Война навсегда
Светлана Осеева
|
Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни Объём: 13115 знаков с пробелами Раздел: "РАССКАЗЫ, НОВЕЛЛЫ, МИНИАТЮРЫ" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Светлана Осеева Пётр Солодкий ВОЙНА НАВСЕГДА ...Война была всегда. И весной, когда толпы людей, не сговариваясь, сходились на площади с фонтанами, чтобы, закрыв глаза и подставляя лица солнцу, ощутить всей кожей прохладу и влажность вибрирующей в воздухе водяной пыли. И осенью, когда острым, отрезвляюще свежим утром двор наполнялся хлёстким ритмичным шуршанием: это сметал с асфальта накопившиеся за ночь листья юркий разговорчивый дворник. Зимой - война тихонько постукивала в оконные стекла, поскрипывала морозно в такт чьим-то шагам, а летом - притаившись, глядела сквозь листья дикого винограда, оплетающего уютные беседки, пялилась на аллеи парков или пряталась в зарослях сирени, вплотную подступившим к скрипучим дверям городских подъездов. Она скатывалась на Крещатик чешуйчатой улицей Ленина, сквозила в тихих киевских улочках. Да, она была всегда. Наверное. Как Шевчук - сам по себе немножко война, - прогуливающийся воскресным утром Ярославовым Валом, задумчиво рассматривая нежно-оранжевые лепестки апельсиновых корок на мокрых плитах ступеней у метро. Война была обычным делом. У неё было множество лиц. Лицо акушерки, высоко поднимающей младенца над измученной матерью, лицо кладбищенского сторожа, в совершенстве знающего, на какой из улиц его сумрачного квартала прописан тот или иной умерший. У неё было лицо ребенка, старательно слизывающего растаявшее мороженое с грязной ладони. Надменное лицо красивой женщины, замедлившей шаг у лоснящейся от света витрины, где манекен с египетскими глазами созерцал неподвижное и только ему доступное нечто, высокомерно и как бы нехотя предлагая каждому погрузить пальцы в зовущую, ласкающую мягкость драгоценного меха. У войны было лицо мускулистого лысеющего спортсмена, вдохновенно отшвыривающего от себя алый теннисный мяч молниеносным ударом бежевой ракетки. Сморщенное лицо старика, по кроличьи притулившегося на блеклой вечно сырой скамье вечернего сквера. Акушерка всегда считала, что спасает чью-то жизнь. Наверное, это было её личным бегством от всего, что скопилось в ней – внутри и вокруг. Она потеряла своего ребенка. К счастью, не в буквальном смысле. Он как-то сам по себе исчез в грязных подольских кварталах. Завораживающий, ждущий, властный взгляд войны иногда подстерегал меня там, где, казалось бы, можно было чувствовать себя в безопасности: во время умывания, в ванной, в пятнистом надтреснутом зеркале с наклейкой от импортного пива в верхнем левом углу. А кладбищенский сторож твердил акушерке, что она дура, но врал. Он любил ее как вишенный цвет, как первый снег, как право первой ночи… И когда она опускала голову, и белела её длинная шея под каштановым завитком, у него кадык дёргался, как будто он глотал что-то нестерпимо горькое. Она никогда не отвечала на его, в общем-то, беззлобную брань. Только тихонько вздыхала и прикрывала глаза смуглой ладонью, будто от солнца. Война не имела начала - она шла так давно, что шла всегда. Знание этого было смертельно необходимым - для того, чтобы жить в этом городе, в этом мире. Здесь не было ничего фатального. Всё, что могла создать или изменить вокруг нас необратимо протекающая жизнь, должно было иметь некий смысл. Война же была идеальным оправданием этого смысла. Может быть, она-то и придавала значение всему тому, что мы называли жизнью. Для ребенка мороженое было таким же важным атрибутом, как для девочки воздушный шар или персики. Мальчику нужны были деньги. Он их собирал с детей-побирушек, которые в свою очередь работали на цыган и всяких сомнительных взрослых. Он не курил, не допивал пиво за подольскими гуляками, он искусно делал вид, что ест мороженое и давал по уху любому десятилетнему сверстнику, особенно если тот ссылался на кого-то. Он хотел стать в будущем настоящим королём Подола, но уже сейчас был его негласным маленьким принцем. Вечерами, после знойного, лихорадочного побега домой, в наш с тобой неуютный рай, где вещи разговаривали со мной, соглашаясь со всем, что приходило мне на ум, казалось, что всё это - там, за пределами этого невероятного сочувствия и согласия - всё это бред, блеф, бездарный сценарий, и нет никакой войны, а есть - вот! - розовый обмылок в круглой прозрачной мыльнице, таинственное свечение зелёного стекла, исходящее от пустой изогнутой вазы, мягкий коврик у красной софы с измятым от долгого сидения пледом, да что ты, какая там война - смотри же! - чужие визжащие до одури дети, взлетающие над рыжим песком - там, в перспективе окна, и терпеливые гаммы запуганного крошечного жильца из квартиры напротив, и снующие взад-вперед шустрые бабки с вёдрами, кошёлками, внуками - и пересушенным крахмальным бельём через плечо. Но это был всего лишь сценарий - мой, личный, написанный от руки, наспех, небрежно - так, для себя!.. Война играючи разбивала это шутовское благополучие, стоило покинуть убежище: нагло усмехалась из подворотен, молчаливо клянчила мелочь у автобусных остановок, выстреливала шампанским, которое разливали в шумных окнах первых этажей - и ложилась кривым овальным плевком случайного прохожего в сантиметре от моей ступни. Манекен достался магазину от покойного спившегося художника. Большей частью это были, конечно, сплетни – одно из любимейших занятий горожан. Художник на самом деле отправился в какую-то этнографическую экспедицию. К тому же он не спивался. По крайней мере, вряд ли кто-то стал бы утверждать, что видел его пьяным до бесчувствия хотя бы однажды. Уж я-то это точно знаю. И, что самое ужасное – манекен, который достался магазину, был воплощением его собственной дикой и нелепой фантазии. Он так и сказал: Вовчик, пускай моя Нефертити побудет у тебя… Говорят, он пытался вернуться в город и даже как-то пришёл за своим манекеном, но Вовчик, директор магазина, не узнал его. И манекен остался стоять за витринным стеклом. Ведь прошло столько времени, что все давно забыли об этой истории. Да что там – они даже забыли, на кого этот манекен был похож! Впрочем, и Спортсмен никогда не был спортсменом. Он был крупным чиновником в каком-то из министерств, с безупречной автобиографией, красивой женой и двумя детьми. Когда-то в юности он боролся за значки ГТО. С тех пор регулярно делал зарядку и никогда не снимал спортивный костюм… И когда однажды - не сразу, после долгого, недоверчивого, подозрительного вслушивания, вглядывания друг в друга, в торопливые улицы, в диковинные переплеты тяжёлых книг на рассыпанных по тротуарам лотках - пришло тихое понимание того, что война каким-то образом растворилась, исчезла, истекла, убралась восвояси - Господи, быть не может! - за грань доступных нам ощущений, мои вещи вдруг потянулись ко мне в непостижимом облегчённом молчании, освобождая место для цветов, фотографий, твоих украшений и редкостных, купленных по случаю, книг. Старик, конечно же, не был похож на кролика. Это мы, пока не старики, пытаемся представить их то кроликами, то сусликами, то еще бог весть знает кем… Однажды из пыльной кладовки, приподнявшись на цыпочки, выглянули растрёпанные, когда-то запихнутые за старый дерматиновый чемодан - и забытые, беличьи кисти. Из рухляди - сдавленной, спрессованной в кучу и наглухо задвинутой в дубовое нутро письменного стола - вдруг, по одному, как в разведку, посыпались, барабаня всеми своими гранями по паркету, карандаши с тупыми, а то и вовсе обломанными носами. А как-то раз, утром, приоткрывшаяся антресольная дверца с грохотом обрушила на меня целый шквал слежавшегося ватмана, и мне пришлось, ругаясь, собирать всё это и насильно заталкивать назад, но бумага сопротивлялась, выскальзывала, шершаво тёрлась о мои пальцы. И ничего не оставалось, только - сесть на пол и подчиниться произволу, творящемуся помимо моей воли… Сын акушерки - тот самый ребенок с мороженым - считал, что Старик его дед. Иногда он толкал его как бы невзначай, проходя мимо. Потом, невинно улыбаясь, выдыхал: «Извините…» Я видел это однажды. И тогда ко мне вернулась давняя мысль, дикое сумасбродное желание - нарисовать отвесную скалу, нависшую над полого скользящим к воде пляжем, белую то ли бригантину, то ли затонувшую до пояса церквушку, и небо - над ней, и тоненькую загорелую девочку с точёными лодыжками и узкими, ланьими, с разрезом к вискам, глазами, бегущую по раскалённому песку, и светлобородого мужчину в белой рубашке, сидящего у самой воды... И я - вот уже, смотри! - размазываю, смешивая синее с зелёным, и кисть льнёт к моей руке чувственно, любовно, и полого скользит вниз плавно изогнутая жёлтая линия... Но что-то происходит там, в проёме окна, за стенами дома, и кто-то - их много, и всё больше - говорят мне: не время, и нужно браться за дело, иначе война может снова вернуться сюда, в этот гриновский город, неистребимо пропахший цветами, яблоками и чистым бельём. Кладбищенский сторож любил Акушерку, но никак не мог разобраться в своих чувствах к её ребенку. Она же виновато помалкивала при встречах и смотрела куда-то сквозь него своими длинными восточными глазами. Спортсмен наверняка знал, что ребенок Акушерки - это его сын, но с бычьим упрямством не признавал родства. Это поставило бы под сомнение весь здравый смысл его жизни. Мне хочется крикнуть: да нет же! Посмотрите - вот идёт женщина с белым цветком, разве это война?! Смуглый мужчина с лицом испанского гранда сотни лет ждет её у фонтана на площади - разве это война? Посмотрите, птица сидит на ветке, вон там, чуть выше уличного фонаря - она чистит перья и вертит головой во все стороны, ну и что из того, что это ворона, всё это так безнадежно не похоже на войну! Художник знал Акушерку шестнадцатилетней. Он ей так и говорил: «Моя Нефертити». Я помню. А Старик любил мать Акушерки, которая умерла лет двадцать назад… А мне говорили, злясь на меня за то, что я не способен понять таких простейших вещей, говорили, что - нельзя, преступно быть свободным от войны, и голоса их повышались до крика, до свиста, и наливались свинцом и гневом, и шипящие звуки их слов вползали, кишели, копошились в моих растопыренных ушах: погоди же, ты всё нарисуешь потом - всё, что захочешь, и женщину с белым бумажным цветком, и своего бутафорского испанца, и безногого старикашку, съёжившегося в мокром сквере, и даже свою задрипанную ворону ты сможешь нарисовать - потом, но не сейчас, сейчас не время, нужно сражаться - за то, чтобы война, идиот, не вернулась в твой дом!.. И мои детские, замызганные, смешные аргументы - ах, Господи, подумаешь, женщина с гирляндами белых, белых, как воск, цветов, и тореро, испанец, гранд, промотавшийся альфонс с тремя песетами в кармане, и ворона - делов-то! - взяла, да и улетела, прощально сверкнув на солнце гибельным изгибом крыла, и только фонарь, только фонарь, колокольчик с лампочкой, динь-динь, - несерьезный, нелепый, дурацкий, как я и моя глянцевая картинка, колокол! - один-единственный... И аргументы мои разбивались - пыль! прах! брызги фонтанов! - на миллиарды бессмысленных фонем, взвизгов, поскуливаний, а они смотрели на меня, как серафимы - скорбно, соболезнующе, как на параноика, как психиатры, строго так, осуждающе и зло так смотрели они на меня, где же я видел уже эти лица, глаза, глазки, зудящие, беспощадные, и священный огонь в них, ни дать ни взять, судящие, судьи, суды, судилища... Боже мой, ведь я опять - не то и не так и не там... Художник, как всегда, вернулся неожиданно и отправился в магазин за манекеном. У внешней витрины он обратил внимание на пацана с мороженым, уставившимся на Нефертити. Всего лишь за один кварталa от этого события, впившись мертвой хваткой в водосточную трубу, с посиневшим лицом, вдруг беспощадно обнаружившим болезненную одутловатость, кряхтел Спортсмен. Старик, издалека следивший за ним, уже всё понял и только наблюдал за агонией здоровяка. ...И мне стало так понятно, так ясно: сейчас не время. И ничего фатального здесь не было. Просто нельзя было забывать о войне. И нужно было научиться подчиняться её мудрому, накопленному временем, смыслу, научиться повсюду видеть этот вещий смысл, ибо противопоставить этому высокому всеобъемлющему смыслу войны свой собственный, ничтожный, никчемный - невероятно трудно, почти невозможно, исключено для таких как я. Кладбищенский сторож, вжавшись в мягкое сиденье самолёта, вслушивался в гул турбин. Ему почему-то не хотелось смотреть в иллюминатор. Наконец-то он оставит эту нелепую, навсегда больную страну и вместе с ней Акушерку. Он устал от всего этого настолько, что сам себе был ненавистен. Сейчас не время. Не время. А я знаю: времени уже не будет. Ни скалы, ни песка, ни девочки, плачущей оттого, что песок так горяч и по нему невозможно идти, ни затонувшей церквушки, ни мужчины - бездельника и выпивохи - сидящего без движения у мутно-зелёной воды. И я сражаюсь. Сражаюсь и стреляю. В себя … ...Акушерка проснулась в постели заведующего отделением. Она знала: с сегодняшнего дня жизнь вокруг неё изменилась навсегда. Он, к счастью, уже ушёл на работу. А она ещё вчера уволилась. © Светлана Осеева, 2008 Дата публикации: 21.07.2008 10:50:05 Просмотров: 2736 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|
РецензииАлександр Грог [2009-12-07 14:15:36]
Логику трогать не будем. Коснемся другого. Но я так и не понял – причем здесь война? И о какой собственно войне вы пытаетесь сказать? Подмени вы по всему тексту, слово «Война» на слово «Жизнь», работа станет МНОГО лучше – она зазвучит. Попробуйте – увидите сами. Появится тот необходимы контраст, которого вы, должно быть, и добивались.
Рисунок есть. Я бы вычесал текст на предмет канцелярско-телевизионных - они раздражают больше всего (идет утеря веры автору): /важным атрибутом/ /ничего фатального/ /не в буквальном смысле/ /в совершенстве знающего/ /придавала значение/ /идеальным оправданием/ /доступных нам ощущений/ /подчиниться произволу/ /аргументы мои/ /всеобъемлющему смыслу/ Потом пришла бы пора литературным штампам (по счастью, их немного): /отрезвляюще свежим утром/ /торопливые улицы/ /тяжелых книг/ /здравый смысл его жизни/ И сомнительных литературных сочетаний: /необратимо протекающая жизнь/ /сомнительных взрослых/ /вдохновенно отшвыривающего/ /знание этого было/ Обязательно удалите: /в общем-то/ /впрочем/ И посоветовал бы избавиться от всех определяющих первого лица - если вы отстранитесь от такого текста, не подставитесь, будет лучше. В целом можно увидеть неудачное подражание Ивану Зорину. Едва ли не каждое предложение в отдельности могло быть написано им, но встретиться все вместе, в такой компоновке, едва несущие смысл – нет. Подражать Зорину - отличная школа, я сам ему подражаю. Тут в чем фокус - сколько ему не подражай, все равно получится свое. Вопрос - что именно. Подобная, как у вас, насыщенность (щедрость на образ) при отсутствии повторов – признак литературного таланта. Переборщили с талантом. Его слишком много не к месту. У меня также есть серьезные сомнения во взятом курсе. Отдельное и главное замечание – проскальзывает нарочитое агрессивно-литературное ОТСУТСТВИЕ ЛЮБВИ К ЛЮДЯМ (особенно в первой половине работы) Нельзя рисовать перемешанными в грязь красками – вам наврали. Чтение утомило до чрезвычайности, ничего не принесло. Это тоже неправильно, должно оставаться еще что-то, кроме тяжелого осадка. Извините за порку! Александр. Судя по тексту, были в Феодосии. Музее Александра Грина. Могиле тоже? Интересно, там по-прежнему вяжут на дереве пионерские галстуки? Ответить Светлана Осеева [2009-12-09 07:20:04]
Александр Грог [2009-12-07 14:15:36]
Рецензия на: Светлана Осеева - "Война навсегда" Логику трогать не будем. -------- правильно. Опасно... Коснемся другого. Но я так и не понял – причем здесь война? И о какой собственно войне вы пытаетесь сказать? Подмени вы по всему тексту, слово «Война» на слово «Жизнь», работа станет МНОГО лучше – она зазвучит. Попробуйте – увидите сами. Появится тот необходимы контраст, которого вы, должно быть, и добивались.------ Война всегда в наших куриных мозгах. Об этом-то и рассказ... Автор ничего не добивается - я о художнике. Многие попадают в ловушку. Думая, что художники добиваются чего-то... А они живут просто...  )) И видят это всё. А зачем ПОДМЕНЯТЬ? Подмена - это плохая идея...
Потом пришла бы пора литературным штампам (по счастью, их немного): /отрезвляюще свежим утром/ - ? а Вы водки не пили? Никогда?
/торопливые улицы/ - ? /тяжелых книг/ - ? таскаю всю жизнь. Тяжёлые... /здравый смысл его жизни/ - да, именно так - ...их здравый смысл их жизни... И сомнительных литературных сочетаний: /необратимо протекающая жизнь/ - почему? /сомнительных взрослых/ - здесь точно сказано: сомнительные взрослые - те, в ком засели детские комплексы. Иначе зачем бы они занимались этим? самоутверждением за счёт других? /вдохновенно отшвыривающего/----- о, да. Именно вдохновенно - другого таким не дано - о вдохновении. СпортсмЭнам. /знание этого было/ ----- было. И что? Знание было необходимым... Обязательно удалите: /в общем-то/ /впрочем/ --------- Обязательно удалю. Согласна на все сто! И посоветовал бы избавиться от всех определяющих первого лица - если вы отстранитесь от такого текста, не подставитесь, будет лучше. ------ Кому лучше? Автору? Художнику? Кому?.. В целом можно увидеть неудачное подражание Ивану Зорину. Едва ли не каждое предложение в отдельности могло быть написано им, но встретиться все вместе, в такой компоновке, едва несущие смысл – нет.------- Поискала Зорина. Нашла. Рассказ мой написан лет двадцать назад. Может, это у Зорина удачное подражание нам? Хотя вряд ли... Интернета тогда не было. А ещё ссылку пришлите. На сходство. Ничего общего, хоть убейте, обнаружить не удалось. Совершенно разный взгляд на жизнь - у нас и у Зорина А язык - ну... тут я как эксперт-редактор скажу: много проколов. Я бы так не написала, как Иван Зорин Хотя, интересный по-своему прозаик Спасибо за...
Подобная, как у вас, насыщенность (щедрость на образ) при отсутствии повторов – признак литературного таланта. Переборщили с талантом. Его слишком много не к месту. ------- а это всегда... не к месту Спасибо. Борща много не бывает.
ОТСУТСТВИЕ ЛЮБВИ К ЛЮДЯМ (особенно в первой половине работы)----- Отлично. Об этом и рассказ - об отсутствии любви людей друг к другу, у них любовь в прошлом: поэтому-то и война вместо жизни... Нельзя рисовать перемешанными в грязь красками – вам наврали. Чтение утомило до чрезвычайности, ничего не принесло. Это тоже неправильно, должно оставаться еще что-то, кроме тяжелого осадка.------ Ну тут я снимаю шляпку. Зачем-то же вы вернулись... ))
Извините за порку! -------- Извиняю. Я Вас, Грог, давно люблю ))) А Вы этим бессовестно пользуетесь. Бессовестно! Рисуетесь...
Судя по тексту, были в Феодосии. Музее Александра Грина. Могиле тоже? Интересно, там по-прежнему вяжут на дереве пионерские галстуки? ----- Нет. Не была никогда в Феодосии. Мы вообще невыездные
/важным атрибутом/ /ничего фатального/ /не в буквальном смысле/ /в совершенстве знающего/ /придавала значение/ /идеальным оправданием/ /доступных нам ощущений/ /подчиниться произволу/ /аргументы мои/ /всеобъемлющему смыслу/ Ну, это просто художественный приём-газетно-точный. Технический. Посмотрите "Гранулы зелёного снега". Интересно, что скажете. "Война навсегда" - это вещь мелкая, не ключевая, так, новелла... Один из осколков стёклышек в общем калейдоскопе. С искренним уважением и улыбками - С.О. Александр Грог [2009-12-09 11:38:01]
Я сезонный автор. Пишу только с ноября по март, остальное время – живу (стараюсь жить) вне цивилизации (любых средств информации), ограничиваю себя и в людях. Но в ноябре и зимой пишу очень много и с удовольствием – в стол.
По вашему тексту отметил то, что мне резануло глаза (слух) – что не понравилось. Требования к людям, которые симпатичны, излишне завышенные – это норма. Тем, кто несимпатичен ничего не предъявляется. Не спорьте за каждое слово или замечание – поступайте как я, принимайте к сведению, а дальше по собственному уму и вкусу. Каждый автор хочет изменить другого автора по отношению к себе (прировнять-опусить-подтянуть). Роскошь сети в том, что всякий раз можно позволить себе говорить то, что думаешь, без оглядки на личность или биографию. Потому я больше предпочитаю получать замечания (разборы) от врагов, нежели от друзей. Если врагов мало, их нужно делать. В ряде случаев, разбираемый восклицает: «сам дурак!» и начинает жестко копать твои тексты. Это на пользу во всех отношениях. Виртуальная дружба – виртуальна. Я отклоняю все письма-предложения такого рода. Но поддерживаю интересную переписку, переводя ее на другой (не литературный) почтовый адрес. Чтобы сдружиться с человеком, нужно (в моем случае) попарить в бане, походить с ним в лес – посмотреть примут ли его там… Рассказу 20 лет? Тогда он откровенно слаб. В чем смысл этой публикации? Я стыжусь своих вещей, которые написаны раньше, чем 5 лет тому назад. Расстраивает, что некоторые сайты (Проза.РУ) не позволяют их удалить безвозвратно. Зорин? Иван Васильевич Зорин (на мой взгляд) – литературный гений. Русский классик. Не знаю, на сколько это дозволительно – быть классиком в современности и при жизни, но этого уже не отнять. Он писал в основном в 90-е, но сейчас счастлив и почти не пишет. Парадокс русских авторов. Могу прислать несколько его рассказов, которые он изъял из сети. У вас концентрация текста схожа, но он перемешивает не так безрассудно. У вас в одном предложении может быть состыковано кислое-сладкое-горькое-соленое, то есть, хватили и побросали наугад – о кучи. А он кулинар слова известный – все к месту, отторжения взгляду и вкусу нет. Водку? Рюмку после бани. А так – лишь хорошее красное вино под мясо на углях. Лучше из испанских сортов. Будете в моих краях, захватите пару, а седло барашка я обеспечу. Летом 2010 Николай Чуксин собирает в моем Урочище что-то вроде писательского слета. Ход хитрый. Помните, как в подростковом в походах определялось – «кто есть кто»? Возвращаясь к тексту. Попробуйте-таки заменить слово «война» на слово «жизнь», хотя бы в первой половине работы. Почему нужно отстраниться от текста? У вас два текста. Чтение одного вынести сложно, а довесок на душу из второго явный перебор. Избегайте писать от первого лица, чтобы не происходило привязки к личности автора. Оставьте это для молоденьких поэтес. Светлана Осеева [2009-12-10 05:10:44]
Вы знаете, я вот думала-думала... В общем, мне нравится мой рассказ, сколько бы лет назад он ни был написан
И мне совершенно неинтересен Зорин. Читала-читала... Ну, не в моём вкусе. Не вижу я там гениальности, хоть убейте. И тем более - общего со мной, точно - ничего. Разве что - гениальность моя ))))))) нас несколько объединяет))
Думаю, это не настолько большой грех, чтобы Вы меня не извинили ))
Спасибо Вам, Саша... Александр Грог [2009-12-10 14:03:44]
Ну вот, приехали! Я все ждал, когда вы рассердитесь на мою категоричность, а тут, вдруг, "Саша", да еще с признанием в любви. Так нечестно!
Мешаете занудствовать, но продолжу. По какой причине мне не нравится эта литературная работа (то есть, отдельные предложения меня восхищают, но...) - я бы предпочел видеть вязанный из слов свитер (согревающий душу и ласкающий своим зарядом ум), а не кучу беспорядочных, перепутанных нитей разных размеров, толщины, состава и цвета. Уберите - пжл! - моргающие морды. Если мы не в состоянии сами определить, когда нужно улыбнуться, где в тексте спрятана ирония - чего мы, как авторы, стоим? Светлана Осеева [2009-12-10 16:20:20]
Поработаем. Вот чуть-чуть разберусь с текучкой - и пройдусь по рассказу. Цейтнот съедает меня... Александр Грог [2009-12-06 22:27:44]
Здравствуйте, Светлана!
Некоторые абзацы проняли (а это сделать ОЧЕНЬ сложно), а некоторые пассажи откровенно раздражают - хочется пройтись скальпелем по тексту - вырезать ненужное, наросты, ложь. Наверное (если только не будете возражать) пройдусь по вашему тексту, только не знаю - на сколько это правомочно. Пока же порекомендую вам одного автора (он не так давно умер от равнодушия и от ран) http://artofwar.ru/w/wahidow_b/ Попробуйте проникнуться стилем изложения. С уважением, Александр. Тему вы пытаетесь поднять очень неженскую, но вам можно, у вас получается - отчасти, а значит, есть такой шанс, что и целиком. Ответить Александр Грог [2009-12-07 00:23:42]
То, что вы не девственница, я понял заглянув в ваш раздел - там подробно все расписано.
Раз не боитесь насилия, разберу эту работу. На днях. Светлана Осеева [2009-12-07 03:36:13]
Я уже давно ничего не боюсь Единственное, чего мы все должны бояться - так это засорять флудом и халтурой литературной ноосферу Спасибо.Семён Гриб [2008-12-19 02:15:50]
Что-то я не очень понял или название неудачное.
Война - это жопа! Круглосуточная! Её не измерить, не описать - и стоит ли? Как можно описать многомесячное недоедание, многомесячное замерзание, многомесячное недосыпание, многомесячное отсутствие элементарной гигиены на фоне перманентного зрелища оторванных рук и ног и вываливающихся внутренних органов, не говоря уже о потери близких и о потери не очень близких, но уже ставших близкими за небольшое время жопы! Это невозможно даже очень приблизительно. С этим словом нужно очень аккуратно, как со словом Бог. Бог - это что-то запредельное сверху, а война что-то запредельное снизу. Поверьте, Ваша изнеженная жизнь не позволит написать после слова "война" ничего толкового. И слава Богу! а завтра мы все неизбежно проснулись..... Ответить |
|