Записки участника чеченской войны

Сергей Ермолов

Форма: Роман
Жанр: Психологическая проза
Объём: 309068 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Сергей Ермолов

Добро пожаловать в ад
Записки участника чеченской войны
роман

1

Я почувствовал, что жизнь медленно уходит из меня. Мне становилось трудно дышать, очертания предметов теряли свою определенность, солнце начало казаться серым. Но я не испытывал ни страха, ни сожаления. Ничего не боялся и ни о чем не жалел. В этом медленном возвращении в небытие был соблазн неудержимого приближения к вечности. Я увидел подлетающий ко мне снаряд, его искристую траекторию. Слышал глубокое плюханье. Снаряд разорвался в глубине сна и разбудил меня.
Моя разведрота совместно с 1 МСБ выдвинулась для проведения операции в районе села Баслар.
Мы шли лесом. Пробирались гуськом на расстоянии двух-трех метров друг от друга. Впереди - сержант Милешкин. Он хорошо ориентировался на местности. За ним шли саперы. Неожиданно Милешкин присел, подняв руку. Группа остановилась. Впереди оказался овраг, в котором могло быть охранение боевиков. Саперы отделились от нас и перебежками достигли устья оврага. Было жарко и душно. Хотелось пить, а до цели еще идти и идти. Вскоре саперы возвратились - путь свободен. Из оврага выбрались на окраину поля.
Короткий отдых. Все бойцы мгновенно сели. Несколько человек отошли в сторону по нужде. Через десять минут все поднялись и двинулись дальше.
В этот момент меня позвали к радиостанции.
- Как дела, старина? - спросил дежурный по оперативному штабу.
- Здесь тихо, - ответил я. - Если не считать шума, который поднимаем мы.
- Задержанные есть?
- Только Слепцов и я.
- Неплохо, - сказал дежурный. - Я свяжусь с вами позже. Следует опасаться худшего тогда, когда особенно тихо.
Шли молча. Впереди - дозор, по бокам - тоже. Слышно было только тяжелое дыхание, изредка брякало оружие.
Поднялись на ровную площадку и наткнулись на три полуразрушенные землянки. Возле них лежали недавно распиленные, еще не успевшие потускнеть доски. Но свежих следов поблизости не нашли. Заминировали подходы.
Мы спускались с холма, когда услышали приглушенные автоматные очереди. Стреляли в районе действий 1 МСБ. Там завязался настоящий бой и по звуку можно было определить, что он смещался в нашу сторону. Расстояние было не больше трех километров и мы побежали на звуки выстрелов.
1 МСБ шел нам навстречу и напоролся на «чехов» за Басларом. Им здорово досталось. Я связался с соседом через несколько минут после начала стрельбы.
- Восемнадцатый, у тебя все нормально? - запросил я первый батальон.
- У нас уже пятеро «холодных», - медленно отозвался первый.
Моя рота продвигалась вперед, развернувшись в боевую цепь. Солдаты держали автоматы наизготовку и вслушивались в стрельбу, которая эхом раздавалась со всех сторон. Разведрота должна была перекрыть боевикам пути отхода, и я занялся перегруппировкой. Поступил приказ не ввязываться в бой самому и ждать. Мне не хотелось распылять силы роты. Интервал между людьми был всего тридцать метров. Для разведчиков это все равно, что плечом к плечу. Я исходил из обстановки. Прорыв боевиков мог произойти в любом месте.
Я двигался вперед короткими перебежками, изредка замечая солдат между деревьями. Все шли осторожно, постоянно останавливаясь и вглядываясь, осматривали каждый подозрительный куст.
Где-то гремел бой, но я не прислушивался. В глубине души я надеялся, что автомат идущего впереди разведчика будет молчать, что боевики далеко и уйдут еще дальше. Лучше всего, если в самый ад.
Мы развернулись фронтом на запад и ждали появления «чехов», которые должны были попытаться отойти на восток, чтобы вырваться из окружения.
Солдаты расположились неровной цепью в пятнадцати - двадцати шагах друг от друга, тщательно замаскировавшись.
Я не был выдающимся командиром. Делал свое дело и не более того. Под огнем голову не высовывал, неприятностей старался избегать и верил в удачу, которая не даст погибнуть. Я не любил принимать решения за других.
Разведчики лежали неподвижно, прислушиваясь и поглядывая друг на друга. Впереди длинной очередью застрочил пулемет и на весь лес затрещало эхо.
- Там уже играют в ящик, - сказал кто-то.
Я услышал, как шальная пуля отлетела рикошетом в нашу сторону.
- Там кто-то уже обмочил штаны.
Рота еще несколько раз меняла позиции, пытаясь перехватить отходящие группы боевиков. Я старался растянуть боевую линию, чтобы не допустить охвата с флангов, но не был уверен, что «чехи» не нападут с тыла.
Я заметил какое-то движение между деревьями и застыл на месте, чтобы не выдать своего присутствия. Руки от волнения стали влажными.
Появились первые боевики. Они шли прямо на наши позиции, ни о чем не подозревая. Цепочка людей двигалась в нескольких сотнях метров от нас. Их было немного - человек двадцать.
- И чего их сюда несет? - спросил я. - Дороги им мало, что ли?
«Чечены» о чем-то совещались. Видно было плохо. Один за другим они спустились в овраг. Некоторое время никого не было видно, потом фигуры появились опять. Уже ближе. Вылезли из оврага и шли прямо на нас.
Я следил за перемещением «чехов» и, потеряв терпение, решил атаковать их. Одна из групп прикрытия открыла огонь. Первая очередь словно вспугнула пальцы, застывшие на спусковых крючках, с минуту стоял оглушительный треск автоматов, пока стрельба не обрела определенный ритм.
Боевики приближались, их огонь усиливался. Пули все чаще били в ствол дерева, за которым лежал я, срезали листья с ветвей. Нужно было менять позицию. Короткими перебежками я двинулся в сторону, стараясь выйти на фланг линии огня.
Мы попали под сильный гранатометный обстрел. Взрывы ложились так плотно, что не могли не испугать. Одна из гранат попала точно в яму, в которой сидел Силин. Я повернулся в его сторону и увидел, как на землю, обратно, падает то, что прежде было человеком, а сейчас сыпалось кусками мяса, костей и кровью.
Я видел, как несколько «чеченов» упали. Тогда «чехи» начали обходить нас слева, поспешно припадая и пригибаясь к земле.
Еще одна группа боевиков приближалась короткими перебежками. «Чехи» бежали, падали, снова бежали. Они стреляли не только впереди себя, но и отстреливались от солдат, наседавших сзади. Я уже ощущал себя в самом центре боя и позволил желанию выжить решить все за меня. Я крутился, приседал, прыгал и стрелял, не чувствуя ударов веток по лицу, стараясь не думать, а лишь реагировать на происходящее вокруг.
Впереди в кустах что-то мелькнуло, и в ту же секунду ударила очередь. Пули веером неслись сквозь листву, сбивая их и срезая ветки. Солдаты пытались остановить надвигающихся боевиков, почти в упор стреляя из «подствольников». Разрывы гранат слились в один сплошной гул. Но, казалось, что треск автоматных очередей еще больше усиливался.
Я выстрелил в сторону набегающих боевиков и бросился на землю. Конечно, я не попал, прозвучали ответные очереди. Пошатываясь, я побежал вправо, вдоль края зарослей, намереваясь зайти в тыл боевиков. Споткнулся, упал и двинулся дальше на четвереньках. Я прополз несколько метров до более укрытого места, достал гранату и, выдернув чеку, бросил ее. Граната взорвалась, далеко не долетев до цели. Я двинулся вперед, непрерывно стреляя в мелькающих между деревьями «чехов».
Пули свистели совсем рядом со мной. Впереди кто-то закричал. Очень сильный крик перешел в резкий визг, который, казалось, смог заглушить стрельбу и больно резал слух. Я ощутил мурашки на спине и подумал о том, что способен кричать так же.
Почти в то же мгновенье взрыв гранаты бросил Милешкина на землю. Он лежал, распластавшись на спине, а из рваных, пропитанных кровью брюк и ботинок торчали раздробленные белые кости. Солдат попытался подняться и обеими руками сжал окровавленные голени. Он не кричал, только неожиданно быстро качал головой из стороны в сторону. Я увидел, что его глаза уже закрыты.
Ясно мыслить в хаосе боя, среди криков и грохота стрельбы невозможно. Я чувствовал себя совершенно парализованным и беззащитным. Но вид приближающихся боевиков вернул мне способность двигаться. Я поднял автомат и прицелился в рослого бородача в обмундировании почти черного цвета. Я попал в него и «чечен», будто споткнувшись, внезапно упал и исчез из виду в кустах.
Солдаты передвигались рывками и перебежками. Обстановка становилась все опаснее. Приходилось бояться, что можем попасть друг в друга. Уже было поздно останавливаться и раздумывать. Неспособный думать мозг выхватывал и запечатлевал лишь отдельные эпизоды боя, которые мелькали передо мной с постоянно увеличивающейся скоростью.
Пахомов бежал между деревьев, вдруг резко остановился, обернулся и посмотрел на меня. Я бежал за ним и тоже остановился. Пахомов смотрел на меня и протягивал руки.
- Мама, - сказал он. - Я убит.
Он опускался, вытянув вперед ноги, и тяжело упал на ягодицы, скрестил руки на груди, откинулся назад и ударился затылком о землю. Он еще раз произнес «мама» и умер. Лежа рядом с ним, я расстрелял до конца магазин, достал у него из подсумка новый и перезарядил автомат. Нацепил на пояс еще одну «неприкосновенную». Ему она больше не понадобится. Его смерть перестала зависеть от него.
Я продвинулся немного вперед, чтобы иметь лучший обзор. Нашел очень удобную позицию рядом с толстым стволом поваленного дерева, оперся о него плечом и, защищенный с одной стороны, ощутил себя почти в безопасности.
Вдруг я увидел боевика, приближающегося сквозь кусты. Выстрелил по нему. «Чех» метнулся в сторону, уходя от пуль и тут же подставился Котову, лежащему по другую сторону зарослей. Тот мгновенно выпустил в «чечена» длинную очередь.
-Чехи» умирают слишком медленно! - крикнул мне лейтенант, вскочил и бросился вперед. Он был еще молод и, похоже, что ему нравилось воевать. Я позавидовал легкости, с которой он двигался. Мне так уже никогда не суметь. В движении я оказывался более уязвимой целью. Но все же мне пришлось подняться и броситься следом. Шанс выжить в бою для двоих всегда выше, чем для одного.
На бегу я открыл огонь из автомата, веером прочесывая «зеленку». Очереди раздавались со всех сторон и стрелять следовало осторожнее, чтобы не попасть в своих. Котов двигался быстрее и скрылся из виду в зарослях.
Не успев остановиться, я неожиданно выскочил на открытую поляну, которую покрывала только трава. На противоположной стороне рядом с деревом притаился «чех».
Мне очень хотелось его убить и я выстрелил. Но бородач, сидящий у дерева, даже не пошевелился. Я дал по нему еще одну очередь и только после этого догадался, что боевик уже был мертв. Я словно оказался в нереальном мире, в котором мне приходилось воевать даже с мертвецами.
Перебежав через поляну, я врезался в густой кустарник и поверх листьев увидел продирающегося сквозь «зеленку» боевика. Выстрелил по нему через ветки и листья. Не попал. «Чечен» отреагировал мгновенно, послав ответную очередь. Мне пришлось стрелять по нему из неудобного положения - перекатываясь по земле. Попасть из такой позиции практически невозможно, тем более, что я старался не столько завалить «чеха», сколько уйти от его пуль. Мне просто повезло, когда он двинулся в сторону от меня. Попасть в мою тушу, распластавшуюся на земле было совсем не сложно.
«Чечены» бежали мимо, не останавливаясь, стараясь нащупать меня короткими очередями. Когда свист пуль сместился немного в сторону, я приподнялся и выстрелил, но «чехи» уже успели скрыться.
Я дал еще одну очередь по зарослям кустов, медленно встал и осмотрелся. Плотность стрельбы не уменьшалась, постоянно прерывалась взрывами и мне показалось, что весь бой еще впереди. Ощущать это было неприятно. Я понимал, что мои шансы уцелеть уменьшались с каждой минутой. Присев у дерева, я перезарядил автомат.
Надо было двигаться. Встать и идти. Я с трудом поднялся и сделал несколько шагов в сторону выстрелов.
Когда кусты начали редеть, пополз и вскоре увидел «чехов», которые двигались большой группой и непрерывно что-то кричали.
Перебегая с места на место, я бил по «чеченам» короткими очередями. Тщательно, как на стрельбище, прицеливался перед каждым выстрелом. Но все мои пули летели мимо и боевики продолжали надвигаться. Перед ними словно двигалась стена огня, состоящая из непрерывного потока пуль и взрывов.
Я видел, как упал лейтенант Слепцов и на меня нашла оторопь. К горлу подкатился комок. Лейтенанту осколком гранаты снесло всю нижнюю часть лица. Лежа на спине, он захлебнулся кровью, которая выплескиваясь, заливала ему грудь. Он останавливал кровь руками, пальцами ощупывал лицо, словно ища подбородок, которого уже не было. Меня душило ощущение полного провала. Тело не слушалось. Я опять ощутил чужую смерть, как свою.
Я едва успевал замечать, что происходило вокруг. Около десятка боевиков обходили нас слева. Я бросился им навстречу, но несколько длинных очередей заставили меня кинуться на землю. Били с другой стороны. «Чечены» пробивались с разных направлений. Мою роту подставили под превосходящие силы противника.
Чуть различимые среди кустов фигуры боевиков быстро приближались. Я уползал в сторону от их пути, старательно вжимаясь в траву. «Чечены» беспрерывно стреляли и несколько пуль просвистели над моей головой. Очереди «чехов» стелились у самой земли, срезая траву. Пули летели так плотно, что меня спасла только небольшая яма, оказавшаяся поблизости.
Мне повезло, и я попал в «бородача», идущего в мою сторону. На секунду он замер, схватившись рукой за раненую ногу. Этого было достаточно, чтобы выстрелить уже прицельно и свалить его. Подбежав к еще дышавшему «чеху», я дал контрольную очередь в голову. В его карманах не оказалось никаких документов. Лишь несколько листков, исписанных неразборчивыми каракулями. Я забрал его магазины.
Из кустов выбежал сержант Девятов и чуть не завалил меня короткой очередью. Он тут же кинулся обратно и я побежал за ним. Впереди раздалась длинная очередь. Девятов отстреливался от нескольких бегущих на него боевиков. Я выстрелил по «чеченам» и упал на землю рядом с сержантом.
Затрещала очередь где-то совсем рядом. Пули летели со свистом, который неожиданно прекратился, словно ударившись обо что-то около меня. Повернув голову, я увидел, что Девятов уткнулся лицом в землю.
Вдруг в стороне левого фланга ударили пулеметы и гранатометы. «Чехи» оврагом пробивались вглубь леса. Я правильно сделал, еще перед боем осмотрев всю местность. Теперь было не сложно сориентироваться и занять удобную позицию.
Пробегая мимо кустов, я наткнулся на лежащего Толкачева. Его широко открытые глаза смотрели прямо на меня. Кровь струйкой текла из раны на голове, кожа была серой от налипшей на нее пыли. Губы приоткрылись и искривились. Он был мертв. Мне уже никогда не вернуть пять бутылок, которые он у меня занял в долг.
Каждую секунду я ожидал появление боевиков. Впереди и где-то сбоку слышались частые выстрелы. Ситуация складывалась очень серьезная. Внезапно из-за куста возник «бородатый». Машинально я вскинул автомат и нажал на спусковой крючок. Нас разделяло не более восьми метров. Наши очереди раздались одновременно и «чех» исчез так же неожиданно, как появился. Через несколько шагов между деревьями, но уже в другом месте, возникла фигура опять все того же боевика. Мы вновь обменялись выстрелами.
Я чувствовал, что мне не хватало воздуха, и что-то сжимало горло. Указательный палец до боли прижимал спусковой крючок автомата, который уже не стрелял.
Мои ребята пробовали атаковать, но через пол минуты выдохлись, наткнувшись на плотный огонь.
Я упал в грязь. По-видимому ручей: дождей давно не было. Над головой слышался свист пуль, заставляющий плюхнуться лицом прямо в грязную жижу. Я старался не дышать, но рот, нос, уши все же заполнились водой и грязью.
Солдаты залегли по склону оврага и беспрерывно стреляли короткими очередями. Опять раздалось несколько взрывов. «Чехи» пытались достать нас выстрелами из подствольных гранатометов.
Через несколько минут боевики один за другим начали отползать назад. Только пара снайперов осталась на месте. Они простреливали все пространство перед собой перекрестным огнем и казалось, что от их выстрелов «зеленка» становилась реже.
Шаров рядом со мной стрелял длинными очередями из пулемета, пока ему не выбило глаз и не разворотило затылок.
Обойти стороной стреляющих снайперов было невозможно. Пригибаясь, я делал резкие рывки с места на место уходя назад и ожидая удар пули в спину. Обычная неразбериха боя мешала мне ориентироваться. Я смутно видел солдат, прыжками передвигающихся между кустов. Каждый искал единственно верное действие, которое сохранило бы ему жизнь.
Я выбрал удобную позицию для стрельбы и залег. Примкнул новый магазин к автомату и полоснул длинной очередью, пристреливая пространство перед собой.
Котова рядом со мной ранило в руку. От боли он опрокинулся на землю, но быстро поднялся и схватил автомат. Неожиданно он резко выпрямился, как-то неестественно изогнулся, запрокинул голову назад и повалился вниз лицом. Я был так же не способен помочь ему, как и самому себе.
Никогда прежде возможность собственной смерти не казалась более реальной. В какое-то мгновенье ко мне пришло то ощущение, которое преследовало во сне, и я испугался. Ощущение сидело где-то внутри и от него было невозможно избавиться.
Я пробирался вперед, используя как прикрытие каждый куст. Вдруг, сквозь просвет в зелени, я увидел троих сидящих на корточках боевиков. Я распластался на земле и замер. Затем осторожно, сантиметр за сантиметром, поднял голову и, не спуская взгляда с «бородачей», наставил на них автомат. В следующую секунду дал длинную очередь. Все трое упали и лежали не шевелясь. Выждав минуту, я выстрелил в крайнего справа. Он был мертв. Стреляя во второго, я увидел, как третий рванулся в сторону, на ходу разворачиваясь и посылая в меня очередь. Мне показалось, что пули летят прямо в лицо. Было очень сложно не зажмуриться и не ткнуться в землю, а продолжить стрельбу на добивание. Я попал в него, но для верности расстрелял весь магазин в уже мертвое тело.
Спрятавшись в кустах, я с трудом восстановил дыхание и решил, что теперь было бы лучше двинуться в противоположную сторону. Было очень сложно выяснить, что происходило. Мимо меня пробежал Симонов. За ним гнались несколько боевиков. Я глубже присел в кустах и приготовился к стрельбе.
Когда "чехи" оказались на линии огня, я ударил по ним длинной очередью. Выбравшись из кустов и выпустив очередь в бородатое лицо, по широко открытым глазам, я побежал вслед за Симоновым.
Я бежал по тропинке, готовый в любой момент залечь и открыть огонь. Наткнулся на лежащего Симонова. Одна его щека была прижата к земле, глаза широко открыты, а в горле чернела дыра. Не трогая труп, я пошел дальше.
Следовало быть более осторожным. Я крался вперед уже медленнее, постоянно останавливаясь и оглядываясь вокруг. Перед тем, как выйти на открытый склон, я опустился на колени и разглядывал пространство впереди сквозь ветки.
Уходившие в сопки боевики, оборачиваясь, торопливо, не прицеливаясь, стреляли, все шире и шире разбегаясь по "зеленке".
Подошла воздушная поддержка. Четыре «горбатых» в пять заходов НУРСами полностью очистили сопку о «чехов».
Командиры взводов, которым удалось выйти из боя живыми, собирали уцелевших солдат, пересчитывали их, выясняли потери. Последствия боя выглядели страшнее, чем было в действительности. Но чтобы разобраться в этом требовалось время.
Но не успели мы отойти к «вертушкам», как сообщили, что 2-я МСР не возвращается. 2-я искала свой третий взвод, полностью состоящий из контрактников, который должен был находиться на блоке с восточной стороны села. Уже несколько часов со взводом не было связи.
Вытянувшись в цепь, подразделения двигались на запад. Обогнули невысокую гряду, за которой виднелись желто-серые крыши домов среди зелени. Село словно вымерло.
На восточной стороне села чуть в стороне от тропы громоздились большие валуны. Рядом с ними я увидел солдат, раздетых и разутых. Безоружные они лежали неподвижно. Лица были изуродованы до неузнаваемости, у многих отрезаны уши. Среди тел выделялась фигура лейтенанта Семенова. Я часто выпивал с ним. Сейчас, вместо озорных глаз в его глазницах торчали две автоматные гильзы.
Мы находили бойцов, чьи рты были забиты камнями. У каждого оказалось перерезано горло. Но крови было мало, она лишь немного залила грудь каждому трупу. У многих солдат были вырезаны языки и отрублены кисти рук. Нашли солдата, рядом с которым лежали его вырезанные внутренние органы.
Погибших несли на плащ-палатках, меняясь поочередно. Бойцы шли молча, подавленные увиденным.
Трупы солдат сложили рядом с «бортами». Осторожно и бережно собрали из карманов мертвых все патроны. Каждый из них должен был найти свою смерть.
Один из контрактников отошел и заплакал, бормоча, что русские слишком мягки, слишком добры, слишком беззлобны.
Как выяснилось позже, преследуя группу боевиков третий взвод нарвался на засаду.
Я видел, как приземлялся «борт» с погибшими бойцами. На взлетке были разложены носилки.
Выключенные двигатели «борта» заглушились не сразу. Из-под еще неоткрытой двери капала кровь. Опознать останки бойцов было очень сложно.
С этих смертей все и началось, потому что я решил: хватит воевать непонятно зачем. Я объявил свою собственную войну. Я внезапно понял, что готов убить любого - другого выхода у меня уже не было.

2

Уже два дня подряд с 20.00 до 22.00 «чехи» обстреливали аэродром.
Утром в 6.00 моя разведрота совместно с 5-й МСР налегке пошло на прочесывание высот, с которых велся обстрел.
Началась операция с марша. По сторонам от дороги, по которой двигалась рота, не исключались засады. Поэтому солдаты вынуждены были беспрерывно вести круговое наблюдение. Я поставил перед каждым разведчиком конкретную задачу, установил режим передвижения и сектор ведения огня.
Поднялись напротив аэродрома. Первая группа взошла на самый хребет, а моя рота цепью растянулась по склону.
Солдаты шли медленно, постоянно останавливаясь и внимательно оглядывая заросли. Они не перекликались между собой, стараясь идти так, чтобы видеть соседа справа и слева.
Через два ущелья обнаружили домик, около которого были свежевырытые окопы и стрелянные гильзы. Копоть на них свидетельствовала о недавнем их использовании.
Я получил приказ продолжить прочесывание.
Мы шли, пересекая тропы, поляны, высохшие кусты и спиленные деревья. Пролезая через кусты дикой малины, я исцарапал всю правую руку.
Пробираясь по склону, солдаты внимательно осматривали все на своем пути. «Чечены» контролировали эту территорию. Устраивали засады, различные ловушки. Идущие впереди ощупывали чуть ли не каждую палочку, каждую подозрительную веточку и под одной из них обнаружили тщательно замаскированную мину, а несколько шагами дальше еще две. Боевики минировали все тропы, оставленные села, огневые точки.
Дошли до последнего ущелья перед селом Кемер. Спустились к реке Кимрасти. Долина сужалась. Горный массив слева от нас становился все более крутым. Мы не могли идти ближе к подножию горы, но постоянно ориентировались по ее вершине. «Чехи», которые могли охранять проход, должны были расположиться слева от нас.
Лес закончился, и тропа стала зигзагами подниматься по крутому травянистому склону. Вверху, метрах в ста, я увидел шалаш, сплетенный из веток, а вокруг него силуэты идущих впереди солдат. Они дали знак, что можно продолжать движение.
В нескольких метрах от шалаша находилось сложенное из камней укрытие для пулемета. Вокруг было разбросано несколько пристрелочных гильз. Я осмотрелся по сторонам. Каждую секунду в Чечне ожидаешь пулю.
Мы продолжали идти под жарким солнцем. Я посмотрел на часы. Наше движение продолжалось больше пяти часов. Жара была слишком сильна, и я думал только о ней и шел машинально, переставляя ноги, не сознавая, что иду. Время текло медленно и давило меня.
Когда-то у меня было тренированное тело, но теперь я отяжелел и даже в свежевыглаженной форме имел помятый вид. Я был слишком стар и слишком толст для этой войны, в которой совсем не хотел. Я спокойно, можно сказать равнодушно, дослуживал свой срок. Занимал должности, на которые армия не считала нужным тратить свои лучшие молодые кадры. Перед Чечней я преподавал на курсах ГУНиО. Конечно, я предпочел бы что-нибудь другое, но я не распоряжался собой. На оставшиеся два года службы право думать за меня сохраняли мои начальники. Меня это устраивало. Я уже давно потерял надежду на успех, выдвижение и прочие чудеса. Так я и служил, пока не заговорили о Чечне. Кто-то докопался, что в начале афганской войны я был разведчиком. Но никто не подумал о том, что за истекшие годы я прибавил в весе и в годах и убавил в смелости. Меня действительно привлекали в подразделения разведчиков, и я несколько раз уходил в тылы «духов». Но произошло это только потому, что командир батальона не любил меня и, когда ему предложили найти добровольцев, назвал меня , без которого мог прекрасно обойтись. В разведке я выполнял лишь очень узкие задания, а в живых остался единственно потому, что мне повезло больше, чем остальным. Тогда я был моложе, менее грузен и более энергичен. Я пробовал возразить против отправки в Чечню, но был приказ, а мне надоела жена, надоела вся моя жизнь, и в конце концов я согласился.
Тропа стала более узкой и я послал по одному дозорному вправо и влево. Я сосредоточил все свое внимание на спуске. Камни под подошвами переворачивались и выскакивали из-под ног. Приходилось пробираться через заросли колючего кустарника.
Я позволил остановиться и передохнуть. После этого двигались несколько быстрее. Но мне что-то не нравилось. Я взглянул на часы. Час дня. Большая часть пути была пройдена. Еще три-четыре часа и мы будем у цели. Не следовало торопить время, тем более, что это совершенно бесполезно. Торопливый всегда проигрывает. Сколько торопливых увезли в цинке в Россию. Торопиться было нельзя. Но и медлить опасно. Не торопиться и не медлить.
«Чечены» всегда оказывались там, где мы их не ждали. «Чечены» всегда были хитрее нас. Мы спали, а они строили планы, чистили оружие. Здесь все зло было «чеченами».
Мы перешли через гребень холма и начали спускаться по склону. Было жарко и тихо. Деревьев становилось больше и, радуясь тени, я пошел чуть быстрее, почти перестав бороться со своим стареющим телом.
На поляне обнаружили несколько трупов лежащих солдат. Идущий впереди Акимов попытался перевернуть один из них на спину. Раздался сильный взрыв. «Чехи» заминировали трупы. Акимову повезло. Он избавился от войны только благодаря рваной голове и множественным осколочным ранам ног.
По виду трупы солдат лежали здесь уже несколько недель. Валялись черные головы, усеянные личинками и остатками насекомых. В черных ртах белели зубы. Всюду были разбросаны потемневшие обрубки рук и ног. Из куч тряпья, слепленного грязью, торчали берцовые кости, вылезали позвонки.
Двое срочников подорвались на минах. Миной-ловушкой сержанта Медведева разорвало на несколько больших окровавленных кусков.
Проскунову продырявило шею. «Убило меня» - успел сказать он и не ошибся.
Двое или трое срочников плакали. Другие хотели бы, но словно забыли, как это делается.
- Чечню прикончить, - сказал Ковалев. Он направил дуло автомата в землю и дал длинную очередь. Вставил новый магазин и расстрелял его тоже - в траву, в деревья, в воздух.
Через час пришли два «борта». Найденные трупы и подорвавшихся погрузили в «вертушки». Машины улетели, увозя убитых и раненых.
Боевой дух был - хуже некуда. Нас били, а отстреливаться было не в кого. Люди выбывали из строя без толку, зазря. При прочесывании обнаруживали только женщин, детей и стариков.
Я рассматривал лес на склоне, надеясь заметить темное пятно, быстрое движение. Сплошь деревья. «Чехи» ловко избегали открытых мест.
«Чечены» придерживались тактики снайперских засад. Огневые точки боевиков среди зарослей или развалин были практически неуязвимы для огня. Солдаты боялись снайперов больше, чем неожиданных атак.
Скорее всего «чехи» сидели где-нибудь в укрытии, на тщательно подготовленных позициях и ждали, пока мы не пойдем к ним сами. Возможно, как раз в этот момент выбирали, стрелять ли мне в голову или шею, и спорили, что будет лучше.
Я думал о смерти. Нельзя откладывать этот вопрос до последнего дня, на крайний случай. Мысль о смерти не должна застать врасплох, когда измучен или слаб.
Моя смерть могла оказаться снарядом мины. В самую последнюю долю секунды раздался взрыв и, подтвердив все мои страхи, разнесет тело в клочья, оторвет руки и ноги, оставив кровавое месиво.
В Чечне нет безопасного тыла. Кругом враги. Меня могла убить любая женщина или старик. Не всегда удавалось удержать себя от желания выстрелить в любого бородатого.
Первые дни в Моздоке не оставляли желать ничего лучшего.
В начале своего приезда в Чечню я еще не насытился войной, а потому не признавал расслабленности. Каждое задание было для меня исполнением долга, каждый мертвый боевик и каждая успешная операция - победа во имя родины и Кремля.
Но такой паршивой войны нарочно не придумаешь. Лучше идти, как идешь и не слишком усердствовать. На войне, если хочешь, чтобы тебя не застали врасплох, нужно вжиться в нее.
Я спрашивал себя, зачем я в Чечне, для чего принимаю участие в боевых операциях. Перспектив на повышение у меня нет, так что все равно: пошел бы я на операцию или нет. Для моей карьеры это не имело значения, так же как не имело значения для исхода войны. У меня не было никаких иллюзий. Я лишен ложной гордости и все-таки шел туда, куда не хотел идти, и участвовал в боях, в которых не хотел участвовать. И ругал себя за глупость из-за которой очутился в Чечне. Я оказался натуральным мясом, предназначенным для собак.
Операция подходила к концу. Мы развернулись по солнцу и шли по направлению к базе. Опасные зоны, где можно было наткнуться на мины-ловушки, остались позади. Но меня не покидало чувство напряжения и тревоги. Жизнь в Чечне очень быстро учит не доверять безмолвию тишины и мирным селам. «Чехи» могли проявить себя автоматными и пулеметными очередями в любом, самом неожиданном месте. Я шел в середине колонны. Это было самое безопасное место. Пока первые ряды примут на себя удар боевиков, можно успеть занять выгодную позицию. На самых опасных участках шли молодые, только что прибывшие срочники.
Я не любил прочесывания. Неожиданная встреча с боевиками, когда отсутствует превосходство в технике, когда за спиной нет средств усиления, всегда очень опасна.
На дороге обнаружили три противотанковые мины, стоящие одна возле другой. Мины подорвали.
Совершенно неожиданно идущий в нескольких шагах передо мной лейтенант Анин шлепнулся на спину посреди дороги, и только после этого я услышал выстрел. Его ноги барабанили по дороге, но он был уже мертв.
Бой с находящимся перед нами снайпером прекратился только тогда, когда пара "горбатых" обработала холм.
Чеченские снайперы проскальзывали между наших позиций ночью, выбирали холм или дом среди сети дорог и затаивались в ожидании. Мы шли именно мимо такого места.

3

Я опять кричал во сне. И от этого внутреннего крика проснулся весь в холодном поту и со страхом огляделся по сторонам. Ничего нового. Но я знал, что это не так. Каждый день в Чечне все больше открывал мне глаза на самого себя. Возможность добраться до самой сути была заманчива, но в то же время пугала.
Утром бойцы нашли Будакова. Обезглавленный труп лежал у тропы, на подходе к роте. Было трудно понять, почему он не успел сделать даже одного выстрела. Местность вокруг хорошо просматривалась.
Передо мной лежал человек, которому открылась истина войны. Не та лживая, которую обычно ищут, а та, которая настигает всегда неожиданно.
Разведрота получила задачу в 7.00 выйти в район села Сангам на «зачистку».
Передвижение заключалось в быстром преодолении труднопроходимых участков по склонам сопок и бегом открытых участков местности. В конце концов словно перестаешь соображать, куда и зачем бежишь. К этому невозможно привыкнуть.
Сначала я презирал жару Кавказа, но вскоре уже боялся ее. Я завидовал молодым офицерам, которые, казалось, почти не потели, и завидовал своим сверстникам, которые примирились с жарой и теперь спокойно выдерживали самые жаркие часы. Сначала я обманывал себя тем, что привычка дается не сразу, что требуется время, надо пожить в Чечне еще немного, чтобы смириться с жарой. Но чудо не произошло.
Может быть, именно жара нагоняла на меня излишний страх. Она делала враждебным все вокруг. Враг скрывался где угодно, в самом воздухе.
Меня тревожило, что разведывательные данные, на основе которых планировалась операция, могли уже устареть, да и вообще вызывали сомнения. Не было смысла лишний раз подставляться под пули в стране, которая ни с кем не воевала. Подставляться приходилось дуракам вроде меня.
Чеченцев здесь было слишком много, и они все были объединены. Я не знал ни одного случая, чтобы «мирные» помогали федеральным войскам, когда их к этому не вынуждали.
На боевых приходилось действовать отдельными группами, избегая ходить по дорогам и тропам, которые контролировались «чехами». «Бородатые» знали о каждой группе, находящейся на операции. Иногда казалось, что они знают все и обо мне. И охотятся за мной.
Я не сомневался, что нам грозит очень серьезная опасность, и во мне заговорило чувство самосохранения. Иногда хотелось, чтобы внутри меня не осталось ни одного иного чувства. Может быть, тогда и удалось бы выжить в Чечне.
Пересекли лесистый склон. Лес начал редеть и мы вышли на травяной участок. Не показываясь из-за деревьев вели наблюдение. Луга по краю леса спускались к самой низине, к интересующему нас селу.
В бинокль я внимательно осмотрел каждый дом и не заметил ничего подозрительного. Все было, как обычно. Все чеченские села похожи одно на другое. Иногда мне казалось, что мы пытаемся зачистить одно-единственное село, у которого, по непонятной причине, меняются названия.
В этот момент я почувствовал страх.
- Колян !
Антонов удивленно обернулся.
- Что-нибудь не так?
- Просто будь повнимательней. Эти твари могут прятаться где угодно.
Пока мы подходили к селу, я успел повторить эти же слова себе не один раз.
В селе не было видно никаких признаков жизни, но бойцы двигались с напряжением людей, идущих по краю пропасти. Я снял с плеча автомат. Все сделали то же самое.
Мы были еще далеко от ближайшего дома, когда на меня брызнула кровь идущего впереди Пухаева. Вошедшая в голову пуля вырвала из его затылка кусок мяса. И крови было слишком много для одного человека. Мне бы никогда не удалось смыть ее с себя.
- «Чехи»! - закричал кто-то из солдат. - Я их вижу!
Ему следовало крикнуть это раньше. Может быть, это следовало кричать, не переставая, только въехав на территорию Чечни.
Я услышал только первый выстрел и словно оглох от грохота взрывов, которые слились в голове в один гул.
Когда ударил первый выстрел, я мгновенно бросился в сторону и, привычным движением перехватив автомат, открыл ответный огонь.
Передо мной метались срочники, мешая целиться. Очереди боевиков уже успели опрокинуть на землю несколько молодых солдат, которые всегда были легкой мишенью.
Было жарко и слишком светло. Но дома казались черными и солдаты казались черными. Разведчики бестолково бегали, подпрыгивали и закрывались руками, падали и сучили ногами. Вокруг них по камням стучали пули.
«Чехи» были по нам короткими очередями. Попасть в неопытных срочников было не сложно. Учиться воевать им приходилось на собственном опыте. Слишком часто этот опыт оказывался единственным и последним.
Из дома на возвышенности пулеметчик боевиков вел прицельный огонь. Он действовал расчетливо и хитро. Первых бойцов, вошедших в село, пропустил, а как только подошел я с основной группой, ударил.
Пули пронзительно взвизгивали вокруг меня, поднимая фонтанчики пыли.
Несколько солдат попытались сделать перебежку в направлении села, но опять залегли и открыли стрельбу по домам. Но палили наугад, так как не видели боевиков.
Нас с нескольких сторон накрыли разрывы мин. Все рассредоточились, стараясь найти хоть какое-то укрытие, но его не было.
Рота начала отходить, но боевики стремясь зайти с флангов, начали отрезать пути отхода.
Мины сыпались сзади нас, лишь слева еще оставался свободный участок и было совсем близко до густых кустов. Балашов вскочил на ноги и побежал к «зеленке». Он почти добежал до деревьев, но вдруг наступил на клуб желтого дыма, взлетел вверх двумя кусками и ударился о стену листвы. Он висел там на тонких ветках, кровь хлестала из безного туловища, тело сотрясалось от толчков выливающейся крови, а восемнадцатилетнее лицо еще было живым.
Меня испугала мысль, что «чехи» предугадали все наши действия. Может быть, у них было время подготовиться для встречи именно нашей группы. На войне не следует исключать самый худший вариант развития событий. Для меня он был основным.
«Чехи» продумали все пути нашего отхода и блокировали их. Я должен был соображать быстро и правильно. Каждая секунда промедления оборачивалась неизбежными потерями. Ошибочное решение не оставляло мне шанса остаться в живых.
Открытое поле очень легко блокировать, через него не прорваться. Выход был только в проходе через село. Я должен был выбрать этот вариант. Приняв решение, следовало действовать.
Огонь боевиков усилился. На какое-то время, я не только потерял возможность управлять ротой, но и вообще не мог наблюдать за происходящим. Рота оказалась в тяжелом положении. Мы попали в огневой мешок. К пулеметному обстрелу добавилась методичная стрельба чеченских снайперов.
Фланговые группы разведроты скрытно передвигались от дома к дому вглубь села. Но пока их действия не могли облегчить наше положение.
Перестрелка продолжалась. Центральная группа, в которой шел я, попала в наиболее опасное положение. Мы находились под перекрестным огнем пулеметов.
Мы были уже на подходе к ближайшему зданию, когда сзади раздались крики и грохот взрывов. Я обернулся и увидел бойцов, разбегающихся в поисках укрытий. Почти в упор по ним било с крыши несколько боевиков. «Чехи» обстреливали солдат из гранатометов. Никто не оказывал сопротивления. Я видел, как тела разрывались на части и взрывы разбрасывали окровавленные куски.
Боевики раскололи наши ряды прежде, чем мы поняли, что произошло. Затем они атаковали нас с обоих флангов. Очень сложно было что-то противопоставить профессионализму «чехов». Непонятно, как мне удалось уцелеть среди солдат, которые могли ощущать себя профессионалами только в мечтах.
Разведчики смотрели на меня, словно ожидая, что я скажу им, когда они умрут. Солдаты хотели выжить и делали то, что я им говорил. Только страх способен заставить действовать без сомнений.
Мы ползком добрались до первого дома. Исаенков вскочил на крыльцо, выстрелил в висевший на двери замок, сбил его прикладом, распахнул дверь.
В доме стоял полумрак. Белов с РПК полез на крышу. Я встал у окна и приготовился к стрельбе. Белов длинными очередями обстреливал невидимых для меня «чехов». Ответные пули начали залетать в окно и впиваться в противоположную стену. Я укрывался за стеной и изредка отвечал короткими очередями по окнам ближайших домов.
Вдруг на крыше ухнул разрыв гранаты. Дом зашатался. С потолка посыпалась штукатурка. Пулемет на крыше замолк.
У стоящего надо мной Провалова, опирающегося о стену, пуля снайпера вырвала из шеи кусок мяса и на меня полилась кровь. Он умер почти мгновенно. От своей пули не убежишь.
Следовало рассредоточиться и, может быть, продержаться до подхода помощи. Но не следовало считать себя спасенным раньше, чем это произойдет. Решения всегда принимаются слишком медленно, когда не касаются самого себя.
Боевики короткими перебежками приближались к нам и группировались за большим домом, затевая какой-то маневр. Вскоре оттуда выбежали несколько «чехов» и двинулись в сторону нашего левого фланга.
Я выбрался из дома и, пригибаясь, побежал вдоль забора. Неожиданно громкий взрыв бросил меня на землю. Совсем рядом в небо взметнулся столб черного дыма, сквозь который пробивался огонь.
Я осторожно сделал несколько шагов, выглянул из-за угла и посмотрел в сторону горящего дома. Никого не было видно. Рухнула крыша. При ее падении взметнулся огромный столб искр.
Впереди меня раздался взрыв. Оглянувшись, я увидел чеченского гранатометчика, пытавшегося попасть в солдата, который со своей позиции простреливал всю улицу.
Я бросился в густое облако пыли, поднятое взрывом. Пыль скрывала меня от боевиков, словно дымовая завеса, но и я ничего не видел, не знал, что меня ждет, когда из него выскочу. Мог выбежать прямо на ствол «чеха». Выскочив из дыма, свернул в сторону и побежал во двор, чувствуя, как мало у меня шансов уцелеть.
Я ощутил, как сильнее заколотилось сердце и во рту стало сухо.
Следовало остановиться и немножко осмыслить создавшуюся ситуацию. Бездумные метания из стороны в сторону никогда не приводили ни к чему хорошему.
Я пошел медленнее, стараясь уйти как можно дальше вглубь села. Колени подгибались, а глаза застилали прыгающие цветные пятна. Все виделось в каком-то тумане.
Несколько бойцов отбивались от «чехов» в саду, среди «зеленки». Я чуть не выбежал под огонь чеченского пулеметчика, но успел залечь раньше, чем боевик среагировал на мое появление.
Я ощутил, как ко мне приблизился свист пуль: «чечен» стрелял более прицельно.
Разведчики прорывались справа, за стеной совершенно непроницаемых кустов. Мне не следовало рисковать и оставаться на прежнем месте. Я отполз на несколько метров в сторону и осторожно раздвинул руками ветки.
Чеченский пулеметчик стрелял из-за большого камня. Ствол пулемета и сошки были видны чуть правее камня, а бородатое лицо показывалось то справа, то слева. Он словно пытался понять: попал в меня или нет. Похоже, что он не был в этом уверен и послал длинную очередь в то место, где только что лежал я.
Я ждал, когда «чех» покажется в очередной раз. Но этого не произошло. Пулемет смолк и боевик сменил позицию.
В десятке метров от меня пробежало несколько бойцов. Они уходили от преследовавших их «чеченов». Я мгновенно оценил ситуацию и плотнее прижался к земле, выставив вперед ствол автомата.
Один из боевиков дал очередь по ногам бойцов, а другой бросил две гранаты. Сила двойного взрыва разбросала солдат в разные стороны. Ни один не смог подняться и «чехи» кинулись на добивание, держа в руках длинные ножи. Я выстрелил по «бородатым», но они словно не обращали внимания на свистящие вокруг них пули и продолжали резать тела. Уже не опасаясь попасть в своих, я длинной очередью расстрелял остаток магазина и бросился назад сквозь кусты.
Подбежав к дому, бросил в окно гранату и после взрыва залез внутрь. Пробежать сквозь дом не удалось. Сразу несколько очередей ударило по стене, за которой я прятался. Можно было отвечать только короткими, неприцельными очередями.
«Чехи» прятались в кустах рядом с домом.
Через проем окна доносился звон разбиваемого стекла, и снова раздался свист пуль. Я отвечал короткими очередями.
Рядом с одним из соседних домов шел ожесточенный бой.
Следовало пробиваться к своим. Мне просто повезло, что от одного дома к другому протянулся каменный забор.
Лейтенант Рожков собрал вокруг себя нескольких бойцов и закрепился в кирпичном здании.
Вставив новый магазин, я выглянул из-за стены и увидел нескольких солдат. Они делали резкие рывки то в одну, то в другую сторону. Опять застрочил пулемет боевиков. Один из бегущих выронил автомат, ухватился обеими руками за живот и, закричав от боли, закружился на одном месте. Я выстрелил в направлении пулеметчика весь магазин, но тот словно был абсолютно неуязвим.
Я увидел боевиков, быстро бегущих через «зеленку». Я был так близко, что видел их бородатые лица. В нескольких шагах от меня раздался выстрел, один из бегущих дернулся и упал. Высунувшийся из укрытия Бобров ухмыльнулся мне, держа в руках снайперскую винтовку. Я указал ему на пулеметчика и начал пробираться к другой стороне дома.
Нужно было двигаться очень осторожно, стараясь не натыкаться на доски. В доме стоял особенный запах - запах крови, его ни с каким другим не спутаешь. Пули и осколки гранат беспрерывно били по стенам.
Я наткнулся на Верхова, который был ранен в живот. Я видел его ставшее вдруг сразу белым лицо и стиснутые зубы. Из-под формы вывалилось что-то красное. Он судорожно сжимал это пальцами. На лбу у него выступили крупные капли пота. Одна нога загнулась, и он не мог ее выпрямить. Запрокинув голову, он часто дышал, не отрывая рук от живота. Верхняя губа, белая, как кожа, мелко дрожала. Он весь напрягся, хотел приподняться и вдруг сразу обмяк. Губы перестали дрожать.
Боевики уже не хотели рисковать. Они разделились и теперь подкрадывались сразу с трех сторон. Удержать эту позицию стало невозможно. Следовало уходить. Но раньше, чем я успел отдать приказ об отходе, что-то грохнуло над головой. Казалось, что на меня обрушился потолок.
Оглушенный взрывом, я приходил в сознание, выплюнул набившуюся в рот пыль и поднялся на колени. Обрушилась противоположная сторона дома и тут же в той стороне раздалось еще несколько взрывов. Выглянув в образовавшийся проем, я увидел Рокотова, у которого одно плечо с раздробленной ключицей опустилось ниже другого и беспомощно повисла рука. У него один глаз был поврежден, а другой вытек. Я вколол ему обезболивающее.
Упавшая балка совершенно расплющила голову Рожкова. На плоском лице не выступала ни одна черта, нос исчез, зубы тянулись двумя плоскими рядами.
Справа короткими очередями, экономя патроны стрелял Карелин. Потом сразу один за другим за стеной раздалось несколько взрывов. Справа остались только боевики.
«Чехов» оказывалось слишком много. Может быть, «чехами» были все жители этого села.
Я слишком хорошо знал, что произойдет дальше. Все пути отхода оказались перекрыты и возможности уйти уже не было.
Я подполз к разбитому окну и выглянул наружу. Совсем близко раздались выстрелы, и я только успел присесть, как автоматная очередь проделала в стене ряд больших дыр. Пули свистели по коридору, во все стороны летели куски штукатурки. Вжавшись в пол, я отполз в противоположном направлении, уходя с линии огня. Я дважды свернул за угол и оказался достаточно далеко от стрельбы, чтобы рискнуть встать и дать несколько очередей наружу.
«Чехи» начали бросать гранаты. Большинство разорвалось перед домом, но две попали в окна. Одна из гранат взорвалась на лету и стоящему рядом с проемом Селихову порезало лицо и руки. Вторая граната добила его. Он упал навзничь, не выпуская из рук автомата. Уже мертвый, солдат продолжал стрелять. Его палец прижал спусковой крючок, и пули полетели в потолок.
Неожиданно огонь боевиков стал реже. В бою нет ничего опаснее неожиданности.
- «Чехи»-суки опять что-то придумали, - сказал Логинов.
Шум за стеной стихал. Я был уверен, что там кто-то шептался. Я нащупал гранату и положил ее рядом с автоматом. Затем я услышал звук, который как бы пронзил все мое тело. В кустах кто-то громко крикнул:
- Эй, русский, русский!
Все замерли. Дышать стало тяжело.
- Русский, русский! - продолжал тот же голос. - Мы идем убивать тебя.
Мне показалось, как будто на мою спину неожиданно опустилась чья-то рука. Потом она поползла к голове и дошла по волосам до лба. Я почувствовал себя так, как человек ощущает во сне, когда хочется закричать, но не способен произнести что-нибудь даже шепотом. На голову что-то невыносимо давило.
- Все, - сказал я. - Мы по уши в дерьме. По самые уши. Если мы останемся здесь, то нам жить час, максимум - два. Если попытаемся выбраться, кому-то может повезти. Но на это не стоит особенно рассчитывать.
- Так что нам делать-то? - спросил Иванченко.
Решили обмануть боевиков. Сделали вид, что покинули дом. Логинов и Анохин одним броском преодолели несколько метров и скрылись за углом. Я ждал, когда появятся преследующие их «чехи».
Я не успел среагировать на первого, промелькнувшего мимо. Моя очередь пришлась на второго, который как-то неестественно взмахнул руками и рухнул на землю, отбросив автомат в сторону.
Вместе с Орловым я выбежал в сад за домом и увидел Логинова, который припав к стволу дерева, стрелял через кусты.
Пятеро солдат успели выбежать из дома, вытащив всех раненых, когда кровля обрушилась на замыкающего Андреева и скрыла его прежде, чем он успел издать хоть один звук.
Нашу попытку можно было назвать удачной.
Мы пробежали мимо дома с огромным замком на дверях. С его чердака нам в спину ударил автомат. Свалил Анохина, перебив ему обе ноги.
Пулемет боевиков стрелял по нам из сада справа. Я бросился влево, под прикрытие беспорядочно наваленных досок.
Анохина добили несколькими короткими очередями.
Бежать было бессмысленно и даже опасно. Невозможно предсказать перед кем окажешься через пятьдесят метров. Но у меня не оказалось другого выхода. Я долго полз через кусты.
Рота оказалась разорванной на две неравные части и исход боя был уже определен.
Поднявшись, я огляделся по сторонам. Любое направление грозило опасностью.
Я долго и тяжело петлял среди домов.
Ноги стали будто чужие, а внутри все горело.
Обессилев, присел около стены и попытался осмыслить, что происходит, но ничего не получилось.
Короткими перебежками двинулся дальше и увидел Иванченко, который отстреливался из-за огромной бочки короткими очередями. Вдруг я услышал оглушительный взрыв и увидел, как выстрел из гранатомета насквозь пробил металлическую емкость и оторвал Иванченко руку. Боец закрутился на одном месте, потом вскочил и побежал прямо под пули боевиков, что-то крича.
Пробежав вдоль дома, я выскочил из-за стены и, рванувшись через двор, спрятался за толстым, поваленным деревом. На этот раз очереди не последовало. "Чеченов" не было видно. Осторожно, чтобы не выдать себя, я приготовился к новому броску, но услышал негромкий треск за спиной. Я развернулся, прижался к стволу и понял всю беззащитность своей позиции.
Я пролез через дыру в заборе и забежал в дом. Неожиданный взрыв совсем рядом бросил меня на стену.
Я очнулся и сразу ощутил во рту вкус крови. В доме раздавались очереди. Я потрогал затылок, вспухший и мокрый, - боль отдалась в глаза. Встав на четвереньки, пополз вперед, часто останавливаясь и прислушиваясь.
Пытаясь сориентироваться, я ощупывал стену. Прошло несколько минут, пока мне удалось наткнуться на дверь. Послышались голоса солдат, бегающих взад и вперед в дыму. На меня налетел молодой боец и чуть не сбил с ног.
Я был готов застрелить Коробова, но сдержался и сказал:
- Давай, сынок, выбираться отсюда, времени терять нельзя.
Пули защелкали по стене, на мою голову и плечи посыпались куски штукатурки.
Вместе с бойцами я перебрался к другой стороне дома. Надо было уходить, пока меня не завалили "чехи". Я не пытался думать. В подобных ситуациях размышлять вредно. Боевики не оставили мне для этого времени. Любой бы на моем месте испугался.
Я пополз по направлению к двери и заметил, что дрожу от страха. Я сжимал автомат крепче, чем было необходимо и напряжение сковывало движение. Мы все боялись. Я бросил в проем гранату и сквозь грохот взрыва услышал свист пуль. Этот путь был опасен. Я закрыл глаза и прижался щекой к полу.
Я столько раз хватался за автомат, что одеревенели руки. Я уже ничего не чувствовал, ощущая только свое горячее дыхание, раздирающее грудь, боль в голове, пот, заливающий глаза и лицо. "Чехи" не давали нам передышки, не давали времени вне игры. Я ощущал себя движущейся мишенью.
Пули тугими шлепками входили в стену, за которой я укрылся вместе с Захариным. И каждый их удар заставлял бойца инстинктивно вздрагивать.
- Не дергайся, - сказал я. - Пули, которые слышишь не твои. Первый раз вижу, чтобы профессионал так обосрался.
- Черт! - отозвался Захарин. - Ну и дела. Что с нами делают эти чеченские ублюдки.
Фигуры боевиков все время находились в движении. Когда их засекали, они меняли позицию. В каждом человеке есть желание уцелеть. Нам просто повезло, что у "чехов" закончились гранаты. Идти в лобовую атаку на открытом пространстве было бы самоубийством. В соседнем доме тоже оборонялись наши и, если они не сдадут свои позиции, мы продержимся долго. Может быть, даже до подхода помощи.
Я ждал помощи. Один раз над нами слышался рокот вертолета, но над селом навис сплошной дым и в небе ничего не было видно. Все, кто еще оставался в живых, были ранены или контужены. В ушах стоял невыносимый звон. Лицо и руки покрылись пороховой гарью вперемшку с осевшей пылью, но это последнее, на что обращаешь внимание, когда вокруг свистят пули.
Я уперся в стену и замер. Из занятой позиции я мог простреливать сектор примерно в шестьдесят градусов и быстро уйти из-под обстрела, если меня обнаружат.
Я увидел выбегающего из дома Орлова. За ним клубами тянулся дым. Он остановился, ладонью попытался сбить тлеющие огоньки на своей форме, отдернул ногу - в лодыжку попала пуля, - нагнулся, чтобы осмотреть рану, и другая пуля снесла ему часть черепа.
Сквозь шум боя я услышал дикий крик. Из-за стены выскочил Антонов. Одной рукой он держался за обрубок другой руки , из которого лилась кровь, и беспрерывно кричал. Одновременно несколько очередей сбили его на землю и заставили замолчать.
Терехину, стоящему недалеко от меня, пулей вырвало клок волос со лба. Кровь заливала его глаза, пенящиеся ноздри. Окрасила грудь. Нас накрыло взрывом. Я услышал резкий крик. Оглянулся и увидел, как Терехин пытался ползти, отталкиваясь от пола кровавым дрожащим обрубком ноги, поливая кровью мусор. От невыносимой боли он начал кататься по полу. Но через минуту, вздрагивая, затих.
Трупы солдат валялись как попало. У лежащего в проходе Дунаева оторвало часть лица - очередь прошила его шею и подбородок. Надо мной пули с чавканьем впивались в мертвое тело, свисающее с крыши.
В доме послышались крики чеченцев, грохнул взрыв и я услышал топот ног бегущих людей.
Мы уходили через сад, рассредоточившись по "зеленке", предварительно забросав ее гранатами.
Вдруг метрах в сорока от меня, за спинами уже миновавших опасный участок бойцов, из окна подвала раздалась очередь и пули одновременно опрокинули на спины двоих солдат. Из-под кирпичной стены бил пулемет.
Я упал прямо на скользкий от крови труп валявшегося боевика и пополз на четвереньках вдоль кустов. Мелкие камни впивались в колени изрезали ладони.
Услышав сзади непонятный звук, я повернулся и вскинул автомат. Кто-то из бойцов уходил вслед за мной.
- Справа, сотка, - крикнул я. - Красная крыша.
Мы находились почти на краю села. Но к месту сбора еще надо было добраться. я пробирался вдоль домов и заборов, старательно избегая встреч с мелькающими повсюду боевиками.
Мне казалось, что я иду прямо на стволы "чехов". Никогда прежде я так сильно не ошибался, и уже начинал сомневаться, что смогу выбраться из этого ада живым.
Несколько раз я слышал очереди впереди и прятался в закоулках. Меня никто не замечал и это было просто везением. Я молился всем богам, которых знал.
Мне предстояло пробраться вдоль гряды метров шестьдесят. Не следовало рисковать. Времени для этого уже не было.
Я полз, прижимаясь к земле так, что оцарапал подбородок о камни. Неожиданно я наткнулся на трупы двоих солдат.
Обнаженное тело Боброва лежало на земле. Рот у него был открыт и я видел кровавый обрубок языка. Глаза у него были выколоты. Ниже пупка висел еще один кровавый комок. Острым лезвием был распорот живот и через проем вытащен желудок. Тело было покрыто знаками, вырезанными ножом.
У Рокотова вместо левого глаза свисал пучок тонких бело-красных сухожилий и мышц, на котором повисло омертвевшее глазное яблоко. В середине его горла была рваная рана: ему вырезали голосовые связки.
Непонятно, как бойцам удалось пробраться к дому с красной крышей, расположенному с края села. ребята разбирались в ситуации не хуже меня: смысла оставаться здесь не было.
Мы отходили по совершенно открытому простреливаемому месту. Автомат, зажатый в моих руках, стал мокрым. Я бежал, падал, снова бежал и падал. сердце билось у горла, мешая дышать.
Чечены долго стреляли нам вслед, уверенные в своей безнаказанности.
Перед рассветом мы вышли в расположение своей части.
Потом, в течение нескольких дней, на базу в одиночку и группами возвращались заблудившиеся солдаты, и никогда - ни до, ни после - число дезертиров не было так велико.
Моя прежняя жизнь казалась отдаленной от меня годами. Все прошлое неожиданно стерлось в памяти. Мои чувства заполнил страх, боль, опасность. Я проживал каждую минуту и секунду так, будто они последние. Не существовало никакого другого времени и никакого другого места, кроме как здесь и сейчас.
Водка - единственное утешение в этой проклятой Чечне. то дождь лил, как из ведра, то солнце палило нещадно и вокруг всегда полно "чехов". Самый настоящий ад. Только после стакана - другого можно было почувствовать себя нормально. Боевики и в горах и в селах - среди мирных, как рыба в воде.
Мы проигрывали войну. Мы быстро отбивали утраченные позиции - не считаясь с потерями. Чечены гибли, но было непохоже, что число боевиков уменьшалось. Наши войска были всесокрушающи и способны на все, что угодно. Для того, чтобы спасти Чечню, приходилось уничтожать ее. Войска восстанавливали контроль над всей территорией, но она оставалась занятой "чехами".
Все, что я видел в Чечне - это очаяние, страх и смерть. Каждый из нас знал, что войну мы проигрываем. Об этом много не говорили. Но чеченская компания продолжалась.
Иногда мне казалось, что я уже умер, только сам об этом не знал.

4

Рота готовилась к рейду по "зачистке". Времени на отдых было слишком мало. Усталость оказывалась не только неприятна сама по себе, но была опасна тем, что делала ребят разбитыми и несобранными и вела к ненужным потерям.
Прибыло пополнение "срочников", и до обеда я был занят их размещением. Для молодых бойцов все здесь было странным и непривычным. Они выглядели жалкими и несчастными, хотя и старались создать о себе противоположное мнение.
Все солдаты казались мне похожими один на другого. Я никого ни о чем не спрашивал. У меня не было такого желания. Я словно все еще пытался забыть то, что произошло раньше. Эту привычку им предстояло приобрести одной из первых. Воспоминания о пережитых смертях были способны свести с ума любого. Следовало просто покоряться происходящему.
С самого утра было очень жарко и душно, и на совещании в батальоне я чувствовал себя отвратительно. Я стоял, прислушиваясь к немногословным рассуждениям и приказаниям, которые казались разумными только для новичков. Я уже успел убедиться, что о том, что происходит вокруг, где находятся боевики, откуда может угрожать опасность в штабе знали не больше, чем любой командир отделения.
В узкой комнате собралась большая часть офицеров батальона. Мы столпились вокруг майора Павлюка перед картой района, на которой были отмечены новые расположения федеральных войск.
- Нужно заставить боевиков воевать так, как хотим мы, а не как хотят они, - сказал майор Блохин.
- И когда же это произойдет? - спросил я.
Для Блохина в жизни все было ясно: пожрать, выпить, переспать. Никаких колебаний, никаких сомнений. Мне следовало быть таким же, но я не мог.
Нам говорили, что усмирить чеченцев легко, а здесь оказалась война.
Боевики воевали грамотно. У них, как и у наших войск, были четко определенные зоны ответственности с эшелонированием сил и средств. Базовые склады находились в труднодоступных районах, которые хорошо охранялись.
Я очень хотел, чтобы война закончилась, хотел избавиться от нее и совсем не стремился испытывать ненависть к чеченцам. Я им почти сочувствовал.
Возвратившись с инструктажа, я застал своих бойцов устанавливающими палатки и другие сооружения для штабных подразделений. Солдаты расчищали территорию от кустов, устанавливали проволочное заграждение и выравнивали грунт.
Пристроив карту на столе, я опять изучал обстановку, которую знал наизусть. Это было защитой от моих собственных сомнений.
Я всегда знал, что оказался в армии не случайно. Я не любил хаос и неразбериху. Меня не привлекала острота ощущений. Я ни с кем не сходился поближе и не стремился к этому, довольствуясь обычным общением с окружающими. Я хорошо знал, что мне не нравилось и всегда предпочитал одиночество любой компании.
Я боялся признаться себе, что старею. Все дело было в этом. Почти все, с кем приходилось общаться, оказывались моложе меня.

5

Я засыпал и просыпался с одним и тем же шумом в голове, который начался в последнее время и сквозь который все звуки доходили до меня заглушенными и неясными.
Вышли на прочесывание села Сум-Юрт.
Мы спускали по склону, покрытому травой, которая местами была вытоптана. Нам следовало избегать открытых мест.
Я все еще нервничал. Без дела всегда был таким. Как только на день, на два приходилось останавливаться, меня было не узнать. Я в таком состоянии ругался по пустякам, грозил солдатам наказаниями. мой внутренний страх постоянно искал выход и, когда ему не было выхода в бою, он разряжался по-пустому, но разряжался всегда.
Я хотел, чтобы меня ненавидели, боялись - лишь бы быть хорошим командиром. Я хотел идти быстрее, но не мог же толкать солдат перед собой. В конце концов я был вынужден направиться к голове колонны.
Операция казалась простой и легкой. Сум-Юрт зачищали уже не раз. Может быть поэтому в бойцах не было обычного напряжения перед неизбежным боем.
У ребят были свои правила выживания на этой войне. Они твердо знали, что перед выходом на операцию нельзя говорить о мясе, а на операции нельзя бриться. Фотографироваться следовало ближе к завершению боевых и ни в коем случае нельзя на выходе говорить о замене. Солдаты таскали в карманах ложки с прострелянными черенками или какие-нибудь другие талисманы-хранители. Моим талисманом был "стечкин".
Я не знал пистолета лучше "стечкина", калибр девять, стрельба одиночными и очередями, прицельный огонь от двадцати пяти до двухсот метров, магазин на двадцать патронов. Несколько тяжеловат, громоздкий, но мне подходил в самый раз.
На войне всегда необходимо во что-то верить - просто ради самой веры.
Я шагал впереди. Ноги пока еще слушались меня и не подгибались. Но жара окутывала и сжимала со всех сторон. Я был заперт в ней. Пот струился по лицу и, высунув язык, я мог ощутить соленые капли. Пот застилал глаза.
Шли спокойно одной цепочкой без боковых дозоров, не встречая по пути ни троп, ни дорог. Эта территория считалась почти безопасной. Вокруг были расположены несколько крупных баз федеральных войск и, в случае обнаружения, у боевиков было не много шансов уйти от преследования.
Идущий впереди боец выбросил руку вверх и присел. каждый шедший следом повторил его жест, присел и настороженно начал оглядываться по сторонам.
Поднятая вверх рука означала возможную опасность и тогда все останавливались. Если выяснялось, что все спокойно, идущий первым той же рукой делал отмашку, и движение продолжалось. Две поднятые и сцепленные над головой руки предупреждали о том, что впереди замечено что-то непонятное и солдаты продвигались вперед медленнее, держа оружие наготове. круговая отмашка рукой означала встречу с боевиками.
Ничего неожиданного, но осторожность никогда не бывает излишней. Мы тихо поднялись и продолжили свой путь.
Несмотря на осторожность, то один, то другой из солдат наступал на сухую ветку и слышался хруст. я успокаивал себя тем, что такой звук не распространялся далеко. Продвигались довольно быстро и камуфляж уже пропитался потом. Минут через пятьдесят хода остановились, не нарушая порядка движения и оставаясь на достаточном удалении друг от друга.
Замаскировались в засаде, осмотрелись. В бинокли старательно обследовали каждый склон, каждую высотку, вглядываясь во все, что делалась вблизи и на дальних сопках вокруг села. Ничего неожиданного не было.
На подступах к селу я внимательно осмотрел стену леса и решил, что густая зелень деревьев и кустов справа - прекрасная позиция для боевиков, так как оттуда открывался вид на все поле, через которое сейчас шла рота. я приказал приготовиться открыть заградительный огонь. Но "чехов" поблизости не оказалось и мы вошли в село без единого выстрела.
Я не сомневался, что все жители на стороне боевиков и злился на всю эту опасную бессмыслицу. На то, что приходилось раздавать им лекарства и продукты, вежливо выслушивать их ложь и улыбаться, получая плевки в лицо. Все чеченские села одинаковы, у всех жителей одинаковые худые, угрюмые, черные лица, везде одинаковая ложь. Они ненавидели нас и с удовольствием всех бы нас перерезали.
Я был уверен, что каждый чеченец рассуждал так: боевики - это свои ребята, родившиеся в нашем селе или в соседнем. Возможно, иногда они поступают действительно круто. Они силой увели к себе в отряд подростка, а когда прячутся в нашем селе, вероятно, что вслед за ними будет произведен обстрел. но все же они свои. Хотя я, естественно, хочу сохранить свою жизнь и жизнь моих детей и жены, я надеюсь на их победу. Поэтому я буду помогать им, когда это не слишком рискованно. Я никогда не выдам их солдатам, если они станут допрашивать меня. Я не трус. Я - чеченец. Так рассуждал каждый и это следовало иметь в виду.
Солдаты двигались по обеим сторонам улицы. Ведущий группы смотрел вперед, остальные наблюдали за противоположными сторонами улицы, стараясь не пропустить ни малейшего признака опасности.
При осмотре одного из дворов на нас бросились две кавказские овчарки. Пришлось их пристрелить.
Я увидел двоих женщин и пятерых солдат, которые громко спорили и кричали. Бойцы держали в руках уток, а женщины наскакивали на них. Одна ухватилась за шею утки и тянула к себе, пиная солдата ногой, но с близкого расстояния, так как отойти подальше не позволяла короткая шея птицы. Резко взмахнув, Захарин ударил женщину по лицу, и она упала. Свернув птицам головы, бойцы бросились догонять остальных.
Это село чем-то тревожило меня, пока я был там, однако когда мы ушли из него, тревога, как ни странно, только усилилась. Я не сумел уловить настроения чеченцев, которое осознал только после ухода. Они не просто держались с нами враждебно и даже презрительно, они были слишком спокойны, слишком уверены в себе, как будто знали что-то такое, чего я не знал. Они словно ожидали нашего прихода, ожидали вопросов и даже отрепетировали ответы. Они встретили солдат слишком уверенно и невозмутимо.
Мы шли уже около двух часов, останавливаясь только для того, чтобы прислушаться или замереть на время.
Я часто подавал знак и все сразу же останавливались, пригибаясь к земле. Я смотрел на карту, поднимал четыре пальца и показывал новое направление движения.
Мы вышли к одному из сел полностью разрушенному войсками.
Рассредоточившись, разведрота осторожно продвигалась вдоль "зеленки", садов и огородов. Слышался лишь мерный шорох шагов. Местность до самого села была открытой. Раньше здесь возделывали землю, но сейчас никто не работал, все словно вымерло. "Чехи" вряд ли попытались бы напасть днем на хорошо просматриваемой дороге. И все же охранение двигалось далеко впереди.
Мы шли мимо полностью разрушенных домов.
- Здорово поработали славяне, - сказал Логинов.
На окраине села я остановился, послав вперед разведывательный дозор. Мы слишком долго находились на открытом пространстве и это могло плохо закончиться, но впереди все по-прежнему было спокойно.
Я опять посмотрел на часы. Еще пять минут. Пора подниматься и идти дальше. Я встал и что-то заставило меня насторожиться. Неожиданно охватило ощущение, которое единственное помогало уцелеть на этой войне - ощущение опасности.
Вдруг из-за дома в сотне метров впереди от меня раздалась оглушающая пулеметная очередь. Я бросился на землю и укрылся в беспорядочно наваленных ветках деревьев. В голове застучало. Перед глазами поплыли синие, красные круги. Придя через несколько секунд в себя, я увидел распластавшегося рядом Филипченко с обезумевшими от страха глазами и широко открытым ртом. Я кивнул ему головой и начал отползать от пулемета вправо. На руки, голову и спину непрерывно падали срезанные пулями ветки и листья.
Внезапное нападение "бородатых" застало нас врасплох. "Чехи" атаковали с такой скоростью, что у меня не было времени организовать оборону. Кто-то закричал. Надо мной просвистели пули и врезались в грудь солдата, бегущего с "мухой". Не издав ни звука, он упал на землю, потом перевернулся на живот, подтянул к себе гранатомет и выстрелил в сторону пулемета. Не попал.
В идущей впереди группе были только срочники с самой заурядной подготовкой. Они отреагировали на очереди боевиков, как гражданские. Просто замерли на месте. Замешательство и страх отключили разум, парализовали руки и ноги.
Казалось, что "чехи" появлялись ниоткуда. Я видел, как начинали умирать мои солдаты - один за другим. Некоторые бросались бежать, но это не могло их спасти. Лишь двое, кинувшись на землю, пытались отстреливаться.
Я знал, что попав в засаду самые большие потери происходят в первые несколько секунд и минут боя. Мы получили удар с той стороны, откуда не ожидали. Началась паника. Одни солдаты метались, другие, наоборот, остановились. Я пытался что-то сделать, но мои попытки оказывались бесполезны. Теперь каждый старался выжить в одиночку.
Пулеметчик боевиков стрелял длинными очередями, и я подумал, что "чехи" очень уверены в себе, если так неэкономно расходуют патроны. Обычно они стреляли короткими очередями и не бросались патронами зря.
Раздавались взрывы, солдаты падали на землю, прятались за деревьями, столбами, вжимались в любую неровность дороги. С большим трудом я пытался понять, что происходило вокруг. В полуоглушенном состоянии это было не легко. Непонятно как, но мне все еще удавалось оставаться живым. Один из осколков гранаты сорвал со лба лоскут кожи. Рана была неопасна, но кровь сильно заливала глаза.
После первого шока бойцы приходили в себя и уже пытались организовать плотное прикрытие с флангов.
Мне не пришлось долго ждать, пока кровь из ссадины на лбу запеклась и рана перестала кровоточить.
Времени размышлять не было. Я все время находился в движении. самое главное в бою - чтобы противник никогда не мог точно понять, где я нахожусь. Меня могли спасти только внезапность и скорость.
На этой войне солдаты слишком быстро приучались к потерям. Они видели, как умирали убитые и раненые. Первое, что каждый солдат должен был усвоить: сохранить жизнь и победить противника легче, сделав бросок вперед на пятьдесят метров, чем укрывшись за большим камнем.
Я послал пятерых бойцов в обход позиций боевиков. Больше я их никогда не видел.
Я посылал "срочников" в самые опасные места. Незачем самому играть с судьбой.
На открытом пространстве я был слишком удобной мишенью для снайпера. Нужно было возвращаться в село. Заняв позицию рядом со стеной, я видел "чехов", которые спешили закончить свою операцию.
Нам в тыл уже зашла группа боевиков и, судя по плотности огня, не меньше двух десятков. Держась в стороне от линии обстрела, я бросил за стену гранату, потом еще одну. И побежал, даже не дождавшись, пока перестанут свистеть осколки. Для того, чтобы спастись, приходилось рисковать. Мне было необходимо добраться до запущенного сада, густо заросшего "зеленкой" .
Пригибаясь, я побежал к кустам, стреляя на ходу, потом упал за кучу щебня. Еще пара домов и я мог достичь своей цели, но "чехи" очень старались этому помешать.
Я прыгнул за стену. Пули срикошетили и, взвизгнув, ушли вглубь сада. Я увидел бегущего ко мне Дутлова. Было похоже, что он просто не обращал внимания на пули, свистевшие вокруг. От страха у него помутнелся разум. Он вообразил, что только я могу дать ему шанс спастись. Срочники всегда надеялись на кого-то, но только не на себя.
- Не путайся под ногами! - крикнул я солдату, отталкивая его в сторону и стреляя из автомата, поводя стволом вокруг себя. Дутлов в это время торопливо перезаряжал свой автомат.
Прикрываясь огнем срочника, я повернулся и побежал, петляя, по кустам. Пролез сквозь изгородь и остановился. Ощупал голову и опять ощутил теплую, липкую кровь. Я заметил краем глаза какое-то движение и бросился на землю. Сквозь переплетения ветвей я увидел крадущегося бородача. он вертел головой из стороны в сторону, держа автомат наготове. Я указал на него Дутлову и, тщательно прицелившись, медленно нажал на спусковой крючок. Очередь в грудь почти оторвала боевика от земли, словно подпрыгнув, он упал на спину.
Взвод Колонина, шедший в боковом дозоре избежал неожиданного нападения и теперь пытался опрокинуть "чехов" с фланга, но сделать это оказалось непросто. Небольшие группы боевиков были рассредоточены по всему селу, и каждая контролировала свой, пристрелянный участок.
Выдвинувшийся вперед в минуты атаки взвод Колонина был вынужден залечь, неся потери. Чтобы стрелять через головы прижатых к земле бойцов, надо было перейти на новые позиции. Боевики заметили передвижение и открыли огонь из гранатометов, охватывая полукольцом с левой стороны.
- Прежде мне удавалось верить сказкам о том, как мы побеждаем в Чечне, - сказал Дутлов.
Прячась за каменной стеной, мы добежали до кирпичного дома и сквозь дыру залезли внутрь. Совсем рядом раздалась очередь. Мы затаились по обе стороны оконного проема.
- Все под контролем, - сказал я.
Обрадованный возможностью уцелеть, солдат сделал шаг ко мне, и в ту же секунду от головы Дутлова во все стороны полетели куски мяса, ошметки мозга, обломки костей вперемешку с кровью. Удар пули отбросил солдата к стене. Его тело дернулось и замерло без движения. мне так и не удалось сделать из него хорошего разведчика.
Я проскочил по ближайшему проходу и выбежал наружу. Двигаться через улицу было опасно, и я пошел вдоль ограды через сад.
Казалось, что выстрелы сдвигались куда-то в сторону. Я шел и шел вдоль забора, а он все не кончался. Дойдя до небольшой калитки, я остановился и медленно выглянул на улицу. У дома напротив валялись два человека.
Я осторожно приблизился к двум лежащим на земле телам. "Чехи" были мертвы. У каждого в голове было по маленькой ране. Я торопливо обыскал карманы обоих, но они уже были пусты. Кто-то сделал это раньше меня.
Я прошел через развалины дома и, стараясь не высовываться, осмотрелся. Что-то шевельнулось в тени разрушенных стен, и я разглядел человека, прицеливающегося из снайперской винтовки. Секундой позже я увидел цель боевика - несколько солдат пробирались через разрушенный дом.
У меня было слишком мало времени для тщательного прицеливания. Я вскинул автомат и, жестко прижав его к стене, выстрелил. Попал. Мне представилось, как пули пробивают мышцы и дробят на своем пути кости.
Моя очередь заставила солдат броситься на землю, но увидев меня, они поднялись, и мы двинулись навстречу друг другу. Появилось еще несколько бойцов, вообразивших, что вместе они представляют собой значительную силу.
Близко и оглушительно раздался взрыв, больно ударив воздухом по барабанным перепонкам. Сквозь взвившееся пылевое облако я увидел, как Карпенко вдруг резко разогнулся, схватившись за грудь и с перекошенным лицом упал на спину. Камуфляж быстро пропитывался кровью. Я вытащил из нарукавного кармана аптечку и вколол ему «промедол». Затем попытался остановить кровь индивидуальным пакетом.
Солдаты палили во все стороны, не видя боевиков, а "чехи" спокойно расстреливали нас с безопасных позиций.
Взрывом гранаты Логинову разорвало левый бок и оторвало руку. Из обрывков вен хлестала кровь. Солдат повалился на спину и затих. Я уверен, что он не успел ничего почувствовать. Не успел даже сообразить, что умер. Все произошло слишком быстро. Разобрав магазины убитого, мы двинулись дальше.
Мы наткнулись на группу боевиков, прочесывающих дома. "Чехи" лучше нас ориентировались в развалинах. Я не сомневался, что прежде они жили в этом селе. Не следовало позволять жителям покидать свои дома, когда их обрабатывала авиация и артиллерия.
Я пробирался вперед от стены к стене, изредка простреливая короткими очередями опасные места.
Мы опять попытались занять прочную позицию в одном из домов и оказались под огнем пулемета, который держал нас на месте.
Я увидел Баланова, державшегося обеими руками за голову. Похоже, что он был контужен.
- Безумие! - кричал он. - Война - это безумие. Нас обязательно уничтожат.
Взрыв потряс дом, и взрывная волна бросила меня по узкому коридору. Поднимаясь, я увидел Баланова, опирающегося о стену. Его единственный уцелевший глаз удивленно моргал, осматривая руку с оторванной кистью.
- Я не могу поверить, что все это происходит со мной, -сказал он.
По его подбородку потекла кровь, и солдат замер, откинув назад голову.
Что-то гремело и падало. Пахнуло дымом и послышался треск. Я начал задыхаться, дым ел глаза.
Я услышал очередь и вслед за нею треск разбивающейся у меня над головой штукатурки. Я знал, что следующие пули войдут мне в спину. Но одновременно с очередью раздался громкий крик и, оглянувшись, я увидел Баранова, который аккуратно отрезал "бородачу" левое ухо, стараясь не запачкаться кровью, хлеставшей из раны на шее.
Граната взорвалась в соседней комнате, и меня ударило взрывной волной. Я поплыл в пустоту, неожиданно открывшуюся под ногами.
Очнулся оттого, что кто-то тормошил меня за плечи и бил по щекам. Когда я открыл глаза и начал подниматься, хватаясь руками за стену, Емельянов выпрямился и вытер рукавом лицо. Я встал, чувствуя тошноту, во рту было солоно, в голове шумело. Емельянов что-то сказал, но я ничего не услышал и показал на уши.
- Надо уходить! - крикнул сержант, но о том, что он произнес, я догадался лишь по жесту руки.
В бою шансов выжить ничтожно мало. Мне просто повезло больше, чем остальным.
Неожиданно я услышал несколько очередей крупнокалиберного пулемета.
Мое спасение от смерти было случайностью. Задержка бронеколонны на несколько минут могла оказаться непоправимой. Я продолжал лежать за стеной и поднялся лишь тогда, когда начал различать голоса солдат, бежавших рядом с БТР.
Перебегая через улицу, я наткнулся на мертвого солдата. Взрывом у Борзенко было сильно изуродовано лицо. Оторванная рука лежала неподолеку. Я обходил труп, нога у меня скользнула, ударившись о стену, я потерял равновесие и упал в лужу загустевшей крови. Вскочил и начал стрелять в лужу. Я хотел убить эту кровь. Пути проскальзывали сквозь кровавое месиво и уходили в землю.
Подъехавшие "коробочки" открыли подавляющий огонь и "чехи" отступили. Я ждал и надеялся, что это произойдет и не торопился с преследованием.
Мы нашли Столярова, который в течение двух часов прижимал зубами артерию на своей руке, чтобы не истечь кровью.
Уцелевшие разведчики сидели, прислонившись к стенам домов. Большинство были ранены, на всех пятна крови. Не было ни одного, у кого не сдали нервы. Оставшиеся в живых ни на что не годились несколько дней.
Среди трупов солдат лежали оторванные руки и ноги, неизвестно кому принадлежащие. Кто-то из бойцов принес оторванную кисть чьей-то руки и бросил ее в общую кучу.
Мотострелки приволокли за ноги молодого русоволосого боевика. Его руки были связаны за спиной, нога ниже колена была раздроблена пулей.
Угрожая ему "стечкиным", я пытался узнать, кто напал на нас и откуда был известен наш маршрут. Боевик молчал. Я несколько раз пнул его раздробленную ногу. Из раны показались острые обломки костей. Но хохол, лицо которого исказилось от боли, по-прежнему молчал. Коротко размахнувшись, я ударил его кулаком по лицу, и когда он опрокинулся на спину, несколько раз выстрелил в голову.
Я потерял контроль над собой. Я бил ногами и стрелял в уже мертвое тело, превращая в кровавое месиво. Ножом попытался отрезать голову, но ничего не получилось. Тогда я взял гранату и вбил ее в открытый рот. Меня оттащили. Я не смотрел во что превратилось тело. Мне это стало не интересно.
Впервые глядя на трупы только что убитых славян, воевавших на стороне боевиков, я чувствовал скорее удивление, чем потрясение. Но уже через полчаса ощущал себя так, будто ничего особенного не произошло.
Я убивал пленных боевиков только потому, что живые они снижали "счет вражеских черепов". Я уже перестал не только обдумывть что бы то ни было, но и думать вообще. Война не могла предложить мне ничего, кроме крови, слез и пота. Я уже не думал о победах и пытался предотвратить полное поражение. Подводя итоги дня, я научился замечать положительные результаты и игнорировать неудачи. Мы победили в этом бою, но я знал, что мой бой еще не закончен.

6

Вышли на поиск в район села Карамаш. Выход разведгрупп - это будни разведроты. Мы двигались по маршруту и стремясь к встрече с боевиками и избегая их обнаружения. Так было всегда.
Утренняя недолгая прохлада вызывала дрожь. Не было еще и шести часов утра. Такое раннее время, как обычно, оказывало на бойцов гнетущее действие. Впереди их ожидал слишком долгий день, полный опасностей.
- Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас был убит в первом же бою, - сказал я "срочникам", для которых это была первая боевая операция.
День оказался очень жарким. В знойном воздухе не ощущалось ни одного дуновения ветра. Мы шли по одному из маршрутов в районе, в котором поиск происходил регулярно. Труднодоступный хребет, весь заросший густой "зеленкой". Старались обнаружить следы прохождения боевиков.
В полдень мы подошли к самому гребню высоты 1517. Подъем был крутой и трудный. Бойцы карабкались на склон изо всех сил. У меня от напряжения дрожали колени. Чтобы облегчить движение, пришлось идти зигзагами, часто останавливаться. Когда взобрались на вершину, был дан часовой отдых.
Несколько минут я осматривался вокруг ни о чем не думая. Я весь словно превратился в глаза и уши, но не заметил никаких признаков движения в "зеленке". Если кто-то и двигался, то различить это в сплошных зарослях, от которых рябило в глазах, было почти невозможно.
- Что-то уж слишком тихо вокруг, - сказал Велихов.
- Сплюнь, - ответил я.
Меньше всего мне хотелось, чтобы эту тишину нарушили выстрелы. Я не слышал никаких звуков, кроме шелеста травы.
Большинство солдат сбросили рюкзаки и разлеглись на траве. Было заметно, что на этом месте останавливались раньше. Трава была примята, валялись пустые сигаретные пачки, окурки, несколько консервных банок. Останавливаться здесь не следовало. Обычно боевики минировали места возможных стоянок поисковых групп.
Где-то далеко что-то загрохотало - то ли взрывы, то ли гром надвигающейся грозы. Определить было невозможно. Я поднял голову и увидел, что бойцы тоже прислушиваются. Их руки - с ложками и консервными банками застыли у ртов.
- Жарко? - спросил я у Сухорукова.
- Жарко, - ответил он и облизнул губы языком. Его лицо было мокрым от пота.
- Все будет хорошо, - сказал я. - Постарайся меньше думать. Просто делай то, что должен делать.
Было невозможно объяснить необстрелянному солдату, что такое война. Об этом можно узнать только пытаясь выжить в бою.
После отдыха мы двинулись дальше. попали в густые заросли и шли очень медленно. Ребята действовали отлично. Они знали, что делают, пока вокруг было все тихо.
Жара стояла невыносимая. Даже в тени нельзя было найти прохлады. отдохнув немного на склоне, мы стали спускаться к ручью на восток. Бойцы шли молча.
Пройдя через невысокий хребет, мы попали в долину, поросшую густым лесом. Русло высохшего ручья пересекало ее поперек. Я пошел со своей группой вдоль отмели направо, а Велихов - налево.
Я поскользнулся и упал, больно ударив колено о камень. Я со стоном опустился на землю и долго тер больное место. Не повезло. Еще предстояло идти несколько часов.
На краю склона остановились и прислушались. Выдохнув и задержав дыхание, я поначалу слышал только стук собственного сердца. Потом стал различать шорохи листьев. я не видел природы, для меня существовала только местность, пригодная для атаки или обороны.
На втором перевале через сопку тропинка разделилась на две. Одна пошла вправо, другая - вверх по склону. Первая показалась малохоженной. Мы двинулись по второй.
Солнце слепило глаза и щеки начали болеть от непрерывного прищуривания. Мы поднимались по склону холма. Деревья поредели, сменились кустарником. Шли осторожно, останавливаясь и осматривая местность впереди.
Чем дальше продвигались, тем хуже становилась тропа. Долина сузилась и стала походить на ущелье. Приходилось карабкаться на крутой склон и хвататься руками за корни деревьев. От жесткой почвы под ногами у меня начали болеть подошвы ступней.
Мы шли через заросли горелого леса. Это было очень сложно. Стволы деревьев с заостренными сучками лежали на земле в беспорядке. В густой траве их не было видно, и поэтому солдаты часто спотыкались и падали. Сучья рвали одежду, царапали руки.
Вернулась разведгруппа. Мы попали в овраги.
- Пройти невозможно, - сказал Лагутин.
- Невесело, - ответил я.
- Лучше вернуться. Здесь пахнет засадой.
Мы разделились на две группы. И когда одна пересекала открытое пространство, другая обеспечивала прикрытие.
Когда вышли из зоны поиска, с меня спало напряжение ожидания встречи с боевиками. Я двигался автоматически и ненавидел своих бойцов за то, что они были моложе и выносливее меня.
Когда подошли к блок-посту, солдаты начали вдруг хохотать. Все. Без всякой причины. У меня усталость сковала все мышцы тела, вызывая чувство безразличия к происходящему.
Через час мы пришли в расположение третьего батальона и после короткого отдыха двинулись по узкой тропе, ведущей к первому батальону.

7

Я спал чутким, беспокойным сном и был весь в поту. Я чувствовал себя скверно. нервы были настолько напряжены, что когда кто-то вошел в палатку, я сразу решил: пора воевать. Но это оказался вызов на инструктивное совещание.
Меня ожидал плохой день. Ошибиться было невозможно. Все дни были плохие.
В Чечне оказалось совсем не так, как я ожидал или хотел. Ведь если бы здесь было уютно и красиво, меня бы сюда не послали. Оставалось только не унывать и улыбаться. Будь в Чечне красиво и уютно, сюда бы приезжали те, кто делает политику.
Я не выслуживался, не лебезил перед непосредственным начальником и не требовал длительного артиллерийского обстрела, перед тем, как начать зачистку какого-нибудь села.
В 9.00 начали движение колонны бензовозов, заправщиков, которую мы сопровождали до Артын-Юрта. До места доехали без приключений в 12.00. Через 30 минут повернули обратно в полк.
Первыми шли два танка, за ними БТРы. Не доезжая 5-6 километров до Нишара, первый танк подорвался. Были повреждены катки. Сразу после взрыва мы были обстреляны из "зеленки" с расстояния один километр. Обстрел начался неожиданно, но через 20 минут все кончилось. Танкисты с подорванного танка были сильно контужены и с трудом понимали, когда к ним обращались. Механик-водитель пострадал больше всех. Фугасом у него были раздроблены ноги. Поврежденный танк подцепили к другому, поврежденную гусеницу - к БТРу и двинулись дальше.
Когда мы проезжали мимо одного из сел, я услышал очередь, раздавшуюся за спиной и обернулся:
- Кто стрелял?
- Я, - ответил Слепцов, еще держа автомат у плеча.
- Здесь нет боевиков, - сказал я.
- Как будто мы воюем только с боевиками, - ответил сержант.
Я чувствовал, что должен возразить, но так и не смог найти нужные слова.
Солдаты уже не делали различия между боевиками и мирным населением, потому что их невозможно было отличить друг от друга.
Часто в федеральные войска стреляли из вполне мирных сел и никто не мог понять, чьи это выстрелы. Приходилось сжигать дома, из которых, как мы предполагали, стреляли "чехи". Иногда там находилось несколько жителей.
- Убивайте их, - говорил лейтенант Одинцов. - Я не хочу, чтобы кто-нибудь остался живым.
БТР опять нес нас мимо какого-то села. Вдруг машину неожиданно бросило влево. Я почувствовал крутой поворот, в этот момент будто что-то толкнуло меня вперед. Падая, я услышал выстрелы и понял, что стреляют с холма рядом с селом.
Машина резко со скрипом и скрежетом затормозила и съехала в канаву. Солдаты спрыгивали на землю и открывали огонь по "зеленке".
- Уходите в разные стороны, - крикнул я. - И не высовывайтесь из канавы.
БТР ударил длинной очередью. Заныли от боли ушные перепонки. Грохот крупнокалиберного пулемета оглушил. Вылез весь экипаж, кроме стрелка и, прикрываясь броней от свистящих в воздухе пуль, открыли автоматный огонь по домам, в которых укрепились боевики.
Солдат сопровождения, дремавших в кузове грузовика, очереди и разрывы гранат застали врасплох. Срочники выпрыгивали на дорогу, но укрыться было негде - со всех сторон летели пули. Один из бойцов, державший в руках гранотомет, пытался выйти из-под обстрела первым. но очереди заставили его залечь, остановиться и боевики легко изрешитили неподвижную цель. Среди разбегавшихся солдат начали взрываться гранаты. Кто-то пытался отстреливаться. Боевиков не было видно, а мотострелки оказались перед "чехами" как на ладони.
Из дома напротив нас раздался хлопок гранатомета, и граната ударила в трак, укрепленный на броне танка. Кумулятивный снаряд пробил только трак и отлетел в сторону. Танк развернул башню и в упор выстрелил по дому, в котором находился гранатометчик. снаряд насквозь пробил дом и взорвался во дворе.
Неожиданно замолчал пулемет БТР, и я полез в его башню. В машине стоял полумрак, были опущены щитки на лобовые стекла, предохраняя от пуль снайперов. Я начал водить прицелом по домам, определяя откуда стреляли "чехи". Неподвижное тело стрелка пришлось оттолкнуть в сторону.
Стрельба по колонне не прекращалась, а еще больше усиливалась. В нашу сторону летели трассеры из дома, что стоял вверх по улице метров за двести. Я ударил по окнам длинной очередью. Вдруг передо мной в пяти метрах разорвалась граната. По мне начали пристреливаться "чехи". Я искал прицелом место, где мог прятаться гранатометчик. И я увидел его по вспышке и пыли, которая поднялась за его спиной. Выстрелил в него. И в этот момент, в правый борт, чуть выше боеукладки, ударила граната. Внутри все заволокло дымом. Под ногами завибрировал пол машины, давлением откинуло верхние люки. Боль становилась невыносимой с каждым ударом пульса. Каждый удар пульса был похож на удар по голове.
Я открыл правый боковой люк и, высунув наружу голову, осмотрелся. Ногами вперед вылез из БТРа. Боковые люки в 60-х расположены неудобно, - высоко, поэтому приходилось сначала нащупывать ногами землю, подставляя спину под пули, а потом уже вылезать.
Десяток бойцов окружали небольшой дом, из которого нас обстреливали. Я побежал в их сторону, на ходу заряжая автомат.
Свист пуль снова заставил залечь. Рядом со мной лежал солдат. Я толкнул его, окликнул. Ответа не было. Постучал по каске. Голова свесилась набок, и я увидел искаженное лицо мертвеца. Я бросился вперед, споткнулся о другой труп и полетел в канаву, заполненную досками.
Я чувствовал себя отвратительно. Казалось, что тошнотворная боль охватила все тело. Втягивая кровь через разбитый нос, я поднял автомат двумя руками и открыл огонь.
Я решил пробиваться обратно к колонне, но увидев впереди группу бегущих боевиков, бросился в первый попавшийся закоулок, пробежал по нему до поворота и увидел, что оказался в тупике. Пришлось перелезать через забор, рискуя подставиться под случайную пулю.
Пробегая через сад, я увидел несколько солдат, отходящих вглубь села. Старательно пригибаясь к земле, я двинулся в их сторону короткими перебежками.
Над землей стоял удушливый дым, было нестерпимо жарко, со всех сторон раздавались звуки боя.
Сзади кто-то застонал, и я оглянулся. Лагутин сидел у стены, раненый в грудь. Он с трудом вытирал запекшиеся губы грязной, запачканной кровью рукой и хотел встать, но закашлялся, и на губах появилась розовая пена. Он задохнулся.
Я стрелял до тех пор, пока с удивлением не понял, что израсходовал весь магазин. Кто-то пронзительно закричал от боли визгливым голосом. Я выхватил из "лифчика" новый рожок, но в тот же момент уронил его. Нагнувшись, я начал шарить по земле руками, но магазина не было, он словно исчез.
В ушах стоял непрерывный звон. Способность видеть и слышать восстанавливалась медленно. Ощущения были неустойчивыми, в глазах мелькали какие-то полосы. Едкий дым вызывал обильные слезы, чувство тошноты. Руки дрожали так, что я едва сумел протереть лицо и глаза. Но самое главное было то, что я все еще оставался жив.
Мимо меня, стреляя на ходу, пробежали два солдата. В следующий момент прямо под ними раздался взрыв с ослепительной вспышкой и солдат не стало. Вместо них я увидел бесформенную груду раздробленных костей, внутренностей и окровавленной формы. Из этого кровавого месива, как бы подзывая меня к себе, торчала конвульсивно дергавшаяся обнаженная рука.
Я тут же увидел несколько бегущих боевиков и уже начинало казаться, что они способны выскочить из любого укрытия. Я не слышал выстрелов. Может быть, я был нужен им живым. Я бросился в сторону и, пригибаясь к земле, побежал вдоль какого-то забора. на какое-то мгновенье я забыл, что происходит и почему. Это был бег в никуда.
Вдруг оказалось, что я все еще бежал, ботинки шлепали по пыли. Рывками я неудержимо двигался вперед, точно в конвульсиях дергая ногами. Мне было необходимо выйти из боя. Это желание поглощало все мои мысли и делало нечувствительным ко всему остальному. Я бежал спотыкаясь до тех пор, пока не заплелись ноги, и я грохнулся на землю, пополз и потерял сознание.
Неожиданно очередь прозвучала в моей голове, и я очнулся.
Оба "полосатых" застыли на месте, опустили пониже удлиненные носы и сделали первый залп ракетами. Одновременно грохнули четыре управляемые ракеты. затем машины пошли над селом, виляя юзом, и с каждой до земли стелилось пять-шесть огненных дорожек.
Подошедшие на помощь мотострелки подбирали трупы солдат с перерезанным горлом. Я видел все трупы, роме одного - который мне не суждено увидеть.
Уже при подходе к "коробочкам" нас снова обстреляли. Одному из солдат пробило руку, и она повисла, как мертвая.
Я опустился на сиденье и попробовал заснуть, но вздремнуть так и не удалось. Мое тело нуждалось в отдыхе, но ощущение опасности протестовало против сна. Я погрузился в полудремотное состояние.
Не многим повезет выбраться отсюда живыми. Нас прислали на убой. Не в том дело, как попадешь в Чечню, а в том, как выберешься из нее. В прессе и по телевидению картины войны не соответствовали реальности. В Чечне было хуже, чем в самом страшном аду, о котором только мечтают черти. Мое положение казалось мне совсем безнадежным. Я все чаще ощущал, что останусь здесь навсегда. Уверенность была настолько сильной, что становилось страшно.
Я опять почувствовал, что что-то происходило не так. Война - свидетельство кризиса не только в России. Я оказался слишком стар для этой войны.

8

Сегодня утром около Ката-Юрта были убиты два моих друга, когда на их колонну напал из засады отряд боевиков. Прибывшие в район засады подкрепления обнаружили сгоревшие «коробочки» и сгоревшие трупы.
От судьбы никуда не уйдешь.
Сразу после сообщения я вылетел к месту нападения на «вертушке».
Повсюду валялись тела убитых солдат. Их лица были изувечены до неузнаваемости, у многих выколоты глаза, оторваны руки и ноги, вспороты животы, вырезаны сердца. Тела многих обуглены.
Убийство солдат продолжалось слишком долго. Убивали основательно, систематически. Прежде я не видел ничего подобного.
В 19.30 наша рота вышла на «чистку» в село Карамаш.
В колонне по одному рота шла на север. В полной тишине лишь иногда слышался треск сломанной ветки под ногой. Жара спала и это не могло не радовать.
Я оглянулся на солдат. Против обыкновения, я был ими почти доволен. Может быть, лишь потому, что идти было не сложно. Всегда находилось слишком много причин, влияющих на мое отношение к происходящему. Может быть, во мне опять загорелся огонек мести за друзей. Но данные инструктажа говорили о том, что сегодняшний рейд формальный, и я должен был подтвердить, что в районе нет боевиков и мирная жизнь села уже наладилась. Сегодня в Карамаш привезли гуманитарную помощь, а завтра придем мы.
Мне с самого начала не нравилась эта операция – и не столько сама по себе, сколько из-за того, во что она могла превратиться. Мне надоело шататься по району, не обнаруживая противника и не желая его обнаруживать. Я не сомневался, что и эта операция сводилась к уклонению от встречи с противником под видом его поисков.
Идущий впереди солдат крикнул : «Под ноги!», предупреждая двигающихся следом об опасности. Этот возглас один за другим повторили все. И каждый осторожно перешагивал консервную банку, валявшуюся на тропинке. В любом случае было правильнее не прикасаться к ней.
Осмотрев окрестные сопки, я не обнаружил ничего подозрительного. Но наше положение нельзя было назвать безопасным. «Чехи» умели маскироваться.
Нам предстояло пройти через село, которое брали штурмом, предварительно неделю обрабатывая авиацией и артиллерией. Теперь все жители ушли из него. Я решил заночевать в селе, что было бы безопаснее, чем в лесу. Но появлялась угроза, что по нам ударят свои. Время от времени артиллерия била по местам возможных расположений боевиков. Артиллерийский огонь велся обычно всплепую.
В полночь вперед пошли пятеро разведчиков во главе с лейтенантом Каменевым. За ними на расстоянии двинулась рота. Лесом мы подошли к селу на полсотни метров и остановились. Мы ждали возвращения передового дозора полчаса. Все было тихо.
Лес закончился неожиданно. Я только что обходил густые заросли, и вдруг передо мной открылись развалины, освященные лунным светом. Не было ни одного целого дома. Село окружили тройным кольцом войск и бомбили, никого не выпуская.
Мы вошли в село. Все его дома были заброшены и превратились в руины. Когда мы проходили по пустым улицам, мне показалось, что я ощущаю еле различимый трупный запах. В разной степени этот запах ощущался на территории всей Чечни.
Разрушенное село было похоже на скелет умершего животного. Рухнувшие своды, огрызки домов и груды обломков. «Веселые» истирали дома до земли.
В этом селе не было ничего, кроме развалин. Я знал, что федеральные войска входили сюда не однажды и взрывали убежища и ходы сообщений. Это продолжалось постоянно. Каждый раз проходя мимо, бойцы что-нибудь взрывали.
Место было опасное, сплошь мины, и солдаты, прежде чем расположиться, тщательно проверяли любую, якобы безопасную площадку вокруг ночлега. Было непонятно, откуда «чехи» узнавали о местах наших остановок. Может быть, они, как и мы, просто минировали любую выгодную для обороны позицию.
Мы разместились в брошенном доме, стеля плащ-палатки прямо на битое стекло и обломки кирпичей. Когда расположились поужинать, на нас спикировали два «полосатых». Неизвестно почему, но село не обстреляли.
Поднявшись утром, шли без перерыва около двух часов. Несколько раз переходили ручьи и солдаты на ходу черпали воду ладонями, опрокидывая ее на лицо. Все знали о том, какое задание получено и повода для волнений не было. Настала одна из тех спокойных минут, когда прежние страхи забылись и, одурманенные жарой и однообразием, солдаты впали в забытье. И тут нас обстреляли.
Обстрела никто не ожидал и вся рота попрыгала под откос, прячась от взрывов. Вжимаясь головой в землю, я кричал солдатам, чтобы прикрывали радиста.
Мины шлепнулись недалеко от начала колонны. Я чувствовал, что это не засада. Засада выдает себя залпом из автоматического оружия: несколько выстрелов из миномета – это только бессмысленное предупреждение противника, обесценивающее всю операцию.
Нападение было организовано безграмотно, и это нас спасло. «Чехи» напали слишком рано. Они открыли огонь, когда в зону поражения вошло лишь головное охранение, и поэтому вскоре сами попали под фланговый огонь бокового охранения. Бой был коротким и через пятнадцать минут выстрелы стихли.
Минометный расчет, открывший по нам огонь состоял из старика и двух молодых ребят. Молодые были убиты, а старик только ранен. Он лежал, мертвой хваткой держа автомат с пустым магазином, который солдаты с трудом отняли у него. Кровавые пятна темнели на левом боку рубахи.
- Кто ты? – спросил я.
- Солдат, - с трудом ответил старик, кашляя и сплевывая кровь.
- А где остальные?
- Ушли. Ты думал, что окружил нас. Но мы на родной земле.
- Бежали, значит.
- Почему бежали? Вон дорога на Грозный, - чеченец показал в правую сторону. – Еще будем сражаться.
- А тебя бросили?
- Почему бросили? – старик опять ответил вопросом на вопрос. – Я старый. Зачем меня тащить?
- Чего же ты вцепился в автомат, если старый?
На лице раненого появилось подобие улыбки:
- Я его взял давно у Ивана. Он вчера хорошо послужил.
«Чечен» сидел на земле, опершись спиной о ствол дерева. Я почувствовал, как от возбуждения и прилива крови застучало в голове. От напряжения у меня пересохло во рту и горле. Я вскинул автомат, и в тот же миг раздался выстрел, и на лбу появилось темное кровавое пятно. Старик наклонился сначала вперед, а потом безжизненно повалился на левый бок. Я не сводил взгляда с убитого почти целую минуту. Биение сердца стало утихать, напряжение ослабло, сухости во рту и горле я больше не чувствовал. Неожиданно я понял, что какая-то частица моего мозга постоянно занята мыслью об убийстве.
Я убивал не для того, чтобы произвести впечатление на солдат. Простоя чувствовал, что так будет правильно. И еще потому, что мне нравилось убивать.
Нас пытались остановить, может быть, задержать на какое-то время, и я боялся понять зачем.
Я просил у командования остановить рейд и подтянуть подкрепления. Но там никогда не прислушиваются. Вперед и только вперед, а на помощь «полосатые» привезут группу прикрытия.
- Мы не самоубийцы! – кричал я в радиостанцию.
- Выполняйте приказ.
Надо было выполнять. Шли осторожно. Часто останавливались, осматривались. Все было спокойно.
Я заставлял себя двигаться вперед. Происшедшее было только началом. Боевики уже знали о нашем продвижении. Меня не удивило бы то, что они знали о нем с самого начала. Старик не самый надежный заслон. Но вокруг оставалось много сел и в них много «чеченов».
Чеченскую проблему можно решить только одним путем. Всех «мирных чеченов» погрузить на корабли и вывезти в Черное море. Потом разбомбить территорию Чечни в порошок. А потом затопить корабли.
Москва пыталась контролировать потоки оружия, информацию, население. Всю территорию Чечни. Но для любого человека, находящегося на Кавказе самым очевидным было ощущение того, насколько все вышло из-под контроля в действительности. Год за годом войну называли правильной и справедливой и чуть ли не выигранной, а она все шла и шла, как прежде. Все расчеты, планы и намерения Кремля рушились и оборачивались лишь кровью.
Разведрота двигалась по тропинке с полчаса. Потом мы резко свернули вправо, в густые заросли. Пройдя метров сорок, остановились на отдых. Каждый из бойцов в очередной раз проверил оружие. В реальности предстоящего боя уже никто не сомневался. Нас ждала встреча с врагом, даже если тот и окажется без оружия.
Идти было сложно. Шли на подъем по склону, иногда попадались неглубокие, но с крутыми склонами овраги. Приходилось петлять между непролазными кустами. Изредка взглядывая на часы, я понимал, что мы опаздывали. Ноги уже не слушались, начинало болеть в висках.
Село появилось перед нами неожиданно. Взобравшись на очередной холм, мы увидели небольшую долину, в которую нам предстояло спуститься. Двигались осторожно, рассредоточено. Не дойдя метров триста до ближайших домов, остановились.
В окулярах бинокля было видно сады, изрезанные бомбардировками и обстрелами, поля в воронках и рытвинах.
Солдаты шли по узким улочкам села, время от времени поглядывая на проходящих жителей. Не поддаться страху и не открыть огонь по любой движущейся фигуре было очень сложно.
Я крепче сжал в руках автомат. На улицах было слишком много чердаков окон, откуда меня могла поразить пуля снайпера или пулеметная очередь. Мне больше нравились открытые пространства. Здесь враг находился слишком близко.
Каждый брошенный на меня чеченский взгляд казался взглядом снайпера, прикидывающим сквозь прицел, как лучше всадить в меня пулю. Священная война, бессрочный джихад.
Для того, чтобы выжить в Чечне, каждый прохожий рассматривался, как противник. Каждый незнакомый человек становился врагом.
Один из солдат остановился, чтобы проверить какой-то дом и обнаружил, что дверь закрыта на замок. Проходящая мимо женщина что-то сказала по-чеченски. Данилов посмотрел на нее и ответил:
- Придержи язык.
Затем достал гранату, выдернул чеку и, бросив в окно, побежал догонять остальных.
Солдаты продвигались по улице, как вдруг из ближайшего дома выбежал старик. Баженов, оттолкнув старика, сорвал с пояса гранату и, выдернув из нее чеку, швырнул в дверной проем. Пригибаясь, все метнулись прочь, но я успел услышать, как из дома донесся приглушенный визг младенца. Лежа на животе, я успел подумать, что за четыре секунды нельзя ничего сделать. Взрыв был оглушительным и мощным. Из дверного проема выбило клубы пыли и куски кирпича. Я бросился в дом. Одна из его стен была разворочена взрывом, и, посмотрев в пролом, я разглядел в мешанине оторванных конечностей, обрывков одежды и осколков посуды несколько тел, в лужах крови. Похоже, что это были двое детей и мать с грудным ребенком. Никто из них не шевелился.
- Что там? – спросил появившийся за моей спиной Агапов.
- Ничего, - ответил я. – Продолжать движение.
В сущности, любой из чеченцев был для нас врагом. Любой из них готов ударить по голове дубиной – достаточно повернуться спиной. То же делал бы и я на их месте. В Чечне невозможно было определить, откуда приходила смерть.
Я видел, как Кабанов тащил из дома старика. К солдату бросилась старуха, что-то крича. Он оттолкнул ее в сторону. Она упала, но снова поднялась на помощь деду. Кабанов выстрелил в нее. Старуха внезапно остановилась и медленно села в пыль, с удивлением разглядывая расползающееся кровавое пятно на своем платье.
Солдатам предоставлялось право решать самим – открывать огонь или нет, если появлялись чеченцы. Обычно принято было стрелять, если объекты пытались убежать или скрыться.
На другой стороне улицы какой-то бородач развернулся. Мне показалось, что он сделал это слишком резко и быстро стал уходить к ближайшему переулку.
- Эй ты, стоять! – крикнул я.
Идущие по улице люди шарахнулись к заборам и замерли, только бородач не остановился, а ускорил шаг. Солдаты вскинули автоматы. Чеченцы, стоящие вдоль заборов бросились на землю, а бородач побежал. Ударила короткая очередь. Мимо. Я хорошо прицелился и срезал бегущего по ногам.
Я подошел к сидящему на земле «чеху» и, присев на корточки, ткнул стволом пистолета в серое, мокрое от пота лицо.
- От тебя воняет, ублюдок, - тихо сказал я. – Ты понимаешь меня? От тебя отвратительно воняет.
Не размахиваясь, я резко ударил «чечена» рукояткой «стечкина». Темная бровь лопнула, из нее брызнула тонкая струйка крови. Она была какой-то неправдоподобно алой, похожей на краску.
- Что ты молчишь, когда с тобой разговаривает офицер? Ты понял, что я сказал? От тебя воняет.
Второй удар пришелся в висок. Чеченец обмяк и повалился на бок. Кровь заливала его лицо и, скатываясь с переносицы, падала на землю. Я приставил «стечкина» к голове и нажал на спусковой крючок. Гильзы полетели в сторону. Кровавое месиво забрызгало землю. Правая рука чеченца неестественно вывернулась, скрюченные пальцы вцепились в пыль, и он начал сучить ногами, стараясь зарыться головой в землю.
Нам постоянно объясняли, что мы должны быть вежливыми с местным населением. Быть вежливыми, быть дружелюбными и не превращать мирных жителей в жестоких боевиков. Но на войне очень сложно следовать правилам, которые естественны только для мирной жизни.
Оказавшись в подобных обстоятельствах, любой был бы вынужден поступать так же, чтобы выжить. На войне следует как можно быстрее забыть о том, что казалось естественным. Законы войны могут быть только жестоки. Смерть – естественная часть профессии любого военного. Я лишь старался добросовестно выполнить приказ.
Один из солдат держал молодую женщину за волосы, обхватив рукой горло и прижав к шее нож. Я закричал, чтобы тот отпустил ее. За юбку женщины цеплялся плачущий ребенок. Агапов посмотрел мне прямо в глаза, перерезал женщине горло и бросил ее на землю. Ребенок плакал навзрыд, уткнувшись лицом в землю, и солдат наступил на него ногой, втаптывая в землю.
Самое трудное на войне – это убивать и оставаться при этом нормальным. Каждому было за кого мстить. Все дело было в этом.
Солдаты торопливо бегали по домам, вытаскивая из них какое-то тряпье, одежду и, отобрав наиболее ценное, рассовывали по мешкам. Каждый старался урвать свой кусок от раздираемой Чечни. Солдатам, выполняющим самую грязную работу, оставались лишь крохи.
Эта монотонная, изматывающая нервы война была полна противоречий и нелепостей. В ней не было больших сражений – просто бесконечное патрулирование, «зачистки» и бомбардировки без видимого успеха и ожидаемого конца.
Я изменил маршрут нашего возвращения. Не следовало рисковать и выбирать самый короткий путь.
Тропы не было. Перейдя реку, мы начали подниматься по крутому склону, поросшему густыми зарослями. По мере подъема он становился все круче, и нам приходилось карабкаться, цепляясь за стволы и корни деревьев. В лесу было тихо и душно. Колючий кустарник обдирал руки, и я пожалел, что не пошел по дну ущелья вдоль ручья. Но безопасность всегда оказывается важнее удобства. Там мы могли столкнуться с боевиками, если они находились в ущелье. Выйдя из леса на травянистые склоны, я мог контролировать территорию сверху. Внизу все было спокойно.
За три часа изнурительного марша мы прошли всего восемь километров. Это небольшое расстояние отняло остатки сил. Все шли как на протезах, с трудом переставляя ноги, пошатываясь. Моим единственным желанием было упасть на землю и уснуть. Даже о еде не думал. Особенно выматывало то, что шли не напрямик, а зигзагами.
Склон стал круче. Деревья попадались реже. Слой почвы был тонок, сквозь него проступали камни. Идти было очень неудобно. Мне казалось, что мой вес тянет к земле вдвое сильнее обычного.
Мы поднимались по склону, и ощущение непонятного беспокойства охватывало меня все больше. Вершина холма подступала ближе, и «зеленка», покрывающая ее становилась гуще. Мне очень хотелось обойти заросли на расстоянии, но это оказалось невозможно. Засада была маловероятна, но склон по которому мы шли был единственным доступным для прохода на значительном расстоянии.
Поднялись на сопку. Разведывательный головной дозор вышел на вершину. Основный силы находились метрах в двуустах ниже. В это время и столкнулись с «чехами».
Возникла обычная неразбериха неожиданного боя, и очень долго мне не удавалось определить численность нападавших и их местонахождение. В первые минуты нас спасло лишь то, что движение роты было организовано в соответствии с боевым уставом: сказался мой страх.
Автоматные очереди били из двух точек со склона, на который мы поднимались. Бойцы рассредоточились и разделились на три группы. Боевики открыли огонь по всем группам.
Изредка в «зеленке» появлялись солдаты РГД и, оглядываясь, бежали, словно скрываясь от кого-то. По участившейся стрельбе я понял, что следом за нашими приближались «чехи».
Столкновение с боевиками было случайным. Мы наткнулись на большой отряд «чехов», отклонившись от своих обычных маршрутов. В этой проклятой Чечне не было ни одного надежного пути спасения. Головная часть группы уже почти поднялась на вершину, когда с соседней высоты по нам ударили шквальным огнем.
Я старался уйти с простреливаемого места, но не мог поднять даже головы.
- Где «муха»? – крикнул я. – Заткните этих козлов.
Я оглянулся и по разбросанным телам увидел, что убитых не много. «Срочники» опять подставились первыми. В бою они годились только на то, чтобы выявлять огневые точки противника. Редко кто успевал научиться действовать в бою. Жизни этих ребят на совести тех, кто компенсировал ими потери моей роты.
Я казался себе беззащитным. «Зеленка» вокруг стала сближаться, сдавливать роту. И возникло мгновенное чувство: кинуться за подмогой, выйти на связь с полком.
Боец с рацией лежал неподалеку. При первых выстрелах он попытался уйти как можно дальше с линии обстрела, но ему это не удалось. Я подполз к нему и снял с убитого рацию. Связался с оперативным штабом.
- Мы попали в засаду, - кричал я. – Мы попали в засаду.
- Ты уверен? – спросил дежурный.
- Да…Я уверен…Мы попали в засаду…
- Оставайтесь на месте. Мы скоро пришлем помощь.
- …Помощь нужна немедленно…
- Продержитесь?
Ко мне подполз рядовой Семенов. Я знал о нем лишь то, что он был призван из моего родного города.
- Я не хочу, чтобы все закончилось, - сказал он. – «Чехи» в любой момент могут выкинуть нас из жизни. Здесь все так непрочно.
От страха он перестал соображать. Это происходило с любым «срочником», которому удавалось избежать первых пуль. Семенов был неспособен принимать самостоятельные решения, и я приказал ему двигаться следом за мной.
Главное в бою никогда не застревать на одном месте. Все время находиться в движении. Я объяснил это Семенову парой фраз. И еще то, что своими впечатлениями лучше делиться после боя, а сейчас следует стрелять.
Я прополз мимо двух солдат, скорчившихся за деревом. Я крикнул, чтобы они стреляли, но они не пошевелились. Я поднял автомат, дважды выстрелил у них над головами и предупредил, что, если они не начнут стрелять сейчас же, оставшиеся патроны я выпущу в них. Подкрепляя слова делом, я выстрелил еще раз – в землю у их лиц. И они начали стрелять так злобно, как будто, стреляя в боевиков, на самом деле стреляли в меня. Но постепенно они вошли в ритм.
Необъяснимое ощущение, никогда не испытанное раньше, возникло на мгновенье. Я вдруг почувствовал грозящий мне выстрел, тонкую линию смерти, проведенную в лицо И за секунду до выстрела я упал на землю. И уже не чувствовал траектории пули. Смерть опять отпустила меня.
Было необходимо пробиться в «зеленку», в которой находилась основная группа бойцов. Мне удалось заметить их раньше, чем они увидели меня. В суматохе боя очень важно уметь не подставляться под пули своих.
Выбранная позиция казалась удобной, почти неприступной. Я подполз к Агапову. Его бедро было перепачкано кровью.
- Куда тебя угораздило?
Он только повел глазами и ничего не ответил. Он был слишком слаб. Я осторожно разрезал штанину. Он застонал.
- Спокойно, сейчас тебе будет легче.
Его не стошнило – это был хороший признак. Я обнажил ему бедро. На ноге была сплошная кровавая каша с осколками кости, задело сустав. Я вколол ему обезболивающее, и его глаза немного ожили. Только теперь я заметил, что и правая его рука тоже кровоточила.
Вокруг гремел бой, и мое спокойствие должно было вселить уверенность в бойцов. Только я один должен был знать, что у нас не много возможностей остаться в живых.
- Сейчас окружать начнут, - сказал Примаков то самое, о чем думал я и чего больше всего боялся.
К боевикам явно подошло подкрепление. Они обходили нас с флангов, стараясь подобраться на бросок гранаты.
Неожиданно у Агапова стал вытекать правый глаз, которым он все еще пытался посмотреть на меня. Левый уже замер, а правый словно продолжал жить отдельной от тела жизнью.
Какие-то голоса кричали около меня. Я слышал их сквозь звон в ушах. Кто-то пробегая наступил на мои раскинутые ноги, но я продолжал целиться и стрелять, не отвлекаясь. Не следовало спешить, выбрав цель. Стараясь не дышать, я сдерживал палец, нажимавший на спусковой крючок. Подобраться к нам ближе было совсем не просто.
Заглушая выстрелы послышались крики «Аллах акбар», затем раздались взрывы гранат.
- «Чехи» обходят слева! – закричал кто-то.
Некоторые из бойцов кинулись влево. Я не успел подняться, когда мне на спину свалился Тарусов. Очередь перебила ему обе ноги. Фокин вколол раненому обезболивающее и перетянул жгутом.
«Бородатых» становилось больше, чем прежде. Мы оказались на пути перегруппировки. Командование очень быстро признается, что маневр нашей группы должен был помешать этому. Но мне совсем не хотелось оказаться героем посмертно.
Я полз старательно бороздя землю и чуть не ткнулся головой в лежащее тело.
Дюков был неподвижен. На голове, ниже линии волос, там, где должны быть ухо и шея, зияла большая открытая полость. Раздробленные кости, хрящи, разорванное мясо, стекающая на землю кровь. При попадании осколка редко можно увидеть что-нибудь иное.
Но страшнее всего было лицо. Сквозь загар и грязь проступала желтизна, зубы были оскалены улыбкой.
Все попытки найти безопасную позицию могли закончиться неудачно. Казалось, что боевиков было больше, чем деревьев. Уцелеть в подобном бою всегда непросто.
Это было похоже на ад. Некоторые солдаты пытались отстреливаться , совершенно не заботясь о том, куда летят их пули. Два бойца, обернувшись на стрельбу друг друга, не разгибаясь, дали по длинной очереди один по другому.
Я столкнулся с боевиками, выходящими из-за густых кустов. Они промедлили лишь секунду, потом вскинули автоматы и выстрелили. Вокруг меня засвистели пули, срезая ветки и листья с кустов, глухо ударяясь по плотной почве. Я упал лицом в траву и замер. Всем телом вжался в землю. По спине пробежала дрожь.
Я словно чувствовал, как «чехи» целились в меня. Услышал очередь, но свиста пуль не услышал.
Мне показалось, что пламя возникло прямо перед моим лицом, дохнуло жаром и опрокинуло на спину, оглушив грохотом.
«Горбатые» поднялись выше. Ударил второй залп ракет, и деревья ударялись стволами друг о друга. Земля ушла из-под моего тела, и взрывная волна отбросила меня. «Полосатые» делали один заход за другим. Тонкий вой ракет и грохот крупнокалиберных пулеметов оглушали меня все сильнее. Я ощущал каждый взрыв – взрывная волна проходила по земле.
Я медленно подходил к «бортам», из которых выпрыгивали десантники. Я был мокрым от пота и едва держался на ногах. Руки настолько ослабли, что еле удерживали автомат, чтобы он не упал на землю. Меня тошнило, но я продолжал идти, тяжело дыша, стараясь набрать в грудь как можно больше душного воздуха.
Мне опять повезло больше, чем многим.
Оказалось, что пилот, которому надо было вылететь первым, уперся, потому что ему осталось дослуживать одну неделю, и ситуация ему не нравилась.
Подошедшая на помощь «десантура» обменивалась очередями с боевиками, но позволяла им отходить. Каждый ощущал в себе не только желание выполнить приказ.
- Бесполезно, - сказал Потапов. – Их не достать.
Отступая с холма, нам пришлось оставить там раненого Тарусова. Когда вновь овладели возвышенностью, то обнаружили солдата мертвым, без головы, которую так и не смогли найти. Воеводин застрелил за это мимоходом, целясь из-под локтя, двоих захваченных «чехов». Еще одного разорвали прямым попаданием из гранатомета.
Мы уже садились в «полосатый», когда Воеводин побежал к валяющимся на земле «бородатым».
- Сержант! – окликнул я его. Но тот, обернувшись, махнул рукой в сторону «полосатого». Я видел, как он перебегал от трупа к трупу, задерживаясь на несколько секунд рядом с каждым. Он запрыгнув в «борт», когда все уцелевшие бойцы уже расположились внутри и, подойдя к Фомину, вывалил ему прямо на колени горсть свежих ушей.
- Держи, - сказал он.
Фомин, ухмыльнувшись, вытащил из кармана кусок бичевы, с привязанной стальной иглой и начал нанизывать уши одно за другим на нить.
- Зачем это тебе нужно? – спросил один из «срочников».
- Зачем делают насечки на прикладе? – спросил Воеводин. – Моему другу «чехи» обрезали уши. Когда мы его нашли, он был еще жив.
Среди пришедших нам на выручку не было тех, кто привык проигрывать. Ребята намеревались идти куда прикажут и всегда побеждать. Каждая смерть обсуждалась, лишь как подсчет собственных шансов уцелеть.
Я на секунду закрыл глаза и снова увидел перед собой склон холма и наступающих боевиков. Эти люди шли только с одной целью – убить меня и убить всех, кто оказался рядом со мной.
Мне уже казалось, что я нахожусь в Чечне всю свою жизнь. Мое ощущение можно было сравнить лишь с битьем головы о стену, 24 часа в сутки. Я уже не знал, кто меня убьет: «чехи» или свои. Я мог убить себя сам. Если ты начинаешь войну, то однажды война начнет воевать с тобой.

9

В 4.00 рота выдвинулась по маршруту.
Через час движения появился туман и радиус обзора начал быстро уменьшаться. Можно было видеть только те предметы, которые находились поблизости. Из тумана навстречу мне поочередно выдвигалось то лежащее на земле дерево, то куст, то пень. Продолжение движения требовало большой осторожности. Мы шли, прислушиваясь к каждому звуку, который усиливался тишиной.
Через несколько часов вышли в район поиска. Иногда лес был таким густым, что сквозь ветки я не видел неба. Внизу был полумрак. Мы оказались перед склоном высоты 1325.
- Попробуем здесь подняться, - сказал я. – Меньше зарослей.
- Наверняка «чехи» держат эту высоту под наблюдением, - сказал Фомин.
- У них немало проблем и без этого.
Когда деревья постоянно находились рядом, это утомляло глаза. Ощущалось желание смотреть вдаль.
Очень осторожно, ступая с носка на пятку, медленно перенося вес тела с ноги на ногу, я двигался вперед. От напряжения уже устали колени, заболела спина.
По мере того, как мы углублялись в горы, редколесье опять сменилось густыми зарослями. Мы шли по тропинке, которая с каждой сотней метров становилась хуже. Было видно, что по ней давно не ходили люди. Она заросла травой и во многих местах была завалена упавшими деревьями. Очень быстро мы совсем ее потеряли.
Хребет, по которому мы поднимались, состоял из ряда голых вершин, поднимающихся одна над другой в восходящем порядке. Впереди, километрах в десяти, перпендикулярно к нему шел другой такой же хребет Надо было достигнуть места, где они соединялись и оттуда начать спуск в долину.
Перед нами опять возвышался склон. Надо было его «взять». Этот подъем оказался очень труден. Раза четыре мы садились и отдыхали, потом опять поднимались и карабкались вверх.
Спуск с высоты был не легче подъема. Бойцы часто падали. Я сам несколько раз ударился о камни.
Невозможно было определить, что сложнее – подъем или спуск. При подъеме больше участвовало дыхание, но положение тела было устойчивым. При спуске приходилось бороться с тяжестью собственного тела, постоянно упираясь ногой в камни, в основания кустов. Очень легко было сорваться и полететь головой вниз.
Часам к трем подошли к какой-то вершине. Оставив основную часть роты на месте, я с небольшой группой бойцов полез наверх, чтобы осмотреться.
Мы оказались на недавно проложенной тропе. Грунт был утоптан, кустарник примят к одной стороне. Я почувствовал, как сильнее начало биться сердце. Мне всегда становилось страшно, если встречалось что-то предвещавшее опасность.
Я услышал какой-то шорох. Кто-то осторожно шел по лесу нам навстречу. Сквозь кусты я увидел приближающегося человека, который все время оглядывался по сторонам. Я почувствовал, как напряглись мышцы лица. Ничто не смогло бы заставить меня издать хоть какой-нибудь звук.
В застывшем положении мы оставались несколько минут. Я не хотел рисковать и решил отступить. Мы медленно отошли по кустам назад.
- Что случилось? – спросил Чайкин.
- Кто-то спускается с горы.
Несколько бойцов поднялись.
- В чем дело? – спросил я. – Вы что, хотите победить всех «чехов» лично?
До моего слуха донесся шорох. Он исходил из кустов ниже по склону. Иногда звук усиливался и становился очень явным, иногда затихал и прекращался совершенно. Внизу, пересекая небольшое поле на склоне, двигалось несколько фигур.
- Они раздавят нас, как мух, - прошептал я.
Я не был уверен, что нас поддержат. В течение последних двух дней в полку происходило непонятно что.
Я ощутил, как какая-то тяжесть словно опускалась мне в ноги.
Я торопливо определял координаты нашего местонахождения, старался просчитать возможное направление движения боевиков. Мне совсем не хотелось подставляться под огонь федеральных войск.
Любое движение могло обнаружить нас, пришлось затаиться.
От напряжения, в котором находилось все тело, начала болеть шея. На какой-то момент меня охватило чувство отчаяния. Нам всем грозила гибель. Мы могли попасть под артиллерийский обстрел.
Я чувствовал, что все ребята находятся в состоянии нервного напряжения. Ожидание только усиливало страх. Я был уверен в этом. Прождав несколько мучительных минут, я поднялся.
- Шевелитесь быстрее, - сказал я. – Нам нужно убираться отсюда.
Всех охватило желание как можно скорее уйти с этого участка. Мы двигались почти бегом.
Послышался медленно нарастающий свист летящего снаряда, который становился громче и резче. Начали взрываться первые снаряды. Взрывы поднимали в воздух обломки деревьев и большие ветки.
Все развивалось не так, как я ожидал. Отступать было поздно. Нас мог накрыть любой из разрывов. При подобных обстрелах редко заботятся о точности наносимых ударов.
Я ощущал, как кровь пульсировала где-то у горла и в затылке. Вся местность позади нас была под обстрелом, который велся по очень широкой полосе, из которой нам повезло выбраться.
Когда обстрел прекратился, вокруг стало очень тихо.
Я медленно приходил в себя, дыхание становилось ровнее. Бросок из-под обстрела лишил меня последних сил. Лежа на животе, положив голову на руки, я чувствовал, как с лица падали капли пота. Солдаты распластались рядом и жадно хватали ртом воздух
- Такая уж наша судьба, - сказал я. – Садиться голым задом на раскаленную сковородку.
От нервного напряжения у меня задергалось веко правого глаза, неудержимо хотелось курить. Я долго сидел, не шевелясь. Прежде чем решил продолжить движение.
Спускаясь под уклон, я чувствовал, что ноги дрожали от напряжения, в голени ощущалась резкая боль. Мне хотелось остановиться, броситься на траву и пролежать остаток дня без движения.
Спуск с хребта был долгим и пологим. Идя по траве, я часто спотыкался об поваленные, обгорелые деревья.
Я уже приучил себя не быть преувеличенно осторожным и шел не меняя направления, не останавливаясь. Еще никому не удавалось уклониться от встречи со смертью.
Я двигался, ощущая в висках непрерывную пульсирующую боль. У меня было такое ощущение, словно я тянул какую-то бесконечную песню.

10

С меня срывали одежду. Голым волокли по земле. Острые камни резали кожу и оставляли на теле кровавые полосы. Меня прижали к столбу и, выворачивая в плечевых суставах, прикрутили проволокой руки. Вокруг потрясала кулаками и что-то кричала толпа чеченцев. Некоторые подскакивали ко мне и плевали в лицо. Сквозь мутную пелену, застилающую глаза, я видел, как у моим ногам подтащили упирающегося барана. «Чех» взмахнул ножом, и из перерезанной шеи животного в подставленный таз начала хлестать кровь. Чеченцы по очереди подходили ко мне и, окунув руку в кровь, мазали себе лицо. Я слышал бормотание молитвы. Обряд намаз на крови совершался в отмщение за убитых и требовал жертвы. Время остановилось. Я становился не просто неверным, а жертвой, угодной Аллаху.
Когда я понял, что мне это снится, первой мыслью было, что я, слава богу, не вспомню этого, когда проснусь. У меня никогда не было хороших снов в Чечне.
По разведданным, в село Шиле ночью приходили незаконные вооруженные формирования в количестве 10-15 человек. Была поставлена задача уничтожить боевиков.
- Нам крупно повезет, если мы выберемся из этого дела живыми, - сказал я на совещании.
Разговор о предстоящей операции пугал меня. Я опять представил себя убитым и лежащим на брезенте. Я всегда воспринимал смерть других, как какую-то закономерность. Когда в роте кого-нибудь убивало, я ощущал спокойное удовлетворение, считая происшедшее неизбежным. Но вдруг начинало казаться, что смерть может коснуться и меня. Я не верил, что чем дольше участвую в боевых операциях, тем больше остается шансов выжить.
Мы медленно поднимались по сухому ручью. По обеим сторонам нас скрывали заросли кустов.
Я ходил вдоль колонны. Солдаты шли медленно, очень медленно. Мне хотелось закричать на них, толкнуть в спину, схватить за шиворот и потащить вперед. Но вместо этого я подзадоривал их.
Рота поднялась по склону холма, затем спустилась с другой стороны, и мы пошли по лесной тропе.
Вдруг идущий в «голове» подал знак рукой остановиться. Все присели и замерли. Мучительно долго тянулись минуты ожидания, отделявшие жизнь от смерти. Но в этот раз все закончилось благополучно.
Я ощущал опасность, знал о ее присутствии, и в то же время ничто вокруг вроде бы мне не угрожало. В Чечне опасность ощущалась даже в самом воздухе.
Я старался забыть о своем жалком состоянии от жары, которое мало что значило по сравнению с тем, что мне скоро предстояло испытать самое сильное напряжение, которое только выпадает человеку: смертельную опасность.
Свернув направо, мы прошли по краю обрыва, затем спустились по промоине к подножию холма.
Я медленно оглядел село в бинокль. Все было тихо: ни движения, ни одного звука. На окрестных холмах густая, непроглядная «зеленка» .
По тропинке к селу шли медленно, осторожно. Вскоре лес кончился и открылось ровное поле, в конце которого угадывались очертания домов.
Мне нестерпимо хотелось курить, но я подавлял в себе это желание.
Мы не знали, где находились боевики. Небольшими группами приходилось «прочесывать» каждый дом.
Разведчики расходились в разные стороны. Я шел, обходя дома. Вокруг по-прежнему было тихо.
Вдруг где-то слева раздалась очередь. Сразу за ней еще три или четыре. Я повернулся и побежал в ту сторону.
Еще несколько выстрелов послышалось где-то справа. Раздались взрывы гранат. Не жалея боеприпасов бойцы атаковали каждый дом. Не следовало рисковать, когда мы полностью контролировали ситуацию.
Я бросил гранату в окно. Взрывом в доме выбило стекла из окон, и раздался чей-то визг. Я бросил вторую гранату. После взрыва визг смолк. Война не может быть другой.
Началась ожесточенная стрельба по домам вокруг. В каждом из них мог прятаться враг.
«Бородатые» могли затаиться в любом месте и уже ставить на мне крестик прицела. Неожиданно для самого себя я бросился в сторону, закрутился на одном месте, не переставая стрелять из автомата.
Магазин закончился, и я быстро перезарядил его. Очень страшно воевать с противником, которого не было видно, и который мог видеть меня.
Я не хотел умирать. Еще не время. Слишком многих «чехов» нужно было еще убить.
Я бежал вдоль домов, готовый выстрелить в любого. Никого не было видно. При первых же выстрелах все «мирные» прятались в подвалы, отлично зная о том, что обычно солдаты стреляют в любую движущуюся цель.
Я оглянулся и увидел, как что-то шевельнулось в кустах. Я выстрелил. Фигура в светлом бросилась в сторону. Я выстрелил снова и опрокинул женщину на землю.
Мотострелки, даже оставшись без противника, продолжают делать то дело, ради которого существуют: они занимают территорию, отвоеванную у боевиков. Но нет ничего печальнее зрелища оторванных от противника разведчиков. Позволить «чехам» уйти, было бы для нас серьезной неприятностью.
Было странно, что боевики не показывались. Бойцы томились в ожидании. Я не знал, что предпринять. На соседней улице возникла перестрелка. Сначала послышались отдельные, как бы случайные очереди, потом они зачастили и стало похоже, что там начался бой. Я не любил неопределенность.
Но ощущать происходящее было невыносимо. В каждом чеченском селе я чувствовал себя, как в западне.
Впереди меня бежал молодой чеченец без оружия. Мне никак не удавалось его догнать. Внезапно зацепившись за что-то, «чех» упал и обернулся ко мне. Я увидел мальчишеское лицо. Попытался прошить его очередью, но автомат молчал. Я достал нож и, опрокинув мальчишку ударом ноги, несколько раз полоснул его по горлу.
Завернув за угол, я увидел Ковалева, стоящего на коленях перед распростертым телом Буданова.
- Твою мать! – закричал я. Еще не время оплакивать мертвых.
Ковалев поднялся с колен. Его руки были измазаны кровью.
Мы побежали в сторону выстрелов. Нельзя было позволить «чехам» рассредоточиться и уйти.
Я бил длинными очередями, пробегая мимо проемов дверей. Бросил гранату в окно и присел, пережидая взрыв. «Бородатые» были совсем рядом.
Пашкин шатаясь вышел из-за стены. Одна его рука висела, как сломанная, а другой он закрывал окровавленное лицо. Боевики никогда не сдавались без боя. Встречая сопротивление, мы каждый раз несли потери. Было проще и эффективнее сравнять это село с землей при помощи авиации. Жизнью своих бойцов мне приходилось расплачиваться за игры политиков.
Я двинулся вперед, но затем остановился, передумал и вернулся обратно. Спешить не следовало.
За стеной дома разорвалось еще несколько гранат. За взрывами последовал крик, а потом захлебывающийся визг. Прямо на меня выскочил на четвереньках Воронин, волоча за собой выпавшие из разорванного бока внутренности. Он упал к моим ногам, судорожно подергал руками и замер. Подобраться к «чехам» было не просто.
Фомин высунулся из укрытия, пошатнулся и упал. Когда я перевернул его на спину, то увидел, что он мертв. Пуля снайпера прошла через голову, но не задела лица. Он самым красивым покойником из всех, каких мне приходилось видеть. Его лицо сохраняло несколько недоуменное детское выражение и было очень спокойно, без того напряженного оскала, из-за которого на лица убитых неприятно смотреть.
Пригнувшись, я продвигался короткими перебежками, используя любое прикрытие. Но пули свистели вокруг меня все чаще. Боевики ориентировались в селах лучше нас и, поэтому, их позиции всегда оказывались выгоднее.
Стоя на колене, я перезарядил автомат. И вдруг совсем рядом над головой просвистели пули. Били из-под крыши большого сарая. Я вжался в землю. Я не мог даже поднять голову. С такого расстояния меня не сложно было сразить первой очередью. Но что-то помешало «чеху» подстрелить меня сразу.
Это оказался пулеметчик-сука, один из моих бойцов, который чуть не завалил меня самого. Я осторожно полз, стараясь уйти с линии огня. В бою очень сложно обезопасить себя от молодых солдат.
Пробегая через сад, я заметил, как что-то шевельнулось около стены. Движение было настолько незначительным, что я чуть не прозевал его.
«Чечен» вскочил, метнулся в сторону, стремясь укрыться за углом дома. Я успел достать его короткой очередью и опрокинуть на спину. Парень оказался русским, и у него закончились патроны. Я жалел о том, что смогу убить его только один раз.
Я приставил ствол автомата ко лбу боевика и нажал на спуск. Пули насквозь пробили его голову и, увлекая за собой обломки костей, мозг и кровь вошли в стену позади него, раскрасив ее багровыми потеками. Стараясь не испачкаться в крови, я обыскал труп, выпотрошив его карманы.
Взрывная волна сбила меня с ног. Волна жаркого воздуха прошла по спине, и сверху посыпались доски и куски черепицы.
Не знаю, как я выбрался из-под завала. Зубы у меня стучали, кровь отлила от лица, и перед глазами стояла белая пелена. Дыхание обжигало легкие, я почти терял сознание. Чтобы избавиться от этого состояния, я несколько раз ударил себя кулаком по лбу. Я сидел скрючившись, испытывая недостаток воздуха. Потом поднялся и подобрал чей-то валявшийся автомат. Я проверил магазин, выбросил пустой, зарядил полный. По привычке посмотрел на серийный номер автомата, но его не обнаружил.
Я напрягся и начал медленно продвигаться вперед, избегая наступать на маленькие ветви. Сквозь густые кусты я увидел человека, сидящего на земле. Он что-то высматривал перед собой. Я осмотрелся по сторонам, других боевиков поблизости не заметил. Прикинул расстояние и тщательно прицелился.
Я стрелял в голову, хотя прежде делал это редко. Попасть в голову гораздо сложнее, чем в туловище. Я выпустил очередь.
Рядом с трупом я подобрал упавшую СВС-137. с патронами уменьшенной мощности.
Я забрался на крышу и осмотрелся в прицел по сторонам. Метрах в трехстах заметил крадущегося вдоль насыпи «чеха».
Я навел перекрестье прицела на верхушку головы «чечена», учитывая снижение пули на таком расстоянии. Боевик был молод и острижен наголо. Вид у него был усталый. Он повернул голову и пристально посмотрел почти прямо мне в глаза. Я знал, что он не мог увидеть меня, но все-таки занервничал, смотря глаза в глаза человеку, которого собирался убить. Я выстрелил и невидимый удар сбил «чеха» с насыпи.
Я вдруг стал такой счастливый оттого, что удалось завалить этого боевика. Чуть не заорал от радости.
После прыжка с крыши я потерял равновесие и упал, выронив из рук винтовку. Ударился головой обо что-то твердое, и все поплыло у меня перед глазами.
Когда я очнулся, во рту была кровь и земля. Не шевелясь, я прежде всего прислушался. Уже никто не стрелял. Где-то недалеко разговаривали. Голоса были женские и приближались.
Я шел вдоль улицы. Несколько раз наталкивался на валявшиеся трупы. Я подошел к лежащему солдату. Фомичев был мертв. Пуля попала ему в голову чуть повыше правого уха. Только смерть смогла избавить его от войны, которую никто и никогда не объявлял.
Наши потери оказались меньше, чем можно было ожидать.
- Ты просто не знаешь, что мне пришлось пережить, - сказал один из уцелевших бойцов другому.
Я услышал пронзительные вопли. Все сразу же повернулись туда, откуда они доносились. Раненый солдат, схватившись руками за голову, издавал ужасные крики.
- Эй, кто там! – крикнул я. – Неужели нельзя дать ему что-нибудь, чтобы он успокоился?
Кулаков оглянулся на меня и ответил:
- Господи боже, да я уже сделал ему два укола.
Несколько солдат приволокли захваченного боевика.
«Чечен» знал, что умрет, а у меня не поднималась рука его прикончить. Я уже слишком многих убил. А «чех» уже не представлял никакой опасности, и я был готов оставить его в живых, но бойцы решили иначе. Я не смог остановить их.
Солдаты держали боевика за руки, потом ударили кулаком в лицо, в живот, не давая упасть. Затем один за другим подскакивали с криками и били прикладами автоматов – в лицо, в грудь, в живот. Чеченец упал, сжавшись и подобрав ноги. Его пинали ногами, тело каталось по земле, пока не замерло в распластанной позе. Подойдя ближе, я увидел во лбу лежавшего большую дыру, из которой торчали желтые осколки костей и медленно сочились красно-серые мозги. Его забили до смерти прикладами.
С ребятами всегда так: если они решили кого-то прикончить, не надо им мешать. Никогда не следует говорить под руку тому, кто убивает человека.
- Я так не могу, - сказал Сухов.
- Тебе за это платят, - ответил я. – Если тебя тошнит, блюй здесь, не стесняйся.
Сухов мотнул головой, смахнул со лба пот и сказал:
- Со мной все в порядке.
Я был уверен, что это не единственное его заблуждение.
- Если тебе нравится убивать, признайся в этом, - сказал он.
Я не мог ответить ни да, ни нет. Все было гораздо сложнее. Каждый день, проведенный в Чечне изменял меня.
Когда я убивал, то чувствовал себя отлично. Появлялось некое ощущение выполняемого долга. Единственный путь к победе, как я думал, - это убивать чеченцев. Я уже мог не дрогнув зарезать беспомощного пленника, добить раненого или убить старика.
Я бы соврал, сказав, что рад участвовать в войне. Но поскольку это происходило, то радовался тому, что делал. Я уже понял, что мне следует смириться со своей участью, принять все, что на меня свалилось. Я знал, что это обманчивая надежда, но не хотел расставаться с нею, бессознательно хватался за нее, как моя рука – за кобуру со «стечкиным».
Было невозможно объяснить, зачем я шел на смерть, которая все равно придет, рано или поздно, и которую незачем торопить.
Обычно на войне стараешься не замечать того, что происходит вокруг, и не думать о том, что произойдет в дальнейшем. Слишком на многое приходится не обращать внимания. Либо миришься с происходящим, либо сходишь с ума – других выходов из создавшегося положения не было.
Солдаты моей роты должны были ладить друг с другом. Внутри отдельного подразделения, в обособленности я создавал свое маленькое государство, со своими устоями, своими понятиями о добре и зле, своей законностью. Ни один из моих бойцов не сомневался, что если мне потребуется убить любого за неподчинение, я сделаю это без колебаний.
Весь вечер солдаты бегали по склону с патронами красного дыма в руках, но «полосатые» проносились мимо. Эфир молчал. Командование долго принимало решение.
Сигнальный оранжевый дым посланные за нами «вертушки» заметили и со второго захода резко пошли вниз. Меня начало охватывать странное спокойствие.
Когда я выходил из вертолета, то вдруг потерял сознание. Повезло, что я удачно упал. Мог разбить себе голову о «бетонку», но просто грохнулся на бок.

11

Получил приказ на сопровождение автоколонны бензовозов. Вышли на четырех БМП. Встреча произошла в районе Артын-Юрта.
Держа автомат наготове, я всматривался в движущуюся навстречу зеленую полоску кустов. Было вполне возможно, что у следующего поворота «чехи» установили пулемет, или, что еще вероятнее, там сидел в засаде снайпер. На повороте в БМП могло попасть сразу десяток пуль, и тогда бы наступил конец всей моей неудовлетворенности. Все в Чечне зависело от случая. Ни в чем нельзя было быть уверенным.
У каждого солдата было свое любимое место на броне, где он считал себя наименее уязвимым. Я никогда не садился в первую и последнюю машину. Может быть, поэтому мне удавалось оставаться живым.
Солдаты брали на прицел наиболее подозрительные участки местности. Постоянно ждали нападения, потому что воронки от разрывов мин встречались на каждом километре дороги. Сожженные машины напоминали о том, что шла «дорожная» война. Подорванный танк с наклоненной пушкой, смятый взрывом «наливник», искореженный КамАЗ. Мы двигались вдоль мертвых машин.
Сидя на кромке люка, я отдавал команды пулеметчику:
- Правее сарая! Сто пятьдесят, под обрез! Короткими!
Пулеметчик разворачивал башню к «зеленке» и бил из-за моей спины короткими очередями, пытаясь опередить возможный огонь боевиков.
Дожди поливали Чечню. В окопах стояла вода. Бронетранспортеры и танки увязали в степи. Но сегодня впервые за несколько дней выглянуло солнце. Погода была за нас. Я чувствовал себя увереннее, когда знал, что впереди по маршруту шли «полосатые».
Я смотрел в бинокль на идущие в колонне КамАЗы. Под ветровыми стеклами на опущенных солнечных щитках виднелись надписи. Не различая их, я знал, что это названия городов, из которых родом водители. Стекла многих машин были пробиты пулями и покрыты трещинами. Несколько КамАЗов были с бронированными кабинами, с узкими смотровыми прорезями. На одном из БТРов белой краской было выведено «Николай Верхов» - имя убитого водителя.
Я взглянул на часы и вспомнил, что следовало бы поговорить с оперативным штабом. Я связался с дежурным. Голос из рации звучал успокаивающе: в районе прохождения колонны противник не обнаружен.
- А как «полосатые»? – спросил я.
- Тоже ничего, - ответил дежурный. – Отличный маршрут. Все «вертушки» прошли вдоль трассы и ни одного залпа.
- Если все идет так отлично, черт возьми, то где же «чехи»?
- Долгая прогулка под жарким солнцем и больше ничего.
Я очень хотел, чтобы все так и оказалось. На войне меньше всего мечтаешь о встрече с противником.
Мы проехали мимо БМП на антенну которого было нанизано около двадцати человеческих ушей. Нам оставалось пройти километров сорок.
Я увидел, как впереди подорвался БТР. Взрывом из машины выбросило двигатель и двоих солдат.
Еще один взрыв наполовину сбросил с дороги «Урал»-бензовоз, перекрывая дорогу. Следовавший за ним КамАЗ ударился в бочку бензовоза и задымил, из смявшейся кабины донесся визгливый крик водителя. Топливо, растекаясь вокруг обеих машин, вспыхнуло огнем.
Меня оглушило взрывом шедшего за нами БМП, обожгло раскаленным воздухом и сорвало с брони. В следующее мгновение ударило о землю.
Я пришел в сознание от треска очередей. Перевалился на живот, увидел свой автомат и пополз к нему, ежесекундно напрягаясь в ожидании удара пули. В ушах звенело, но был слышен дробный стук пуль о броню. Схватив автомат за цевье, я подтянул его к себе и только после этого поднял голову, чтобы оглядеться.
Колонна стояла на дороге и горела. Солдаты лежали под колесами и в кюветах, стреляли по «зеленке». Пулеметы БТР сопровождения и пушка танка били без перерывов. Мне все еще не удалось привыкнуть к свисту пуль.
Плотность огня по колонне была очень высокой. Боевики вели обстрел из «зеленки» и села за рекой.
Вздрогнула земля, и яркая вспышка пламени ослепила меня. Под гусеницей танка взорвался фугас, на секунду заглушив беспорядочную стрельбу, которая сначала была очень частой, но постепенно уменьшалась. Бока танка охватывало пламя, и скоро он уже весь был покрыт огнем. Вероятно, танкисты потеряли сознание еще при взрыве и никто не пытался выбраться наружу. Танк горел с треском и хлопаньем: от жары в нем взрывались боеприпасы. Из люка вырвалось пламя, и танк взорвался с такой силой, что башня оторвалась и взлетела в воздух. Я не впервые видел, как взрывается танковый боекомплект.
Я лежал, оглушенный взрывом. Казалось, что шум стрельбы сжимался вокруг меня. В нескольких метрах от меня «чехи» стреляли по мертвому телу Крючкова. Тело лейтенанта было хорошо видно. Боевики обстреливали его из автоматов, и при каждом попадании очереди оно сотрясалось. Только что человек руководил стрельбой и стрелял сам, и вот уже лежал грудой безжизненного окровавленного мяса, которое тряслось, когда в него попадали пули.
Я пополз в сторону горящего БТРа, стремясь укрыться в дыму. И вдруг вспышка, грохот взрыва. Моя голова непроизвольно вжалась в плечи. Взрыв был очень сильным. На дороге осталась лишь нижняя броневая плита и ведущие колеса. Взрыв полностью уничтожил машину.
Я осознал, что все еще жив. Я слышал вокруг себя стоны и очереди. Я лежал, не отстреливаясь. Просто лежал живой, не пытаясь разобраться в том, что происходило и стараясь остаться невредимым.
Подошли вертолеты прикрытия.
Огневая поддержка колонны осуществлялась пять раз. В парах работало шесть «вертушек». Они наносили ракетный удар по позициям «чехов». Стрельба по колонне прекратилась.
Я поднялся, ощущая, как подгибаются ноги и кружится голова. Тело было невероятно тяжевым и неповоротливым. Перед глазами появлялись разноцветные круги. К горлу поднялась тошнота, и рот наполнился горькой слюной, которую я сплевывал несколько минут.
Один из солдат дал сигнал – красный дым – «полосатым», кружащим над нами, показывая, что есть убитые и раненые.
Я прошел в голову колонны до перекосившегося на правую сторону «Урала». Мина взорвалась под правым колесом, от которого остались лишь клочья дымящейся резины. Двигатель и вся правая сторона были разворочены взрывом. Водителю повезло – выбросило на левую сторону, сломав ногу.
Водители других подбитых машин оказались менее удачливы.
Я почти не узнал Воронцова. На нем еще тлел изорванный камуфляж. Его голова обгорела. Губы вздулись двумя волдырями. Кожа на лице полопалась и свисала клочьями, обнажив красное мясо.
Внутри сгоревшей машины, в которую попала граната, виднелись обугленные тела солдат. Один до пояса высунулся из двери. Его лицо обгорело только наполовину. Другая половина вздулась, кожа на ней была лилово-красной и лопнула.
Рядом с еще одной сгоревшей машиной лежал солдат с большой раной на груди. По-видимому, еще до того, как он выскочил из подожженной машины, туловище и бедра его обгорели. Он лежал на спине с раскинутыми в стороны, согнутыми в коленях ногами. Обрывки сгоревшей одежды сдуло ветром, но обгоревшие мышцы и части тела сохранили свою форму. Хотя выглядели неестественно маленькими и короткими. Присмотревшись, я увидел, что это были лишь угли и пепел.
Жуткое впечатление произвели обгоревшие кости, куски черепа в кабине КамАЗа. Я смотрел на пепел, который еще недавно был человеком. Ехал водитель. О чем-то думал. Планировал, как жить дальше. Водитель, скорее всего, был убит первой же очередью. Сгорел дотла.
Стояли два часа. Подобрав раненых и убитых, столкнув в кюветы сожженные машины, колонна вновь двинулась.
Всякий раз, заставив боевиков отступать, солдаты надеялись, что смогут продвигаться быстрее. Но в Чечне надежды никогда не оправдывались. Спустя несколько километров мы могли вновь встретить сопротивление.
«Чечены» были осторожны и никогда не лезли напролом, подставляясь под огонь. Они всегда старались придумать что-нибудь неожиданное. Открытый бой не для «чехов».
Я чувствовал, что солдаты теряли уверенность в своих силах. Они стали молчаливы и разговаривали неохотно.
Дома, мимо которых мы проезжали, служили хорошим укрытием для засады, а одного выстрела из гранатомета хватило бы, чтобы разнести всех, кто ехал в грузовике.
Вертолеты сопровождения опять ушли далеко вперед. Не желая обнаруживаться, «чехи» часто пропускали «полосатых» над собой.
«Вертушки» с ревом пронеслись на бреющем над селом, сделали прощальный круг над колонной. Доведя нас до цели, они повернули в часть.
Колонна вошла в село и запетляла между домами. Машины, идущие впереди, двигались медленно, временами останавливаясь совсем. Все ждали засады.
До меня донесся раскат взрыва. Сразу же послышалась автоматная стрельба. Это нападение было подготовлено заранее. Боевики опять знали наш маршрут и устроили засаду в конечной точке, в очень удобном месте. Техника, скованная домами не могла развернуться и методично расстреливалась.
Я почувствовал несколько сильных толчков, но водитель продолжал выжимать из машины движение. БМП сползла в сторону, задела дерево и остановилась.
Я слышал треск ломающегося дерева и крики. И все это заглушали очереди. Звенели разбиваемые стекла.
Впереди и левее меня лежал в траве солдат. Я увидел, как пули еще раз прошли по его неподвижному телу. Этот срочник даже не успел вступить в бой.
У обороняющихся боевиков было очевидное преимущество. Солдаты, продвигающиеся вперед, должны были постоянно смотреть себе под ноги, опасаясь растяжек. Опасность минирования заставляла двигаться друг за другом, а «чехами» уже были пристреляны все важнейшие точки. В течение нескольких секунд они успевали сконцентрировать огонь из подвалов и с крыш в одно место. За каждым выступом стены мог поджидать «бородатый» с рассчитанным броском гранаты.
В бою цель видна редко. Приходилось вести огонь, не видя боевиков, просто по тому участку, где, возможно скрывались «чехи». Лучше попусту расстрелять патроны, чем потерять жизнь. Кто стреляет первым, тот умирает вторым.
Мне уже почти удалось подобраться к позиции чеченского пулеметчика , который продолжал расстреливать машины нашей колонны.
Я видел, как боевик стрелял длинными очередями, тщательно прицеливаясь. Он не выставлял ствол наружу, поэтому вспышку было невозможно заметить даже вблизи. С этой позиции вся вставшая колонна была видна, как на ладони, и «чех» методично расстреливал машины и укрывшихся за ними бойцов.
Я пролез в дыру в стене и, пробежав небольшой двор, попал в затемненное помещение, споткнулся и упал. Тяжело дыша, я поднял голову и увидел перед собой лицо молодого чеченца. Он сидел, прислоняясь к стене, его грудь и правая рука были забинтованы. Рядом с ним лицом вниз лежало прикрытое брезентом тело. Сверху через толстое деревянное перекрытие доносились оглушительные звуки длинных очередей. Какую-то долю секунды я и раненый смотрели друг на друга. Когда наступила пауза в стрельбе, «чечен» открыл было рот, чтобы закричать и предупредить, но в этот момент я проколол его горло ножом. «Чех» свалился набок. Из раны на бинты быстро потекли струйки крови.
Пробираясь через дом, я увидел дыру в потолке, к которой была приставлена лестница. Одну за другой я бросил в проем две гранаты и начал медленно подниматься наверх.
Я увидел боевика, пораженного осколком в живот. Он медленно опустился на колени, упал на доски. Пока не осела пыль, я добил его короткой очередью.
Я двинулся к пулемету и почувствовал удар по затылку. Моя голова начала как бы раздуваться и наполняться туманом. Я знал, что я падаю, но я не просто медленно падал. По мере того, как я падал, пол, казалось, отодвигался от меня, уходя вниз и сколько бы я ни падал, он все время был далеко от меня. А потом пол исчез, и я полетел в темноту.
Через какое-то время тьма исчезла, когда я открыл глаза. Я приподнялся и сел. Вытер затылок. Когда я отнял руку от шеи, то увидел, что она в крови. Справа от меня лежал «чех» и смотрел невидящими глазами. Вокруг было очень тихо. Я сидел очень долго, стараясь справиться с подступающей к горлу тошнотой.
Опять начали раздаваться очереди вокруг. Казались, что они приближались откуда-то издалека, становились громче и громче.
Рядом со стеной дома солдаты пытались перевязать раненого Пескова. Он был без куртки. На поврежденной ключице лежали красные тампоны. Бинты сбивались и сползали. Кровь капала на камни. Вверху взвыло, впереди разорвалась граната, Все бросились на землю, закрывая головы руками. Мокрая тяжелая кровью ватно-марлевая повязка сползла, обильнее потекла кровь, струясь по руке, по груди, скапливаясь на поясе. Песков уже не дышал: один из осколков гранаты пробил ему грудь под сердцем.
В это время Дорожкин прижал к лицу руки. Между его пальцами потекла кровь.
- Меня ранило в голову, - сказал он. – Меня не убило. Если пуля пробивает голову, тогда сразу конец. Рана едва ли опасная.
Солдат был оглушен и, не переставая говорить, отползал в сторону.
Раздался взрыв, и Григорьев слетел с выступа в стене. Около переносицы у него кровянилась дыра, из-за уха била кровь, а вместо левого глаза осталось пустое углубление.
Следующим взрывом меня опрокинуло на спину, и я ощутил, как тело разлетается на куски. Вскочил и начал ощупывать голову, грудь, не веря, что остался невредим. Рядом со мной поднялся на одно колено Ломакин и начал оглядываться по сторонам, на замечая, как из его распоротого живота вываливались внутренности.
Еще один выстрел из гранатомета мог накрыть оставшихся в живых.
Бежали через «зеленку», часто пригибаясь и посылая очереди в разные стороны.
Новиков, бегущий передо мной вздрогнул, попытался схватить воздух растопыренными пальцами и упал на спину. Я ощутил себя следующей целью и бросился на землю. Лежа рядом с Новиковым, я видел, как быстро из него вытекала кровь и на сухом песке из красной становилась серой. Страх словно парализовал меня, и я не осмеливался сдвинуться с места.
Когда я все же поднялся, то побежал вправо. Перепрыгнул через ограду и скатился в яму. Окна дома передо мной были обложены мешками с песком. «Чехи» хорошо укрепились.
Я ударил дверь ударом ноги. Внутрь сразу проник свет, и я увидел несколько неподвижных фигур, сидящих вдоль стен. Не знаю, что удержало меня от стрельбы по женщинам, держащим на руках детей. Пробежав мимо них, я выскочил прямо на «чеха», который лежал, привалившись к стене, у открытого окна. Он прижимал к лицу насквозь промокшую красную тряпку. Кровь текла у него по пальцам, по наручным часам. Не пошевелившись, он зло уставился на меня уцелевшим глазом. Я выстрелил, стараясь, чтобы очередь попала прямо в часы.
Выскочив в окно, я побежал через сад в ту сторону, где раздавались частые очереди и рядом с кучей щебня наткнулся на тело Новожилова. Он лежал на спине, его лицо было запрокинуто кверху, в спутанных волосах запеклись сгустки крови. Большая часть лба была снесена, из рваной раны над виском вывалились мозги – серая масса, покрытая темно-красными пузырьками. Это была работа снайпера.
Пробежав еще несколько метров, я заметил в канаве стоящего на коленях «чеха». Он взмахивал рукой и что-то кричал, видимо подзывая к себе остальных боевиков. В следующий момент его голова сникла на грудь, он медленно повалился на спину и скрылся в канаве.
Вдруг я отчетливо услышал привычный щелчок. Где-то в подсознании мелькнуло: запал. И прямо к моим ногам скатилась осколочная граната Ф-1. В ее горловине был виден стержень запала. Граната без кольца. Секунду я, как завороженный смотрел на «лимонку», затем рука дернулась к гранате и отбросила ее. Еще через секунду раздался оглушительный взрыв.
Через мгновенье раздался еще один взрыв. Мощная взрывная волна подхватила меня и закружила. Я почти задохнулся от жара, легкие, казалось, были сожжены. Я сдавил голову руками и задержал дыхание так, что голова чуть не лопнула. Потом посмотрел вокруг. Сквозь слезы и жжение, сначала расплывчато, а потом все яснее я увидел расколотую, покрытую пятнами крови кирпичную стену, солдата, нависшего над лестницей. Его грудь была пробита прутом от железных перил, и конец его торчал из спины. В стороне от первого трупа лежал второй, без головы. Казалось, что у него нет костей: ноги были закинуты за плечи.
Подошедшая нам на помощь «броня» входила в село с нескольких сторон.
Теперь, когда бой почти закончился, уцелеть было по-прежнему сложно. Я медленно продвигался сквозь «зеленку» сада. Сердце билось так, словно хотело выскочить из груди, и тело вздрагивало от каждого нового удара.
Подавляя страх, я продолжал старательно, до боли в глазах всматриваться в листву вокруг себя. Услышал свист пули и увидел, или мне показалось, едва заметное шевеление в густых кустах. Я опустился на колено и дал очередь из автомата. Резкие выстрелы почти оглушили, но в то же время исчез страх. Я почувствовал воодушевление в ожидании крови. Я вскочил на ноги, метнулся на несколько метров вправо, укрылся за деревом и еще раз выстрелил в гущу зелени. Подбежав ближе, я раздвинул ветки кустов.
На земле лежала мертвая женщина с мертвой девочкой на груди. Автоматная очередь насквозь пробила обеих.
У меня не было никаких ощущений, каких можно было бы ожидать. Я не чувствовал ни раскаяния, ни ужаса. Я испытывал лишь раздражение, как будто меня слишком уж долго и придирчиво подвергали испытанию.

12

Стояли в Кентине. Готовились к операции и ждали погоды.
Личный состав приводил себя в порядок. Солдаты были довольны, что их оставили здесь. Все надеялись отдохнуть. Военное положение в Чечне опять обострилось и нагрузка на боевые части возросла. Несколько дней отдыха означало, что ребята могли помыться, сменить белье, ответить на письма и отоспаться.
И в этот день некоторые солдаты, словно что-то предчувствуя писали письма. Кто-то пробовал уснуть, другие соединились в кружок и играли в карты. Все дни отдыха были похожи между собой.
Начался артиллерийский обстрел позиций боевиков. Раскаты залпов сотрясали воздух. Я вздрагивал от каждого залпа и, казалось, что земля тоже дергалась.
В поле виднелась ведущая огонь артиллерийская батарея. Первые номера боевых расчетов дергали спусковые шнуры, едва заряжающие успевали закрыть затвор. Раскаты взрывов следовали один за другим, без пауз. Солдаты были усталые и небритые. Подносчики снарядов в спешке наталкивались друг на друга, спотыкались.
Объектами обстрела были не конкретные цели, а чаще всего квадраты на карте. Командование указывало, в какой квадрат сделать за день сколько выстрелов, и все.
Поиск боевиков в этом районе был затруднен сильно пересеченной местностью, часто переходящей в горный рельеф. Иногда происходили бои за отдельные высоты и населенные пункты.
Всякий раз, когда стенки палатки вздрагивали от артиллерийских залпов, у меня подергивались ноги. Сквозь гул канонады до меня доносились и снова пропадали чьи-то голоса. Интенсивность огня снизилась, и обстрел стал методичным.
Я щелчком отбросил окурок и выдохнул последнюю затяжку. На первый взгляд в этой войне все казалось простым и понятным, но стоило присмотреться внимательнее и появлялись сложности.
Было бессмысленно и невозможно следить за всеми дорогами, тропами. Даже вокруг расположений федеральных войск было слишком неспокойно. Каждый «мирный» чеченец мог взяться за автомат. Власть федеральных войск была властью лишь для того, кто очень хотел в это верить. Непрофессионал был неспособен судить об остановке, в которой мы находились. Война в Чечне сделалась бытом, смерть – подробностью.
Я лежал на койке. Мои глаза были закрыты, но я не спал и прислушивался к шуму дождя. По крыше палатки, заглушая все звуки, непрерывно барабанили капли. От просачивающейся воды на полу появились маленькие ручейки. Мне нравилось быть одному.
Мне следовало перестать напрягаться. Я лежал, чувствуя, что обливаюсь потом и заставлял себя признать правду. Мне было страшно. Я отказывался понимать происходящее и отказывался быть самим собой.
Дождь поутих. Сквозь звуки капель опять стал доноситься грохот артиллерийских залпов. Я радовался отдыху, который чувствуешь лишь тогда, когда по-настоящему устал.

13

Утром, сразу после завтрака, получил неожиданный приказ лететь в Бахар-Юрт. На сборы дали час. Экипировались. Сухой паек получили на трое суток. Все утро были в готовности, но «вертушек» так и не дождались.
В 14.00 объявили, что вылет в Бахар-Юрт через один час.
Село, в которое мы летели было заблокировано с самого рассвета, и войска тщетно пытались выбить из него боевиков. Каждая вылазка солдат встречалась плотным огнем. Обработка артиллерией и «полосатыми» мало что дала. Наши подразделения теряли людей, а «чехи» и не думали сдаваться.
Рота шла на трех «вертушках», впереди и выше двигался «горбатый», который то отворачивал в сторону, отлетая, возвращался и занимал свое место.
Я чувствовал каждый поворот машины. Когда перед нами оказывались холмы, заросшие «зеленкой», пилот до упора отжимал рычаг управления и «вертушка» поднималась вверх, вдавливая меня в сиденье. Следовавший за подъемом резкий спуск создавал ощущение невесомости.
В полете нас застал дождь. Струйки воды текли по стеклам иллюминаторов не сверху вниз, а горизонтально, а иногда и снизу вверх под углом в сорок пять градусов.
Но дождь быстро прекратился и опять засверкало солнце.
Под вертолетом проносились чеченские поля, сверкающие искорками солнечных бликов. Внизу все было неподвижно. Я вглядывался в землю и вздрагивал каждый раз, когда видел вспышку солнца, тень или солнечное пятно. Мои ботинки были слишком туго зашнурованы, и ноги онемели.
Я прислушивался, надеясь, что в моторе «полосатого» начнутся неполадки – не такие, из-за которых можно разбиться, просто перебои, требующие ремонта на базе. И тогда, может быть, пришлось бы вернуться.
Я боялся вертолетов, так как изучал войну, изучал, когда она особенно грозит смертью, и пришел к выводу, что нет ничего опаснее вертолетных десантов, приземляющихся на открытой местности, где противник уже ожидал атаки. В вертолете негде укрыться и «чехи» могли видеть меня лучше, чем я – их.
Справа от неожиданно появившегося села я заметил оранжевый дым – наши обозначали себя. Затем «вертушки», сделав круг, наклонили носы и пошли на село. НУРСы с шумом сошли с подвесок. По крышам домов прошли огненные взрывы. Машины ушли влево. «Полосатые» шли, как привязанные, ни на секунду не отрываясь друг от друга.
Из кабины в грузовой отсек вышел стрелок-радист. Открыв боковую дверь и хорошо закрепив на стене пулемет, он приготовился к стрельбе. «Полосатые» опять делали заход на село. По земле шла волна взрывов, а за ней следовали длинные пулеметные очереди.
Пулеметчик прижимался к тяжелому казеннику грудью и дрожал вместе с дрожавшим от очередей пулеметом. Мимо створок двери проносились ракеты.
Обычно «чехи» пропускали первый вертолет и били по второму, чтобы труднее было заметить, откуда ведется огонь. Я заметил яркую вспышку в «зеленке». Крупнокалиберный пулемет. «Вертушка» резко ушла в сторону. Бойцы открыли блистеры и били вниз из автоматов.
Ждать оставалось недолго. Вертолет накренился вправо и начал терять высоту. Каждый из солдат в очередной раз осмотрел оружие, подтянул лямки и ремешки снаряжения.
«Вертушка» неожиданно вылетела на открытое пространство из-за леса и, резко снижаясь, стала опускаться на поле метрах в трехстах от крайних домов.
Кабина начала вибрировать, и я увидел высокую траву, которую прижимал к земле воздушный поток вращающегося винта. У меня невольно сжались мышцы живота. Число оборотов двигателя увеличилось до максимума и вертолет быстро снижался.
Мы неслись вниз с пугающей скоростью. Я был беспомощен в этой жестяной ловушке и ожидал смерти. Мы прибыли в ад. Я хватался за что попало, стараясь удержаться на месте. Вертолет дергался и оседал вниз, моторы свистели и завывали, сбавляя обороты, и постепенно смолкали.
«Полосатые» садились на кукурузное поле. Я видел, как к вертолету, пригнувшись, бежали солдаты с носилками. На носилках лежали раненые, перевязанные бинтами, через которые ярко проступала кровь. Несколько мертвых солдат подносили на брезентах.
Приземлились, из открытых дверей, пригибаясь, выпрыгивали солдаты и разбегались в стороны, помогая поднять раненых и убитых на «борт».
Вторая «вертушка» низко прошла над полем и села правее, сразу скрывшись в клубах пыли.
Последнему вертолету с десантом осталось метров тридцать до земли. Погасив скорость, он начал выполнять заход на посадку. Вдруг неожиданно сделал рывок влево. Я увидел вспышку под самым винтом и взрыв, приглушенный рокотом мотора. Машина упала вертикально вниз и ударилась о землю. Лопасти, ударившись о поле, разлетелись в разные стороны. Остатки «вертушки» взорвались, выпустив из топливных баков фонтан огня.
Я отбегал от «борта» пригибаясь, словно опасаясь ударов лопастей. Через несколько мгновений по «полосатым» обрушился шквал автоматного и пулеметного огня. «Чехи» открыли стрельбу по машинам как раз в тот момент, когда они оказались в самом уязвимом положении. Пули разрывали дюралевую обшивку.
Нас встретили огнем из-за деревьев, росших не далее, чем в трехстах метрах от места высадки. С последней «вертушки» не успели высадиться все бойцы, а машина уже взлетала, заставив последнюю группу прыгать с пятиметровой высоты.
Солдаты отвечали короткими очередями, выискивая цели. Оглядевшись, я увидел, что боевики засели не в домах, как я вначале подумал, а в окопах. Позиции готовились заранее. По треску очередей было трудно определить, сколько там «бородатых».
Через пол часа был назначен очередной общий штурм, и нам следовало успеть занять более выгодную позицию для атаки.
Лишь только сместились правее, в сторону наиболее поврежденных от взрывов домов, как я увидел три зеленые ракеты, одновременно взлетевшие в воздух – знак, по которому несколько десятков людей правее нас вскочили на ноги и побежали к селу. Одновременно от холма на противоположной стороне приближалась еще одна группа. Слышалась быстрая трескотня очередей, прозвучало несколько взрывов.
В селах, где приходилось атаковать каждый дом, действовали мелкими группами. Каждый боец должен был сам принимать все решения.
Ребята перебежками продвигались вглубь Бахар-Юрта. Неожиданно один из идущих впереди солдат выбежал на дорогу и махнул рукой. В тот же миг, подпрыгнув, он упал, а я услышал очередь. Разведчик попытался встать и, припадая на одну ногу, бросился к кустам. Но ему наперерез уже бежали боевики. Подхватив его под руки, внесли в один из домов. По «чехам» открыли огонь, но стреляли неточно, опасаясь попасть в своего.
Я слышал треск беспорядочных длинных очередей и прицельных коротких. Стрелял сам, тщательно выискивая в кустах мелькающие фигуры.
«Чехи» атаковали непрерывно, и у бойцов не всегда было время оказать раненым, истекающим кровью, хотя бы первую помощь.
Титов смотрел на меня затуманенными глазами, сжимая в руке автомат. В плече у него была одна дыра, в ноге другая. Из обеих ран сильно текла кровь. Я вытащил перевязочные пакеты и приложил их к ранам. Солдат застонал, когда я, стараясь остановить кровь, сильнее прижал бинты к ране.
Охваченный азартом боя, пренебрегая осторожностью, Виноградов высунулся наружу и ударил по «чехам» длинной очередью. Но в ту же секунду удар нескольких пуль отбросил его назад. Он лежал с размозженным лицом, превращенным в месиво, из которого вытекали серо-красные клочья мозга.
- Не бросайте меня! – закричал Титов.
Я оперся о стену, успокоил дыхание и начал подводить прицел под темные фигуры, мелькающие в «зеленке». Надо было стрелять наверняка, чтобы не позволить «чехам» обойти нас.
Один из боевиков смог подойти очень близко и оказался в «мертвой зоне», недосягаемой для пуль. Я попытался достать его осколками гранаты.
- Посмотри со своего места, - крикнул я Крючкову. – Там, возле стены должен лежать труп.
- Нету, - ответил сержант спустя какое-то время.
- Как нету? А где же он?
- Ушел сука.
Неожиданно раздался грохот, взрыв взметнулся вверх огнем на три метра и у меня потемнело в глазах. Я отшатнулся назад, прижался к стене спиной и охватил ладонями лицо. Я подумал, что открыв глаза увижу только темноту, и меня сковал ужас. Несколько секунд боролся со страхом.
Опять что-то грохнуло, и в меня шлепнули мокрые комья. Подняв голову, я увидел, что комья, обдавшие меня, - это мясо. Солдата разнесло в клочья. В разные стороны разбросало ноги, обнаженную руку, разорванное туловище.
Я вытер кровь, забрызгавшую лицо и попытался подняться, но ноги скользнули по крови, и я упал. И уже не пытался подняться. Я лежал и видел, как на коленях стоял Крючков и стрелял короткими очередями.
- Из гранатомета бьют, суки! – крикнул Шмонин. – Идут на прорыв.
Я опять услышал воющий свист, который налетел и грохнул.
Крючкову осколком пробило грудь. В его легких была рана, и я слышал, как через нее со свистом входил и выходил воздух.
Солдаты принесли убитого Постникова. Я видел впалый, перевязанный живот и пробитую голову. Пуля вошла в голову справа, прошла сквозь мозг и вылетела с другой стороны, разворотив половину черепа. Глаза трупа были раскрыты и испуганы.
Раскаленный от непрерывной стрельбы ствол автомата обжег мне руку и чуть не выпал из ладони. Уронить оружие – одна из самых опасных примет. Я всегда помнил об этом.
Отхаркиваясь, я кинулся в сторону, слыша за собой оглушающий грохот, который раздался над головой и словно накрыл со всех сторон треском.
Меня ошеломил удар. Я даже дышать не мог. Судорожно раскрывал рот и кривился от боли в спине. Мне казалось, что ранило осколками. Но крови не было. Я постарался как можно быстрее выбраться из-под обломков.
В момент самой большой опасности, когда все попытки уцелеть казались уже бесполезными, я всегда старался сделать что-нибудь неожиданное.
Я шел навстречу «чехам», замирая среди обломков. Очень медленно пробирался в направлении дома, из которого пробивались боевики.
Я сознавал, что делаю глупость и нарушаю все правила, которые знал. Я лез в ловушку.
Мне повезло, что в «зеленке» перед домом не оказалось «бородатых». Я влез в окно и осторожно двинулся через дом.
Я вошел в комнату, шагнул в сторону, остановился и замер, прижавшись к стене спиной. Вокруг валялись скоманные одеяла, грязные бинты и стрелянные гильзы. Весь пол был залит свежей кровью.
Один из солдат висел на двери, прибитый к ней гвоздями. Второй лежал рядом, его конечности были отрублены.
У висевшего Дорожкина была снесена половина черепа и розовел застывший мозг.
Детинину отрезали руки и ноги и перетянули веревками, чтобы он не умер от потери крови. Отрезанные конечности аккуратно сложили рядом с ним. Детинин был еще жив и тихо стонал, закрыв глаза.
На меня нашла неудержимая рвота. Я корчился и давился блевотиной. Опустившись на колени, я оперся руками о пол. Я не мог отдышаться несколько минут. Затем медленно поднялся.
Прислонившись плечом к стене, я ощутил, как меня затрясло от злости. Было очень сложно удержаться на месте и я побежал в сторону, где раздавались очереди.
Мне пришлось долго пробираться между домами. Ожесточенный бой продолжался только на одной из окраин села.
Я забежал в дом с разбитыми окнами.
Это был дом, который боевики использовали в качестве медицинского пункта. Я увидел несколько носилок, ящики с медикаментами, импровизированный операционный стол, покрытый пропитанными кровью одеялами. На столе лежал раненый «чех». Его голова и грудь были обмотаны потемневшими от крови марлей и бинтами. Одной рукой он держался за бинт на глазах, а другой слепо водил вокруг себя. Он непрерывно стонал и монотонно произносил по - чеченски одни и те же слова. Я несколько раз выстрелил ему в голову.
Следующая комната была усыпана битым стеклом, разбросанными вещами, заставлена ящиками. Я осторожно продвигался вперед вдоль стены, свернул за угол и через открытую дверь увидел группу боевиков, направляющихся ко мне. Они на бегу стреляли из автоматов. Под ударами пуль от стен отлетали осколки кирпича. Я не был уверен, что «чехи» стреляли именно по мне. Но один из них что-то закричал, указывая в мою сторону. Они определенно бежали к дому, в котором находился я. В паре сотен метров от «бородатых» я увидел солдат.
Я дал ответную очередь. Автомат трясся в руках, пока в магазине не закончились патроны. Мне казалось, я почти ощутил прикосновение смерти.
Я двигался огибая препятствия, стараясь не споткнуться, непрерывно оглядываясь по сторонам, не желая пропустить возможную позицию снайпера.
Услышав сзади крик, я оглянулся и увидел солдата, бежавшего ко мне. Он был без автомата и сбоку что-то болталось. Когда он подбежал ближе, стало видно, что именно болталось на боку Некрасова. Это была его правая рука, висевшая лишь на лоскуте мышцы. Чайкин сразу же сделал раненому укол, и пока тот не успел опомниться, перерезал сухожилие, еще связывавшее руку с телом. Некрасов громко застонал, из раны хлынула кровь. Пока Чайкин старательно перетягивал ремешком культю, раненый жадно затягивался сигаретой, которую я сунул ему в рот.
Дом впереди был разрушен, и я пробирался через развалины без опасения подорваться на минной ловушке. Рядом со стеной на досках лежал Шмонин и словно смеялся. Один его глаз был широко раскрыт, другой закрыт, язык высунут. Руки раскинулись в стороны. Его правая нога была пробита осколком. Он умер от потери крови.
Я попал прямо в большой куст и оцарапал лицо, чуть не выколов глаз. Не разбирая дороги, я пробежал несколько метров и наткнулся на стену, рядом с которой был скрыт от пуль.
Стараясь вытереть кровь, заливавшую правый глаз, я увидел «чеха», который пытался вытащить раненого из-под огня. Я прицелился и выстрелил. Боевик вскинул руки, упал и исчез из поля зрения. Раненый схватился обеими руками за окровавленное лицо. Кровь заливала ему глаза, рот. Он, видимо, что-то кричал, но голоса не было слышно. Я выстрелил, стараясь попасть в открытый рот.
Сзади раздался оглушительный взрыв и следом пронзительный визг.
Взрывом Стрелкову пробило обе ноги и оторвало руку.
- Сделайте что-нибудь! – закричал он.
Ополоумевший от боли солдат вскочил на ноги. Несколько очередей боевиков попали в него, и он стал трупом еще до того, как начал падать.
Несколько пуль ударилось рядом с моим укрытием. Пришлось переползать на новое место. Спрятавшись за каменный забор, я поднялся и побежал. Что-то со свистом пролетело сзади, ожгло спину и толкнуло на землю. Я вскочил на ноги, но опять упал и не стал подниматься. В меня уже не стреляли, и я не понимал почему. Стих грохот стрельбы и глаза заволокло темнотой.
Придя в сознание, я узнал от проходящих мотострелков, что преимущество уже было на нашей стороне. Продолжала отбиваться лишь небольшая группа боевиков. Спотыкаясь, я пошел в их сторону. «Чехи» сопротивлялись до последнего патрона. Они понимали, что пощады им не будет. Их расстреливали подошедшие «коробочки».
От меня требовали больше, чем я мог дать. Я уже ничего не соображал.
- Проклятая жара, - сказал я. – Из-за нее теряешь все силы.
Я ужасно устал от всего, что произошло за этот день. Устал и хотел отдохнуть. Только бы добраться до койки и хоть немного поспать. У меня возникло ощущение, что грудь словно охватывалась железным обручем. Я начинал задыхаться и все, что находилось вокруг исчезло в ощущении боли и перестало существовать.

14

Утром солдаты нашли Денисова, стоявшего в охранении. Все утро, метр за метром, рота искала его следы, уходя по едва заметным приметам в непроходимые заросли. Обнаружили истоптанный клочок земли и прошли мимо, но сержант Примов увидел острый след от саперной лопатки, оставленной, когда человек, опираясь на нее телом, поднимался с земли. Разрыли страшную чеченскую землю и нашли Денисова с перерезанным горлом и вспоротым животом.
Можно было находиться в самом безопасном месте во всей Чечне и все равно знать, что в безопасности находишься только условно.
Моя рота получила приказ на участие в оперативной группе со 2-м МСБ по «проческе». Марш в обход сел.
Я был уверен, что умру в этот день.
С самого начала операции меня преследовали неудачи. Через пол-часа после выхода была потеряна связь с разведывательным головным дозором.
Я послал двоих бойцов для поиска шедшей впереди группы. Ждали пол часа. Никто не появился.
Я был уверен, что боевики не собирались вести открытый бой. Они хотели устроить засаду и убивать, убивать безнаказанно.
Рота растянулась длинной цепочкой по узкой тропинке. Открытые поляны перебегали мелкими группами.
Впереди шел разведчик. Он двигался от дерева к дереву, от куста к кусту, стараясь оставаться незамеченным. Внезапно я увидел, что он упал и тотчас застрочил автомат. Все бросились на землю. Очередь стихла и противник не появился. Идущий впереди был уверен, что видел «бородатого». Все затаившись лежали несколько минут.
Никто не стрелял. Я выждал еще две минуты, но все было тихо.
Я двинулся вперед. Я был один, солдаты остались на месте. Пользы от «срочников» не было никакой, потому что они пошли бы прямо за мной и подняли бы шум. Я мог получить от них пулю в спину – обычная опасность при движении друг за другом. Я крался очень медленно и потому, что боялся, и потому, что кустарник очень густой.
Я вернулся к роте. Все по-прежнему было тихо.
Но я чувствовал, что операцию выдали боевикам. Это уже случалось со мной на чеченской войне. В первый раз я возмущался и негодовал, но теперь я испытывал больше усталости, чем злости. Такова цена войны. Я не высказывал своих подозрений, не имея доказательств и учился не доверять никому.
Следовало изменить маршрут, уменьшить темп движения. Я объявил отдых и сев, поднял бинокль. Мне показалось, что на гребне холма возникло какое-то движение. Тело напряглось от ощущения близкой опасности. Мне с трудом удалось от этого состояния избавиться.
Отдых закончился, и мы двинулись дальше. Густые заросли сменились невысокими холмами, поросшими травой.
Неожиданно я услышал приближающийся свист, бросился на землю и ощутил, как надо мной прошла ударная волна взрыва.
Опять донесся резкий свист. Вторая мина разорвалась недалеко от меня.
- Ложись!
Этот приказ был излишним, все бойцы уже лежали. Осколки со свистом рассекали воздух и падали на землю вместе с камнями и комьями земли.
Недалеко раздался шлепающий звук. Услышав нарастающий свист, я буквально зарылся лицом в землю. Мина взорвалась в каких-нибудь десяти метрах. Оставаясь в прежнем положении, я прислушивался к пугающему звуку рассекающих воздух осколков. Я ясно слышал, как они хлестнули по листве. Я с трудом подавил вырвавшийся было стон. Мина разорвалась на приличном расстоянии, но меня охватила паника. Каждый раз, когда начинался бой, я переживал минуты абсолютной неспособности к каким бы то ни было разумным действиям. Я делал первое, что приходило на ум.
Солдаты залегли, пытаясь понять, откуда по ним стреляли. Но это оказалось невозможно. Скорее всего «чехи» были на вершине холма и оттуда видели нас как на ладони. Я опять услышал свист и следом разрыв мины.
Вершина холма была слишком далеко, но некоторые из ребят уже били по ней длинными очередями.
Огонь боевиков накрыл сразу несколько бойцов. Головная группа успела пробежать еще метров сорок и укрыться за небольшим бугром. Те, кого прижали очередями на середине лощины, не поднимались.
Послышался быстро нарастающий шелест, затем тонкий треск, а потом взрыв, как будто весь мир взлетел на воздух. С воем и свистом полетели осколки. Справа от меня в небо взметнулся еще один столб пламени. Я крепко обхватил затылок обеими руками. Лежавший рядом со мной труп солдата исчез, его всего засыпало землей, торчала только одна рука. Сняв свои руки с затылка, я заметил, что они трясутся мелкой дрожью. Голова раскалывалась на части от ударов взрывных волн.
Я опять услышал тонкий режущий слух свист. Это было хуже атаки, - мины рвались безостановочно и кучно. Я лежал не поднимая головы, осыпаемый комьями земли.
Я услышал справа от себя очень громкий крик, переходящий в визг. Одному из солдат взрывом мины порвало спину, ягодицы. Я слишком отчетливо представил, что следующий разрыв мины может накрыть меня.
Минометный обстрел продолжался и казалось, что ему не будет конца. Я прижимался к земле, которая подрагивала подо мной. Пороховой дым стлался над землей. Удар, разрыв и все смешивалось в голове. Я должен был иметь больше здравого смысла и не искать самые легкие пути к цели. Я уже не сомневался, что если уцелею в этой переделке, не останусь в Чечне ни одного дня.
Лишь постепенно я снова стал слышать. Даже в этом хаосе смерти ухо начало различать степень опасности, когда огнь сосредоточивался на нашей линии. Когда я ощутил, что пришел мой черед умирать – это был момент наисильнейшего страха. Послышался звук раздробленных человеческих костей. Я посмотрел налево. В спине Кузнецова зияла большая дыра, больше, чем кулак.. Кровь била фонтаном. Рану обрамляли клочья камуфляжа, почерневшие от крови. Здесь уже ничем не поможешь.
Оглушительные взрывы с треском проследовали один за другим. И один из этих взрывов был «глухим». Голову Шарову оторвало вместе с торчащими из шеи позвонками. Меня сложно удивить, но это зрелище было неприятным.
Нас расстреливали в упор, то справа, то слева. Солдаты почти не отвечали, потому что не успели развернуться. Слишком хорошо каждый из них понимал, что может быть убит уже сегодня. С набитым землей ртом и опять оглохшему, мне уже было не страшно. Все стало безразлично.
«Чехи» очень умело рассекли роту на части.
Я знал, что самой частой тактической уловкой боевиков было занятие фланговых позиций, откуда они открывали самый ожесточенный огонь. Минометный расчет находился совсем в другой стороне.
Нам не следовало оставаться на холме дольше. Новые группы боевиков могли отрезать путь к отступлению. Главное было не позволить «чехам» приблизиться. Воспользовавшись численным преимуществом, они бы легко перестреляли нас.
Уцелевшие бойцы начали быстро спускаться по лесистому склону. Я видел, как трассы очередей боевиков били по солдатам. Ребята или падали, как будто их кто-то сбивал с ног сильным ударом, или подпрыгивали, как ужаленные, или начинали кружиться на месте. Это выглядело, как ошеломляющее сновидение. Физически я ничего не ощущал: руки онемели, глаза словно болели от вида непрерывно умирающих бойцов.
Уже не стараясь думать, подчиняясь только инстинкту, я на полусогнутых ногах кинулся в сторону от солдат, которых обязан был вести и вместе с которыми не хотел умирать. Я осознал, что сейчас легче уцелеть одному. Я бежал и знал, что началось позади меня.
В стороне, куда уходила рота уже били пулеметные трассы. Там все было во взрывах и очередях, несущихся отовсюду. Две группы боевиков с фронта и тыла двигались навстречу друг другу и моя рота, оказавшись между ними, неотвратимо уничтожалась.
Но еще оставалась щель сквозь которую можно было проскочить. И я бежал, по стрельбе угадывая направление. Сердце колотилось в горле, в висках. Я упал и прополз открытое место. В кустах опять вскочил. Я с трудом продирался сквозь заросли, наступая на ветки, которые трещали, как выстрелы.
Услышав очереди впереди, я понял, что надо возвращаться. Это казалось бессмысленно опасно, однако выбора не было. Я должен был так поступить потому, что никакой другой идеи мне в голову не пришло.
Пробираясь сквозь густой кустарник, я свернул влево и неожиданно свалился в какую-то яму. Ушиб колено и пах. Я понял, что лежу на чьем-то теле, покрытом скользкой кровью. Превозмогая боль, я выкарабкался из ямы и побежал вперед.
Я бежал, хотя бежать было некуда. Во всяком случае В Чечне не было места, где можно спрятаться. Я бежал лишь от своего страха. На меня опять накатило состояние безысходности и отчаяния. Я бежал и не мог остановиться. Мне казалось, что я постоянно слышу свист пуль вокруг себя. Я упал, но поднялся и побежал дальше, и опять упал. Я повалился на землю и лежал, не думая о том, что может случиться. Все могло закончиться только бедой.
Из глубины леса доносились крики чеченцев: одинокий голос, кричащий горячо и страстно, и время от времени резкие крики одобрения. Но вскоре голоса утихли, только изредка доносились отдельные вопли.
Послышался нарастающий звук. Взрыв, казалось, расколол небо на части. Придя в себя, я обнаружил, что стонаю, задыхаясь от недостатка воздуха. Я чувствовал себя избитым, обессиленным и готов был расплакаться от злости. Никто не способен пережить такое, никто и нигде. Я почувствовал, как начало стучать в висках. Сознание медленно прояснилось. Я поднялся, борясь с тошнотой и, перезарядив автомат, вышел из кустов. Я смотрел на черные силуэты деревьев и чувствовал, как на лбу выступает холодный пот. Я затаил дыхание, чтобы расслышать хотя бы малейший звук в окружающей меня тишине.
«Чехи» приближались. Я облизал сухие губы и приготовился защищаться. Солдаты вокруг отстреливались, но я не слышал ни одного выстрела. Я не должен был промахиваться. Нет солдата, которому бы не нравилось видеть, как умирает его противник.
Неподалеку я увидел солдата, уткнувшегося лицом в траву. Подбежав к нему, я нагнулся и перевернул тело на спину. На лице Глухова застыло выражение безразличия к происходящему. Кровь еще хлестала из носа и рта с такой силой, что разобрать, куда попала пуля, было невозможно.
Боевики уже начали сталкиваться в лесу со своими и завязывали перестрелки. Из-за этого они стали действовать осторожнее. «Чехи» не знали, сколько нас и это спасало.
Как только стемнело, мы двинулись на север.

15

Рота вышла в район Чакома для проведения засады.
Через пару часов после начала движения небо потемнело. порывистый ветер гнал тучи в густой туман. Это был плохой признак. Следовало ожидать дождь.
Уйти от грозы нам не удалось. Пошел дождь. Сначала упало несколько капель, а затем полил ливень. Удары грома были такими сильными, что ощущалось, как вздрагивал воздух.
Рассмотреть что-нибудь через пелену дождя было невозможно. За несколько секунд я вымок так, словно только что вынули из воды.
Обыкновенно такие сильные дожди не продолжаются долго, но в Чечне это обычно. Часто именно затяжные дожди начинались грозой.
Когда гроза прошла, солнце не появилось. Вокруг, до самого горизонта небо было покрыто тучами. Шел мелкий дождь.
Я вскрыл ножом консервную банку и на ходу выпил сок. Вместе с соком в рот лился дождь. Я выбросил банку в заросли. Есть по-прежнему не хотелось.
При подъеме на крутые склоны, с грузом за плечами, всегда следовало быть осторожным. Приходилось внимательно осматривать деревья, за которые предстояло хвататься. Иногда стоило лишь дотронуться до ствола, как он обваливался и рассыпался. Можно было не только потерять равновесие, но и оказаться с пробитой головой.
Рассчитывать на перемену погоды к лучшему было нельзя. К дождю добавился ветер, появился туман. Он то закрывал вершины склонов, то опускался ниже, то опять поднимался, и тогда дождь шел еще сильнее. Вести наблюдение в таких условиях было очень сложно.
Оказавшись на вершине одного из холмов, мы тщательно просматривали местность впереди. Никакого движения заметно не было.
Уже с половины дня можно было определить, что завтрашний день будет дождливый. Казалось, что весь воздух наполнился дымом. Небо побелело, и облака стали грязно-серого цвета. Затем воздух сделался чистым.
После дождя земля стала вязкой. Тропы размокли и идти по ним было скользко. Я стоял, опираясь рукой о ствол дерева и смотрел, как фигуры солдат исчезали на фоне темнеющих кустов. Я почувствовал невыносимую усталость от необходимости принимать все новые и новые решения. Я стоял в нерешительности, испытывая от этого недовольство собой.
Часа в четыре с востока опять донеслись раскаты грома. Небо потемнело и пошел редкий дождь с крупными каплями. Вдруг удар грома потряс воздух рядом с нами, вокруг начали сверкать молнии. К дождю присоединился ветер. Он ломал мелкие сучья, срывал листву с деревьев и поднимал ее высоко в воздух. Хлынул сильный ливень, который продолжался до семи часов вечера.
В восемь вечера на востоке опять начала сверкать молния и послышался отдаленный гром. Небо на несколько мгновений освещалось, затем все вокруг погружалось в темноту. Солдаты начали готовиться к дождю, но тревога оказалось напрасной. Гроза прошла стороной.
Как-то незаметно наступила ночь. Мы почти не продвигались вперед. Ребята спотыкались о камни.
Солдаты перекусили и начали устраиваться на ночлег, выставив охранение.
Вокруг стояла тишина, нарушаемая только однообразным жужжанием насекомых. Такая тишина как-то особенно действовала на меня. Я словно подчинялся ей и казалось, что у меня не было сил нарушить ее звуком или каким-нибудь неосторожным движением.
Я разложил на земле карту и старался определить наше местоположение. Никогда не следовало полностью доверять картам. Они могли предательски подвести.
Все попытки связаться с полком оказались бесполезными. Может быть, мешали грозовые разряды, или радиостанцию залило водой. Мне оставалось лишь продолжать выполнение задания, независимо от обстоятельств. Стало так темно, что уже нельзя было рассмотреть ни земли, ни силуэтов деревьев.
Я думал, что к утру дождь прекратится, но ошибся. С рассветом он пошел еще сильнее.
Все вымокли до последней нитки. Теперь нам стало все равно. Дождь уже не являлся помехой. Он шел, не переставая. Небо по-прежнему было темным. В такую погоду плохо идти, но еще хуже оставаться на одном месте.
Погода нам не благоприятствовала. Все время шел мелкий дождь, трава была мокрая, с деревьев падали редкие крупные капли. В лесу стояла тишина.
Мои силы уже не были прежними: снаряжение казалось вдвое тяжелее, чем вчера. Через каждые несколько километров мы садились и отдыхали. Мне хотелось лежать и ничего не делать. Солдаты торопливо глотали консервы. Отдых уже не приносил мне облегчения. Наступало полное изнеможение. Я слабел с каждой минутой, к горлу подступала тошнота. Нам предстояло пройти еще километров пятнадцать.
Я утрачивал всякое представление о пройденном пути и шел, шатаясь из стороны в сторону, с опущенной головой, с повисшими вдоль тела руками. Снаряжение давило невыносимой тяжестью.
Наступал момент, когда ноги переставали меня слушаться. Они сгибались, даже когда я стоял на месте.
Неожиданно идущий передо мной солдат резко дернулся, вскрикнул и упал. Я упал на землю почти одновременно с ним, сдернув с плеча автомат. Но противника не было. Оказалось, что Вакулин растянул голеностоп Ему вкололи промедол и наложили повязку. Он дошел сам. Тащить его ни у кого не было сил.
У меня было только одно желание – заснуть, чтобы быстрее закончился еще один день, который мне удалось пережить.

16

Вышли на «прочесывание» села в район Карабурука.
До цели мы должны были двигаться своим ходом, по пути «зачистить» расположенную недалеко от базы «зеленку». При «прочесывании» села в назначенное время нас должны были поддержать «полосатые».
Мы вышли из расположения полка длинной цепью. На ходу колонна перестраивалась в цепи для «прочесывания». Низко над головами летел вертолет прикрытия. Когда дошли до подножия низких холмов, над нами зависли еще два «полосатых», обработали «зеленку»огнем, прежде чем мы через нее прошли.
«Чистка» этих зарослей велась регулярно, иногда каждый день. Каждую ночь здесь срабатывали сигнальные мины. «Чехи» подбирались к расположению части слишком близко. После ночных обстрелов в лесу часто находили кровавые пятна и разбросанные бинты, но все тела боевики уносили с собой.
У нас оставалось шесть часов на марш вверх по склону холма, через вершину и вниз в долину, где располагалось село. Так много времени не требовалось, но дорога оказалась сложной.
Взглянув на часы, я понял, что мы опаздываем: до назначенной цели оставалось еще несколько километров.
Рота постепенно взбиралась все выше и выше. Ребята выбивались из сил, цепь сильно растянулась.
Я хотел, чтобы солдаты шли быстрее, желал и боялся встречи с «чехами». Желал потому, что так велел долг. Без «боевых» я начинал ощущать, что в моей жизни не хватает самого главного.
Мы вышли к селу на пол часа позже заданного времени. Но, судя по окружавшей нас тишине, было ясно, что «борта» еще не приходили. Мы расположились в кустах и начали ждать. Я не спешил подставлять своих ребят под пули боевиков.
Я смотрел в небо, ожидая появления «полосатых».
Через час ожидания я услышал стрекот, вначале едва различимый. Затем сильнее и громче. Из-за склона вылетел «горбатый», разворачиваясь описал над низиной короткую дугу. Этот же маневр повторил еще один, идущий следом. Внизу, в селе скрывался враг, и они должны были его уничтожить.
Гул нарастал и «горбатые» выскочили из-за «зеленки». Пара с крутого разворота сразу ударила НУРСами по домам. Дома разрывало огнем. Казалось, что в этом огненном аду уже никому не удастся уцелеть.
- Отлично! – кричал Зубков. – Надо зайти еще пару раз.
Все солдаты вскочили на ноги и радостно кричали, словно подзадоривая летчиков. Каждый из разведчиков хотел оказаться на их месте и бить по селу беспрерывным огнем.
«Полосатые» накрывали село со свистом и грохотом. Долбили крыши домов пушками, поднимали взрывами землю и деревья.
Содрогнулась земля, над селом взметнулся столб огня. Разрывы бомб следовали один за другим, сливаясь в сплошной грохот.
Взрывы вырывали деревья и срывали крыши.
Взрывы окутывали село дымом и грохотом, превращая все живое в груды костей, мяса и крови.
Вертолеты медленно сносило вдоль склона, они разворачивались, на мгновение застывали и опять шли в атаку.
«Полосатые» уничтожали село. Можно было видеть мечущихся жителей. Многие дома уже горели и село заволакивало дымом. Но стрельба продолжалась. Дома превращались в груды развалин. НУРСы разламывали остовы фундаментов, сжигали деревья, взрывали могилы на кладбище, вытряхивая вверх кости.
Вжав шею в плечи, я смотрел на истребление села.
Когда снаряды с грохотом проносились над солдатами, те прижимались к земле, вздрагивая в такт ее содроганиям. Село скрывалось в круговоротах дыма, земли, камня и дерева. Среди этого серого хаоса поднимались языки пламени.
Когда «полосатые» отработали и ушли, я сказал:
- Теперь очередь за нами.
Разведчики выбежали из «зеленки» цепочкой, оглядываясь и ожидая выстрелов. Перебежали через поле, прячась за редкими деревьями. По нам никто не стрелял.
Положив стволы автоматов на сгиб руки, солдаты двигались по обочинам дороги.
- Я хочу крови! – крикнул Коротеев.
Бойцы вбегали в село, стреляя на ходу, спотыкаясь, перезаряжая автоматы. Свистящие пули пролетали над дымящимися руинами домов.
Крыши были разбиты почти во всех домах. Всюду валялись трупы людей, разорванные и изрезанные взрывами. Валялась чья-то коричневая нога в грязном ботинке. Около забора лежали обнявшись два мертвых ребенка.
Я крепче сжал автомат, держа палец на спусковом крючке. До боли в глазах вглядывался в очертания улиц. Я прошел сотню метров, миновал несколько дворов и не встретил ни одного живого человека.
Вдруг слева от себя я увидел яркую вспышку и прогремел взрыв. До меня донесся треск автоматной очереди.
- Еще один готов! – крикнул кто-то слева. – Подстрелил-таки чеченскую тварь!
Кто-то из бойцов напоролся на живого чеченца.
Солдаты стреляли во все стороны, не жалея патронов. Никто не хотел умирать. Я ощущал ярость ребят, крушивших все подряд.
Повсюду валялись кучи обломков и кирпичей, разбитая вдребезги мебель, окровавленные куски одежды.
Я видел мертвых собак, кур. Солдаты расстреливали всех, кто попадался на глаза. Вдоль дороги лежали тела женщин. Большинство мертвые, некоторые еще живые. Раненые дергались и стонали, пока их не добивали. Шум от чеченских криков стоял неимоверный. Молча не умирал никто. Я видел Чарского, приканчивающего старика большим серебристым ножом. Разведчики стреляли по трупам.
Солдаты продвигались вперед рывками. Село, по которому мы шли напоминало свалку: не оставалось ничего целого, нетронутого, живого. Все было сломано и разрушено. И множество трупов: целых, разорванных на куски, с выпавшими внутренностями.
Слабый солнечный свет был настолько насыщен тяжелой пылью, поднимавшейся с развалин, что все виднелось как бы сквозь мутный фильтр. Из-за густой пыли кислый запах пороха долго висел в воздухе.
В селе, полном огня, стоял запах пожарища. Огонь то пробивался сквозь рухнувшие стены, то вдруг вздымался вверх. Валялись трупы. Раненые с криками выбегали из домов и метались, пока не падали на землю. Солдаты нашли убежище, в которое попала бомба. В нем беспорядочной кучей лежали изуродованные дети. Руки, ступни, раздавленные головы с уцелевшими волосами. У многих были выгоревшие глаза. Я вдыхал смрадный воздух, пахнущий горелым мясом.
Из окна одного из домов высунулась женская голова и тут же дернулась от попадания пули, словно ударилась о что-то, замерла, окрасившись кровью и медленно повалилась внутрь.
Солдаты убивали всех подряд, не разбирая. Несколько раз я словно ощущал, что стреляли и по мне.
По мере приближения к центру села встречалось все больше и больше трупов. «Чечены» лежали в разных позах с жутко оскаленными лицами.
Повсюду слышался грохот и крики солдат, валялись разорванные взрывами тела. Увидев изуродованные не взрывом трупы, бойцы продолжали калечить их.
Я видел искалеченные тела во всех деталях: редкие клочки опаленных волос на голых черепах, выжженные губы в улыбке открывали почерневшие остатки зубов, руки без пальцев, разорванные тела с торчащими наружу внутренностями.
Повсюду горели дома. Из-за густого дыма, стелющегося по земле, дышать стало тяжелее.
Я заметил женщину, которая бежала вдоль забора и что-то кричала. Было бы глупостью позволить ей уцелеть. Тщательно прицелившись, я дал короткую очередь. Она упала так быстро, словно у нее отказали ноги. А ведь я целил в голову.
Постоянно попадались валявшиеся трупы. Живые чеченцы бежали и падали под выстрелами, кричали, стонали. Я ощущал близость победы.
Солдаты останавливались там, где слышался стон. Короткой очередью добивали раненого и шли дальше.
Я наткнулся на старика. Куча лохмотьев, белых костей, комья кишок. Кровь уже успела впитаться в песок и высохнуть.
Разведчики забегали в развалины домов, исчезали в руинах, снова появлялись, увешанные тряпками.
Я слышал треск очередей и визг пуль в переулках. Село горело и очень часто приходилось обходить полыхавшие дома. Земля во дворах была разворочена воронками. Повсюду валялось тряпье и окровавленные клочки одежды.
Передо мной лежала молодая чеченка, раздавленная упавшей стеной.
Немного осталось от села, если не считать разрушенные дома. Вокруг не было ничего, кроме дымящихся обломков и трупов. Кто-то услышал в одном из домов шум и тут же бросил туда гранату. Когда пыль рассеялась, Лапшов забежал в дверь и вытащил тело старой женщины. Оно было изорвано в куски, ее левый глаз вытек. Было похоже, что граната попала прямо в нее.
Я увидел женщину, которая несла на руках ребенка без головы и застрелил ее.
Я увидел, как зашевелились кусты. Человек выполз из кустарника на четвереньках и упал. Подошедший к нему Калиновский достал нож и, приподняв чеченца за волосы, трижды полоснул его по горлу. Он что-то сказал стоящему рядом Брагину и оба засмеялись.
Иногда начиналось то, что никак не могло закончиться. Я не принимал происшедшее близко к сердцу. Просто ребята так развлекались.
Из многих дверей, окон выбивался дым. Слышался треск и было видно разлетающиеся искры. В одном из горящих окон металась чья-то фигура.
Я обошел воронкообразную яму. Вокруг нее были кровавые пятна и кровавые клочья одежды. Я почувствовал запах горелого мяса и судорожно сглотнул приступ тошноты.
Солдаты бегали по домам, собирая трофеи. Женщин, детей и стариков не выволакивали из домов, а расстреливали там, где заставали. Забрав из домов все необходимое, бойцы поджигали их. То в одном, то в другом месте раздавались взрывы. Чтобы быстрее уничтожать дома, в них бросали гранаты.
Я был погружен в хаос разгрома и чувствовал себя победителем. Я улыбнулся, поздравив себя с этой маленькой победой.
Рядом со мной рухнула стена горящего дома, взметнув в разные стороны искры. Неподалеку еще раздавались выстрелы, прерываемые предсмертными криками.
Бой длился три часа. Все село было освобождено.
Я словно потерял ощущение времени. Для меня уже не существовало ничего, кроме усталости в плечах и коленях, прилипшего к телу камуфляжа и трупов, лежащих вокруг горящих домов. Я начинал ощущать страх, которым, казалось, был пропитан воздух Чечни.
Я не воевал в Чечне, я спасал себя от уничтожения. Я стрелял не в людей, - мне не было дела до того, люди или не люди эти живые существа. В облике чеченцев меня преследовала сама смерть. Я не хотел оказаться жертвой, ожидающей своей судьбы.
Убийство было неотъемлемой частью моей профессии, и мне нравилось убивать. Я жил ненавистью, и только ненависть помогала мне выжить. Я уже знал, что от меня прежнего ничего не осталось, только имя. Я не огорчался, когда оказывались убиты женщины или дети. Это было хорошим уроком для остальных. Были они боевиками или только помогали им – никакой разницы. Не следовало переживать из-за убитых детей, которые могли вырасти только боевиками.
Если б мне только дали время, я бы все объяснил.

17

Рота в 21.00 вышла в район Кичу совместно с 3-й МСР. По данным разведки, мы перекрывали вероятный путь подхода боевиков из Дагестана.
Шли молча, напряженно прислушиваясь и вглядываясь в ночную темень. Тяжело пробирались сквозь густые кусты. Освещенность была не больше двадцати процентов.
Тяжело дыша, мы колонной по двое продвигались по темному лесу. Мокрая одежда липла к телу. Я неотрывно смотрел на покачивающуюся впереди темную фигуру. Я не думал о том, куда иду. Конечная цель пути словно была мне неизвестна. Каждый шаг, который я делал, требовал полного напряжения сил и поглощал все мое внимание.
Я плыл по течению и уже не отдавал себя на все сто процентов войне, которая велась лишь на пять процентов мощности. Лучше всего, конечно, считать, что боевики могли в любую минуту выскочить из-за каждого куста. Но так очень быстро изматываешься. Вокруг было слишком много кустов, а «чехов» слишком мало, чтобы они могли прятаться повсюду.
Мне было тошно смотреть на своих солдат. Вдруг подумал: да ведь они покойники. Для каждого припасена пуля, а для меня уже дослана в ствол. Сколько бы жить не осталось, будущее уже не было жизнью.
Темнота стала такой плотной, что я не видел даже своих рук. Тишина заглушалась лишь учащенным сердцебиением. Идущие рядом угадывались на слух. Все ступали на ощупь. Потерять ориентировку и сбиться с пути было не сложно.
Разведчики исчезали в темноте между деревьями. Шагали осторожно, молча, вслушиваясь в каждый шорох. Все уже успели устать, колени подгибались, клонило в сон. Казалось, что уже ушли от опасности, но в Чечне ощущение безопасности всегда оказывалось обманчивым.
Проходя мимо сел, мы шли в режиме поочередного наблюдения. Когда убеждались, что опасности нет, рота шла вперед в режиме наблюдения на марше.
Вся беда Чечни в том, что в ней слишком много сел – сотни, даже тысячи, и все похожи одно на другое. И слишком много в них людей. Если бы не было такого множества удаленных друг от друга сел, не было бы и войны. Вытащить всех людей из сел, согнать в Грозный – и прекратится война. Проклятый Кавказ.
Я торопился до двух ночи достичь места предполагаемой засады. Иногда я останавливался и напряженно вслушивался в тишину.
Мы двигались еще минут двадцать, потом на последней сотне метров прошли по большому кругу и остановились. Мы сошли с тропы, чтобы не столкнуться с охранением, которое могло быть выслано боевиками. Я нашел подходящее место, чтобы провести здесь остаток ночи. Каждый из ребят знал, где находятся остальные и мне осталось лишь уточнить место сбора, если неожиданный бой с «чехами» раскидает нас. У места засады расположились так, чтобы участок тропы со всех сторон хорошо просматривался.
Нет ожидания мучительнее, чем то, которое предшествует бою.
Ночь была безлунной и местность слабо просматривалась. Я приставил к глазам прибор ночного видения, изучая лес перед нами, перевел наблюдение вверх и вправо на ближайшую сопку.
Впервые блокировали ночью такое большое расстояние. Промежутки между позициями были до ста метров. Надеялись на «сигналки».
Не успели распределить дежурство, как неожиданно сработала надежная армейская сигнализация и в воздух одна за другой взлетели две красные ракеты. Кто-то порвал тонкую проволоку, натянутую между деревьями. В ту же секунду звонко застучали очереди. Я увидел человека, который пытался скрыться за деревьями. Он споткнулся, упал, но поднялся и опять побежал.
- Стой! – закричали солдаты, стреляя в воздух, окружая бегущего.
Чеченец вышел из-за дерева с поднятыми руками. Ему было лет пятнадцать, он трясся всем телом и явно боялся наведенных на него автоматов.
- Обыскать кусты, - сказал я. – Он мог быть не один.
Однако никого другого поблизости не обнаружили.
- Верхов, - позвал я. – Отведи его.
Сержант указал чеченцу направление, и тот пошел неуверенно, словно опасаясь, что понял неправильно. Верхов двигался за ним следом, взяв приклад автомата под мышку. Как только они исчезли из виду, в той стороне, куда они ушли, раздалась очередь.
- Тут не из-за чего поднимать шум, - сказал я «срочникам». – «Чех» пытался бежать.
Я лег и положил рюкзак под голову. Старался заснуть, держа руку со «стечкиным» на груди.
Меня разбудила вернувшаяся разведывательная группа.
- Где «чехи»?
- Вот в этом направлении. С километр-полтора отсюда. Что-то в этом роде.
- Сколько?
- Я видел человек десять.
Накрапывал дождик. Вдруг со стороны боевиков послышался приглушенный стон. Я подумал, что показалось, но стон повторился. Вскоре в темноте начали вырисовываться силуэты. Через минуту я отчетливо увидел: двое солдат вели под руки третьего.
- Кто идет? – окликнул Семенов.
- Свои, разведка, - раздалось в ответ. – Раненого тащим. Помогли бы.
Я насторожился. Откуда могли взяться эти разведчики? Все наши были на месте. О действиях других групп информации не было.
Я нажал и не отпускал спусковой крючок, пока магазин автомата не опустел. Я не сомневался, что это охранение боевиков. Показалась длинная цепочка. Особой осторожности «чехи» не соблюдали.
Еще через несколько минут я отчетливо увидел темные фигуры, идущие на нас. Крепче сжав автомат, я нажал на спусковой крючок. Послышались выстрелы, крики и ругательства. «Чехи» подумали, что попали под огонь своих.
«Бородатые» бежали, падали, спотыкались, опять поднимались, сталкивались друг с другом.
Враг был видим, и я кричал:
- Стреляйте, стреляйте, стреляйте!
Мой автомат немного отдавал в плечо, я стрелял, но это было все равно, что пытаться убить ночь. Я жалел, что не могу убить всю Чечню.
Беспорядочная стрельба продолжалась. Перед нами высился темный лес. Солдаты стреляли по деревьям. Было слышно, как обламывались ветки и падали на землю.
Я пополз вперед. Левее меня двигались еще трое бойцов. Я их не видел, слышал только, как ползут. Переполз дно оврага и, уцепившись за кусты, поднялся по противоположному склону. Слева захрустели ветки сухого кустарника – мои ребята были неосторожны. Я полз, стараясь не дышать, словно кто-то мог услышать мое дыхание. Приподнял голову, но в темноте ничего нельзя было разглядеть. Мне захотелось чихнуть. Я сжал нос пальцами, потер переносицу и пополз дальше. Передо мной мелькали человеческие тени, слышались вскрики, глухие удары. Под ногами чувствовалось что-то мягкое и липкое. Ударила очередь справа. Я распластался по земле.
Я ждал, держа автомат наготове, но прошла минута и ничего не менялось. Ждать дольше не имело смысла. Я злился, не в силах угадать, где, с какой стороны меня ждала опасность.
Я стрелял, перебегая с места на место. «Чехи» сбегали с бугра и сразу исчезали в темноте, как только их головы опускались ниже гребня. Но те, что появлялись на бугре вновь были видны и я бил по ним.
Я пополз вперед со всей скоростью, на которую был способен. Мимо меня кто-то пробежал, обогнав, и в ту же секунду на темной фигуре скрестилось несколько пулевых трасс. Тело солдата, остановленное в движении, рухнуло на землю.
Начал стрелять пулемет боевиков, и цепочка желтых трассирующих пуль била в деревья, которые словно взрывались и распадались на куски.
Я крепче сжал автомат и рванул спусковой крючок. Я стрелял, не видя цели, стараясь попасть в то место, из которого вылетали очереди.
Я знал, что большая часть боя еще впереди. «Чехи» пытались обойти нас. Шансов, что они повернут обратно было не много.
Частые автоматные очереди, приближавшиеся с каждой минутой, подтверждали наступление боевиков. У меня была возможность затаиться и отлежаться. Но я не хотел рисковать и начал отползать в сторону.
Я двигался, ориентируясь на близкие выстрелы. Было невозможно определить, кто стрелял – свои или «чехи».
Шел бой, в котором я не видел своих противников. В кромешной темноте можно было различить только вспышки выстрелов и следы летящих очередей.
Вдруг мне показалось, что кто-то застонал. Я полез в том направлении и очень скоро до меня донеслись хлюпающие звуки. Я увидел Криворотова, который лежал, неудобно подвернув под себя руку. Коснувшись его груди, ощутил под рукой липкую кровь. Солдат захлебывался кровью, и я ничем не мог его спасти.
Я почти не видел боевиков, которые были одеты во все темное, чтобы слиться с ночью. Казалось, что пронзительные крики «Аллах акбар» неслись со всех сторон.
Повернувшись, я увидел ярко-красные полосы трассирующих пуль. Казалось, что они летели прямо в меня, а затем, изогнувшись вверх, увеличивали скорость и пролетали над моей головой. Я упал и, с трудом переводя дыхание, прислонился к стволу дерева. Во рту было до боли сухо, в голове стучало, как будто она готова лопнуть. Но я ощущал себя в безопасности.
Я увидел красную вспышку, из которой протянулась в мою сторону желтая нить, оборвалась и исчезла. Через мгновение за спиной рванул жаркий взрыв. Я до боли вжался в дерево, не отрывая взгляда от миномета, который опять закраснел. Ударил взрыв, послышался жалобный крик, затем раздался предсмертный вопль. Кто-то опять был ранен, а кто-то убит. «Чехи» обстреливали наши позиции из минометов. Они ориентировались в ночном лесу лучше солдат.
Послышался медленно нарастающий шелест летящей мины, он становился громче, переходя в завывающий свист. Потом недалеко от меня раздался оглушительный взрыв. Бобкова рядом со мной как будто кто-то ударил по спине, и он упал, застонав. Я ощупал рукой его спину, и мои пальцы неожиданно наткнулись на глубокую, скользкую от крови рану. Дыхание солдата стало отрывистым и захлебывающимся. Через минуту он затих.
Я попытался ухватиться руками за дерево, но вдруг почувствовал, что ноги перестали меня слушаться. Тело беспомощно обмякло, пальцы разжались, и я упал на траву. Я был сильно напуган. Я не герой.
Я не видел, что происходило впереди. Плотный огонь не позволял подняться. Наступил момент, когда следовало подумать о необходимости отхода. Я глубоко вздохнул и метнулся в сторону, уклоняясь от вспышек, появляющихся в темноте передо мной. Я понимал, что «чехи» обложили нас очень плотно.
На бегу перезаряжая автомат, я столкнулся с кем-то очень большим, который что-то выкрикнул по-чеченски. В нескольких сантиметрах от моего лица оглушительно грохнула очередь. Я ударил автоматом ему по лицу и прошил очередью по ногам. «Чех» на мгновенье замер. Я спиной бросился в темноту кустов, выпустив в боевика короткую очередь.
Целясь из-за деревьев, я бил короткими очередями по вспышкам и снова отбегал.
Рядом проступил толстый ствол дерева, я чуть не столкнулся с ним. Привалился боком к стволу и ощутил, как резкими толчками бьется сердце.
Вглядываясь в темноту через кусты, я смутно видел какое-то движение, слышал чеченскую речь. Вскинул автомат и расстрелял весь магазин длинными очередями. И тут же услышал ответные выстрелы, несколько пуль впились в дерево. Обнаружив себя, я бросился в сторону, спотыкаясь и падая. Ветки хлестали по лицу. У меня было такое чувство, будто я сделал большую ошибку.
Ночь была ужасной. Пронзительный свист пуль, вой и скрежет, сильные удары взрывных волн то с одной стороны, то с другой заставляли меня сжиматься. Мне казалось, что я оглох и ослеп, не способен не слышать, ни видеть. Но я заставлял себя не думать о пулях, свистящих над головой и неторопливо, тщательно прицеливался по вспышкам. Я стрелял несуетливо, спокойно выбирал следующую цель.
Слышно было как выругался один из солдат, и чье-то тело глухо стукнулось о землю. Вокруг меня бегали какие-то люди и что-то кричали. Кто-то темный уползал в кусты и непрерывно стонал. Я был не способен объяснить себе, что все это значило.
Через несколько секунд мы столкнулись с «чехами» в рукопашном бою. «Бородатые», как и мы, дрались молча, с ожесточением. Только иногда раздавались стоны и крики раненых. Стрельба, свист пуль, вспышки дульного пламени – ничего иного не осталось в памяти от ночного боя. Мои глаза были открыты, но я словно ничего не видел.
Окончание ночного боя невозможно увидеть, его чувствуешь. Потом трудно что-либо вспомнить. Утром я нашел на себе ссадины, синяки и кровь. Еще продолжалась редкая стрельба. Красные трассы пуль вились над лесом.
На небе начали появляться светлые пятна, и я стал различать лица солдат, покрытых грязью. Глаза смотрели не видя и без выражения.
После ночи, в течение которой мне каждую секунду угрожала смерть, было трудно поверить, что все обошлось благополучно.
Я увидел три «полосатых», появившихся из-за края лесной полосы, из которой били «чехи». Над деревьями появились полоски белого дыма, выпущенные первой «вертушкой». Затем то в одном, то в другом месте из-за деревьев вверх ударили столбы пламени, и до меня донесся грохот взрыва ракет. «Полосатые» по очереди ударили по цели и начали второй заход. Над лесом поднялось черно-белое облако дыма.
Тишина наступила внезапно. «Вертушки», выпустив боезапас, ушли в сторону, приземлились, ожидая убитых и раненых солдат.
Подошли бойцы 3-й МСР и помогали отыскивать убитых и раненых.
У многих трупов моих ребят вспоротые животы и перерезанные горла были засыпаны землей.
- Все кончено, - сказал Осипов.
- Ну нет, - ответил я, - еще не все.
Я не имел права не думать об увиденном.
Кулакова опознали по родимому пятну на руке: головы у него не было. Я прислонился к дереву, схватил рукой покрытый шершавой корой ствол. Меня рвало. Я изо всех сил тужился, и меня снова рвало. Земля под ногами качалась, уходила из-под меня. Никогда в жизни я не чувствовал себя так плохо.
Я не хотел видеть то, во что превратились мои ребята. Вернее то, что от них осталось. Из-за своей трусости я позволил боевикам уйти. Я сидел совершенно неподвижно, прислонившись спиной к дереву и впервые со времени детства плакал.
- Однажды я задушу «чеха» собственными руками, - сказал я.
В «полосатые» загружались очень медленно.
Раненый Знатнов лежал на носилках рядом со мной. Пуля прошла возле нагрудного кармана камуфляжа. Сначала рана казалась неопасной, но сразу же после того, как «вертушка» поднялась в воздух, солдат начал кашлять и на губах у него появилась кровь.
- Гады продрявили мне легкое, - проговорил он. – При дыхании внутри колет, как иголками.
Его пытались утешить, уверяя, что рана неопасная. Я знал о бесполезности таких уверений. Из губ раненого кровь текла, уже не прекращаясь, дыхание становилось все более затруднительным. Его тело сотрясали приступы кашля. Через несколько минут он затих.
Война оставалась во мне зрелищем смерти, десятками лиц и тел, из которых уходила жизнь. Отчаяние вызывало во мне чувство необходимости биться с «чехами» и убивать их. Отомстить. Пролить кровь. Послать их души в ад.
Я пытался заставить говорить подобранного раненого боевика, но угрозы на него не действовали. Тогда я подтащил его к открытой дверце «полосатого». Но и угроза быть вытолкнутым не действовала на него. Он не оставил мне выбора. Я с любопытством наблюдал, как уменьшалось в размерах выпавшее из «вертушки» тело, пока не замерло на земле.
Ребята выбросили из вертолета еще одного «чеха».
Я знал о войне слишком много такого, чему можно научиться только убивая. Если бы у меня был выбор, я бы предпочел никогда не знать о существовании Чечни. Я пытался представить, как я вернусь в Россию, но ничего не получилось.

18

Рота располагалась на вершине холма, с которого хорошо просматривалась небольшая долина, заросшая высокой травой.
Я редко виделся с кем-нибудь из других подразделений, за исключением ребят из второй роты, которая располагалась на соседнем холме, на расстоянии нескольких сотен метров.
- Где лейтенант Рязанов? – спросил я солдата, подойдя к командирской палатке.
- Ему оторвало ноги.
- Откуда ты знаешь?
- Я был рядом с ним, когда это произошло.
Существовала разница между теми чувствами, которые я испытывал, когда узнавал о смерти кого-то, кого знал только по имени или в лицо, и смертью человека, с которым вместе выпил не один литр.
Я сидел на инструктаже и пытался вспомнить и подсчитать сколько моих знакомых уже вернулось в Россию в цинке.
На стене висела карта, на которой были нанесены районы сосредоточения сил боевиков и пунктиры направлений маршрутов разведывательных групп. В информации не было ничего обнадеживающего.
- Вторая рота развернулась вдоль этой возвышенности, - докладывал майор Блохин.
Он подхватил где-то не поддающуюся диагнозу сыпь, которая покрыла всю его голову. Для лечения ему сбрили все волосы и вымазали череп темно-фиолетовым раствором.
- Сто восьмой уже окопался вот здесь, западнее Армитау. Ожидается удар со стороны Балакри.
Вся эта территория была покрыта непроходимыми лесами. Можно было только догадываться, что там происходило в действительности.
К нам прибыло пополнение. Опустевшие места на койках заполнялись.
Если по счастливой случайности молодым бойцам удавалось выжить в первом бою, то у них появлялся шанс уцелеть на этой войне. У них появлялся инстинкт самосохранения. Каждый действовал согласно своему характеру, которым он не сам себя наделил и потому не всегда умел им управлять и которым не всегда умели за него управлять другие. Только после первых боевых столкновений ребята начинали понимать, куда они попали. Возможность быстрого возвращения домой могла растянуться на вечность.
У многих офицеров и прапорщиков, чья замена задерживалась были свои календари. Должен был замениться в июне, но не получилось. И тогда дни отсчитывал его личный календарь, на котором могло стоять 37 июля.
«Срочники» отстреливали себе пальцы, уродовались капсулями или затворами пулеметов.
Подойдя к палатке, я нырнул внутрь и лег на койку лицом вниз. Кроме ужасной усталости, я ничего не ощущал. Болела голова. Я думал о своем противнике. «Чехи» ненавидели меня. Мы искали друг друга, чтобы убить. Я не надеялся, что когда-нибудь это закончится. Не следовало заглядывать так далеко в будущее. Я не был уверен, что мне удастся вернуться к прежней жизни. Будущее оказывалось так же невозможно исправить, как и прошлое. Я старался забыть про смерть – свою и чужую, чтобы успокоиться.
Я никогда не скрывал своих взглядов. Говорить правду о войне даже самому себе всегда очень сложно. На войне необходимо убить как можно больше противников – это естественно.
Война усилила мои главные инстинкты: инстинкт самосохранения, себялюбия, желание выжить любой ценой, удовольствие от еды и выпивки, которая в боевых условиях всегда обходилась очень дорого. Я не любил риск, но если соблюдать осторожность, то можно было заработать, избегая неприятностей. Вокруг разворовывали все, что можно было продать. Опустошались целые склады с продовольствием и обмундированием, которые было не сложно списать на боевые потери. Позже многое обнаруживалось в схронах боевиков. Приходилось обдумывать все несколько раз, чтобы получить что-нибудь для себя.
Неожиданно я услышал автоматную стрельбу. Сразу вообразил, что это нападение «бородатых», натянул ботинки на босу ногу побежал к выходу. Ко мне бежал солдат. Я смутно припоминал его, но никак не мог вспомнить фамилию.
- Что случилось?
Оказалось, случайные выстрелы испугавшихся чего-то солдат.
В Чечне не было тыла. Только помня об этом постоянно, можно было надеяться уцелеть.

19

В 4.00 подняли по тревоге. Я был пьян, но не вдрызг. У меня только слегка дрожали руки, и я нетвердо держался на ногах. Две БМП не заводились. Их начали «таскать» по танковому парку – завели. Я ехал в «Урале» с майором Хрычевым – начальником разведки полка. На выходе из полка «разулась» 247-я БМП. Гусеницу надели сравнительно быстро.
Перед Армитау были обстреляны из гранотомета. Обошлось без жертв.
Не доходя до села Балакри подорвалась на фугасе БМП. Взрывом машину перевернуло кверху гусеницами, а башня отлетела метров на тридцать. Сразу же увидели, как от дороги кто-то побежал в заросли. Управляемый фугас. Пойманный оказался чеченцем лет тринадцати. Его пристрелили в «зеленке».
Не доезжая до Имроза два километра, 217-я БМП сорвалась с обрыва. Все произошло очень быстро и неожиданно, но удачно. Экипаж и десант успели выпрыгнуть. В машине остался только пьяный прапорщик Медведев. Он сидел в правом десанте и не успел выпрыгнуть. Машина падала двадцать метров, но не перевернулась, а только уткнулась носом в землю. Получилось, что она скатилась по склону в восемьдесят градусов, слетела только левая гусеница. Движение задержалось на час. Натянули гусеницу и поехали дальше.
«Урал», в котором я сидел рядом с водителем, словно что-то дернуло, и в лицо неприятно брызнуло кровью солдата, который тут же уткнулся лицом в руль. Пули попали водителю в голову. До тормозов было не достать и я оборвал провода зажигания. Машина остановилась.
Я выскочил из кабины и залег за скатами. Желание уцелеть подсказывало единственно верные решения. Лейтенант Севастьянов с группой разведчиков вышел «чехам» во фланг. Оставшиеся бойцы и «коробочки» весь огонь сосредоточили по «зеленке». Но и боевики, не жалея патронов, били по небольшой открытой площадке, разделявшей нас.
Я видел, как Севастьянов резко вскочил и побежал в сторону «бородатых», упал в траву и снова бросился вперед. За ним двигались мои ребята.
Молодые лейтенанты вели солдат в атаку на «чехов» с излишней смелостью и очень часто гибли. Их очень быстро увозили назад в Россию. Они гибли красиво, и солдаты жалели о них. Мне ни разу не пришлось слышать в Чечне, чтобы солдаты, готовые ругаться по любому поводу, жаловались на молодых офицеров. Веря всему, чему их учили, они приезжали в Чечню и слишком быстро гибли. Война оказывалась совсем не тем, чему их учили. Только осторожные могли выжить и вернуться в Россию.
Атака Севастьянова не удалась. Группа боевиков ушла, не отстреливаясь. Мы потеряли всего троих бойцов убитыми.
Одна из БМП подорвалась на мине. Бойцы слетели с брони на землю и отделались синяками. Взрывом вырвало днище, два катка с гусениц. Когда вытащили механика-водителя, он был еще жив. Ему оторвало ногу и покалечило руку. Пока перевязывали, он скончался.
Я пересел на БТР и ехал, сидя на броне, опустив ноги в люк, держась за ствол пулемета.
Выехали сопровождать наливную колонну совместно с 9-й МСР и саперами. Перед камышом подорвалась одна «бочка».
Водитель сгоревшей машины застыл в неестественном полусвалившемся положении. Его голова от уха до подбородка была рассечена глубокой рваной раной. Одна нога водителя торчала из дыры разбитого ветрового стекла, а другая, оторванная у бедра, лежала под прямым углом к его голове. Казалось, что эта нога существовала самостоятельно и не была связана с телом.
Застряла в броде БМП.
Через четыре километра подорвался БТР. Фугас сработал не под скатом машины, а правее, с обочины. Машину дважды перевернуло. Солдат, сидевших на броне смяло. Их тела выглядели, как красно-серое желе, сочащееся из камуфляжа.
Правила ведения войны боевиками не сложны. Напасть, убить противника быстрее, чем он мог разобраться, что происходит, исчезнуть, найти слабое звено в цепи федеральных войск и снова убивать, не оставляя после себя даже малейшего следа.
Вместо открытых боев федеральные войска тоже наносили неожиданные удары по местам возможных скоплений боевиков. Война не велась по четко разработанному плану и не имела определенной цели. В ней нечего было защищать или захватывать, невозможно было добиться никаких результатов. Ни патрули, отыскивающие ускользающих боевиков, ни засады, ни внезапно предпринимаемые «зачистки» мирных сел, с заданием «обнаружить и уничтожить» - ничто не могло создать ощущения осмысленных военных действий, наоборот, они становились частью общей российской абсурдности. То же чувство вызывали «секретные передвижения» войск, когда даже ребенку было понятно, где мы остановимся следующей ночью.
Смерть одного из солдат моей роты заставляла остальных пытаться найти ответ на вопрос: «Почему убит он, а не я?» Каждого бойца начинала мучить мысль, что его жизнь оплачена смертью друзей. Чтобы оправдать свое выживание, придать смысл их смерти и избежать чувства вины, нужно было отомстить за эту смерть.
Иногда по ночам я просыпался с ощущением спускового крючка на указательном пальце.
Я трясся в командирском люке БТР, стараясь соразмерить колыхание своего грузного тела с ухабами дороги. Голова тупо болела.
По знакомой дороге ехали осторожно. Головной дозор, дальше основные силы, замыкал колонну тыловой дозор. Десант на броне. Часто останавливались.
До полка оставалось около пятнадцати километров. Вдруг я увидел дымный след гранаты, которая ударила в переднюю машину. В тот же миг ударили автоматы и крупнокалиберные пулеметы. Солдаты прыгали с брони и занимали оборону. «Коробочки» открыли ответный огонь.
Вся «зеленка» наполнилась взрывами и криками.
Я спрыгнул вниз, поскользнулся и тяжело упал рядом с машиной. Но тут же встал, стараясь разглядеть, откуда по нам били. Я стоял на одном колене и рассматривал «зеленку».
«Чехи», остановив колонну били с двух ближайших сопок. «Балалайка». Я спрятался за броню.
Стволы БТРов поднимались вверх и били по «зеленке». От их грохота у меня заложило уши. По плотности огня не удавалось определить замысел боевиков. Обстрел мог быть случайным, как прежние, а мог быть нацелен на полный разгром колонны.
Я посмотрел в сторону БМП, в которую «чехи» попали гранатой. Одному из солдат бинтовали ногу. Он ехал на броне и взрывом ему вырвало кусок мяса выше колена. Солдаты, открыв люк, вытащили водителя. Ему оторвало обе ноги, от левой осталась торчать короткая берцовая кость. Даже жгут негде было наложить. Ему в руку ввели промедол. Взрывом в днище машины пробило дыру, вырвало два катка, внутри было месиво крови и костей.
Солдаты вытаскивали из машин цинки с патронами, вскрывали их, набивали магазины и карманы пачками патронов. Надевали десантные плавжилеты, но вместо поплавков в карманы на груди и на спине вставили магазины.
Несколько пуль разорвали камуфляж на плече Якушкина. Солдат перекатился и несколько раз выстрелил из автомата. Еще одна очередь боевика попала ему прямо в лицо и опрокинула на спину.
Я стрелял, не надеясь попасть в «бородатых». «Завалить чеха» не просто даже на пристрелянном участке.
Стрельба, слившееся в общий гул очереди, казалось, давили, били по голове.
В шуме боя я различал взрывы: у нападающих были гранатометы. Боевикам уже удалось поджечь почти все машины. Стрельба «коробочек» затихала, но бой усиливался с каждой минутой. Медленно, но верно превращался в бойню.
Неожиданно послышался громкий, очень похожий на детский плач крик. Я повернулся в сторону крика и увидел солдата, выскочившего из-за горящей машины. Он бежал спотыкаясь, большими нетвердыми шагами. Форма и волосы на нем горели, он сгибался и тряс головой, чтобы сбить пламя, но оно на бегу разгоралось еще больше. В него попала очередь, и он упал лицом вниз, сотрясаемый дрожью. На его затылке и спине все еще оставались небольшие языки пламени.
Я ощущал вокруг себя смерть и ничего, кроме смерти не было в моем будущем. Я видел, как дергался ствол, грохот прижимал меня к земле. Дым заволакивал весь склон.
«Чехи» слишком хорошо пристреляли место нападения. Я знал, что беззащитен. Уже не сомневался, что обречен, но продолжал стрелять, угадывая позиции боевиков лишь по вспышкам дульного пламени. Неожиданно увидел несколько фигур, приближающихся к дороге. «Чехи» старались подобраться ближе, скрываясь в густой «зеленке». Я перевел автомат правее и выстрелил из подствольного гранатомета. Взрыв заставил «бородатых» залечь. И в ту же секунду я увидел, что ошалевший от испуга Никошенко побежал прямо на группу боевиков.
- Назад, кретин! – закричал я. – Сюда!
Но он не услышал моего крика. Он уже ничего не слышал и очень хотел убраться подальше из этого ада. Его встретили несколькими очередями почти в упор.
Никошенко не удалось даже открыть ответный огонь. На мгновение он замер, обернулся, а затем медленно опустился на колени. Я видел, как его удивленное лицо заливало кровью. Затем он упал, выронив автомат.
Солдаты сопровождения, ехавшие в грузовиках, были отсечены огнем и методично расстреливались на открытом пространстве. Мотострелки не могли приблизиться к бронегруппе. Машины хорошо прогсматривались с господствующих высот. На нас были нацелены переносные реактивные комплексы. Когда солдаты бросились под защиту брони, «чехи» сосредоточили на них весь огонь.
- Что делать, а? – спросил Минин. – Что делать?
Он просто держал автомат дулом вверх и нажимал на спусковой крючок. Совсем поглупел от страха.
Кусочки камня и каменная пыль осыпали шею и вызвали легкий зуд. Казалось, весь огонь был сосредоточен на мне, и каждый раз, когда пуля пролетала мимо, я непроизвольно вздрагивал. Пот непрерывно капал с подбородка, кончика носа, с бровей на глаза. Я был насквозь мокрым. Мне казалось, что какой-то жесткий обруч сжал ключицы, перехватил дыхание. Сердце билось, как кулак о стену.
Мне навстречу полз Тилевич, опираясь на две руки и одно колено. Вторая нога болталась, цепляясь за неровности дороги. Вдруг он взвыл и, скалившись, завалился на спину. Я увидел, что его нога держалась на одном сухожилии. Пули боевиков поднимали вокруг него фонтанчики пыли. Попасть в мечущегося солдата было не просто, но «чехам» это удалось. Несколько пуль, попавших в голову, заставили Тилевича замереть на месте.
Я чувствовал ненависть и беспомощность, невозможность вырваться.
Я сидел за броней, чувствуя, как накалялась сталь горящего БТР, из его люков поднимался дым, мелькали редкие искры. Огонь подбирался к боекомплекту, и мне следовало поменять позицию.
Не знаю, как мне это удалось.
Я полз и ощущал тяжесть тела, прижимающего к земле. Эта тяжесть была гораздо больше, чем вес тела, я не привык к такой тяжести. Меня просто плющило.
Я оглянулся назад и увидел Минина, который лежал на спине и его голова очень быстро дергалась.
Я прополз мимо сгоревшего, но еще дымящегося грузовика. Рядом с ним лежало несколько убитых. Тела мертвых солдат валялись вокруг завалившейся на бок машины. По дороге растекались лужи крови.
Я услышал знакомый, пронзительно-резкий звук, затем гулкое содрогание земли. Опять взрыв. Я чувствовал себя в полной власти страха. Я ощутил этот страх еще ночью, проснувшись после двухчасового сна. «Сегодня мне наступит конец, - подумал я. – Сегодня меня убьют как раз в тот момент, когда я буду ожидать этого меньше всего».
Рядом с моей рукой упала чья-то нога, вернее, часть ноги в ботинке. Поблизости кто-то отчаянно закричал, и чье-то тело свалилось на меня. На месте, где у человека должно быть лицо, я различил лишь кровавую массу, из которой исходили крики, прерывающиеся хрипом.
Я продолжал пробираться к БТРу, который еще долбил «зеленку» из пулеметов. Мне повезло, и я опоздал на несколько секунд. Выстрел гранатомета попал в бок машины и сжег всех, находящихся внутри. Всю «коробочку» обволокло черным, густым дымом. Я едва не закричал от страха. У меня даже задергались ноги.
В двух метрах от меня завертелся раненый в живот Чарский. К нему подбежал Вакулин, лег на ноги, начал задирать куртку камуфляжа. Я смотрел на обнаженный белый живот, из которого с хлюпаньем, сквозь пулевое отверстие, вытекала кровь. Когда раненого повернули, я увидел, что рана сквозная и в выходное отверстие мог легко пролезть кулак. Ему одернули форму: тут уже ничем не помочь.
Я услышал нарастающий скрежет над головой, затем взрыв. Меня сбило, отбросило в сторону. В ушах зазвенело, пелена заволокла глаза. Через минуту я пришел в себя. Ничего опасного не произошло. Я был жив, даже не ранен.
Вакулин лежал на боку, протянув руку ладонью вверх, точно молясь. Он умер от болевого шока. Неопасная рана оказалась причиной смерти. Сердце не выдержало резкой боли и остановилось.
Я почувствовал, как во мне восстают все страхи, все отвратительные возможности умереть. Не замечать их я уже не мог.
Я попытался подняться, но не смог. Что-то мешало. Хотелось спрятаться и стать незаметным. Вокруг меня было слишком много непрекращающихся воплей и взрывов, крови и разорванных на части тел. Я дышал как-то странно, толчками. Губы от напряжения сложились в трубочку, сознание словно оцепенело. Я отказывался понимать значение этих звуков, старался защититься от порождаемого ими страха. Чем яснее работало сознание, тем становилось страшнее.
Мне не удавалось успокоить себя. То, что делал, было похоже на самоубийство. Я словно переставал быть собой, с трудом воспринимал происходящее.
Я уже совсем плохо видел, не мог ровно держать автомат. У меня не было возможности защититься.
Калиновский подбежал ко мне и упал рядом, опрокинувшись на спину. Над правым глазом у него краснело отверстие. Его рука, потянувшаяся к лицу, замерла на груди.
От испуга у меня остановило дыхание, и тело стало ватным. Я не мог избавиться от тошнотворного комка, подступившего к горлу. Страх сжимал сердце. Казалось, что все «чехи» целились только в меня.
Снайпер боевиков поймал в прицел Минина и начал методично убивать его. Сначала бил по ногам, потом по рукам. Затем пуля вошла в затылок и вылетела изо рта, раздробив всю челюсть. На камни брызнула кровь, и упали передние зубы вместе с костями.
Я пополз в неглубокий кювет между дорогой и деревьями. В лицо ударило несколько комков земли, но я этого не почувствовал. Как и всегда в бою, кожа перестала воспринимать любые прикосновения. Я вздрагивал от звуков, но тела своего не чувствовал. Наткнулся на лежащего солдата. Из маленькой пулевой раны на его шее толчками выбивало кровь, которая стекала на грудь, заливая бронежилет.
Гранаты рвались с глуховатым звуком. Иногда так близко, что я всем телом ощущал упругий толчок горячего воздуха. Готовый почувствовать мгновенную боль разорванного тела, я замирал от страха.
Я бросился в сторону. Что-то ударило меня в плечо, и я полетел кувырком. Распластавшись на земле, я ожидал последнюю смертельную очередь. Но выстрелов не последовало.
Я дернул головой и очнулся. С трудом осмотрелся воспалившимися глазами. Во мне уже не было страха, лишь боль, не позволявшая проявляться чувствам.
Я пополз в ту сторону, куда лежал головой, потом попытался подняться и не смог. Опять пополз.
Еще ни разу смерть не приближалась ко мне так близко. Хотелось закричать, но в сдавленной груди не нашлось воздуха. Оставалось лишь умереть.
Ни о чем другом я не мог думать.
В одну пробежку я добрался до БТРа и залез под него. Несколько пуль ударили по броне. Я перебрался на безопасную сторону. На броне, свесив руки, слабо шевелясь, висел Киселев. Я оцепенело смотрел на него, чувствуя, как у меня затряслись все внутренности. Застучали зубы, и я сжал челюсти с такой силой, что заныли мышцы лица. Мне неудержимо захотелось бежать. Было очень сложно не кинуться под пули.
Две очереди прошли по дороге рядом со мной, и я отшатнулся, ощутив промахнувшуюся смерть. Разорванный, пробитый пулями скат БТРа продавился до обода. Долбящий звук прошел по броне и отозвался болью в моей голове.
Я ощущал, как по мне стреляли со всех сторон и негде было укрыться. Я чувствовал, что еще несколько секунд такого напряжения и я брошусь бежать все равно куда. Я не сомневался, что буду убит. Перестал понимать, почему еще жив.
Вздрагивал при каждом ударе пули рядом, поджимал под себя ноги. Хотел стать меньше. Хотел исчезнуть из стреляющей Чечни.
Пахло жженой резиной, окисленной сталью. Я смотрел на голые обода машины и очень хорошо понимал, что сделал серьезную ошибку, оказавшись в Чечне. И было уже поздно пытаться что-то исправить.
Я воткнул полный магазин в автомат и передернул затвор, досылая патрон в патронник. Совсем рядом просвистела пуля, и от этого звука меня охватила дрожь. Может кому и удавалось к нему привыкнуть, но у меня не получалось. Слишком часто я видел, как такой свист заканчивался смертью.
Я уже стрелял, не раздумывая. Я хотел жить и убивать. Я терял контроль над собой. Кричал сквозь слезы, поливая местность автоматным огнем. Я уже не ощущал себя ни нормальным, ни безумным. Я делал то, что надо делать, чтобы выжить в аду.
Мой слух, уже привыкший различать звуки боя, среди шума стрельбы определил приближение «полосатых». Пара «горбатых» шла низко над «зеленкой». Прошла в стороне, но начала поворачиваться, описывая плавную дугу.
Неожиданно меня потряс грохот. Потом я услышал нарастающее шуршание и пронзительный свист где-то вверху, затем оглушительно резкий взрыв впереди, совсем близко от меня. Столб огня и дыма взметнулся вверх.
«Горбатые» летали над склоном меняя высоты, обрабатывая «зеленку». Заходили в пике, пуская с подвесок ракеты, уходящие на другую сторону склона.
Я уже не находил оснований для беспокойства. На «полосатых» всегда можно было положиться. Мне все стало безразлично. Я перестал думать о необходимости спастись. Никогда в жизни мне не приходилось ощущать ничего подобного.
Я задержал дыхание, сосредоточился и, упираясь руками в землю, попытался сесть. Мне это удалось. Я приподнялся на колени и оглянулся. Подходящие «коробочки» били по «зеленке» из пулеметов. Огонь со стороны боевиков прекратился.
Из машин вытаскивали тела мертвых солдат, складывали на носилки куски изуродованных трупов.
Среди всей этой суматохи я увидел неподвижно сидящего на коленях Шульгина. Он поддерживал голову убитого Богданова. Когда у него забрали труп и затащили в грузовик, Шульгин продолжал сидеть, словно не обращал внимания на окружающих его людей.
Рядом с БТРом лежали двое. Один из них был Хрычев.
- Будет жить? – спросил я.
- Трудно сказать, - ответил солдат, смачивающий губы раненому. – Пуля ударила сверху в шею. Повредив позвоночник, вышла в районе подреберья. Если останется жить – будет калекой.
Лежащему рядом солдату очередью перебило ноги. Он тоже был без сознания. Я стоял рядом и механически взмахивал рукой, отгоняя назойливых мух, слетавшихся на кровь. У меня подкашивались ноги и болели внутренности. Больше всего в жизни мне был нужен глоток водки.
Пилоты одного из «горбатых» спасшие меня, погибли на следующий день. Их «полосатый» сбили над «зеленкой». Они даже не успели осознать, что умерли. Ракета, пущенная «чехами», разнесла машину на куски. Смерть – обычный итог войны в Чечне.

20

Я открыл глаза и так сильно сжал пальцы, что почувствовал боль. Со лба стекали капельки пота. Где-то далеко строчил пулемет.
Меня охватило чувство досады. Рано или поздно все оборачивалось для меня плохо. Как бы я ни старался, никогда ничего хорошего не получалось.
Когда я проснулся, эта мысль возникла у меня первой. Жалость к себе была приятной. По-настоящему головная боль давала о себе знать только утром. Ночью все было нормально, но утром становилось хуже. Пару дней мне было очень паршиво. От боли оказалось невозможно спрятаться. Ей нужно было подчиниться. Я слишком много узнал о боли.
Через каждые десять минут сюда доносились глухие раскаты выстрелов артиллерийской батареи, расположенной в паре километров восточнее.
Мной опять овладело чувство вины. Один из моих солдат застрелил какого-то чеченца и написал в рапорте: «Я трижды окликнул встречного, после чего я выстрелил… Убитый оказался жителем села. При нем найдена граната РГД-5». Нам всем приходилось врать, чтобы оправдывать самих себя.
Я дотянулся до своих ботинок и медленно надел их. Выбирая, где можно ступить среди наваленных беспорядочно рюкзаков и другого имущества, я двинулся к выходу.
На этот раз моя рота расположилась недалеко от передвижного операционного пункта, который выдвинулся так далеко в горы, чтобы быть ближе к боевым действиям.
Я закурил сигарету и пошел по территории роты. Дойдя до колючей проволоки остановился, повернулся и двинулся обратно. Мимо меня прошла группа солдат с лопатами. Следом за ними тянулся запах густой вони.
Подразделения мотострелков днем и ночью штурмовали высоту 1095. Было огромное число раненых: на каждом шагу виднелись ноги в шинах, руки на перевязи, перебинтованные головы. Мимо меня прошел санитар с ведром, наполненным отрезанными руками, кусками мяса и внутренностями.
Я оказывался окружен смертью в самых разных и страшных ее проявлениях, какие не способно придумать человеческое воображение, но продолжал с упорством отчаяния делать свое дело. А ради чего – и сам уже не знал. Меня не огорчали поражения и не радовали победы. Не обязательно было украшать себя чувствами, которые подходили только для мирной жизни. Я знал, как опасно выражать пережитые ощущения словами. Не следовало пытаться осознать то, что происходило. Я ни о чем не думал и ничего не чувствовал, кроме одного: я выполнял все, что на меня было возложено. Эта мысль действовала на меня успокаивающе.
Ждать предстоящей операции было ужасно. Но я знал, что будет еще хуже, когда она начнется.
Все вдруг начинало казаться каким-то чужим. Я часто испытывал это чувство, когда проснувшись среди ночи, не мог определить, где нахожусь. Обычно это ощущение не было продолжительным, но каждый раз казалось, что оно могло остаться во мне навсегда.
Контузия не оставила каких-либо видимых последствий. Уже через неделю прекратились головные боли. Исчезло неприятное чувство неуверенности, и я перестал ощущать себя человеком, оказавшимся вне времени и пространства. От этих мгновений ничего не осталось, кроме странного привкуса во рту, похожего на кровь.
Из бойцов, с которыми я начинал войну, живым и невредимым ни один не вернулся в Россию. Моя рота была перебита уже несколько раз, но ее постоянно укомплектовывали пополнениями. Я продолжал воевать только ради того, чтобы оставаться в живых.
Молодые лейтенанты с самого начала проникались ко мне легкой антипатией и отношения не складывались. Они избегали меня, руководствуясь инстинктом молодых людей, которые делают карьеру и которым не по пути с теми, кто ее не делает. С теми, кто, как им было известно, никогда не выдвинется, кто никогда не будет майором, кто постоянно жалуется на страну и на войну. Такие, как я, были им чужды и они не собирались делить со мной мое поражение. Но все же они были вынуждены поддерживать отношения, и время от времени возникали споры о Чечне. Однажды разговор коснулся разницы между чеченцами северных и южных районов, и я сказал:
- На острове все «чехи» одинаковы.
- На каком острове? – недоуменно спросил Еремин.
- Известно на каком, на этом, - ответил я. – На нас тут только плюют, а мы только утираемся. Мне надоело это терпеть. «Чечены» плюют нам в глаза и радуются, как это у них ловко получается.
- Не считай себя исключением, - сказал Еремин. – По-твоему, нам, остальным это нравится?
- Чем больше Москва терпит, тем больше пинков получает. А «чечены» это видят. И завтра будем терпеть, и чем больше терпим, тем больше они нас ненавидят.
- А мы обязаны это делать, - сказал лейтенант. – Утираться, терпеть и быть вежливыми. Мы здесь для этого, и за это нам платят. Такова моя работа. И твоя работа.
- Интересно, - сказал я, - сколько на прощанье шлепну «чехов».
- Бестолковый разговор, - возразил кто-то. – Сколько не шлепай, «чеченов» не убудет.
- Твоя правда.
Молодые лейтенанты не только не подсчитывали, сколько дней им осталось находиться в Чечне, но нередко высказывали намерение продлить командировку. В начале они добросовестно относились к своим обязанностям. Но и спецподразделения внутренних войск не выдерживали долго и неизбежно проникались чувством обреченности и фатализма. Они узнавали правду о войне, о том, как выглядит человек, когда он умирает.
Ночью мне снилось, что я оказался в какой-то незнакомой стране. Земля под моими ногами дымилась от взрывов, горели машины, очень сильно кричали раненые.
- Пристрелите их! – громко приказал кто-то, и наступила тишина. Я чувствовал себя испуганным. Какие-то бородатые существа тянулись ко мне, их руки старались ухватить за горло. От отчаяния я вдруг проснулся и открыл глаза. Передо мной было лицо разбудившего меня солдата.
Мне никогда не удастся избавиться от моего прошлого. Моя память хранит голоса и лица. Смерть так прочно вошла в меня, что от нее не избавиться и никуда не деться.

21

Наша рота выполняла интересную задачу в районе Кишим-Юрта. Мы должны были произвести "зачистку" села.
Следовало спешить и всю ночь мои бойцы прошагали ни разу не остановившись на отдых. Когда рассвело, сделали небольшой привал.
Я точно знал одно: я должен быть утром у высоты 1341. У меня была только одна цель – 1341. Смысл предстоящей ночи.
Мы охотились за боевиками, а боевики охотились за нами.
Внезапно я остановился и замер без движения. Война быстрее всего учит осторожности. Из тумана появлялись фигуры моих ребят. Я считал их по мере приближения. Все оказались на месте.
Тропа была достаточно широкой и удобной. Но при подходе к селу бойцы цепью разошлись по склону и почти бегом двинулись вниз по скользким от утренней росы камням.
Мы подошли к обыкновенному селу.
Его жители продолжали заниматься своими делами, не обращая на нескольких солдат никакого внимания, пока в село не зашли все мои ребята.
Совсем неожиданно жители забеспокоились, и тогда я приказал задержать двух подозрительных и привести их ко мне. Солдаты собрали целую толпу из чеченцев, которые кричали и не могли понять, что происходило.
Я оглядел чеченцев. Они напоминали мне стадо баранов. Трясущиеся, норовящие сбиться в одну шевелящуюся кучу. Жались друг к другу, словно это могло спасти их от смерти.
- Молчать! – закричал Самсонов. – Заткните свои поганые чеченские глотки!
На нас смотрели с тревогой. Одна из женщин что-то громко закричала и попятилась назад.
- Ты что, хочешь получить пулю? – спросил Самсонов. – Ты получишь ее.
Солдат вскинул автомат к плечу.
Гордеев повалил стоящего чеченца отличным ударом в затылок и ударил другого в голень. Петунину удалось нанести удар коленом прямо в пах ближайшему дикарю и полностью отключить его. Левков, менее быстрый, смог лишь ударить по лицу прикладом какую-то старуху.
Остальные бросились бежать от нас врассыпную.
Грохнула очередь, за ней другая и кто-то из солдат закричал:
- Так вам и надо, грязные ублюдки!
Я выстрелил в толпу и увидел, как после этого несколько человек упали. Чтобы как-то оправдать свои действия, я выстрелил еще. Когда участвуешь в абсурдной войне, то для придания ей смысла иногда делаешь что-то непонятное.
- Убейте их! – крикнул я. – Убейте всех до одного!
Но ребятам приказ убивать был не нужен. Капустин уложил двоих прежде, чем они поняли в чем дело. Вергасов попал в одного.
Огонь открыли все. Одни стреляли стоя, с руки, другие – опустившись на колено, третьи – лежа, сопровождая каждую очередь ругательствами или шутками.
Страх рассеял толпу. Однако бежать было некуда – пули летели со всех сторон. Повсюду раздавались крики и стоны.
Одна из женщин, упавшая ничком, была еще жива. Она оперлась на руку и, подняв голову, смотрела на солдат, что-то хрипя по-чеченски.
Меня разозлило ее сипение, и я подошел к ней сбоку. Только в последний момент она увидела пистолет. Откинув голову, она вцепилась зубами в мою руку. Левой рукой с размаху я ударил ее в подбородок, и, когда зубы разжались, выстрелил в голову.
Я нагнулся, чтобы осмотреть лежащие тела. Один из стариков еще дышал и, приставив "стечкина" к его уху, я нажал на спусковой крючок. Я ни о чем не думал. Все казалось правильным. То, что противник не сопротивлялся, не казалось мне противоречием.
Я просто отключился. Мой разум отключился. Я действовал, как заведенный. Без всякого понятия о смысле, о цели. Просто начал убивать кого мог и как мог. Что-то на меня нашло. Я никогда не думал, что на это способен.
Чувство злобы, переполнявшее меня, прорвалось и нашло выход.
- Кто-нибудь еще не знает, что нужно делать? – спросил я.
Солдаты стреляли по всему, что казалось подходящей целью.
Иногда оказываемое сопротивление только раззадоривало ребят.
Дверь дома оказалась закрыта на замок. Я с размаху ударил ногой в дверь, которая, треснув, распахнулась. В одном из углов что-то шевельнулось, и я выстрелил туда.
Все очень просто. Но только так и можно было завоевать Чечню.
Я начинал сознавать, что делаю. Мне было позволено все. Война не может быть ничем иным, кроме желания смерти и жажды крови, которая требует утоления.
Не надо было просить, плакать, сопротивляться – все было бесполезно.
Солдаты охотились на жителей. Достаточно было кому-нибудь показаться, как его убивали. Пули летели вдоль улиц, обстреливали дома, пронизывали окна.
Я вбежал во двор, наткнулся на корыто с водой, сорвал с веревок какое-то тряпье, бросил в окно гранату. В доме ухнуло, полыхнула вспышка, разлетелись стекла во всех рамах. Внутри раздались крики и громкий детский плач.
Разгром села продолжался не меньше часа. Я кидал гранаты в окна, затем, вбегая, бил длинной очередью справа налево.
В чеченском аду мы теряли многих ребят и должны были отомстить за них.
Солдаты сносили заборы, поджигали дома, убивали все, что могло быть живым. Если не стрелять по "чеченам", то нам в Чечне было просто нечего делать.
Все казалось слишком серьезно. Бойцы видели перед собой врагов, хотя и без оружия. В бою никто не способен спокойно рассудить, что происходит.
Несколько домов уже горело. Вокруг густыми клубами стлался вонючий, удушливый дым. Солдаты забрасывали в дома гранаты и продолжали быстро двигаться дальше. Вопли женщин и плач детей становился еще громче.
Это был бой по правилам войны. Точнее, без всяких правил. Лишь ненависть, жажда крови и стремление покончить с врагом любым путем, любой ценой.
У нас не было причин для убийства, только оправдания. Мы убивали, чтобы выжить и это самое лучшее оправдание.
Что случилось, то случилось. Ужасно, конечно, что мы постреляли детей и женщин, но шел бой и солдаты вели себя соответственно боевой обстановке. Во время стрельбы они припадали на колено, приседали, как будто могли встретить ответный огонь. Ребята на самом деле думали, что воюют с "чехами". Нам казалось, что мы можем быть убиты. Возникала иллюзия того, что убивая стариков и детей, мы убивали боевиков.
Я не должен был этого делать. И сам не понимал, почему делал. Хотя, может быть, догадывался. Убийство становилось избавлением от зуда, который был способен свести с ума. Я чувствовал необходимость разрядиться и уже не упускал возможность убить, когда она появлялась.
Вдруг жизнь замерла, словно оборвалась. Так иногда останавливалось время.
Я остановился. Убивать уже было некого.
Выстрелить мне не пришлось потому, что стрелять было не в кого.
Солдаты еще долго бегали по селу, добивая домашних животных.
Я стянул брезентовый "лифчик" с рожками.
Иногда секунды кажутся вечностью. У меня возникло именно такое ощущение. Я застыл на месте.
Догорая, сигарета обожгла мне пальцы, и я прикурил от нее новую.
Солдаты были обвешаны всяким награбленным хламом. В грязных майках, потные, возбужденные.
Выкурив две сигареты, я услышал сзади себя голоса и обернулся.
На один из склонов шесть бойцов привели молодую женщину. Они выбрали ровное место и по очереди изнасиловали ее, потом изрезали ножами. Голый труп с раскинутыми ногами оставили валяться на земле.
Заляпанные кровью мы уходили из села, над которым стелился дым подожженных домов.
Происшедшее казалось невозможным, однако на войне столько невозможного оказывалось возможным, что я даже не пытался во всем этом разобраться. Я должен был сделать то, что приказано. Любая война жестока и бессмысленна.
Убивать легко. Намного труднее к этому привыкнуть: требуется какое-то время. В Чечне можно было привыкнуть ко всему. Меня не пугали никакие жертвы.
Война делала каждого прибывшего настоящим воином. Солдат становился способен убить любого – кого прикажут и где прикажут и при этом ни о чем не спрашивал. Ни одного дурацкого вопроса. Только став таким, можно было надеяться выжить.
Мне уже не удавалось испугаться того, что называется войной. Я убивал, чтобы самому остаться в живых. В кого стрелять разобраться было проще простого, ошибиться невозможно. Это расовая война. Это религиозная война.
Столетняя старуха могла пристукнуть меня так же намертво, как полный сил боевик. И десятилетний мальчишка тоже. В Чечне мне было некуда спрятаться.
Будущее "чеченов" не отличалось разнообразием. Каждый сам делал свой выбор. Все участвовали в войне.
Я брал на себя грехи России. Я взял на себя ее зло и отчаяние. Расстреливая людей, я не хотел думать о том, что сошел с ума. У многих людей бывают еще более странные причуды. То, что мне не нравилась проклятая Чечня было моим личным делом. Причин у меня было более, чем достаточно. Мне просто повезло, что я сумел сохранить рассудок.
Что было правда в этой стране, можно ли ее найти, а если и можно, какое это имеет значение?
Когда я убивал, то всегда смотрел жертвам в глаза. Я не уважал убийц, которые способны нажимать лишь кнопки сброса бомб с самолета, летящего на большой высоте. Обычно эти герои были не способны нажать на спусковой крючок, чтобы произвести выстрел с расстояния метра.
Смерть любого "чечена" обязывала прямых наследников погибшего к мщению его убийце. Война уже не имела для меня прежнего смысла. Прошлое уже не могло вернуться. Да я и сам этого не ждал. Я уже был не в состоянии воспользоваться победой. Мне стало безразлично, кто победит в этой войне. Я исполнял свою войну, несмотря на то, что ощущал себя обреченным на поражение.
Я ощущал себя на грани безумия и понимал это. Война оказывалась слишком противоестественна и жестока. Чтобы выжить, мне пришлось изменить собственные мозги.
Мне нравилось убивать. Это было единственное, что удерживало от сумасшествия. Целью моей жизни стало – убивать.
Иногда мне становилось страшно. Я боялся Чечни, смерти и самого себя. Мне казалось, что кто-нибудь из моих солдат рано или поздно разрядит в меня весь магазин. На этой войне каждый ощущал себя в чем-то виноватым. Я никогда не отрекался от своих ребят, что бы они не совершали. Я никогда не обвинял их. Ничего не поделаешь, приходилось быть таким, чтобы выжить.
Я опять начинал думать о смерти. Последнее время только о ней и думал. Мне очень хотелось знать, что она думает обо мне. Вся моя жизнь прошла в попытках побега от смерти.

22

Рота вышла на поиск в квадрат 5-7-18.
Когда на мне оказывался рюкзак, автомат, «лифчик» со спаренными рожками, несколько гранат, я чувствовал себя так, как будто на мои плечи и грудь давили тяжелые камни. Дышать становилось труднее, клонило ко сну.
Как только мы вошли в лес, сразу попали на тропинку. После недавних дождей в лесу было очень сыро. Туман начал рассеиваться.
Когда уходишь на несколько дней, погода уже не имеет значения. Сегодня вымокнешь, завтра высохнешь. Потом опять вымокнешь. Привыкнуть можно ко всему.
Многодневный поиск боевиков всегда был однообразен. Сегодня – лес, завтра – лес. Ручьи, которые приходилось преодолевать, были похожи друг на друга.
Мы шли по склону, который уже подвергся обстрелу. Повсюду были видны воронки от взрывов снарядов, расщепленные стволы деревьев, валялись ветки.
Я взглянул на часы. Было около пяти часов, а казалось, что уже наступили сумерки. Темные тучи опускались ниже и быстро двигались к северу. Заблудиться мы не могли. Могли только опоздать. В горах расстояние очень обманчиво. Мы шли целый день, высота 1856, на которую должны были подняться, словно удалялась от нас.
Наступил вечер. Вокруг было так тихо, что казалось будто звенело в ушах. Я шел осторожно, стараясь не споткнуться. Горячий воздух был насыщен влагой. День близился к концу. Надо было устраиваться на ночь.
Я никогда не затягивал движение до сумерек и останавливался на ночлег так, чтобы засветло успеть подготовить безопасные позиции. Пока бойцы оборудовали место стоянки, я решил осмотреть ближайшие окрестности. Темнота быстро сгущалась около кустов и внизу под деревьями. Я осматривался, прислонившись к пню. Кусты и деревья начинали принимать неопределенные очертания. Казалось, что в них кто-то скрывается и передвигается с места на место. Я не мог сидеть спокойно и вертелся, оглядываясь по сторонам. Несколько раз, когда раздавался какой-нибудь неожиданный звук, я нервно вздрагивал. У меня чесалась нога, и я тер ее рукой. Я думал лишь о том, что раз снами еще ничего не случилось, то неизбежно скоро случится.
День закончился, но прохлада не наступила.
Ночь была жаркая, я спал плохо, лишь дремал. Какие-то насекомые не давали сомкнуть глаз. Я нервничал и с нетерпением ждал рассвета.
Мои нервы были напряжены больше, чем когда-либо прежде. Я сильно потел и со страхом думал о наступающем утре. Меня охватило чувство недовольства собой. Я сердился на себя за то, что слишком полагался на всякие предчувствия. За ночью следовал день, а за долгим переходом – усталость. Я старался не думать об этом. Во всем теле чувствовалась слабость.
Ребят разбудил дождь – мелкий и частый. Проснувшись, каждый какое-то время прислушивался, не шевелясь и не оглядываясь. Я различал грязные лица, заросшие щетиной.
Ночи не приносили облегчения. Мы просто располагались на привал в зарослях, выставляли посты и пережидали ночь.
Поднявшись, я споткнулся о какую-то кучу, которая оказалась спящим Капустиным.
С рассвета казалось, что день будет пасмурный и дождливый, но к одиннадцати часам утра погода улучшилась. Туман рассеялся и исчез. Местность вокруг была однообразна: поляны, овраги, кусты, отдельные деревья. Фадеев толкнул один камень, который при падении произвел целый обвал.
Спуск был очень сложным и занял у нас два часа.
После небольшой остановки я потащился дальше. Отдых не пошел мне на пользу. Пройдя всего несколько сот метров, я чувствовал такую усталость, как перед привалом. От горячих лучей солнца кружилась голова. Иногда от приступов тошноты в глазах появлялась мутная пелена. Земля впереди темнела, быстрее билось сердце, рот наполнялся горечью. Ноги настолько устали, что каждую минуту я мог рухнуть на землю.
Неожиданно я понял, что для меня наступил предел. Все тело болело. Руки и ноги дрожали так, что трудно было прикурить сигарету. В любой момент я мог упасть и больше не встать. У меня появилось желание вскинуть автомат и разрядить его в голову идущего впереди Петунина. Чтобы сдержаться, я крепко сжал челюсти.
В невыносимой жаре для меня не существовало ничего, кроме собственного упорства. Усталость была так сильна, что исчезли все другие ощущения. Мне казалось, что я бегу, шел медленнее обычного. Я был вынужден часто останавливаться, чтобы восстановить дыхание.
За этот день я так устал, как не уставал никогда прежде. Бойцы растянулись и шли вразброд. До блок-поста оставалось пара километров, но это небольшое расстояние далось мне труднее двадцати в начале поиска.
Часов в пять начал накрапывать дождь. Мы попытались ускорить движение. Скоро тропа разделилась на две. Одна шла за реку, другая – в сторону расположения полка, но поднималась в гору. Мы пошли в гору. Начали попадаться тропы, пересекающие нашу в разных направлениях.
Когда мы подходили к расположению части, было уже совсем темно. Я очень устал, а грязное тело невыносимо чесалось.
Никогда в жизни мне не приходилось уставать сильнее.

23
Вчера вечером двоих солдат тяжело ранил мальчишка лет десяти. Подошел, попросил закурить и из пистолета завалил обоих. Забрал оружие. Один из раненых скончался.
На этой неделе из трех, вышедших на «прочесывание» групп, вернулась одна. У нас было совсем не много шансов уцелеть.
Я получил приказ организовать засаду и «прочесать» село, в котором, по полученным данным, должно было состояться совещание полевых командиров боевиков.
Я ощущал, что сегодня со мной должно было произойти что-то ужасное. Бог всегда делает так, что узнаешь о приближении страшного и поэтому мне надо было быть осторожным, позаботиться о себе.
Мы опять шли в село, которое уже брали с большими потерями федеральные войска. Боевики взяли его без боя, пройдя под видом мирных жителей.
За последнее время все чаще стали погибать головные дозоры. Засады и ловушки появлялись на пути маршрутов разведгрупп слишком часто. Я старался действовать вдвойне осторожно. Для того, чтобы сохранить жизнь, не следует бездумно следовать всем приказам.
Одна из разведрот, ведущих поиск боевиков в этом районе просто исчезла. Я видел, как уверенно они уходили на задание. Ни один из бойцов не вернулся. Они ни разу не вышли на связь. Чечня поглотила их без следа.
Слова, и их прежнее значение, потеряли для меня прежний смысл, как и все то, что предшествовало войне. Но людей, за которой следили миллионы людей во всем мире, для меня словно не было. Как не было и ничего другого, кроме собственного длительного бреда, сквозь который я медленно и неуклонно приближался к смерти.
Моя смерть могла оказаться снайперской пулей. Потом меня ожидало медленное умирание на жаре в течение часа, потому что в бою никто не способен оказать помощь. Мне могла представиться возможность сознавать, наблюдать и изучать собственную смерть. Невозможно знать точно, сколько времени проходит с момента ранения до того, когда начинаешь чувствовать боль.
В самые тяжелые дни боев никто из ребят даже не рассчитывал выжить. Бойцов охватывало отчаяние. Несколько раз забирая личные вещи погибших из вещмешков и карманов, я находил письма из России, полученные уже несколько суток назад, но все еще не распечатанные.
Каждому было ясно, что происходило. Вряд ли мои ребята воевали за Россию. Остаться в живых – только это было для них главным. Каждая боевая операция была лишь еще одним шагом к окончанию командировки в Чечню. Я сам не однажды опровергал подобные утверждения, но наедине с собой с правдой о происходящем вынужден согласиться каждый.
Мне было ясно, что ничего изменить нельзя. Да и желания что-нибудь делать у меня не было никакого. Есть в жизни вещи, которые изменить нельзя. Просто нужно, чтобы человек отвечал за все, что делает и умел выходить из любого трудного положения.
До сих пор чеченская война слишком часто располагала меня к расхлябанности и лени. Но неожиданно я почувствовал всю серьезность происходящего. Я не хотел умирать.
Как любой военный, я не мог жить без мелочной показухи. Свои умственные возможности мне очень удачно удалось заменить дисциплиной и традицией. Война продолжалась. Новые «зачистки» сел, новые боевые операции. Я очень хотел затеряться в неразберихе войны.
Я боялся смерти и именно этот страх – страх умереть – помогал мне уцелеть. Но был и другой страх, заставляющий меня снова и снова идти на боевые задания. Мне не нужно было никому доказывать свою мужественность, но я пытался убедить в этом самого себя.
Когда в моей роте кто-то из парней погибал, я должен был сообщать об этом его родным. Почти каждый раз, возвращаясь с боевых, я был вынужден писать такие письма. Очень сложно написать о смерти девятнадцатилетнего мальчишки, которого разорвало гранатой. Чтобы описать это нужны особенные слова, которых я не знал.
Я уже долго убеждал себя, что все происходило не так, как на самом деле, а так, как хотелось мне думать. Я воображал, что не несу ответственность за жертвы мирных чеченцев. Я просто не мог этого сделать и, следовательно, не делал.
Вновь прибывшие в мое подразделение ждали от меня описание подвигов, но находили только неуверенность и неопределенность. Я догадывался о их разочаровании, почти ощущал его. Моим подвигом было то, что я оставался живым.
Наше положение было похоже на рискованную игру с высокой ставкой. Впереди ждала цель. В любое мгновение могли раздаться выстрелы, и я радовался каждой минуте, прошедшей спокойно. Никто не отставал: солдат гнал вперед страх смерти. Отставание означало бы блуждание в одиночку среди чеченских сел, а это вело к верной смерти.
У меня не было уверенности в том, что все шло так, как надо. Я старался избавиться от неприятного ощущения, но успокоение не приходило.
В бою с «чехами» ничего нельзя было угадать заранее. Стараешься рассуждать, как боевики и попадаешь в беду: ждешь хитрости, а они выбирали простейший маневр. Когда я ждал простейшего маневра – выбирали хитрость.
Я поправил нож в голенище правого ботинка. Второй нож висел в ножнах на левой стороне груди.
Каждый раз, когда я шел на боевую операцию, я знал, что будет страшно, что я буду бояться и действительно каждый раз боялся. Я соглашался участвовать в операциях добровольно. Меня никто не заставлял, но я шел. Это была моя работа и я неплохо выполнял ее, не думая о долге перед родиной.
Один из законов войны- осторожность. Не было видно противника – тем больше оснований остерегаться его. Мне казалось, что я научился различать запах опасности. В Чечне я просто начинал отказываться воспринимать вещи, какими они были.
С самого начала я наблюдал, как глупо развертывалась эта операция – этап за этапом, глупость за глупостью. Мы шли прямо в приготовленную для нас ловушку, которая могла захлопнуться. Чечня – это клетка, и тому, кто в нее попадал, приходилось, напрягая нервы, ждать, что с ним будет дальше. Я был отдан во власть случайности, и эта зависимость делала меня безразличным к происходящему. Меня могли убить, но я мог и остаться в живых, - все зависело от случая. Каждый из ребят, оставшийся в живых после боя, мог благодарить тысячи случайностей, спасших его.
Шли по азимуту. По времени и пройденному пути, я понял, что село должно быть недалеко. На соседнем склоне сопки заметили струйку дыма.
Вышли на берег реки. Померили шестом в одном месте, в другом – везде было глубоко. Переправиться можно было только вплавь. Надо было искать брод.
Сначала я решил посмотреть внизу по течению, по пути к цели. Шли час. Не нашли ни отмели, ни порогов. Вернулись обратно, пошли навстречу течению. Миновали место, где останавливались сразу после марша. Пока нашли отмель, затратили еще полтора часа. Можно было перебираться на противоположный берег, перепрыгивая с одного камня на другой.
Я почувствовал особенную усталость. Эта часть пути казалась мне сложнее остальных. По камням нужно было ступать быстро, ни на секунду не замедляя шага. Отмель разбивала весь переход на три участка.
Первый из трех я перешел благополучно и подумал, что это было идеальным местом для засады: рота не смогла бы сдвинуться ни на шаг, пришлось бы подставлять под пули солдата за солдатом. На втором участке я допустил ошибку – посмотрел под ноги и подумал, что могу упасть. Подо мной текла мутная, грязная жидкость. Я покачнулся и едва не упал. Я двигался согнувшись, неуклюже балансируя. Человек моего сложения выглядел при этом смешно.
Третий, последний участок был шире первых двух. Неожиданно для себя, я начал нервничать еще до того, как ступил на камни, скользкие от грязи. Когда я сошел на камни, то словно под чьим-то воздействием покачнулся, поскользнулся и упал в воду. Выбравшись на берег я почувствовал себя старым и глупым. Случившееся было плохой приметой.
Перебравшись через обмелевшую реку, мы поднялись по крутому откосу. По гребню откоса рос густой кустарник, и нам пришлось пробираться сквозь заросли. Выбравшись на открытое место, рота сразу оказалась на виду. Впереди, до самых домов, видневшихся в нескольких сотнях метров левее, не было никакого укрытия. Я двинулся вперед с первым взводом, оставив второй прикрывать нас.
Мы подошли к старому, заброшенному саду, подлезли под низкие ветки и двинулись вперед, пробираясь между деревьями.
Обычно боевики устраивали свои засады при выходе из сел. Они не спешили и позволяли разведгруппам входить в селения и не атаковали, пока солдаты были насторожены и находились в боевой готовности. Но когда оказывалось, что боевиков в селе нет, наступало расслабление и тогда за селом «чехи» нападали. У первого же открытого места. Ощущение уверенности в этом было так сильно, что я сказал лейтенанту Чернышеву:
- Я уверен, что сейчас «бородатые» наблюдают за нами.
- Сколько у нас еще времени, чтобы суметь избежать столкновения с ними? – спросил лейтенант.
- Достаточно.
Нам следовало обойти село стороной и разделиться на несколько групп. Мы уже почти подошли к первым домам. Вокруг не было слышно ни одного звука.
- «Чехи» водят нас за нос, - сказал я.
- Все возможно.
По цепочке прошла команда «вперед» и разведчики двинулись. Идти в атаку из вертолета проще: высадка, рев мотора, страх, что заденут лопасти винта или подстрелят «чехи», придают особую смелость, заставляют бросаться вперед.
Скрытно блокировать село и врасплох застать укрывшихся там боевиков не удалось. Тут же взлетела красная ракета и через несколько минут по селу заработала артиллерия. Свист проносящихся снарядов заставлял меня вжиматься в землю. Огневой налет прекратился так же неожиданно, как и начался. Взлетела зеленая ракета, и моя рота пошла вперед.
Я увидел, как упал солдат, идущий в середине цепочки. Он схватился за голову и повалился на бок.
- Заходите справа, - крикнул я Одинцову.
Он поднял руку, показывая, что слышал, и его группа двинулась короткими перебежками вправо.
Между нами и «чехами» лежала неширокая, но тянущаяся далеко в обе стороны поляна, заросшая мелким кустарником и травой. Она была пристреляна и мы сразу попали в полосу плотного огня. Солдаты залегли и расползлись в разные стороны. Преодолев поляну, я наткнулся на Туркова, который сидел, прислонившись к стволу дерева. Он казался спящим, но глаза были широко открыты и неподвижны, темной дырой зиял широко раскрытый рот. Весь камуфляж на его груди был залит кровью.
Я не понимал, развивался бой так, как я рассчитывал, или нет. Происходящее выглядело каким-то нереальным. Разведчики быстро перебегали вдоль улиц.
Я с разгону прыгнул в свежую, еще пахнущую разрывом воронку от снаряда и лежал, согнувшись, поджав ноги к самому подбородку. Я прижимался к земле изо всех сил. Воронка была большая, но левое плечо все-таки выглядывало. Я руками копал землю. От разрыва она была мягкая, поддавалась легко. Рядом взорвалась граната, и меня всего обсыпало землей. Потом раздался еще один взрыв. Я закрыл глаза и перестал копать. Я лежал, затаив дыхание. Левее кто-то застонал. Я не знал, сколько времени лежал, боясь пошевелиться, со ртом набитым землей.
Я огляделся и заметил Королева в нескольких шагах от себя. Он сидел совершенно неподвижно, по-видимому, был ранен в ноги и оцепенел от страха, хотя раны вряд ли были серьезными. Все «срочники» оказывались такими. Я нащупал в кармане пластмассовую ампулу промедола, оглядываясь по сторонам.
В меня никто не целился и, пробежав несколько метров, я приблизился к раненому солдату и вколол ему обезболивающее.
Я услышал сзади топот и чуть не выстрелил в выбегающего из-за угла солдата. Увидев меня, он бросил автомат и привалился к стене.
- Я ранен! – закричал Беляев. – О боже, я ранен!
Обе его руки были плотно прижаты к животу. Образовавшееся под его руками темное кровавое пятно медленно расползалось по всей нижней части камуфляжа. Его лицо искажалось болью. Он упал, и у него начало подергиваться лицо. Рот растянулся в напряженную улыбку. Судороги охватили все тело. Он выгибался дугой, упираясь пятками и затылком в землю и кричал. Его невозможно было разогнуть. Через минуту он умер.
Улица простреливалась из конца в конец пулеметчиком боевиков. Было видно, как пули выбивали искры из камней и белую пыль. Продвигаться через открытые места было опасно.
Я уже был готов проникнуть в дом, когда тот вдруг взорвался изнутри, разбрасывая во все стороны щепки и осколки стекла. Ударная волна опрокинула меня на спину. Я увидел, как сквозь пыль, поднятую взрывом, из дома выбежало несколько бойцов.
Группа лейтенанта Одинцова пробивалась с правой окраины села в центр, где сошлись основные силы, и где, судя по плотности огня, шел ожесточенный бой.
Неожиданно Болотин, идущий рядом со мной с криком кинулся в сторону. В ту же секунду он грохнулся в канаву. Я увидел того, кто зачеркнул жизнь Болотина, выстрелил в светловолосого боевика, но промахнулся.
Через пару секунд я опять увидел пробирающегося через развалины «чеха» и открыл огонь. Боевик опять ушел от моей очереди и выстрелил в ответ. Пыль брызнула у моих ног, заставив ощутить близость смерти. Не сводя глаз с движущейся фигуры, я попятился назад, пока не уперся спиной в стену.
Я прижался к стене дома. Бойцы залегли в канаве. Я начал стрелять по кустам слева от дома, равномерно покрывая пулями пространство, где мог прятаться «чех». Выпустив полный магазин, я перезарядил автомат и побежал к кустам.
От страха у меня пересохло в горле. Я одинаково опасался и упустить боевика и догнать его. Непрерывно стреляя во все стороны, я пробирался сквозь заросли, стараясь не обращать внимания на ветки, царапающие лицо. Я чуть не наступил на тело, лежащее на земле.
На животе боевика чернели три дырки, из которых пузырилась кровь. Его руки беспомощно вытянулись вдоль тела, лицо было белым, испарина покрыла лоб, и светлая прядь волос была влажной. Он смотрел на меня неподвижными, но еще живыми глазами, в которых была ужасная тоска. Я вставил ему в рот дуло автомата и, выстрелив, побежал обратно.
Солдаты должны были ожидать меня на прежнем месте. Я словно оглох от своего крика, появляясь перед цепочкой нацеленных на меня автоматов. Мне повезло: я успел крикнуть раньше, чем пальцы дернули спусковые крючки.
Мы медленно продвигались вперед мимо полуразрушенных строений. В каждый пролом в стене расстреливали по рожку. Не подмажешь, не поедешь.
В переходах домов пахло кровью и порохом, валялись окровавленные бинты, под ногами хрустели гильзы.
Мы заняли один из участков на пути возможного отхода боевиков. Мне очень хотелось, чтобы «чехи» пошли на прорыв в другом месте. Боевиков оставалось еще слишком много, а выбранную нами позицию нельзя было назвать удачной. Контролировать все подходы оказалось практически невозможно.
Я услышал за спиной чей-то крик, который в ту же секунду был заглушен взрывом. Я хотел обе обернуться., однако что-то толкнуло меня вперед и ударило головой о стену. Я старался не потерять сознания и попытался подняться. Оглянувшись, я увидел, что выброшенный в проем двери Комаров вскочил. Его лицо было в мелких порезах, сочащихся кровью. Он кинулся обратно в соседнюю комнату, что-то крича. Вытащил на себе Ломакина и привалил к стене. Я увидел, что лица у Ломакина нет – лишь месиво из крови, зубов, глаз и пузырящегося мозга.
В комнату вбежали несколько бойцов. Они расположились вдоль окон. У меня появилась надежда уцелеть, и в ту же секунду я увидел, как пуля попала Масленкину чуть выше левого уха, и голова словно взорвалась изнутри. Его тело сразу стало таким мягким, словно из него исчезли все кости, привалилось к стене. Я пополз к нему по полу, усыпанному мусором и осколками битого стекла, вытащил из «лифчика» несколько спаренных рожков.
Выстрелы снайперов заставляли нас передвигаться на четвереньках. Бессмысленный риск никогда не оправдывался.
Как я ни старался, не мог отыскать и засечь укрывшегося среди развалин боевика. Солдаты вели по нему огонь, я сам стрелял в том же направлении, но цели не видел. Я прополз немного вперед и расположился рядом с уцелевшей стеной. Противоположная была разрушена.
Неожиданно меня опрокинуло взрывной волной. Вскочив, я увидел, что в клубах пыли кто-то кувыркается. А когда пыль начала оседать, мне показалось, что я сошел с ума. Вакулин, уменьшившийся ростов в два раза, сопротивлялся смерти. Он вскакивал на свои короткие, оставшиеся от ног красные обрубки, потом начал кататься по полу. Перестав кататься его тело задергалось на одном месте и замерло.
Я посмотрел вдоль обрушившейся стены и увидел руку. Она шевелилась и что-то нащупывала. Затем я увидел голову Енина. Он помогал себе одной рукой, другая была неподвижна. Он выполз из-под досок, и я увидел, что левая нога у него оторвана до колена. Кость исчезла, от мышц и штанов почти ничего не осталось, но сухожилие тянуло окровавленный ботинок, наполненный мясом. Сержант прополз еще пару метров и замер, уткнувшись лицом в кирпичи.
Я услышал выстрелы совсем рядом и увидел Бармина, который привалился к забору, держась обеими руками за живот. Очередь не смогла пробить бронежилет, но удар пуль был очень сильным. Пробегающий мимо боевик добил солдата.
Все происходило очень быстро.
Я бросился во двор и выстрелил в спину бегущего. «Чех» упал. Перепрыгнув через труп, я повернул налево и сразу же дал очередь в кого-то в темном углу около сарая. Человек опрокинулся, выронив автомат, и я подбежал ближе.
В глазах «бородатого» я видел переполняющую его ненависть. Я медленно поднял его автомат, нацелился на живот и нажал на спусковой крючок. Живот боевика разворотило пулями, его тело распростерлось у стены. Его камуфляж и верхняя часть брюк были разодраны в клочья, и я видел, как блестящие кишки начинают вываливаться из раны. Раненый протянул дрожащую руку к ране и, пытаясь удержать выпадающие наружу внутренности, стал заталкивать их обратно в живот.
Я не чувствовал ненависть. В том, что произошло не было моей вины. Война довела меня до такого состояния.
Я медленно попятился, затем повернулся и побежал к каменному зданию. Залез в него через окно и прошел на другую сторону. Через пролом в стене я увидел «чеха», притаившегося на корточках у забора. Я положил ствол автомата на подоконник и прицелился в бородатое лицо. Легко нажал на спусковой крючок и увидел, как на доски за спиной брызнуло кровью и мозгом. Пулями боевику снесло верхнюю часть черепа.
В доме раздался топот шагов, затем раздалась очередь, и я услышал крики, которые заставили меня опустить автомат. В комнату вбежал солдат.
- Ушел гранатометчик, сука! – крикнул Тимков. – Стреляй в него! Стреляй!
- Где он? – спросил я. - Куда эта сволочь делась?
Солдат не ответил, махнул рукой и прыгнул в окно.
Я уже был готов выскочить вслед за Тимковым, как вдруг пули, которые, судя по звуку, летели мимо, заставили меня кинуться обратно. Что-то взорвалось словно в воздухе. Несколько осколков с визгом впились в стену. Я увидел солдата, лежащего на траве перед окном.
Тимков судорожно глотал ртом воздух, глядя широко открытыми глазами на обрубок кисти. В голову замершего солдата ударила пуля.
Я попал под плотный огонь. Это было похоже на ад. Пули и осколки непрерывно свистели над головой. Я слишком явно ощутил, как безнадежно мое положение. Передвигаться можно было только ползком, каждую секунду рискуя получить пулю. Я забрался в густой кустарник и перестал различать происходящее вокруг. Стрелять сквозь листву оказалось невозможно.
Я увидел боевика, крадущегося вдоль «зеленки» с автоматом наизготовку. Передо мной был убийца, такой же жестокий и беспощадный, как и я сам. Он, так же, как и я, не знал сомнений в том, кого следует убивать. Он был хитрым и безжалостным. Между нами не было никакой разницы, потому что моя война длилась уже слишком долго.
Выстрелив по «чеху», я присел, ожидая ответной очереди. Еще не слыша выстрелов, я ощутил, как над головой прошли пули. Старательно прижимаясь к земле, я пополз, стараясь зайти сбоку, увидеть «бородатого» первым. Высунулся из травы, но никого не заметил. Боевик был где-то рядом и охотился за мной также, как я за ним.
Очередь едва не попала мне в голову. Надо было уходить. Экономя патроны, я перевел автомат на одиночный огонь. Затаив дыхание, я плавно нажимал на спусковой крючок. Голова боевика появлялась, но лишь на секунду, затем исчезала. Я позволил «чеху» уйти.
Спускаясь по крутому склону оврага, я приблизился к распростертым телам боевиков. Я сразу же определил, что двое из них были наверняка убиты: один лежал на спине, кисти его рук находились на изуродованном, окровавленном лице. Другой лежал согнувшись на боку, в его груди была большая, сочащаяся кровью рана. Третий лежал лицом вниз, и на его теле не было видимых ран. Прицеливаясь в затылок третьего, я ощутил предвкушение чего-то приятного. Я глубоко вздохнул, выстрелил короткой очередью, и все тело «чеха» несколько раз вздрогнуло.
Я продолжал идти по широкой прогалине, стараясь держаться в тени деревьев. Через несколько минут я остановился, наткнувшись на привалившееся к дереву мертвое тело. Каска сползла на лицо, мешая опознать солдата. Я подцепил каску стволом автомата и отбросил в сторону. На меня смотрели серые, подернутые мутной поволокой глаза Дудко. Под левым глазом чернела пулевая дыра. Левое ухо было отрезано. Я оглянулся. Вокруг никого не было. Я ощущал запах пороховой гари и сладковатый аромат крови.
Я опять оказался в том самом месте, с которого начался бой. Трупы солдат лежали в самых разнообразных позах, в каких их настигла смерть. Некоторые лежали, подогнув под себя ноги, словно пытаясь встать. Лица умерших от тяжелых ранений были искажены болью, а в их открытых глазах застыл ужас. И почти все они имели раны в затылке. По обезображенным лицам ползали насекомые, привлеченные кровью и сгустками выбитого из черепа мозга.
Сзади меня послышалась длинная очередь. Одинцов бил из пулемета. Я отполз ближе к нему и услышал попадание пули в тело. Одинцов вскрикнул и завалился на спину. Лейтенант попытался подняться, сжимая рукой пробитую шею, но откинулся на землю и захрипел, расплескивая кровь изо рта.
Я уже не чувствовал ничего, кроме усталости и страха. Слишком много ребят было потеряно за один раз.
Оставаться на месте было бы самоубийством. Я бросился сквозь кусты в направлении выстрелов. Страх сменился азартом боя. Очередь ударила совсем рядом. Но стреляли не в меня.
Бежать через заросли с автоматом наизготовку было очень сложно. Я выскочил на открытое место, остановился, чтобы оглядеться, и сразу раздалась автоматная очередь. Падая, я услышал слева крик:
- «Чехи» опять обошли нас!
Я знал, что это произойдет. Выстрелы слышались с разных сторон, но я продолжал бежать, словно не ощущая, что делаю. Потом что-то взорвалось и, упав, я наткнулся на тишину. Меня опрокинуло на землю взрывной волной. Я перекатился на несколько метров, открыл глаза и посмотрел на небо. Глаза оказались невредимы.
Я бежал по склону небольшого оврага. Н есколько пуль просвистели над головой. Меня заметили. Стреляли короткими очередями.
- Твою мать! – воскликнул я. – Этого мне только не хватало.
Я вскочил и зигзагами побежал через «зеленку». Споткнувшись, я перелетел через куст и, ударившись о ствол дерева, чуть не потерял сознание. Увидев впереди неясные очертания фигуры, я выстрелил в нее.
Справа раздались оглушительные выстрелы. Послышались чьи-то громкие крики. Один из солдат, идущий на меня, инстинктивно нажал на спусковой крючок автомата, и над моей головой в небо ушла линия из пуль.
В этот момент слева в переулке раздались очереди, топот ног, и оттуда, зажимая одной рукой бок и отстреливаясь, выбежал Лебедев.
- «Чехи»! – крикнул он и прыгнул в канаву, продолжая стрелять в тех, кого мне не было видно.
Грохнул взрыв. Один солдат упал на землю, изготавливаясь к стрельбе, остальные метнулись к домам. Падая, я успел заметить, что по нам почти в упор стреляли из кустов.
«Срочники» стреляли в разные стороны и попадали друг в друга.
- Быстрее сюда! – крикнул я, пытаясь вывести мотострелков из-под огня.
Нужно было принять какое-то тактическое решение, иначе мы могли оказаться в окружении. «Чехи» уже успели зайти с тыла. Каждый из солдат ощущал возможность поражения. Боевикам план операции был известен во всех подробностях. Скорее всего они его и разработали.
«Чехи» бежали цепью, петляя и стреляя на ходу. Еще две группы, прижимаясь к стенам, пошли в атаку с флангов. Боевики шли рассыпным строем с двухсторонним охватом. Им оставался до цели последний бросок.
Ранило Линчука. У него пошла носом кровь, и пока Каменев перевязывал его, раненый вытирал кровь рукавом и порывался подняться.
Когда спустя некоторое время я оглянулся на Линчука, то увидел, что он сидел с запрокинутой головой. В его полуоткрытых глазах виднелись полоски белков, нос и губы облепила запекшаяся кровь.
Еще двое ребят вышли из строя. Чугунову перебило ногу. Перехватову выбило глаз. Их перевязали индивидуальными пакетами.
Розов и Кукин, оставив укрытие, бежали в нашу сторону, стреляя на ходу. «Чехи» словно забыли про атаку, обнаружив новую цель. Рядом с бегущими раздалось два взрыва, опрокинув ребят на землю.
Двое солдат шевелились и дергались. Один из них вскочил. Кукин держался руками за лицо и что-то кричал между пальцев, словно пытался закрыть рот, который весь был разодран.
Раздался еще один взрыв, и солдат упал. Когда дым рассеялся, я увидел, что там, где несколько секунд назад была голова, дергался обрубок шеи, брызгали кровью артерии.
Я прополз сквозь густые заросли и увидел Дюкова, который лежал у дерева и не шевелился.
- Стреляй, сука! – крикнул я.
Но он ответил лишь странной кривой улыбкой. Его глаза были расширены от ужаса.
- Я втопчу тебя в землю.
«Срочник» заморгал, немного отползх и спрятался в яме.
- Оставь его, - сказал Чернышев.
- Тут все боятся, но это не мешает им двигать руками.
Я видел, как «чехи» продолжали расстреливать уже мертвого Розова. Пули поднимали вокруг него пыль, ломали руки и ноги, впивались в лицо, пробивая глаза и разбрасывая по сторонам кровавую жижу.
Недалеко от себя я услышал пронзительные крики:
- Русские, сдавайтесь! Убирайтесь вон, это наша земля! Вам все равно здесь придет конец!
Каменева вынесли из-под огня с разорванной спиной. При каждом вздохе было видно, как в глубине раны работали легкие. Я еще успел проститься с ним.
- Все кончено, командир, - со вздохом сказал он, кусая себе руки от боли.
- Эти суки не дадут нам ни одного шанса, - закричал Захаров. – Ублюдки просто не выпустят нас живыми.
Когда мы начали отходить, из оконного проема поднялась голова. Я заметил темную бороду и два глаза, смотрящих прямо на меня. Я слишком поспешно нажал на спусковой крючок, стараясь попасть в эти глаза и промахнулся. Голова тут же исчезла.
Я провел ладонью по щеке и увидел на пальцах кровь. Неожиданно я отчетливо вспомнил Назарова, который погиб при «прочесывании» одного из сел. Его тело разорвало в клочья, когда он попытался открыть дверь в какой-то сарай. Это казалось невозможным, ведь на «зачистку» села у себя в тылу мы шли как на отдых.
«Чехи» подошли уже совсем близко, и до меня доносились крики:
- Мы вас всех на ваших кишках перевешаем.
Пол в одной из комнат был залит кровью, стены забрызганы клочьями мяса, но Лапшов, пытавшийся устранить задержку у пулемета, не обращал на это внимания. Он стоял рядом с телом пулеметчика, разорванного гранатой. Около него Артюхин старался настроить радиостанцию. Это было не трудно, но неприятно, потому что на рации и вокруг нее были куски мяса и капли крови. Кто-то невидимый стонал за полуразрушенной стеной.
Я услышал, как за стеной с оглушительным грохотом взорвалась граната. Через проем стены в мою сторону полетели куски щебня и чья-то оторванная рука, которая чуть не попала прямо в лицо. В ту же секунду раздался пронзительный крик боли. Солдата уже ничто не могло спасти. Рядом кто-то захрипел. Передо мной оказалось лицо с вырванным глазом и разбитой челюстью. Я не сразу узнал Щербакова. Моя правая рука онемела от удара, пальцы не слушались, и я схватил автомат левой рукой, положил его на подоконник и, почти не целясь, выпустил остаток магазина.
В одной из комнат наткнулся на раненого Чернышева. Солдаты осторожно перевернули лейтенанта на спину. Было видно, что одна его нога неестественно торчала вбок. Осколок гранаты перебил ему правое бедро. Нога была оторвана и удерживалась только изодранной штаниной.
- Он истечет кровью, - сказал я.
Ребята пытались перевязать Чернышева, их руки дрожали. Положение лейтенанта было безнадежно, его глаза помутнели и смотрели, не видя. Обвисла челюсть. Это было смертью.
- Эй, русский, - прокричал боевик, - ты очень скоро умрешь! Ты знаешь об этом? Да, да. Очень скоро.
Я почувствовал, как меня охватывает, доводя до дрожи, навязчивая ненависть против всех чеченцев, когда-либо живших на земле.
Одновременно раздалась несколько взрывов, которые обвалили часть крыши.
- Что случилось? – крикнул я.
- Эти твари подожгли дом, - отозвался Ломакин.
- Всем на улицу.
- «Чехи» перебьют нас всех. Мы выйдем, и эти суки перестреляют нас.
Я задыхался от дыма, но пытался вытащить Озимина из-под обвалившейся балки. Он относился к происходящему с удивительным спокойствием.
- Мне уже не выбраться, - сказал Озимин. – У меня перебиты ноги. Какой же я был дурак, когда добровольно отправился в эту дурацкую Чечню.
- Ты можешь двигаться? – спросил я. – Быстрее соображай, сынок, к нам приближаются «бородатые».
- Уходим, - сказал Петунин. – Ему не помочь.
Я сделал Озимину укол и повернулся к Петунину:
- Сейчас ты возьмешь Андрея, и мы вместе выберемся отсюда. Я буду прикрывать вас.
- Ты хочешь сказать, что я потащу «срочника» на себе? Так, что ли?
- Да, ты потащишь его на себе.
- Нет, - отказался Петунин. – Эти чеченские ублюдки тут же прикончат нас. Я не потащу его. Из-за какого-то урода «чехи» завалят нас обоих.
- Ты понесешь его, - сказал я. – Ты понесешь его, или мне придется пристрелить тебя.
- Да ну?
Это была типичная боевая ситуация, не оставляющая времени для размышлений. Подчиняясь лишь инстинкту, я вскинул автомат и, опередив Петунина на мгновение, нажал на спусковой крючок. Пули ударили его в переносицу. Он не успел почувствовать боли. Он умер в ничтожно короткую долю секунды. Кровавая жижа забрызгала стену, пол. Кровавые капли попали на Озимина.
Сквозь проломы в стене кто-то ударил длинной очередью. Одна из пуль пробила Озимину обе щеки. Все мышцы лица были порваны, челюсть повисла и открыла полость рта, наполненного месивом из крови и зубов.
- Ты верен, что мы выберемся отсюда? – спросил лейтенант Камков. – честно говоря, мне очень не хочется расстаться с жизнью.
- Мы уже умерли и попали в ад, - ответил я. – Теперь никому не удастся нас угробить.
Я увидел солдата, бегущего к нам. Он остановился и, обернувшись, попытался выстрелить, но магазин оказался пуст. Николаенко судорожно зашарил рукой по груди, нащупывая в «лифчике» спаренные рожки. Но в этот момент его ноги подогнулись, и он упал, раскинув руки. Я увидел, как выскочившие из ближайшего дома боевики подхватили Николаенко под руки и опять забежали внутрь. Я услышал визгливый крик, который словно заглушил собой шум боя и крики «Аллах», «Аллах акбар». Солдат умирал в руках «чехов». Я не мог оказать ему никакой помощи и яснее, чем прежде, ощутил безвыходность своего положения. Из окна вылетела человеческая голова и упала на дорогу. Ее отрезали Николаенко, когда он был еще жив.
Я побежал влево под прикрытием кустов, затем бросился к стене. Прислонившись к полуразрушенной стене дома, я пытался понять, что происходило. Это оказалось невозможно.
Я бежал, спотыкаясь, в ясном ощущении смерти, ожидая очереди слева, справа, в упор. Не очень далеко от меня слышались выстрелы, но там гнались не за мной. Свернув в сторону, я перелез через забор и чуть не спрыгнул на голову Абрамову, который лежал к канаве, обхватив левую ногу чуть выше колена. Между пальцами сочилась кровь. Лицо раненого было искажено от боли. Я достал нож и разрезал штаны вокруг раны. Пуля задела мягкие ткани и не представляла серьезной опасности. Я вколол раненому обезболивающее. Перевязать ногу Абрамов мог сам.
Я услышал выстрелы, но не понял, что они означали. Подбежав к ближайшему дому, распахнув дверь ударом ноги, я прострелил комнату очередью. Двое стариков свалились на пол, оказавшись в неподходящем месте. Я вылез в окно и попал прямо в кусты, шипы которых исцарапали меня, и тут же внутри дома раздался взрыв. Я скорчился от боли, теряя сознание, неспособный ни думать, ни сопротивляться.
Я очнулся и не понял, где находился. В десяти шагах от меня с треском горел дом. Дым разъедал глаза и выдавливал слезы. Я слышал крики и выстрелы.
Стараясь удерживаться от кашля, я медленно прошел сквозь дым и увидел боевика, обыскивающего карманы лежащего солдата. «Чех» потянулся к оружию, но прежде, чем он успел схватить автомат, я уже дырявил его выстрелами. Он попытался подняться, но тяжелое ранение лишило его возможности двигаться. «Чех» сидел, привалившись к дереву и безразлично смотрел на меня. Он закашлялся и выплюнул несколько сгустков крови. Секунду помедлил и плюнул еще раз – в мою сторону. Ему уже было не на что надеяться. Я подошел, приставил ствол «стечкина» к его лбу. Я понимал, что нужно спешить, но хотел растянуть удовольствие от убийства и исполнить задуманное неторопливо, испытывая при этом ту изощренную радость, которую всегда ощущал в такие минуты. Я добил боевика несколькими выстрелами.
Я дрожал всем телом и, казалось, лишился последних остатков разума. Злоба затуманила мозг, в котором различалась только одна мысль: если я не могу избежать смерти, то должен сам стать смертью. Скрывающееся в любом человеке безумие вырвалось наружу и уже никакие сдерживающие силы не могли ему помешать.
Вокруг меня раздавались беспрерывные очереди. Я метался от стены к стене. Вокруг горели дома. Я не знал, куда стрелять и стрелял в горящие дома, которые отвечали огнем. Потом я спрятался за кучу камней. Видел, что-то двигалось – стрелял туда. Замечал что-то неподвижное – тоже старался попасть очередью. Я стрелял вокруг себя с единственным желанием – разделаться с окружавшим меня адом.
Я оказался зажат в углу между стенами двух домов. Прямо на меня выбежал солдат.
- Как дела? - крикнул Капустин.
Я застрелил его и побежал вперед, стреляя во все стороны, и словно наткнулся на что-то, потерял равновесие и, опрокинувшись, ударился о стену с такой силой, что выронил из рук автомат. Мне показалось, что треснула голова и несколько секунд я крепко держался за нее обеими руками, опасаясь, что она развалится на куски. Раздалось еще несколько ударов, и мне показалось, что взорвалось что-то в моем черепе. Воздух вокруг внезапно сделался твердым. Взрывные волны ударяли по мне, в глазах потемнело. Я почувствовал себя слабым, уменьшившимся от страха. Я никак не мог прийти в себя, а по мне били новые и новые удары. Что-то давило на мозг, закрывало темнотой все окружающее, не пропускало звуки, не позволяло мыслить. Я оглох от грохота и словно забыл о необходимости убивать, перестал следить, чтобы не убили меня. Я почти ничего не видел, и меня тошнило.
Я услышал одну автоматную очередь, затем другую. Сознание вернулось. Я выплюнул изо рта сгусток крови и откашлялся. Но боль во всем теле все еще мешала сосредоточиться. Я по прежнему пытался сохранить контроль над ситуацией.
Бой шел метрах в трехстах справа, и я двинулся на выстрелы, подобрав несколько магазинов. Я старался пригибаться, подгоняемый предчувствием непоправимого. Показались тела шести бойцов, распростертые на земле. Я опустился перед ними на колени, не узнавая лиц изрезанных и изуродованных выстрелами в упор.
Не вина ребят, что все получалось не так, как хотелось. У них не было боевого опыта и подготовка могла бы быть лучшей.
- «Чехи» убьют нас всех, - закричал Алешкин. – Они вытрясут из нас кишки.
Ему не о чем было беспокоиться. У него, как и у остальных ребят моей разведроты, уже не было выбора. Каждый, оказавшись со мной в одной связке, переступал ту грань, до которой еще можно было рассчитывать выжить, попав в руки к боевикам.
Рядом раздался взрыв и меня обдало землей. Яновский, лежавший справа от меня пополз к кустам через простреливаемую лужайку. Его бронежилет вспороло несколько пуль, а он словно не заметил этого. От удара пули дернулась голова и сержант замер. Он лежал на траве лицом вниз с разбитым черепом, без сознания, но живой. Мозг выпирал из костлявых проломов, а сердце все еще билось, пульсировала кровь. Смерть была для него избавлением.
Глушков, бросив гранату, опустился на землю, позеленев лицом и улыбаясь одними глазами. Он зажимал ладонями рот, который сочился кровью. Но словно не сдержал напора и она хлынула вместе с его хрипом, заливая грудь.
Взрывом гранаты Бутенко оторвало ногу и выбило глаз. Ему перевязали жгутом конечность, остановили кровь, вкололи обезболивающее и усыпили.
Неожиданно мне на спину кто-то упал, ударив по голове автоматом.
- Что за дела? – спросил я.
Но Фадеев ничего не ответил. Оказалось, что осколком ему разворотило живот. Разглядеть, как глубока рана было невозможно. Его быстро перевязали. Он потерял слишком много крови и лежал, дрожа от озноба.
Яновский завязывал себе кисть руки бинтами. Пуля прошла ему по пальцам. Два только задела, один повис на коже и мясе, следующий оторвало совсем.
Я поспешил занять новую позицию, но не успел даже определить сектор стрельбы на новом месте, как услышал рядом с собой мокрый шлепок, который ни с чем нельзя перепутать, и Галустов повалился на бок. В его зубах дымилась сигарета, которую я ему только что дал. Выбитый пулей глаз медленно стекал по лицу. В Чечне было очень сложно не оказаться мишенью для снайпера. Я почувствовал, как по спине у меня потек пот, шею закололо, короткие волосы на затылке словно встали дыбом.
Раздался взрыв. Когда осела земля, Егоров попытался подняться, но не смог, схватился за живот и крикнул:
- Горячо!
- Что с тобой? - спросил я.
- Кажется что-то попало, - ответил он.
В его голосе я услышал страх и удивление, как это обычно бывает в таких случаях. Я отвел его руки в стороны и увидел рваную рану на животе. Камуфляж уже успел пропитаться кровью. Солдат попытался сесть, но потом опять лег на бок, закрыл глаза, подтянул под себя ноги, скорчился и начал с хрипом дышать.
- За-мер-за-ю- сказал он с трудом. Хотел сказать что-то еще, но не успел.
Возникло ощущение непредвиденности, странности происходящего и даже невозможности. Казалось, что меня пытались уничтожить не конкретные боевики, а нечто большее, дух Чечни, чье сопротивление я словно почувствовал кожей.
Стреляя короткими очередями, я перебежками отступал назад, пока не налетел на дерево. Я упал на землю и все вокруг померкло, но секундой позже зрение вернулось.
В мою сторону бежало несколько «бородатых». Я почувствовал себя в западне. В чеченской ловушке, из которой не было выхода.
Я оказался в безнадежном положении. Все решило несколько секунд. У меня остановилось дыхание. Руки сделались непослушными. Из-за моей спины ударило несколько длинных очередей, и один из боевиков упал на колени, повалился на бок, дергая ногами. Я оглянулся и увидел солдат, бегущих ко мне. Совсем рядом раздался взрыв, опрокинувший меня на спину. Автомат вылетел из рук. От взрыва звенело в голове. Лицо и глаза заливала кровь. Но я все же сумел встать на колени, вытащил «стечкина» из кобуры и, до боли сжав его в руках, выстрелил. Расстояние было слишком большим, чтобы попасть. Но я старался. Опустившись на одно колено, оставив второе поднятым и уперев в него локоть, держа «стечкина» обеими руками, целился и стрелял. Я выпустил в «чехов» весь магазин, прежде чем за спиной прогремел еще один взрыв.
Я очнулся, открыл вспухшие веки, попытался подняться. К горлу подступила тошнота. Я согнулся, опираясь о дерево. Меня вырвало. И тут же я сообразил, что не чувствую привычной тяжести на боку, схватился рукой за раскрытую кобуру.
Я долго ползал, шаря ладонями в траве, стараясь прощупать каждый сантиметр земли. Ползал на четвереньках. «Стечкина» нигде не было. Я понял, что моя война закончилась.
Закрыв глаза, я привалился спиной к дереву. Теперь все должно было закончиться. Я упорно пытался выжить наперекор судьбе, и мне помогал «стечкин». После его потери я оказался обречен.
Неожиданно слева раздался треск веток. Я вслушивался в звуки шагов и улавливал бряцанье автомата. Я увидел солдат, появляющихся из зарослей.
Для меня уже не существовало пути назад. Я старался ни о чем не жалеть. Я понял это не сразу – лишь тогда, когда за одну операцию потерял почти всех своих ребят. Мне уже не удавалось избавиться от этого ощущения.
Ребята грузили раненых на грузовик, и какой-то молодой плакал, лежа на носилках. Сержант держал его за обе руки, а солдат повторял:
- Мне не выжить. Я умру, да? Умру?
- Конечно же нет, - отвечал сержант.
- Умру, - хрипел раненый. – Умру.
- Тебя не так уж сильно ранило.
Сержант не знал, что говорил. Парня ранило в горло, а с горловыми ранениями никогда ничего неизвестно. Я боялся горлового ранения.
Я отвозил в госпиталь лейтенанта Еремина, полностью покрытого кровавыми бинтами. Он был ранен в обе ноги, обе руки, голову и грудь. Его уши и глаза были полны запекшийся кровью.
Возвращаясь в полк, я всегда ложился спать напившись, поэтому почти никогда не запоминал снов. Надо было уйти от накопившихся эмоций и хоть немного отдохнуть. Человек всегда остается самим собой. Мне было очень тяжело и это ощущение длилось бесконечно.
Сначала притуплялись сильные ощущения прошедшего боя, потом более слабые и существование опять начинало казаться прочным. Никто не хотел признавать, что чеченская война бессмысленна. Политики с серьезным видом дергали за ниточки, которые уже оторвались от своих марионеток.
Меня поражает, как мало смертей я могу припомнить. Мне не хочется их вспоминать. Естественная реакция на смерть – вычеркнуть ее из сознания.

24

Рота готовилась к предстоящей операции.
Рано утром, еще до восхода солнца, был взорван фугас на подъезде к блок-посту. Никто не пострадал.
Все ждали приезда кого-то из командования, суетились и нервничали. Иногда, как отдаленный гром, доносились звуки выстрелов – это артиллерия вела беспокоящий огонь по позициям боевиков.
Большую часть времени солдаты проводили, сидя на солнце. Есть, спать, писать письма – других дел у них не было. Полный отдых.
Всю первую половину дня меня мучил понос, болела спина и кололо в паху. Я не мог понять, почему организм подвел меня.
Из соседней палатки доносились пьяные крики и я двинулся туда «полечиться». Войдя внутрь, я увидел развалившегося поперек кровати подполковника со стаканом в руке, женщину, пьющую с ним, двух майоров. Я никого из них не знал и лишь чувствовал, что оказался в тупике.
- Что-нибудь найдется выпить? – спросил я.
- Есть немного.
- Давай, что есть.
Чтобы опьянеть и забыть о происходящем вокруг, мне приходилось пить больше, чем прежде.
- Как у вас дела? – спросил майор.
- Хуже быть не может. Завтра опять на операцию.
- Никакого отдыха?
- В этом-то и дело.
Глухо звякнули алюминиевые кружки. Я выпил, будто сделал глубокую затяжку сигаретным дымом и почувствовал, как медленно разливалось по всему телу тепло. Я ел, мучаясь от жары. На стол иногда падали капли пота с лица.
Гнетущее настроение не прошло и после выпитого, однако что-то все же изменилось. В голове шумело и способность мыслить исчезла. Я сидел неподвижно, не различая путающиеся мысли. Я не хотел слушать ничьи сумасшедшие бредни. Меня охватило непреодолимое желание ударить майора. Но благоразумие не позволило этого, и я сдержал свою злость.
Я закурил. Во рту было противно, сигарета казалась отвратительной.
- Завтра двадцатое, - сказал я. – Мне осталось десять дней.
- Да, - ответил майор и оглянулся через плечо. Может быть, сплюнул незаметно для меня.
Когда я вышел наружу из палатки, воздух показался мне прохладным и свежим. Я сделал несколько глубоких вдохов.
Я забыл взять свои сигареты, поэтому мне пришлось «стрельнуть» одну у сидящего рядом бойца. Закурив, я молча смотрел в землю.
Не помню, как я оказался в своей палатке.
Я хотел подняться на ноги, но не мог, хотел шевельнуться – не мог, хотел крикнуть – и тоже не мог. Я словно утратил все чувства и ничего не видел, ничего не слышал, ничего не ощущал. Подняв руку и дотронувшись до своего лица, я испугался. Казалось, что мое лицо трогали чьи-то чужие руки. Я рванулся, вскочил на ноги и тут же упал. Началась сильная рвота. Возникли приступы боли и меня охватило отчаяние. Напряжение от борьбы с собственными страхами было слишком велико – по мне текли струйки пота. Мысли путались у меня в голове.
Я опасался за свой разум, мое сознание затуманилось. Всегда проще и вернее придерживаться какой-нибудь навязчивой идеи.
Чем беспощаднее война, тем она в действительности оказывается гуманнее.
Я вспоминал многое, о чем было неприятно и тяжело вспоминать.
Боевые действия погружали солдат в уныние и растерянность. Ребята называли Россию «землей», как будто Чечня находилась где-то в космосе, как будто она настолько нереальна, что можно ставить жизнь с ног на голову и действовать как угодно, лишь бы выжить. Солдаты начинали говорить вслух о том, о чем каждый из них думал про себя. О том, чтобы стереть Чечню с земли. Хорошим чеченцем мог быть только мертвый чеченец. Врагом был любой человек, который не имел отношения к федеральным войскам.
Где-то в будущем была победа – наша главная цель. Казалось, что и все мои проблемы решатся сразу же, как только закончится война. Но чем ближе мы приближались к миру, тем более упорное сопротивление встречали.
Я опять осознал, что уже не молод, осознал бессмысленность этой войны – бессмысленность не убийства, а бесконечных, изо дня в день повторяющихся операций и возвращений с гнетущим сознанием, что я опять ничего не достиг, ничего не изменил и только рисковал жизнью ради ничтожных результатов, гадал, не предали ли меня уже, не знал, кому доверять. Война перестала быть просто боевыми операциями и превратилась в постоянную неизвестность. Никто на этой войне не верил, что она может закончится. Для меня стали безразличны все правила войны. Смерть научила меня не доверять логике. Но эта мысль уже не утешала. Мои силы были на исходе.
Меня охватило странное чувство. Я хотел бы его передать, но вряд ли сумею это сделать.
Я перечитывал свои записи и вдруг ощутил непреодолимую слабость. Слова словно впитывали мою жизнь. Часть души, которая сопротивлялась, помертвела. Я почувствовал в себе смерть.
Я не хотел умирать. Я упрашивал себя не умирать.
Мою роту пытались комплектовать быстро утомляющимся мальчиками, которые не могли таскать на себе снаряжение, но зато умели умирать. Они ничего не понимали в войне, оказываясь под обстрелом, подставляли себя под пули.
Я не хотел себя утешать. Мы все были обречены на глупую смерть. Я учил своих ребят умирать.
Я долго лежал, не смыкая глаз, пытаясь разобраться в своих мыслях, словно изучал самого себя, как изучают безнадежно больного, которому недолго осталось жить. Я боялся додумывать свои мысли до конца.
Мне предстояло нудное ожидание рассвета. Надо было примириться с еще одной очевидностью: я утратил всякое чувство времени.
Я всю жизнь придерживался одного принципа: видеть, помнить и молчать. Но в Чечне я сумел изменить всем своим принципам.

© Сергей Ермолов, 2008
Дата публикации: 27.05.2008 20:53:37
Просмотров: 3062

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Владислав Эстрайх [2008-05-31 20:24:04]

Отзыв будет очень субъективным, но тем не менее...
Поначалу захватывало - благо, написано вполне неплохо, лёгким языком, реалистично. Когда прочёл примерно четверть произведения - бесконечная мясорубка стала утомлять, захотелось какого-то переосмысления, возможно, диалектики... К середине работы я почувствовал просто интеллектуальный голод, какой обычно чувствовал (простите за крайне неуместное сравнение) при редких попытках прочесть фэнтэзи или другую новомодную развлекательную прозу. Многие возразили бы - "Ведь это война", "Всё так и было" и т.д. Но я считаю, что война - это одно, а военная литература - другое. Не в том смысле, что описание боевых действий не должно быть реалистичным и детальным, а в том, что ключевое слово всегда - "литература". Ведь любой ребёнок знает, что "Война - это когда убивают", и если просто показать в деталях этот процесс, то получится ни что иное, как "трэш на основе реальных событий".

Ни в коем случае не хочу обидеть Вас этим отзывом. Своего читателя Ваша проза обязательно найдёт.

Ответить