.
Прошел в комнату и, разглядывая вышивку на мешочке, устало рухнул на сексодром.
С одной стороны кисета, золотистой нитью, был изброжен круг, — крест маленький, посредине, в кресте большом, который лепестками расходился на четыре стороны, а меж них, словно птицы летели, распахнув крылья, поря над землей. С другой стороны мешочка орнамент был проще, что-то вроде человечка у которого сердцевидная голова с каплевидной точкой сверху. Одинаковыми, точь в точь, звеньями, рисунок повторялся многократно проходил по ткани змейкой красной нити, напоминая сплетение веревки, которая начиналась сердечком и заканчивалась безголовым человечком.
Зевнул. Достал из джинсов сотовый, позвонил.
— Вилка, не обижайся... Ты же знаешь, какой я противный, когда болею.
— Можно подумать, что когда здоров, ты белый и пушистый, — отходчиво, пробурчала она. — Аспирин выпей, закутайся.
— Какой аспирин, Вилка! У меня и градусника нет.
— Антон, с «рожей» ты не шути. Я в инете того про неё начиталась! Вызывай скорую, если что.
— Со психушки... В самый раз. Гелена там?
— Уехала. Как я ей сказала, что ты заболел, попросил на сегодня выходной, она и уехала.
— А я просил?
— Антон! Хватит... Я тут любовную интрижку в интернете пытаюсь завести, а он, мало того, что отвлекает, так ещё и придуривается. Всё, отключаюсь!
— Подожди, Вилка! Привези мне что-нибудь похомячить. В холодильнике одна минералка и та выдохлась.
— Я тебе что, разносчица пицц!
— Ну, Вилочка, ну, пожалуйста!
— Слушай, женись, давай, уж!.. В обед приеду...
Вилка отключилась.
На меня накатила, то ли лень, то ли тяжесть. Сил хватило только расстегнуть джинсы и освободить своего «жеребца», который словно застоялся и просился из конюшни на волю. Смыкая веки, я подумал: «Может, мне его пришпорить? Если снова обожжет, опробую взвар Тины».
Я вспомнил её глаза. Или увидел? Сначала светло-зеленые, они потемнели, словно от непогоды, в них зашумела, затрещала ветром западным дубрава. На густой лес Брянщены наползла тень Мессершмитта...
— Сашка! Над нами два 109-тых, — передал я по связи ведомому, переворотом вниз, уводя И-16 из-под огня.
Чувствуя себя единым с машиной, пошел на вираж. Пикируя с высоты, мессеры били по нам из всех пулеметов...
— Охотники, мать вашу! Сашка! Заходим от солнца, в лобовую... Ну, выручай, милое!
Малоскоростной, в сравнении с мессером, но вёрткий ишачок вынес меня из-под огня четырех пулеметов фрица. Штурвал на себя, потянул самолет вверх, к солнцу. Пилот мессера, на долю секунды, потерял меня в его ослепляющих лучах. Снова вираж и ишачок вышел 109-й в лоб. Он попытался уйти под меня, я нажал на кушетку. Ишачок встряхнуло от огня из пушки и двух пулеметов...
Мессершмитт задымился, креном уходя в сторону. Я оглядел синее небо. И-16 ведомого, горевшей свечей, падал на землю.
— Сашка!
В груди полоснуло болью потери друга, я остался один. Второй 109-й пытался зайти мне в хвост. Он тоже потерял ведомого, и, расстреляв боезапас, нам уже не разойтись. Потянул вверх, я вышел на мертвую петлю. Мессер на вираж.
Мы встретили друг друга в лоб. Ас Люфтваффе открыл огонь, я тоже нажал на кушетку. Мои пулеметы молчали.
— Пусто!
Ишачок передернуло ударами — вспыхнул. Мессер стал уходить вниз, под меня.
— Ну, сука, держись!
Языки пламени слизывали лак с дерева обшивки кабины, горел комбинезон, плавились руки, а у меня в висках стучала мысль: «Лишь бы вышли шасси». Надавил на штурвал грудью, «Ишачок» резко пошел вниз. Ударом меня выбросило из самолета...
Снова увидел зеленые глаза Тины — шумевший подо мной дремучий брянский лес. Превозмогая сильную боль в обожженных руках, я раскрыл парашют...
— Чего это ты? Дверь не заперта, лежит! Я думала, он порнуху смотрит, а он в воздушный бой играет. Хозяйство, зачем вынул? Фашистов сбивать?
Я открыл глаза. Вилка закрыла ноутбук, что был рядом со мной, на сексодроме и прикоснулась к моему лбу. — Да ты весь горишь? температуру мерил?
— Чем? — проговорил я, приподнимаясь.
Вилка хмыкнула и стянула с меня джинсы, вместе с трусами, свитер, расстегнула и сняла рубашку.
— Давай, ложись под одеяло. Учти, никого рукоделия с рукоблудием, сегодня не будет. Некогда мне. Чай заварю, бутерброды с колбасой, сыром сделаю. Накормлю, напою тебя и всё! Мне нужно в редакцию, Гелена велела светской развлекухи из инета выудить, на целых две полосы, и переработать, чтобы плагиат не прочитывался.
— Знала бы ты, Вилка, как я сейчас фрица на таран взял! Не преставала бы ко мне с глупостями.
— Это на фашиста у тебя член встал? Антон, не поменял ли ты ориентацию? — Вилка улыбнулась. — Пошла чай ставить, пока ты и пол не изменил... И прикройся, меня твой «красавчик» все равно не взволнует.
Я залез под одеяло, жар сменился ознобом. Вилка вернулась с тарелкой бутербродов и большой, полулитровой, чашкой чая, поставила возле меня на тумбочку, сходила за выдохшейся минералкой.
— Вот тебе аспирин, пей две.
Я выпил и запил из бутылки.
— У тебя даже заварки нет! Хорошо хоть холодная вода из крана бежит. Нашла какие-то корешки в мешочке, заварила. Ешь, а я пошла...
Жадно припав к горячему взвару и выпив половину, я вспомнил про кисет Тины. Я же его рассматривал, когда заснул. Ноутбук, наоборот, оставил в прихожей. Лицо у меня стало кислым. Вилка поняла это по-своему.
— Не проси! Сказала, нет, значит — нет! Кто тебе такой интересный кисет подарил? Девушка, женщина?
— Девушка. Тина дала, заваривать и пить от жара.
— Тина? В твоей коллекции новенькая? Ой, гляди, доиграешься! Мешочек то не простой, с символами.
— С символами? Какими?
Вилка сходила на кухню, вернулась с кисетом.
— Вот смотри, — она указала на круг, маленький крест в большом. — Это знаки плодородия, когда семечко прорастает, оно крестиком лопается, пуская под землей маленький зелененький росток, что растет и тянется к солнцу. Оно же и женское детородное начало. Большой крест — лоно. Маленький — ребенок, росточек. Понятно?
— В общих чертах.
— А это, — Вилка перевернула кисет, — веревка твоего рода, от праматери до тебя, охламон. Видишь, завитки сердечком, а сверху точечка-сикелёк — женщина, ростки, в виде тебя безголового — мужчина, их соединение – совокупление. Веревка Рода, завсегда начинается женским половым органом, в нем жизни начало, а заканчивается мужским кончиком. В дано случае — твоим, мой милый дрочер. Уж не напоила я тебя зельям приворотным? Виагрой неподучей!
Вилка, через одеяло, подергала в разные стороны мой стоявший член, словно рычаг передач скоростей.
— Откуда про веревку, семя, ростки... знаешь? — спросил я, попытавшись его откинуть, но она не дала.
— Да так, есть у меня одна, бывшая любовь, косит под чародейку. Но в знаках разбирается. Ну, я пошла.
— Стой! А... — я красноречиво посмотрел на бугорок одеяла.
Вилка перекинулась через меня аркой, уперлась в кровать левой рукой, правой дотянулась до ноутбука, открыла, пробежала пальцами по «клаве» — на экране высветился портал порнухи.
Торс у Вилки, был хорошо натренирован, живот, при её женственности, накачен, она и выпрямилась, не задев моего члена.
— Дерзай... Двери захлопну...
Закрыл ноутбук и принялся доедать бутерброды. Горячий взвар корешков, из кисета Тины со знаками Рода и Плодородия, и сытый желудок, меня сморили. Уснул...
— Алевтинка! — услышал я, то ли сквозь сон, то ли в проблесках приходящего сознания. — Нашла! Вот он, на дереве, парашютом запутался.
— Точно он, теть Матрён? — послышался знакомый мне голос Тины.
Я приоткрыл глаза.
Подомною стояла полная баба с вилами в руках, платке, белой кофте, с красной вязью узора на предплечьях, и темной длиннополой юбке. К ней подбежала стройная молодуха, одета она была примерно также, только платок повязан хвостами назад.
— Он! — ответила ей Матрена. — Я что своего от ворога не отличу. Лезь на дерево, посмотри – живой ли?
Подвязав края длинного подола, пояском под грудь, Тина ловко взобралась по ветвям ко мне. В очередном проблеске сознания я увидел стройные голые ножки. Услышал смешок.
— Нашла время смеяться! — крикнула снизу Матрена. — Живой он?! Пульс пощупай!
— Да чего щупать! Не видишь, что ли?
Матрена пригляделась к разорванному ниже пояса летному комбинезону, отвернулась и перекрестилась.
— Господи, прости меня грешную.
Повернулась.
— Живой наш соколик, — проговорила Тина, сняла с меня лётный шлем, вывернула и обтерла им мое потное лицо. — Приняла Мать Земля, расстелись тебе ветками деревьев. Парашют-то сгорел, как раскрылся, с тебя на себя огонь взял. А ты только пооборвался, да опалился немного.
— Стропы... — пробормотал я.
— Ими ты и запутался.
— Не отцепляй! — крикнула Матрена. — Сейчас сена натаскаю...
Несмотря на приличный вес тела, Матрена понеслась куда-то с вилами.
— Там, недалеко, подвода. Не бойся. Не бросим мы тебя, соколик, — ласково проговорила Тина.
— Мы уже на «ты»? — снова пробормотал я, сухими губами.
— С чего ж я тебе выкать начну? Видели мы с Матреной, как ты, соколом ясным, с черным коршуном бился!
— Сбил?
— Коршуна-то? Упал он, за Десной черным столбом к синему Небу взвился! Нам туда дороги нет, по Старине живем, скитом. За Десну не ходим, давно не ходим, а видеть — видим, как вы с ворогом на небе бьетесь. Ты пока не шевелошкайся, как бы ни оборвался. А я Матрене с сеном подмогну и вернусь.
Тина спустилась с дерева, так же ловко, как и взобралась. Скоро стараниями двух женщин под высоким дубом образовался небольшой стожок сена. Она снова залезла на ветви.
— Заправлю, а то еще обломится, — не удержалась она и хихикнула, пряча мой стоявший член в лоскутья комбинезона.
Внизу, Матрена снова перекрестилась, но отворачиваться не стала, прошептала:
— Веревка, Род, — дай новый всход, не оборвись на мужской начале...
— Чего это она про веревку? — спросил я.
— То наше — Бабье, — ответила Тина. Тебе, соколик оно не к чему.
— Нож, складной, возьми в кармане... Стропы обрежь.
— В каком?
— Нагрудном.
Тина сунула руку, куда я указал, достала пустой кисет. Увидела орнамент золотой и красной нитью.
— Откуда у тебя солярные знаки?..
Подгоревшие стропы оборвались, я полетел на сено, слыша настойчивый звонок в двери...
Раскинулся на сексодроме, просыпаясь.
— Кто там?!
Ответом был еще один продолжительный, с краткими перерывами, звонок. Встал, Голый, полусонным со стояком, пошел в прихожую, открыл входную дверь. На площадке стояла взлохмаченная рыжая девчонка, в сланцах, красных трусиках и топике на лямочках, — чуть прикрытая зацелованная солнцем грудь.
— Секс услуги. Вызывали? — произнесла она, опустила взор ниже и улыбнулась ему. — Помощь, срочную...

Глава пятая

Накручивая огненно-рыжие локоны на палец, она купала мой член в широко раскрытых синих очах. Никакого смущения, тем более испуга, в них не было. Она игралась членом глазами, как это могут только близкие к твоему телу женщины или проститутки. Похоже, Вилка всё же пожалела меня и вызвала мне на дом скорую сексуальную помощь.
Похоже, очень, и всё же, что-то мешало мне видеть в гостье примитивную жрицу любви. Наряд — да, вульгарен, но чист, отглажен, тело бархатное, холеное, лицо без налета прокуренности, алкогольной измятости и наркотической усталости. Макияж не вызывает отторжения переизбытком насыщенности цветовой гаммы, — умерен, гармонировал с синевой её глаз и веснушками на носу.
Еще гостья мне напомнила сон и картину в квартире ветерана — Сполоху. Я встряхнул буйну-голову, прогоняя остатки сна.
— Тебя чего, прям здесь, на лестничной площадке, обслужить? — спросила она, второй рукой, закидывая сползавшую лямку топика, на плечо в веснушках. — Или впустишь?
— Ты кто? — спросил я, еще плохо соображая.
— Я кто?! Колпачок на твою шишку! Будем натягивать за сотню зеленых в час или мне своих работодателей позвать? Вызов галочкой на твоем лице отметить.
— Работодателей?
— Ага. У подъезда, в автомобиле, два облома сидят. Звать?
— Пусть сидят.
— Тогда, деньги хоть в гривнах, но вперед...
— Откуда я их достану! У меня лохматого кошелька нет! Заходи.
Она улыбнулась и согласилась с таким аргументом. Вскинула руку, посмотрела на часы. Зашла.
— Десять минут в пустую. Так что давай плати, и говори: чего любишь и как хочешь?
— Как тебя зовут?
— Тебе это надо?
— Надо...
— Надо, так зови, хоть Обамой!
— Не люблю негров.
— Расист?
— Натурал.
— Тоже не плохо...
Я нашел на вешалке куртку, бумажник, отчитал три тысячи пятьсот рублей и протянул ей, но не отдал.
— Бонус за имя. Или зови своих обломов.
— Алиса...
— Другая. Чужая... — отдал деньги.
— Какая? — взяла.
— Латынь.
— Куда идти, умник без штанов?
Я показал на дверь в комнату. Алиса сняла часы, прижала ими полученный гонорар, безразлично оставив его в прихожей, на полке вешалки и прошла.
— Ну, ни фига себе полигон! Ты как, трусы с баб любишь снимать? Или мне самой раздеться?
— Лучше раздается. И в ванную...
— А где?
— Там...
Я указал направление и лег. Алиса вернулась минут через десять. Обнаженная. Легла, обняла.
— Я там, все свое побросала. Ты не против?
— Нет...
— А ты клёвый! Жаль полчаса осталось.
— Не набивайся. Второго часа не будет.
— Да, ладно! Орал, анал или писька в письку?
— Или...
— Бутербродом, сзади или верхом?
— Верхом...
— Ну, я поскакала, — выпуская из-за рта упаковку презерватива, проговорила Алиса.
Она присела около моего члена, разорвала её.
— Слушай, ты первый клиент, такой! Сколько говорим, а он стоит и стоит! Нажрался чего?
— Нет...
— Ну, не хочешь говорить — не надо!
Алиса сунула презик снова в рот, умело надела его на член. Показывая, наклонила его ко мне головкой, он спружинил обратно.
— Трах... Бах...
Улыбнулась. Перекинула через меня ногу, нежно огладила член пальцами, направляя в себя. Села.
Я почувствовал, как жар её нутра обхватил головку, ствол и, словно трогается с вокзала поезд, постанывая, медленно стала набирать скорость, увеличивать обороты. Член настолько утомился, требуя ласки продолжительное время, что ощутив тепло и возвратно-поступательные движения, словно закаменел и расслабляться не собирался.
Я рассматривал подрыгивающие, усыпанные веснушками груди Алисы, она мою холостяцкую берлогу. Это был обычный перепехон с проституткой хорошо знающей свое дело — без чувств, эмоций, одни фрикции. Мастурбация с помощью женского тела.
Я закрыл глаза, все равно ничего возбуждающего в лице Алисы не было. Её синие очи отражали любопытство, не более.
— Может, позу сменим? — спросила она.
— Нет...
— Я к тому — времени почти не осталось.
— Нет...
— У тебя всегда так долго?
— Нет...
— У тебя оргазм-то бывает?
— Да...
— А... попался! А то всё нет, да — нет! — Алина засмеялась и увеличила темп. — Давай, я себе сикелёк потереблю — всегда срабатывает. Быстро кончишь.
— Давай...
Алиса погладила живот и опустила пальцы к промежности, запрокинула голову, огладив мне ноги концами рыжих волос, застонала. У нее была красивая шея, от изгиба спины груди приподнялись, соски набухли.
— Знаешь, ты мне кого-то напоминаешь, — проговорил я.
— Не отвлекайся, времени мало.
— Сполоха...
Алиса выпрямилась, рука, пальцы на промежности остановились, она, словно втянула меня своим синими очами.
— Солоха? Сдурел? Как проститутка, так обязательно хохлушка! А как хохлушка, так проститутка! Да еще и ведьмой обозвал!
— Не Солоха, а Сполоха...
Алина посмотрела на будильник у меня на тумбочке.
— Всё, время истекло. Не кончил — твои проблемы. Или плати за второй час или...
Алиса приподняла ногу, соскальзывая с члена. Я ухватил ее за груди, насаживая обратно.
— Маньяк чё ли? — округлила она синие глаза.
— Полиция нравов!
— Ой! А документ у тебя в попе, да?
Я напряг ягодицы, приподнял таз и с силой вошел в неё, сжимая ладонями груди и пропуская меж пальцев соски. Она запрокинула голову, сжимая своим нутром мой член. Сильно еще сильнее...
Выпрямилась. В её больших черных зрачках горели два маленьких огонька, как от свечек.
— Ты же не хотел этого! Помнишь? — проговорила она.
— Когда?
— Надо было тетрадь-то взять... В ней бы все и прочел.
Охваченный её горячим нутром, я стал изливаться, чувствуя, как сперма струится в женское естество из зажатого члена, толчками.
Бедра, живот Сполохи стали распалено-красные, груди обожгли мне руки, она соскочила с меня и понюхала бокал, где был взвар из мешочка-кисета.
— Тина! — вскрикнула она. — Как я раньше не догадалась. Не может член так долго стоять не кончая!
С обожженными руками, я кинулся к ней, но Сполоха исчезла, растворилась. Теряя сознание я выполз в прихожую... пахнуло душистым сеном...
— Теть Матрен! Беги сюды, скорее! — кричала Тина. — Летчик-то наш, с лежака слетел. Ползет, да сквернословит.
— Куда ползет? — забежала на зов Матрена.
— Да, откуда ж я знаю!
Матрена всем своим пышным телом встала надо мною. Перевернула на спину.
— Куда собрался, соколик?
— Сполоха... там...
— Может, бредит? — проговорила Тина.
— Может и бредит... Давай его снова на лежак. Я спереди, ты взади.
— Нет, лучше я спереди, теть Матрен. Насмотрелась на его хозяйство. Стоит и стоит, проклятущее, на грех на водит.
— То ты не знаешь. Температурит он. Это от сильного жару у него, Алевтинка.
— Температура у него, а жар у меня. Давай хоть рубаху мою на него наденем.
— Это женскую-то! — Матрена перекрестилась. — Чего мужика в бабу рядить. Постирала портки его, высохнут, заштопаю, вот, тогда и наденем. Бери за руки...
— Ой! Как брать-то... — Тина жалостливо посмотрела на меня, — сильно обгорел, соколик.
— Рушником... под спину в подмышки продень.
Пока Тина возилась со мной, укладывая на полотенце, мое лицо терлось об ее груди. Даже через толстый материал кофты я чувствовал, как они напряглись сосками.
— И... положили... — выдохнула Матрена.
Стараниями двух женщин, я снова оказался на тюфяке, набитом соломой и для большей мягкости обложенном свежим душистым сеном.
— Ты посиди с ним, чтобы опять не брякнулся, — сказала Матрена, — а я пойду, развешу на просушку его вещи.
Тина кивнула и накрыла меня толстым лоскутным одеялом и через которое проглядывалась эрекция. Так, она сидела, а я лежал — со стояком. Смотрела, смотрела и не выдержала. Сунула под одеяло руку и нашла член. Отвернулась.
Ладонь Тины обхватила головку, огладила и стала быстро мастурбировать. Я открыл глаза и смотрел на нее. Она сидела рядом, на лавке, смотрела на стену из бревен, вполоборота, спрятав от меня зеленые глаза.
Такого способа удовлетворить мужчину, я еще не знал. Кончил, судорожно собирая ноги в коленях. Тина огладила успокоенный член и потянула руку из-под одеяла.
— Мне было приятно, — проговорил я.
Тина соскочила с лавки к окну, двери... Остановилась ко мне спиной, сгорбилась, замерла...
— Правда?.. — не оборачиваясь, спросила она, где-то, через минуту.
— Да...
— Только, ничего не было, ладно?
— Ладно...
— В бреду привиделось...
— Да...
Тина повернулась, улыбнулась.
— Пить хочешь?
— Хочу...
— Сейчас, молока принесу... Ты только больше не падай.
— Не буду...
Устало закрыл глаза, сам не зная, где явь, а где бред, все в голове перемешалось...
— А вы ему кто? — услышал я.
— Мы работаем вместе, — ответила Вилка. — Это я скорую вызвала. Он один живет.
— Садитесь.
Отключился, услышав сирену реомобиля...

Глава шестая.

Я лежал на больничной койке, ягодицами вверх, и симпатичная медсестра втыкала мне раствор пилицилина. Процедура иглоукалывания, окромя таблеток, микстур, мне была назначена каждые четыре часа, независимо, день это или ночь, а так как здесь, я находился вторые сутки, то моя задница уже изрядно пострадала.
— Больной, расслабьтесь! — проговорила медсестра, медленно, «садистки», вводя инъекцию, — Вы так напряжены — иглу сломать можно! Вот, тогда, действительно, будет больно.
— Полагаешь, сейчас мне приятно? — спросил я.
— Потерпеть-то можно. Какие вы, мужики, всё же нытики! Метр восемьдесят с лишним, а уколов боишься. Готово. Надевай трусы, поворачивайся.
Я подчинился. Она, при мне, сломала одноразовый шприц и положила его в пакет, где уже лежали два стеклянных флакончика, из содержания которых и сделала раствор пилицилина.
— Замужем? — спросил я.
— А зачем тебе знать? — улыбнулась она, снимая перчатки, тоже в целлофановый пакет.
— После того, что меж нами произошло, ты просто обязана выйти за меня замуж!
— Тогда, не замужем...
— А звать?
— Таня...
— Ночью, ты будешь дежурить?
— Я. На сутки заступила.
— Приходи...
— Конечно, приду. В два и шесть — укол.
— А ты в три приходи.
— Зачем?
— О жизни поговорим...
— Ну, если только поговорить... о жизни.
Таня снова улыбнулась и пошла к дверям из отдельной палаты, которую мне устроила Гелена, как только узнала, что я угодил в кожно-венерологический диспансер не с каким-либо сифилисом, а с «рожей», — болезнь, не передаваемая половым путем.
Гелена, баба хорошая, ее не устроило, что кожное отделение и венерологическое находятся в разных корпусах больницы. Звонок жены мэра главному врачу и меня поселили отдельно в отдельном отделении, со всеми удобствами.
Хорошая баба Гелена, с этой мыслью, я остановил Таню.
— Придешь?
— Если время будет свободное... — бросила она, прикрывая за собой двери.
В который раз я осмотрел свои руки, они не были обожжены, но кожа на них была красного цвета. Когда меня привезли в больницу на скорой, руки весили по тонне каждая, висели плетьми, выворачиваясь из плечевых суставов под собственной тяжестью. Таблетки, микстуры, уколы помогли — руки мне подчинились, но краснота на коже запястий, кистей пока осталась.
«Как у ветерана, прадеда Тины», — подумал я. В яйцах так скрутило, поднялось, в животе забурлило, что чуть не вырвало. В глазах потемнело...
— Какого рожна, меня отстранили от полетов! — кричал я и не я в то же время, с перевязанной рукой следуя по коридору за щупленькой девушкой, в белом, не по её маленькому росту, медицинском халате и косынке. — Кто у Вас старший?!
— Не кричите, товарищ. Вы же раненый... — ответила девушка, похожая на медсестру Таню.
— Я спрашиваю, кто у вас старший?!
— Военврач Сполохова.
— Ведите меня к ней.
— К ней мы и идем, а вы кричите...
Мы зашли в кабинет, глаза резанула заполненная полуденным солнцем белизна. Буквально все стерильно-белое — окна, стены, кушетка, шкаф со стеклянными дверцами, стол за которым сидела женщина в белом халате и колпаке. На фоне всего ослепительно-белоснежного, её синие глаза, осыпанный веснушками нос, алые чувственные губы приобретали резкие очертания.
— Вот, Алиса Сергеевна, привела. Я уж и не знаю, что с ним делать! Кричит и кричит. Требует отправить его обратно в полк. Разве ж я могу...
— Хорошо, Таня, идите... — проговорил военврач. — Я сама разберусь с товарищем старшим лейтенантом.
— Уж разберитесь! — ответила Таня и закрыла в кабинет военврача двери, оставила меня с ней.
— Покажите раненую руку...
Я протянул ей перебинтованную до локтя правую руку с закатанным рукавом гимнастерки. Она взяла со стола ножницы, разрезала бинты. Осмотрела.
— Локоть не задет, лучевая кость тоже, но в рану попала древесная щепа, что вызвало нагноение.
— Это кусок обшивки самолета откололся, от пулеметной очереди, и угодил в руку.
— А вы деревяшку вытащили и никому не сказали, так?
— Немцы Минск бомбят! А меня от полетов отстранили. Вы это понимаете, красавица вы моя рыжая.
— Товарищ старший лейтенант! Во-первых, присядьте к столу. Мне вас надо, более детально, осмотреть.
Я сел на стул, закинул ногу на ногу и предоставил Алисе руку.
— А во-вторых? — спросил я.
— Во-вторых, я военврач третьего ранга, капитан медицинской службы и старше вас по званию, — осматривая рану, ответила она.
— А в-третьих?
— Есть и в-третьих... Я не ваша рыжая красавица.
— Дайте направление в полк!
— Нет. Сами виноваты, вовремя бы обратились... А теперь нужно хотя бы день посмотреть, не начнется ли новое нагноение. Идите в перевязочную. И если не будете кричать, требовать — завтра отправитесь летать, бить фашистов.
Я — не я, встал и пошел к двери.
— Минск уже взяли, — тихо проговорила Алиса. — Сегодня по радио сообщили.
Резко обернулся, скрипнув яловыми сапогами. Она стояла ко мне спиной и смотрела в окно. Сняла колпак, огненно-рыжие волосы кудрявой косой упали на белый медицинский халат...
— Антон, просыпайся! Ну же! Я с таким трудом к тебе пробралась, а ты спишь.
Я открыл глаза. Рядом с кроватью сидела Вилка с полным пакетом, из которого торчал багет и крышка минералки.
— Ох, и перепугал ты меня! Звоню в двери, никто не открывает, на сотовый — не берет! Слышу, вроде шорох в прихожей. Пришлось МЧС вызывать, двери сломать. Лежишь голый то ли живой, то ли мертвый. Застонал. Говорила я тебе, не шути с «рожей»!
— Спасибо, Вилка.
— Гелене, как поправишься, скажи спасибо. Смотри, как она тебя устроила, прямо хоромы одноместные! Я вот, тебе кое-чего из того что любишь, принесла. Колбаска, сыр... много вкусного, потом посмотришь.
— Привези мне одежду...
— Это зачем? Сейчас мимо поста проходила, медсестры шушукались. Твой «красавчик» уже и здесь на глазках женских отметился.
— Не до этого, Вилка!
— Совсем плохо? — она улыбнулась.
— Не знаю. Ты говорила, что у тебя одна прошлая любовь чародейка.
— Говорила — косит под чародейку...
— Но, в знаках разбирается.
— Это — да. Знаки солярные знает, толковать умеет.
— Приведи меня к ней.
— Ты ж в больнице...
— Помоги сбежать...
— Сдурел? Я, можно сказать, тебя с того света вынула, а ты с моей помощью хочешь опять туда отправиться.
— Понимаешь, Вилка, вот уже какой день я живу двумя жизнями. Одна моя, другая ветерана Отечественной войны. Но, его жизнь приходит ко мне лоскутами, обрывками — ничего не понятно. И чтобы разобраться, нужна тетрадь, которую мне ветеран давал, но я — бабник, циник и эгоист, не взял.
— Так давай адрес того ветерана, я поговорю с ним и привезу тебе тетрадь.
— В том-то и дело, ни адреса, ни ветерана, ни Тины — девушки, что дала мне кисет с кореньями вышитый солярными знаками, ни тетради, не существует. И помочь может только чародейка.
— Нашей газеты начитался?
— Вилка, ты же кисет видела! Знаки!
— Видела. Кстати. Я его принесла, — она подала мне кисет. — Валялся в прихожей, рядом с тобой.
— Чего тогда спрашиваешь?
— Ну и, как ты себе представляешь побег из элитного отделения кож-вен-диспансера?
— Пока не знаю. Поговорю с Таней. Может, она поможет.
— Таней?
— Постовой медсестрой.
— А это та, что твоего «красавчика» хвалила. Теперь я спокойна за тебя, Антон, он в надежных руках.
— Смеешься?
— Немного. Ладно, я побежала. Одежда завтра, в приемные часы.
— Сегодня. Таня утром меняется.
Вилка посмотрела на время в сотовом телефоне.
— Сорок минут... Успею. Слушай, может замуж за тебя выйти? Ни одна женщина для тебя так не старается.
— Я не признаю платонических браков.
— Да ты прав, в нашем случае дружба надежнее. Жди меня, мой милый дрочер, очень жди и я вернусь!
Вилка встала, сделала взмах согнутых в локтях рук в сторону двери и исчезла из палаты, оставив огромный пакет, с продовольствием на три дня.
Иногда, мне хотелось её трахнуть, казалось, что я обделяю вниманием верную мне женщину, но вовремя останавливался, понимая, что в моих сексуальных достоинствах, она не нуждается и это только разрушит нашу дружбу, которой я дорожу гораздо в большей степени, чем случайным перепехоном.
Вилка, до окончания приемных часов, не успела собрать мои вещи, разбросанные по углам холостяцкой берлоги, — сам бы я их, вообще, искал до утра, но передала с Таней. Мне даже не надо было намекать дежурной медсестре о побеге, они сами обо всем договорились. Встреча была назначена на четыре ночи у сестринской комнаты.
В два часа, Таня, сделала мне укол — последний и как-то быстро меня покинула, нанеся моему мужскому самолюбию глубокую рану. Я оделся и, в полной темноте, стал ждать время побега.
Задремал...
Меня разбудили всхлипы девичьего носа. Встал, вышел из палаты.
В длинном с белыми сводами коридоре старого здания, на подоконнике большого окна, сидела маленькая щуплая Таня, в длинном медицинском халате и белой косынке, сжавшись в комок.
Подойти незаметно не удалось, скрипнули яловые сапоги, она бросила на меня заплаканный взгляд.
— Тань, ты чего? Обиделась, что я на тебя накричал?
— Еще чего... — ответила она, вытирая слезы.
Я подошел и приобнял, она доверчиво прильнула ко мне.
— Раненые прибывают и прибывают… — пробормотала она. — Раны — одна страшнее другой! А у меня всего двухмесячные курсы! Алиса Сергеевна шесть часов из операционной не выходит.
— Война...
Таня отняла от моей груди заплаканное лицо.
— У меня жених пограничник. Как вы думаете, товарищ старший лейтенант, он еще жив?
— Жив! Воюет... — сам от себя не ожидая, ответил я.
Во мне было два человека я — бабник, циник, эгоист и тот второй, ветеран, которого, я не знал, но очень захотел узнать. И я — бабник, сейчас себе не нравился, но именно в этой ипостаси я знал со школы, какие тяготы легли на плечи пограничников, в первые же часы войны.
— Конечно, жив, Тань, — повторил я.
Она улыбнулась, вытерла со щёк слезы и посмотрела в окно.
— Утро. Светает, товарищ старший лейтенант.
Я кинул взгляд на небо. На западе, вдалеке было еще темно, лучи зари с востока освещали двор больницы, через крышу. Прямо на нее пикировало четыре 87-х Юнкерса.
— Лаптёжники! — закричал я. — Таня! Беги к Алисе Сергеевне, спасайте раненых! Сейчас начнется...
И началось. Разрыв первой авиабомбы во дворе больницы вынес все стекла в окнах длинного коридора, осыпая ими бежавшую к операционной медсестру. Я выскочил в разбитое окно и, понимая всю бесполезность, стал стрелять по юнкерсам из нагана, за Таниного жениха, за всех, кто уже погиб и еще погибнет.
Сколько раз, я смеялся над таким бестолковым проявлением храбрости, сидя в удобном кресле и смотря кино, а теперь сам бежал, кричал «За Родину» и стрелял, пока не кончились патроны.
Юнкерсы раскрутили «карусель», начался настающий ад. Помню, отобрал винтовку у оторопевшего красноармейца охранения и отправил его спасать раненых, снова стрелял.
Алиса отдавала приказы — санитарам и легкораненым сносить тяжелораненых в подвалы с толстыми стенами старого здания, медсестрам прямо под огнем оказывать помощь тем, кто попал под авиообстрел. Сама она не пряталась, ни от бомб, ни от пулеметных очередей пикирующих юнкерсов, ее операционный халат был забрызган кровью, она потеряла косынку, огненно-рыжие волосы, локонами, растрепались по плечам.
В винтовке патроны тоже кончились, я отбросил ее и увидел Таню. Она лежала на земле, неестественно раскидав ноги и подломив руки, смотрела в небо чуть загнутыми ресничками закрытых глаз. На девичьей груди, ярко-красным пунктиром на белом, не по росту, медицинском халате, было три небольших точки с подтеком. Я упал на колени, приподнял её, и, смотря в небо, где кружили юнкерсы, взвыл от бессилия...
— Антон! Антон, ты чего?! — вскричала Вилка, лежа на кушетке, подбирая простынь на голую грудь.
На руках, я держал обнаженную и испуганную медсестру, с силой прижимал к себе... Вспомнил, что фото Тани, Вилка мне показывала, тогда в редакции, как фото своей новой знакомой.
— Еще только полчетвертого, Антон! — добавила Вилка, — Совсем уж не наглей.
Отдавая Таню в ее объятья, садясь по стене на корточки и оглаживая лицо ладонями, я проговорил:
— Девчонки, вы живы... Не представляете, как я рад за вас!

© Сергей Вершинин, 2012
Дата публикации: 05.09.2012 19:20:55
Просмотров: 1870

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.