Авторы онлайн:
Владимир Борисов
Евгений Пейсахович

Муравей

Джон Мили

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 38623 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Автор понимал, что вконец исписался. Нужно, просто срочно необходимо куда-нибудь выехать, желательно, на природу; не то, чтобы отдохнуть - он не чувствовал себя уставшим, - а, скорее, набраться новых мыслей и впечатлений. Однако, страсть к писательству (для тех, кто не знает, скажу, что это вид наркомании, хотя и, одновременно, очень тяжелое выматывающее занятие) не давала покоя, заставляла, без конца откладывая поездку, ежедневно садиться за письменный стол и марать бумагу. Процесс бумагомарательства не приносил результатов; то есть, какие-то были, конечно, но совершенно не устраивали добросовестного трудягу-Автора, и потому летели в мусорную корзину. «Прием, - не однажды горевал он, - или новая литературная конструкция… иначе кранты...»
Однажды вечером, когда Автор в очередной раз, и с тяжелым сердцем, выбрасывал свой наработанный за день мусор, он увидел множество копошащихся у помойки муравьев и, проследив взглядом, заметил, что движущиеся в определенном и обратном тому направлениях рыжие точки образуют сильно вытянутый, почти правильный эллипс. Где-то неподалеку муравейник, решил Автор, и, поставив корзинку на землю, надолго задумался. Из неких воспоминаний, вдруг возникших у него в голове, родились мысли, мысли выстроились в стройную, как показалось, цепочку, которая затем привычным образом сломалась и замкнулась, превратившись в условную геометрическую фигуру, напоминающую тот же эллипс. «Это все классика и тещина философия, не интересно», - вздохнул Автор. Из мгновенной прихоти, которую некоторые называют еще вдохновением, он взялся за две ее, цепочки, боковые срединные точки и, ничего не порушив, перекрестил, то есть, тем самым преобразовал эллипс в восьмерку. Таким точно способом можно было пойти дальше – крести себе да крести... Но, испугавшись, он знал, неизбежно возникающих в таких случаях сложных внутритекстовых напряжений, а главное, чтобы не запутаться в построениях, изобретатель пренебрег искушением. Необходимо достаточно, заключил он, застолбить свой приоритет на оригинальный метод создания литературного сюжета, а усложнять... пусть усложняют его последователи. Зачарованный открывающимися перспективами (это ж как туза в прикупе из колоды вытащить, а дальше чем черт не шутит): литпремия, собственный курс в Литинституте, и т.д. и т.п., родоначальльник нового метода еще немного постоял, затем подхватил корзину, так и не опорожнив, развернулся и бегом помчался домой. Прибежав, весь в горячке, забросил ее зачем-то на кухню, и быстрей к письменному столу.
Автор был известный фантазер, помимо того, творческий человек и мастер своего дела, поэтому ближе к утру появился рассказ на тему. (Вот он, как есть, с авторскими ремарками в скобках).

«Жил в лесу муравей. Он рос очень умным и сильным, и потому, когда вырос,
без труда стал начальником над остальными, то есть, Муравьем с большой буквы. Муравьи охотно ему подчинялись, ведь по сравнению с предыдущими руководителями плоды его правления были налицо: муравейник быстро обустроился, квартирный вопрос не только снят с повестки дня, но все жилища стали чистыми и теплыми; еды также хватало с избытком, поскольку разведаны и разработаны новые ее месторождения, к которым протоптаны-утоптаны широкие тропы. Реформы, произведенные Муравьем в общественной муравьиной жизни позволили наладить жизнь сытую, безбедную и справедливую: усиленные лечение и кормежка для престарелых; двухступенчатое образование для подростков женского пола и трехступенчатое - для мужского; дифференцированный подход к распределению материальных благ, то есть, исключительно по степени трудового участия, определяемого сообща на собраниях муравейника и путем голосования, но с одним условием – никто не голодает. Для принятия срочных решений в промежутках между собраниями работал выборный Высший Совет с широчайшими полномочиями.
Обитатели муравейника были очень довольны. Женщины, само собой, охотно рожали, активно пополняя его население; часто бывало, приходили и просились остаться муравьи-чужеземцы, но принимались из них только самые достойные (степень достойности определялась на тех же общих собраниях или Советом) после прохождения испытательного срока. И таким образом число членов муравьиной коммуны быстро росло. Муравей был мудр и учен; при этом - выдающийся дипломат - хорошо разбирался в лесной иерархии и проводил дальновидную внешнюю политику, вследствие чего муравейник никто и пальцем не смел тронуть. Уже давно получивший название Большого, он продолжал непрерывно расти; сфера его влияния простиралась на большую часть леса, а слава о нем распространялась намного дальше. Короче, как видите, все шло прекрасно.
Однажды шел Муравей по лесу, имея целью инспекцию отдаленного участка добычи природных стройматериалов. Он уже был на подходе к нему, когда вдруг заметил человека, лежащего на зеленой и солнечной лесной полянке. Человек читал книжку и улыбался в усы. «Интересно, чего он так веселится?» – подумал Муравей, осторожно приблизился, и, по рукаву рубашки взобравшись ему на плечо, заглянул в книжку. (Вполне естественно, он умел читать и писать).
Содержания она оказалась философского, речь шла об устройстве божьего мира. Вместе с человеком Муравей прочел всего несколько страничек, но многое ему сразу стало понятным, а главное… обидно до слез стало. «Почему, - рассуждал Муравей (уже проинспектировал, вернулся домой и, вытурив из приемной вечных просителей-посетителей, сидел в своем просторном начальническом кабинете), - ну почему человеку все доступно? Мир подлинных знаний, а значит, и божий мир во всей его полноте открыт ему. А я, жалкий муравьишка (тут он всхлипнул), так и помру в лесу, в темноте и неведении. При том, что не глупее его, отнюдь не глупее, просто менее образован». И заплакал Муравей, и взмолился (был он муравей верующий, хотя, как и все умные существа, не религиозный): «Боже, хочу стать этим человеком… Помоги, Боже, сделай... заклинаю, пожалуйста...»
И услышал Бог мольбу его, и явился. И сказал: «Хорошо, сделаю. Только запомни: обратного ходу нет. Ну, как?» Находясь весь в необыкновенном волнении, Муравей согласно кивнул головой. Мир вокруг на мгновение раскололся и соединился вновь.

Муравьев (эту человеческую фамилию Муравей присвоил себе самым естественным образом и - надо же - попал в точку) стоял на улице большого города, шевелил руками, ногами, усами… привыкал. Вокруг все было замечательно интересно, и совсем не походило на муравейник. Вернее, походило, но не слишком сильно. Еще вернее, очень даже походило... но только по глубокому размышлению, что Муравьеву еще предстояло. Непрестанное шевеление конечностями начало привлекать внимание прохожих, нужно было двигаться. Куда? Он не знал. Тем не менее, сначала медленная, а затем все более убыстряющаяся ходьба в произвольно выбранном направлении понравилась. По улице во множестве шли люди, ехали машины, гудели; озираясь на ходу, он проносился мимо зеркальных витрин, с выставленными в них разными вещами и предметами. (Остановившись на мгновение, в одной из них, наконец-то, разглядел себя нынешнего: маленького роста, бледное невыразительное лицо, усики, глаза большие, навыкате, и печальные; еще, рыжеватый костюм рабочего типа, сильно поношенные ботинки... Собственный облик не то, чтобы не понравился, скорее, насторожил; впрочем, сейчас было не до того). Рекламные огни, обилие цвета, специфический городской шум... почему-то все окружающее не отторгало, быстро становилось своим и привычным.
- Семен Семеныч, - окликнул его кто-то, подхватив сзади под руку.
Муравьев, ошарашенный обращением – откуда его здесь знают? – тут же споткнулся, потом повернулся и увидел рядом с собой спокойное рассудительное лицо полноватого человека в неопределенного цвета курточке и брючках, маленькие глазки смотрели прямо и ласково.
- ... Семен Семеныч, куда так несешься, не угонишься за тобой... – человек пыхтел и отфыркивался, переводя дух.
Нескольких мгновений хватило, чтобы успокоиться. «Итак, я – Семен Семенович Муравьев», - несколько раз повторил про себя Муравьев, не удивляясь и привыкая к имени. (Вообще, скорость привыкания к новым условиям была неправдоподобно велика; он отдавал себе в этом отчет, но не терялся, ибо в том же отчете фигурировали его собственные выдающиеся способности).
- ... Я вот иду себе, гуляю после работы. Вижу, спина впереди больно знакомая, ну и давай догонять... Ф-фу... Ну, как съездил?.. А, не говори, съездил и ладно...
Муравьев ничего не понял - куда он ездил? зачем? - потому промолчал. Впрочем, слова и не требовались; отдышавшись, незнакомец продолжал говорить, уже не закрывая рта, так что оставалось в ответ только гмыкать и хмыкать, что очень даже обоих устраивало. Из длинной речи он узнал много для себя интересного и полезного: помимо имени собеседника («... вызывает меня директор и говорит: «Ну что же ты, Сидор Иваныч...»), его фамилии («... а я ему отвечаю: «Извините, фамилия Матюшкиных что-нибудь да значит...»), еще и название конторы (где они, якобы, вместе трудились, причем, сидели, оказывается, в бухгалтерии за соседними столами), и служебную кличку свою - «Муравей», а также целый перечень имен и фамилий из ближайшего их трудового окружения, включая жен и детей - цепкая память Муравьева схватывала все. За разговором, или, скорее, монологом, прокружились несколько раз по центральным улицам города; Сидор Иваныч успел показать ему здание родного учреждения («у-у... шарашка!»), и на одном из перекрестков внезапно исчез, на прощание крикнув: «Завтра планерка, не опаздывай...» Захотелось есть, как-то сразу и очень остро, может быть, потому, что в этот момент проходил мимо съестной палатки. Остановившись, решил посмотреть, как происходит процесс получения пищи. Люди подходили, рылись в карманах и сумочках, доставали оттуда какие-то бумажки и кругляшки и обменивали их на снедь, затем немедленно принимались жевать. По их примеру порылся в своих карманах, и, к своему удивлению, обнаружил: пару сильно попользованных носовых платков, шкалик с неизвестным ему напитком, клочок бумаги с телефонными номерами, кошелек с несколькими мятыми бумажками и кучей мелочи; далее, чуть не полкармана табачных крошек и, главное, связку ключей на металлическом колечке с биркой, а на бирке адрес. После всего, что с ним сегодня произошло, Муравьев почувствовал, что значительно укрепился в вере. Хотя, с другой стороны, ведь, собственно, так оно и должно было быть: неужто Бог оставил бы его на улице, да еще и голодным?.. Накупив теплой, вкусно пахнущей еды, он отправился на поиски дома, быстро нашел (квартиренка так себе: маленькая, плохонькая, грязненькая), вымылся под душем, поел (шкалик, понюхав, выбросил) и лег спать, благо было уже темно, что по-муравьиному означает - поздно.

Тем временем, в муравейнике происходили события странные, вызвавшие
всеобщую тревогу и чуть ли не переполох. Странным было не то, что Муравей
вытурил из приемной просителей – он и раньше иногда позволял себе дневной отдых, странным было то, что после он не вышел встречать возвращающиеся
с работы команды строителей и добытчиков, не принял рапорты их командиров
по результатам трудового дня, фактически сорвал оперативное совещание руководящего состава, на него не явившись, и вообще как-то устранился от дел. По муравейнику поползли зловещие слухи о болезни правителя. Что-то нужно было срочно предпринимать, потому на экстренном заседании Совета было решено создать компетентную комиссию и идти к Муравью прояснять обстановку.
Вот пришли. И что же они увидели?..
В кабинете совершенный разгром: дверцы многочисленных канцелярских шкафов открыты, ящики столов выдвинуты, папки с бумагами валяются на полу вперемешку с осколками драгоценного торжественного сервиза, предназначенного к использованию разве что в исключительных случаях. Муравей, сидя на корточках возле встроенного в стенку бара, занимался исследованием его содержимого и уже довольно вяло шевелил усиками. Комиссия тихо ахнула, ведь всем был известен трезвый образ жизни правителя. Веселящие напитки, изготавливаемые лучшими мастерами Большого в чрезвычайно ограниченных количествах, подавались на стол только для угощения лучших друзей и переговоров со злейшими врагами, в последнем случае являясь эффективнейшим средством для достижения стратегических целей. При этом сам Муравей, что называется, в рот не брал, и подчиненным не позволял – строжайший сухой закон - норма жизни всего муравейника. А тут...
Муравей посмотрел на вошедших неприязненным, мутным, сразу видно, что по пьянке, взглядом и слабо махнул передней лапкой: «Всем вон!.. Я спать буду». Это было настолько необычно, более того, противоестественно, что опешившая комиссия гурьбой выкатилась из кабинета, так и не выполнив своей миссии. На втором экстренном заседании, состоявшемся тут же и продлившемся много часов подряд, с небольшим перерывом на ужин, после бурных дебатов и препирательств постановили: «Ждать, ничего не предпринимать; рот на замке и утро вечера мудренее». И, с последней из занесенных в протокол резолюций: «Уже поздно, а завтра ответственный день», дружно разошлись по домам спать.

Странности правителя (я думаю, многие читатели уже догадались; хотя муравьям-то невдомек, на то они и муравьи) объяснялись просто. А именно, так.
Муравьева, мелкого служащего по бухгалтерской части большой сельскохозяйственной конторы, послали в тот памятный день в местную командировку - на ферму, расположенную в недальнем пригороде, за каким-то понадобившимся их отчетом, почему-то не пришедшим по почте. «Уже курьером заделался, - недовольно бурчал Муравьев, сходя с электрички
и направляясь через лесок к ферме, - скоро за дворника работать заставят».
Чтобы было понятней, объясню причины его неудовольствия.
Муравьев - человек не старый, нервный, разведенный и пьющий. (Нервный и разведенный именно потому, что пьющий, а пьющий, потому что... Впрочем, об этом дальше). В жизни его не устраивало ровным счетом ничего: ни дом, ни
работа, ни город, в котором он жил, не говоря уже об окружающих людях. В
людях он видел одни лишь скопища пороков, осуждал безоговорочно, безо всех
и всяческих исключений, и потому, понятное дело, друзей не имел. Немногочисленные знакомые тоже его избегали и старались не общаться даже по пустякам (кому приятно видеть вечно угрюмую, помятую физиономию и слушать вечные жалобы и нападки?), а из сослуживцев, пожалуй, только Сидор Иваныч с ним разговаривал, и то только потому, что страдал хроническим словесным поносом и (знаю, знаю, звучит грубо) постоянно нуждался в сосуде для опорожнения. Способностей - так говорили те, кто его знал, - Муравьев был когда-то блестящих, но - после счастливо состоявшегося, справедливо им заслуженного бурного взлета в карьере, о которой до сих пор по конторе ходили легенды, с пребыванием на самом верху и в столице, и не менее бурного падения, то бишь, позорнейшего оттуда изгнания - сильно сейчас ослабевших, и потому находился на нижней ступеньке служебной лестницы, с соответствующей этой ступеньке нижней зарплатой, что, учитывая приобретенную еще в Москве пагубную склонность к питью, вгоняло его в состояние хронического безденежья и усугубляло возникшую со временем привычку к нытью. Исходя из этих - так объясняли редкие, и то не искренне, а фальшиво и ошибочно, жалеющие его люди (почему редкие и фальшиво?.. думаю, ясно; почему ошибочно?.. объяснится впоследствии) - вполне жизненных обстоятельств, Муравьеву (добавлю, как, действительно, многим в его ситуации) не оставалось ничего иного, кроме как придти к философии и с ее помощью попытаться отыскать смысл в человеческой жизни. Ею, родимой, он и занимался, регулярно беря книжки в библиотеке и усердно читая, особенно охотно в состоянии подпития. Ведь давно известно, что только в этом состоянии у древних авторов можно хоть что-то понять, а у более-менее современных - уловить хотя бы общее направление мысли. Выводы свои из прочитанного он никому не докладывал, так как Сидор Иваныч к философии был равнодушен, а неравнодушная теща Сидор Иваныча... (Впрочем, чтобы не нагружать, и о теще потом).
Итак, выполнив поручение, Муравьев возвращался к станции электрички, шел тем же леском. Хорошая теплая погода, солнце сквозь зелень деревьев, пенье
птиц... Прикинул время - вполне успевал на работу, так, часа за три до окончания, но подумал и... решил сачкануть. «Проведу-ка их на природе, когда еще выберусь, - такая была его дума. - А начальству скажу… ну хотя бы, что в лесу заблудился... или расписание поездов поменялось... или, вообще, авария какая, потому отменили. Короче, есть, что сказать. А с бумагой подождут до утра». (Нормальный, считаю, для госслужащего ход мыслей). Муравьев совершенно успокоился, улегся на солнечной лесной полянке и достал из портфеля сначала бутылек, а затем очередную книжку, время от времени прихлебывая, углубился в чтение. Очередная модель устройства мира, в котором царит безусловная справедливость, и каждому человеку, как и каждой, пусть самой малой, твари, дарованы своя толика жизненного пространства равно как и возможность счастливо и безбедно в ней пребывать, на сей раз была очень понятна, увлекла. Он радостно засмеялся.
На плечо его взобрался маленький рыжий муравей и застыл там, не шевелясь.
Не сразу заметив, Муравьев оторвался от книжки, теперь искоса, уголком глаза рассматривал крошечное тельце, лапки и усики. И вдруг пронеслось в голове, молнией и вроде как откровением: «А ведь насчет человека – все чушь и сплошные враки. Вот она, та самая малая тварь, ползает себе и ползает, но, в отличие от меня, не размышляет о смысле, а просто так участвует в жизни и этим счастлива. Значит, дано ей некое знание, неосознанное и уже потому истинное, то есть, единственно по-настоящему верное». Шагая по направлению к электричке, сидя в поезде и стоя уже на улице города, полной ненавистных ему людишек, он все думал и думал, о себе, об этом муравье, и в какой-то момент неожиданно для себя заплакал и взмолился (хоть и был, как полагается, полный атеист): «Боже, хочу стать этим муравьем!.. Коли ты есть, сделай так, боже... прошу... ну, пожалуйста!..»
И услышал его мольбу Бог (потому что Он есть и всех-всех слышит). И явился, и сказал: «Хорошо, сделаю. Но, запомни: никакого тебе обратного ходу».
Весь в необыкновенном волнении, Муравьев сначала икнул и не поверил своим ушам, потом согласно кивнул головой. Мир вокруг раскололся, соединился вновь.

- Семен Семенович, хорошо выглядите, и, о Господи, даже улыбаетесь... –
Старший бухгалтер, очень пожилая и среброволосая Любовь Алексеевна, в изумлении воздела вверх руки. Несколько сотрудников отдела, кучкой стоящие у окна и о чем-то оживленно беседующие, тут же замолчали и обернулись.
Действительно, Муравьев выглядел сегодня прекрасно. Все в том же рыжеватом костюмчике, но отчищенном и отглаженном, в тех же стоптанных башмаках, но до блеска надраенных сапожным кремом, гладко выбритый и с улыбкой на лице он вошел в большое, тесно набитое канцелярскими столами помещение бухгалтерии за пятнадцать минут до начала работы. Из другого конца комнаты к нему уже спешил Сидор Иваныч; подбежал, вертясь вокруг и оглядывая со всех сторон, сказал:
- Ну, Семен Семеныч, ты даешь! Надо же, не опоздал, и, вообще, какой-то необычный сегодня, я бы сказал, возвышенный... Что это с тобой?
Еще шире улыбаясь, Муравьев отвечал нейтрально, в том смысле, что многое вчера передумал и пришел к определенным выводам.
Комната постепенно наполнялась народом; каждого входящего Муравьев узнавал по вчерашним описаниям Сидор Иваныча и отдельно приветствовал. Такое его, можно сказать, преображение вызвало даже некоторый ажиотаж – мужчины перешептывались, а женщины, часто поглядывая в его сторону, хихикали. То и дело до него доносилось: «... бабу нашел... Муравей-то... смотри, чистенький, гладенький такой...» Прозвенел звонок, началась планерка. Начальник отдела говорил о дисциплине (кто-то опаздывал), подводил итоги проделанной работы и раздавал задания. Муравьева, предварительно похвалив за нечастый, а сегодня неожиданно вовремя приход в контору, посылали с пакетом в какое-то ведомство. Среди шума и гама заканчивающейся планерки он вдруг встал и попросил тишины:
- Павел Григорьевич, - сказал Муравьев звенящим напористым голосом, - я отказываюсь выполнять ваше поручение. Я не курьер, а – бухгалтер, и требую соблюдения профессиональной этики. Дайте мне другое задание.
Все замерли.
Последнее время Муравьев был исключительно на побегушках. После того, как он завалил несколько мелочных расчетов и вкравшаяся из-за него ошибка в квартальном отчете чуть не лишила премии весь отдел, разговор шел только о его увольнении, ничего мало-мальски серьезного ему, естественно, не предлагали.
Начальник побагровел лицом, но сдержался:
- Хорошо, Семен Семенович, - выговорил он зловещим тоном после небольшой паузы, - будет тебе задание...
Теперь Муравьеву поручался обсчет зарплаты штата сотрудников одного большого сельхозкомбината, представлявшего из себя по сути целый комплекс перерабатывающих предприятий. И назначался срок – три дня. Тихий ропот
присутствующих удостоверил абсолютную нереальность цифры – тут всем коллективом не справиться, не то что одному, да еще с «такими» сегодняшними возможностями. «Муравью - полная хана! – был единый итог обсуждения происшедшего между сослуживцами, - теперь точно выгонят».
Целый день провел Муравьев, учась азам бухгалтерского дела у единственного нынешнего друга своего, Сидор Иваныча, горячо поддержавшего его в беде. Затем набрал нужных книжек и ночь напролет занимался самостоятельно.
Упорства ему было не занимать, и к утру следующего рабочего дня он был во всеоружии знаний. Сидор Иваныч только диву давался и ахал, следя за ходом сложнейших расчетов. Еще через два дня все было готово, и вызванный к начальнику - всем было ясно, что на расправу - Муравьев докладывал о результатах.
В присутствии нескольких старших сотрудников отдела он рассказывал об использовании им в расчетах самых современных методов, в том числе и зарубежных, демонстрировал таблицы и графики, а ближе к концу доклада изумил всех, наглядно показав печальные тенденции роста заработной платы в отрасли на основе статистических данных министерства финансов (совершенно непонятно, откуда он раздобыл эти закрытые данные). Даже всегда сдержанный (и нисколечки не расстроившийся тенденциями) начальник стоя аплодировал Муравьеву, остальные обнимали, жали руки и насколько возможно тепло поздравляли. Руководящим приказом, причем с завтрашнего дня, Муравьев теперь автоматически занимал должность престарелой Любови Алексеевны (в срочном порядке отправляемой на пенсию) с окладом на высшем пределе тарифной ставки. Радости друга, Сидор Иваныча, не было границ, а одна молодая, и на вид прелестная, бухгалтерша, только-только после столичного института, узнав об этом, в искреннем порыве и ничуть не смущаясь, поцеловала его прямо в губы.

А что же наш бывший «Муравей», который теперь Муравей?.. Все еще безобразничает?..

Проснувшись наутро после вышеописанных событий с очень и очень больной головой и увидев полный кавардак в кабинете, он сначала ровным счетом ничего не понял, и потому первым делом опохмелился. Очень быстро мозги прояснились и общее состояние получшало. Решив провести рекогносцировку на местности, Муравей выполз за дверь и... тут же заблудился. Лабиринты считались гордостью Большого муравейника. Они были длинны, извилисты и запутанны, но, надо отдать должное, снабжены подробными указателями, а кое-где даже освещены. Беда была в том, что Муравей пока не понимал местных обозначений, приходилось идти наугад. Редкие встречавшиеся на пути муравьи, в основном беременные женщины, а также несовершеннолетние дети и старики, вытягивались во фрунт, приветствуя своего Правителя (население в подавляющем большинстве давно уже трудилось вне муравейника), но спросить дорогу было как-то неудобно – видя почтительное, чуть ли не подобострастное, к себе отношение, Муравей поневоле начал считать себя здесь очень важной персоной. Прошатавшись какое-то время по лабиринтам, он случайно выполз наружу, и взору его предстало удивительное зрелище.
Муравейник располагался в вытоптанной траве между гниющим стволом поваленного дерева и густой зарослью лесного кустарника, служившего ему как бы естественной защитой. Все пространство вокруг кишело рабочими муравьями, на первый взгляд беспорядочно сновавшими туда-сюда: кто-то что-то тащил, на спине или зажав в клешнях, кто-то, разгрузившись, бежал налегке. Только приглядевшись, Муравей начал замечать в этой мельтешне некий неуловимый порядок. По границам ее шевелились цепочки ни в чем, вроде бы, больше не принимавших участие муравьев – очень похоже на охрану, а средь толпы выделялись рослые, отличного от других поведения особи. Сейчас стало видно, что это звеньевые начальники: они тащили на себе наиболее громоздкий и тяжелый груз, подталкиванием головы указывали подчиненным направление движения и укусами понукали нерадивых, ими задавались темп и ритм напряженной работы. Но пока, правда, не совсем ясна была ее цель.
На воздухе похмелье прошло совершенно. Сияло солнышко, погода прекрасная; стоя в сторонке, Муравей наслаждался интересным (очень поучительным, как оказалось) зрелищем коллективной слаженной трудовой деятельности, и неожиданно вдруг заметил, что лапки у него возбужденно шевелятся, а внутри что-то вроде как подталкивает принять участие. Сначала он старался и насильно удерживал себя на месте, а когда не стало сил сопротивляться, схватил лежавшую на земле соломинку, забросил ее себе на спину и легко влился в рабочий поток. Только сейчас заметив Правителя, муравьи на мгновенье приостановили работу и отдали положенные ему по закону почести.
Ближе к вечеру, наработавшись досыта, Муравей принимал рапорты начальников команд, на оперативке благоразумно молчал, постепенно вникая в ситуацию. На состоявшемся после этого заседании Совета, в отсутствии совершенно вымотавшегося за день и, по этой причине, рано заснувшего Правителя, решено было считать вчерашний инцидент: первое - связанным, по определению, с никак и никем из присутствующих не могущей быть допустимой впоследствии длительной перегрузкой его тончайшей нервной системы; второе – на сегодня исчерпанным. (Строгая и очень правильная по сути, считаю, формулировка).

Все любили теперь Семен Семеныча Муравьева. Имя его ну просто не сходило с уст окружающих. И то сказать, что с человеком стало… ведь прорыв, настоящий прорыв! Был лентяй, неумный и злой сутяга, стал – добрый и отзывчивый умница. Несмотря на занимаемый ныне снова высокий пост и кучу работы, всегда улыбчив, услужлив, доброжелателен. Ведь был же хамом, никто не то что общаться, руки не подавал... А вот, рвутся люди: поговорить, беды, несчастия свои как на духу выложить. Потому что, если может, то завсегда поможет; а если не может - то хотя бы не пошлет подальше, а выслушает и даст дельный совет. Женился недавно на молодой и здоровой женщине, сослуживице; детей нет пока, рано еще, но в семье-то – мир, благодать! Молодуха на мужа надышаться не может, любит до беспамятства. Как в лес – дружной парочкой вместе, что по грибы, что по ягоды. И Сидор Иваныч с ними, а как же – друг семьи! Правда, разное говорят. Будто видели ее тут с одним городским прощелыгой... Да это не верьте, сплетни все. Еще говорят, что пойдет скоро на повышение: через головы начальства да опять в самую Москву... Жалко, конечно, если уедет, но, с другой стороны… Большому кораблю большое положено плавание. Причем, кого-кого, а уж Сидора-то Иваныча прихватит наверняка... А нешто... пускай себе едут!..

И вот, прошло совсем немного времени, а у Семен Семеныча Муравьева все кругом хорошо. Головокружительную сделал карьеру – генеральный директор большого столичного объединения, в ранге чуть ли не замминистра, человек всеми уважаемый и заслуженный. По заслугам и все остальное: квартира хорошая в центре Москвы, дача под Москвой в престижном районе, машина, это понятно. И не то, что врагов, даже завистников нету. И опять понятно: нечему тут завидовать – всего человек своими руками да головой добился. Задумки у Семен Семеныча большие, по службе: идет реорганизация, ох, многое предстоит сделать! Но из подчиненных никто не боится – никаких увольнений, наоборот – расширяемся! Модернизация старых и строительство новых объектов сопровождается опережающим возведением жилья, причем дома-то строятся – загляденье! и квартирки чистенькие да тепленькие; не забыты ни соцкульт, ни быт, ни торговля, но особое внимание – дорогам и транспорту. Ведь понимает начальство, как важно, чтоб удобно было, что на работу, что домой. Все продумано, от низшего звена – команд строителей, до высшего - руководящего состава: организация, управление, формы отчетности, бухучет, контроль и правовая основа... ну, все. Воочию видится счастливое будущее, уже сейчас многие ходят счастливые, от одного только предвкушения. Заботится Семен Семеныч и о здоровье людей – повсюду на предприятиях кружки передвижения по-пластунски. Потому как все врачи говорят, что нет ничего полезней для трудящего человека, чем ползать. Для этого во время работы даже специальные перерывы устроены – народ ползает и на глазах здоровеет.
Да, все хорошо. Только вот жалуется Муравьев, что читать не успевает. Специальную литературу глотает просто, а на остальную времени нет. Как-то
был в гостях у Сидор Иваныча, книжку взял у тещи его, философскую. Так и лежит. Некогда.

Осенние деньки. Дождь то моросит, то погуще пойдет, а тут вдруг как из ведра хлынул. Большой муравейник начало подтапливать: обводные канавки переполнены, и дренажные системы уже не справляются. Пришлось Муравью взять на себя руководство операцией по спасению на водах. Несколько четких распоряжений, и команды спасателей начинают эвакуацию населения из нижних этажей в верхние, в то время как аварийные команды строителей возводят временные перегородки и герметизируют их специальным раствором. Никакой паники, никакой суеты; как всегда, напряженная результативная работа. И вот, доступ воды извне прекращен; дальше, как говорится, дело техники.
Поздно вечером, выслушав отчет о полном устранении последствий натиска стихии, Муравей дремал у себя в кабинете. Настоящий сон все не шел, и почему-то вспоминались ему сейчас первые дни своего здесь пребывания, а также что было дальше. Да, он может быть доволен собой, справился. Хотя, в общем, и особенного-то ничего не было. Учеба, сплошная практическая учеба, непрерывная, изнуряющая, да еще физическая работа до изнеможения, совершенно необходимая - вскоре он это понял - для полноценной умственной деятельности. Устройство муравейника, как и всей муравьиной жизни, оказалось необычайно сложным. Системы жизнеобеспечения, защиты, социальный сектор, образование, здравоохранение, как и многое-многое другое, в условиях дикой природы не имели права на сбой, потому приходилось продумывать каждый свой шаг и поступок. Учеба «на ходу» осложнялась еще и тем обстоятельством, что ни к кому не обратиться за помощью - никто бы этого просто не понял, до всего приходилось доходить самому. Но сколько же радости доставляло любое верно принятое решение, сколько удовольствия получал он от, почитай, круглосуточного, чрезмерного, возможно, даже, труда. Чего стоили, помимо первых сражений, одни переговоры с врагами и первые его дипломатические победы: силой разума, посулами, всевозможными уловками, а то и угрозами, заставить таки врага отступить. А чего стоило по первости не напиться в процессе... Теперь, уж давно, и в рот не берет. И не тянет совсем. Жить интересно! Муравьиный народ замечательный – дружный, трудолюбивый, упорный в достижении цели. Но и не простой, ухо востро держать надо! Научная организация жизненного процесса, прогрессивная система общественных отношений, железные вертикальные и гибкие горизонтальные связи – вот залог устойчивого движения вверх, как в настоящем, так и в будущем. Его, Муравья, уважают, и, слава Богу, безоговорочно подчиняются, все бразды правления в его твердых руках. Потом, не скоро еще, передаст их старшему сыну. Если тот заслужит, конечно… детей-то у него много... Перебирая в уме задачи свои на завтра, так же как на послезавтра и на отдаленную перспективу, и весьма довольный собой, Муравей, наконец-то, уснул.

В честь очередного повышения по службе собралась у Семен Семеныча компания. Были люди, в основном, верхние - большие начальники, министерские. Но и нижних немало, ведь Семен Семенович – признанный демократ. Никакой гульбы: по бокалу вина, поздравили друг друга, вкусно поели. За десертом пошли интеллигентские разговоры: о политике, об искусстве и, разумеется, о философии. Сведущ оказался народ: и так изложат, и так, разные концепции, направления. Спорят без драки, негромко, внятно аргументируют. Один хозяин молчит - и рад бы сказать, да нечего.
Разошлись гости. Семен Семеныч не в духе: ходит по квартире туда-сюда, жену не поцелует даже, та дуется. Думает: «Совсем отстал. Работа, работа... Разве в ней одной счастье?.. Вот люди читают, делятся, размышляют...»
На глаза попалась давешняя книжка, та, что у тещи Сидор Иваныча взял.
«Все, - говорит Семен Семеныч самому себе, - начинаю самообразование».
Ночь напролет читает книжку. В ней говорится о вещах удивительных, и вопросы важные ставятся. Главные такие: зачем живет человек? для чего?.. Ответов нет никаких. Одни догадки, и со многими из них он не согласен.
«А действительно, зачем? – думает Муравьев. – Вот, взять меня... Тружусь день-деньской, как муравей какой, все для людей, чтоб им лучше. А те благодарны, конечно, но ведь и сами в суете ничего не знают, не понимают...»
С того дня не стало Муравьеву покоя. Читает книгу за книгой, не спит. Постепенно весь высох и пожелтел. К работе как-то охладевать начал. Показатели производственные вниз покатились, соответственно, кончились привычные премии. Люди недоумевают: в чем дело? Ропщут. А Муравьеву все равно: весь в поисках, ищет согласия с самим собой, равно как с миром и с космосом. И не находит. От безысходности попивать начал, потом все больше. Тонны книг перечитал: авторы древние, почитаемые, и современные, знаменитые. Теории, гипотезы теснятся у Семен Семеныча в голове, ни одна не удовлетворяет.
Терпели там, наверху, терпели, да и лопнул терпеж – перевели Муравьева на работу рангом пониже, потом еще. А он и на службу-то уже не всегда ходит. Жена повопила, на совесть да на любовь прошлую подавила. Безрезультатно. Собралась, ушла к кому-то из прощелыг. А Муравьев пьет теперь горькую,
и читает: о таком вот устройстве мира, о таких вот справедливостях его и совершенствах, чтоб и каждая малая птаха, и вообще все существа, имели равные права и возможности и были каждый по-своему счастлив. Нет, что-то здесь явно не клеилось, а что – это же понять надобно! Тем временем, народ от него все больше сторонкой, сторонкой, заслуг бывших не помнит. Один Сидор Иваныч еще общается, да и то потому только, что болезнью особой страдает, словесный понос называется, рта человек закрыть не может. Так и получилось, что докатился Муравьев до простого бухгалтера; причем, из Москвы-то его поперли, да и Сидор Иваныча вдогонку, и живут теперь оба опять в родном городе и служат в старой своей конторе. Сидор Иванычу-то ничего, а у него и здесь плохо: после того, как завалил несколько мелочных расчетов и весь коллектив отдела чуть не остался без квартальной премии, первый он кандидат на вылет, причем по вонючей весьма графе, «служебное несоответствие» называется; выжидают, как пауки, последнего его прокола, едва-едва терпят, а используют, гады, исключительно на побегушках. Из-за всех этих расстройств стал он человеком обиженным, нервным и раздражительным, и читает уже почти что без передыху, и пьянствует, почти что не просыхая. И ничего не устраивает его больше в жизни, ни хоть сколько-нибудь: ни дом, ни работа, ни, особенно, люди. Ох, эти люди...
Но, вот, однажды, случается так, что отправляют его с работы в местную командировку, за отчетом на ферму. И уже по дороге назад, в лесочке...»

Было около шести утра, когда усталый Автор поднялся из-за письменного стола и с трудом размял затекшие члены. Походив немного, заставил себя перечитать написанное, а перечитав, озадаченно почесал в затылке. Так хорошо задуманный рассказ явно не получился. Восьмерка, главная в счастливо найденной им литературной конструкции, как-то сама собой развернулась и, словно резиновая, выпрямилась, превратившись во все тот же классический и сверхскучный сюжетный эллипс. Герои завершили его обход; при этом никто ничего не понял, и все осталось на своих местах, так что (точно как в сказке «про белого бычка», множество раз слышанной в детстве от смеющегося отца и доводившей, помнится, малыша-Автора до белого каления) можно б и повторить. «Идея не нова, прием не так уж тонок: корова понесла и родился теленок». Неожиданно возникшее в голове двустишие, вполне могущее стать основой будущего сатирического стихотворения, сейчас послужило Автору весьма слабеньким утешением, но все же, по привычке, он его записал на листочке. Прежде, чем разорвать рукопись, посмотрел вниз под стол и, не нашедши мусорную корзину на привычном месте, вдруг вспомнил, что оставил ее на кухне. Пошел. И остолбенело остановился на входе: в нежном свете разгорающейся зари он увидел полчища маленьких рыжих муравьев, деловито снующих повсюду: по столу, стульям, плите, шкафчикам, особенно много их было на полу, облепив стоящую посреди корзину, они мириадами копошились среди клочков и обрывков бумаги. И был - он почувствовал, - был в этом движении, в этом рыжем, без конца меняющемся узоре некий сложный порядок; однако, не было сил думать, а расслабленный вот прямо сейчас предстоящим сном взгляд улавливал в нем одни лишь простые восьмерки. Восприняв сей факт как явную насмешку над собой и тихонько выругавшись (тут у него точно замкнуло: перепутав с недосыпа, отчитал жену: «сколько раз говорил: не оставляй корнеплоды открытыми, перебирай, не ленись, да гниль почаще выбрасывай на помойку»), развернулся, ушел, лег спать в кабинете. Заснул неожиданно быстро, но так же быстро проснулся: в полумраке, создаваемом не слишком плотно занавешенными окнами (ну, жена!), привиделось, будто над раскрытой на столе рукописью склонилась тень огромного муравья. Почудилось, вроде даже, как шуршание перелистываемых страниц. Поморгал глазами, тень пропала. Не иначе, как аберрации зрения и слуха, решил Автор. На природу скорей... в божий мир... изработался весь, исписался... А с этими (он вспомнил, как лет восемь назад уже сражался с домашними муравьями: никакая холера их не брала, пока не засыпал квартиру толстенным слоем отечественного дуста, а сам с семьей не перебрался на дачу)… безо всякой там тещиной философии, беспощадно!.. Инсектициды, только они!.. И, лучше всего, заграничные.

© Джон Мили, 2017
Дата публикации: 12.06.2017 20:00:20
Просмотров: 1562

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.