Ночной Вавилон

Светлана Осеева

Форма: Рассказ
Жанр: Психологическая проза
Объём: 13059 знаков с пробелами
Раздел: "РАССКАЗЫ, НОВЕЛЛЫ, МИНИАТЮРЫ"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

С. Осеева
П. Солодкий

НОЧНОЙ ВАВИЛОН

… множество лет. Лепил из глины, тяжело наваливающейся на ладони - давно, ещё в юности, когда мне казалось, что я смогу стать скульптором. Ловил твои черты в растекающихся по мокрой бумаге акварелях. Я так никогда и не позволил себе точной линии, чёткого силуэта, потому что знал, что солгу в твоём образе о самом главном, и оттого предпочитал мокрый ватман, который давал возможность воплотить твоё нечёткое, смутное, лишь приблизительно намеченное где-то внутри меня, лицо. Я был где-то рядом. Где-то в почти опасном приближении к тебе.
Я знал, что ты близорука. Предчувствие подсказывало мне, что многого тебе не хотелось бы видеть более чётко, и поэтому, наверное, ты могла бы простить мне все эти досадные маленькие неточности - в рисунке, в слове, в движении руки, касающейся твоих волос.
Поэтому-то всё моё нутро взбунтовалось и возмутилось, когда ты, появившись после более чем двадцати лет моих неприкаянных, хотя и наполненных, как мне казалось, глубоким смыслом, скитаний по чужим городам, гостиницам, постелям, подворотням и утренним шоссе, однажды проговорила в пространство полутемной спальни:
- Не знаю, чего мне хочется больше - близости с тобой или твоего голоса. Ни там, ни здесь твоей души нет...
Я, наверное, с самого начала намеренно хотел оскорбить тебя – за то, что ты задержалась на чудовищное количество лет, или, может быть, потому что, глядя на твоё хрупкое, всё ещё изящное, тело, не мог не думать обо всех тех мужчинах, которые когда-либо прикасались к тебе - до меня! - по какой-то ужасной ошибке, или - не простив тебе того, что мне так легко было позволено обладать тобой на моей несвежей, пропитанной случайными чужими запахами, постели. Поэтому, глядя в твоё ускользающее от чётких определений лицо, ещё сонное, ещё хранящее отсвет рассыпающихся внутри тебя, сверкающих готических фигур твоих предутренних снов, скрытых от моего пристального взгляда, я сказал, оседлав свой голос, из-за чего он приобрел оттенок пренебрежительного разочарования:
- Вот и сошлись. На естественном.
По твоему лицу скользнуло еле уловимое движение, как от укола, но ты всё же улыбнулась и наконец-то открыла глаза.
- Мы никогда бы не сошлись на естественном. Ты, да и я, наверное, тоже - неестественные люди.
Мы обменялись бессмысленными улыбками, потому что на улице лил дождь, и выходить из дому тотчас же не хотелось.
Я уже тогда предчувствовал, что мне рано или поздно аукнется эта неловкость, и когда ты, уходя от меня за полдень, попыталась поцеловать меня в краешек губы, лихорадочно, до судороги сжимающей сигаретный окурок, я резко повернулся к тебе - и ты обожглась.
Наверное, ты почувствовала эту месть ещё раньше, до ожога, когда спросила в первый вечер:
- Который час? - как будто хотела чего-то избежать.
Я не ответил, демонстративно прикрыв циферблат вдруг отчего-то взмокшей ладонью. И мы оба поняли, что ты никуда не уйдёшь, по крайней мере - сегодня. Вино было выпито. Я вышел из дому, сославшись на отсутствие сигарет. Меня долго не было. Хотя я прекрасно знал о том, как неуютно тебе сейчас в чужом доме, но возвращаться всё же не спешил, сознательно оттягивая время. Выпив несколько рюмок коньяка в ближайшем баре, чтобы совладать с омерзительной внутренней дрожью, я ещё долго стоял на тротуаре у дома, глядя в собственные окна с ощущением странного, недоброго грядущего торжества над твоей плотью, изнывающей от непоправимости происходящего. Чувствовалось, что в тебе тоже бродил страх, настолько древний, что иногда он походил на усталость. Нет, быть голосом для тебя как-то не по себе.
Войдя в дом, я застал тебя сидящей на софе, с поджатыми ногами, укутанными пледом. Ты напомнила мне статуэтку из слоновой кости. Но я почему-то не сказал тебе об этом. Может быть, потому, что мы с тобой ещё были на «вы», а сравнение выглядело слишком банальным, а может быть, просто не хотелось, чтобы стал очевидным запах коньяка, ведь тогда ты смогла бы заподозрить, что и я смертельно боюсь дотронуться до тебя. Нет, я не импотент, хотя иногда мне страшно оказаться неудачником. Может быть, поэтому чаще всего сюда приходили женщины, безразличные мне так же, как и я - им. Просто вдруг я почувствовал исходящую от тебя необъяснимую опасность, когда сказал тебе, что очень одинок. За один вечер я повторил это несколько раз, чем, вероятно, очень удивил тебя. Это чувство давно уже вросло в мою жизнь, стало привычным, как ноющая боль от старого перелома, но именно в тот вечер мне почему-то захотелось ещё и ещё раз проговорить это вслух. Какое наслаждение – мучительное предчувствие неизвестности.
Это было - не о любви. И ты, и я - мы уже отлюбили, или, может быть, не долюбили кого-то в прошлом. Скорее всего, мы оба играли - каждый по-своему, преследуя ускользающие от рассудка цели. Наверняка, ты почувствовала во мне игрока более опытного. С твоего молчаливого согласия этот первый вечер пропитался игрой до самого дна, и правилом для каждого из нас стало личное одиночество. Мы вряд ли позволили бы осквернить это одиночество, впустив туда друг друга. Хотя постой: единственное, что было по-настоящему искренним - то, как я гладил твою руку, волосы, лицо... Это длилось долго, очень долго, пока твоё тело не затрепетало. И тогда ты потянулась ко мне. Я знаю: ты до сих пор благодарна мне за это. И тебе не удастся этого забыть, как бы ты не старалась. Таковы твои правила.

В ту ночь я рассказывал тебе о странах, которые мне довелось увидеть. А потом почему-то спросил, куда бы мечтала попасть ты сама. Из твоих кратких вопросов я понял, что ты так и не побывала нигде за эти годы. Я спросил об этом так, как будто завтра собирался купить два билета куда угодно.
Ты перевернулась на спину. Тусклый свет настольной лампы явственно обозначил тень, безжалостно очертив незамеченные мной раньше круги под глазами.
- Не знаю... Мне почему-то всегда хотелось побывать в Вавилоне. В ночном Вавилоне...
Я ответил тебе, удивляясь злорадству собственного голоса, что это - единственный город, в котором я никогда, ни при каких обстоятельствах бы не оказался. Даже за миллион долларов. Даже если бы мне подарили машину времени.
Ты промолчала, и мы заговорили о другом. Потом разговор коснулся твоей дочери. Ты была моложе меня, и я удивился тому, что твой ребёнок оказался таким взрослым. Тогда же я понял, что это обстоятельство твоей жизни, пожалуй, и является для тебя тем единственным, главным, которому ты по-настоящему придаёшь смысл. Что же ты прячешь на полке за старыми выцветшими корешками книг?
Может быть, поэтому-то мы и заговорили тогда о любви как о способности людей стараться причинять друг другу как можно меньше боли, хотя ни один из нас не относил этот разговор к тому, что произошло между нами. Я не знаю, почему именно тогда мой сокровенный демон вцепился в мой голос, в речь.
- А твоя дочь похожа на тебя? - спросил я, ещё не отдавая отчёта самому себе в том, что пытаюсь нащупать в твоей душе тот узенький путь, по которому, как мне казалось, я смог бы войти в мир, казавшийся мне недосягаемым до сих пор.
- Может быть, я познакомлю тебя с ней. Не сейчас. Как-нибудь потом, - ответила ты, взглянув на меня и улыбнувшись чему-то своему, спрятанному ото всех.
Я усмехнулся тебе в ответ с таким видом, как будто твоя странная, затаённая радость предназначалась мне, а потом спросил, поспешно отводя взгляд:
- А ты не боишься?
- Чего? - твой взгляд ещё был удивлённым, но я уже уловил в изменчивых, живых чертах твоего лица то движение, которое доставило мне столько необъяснимо жестокого, скрываемого от самого себя, удовольствия в первое утро.
- Да так... Мало ли, - слегка развязно, уклончиво ответил я, чувствуя, как тяжелеет пространство вокруг.
Ты замолчала снова. Я попытался прервать это неловкое молчание какой-то беспомощной шуткой, потом, понимая, что ты её не услышала, приподнялся на локте, чтобы увидеть твоё лицо. Оно ничего не выражало. Могло показаться, что ты спишь, но я-то наверняка знал, что это не так. Я говорил о том, что жизнь, по сути, складывается из мелочей, не стоящих внимания, и что человеческая душа - лишь сумма ничего не значащих смыслов, которые мы стараемся придать ничего не значащим словам, хотя уже тогда с ужасом понимал, что пространство между мной и отвратительно хихикающим Декартом становится зыбким, нарушая годами обретаемое мной равновесие. Жизнь стремительно осыпалась, дробилась на осколки, фрагменты. Это выглядело очень страшно и предательски просто, ведь она состояла из мелочей, она без труда раскладывалась на мелочи, как пасьянс, разлагалась, разменивалась, и для меня впервые стало очевидным то, что именно из-за них, этих маленьких подлых неточностей, из-за мелочей, она и не складывается чаще всего.
Возмездие наступило тотчас же, когда твой голос, легко прорвавшись сквозь неистовство словесных абракадабр, произнёс:
- Мне почему-то так грустно... Я устала.

Наверное, иначе и быть не могло. Я создавал собственный мир, полагаясь на вкус и воображение, но ты творила свои миры. Стань мы союзниками - Вселенная взорвалась бы, наверное…
Мы попрощались наутро, как ни в чём не бывало. На мгновение мне показалось, что ты испытала облегчение, когда я попытался обнять тебя перед зеркалом в тесной прихожей, где невозможно было разминуться, не прикоснувшись друг к другу. Глядя тебе вслед из-за оконной занавески, я почему-то подумал, что в этих загнанных в тупики подъездах есть что-то фатальное.
На следующее утро ты позвонила сама и сообщила, что наши дальнейшие встречи лишены смысла. Я лихорадочно пытался перебить тебя, ссылаясь на то, что смертельно занят и у меня нет ни одной свободной секунды, но вечером мы могли бы встретиться и тогда...
Однако твой голос в телефонной трубке не допускал никаких вариантов иного развития сюжета. Ты так и сказала: "сюжет", и я почувствовал себя персонажем, не имеющим права даже на то, чтобы как-то выразить собственные чувства по этому поводу. Я отчётливо представил выражение твоего лица, это цветенье пустоты за радужками вчерашних глаз, как планктон на глубине, где нельзя выжить без акваланга, и несокрушимую простоту твоих слепых сегодняшних слов. Из этих мелочей состояла нынешняя минута проживаемой мной жизни. У меня не было ни единого шанса. Я безвольно смотрел, как всё рассыпается, я просто наблюдал за всем этим, будто сидел в каком-нибудь стареньком кинотеатре.
Мне хотелось завершить эту историю - здесь, в мозгу, чтобы потом спокойно работать. Это не значит, что я удалил тебя вообще - ты просто куда-то переместилась. Тебя ещё не было в моей крови, это я знаю точно: любовь воцаряется постепенно, а сказки о любви с первого взгляда - для тех, кто хочет оправдать годы, совместно прожитые без любви. Речь могла бы идти о страсти, но тебя не было и здесь. Ты была где-то там, в своём недоступном, враждебном для меня, прошлом.
А спустя несколько длинных дней мне приснился Вавилон. Он снился мне всю ночь. Я смертельно устал блуждать по его тёмным извилистым переулкам. Но я нашел тебя.

Возможно, ты когда-нибудь восстановишь эту историю в памяти, и она будет совсем иной, чем она представляется мне. Но зимними вечерами, когда в квартире наступает особенно звонкая тишина, я шепчу в неподвижное пространство напротив - наверное, для того, чтобы попытаться заговорить его, как старый, выживший из ума, оставивший в прошлом былое величие, маг, - простые слова о любви, которые слышал от тебя. Мне кажется, что моё желание способно заставить тебя воплотиться - стуком шагов на лестнице, телефонным звонком и дыханием в трубке, силуэтом, одиноко слившимся с клетчатым пледом на скрипучей софе в углу моей раз и навсегда убранной, пустынной комнаты.
В такие минуты я абсолютно убеждён в том, что мотыльки бессознательного способны слететься, прижаться друг к другу и воскресить это плотное, тёплое присутствие тебя - совсем рядом, так близко, что мне кажется порой, что я уже ощущаю запах твоих волос, рассыпавшихся на моём плече. Но это ощущение, время от времени похищаемое мной из мира затерянных воспоминаний, всякий раз оказывается галлюцинацией. Ты, как всегда, строптиво не соответствуешь моим восхитительным, заманчивым, блестяще выстроенным сценариям, ты сопротивляешься моему шёпоту обезумевшего маньяка с безразличием, достойным этой проклятой дешёвой гипсовой скульптурки, которая незряче таращится на меня из вороха бумаги, рассыпанной на столе, - и это обстоятельство всякий раз выводит меня из себя!
Когда ты встала на цыпочки и протянула тонкую руку к заветной тайне книжной полки - я уже знал. Жаль, я не разглядел тебя в этот миг. Беззвучная молния в твоих нервных пальцах показалась волшебством или невинной игрушкой…
И когда твой шёпот срывается в крик, как ошалевший от собственной смелости альпинист - в ущелье, я не перечу демонам, притаившимся в тёмных углах твоих детских страхов. В конце концов, надо же как-то прервать эту недобрую тишину. Не бойся. Я уже неподвижен.

© Светлана Осеева, 2008
Дата публикации: 19.06.2008 05:58:07
Просмотров: 2547

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Николай Бельжин [2008-08-05 22:18:06]

Господа, я не очень много читаю, но ничего более щемяще-эротического, жизненно-чувственного, чем Ваш рассказ я не читал. В лёгких набросках, в отдельных мыслях и фразах Вам удалось запечатлеть отношения мужчины и женщины, живые и непростые отношения, живых мужчины и женщины. Так бывает в живописи: из отдельных, разноцветных мазков создаётся картина. У хороших художников она оживает. Так и в Вашем рассказе оживают, длятся, переплетаются, сталкиваются два начала – мужское и женское, две судьбы – соединяющиеся и расходящиеся в разные стороны. Целая жизнь уместилась в маленьком рассказе. Это удивительно, это восхитительно. Снимаю шляпу.

Ответить