запятая
Анатолий Петухов
|
Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни Объём: 9306 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
ЗАПЯТАЯ Она осторожно прикрыла за собой дверь: как бы проникла через нее, не распахивая, опустилась в кресло; на экране компьютерного монитора светилась огромная запятая; легкими движениями "мышки" и указательного пальца она утопила ее в черном квадрате, нажала "Delete" и, облегченно вздохнула. Часы, уголками губ в миноре, показывали восемь пятнадцать, - через пятнадцать минут они прозрачными крыльями подтянут узел на галстуке, качнутся в такт его блестящей булавке, выпрямятся в углу по стойке смирно, вытянут крылья по швам, ударят в колокол один раз - начнется рабочий день. Для уборщицы тети Клавы он закончится. В ее мудрых глазах в последний раз отразятся два окна приемной, цветы на подоконниках, шкафы, кресла, телефоны, стрекочущие и жадные до пыли, приборы, безжалостное зеркало, и часы с губами под прямым углом, - свои же она (без гримасы) выложит в искреннее сочувствие, и тихонечко выйдет через другую дверь. Тетя Клава знала то, до чего другие только додумывались... По коридору прошествовали глухие, авторитарные тумбы главного бухгалтера, за ними - беспорядочные, злые и мелкие, плановые каблучки; коммерсанты ехали подошвами сытно, но невкусно, словно подмоченными холодным чаем бутербродами. Рабочий день начался, и... шариковая ручка привычно спрыгнула (водилась за ней такая слабость)с пухлой папки на паркет, в центр кубического орнамента и, одновременно, во вчера, - вилкой, - в аналогичный рисунок на скользком от жира линолеуме. Одинокая хозяйка квартиры, сдающая недорого, по столичным меркам, угол на ночь, ежедневно, за исключением выходных и праздничных дней, вечерами поджидала свою жертву на кухне - для изложения своих взглядов на жизнь. Вчера она изобрела совершенно новый, присущий только ее характеру режиссера по профессии, метод избавления от алкоголизма. На весь аванс от постоялицы она решила приобрести самой дешевой "дряни из наидряннейшей дряни", и напиться один раз так, чтобы опротивело бы на всю оставшуюся жизнь. Затем планировала поступить на курсы макраме, чтобы ни от кого не зависеть, и не сдавать углы чужим людям... Пропел "Panasonic"; его черная, в диагональ, "физия" предупреждала о том, что... ее прервал - утопающий в космических шорохах - голос шефа, требующего документы на подпись. У этого р-р-голоса были пальцы: короткие, широкие в общем основании и узкие под гангрено - розовыми, обработанными салонным культиватором, ногтями. Чахлые, рыжие кустики, неловко балансирующие на гребнях бледной кожи, быстро множились, матерели, и уже тропическим лесом протискивались под несвежие манжеты. Она содрогнулась... Тем временем день, размеренно, подбирался к своему пику. Ударив в колокола двенадцать раз, он объявил: на старт! - потом еще раз - внимание! - через получасовое тире еще раз - перерыв на обед! Она вышла и зажмурилась: от солнца, от будоражащих воображение новых звуков, новых лиц, от технических, свободных от концентратных приправ, запахов... Мужчины, предусмотрительно уступающие дорогу, независтливые женщины, зрачным крючочком успевающие выхватить детальки из ее туалета, бабулька в панамке, семенящая в детство, рогатый троллейбус, лоток с овощами - кипел мир! Она улыбнулась, толкнула дверь в "Одежду". Солидный мужчина с животиком и когда-то крутыми бицепсами примеривал джинсовую куртку: неловко вращался перед зеркалом, закидывая подбородок за плечо и собирая лоб в стиральную доску. Казалось, его выпученные глаза вот-вот соскочат на пол в поисках несуществующего хвоста, и непременно разобьются. Она сняла с вешалки почти такую же, внимательно всмотрелась в ярлык, пробежалась ноготком по швам, пуговицам, щелкнула язычком, и... протянула соискателю. Он говорил что-то большее, чем "спасибо", в его ладонях обыкновенная благодарность не могла быть замеченной, - выйдя из магазина, он еще долго смотрел на нее через витринное стекло - и говорил, говорил - руками. А она не замечала, - она прилежно укладывала в полиэтиленовый пакет точно такую же... Пятничный день, хотя и длился для нее более, чем для других, все-таки заканчивался приподнятым на (зачем? - то) строением - она уезжала домой. В не самое близкое Подмосковье, - но домой! Всю электричку таила дыхание от Лолиты Набокова, но изумительная тишина родного городка снова восстановила равновесие между мечтой и тем, что у нее было. Верные тени бежали навстречу: с чуть слышным лаем с окраин бросались под ноги, облизывали обувь, стремительно выбегали вперед с тем, чтобы обязательно встречали у следующего фонарного столба. И только в абсолютной черноте подъезда она ощутила на лице легкий, тревожный ветерок... К счастью, муж спал. Чайник еще дышал теплом, летающая тарелка (одна обыкновенная на другую) кокетливо высунула язычок из поджаренной печенки, из репродуктора тихонечко лились - времена года - Вивальди. На сахарницу, она положила ладонь, на ладонь водрузила подбородок... Муж просыпается, большой и сильный подходит сзади, жарко дышит в ухо, берет ее на руки, несет к кровати... Нет! Она и завтра поднимется раньше него, будет готовить, мыть полы, выбивать пыль, стирать, ходить по магазинам, штопать, чтобы к концу дня сказать, что очень устала. А в воскресенье увлечет его в лес, будет внимательно выслушивать телевизионные, за неделю, программы, и будет вселять в него надежду, напирая на ум, университетское образование, чтобы в конце концов очень опаздывать на электричку... Утром, выходя из комнаты, она обнаружила его "роденовским мыслителем" на краешке стула, в новой, джинсовой куртке, чересчур внимательно что-то выискивающим среди потертых цветочных букетов на паласе. Сердце ее сжалось, но она тут же нашла в себе нужную кнопочку отлаженной программы, и день завертелся... Воскресный вечер провела в отеле, в компании с Лолитой и Гумбертом. Хозяйка квартиры, вероятно, ставила точку в своем методе - впервые не мешала спокойному течению сюжета. Во сне ее посетила крыса: усатая, с хвостом, обнюхивающая маленькую книжицу, - сон, по всей видимости, оказался вещим, потому что тетя Клава перед уходом неожиданно поцелует ее в лоб и скажет что-то общее и неопределенное... Тетя Клава знала то, до чего другие только додумывались. Шеф не явился на работу; ей позвонили из отдела кадров. Она коснулась пальцами нескольких клавиш, и принтерный писк объявил миру лист бумаги с несколькими, давно изъеденными молью в недрах компьютера скудными строчками. Кадровичку не слушала, быстро подкрепила заявление собственным вензелем, вернулась в приемную и посмотрела на часы. Две стрелки и маятник, вытянувшись восклицательным знаком, отделяли оконный свет от дверной тени - в которой половинке она?.. Часы молчали... Хозяйка возмутилась ранним пришествием, ощетинилась тремя первыми арифметическими действиями, но получив прощение долгов, расплакалась, и вполне искренне... По платформе, ускоряясь, бежал художник, размашистой кистью нанося на оконное стекло щедрые мазки, - платформа отстала, исчез художник, но желто-зеленые пятна продолжали непрерывно перемещаться в том же направлении. Она никак не могла вспомнить технику, в которой работал художник, - чтобы охватить полотно в целом, необходимо было отдалиться к противоположному окну вагона, и дальше, - в такое же, желто-зеленое, бесконечное пространство. О чем она думала? Ни о чем... Только ровная, серая полоска, посреди желто-зеленого, бесконечного полотна. Грустный город - зачем? - то - подставил ей ножку, но вовремя спохватился, и она, споткнувшись, успела - таки зацепиться за клен, внезапно выросший у подножия железнодорожной лестницы. Улица сутяжно? вытянулась... Еще в подъезде она услышала любимую пластинку; вставила ключ в скважину, вздохнула, оттолкнула от себя дверь, и... на мгновение потеряла сознание. Неубранная постель, журнальный столик, бутылка вина, два фужера, женское белье, брюки мужа - справа; шум воды, знакомый бас, и пьяненькое женское сопрано - через щель, слева... Она прошла на кухню, достала из ящика лист бумаги, и на нем, черным ресничным карандашом, вывела огромную запятую; тихонечко прикрыла за собой дверь и, зачем? - то приседая, пробежала под своим балконом в соседний подъезд к подруге. Набрала номер телефона, и сразу после щелчка сказала в пространство, что изменились обстоятельства и что еще сегодня вернется домой. Почему она поступала так, как поступала?.. Подруга клеймила и Набокова, и его Лолиту, и Гумберта. Все мужики, по ее утверждению, заслуживали только стенки, но не исключала и зависимости их мировоззрения от женщин. На окно опустились сумерки; она возвращалась домой, не соглашаясь с первой половиной утверждения подруги, и полностью поддерживая вторую... Муж стоял посреди комнаты, большой и слабый, держал в руке лист с черной запятой, его взгляд что-то выискивал в потертых цветочных букетах на паласе. Она подошла к нему, взяла лист, разорвала на две части, потом еще на две, еще , пока он не рассыпался по полу свежими полевыми ромашками. Она прижалась к нему всем телом, положила голову на плечо, и впервые за многие годы расплакалась широко и безудержно, одновременно ощущая на шее и его крупные, горячие капли. В комнате неожиданно посветлело, и она явственно увидела, как ромашки ожили и потянули свои веночки навстречу весеннему, обновляющему жизнь дождю... © Анатолий Петухов, 2008 Дата публикации: 22.08.2008 09:08:25 Просмотров: 2452 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|