Заговор свояков
Николай Юрлов
|
Форма: Эссе
Жанр: Публицистика Объём: 12367 знаков с пробелами Раздел: "Под диктовку Клио" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Казнь в Преображенском Ивана Цыклера и его сообщников разрушает «гипотезу» о заграничной «подмене» царя Петра
В истории России бывает так: мало кому известный своими доблестями штаб-офицерский чин вдруг оказывается в самом центре событий. Нечто подобное случилось и со стрелецким полуполковником и думным дворянином Иваном Елисеевичем Цыклером. Но организованный им заговор, имевший целью убийство царя-реформатора, так и остался недоисследованным в обширной литературе, посвящённой переломной петровской эпохе. Мимолётом говорится об этом в романе Алексея Толстого «Пётр Первый» и совсем незначительно — у Александра Пушкина, который, как известно, тоже занимался изучением темы. Впрочем, для детального её рассмотрения у «солнца русской поэзии» имелось немало оснований. Публично обезглавленный стольник Фёдор Пушкин и его отец Матвей Степанович, отправленный в сибирскую ссылку в Енисейск, пустили свои побеги в генеалогическом древе русского национального гения, хотя Александр Сергеевич появился на свет уже почти через сто лет после смерти этого опального предка. На фоне масштабного восстания стрельцов, волна которого чуть ли не стала девятым валом русской смуты, бунтовщики из ближайшего окружения царя кажутся мелкими интриганами: они лишь тайно провозгласили свои намерения, а реализовать их так и не смогли. Но если стрельцы пошли за царевной Софьей, поскольку считали свои интересы ущемлёнными, то заговор Цыклера, участники которого намеревались «изрезать в пять ножей» молодого государя, — это не только борьба за власть. В нём кроется ещё и затаённая в глубине народного сознания реакция на всё возрастающую роль иноземцев в родном государстве. По иронии судьбы заговор возглавил обрусевший немец, чтобы выступить против тех, кто всё увереннее чувствовал себя не только в отдельно взятом Кокуе (Немецкой слободе), но уже и во всей Московии. И хотя чистоту помыслов бунтовщиков можно брать под сомнение, незыблемость в отстаивании вековых традиций, пожалуй, роднит их с теми, кто стал жертвой церковного раскола, выбрав судьбу изгоев и для себя, и для родных. Два несгибаемых перста боярыни Морозовой Знаменитая Федора Морозова (в некоторых источниках — Феодосья), столь мастерски запечатлённая в убегающих розвальнях Василием Суриковым, приходилась родной сестрой одному из ярых зачинщиков — Алексею Соковнину. Получалась удивительная семейственность: в свою очередь Фёдор Пушкин являлся зятем Соковнина и одновременно свояком Ивана Цыклера, женатого на двоюродной сестре Фёдора Матвеевича. Естественно, что всей этой троице, приближённой к царскому двору, доводилось собираться вместе, в узком кругу. Тут и сомневаться нечего: в центре их обсуждений были бурные начинания Петра Алексеевича, и всё сильнее говорила национальная обида. Она регулярно будет заявлять о себе во время правления царя, решившегося перешить привычное русское платье по чужой выкройке. К примеру, окольничий Алексей Соковнин в числе нескольких десятков добрых молодцев был вынужден послать за границу на обучение наукам двух сыновей. Получается, русскому человеку надобно у немцев уму-разуму учиться, а свой-то на что? Немецкая слобода, куда больше по утехам любовным, чем по делам государственным заглядывал Пётр Алексеевич, становилась ненавистным символом всего чужого, что бесцеремонно вторгалось в размеренный патриархальный уклад. А в связи с этим и несгибаемые два перста, бросаемые в толпу боярыней Морозовой, выступали как знак непокорённости, несломленности русского человека. Собственно, и вторая сестра Соковнина — княгиня Авдотья Урусова, также не захотела принять церковные реформы, предложенные патриархом Никоном. Две раскольницы в одной семье — это уже что-то… Кажется, всё способствовало тому, чтобы Алексей Соковнин выступил с протестом, не исключавшим убийство самого царя. Из трёх фигур заговорщиков для реализации этой задачи более всего подходил Иван Цыклер, полуполковник стрелецкого Стремянного (конного) полка, однажды уже сыгравший роковую роль в неудачной для регентши Софьи попытке дворцового переворота. «Деятельное орудие Софьи» отказало В биографическом словаре Борокгауза и Ефрона заговорщик Иван Цыклер, сын полковника из «кормовых иноземцев», рисуется как некий авантюрист, готовый ради собственного успеха идти по головам. Этот расхожий образ подтверждается последующими действиями полуполковника. Уже с 1682 года Цыклер делается наперсником Фёдора Шакловитого, «собеседником» Ивана Милославского и «деятельным орудием Софьи», которая безгранично доверяла ему как «самому ревностному приверженцу». Но Иван Елисеевич ловко успел сориентироваться и вовремя переметнулся в противоположный лагерь — к Петру. Во многом именно его поведение стало решающим в разгроме восстания стрельцов. Цыклер с повинной головой явился к царю, что дало возможность подняться на высокую сословную ступеньку думного дворянина. Правда, он рассчитывал и на более заметное продвижение по службе, но Пётр всегда с недоверием относился к перебежчикам. Через десять лет Цыклер — воевода на Урале (Верхотурье), а чуть позже «назначен к строению крепостей на Азовском море». В принципе, это можно было расценивать как почётную ссылку, и ясно, что стрелецкий военачальник этим не успокоился. Пользуясь связями в Стремянном полку, он их употребил в полном для себя объёме. Действовал при этом крайне осторожно, играя на недовольстве преобразованиями Петра. Сам же царь в 1697 году собирался «за море», первое заграничное путешествие, и Цыклер умело обрабатывал стрельцов: — В государстве ныне многое нестроение для того, что государь едет за море… Удачно вставленные предположения, что Пётр ещё и казну берёт с собой, срабатывали неотразимо: стало быть, и жалованья служивым не видать… Как человек, уже дважды игравший в заговор, Цыклер блефовал. Вот, к примеру, не зря же он ездил на Азов, не случайно был под Таганрогом: всё к тому, чтобы склонить на свою сторону казаков. Когда поддержит Дон, возьмутся за оружие стрельцы, тогда и с иноземцами можно разом покончить… Посвятив в заговор несколько человек из числа обер-офицерских чинов Стремянного полка, Цыклер, Соковнин и Пушкин решились на крайние меры. Пётр Алексеевич любил присутствовать на пожарах, он мгновенно приезжал смотреть на зрелище, которое, возможно, и впрямь снимало груз проблем. Если не вдаваться в психологические тонкости его натуры, это можно расценивать и как некую «огненную» рекреацию склонного к эпилепсии 25-летнего государя. Заговорщики-свояки намеревались поджечь 24 февраля один из московских домов, только накануне вдруг случилось непредвиденное. На пиру у Франца Лефорта было, как всегда, весело, всё в полном соответствии с мемуарами князя Бориса Куракина, очевидца подобного празднества, или Всепьянейшего собора: «Тут началось дебошество, пьянство такое великое, что невозможно описать, что по три дня, запершись в том доме, бывали пьяны и что многим случалось оттого и умирать». (Источник — энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, составу редакционного совета могут позавидовать нынешние либералы: исторических передержек в издании хватает, но не настолько, чтобы в гипертрофированном виде представить «гениальнейшего из русских царей»). Итак, два офицера, Ларион Елизарьев и Григорий Силин, спьяну проговорились, выдали Цыклера и его сообщников и тем самым развязали руки царю, который, как уверяют ангажированные историки, «немедленно явился на собрание заговорщиков», что мало соответствует истине. Как и в случае с царевной Софьей и Шакловитым, Иван Елисеевич сокровенную тайну долго не хранил: под пытками не продержался, тут же выдав своих товарищей, прежде всего «Алёшку Соковнина и Федьку Пушкина». Перед готовящимся Великим посольством, куда Пётр намеревался отправиться инкогнито, всего лишь как Пётр Михайлов, раскрытый заговор среди единомышленников и следствие по нему были настоящим ударом: «Пётр во время суда заболел горячкою; многочисленные друзья и родственники преступников хотели воспользоваться положением для испрошения им помилования. Но Пётр был непреклонен». (Александр Пушкин, «История Петра»). Приказ тайных дел трудился на славу, засучив рукава и выбивая дальнейшие показания из Цыклера. И тогда Иван Елисеевич оговорил уже не только царевну Софью, но даже и покойника Ивана Милославского. В принципе, несчастный выкладывал, как на духу, то, что от него хотели бы услышать, а на дыбе и не такое скажешь… «Царь-то — не настоящий!» Было от чего заболеть царю Петру. Оказывается, у него под носом вновь зрел крупный заговор, преступники собирались его убить, а ненавистную сестрицу — в очередной раз возвести на русский престол. Казнь решено было обставить с такой помпой и «экстравагантностью», каких православная Русь ещё не знала. Царь приказал вскрыть склеп князей Милославских, родовую усыпальницу, находящуюся в Донском монастыре. Если бы Пётр жил среди нас, на него бы прокуроры тут же завели дело — за оскорбление чувств верующих, и даже самые лучшие адвокаты вряд ли бы что смогли. Другое дело, что «карающий меч», беспощадный по отношению к самым злостным «государевым» преступникам, сейчас в России не в чести: воруй — не хочу... По указанию государя гроб с телом покойного, почившего, кстати, двенадцать лет назад до раскрытого заговора, извлекли и погрузили в сани, запряжённые двенадцатью откормленными свиньями. Хрюкая и повизгивая по пути следования в Преображенское, погоняемые людьми, хавроньи двинулись к месту публичного отсечения голов, рук и ног. Соковнину и Цыклеру предназначалось четвертование, а Пушкину — обезглавливание. Этот символический санный поезд наводил ужас на всю Москву. Православные содрогнулись от такого кощунства и глумления над прахом умерших. Точно «бесы» вышли гулять по привольным просторам государства, оскверняя святыни, насмехаясь над верой… Когда гроб приоткрыли и полуистлевшие останки поставили на эшафот, кровь казнённых полилась ручьями на прах Милославского. Говорят, на лице Петра была искривлённая гримаса. Смеялся ли он, плакал ли? Россию действительно очень круто поднимали на дыбы, она стояла ошарашенная, пребывая в раздумьях: кто же находится на троне — помазанник Божий или Антихрист? Но у того же простолюдина, по-прежнему срывавшего с себя шапку и склонявшегося ниц при появлении государя, и в мыслях не было закричать во всю Ивановскую: «Царь-то — не настоящий!» Даже тогда, когда Россия уже превратилась в огромную империю, никому из учёных мужей не приходило в голову усомниться в подлинности Петра Алексеевича Романова. Максимум, что смог магистр истории Георгий Вернадский в 1917 году, — это причислить царя вместе с Лефортом к иезуитскому ордену тамплиеров, правда, уже прекратившему своё существование к моменту приезда государя в Голландию. Видимо, надо было так «раскрепостить» сознание постсоветского человека, чтобы бредовые идеи очередного «мессии» (Николай Левашов) предстали в качестве «визуализации» в нескольких документальных фильмах о «подмене» Петра Михайлова во время его полуторагодичного путешествия за кордон (режиссёры Александр Атакин, Александр Галин). Зачем бы «англичанке», как исстари звали у нас «владычицу морей», злейшего своего врага, потребовалась столь сомнительная авантюра, чреватая быстрым разоблачением, если всё шло во время неофициального визита, как должно? Английский король Вильгельм Оранский никаких секретов от московского «коллеги» не держал и широко распахивал перед ним окно в просвещённую Европу: смотри, «герр Питер», учись. К чему скрывать? Всё, что русские пожелают на Западе перенять, пойдёт только во вред их варварской стране (Борис Холкин, «Августейший посол»). Никакой подмены высокого гостя из Московии и быть не могло: из «загранки» вернулся всё тот же человек, готовый к дальнейшим решительным действиям по насильственному внедрению западного артикула как нормы жизни абсолютно для всех — от боярина до крепостного. Да, будущий император любил Россию, но, по справедливому замечанию историка Николая Данилевского, рассматривал её лишь как «орудие своей воли и своих планов». А был ли вообще «правильный» царь до назначения им Великого посольства в 1697 году и заточения в монастырь законной супруги — царицы Евдокии Фёдоровны? Само поведение Петра при организации «экзотической» казни в Преображенском — прямое доказательство, что секретная операция по замене русского монарха ни в Англии, ни в Голландии, ни в Германии, ни в Речи Посполитой была просто не нужна. © Николай ЮРЛОВ, КРАСНОЯРСК © Николай Юрлов, 2016 Дата публикации: 25.03.2016 14:25:32 Просмотров: 2141 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|