«Ếtres sans coeur’»

Анисья Катинская

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 35311 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

В ближайших планах Павла Александровича Мерезинского не было поездок. Согласно своей домашней природе, он редко куда-либо оправлялся и решительно не понимал тех людей, которым весь свой век удавалось проскакать в коляске по нашим дорогам, оставляющим неизгладимый след в памяти. Да и к кому наведываться? По-настоящему близким человеком в России был для него Анатолий Михайлович Пожидаев, университетский приятель. Знакомство их произошло совершенно случайно, и день тот не забылся. После занятий Павел намеревался пойти в город. Только-только выпал первый снег; и у него, как у ребенка, возникла нужда похрустеть им, гуляя по мостовой, поглазеть на нарядный город. Но не успел молодой человек насладиться прогулкой, как до него донеслись звонкие, срывающиеся на крик голоса. Он огляделся: это была группа подрумяненных морозом студентов, среди которых были и знакомые лица. Не сумев сдержать любопытства, Мерезинский подошел к ним, хотя и опасливо. Шел спор и, вероятно, долго. Если бы тот жар, с каким молодые люди говорили и смотрели друг на друга, мог растопить снег, то он всенепременно растаял бы во всей Москве. Суть спора Павел так и не уловил. Но дело пошло так складно, что чувствовалась близость неминуемой рукопашной. Будущий друг Мерезинского меньше всех бранился, изъяснялся дельно, но тихо и не очень уверенно. Маловероятно, что из-за сомнений в своих словах, а скорее по причине того, в каких условиях это «обсуждение» проходило. Павел недолго переминался с ноги на ногу поблизости с шумящими студентами и дожидался, чем все это закончится, наблюдая за развитием перебранки. Но едва многие из молодых людей сжали красные на морозе кулаки, Павел подошел к нерешительному спорщику и потянул его за руку. Всего несколько минут спустя до слуха донесся чей-то негодующий возглас – один из студентов швырнул снегом в лицо другому. Так и началась несерьезная, но все же драка. Спасенный от синяков удивлялся. А Павел улыбался. Согреваясь чаем в ближайшем трактире, они и познакомились.

Пожидаев крайне часто рассказывал о своей сестре, Марье Михайловне, жившей с бабкой в имении под Петербургом, куда Анатолий никогда не брал друга с собой да и сам редко выбирался туда из-за слабого здоровья и напряженной учебы. Эта девушка, по которой Пожидаев так тосковал, что неделями ходил, глядя на все стеклянным взглядом, и тяжело вдыхал полную грудь воздуха, стала для Павла загадочной прекрасной дамой. Дымка тайны окутывала все, связанное с нею. Неподдельная привязанность Пожидаева к сестре положительно изумляла, и в сердце Мерезинсткого засела не дававшая покоя заноза. Раз взглянув на портрет с ее очаровательной головкой, Павел мечтал увидеть Машу, чтобы утолить свой жадный интерес.
Тесная дружба их продолжалась, пока Павел и Анатолий не разъехались кто куда после окончания университета. Мерезинский поспешно отправился в Петербург вместе с товарищем по учебе, чтобы пройти курс медицины у одного прекрасного врача (этот самый товарищ был ему каким-то дальним родственником). Мысль поехать на пару дней в имение Пожидаевых возникла, но тут же исчезла, смятая натиском новых идей и страстей. Хотя друга оставлять было очень жаль. Павел распрощался с Анатолием и уехал. Печаль расставания была светлой, впереди ведь ожидало то, к чему друзья так стремились. Да и молодость давала надежды встретиться еще.
Так и началась петербургская жизнь. Павел и его товарищ почти за два года освоили практику. Быстрее, чем ожидали на самом деле.
Это были очень напряженные, но в то же время и очень интересные годы. Почти одновременно с учебой у доктора Славина Павел начал служить в Медицинском департаменте Министерства внутренних дел. Должность его была не слишком значительной, и на выполнение обязанностей уходило немного времени. Выслужиться он не старался, это было не для него.

На удивление, была чудесная погода, когда Павел легко шагал по Сенатской в дом Славина после полудня, окончив работу в департаменте. Вчера весь день по улицам с диким воем метался холодный злобный ветер, с неба сыпал снег. И казалось, этому не будет конца. Все в доме Славина ожидали, что к утру первый этаж завалит. Но ночью погода прекратила свои неистовства и присмирела. Словно клочки пуха, легкие крупные снежинки изредка падали на землю, медленно кружась в воздухе. Павел не отрывал сосредоточенного взгляда от снега и долго не видел больше ничего, кроме него, роняемого молочно-белым небом. Он замотал шею мягким шерстяным шарфом и как-то съежился, что пол-лица согревала теплая материя, скрывая довольную улыбку. И только снежинки налипали на ресницы черных сощуренных глаз.
Мимо пронеслась тройка, запряженная в сани, и Павел, жмурясь, вновь посмотрел над собой. Сияющее круглое пятно переливалось и поблескивало то одним, то другим боком. Ореол лучей вокруг него был совсем блеклым. Солнце сегодня хотя бы так, но все же видно. Вчера невозможно было увидеть даже неба, злая метель залепила глаза всем прохожим. Терпения надолго не хватало, и люди ловили извозчика.
Павел закрыл глаза, насмотревшись вдоволь, и в беспредельной тьме проплыл меняющий цвета круг.
- Помилуйте Христа ради, барин, - кто-то слегка толкнул его в плечо, и Мерезинский сразу опомнился.
Какой-то мужичок с корзиной в руках почтительно закивал головой и побежал в сторону скованной льдом Невы, по которой уже около трех недель назад начали ходить. Все же вчера намело страсть сколько снега, позволившего себе даже такую дерзость, как лечь шапкой на венценосную голову Петра. Выйдя на Невский через Исаакиевский мост, Павел ускорил шаг. До дома осталось совсем немного, там дожидался горячий обед, будущие выходные, обещанные Славиным, и катание с гор на Царицыном лугу. Да и модный воротник-«отцеубийца» стал нестерпимо резать шею, так что он почитай летел.

Но не успел Мерезинский переступить порог дома и стряхнуть снег с сапог, как тут же подскочил сторож и, хватая пальто, доложил, что «Иван Константинович просит наверх тотчас же, как его благородие придет». Сегодня он казался особенно рьяным.
- Войдите, - отозвался Славин, услышав торопливый стук в дверь.
Он, с седой копной густых волос. сидел на стуле, прикрытый белоснежным полотенцем, словно связанный, а над его головой мелькали руки цирюльника, немилосердно отрезавшие короткие пряди волос.
- Ếtres sans coeur’ – усмехнулся Славин, кивнув в сторону своего «палача».
Павел размотал шарф, широко улыбнулся и поздоровался с мастером.
- Никита тут подбежал ко мне, как ошпаренный, - продолжал он, поспешно стряхивая снег. – Что-то случилось?
- Я ничего не могу сказать вам, Павел Александрович. Возможно, что и случилось…
Славин перевел взгляд на угол комнаты: с кресла вскочил небрежно одетый молодой человек. На белом напряженном лице, похожем на маску, выделялись ясные глубокие глаза.
- Анатолий…
Павел быстро схватил мокрыми холодными пальцами худую руку своего приятеля. Что-то произошло...
- Павел, я писал тебе, утешал себя надеждой, что в скором времени оно окажется в твоих руках.
- Я ничего не получал…- между черных бровей Мерезинского пролегла глубкая морщина. – Что случилось?
- Пока мы с тобой не виделись, моя жизнь с сестрой была счастливой. Теперь могу так сказать с уверенностью, оглядываясь назад. Но вот уже два месяца и три недели Мария Михайловна нездорова. Ее болезнь, - Анатолий прокашлялся, - Она неизвестна всем врачам, к которым я обращался.
Взгляд Пожидаева поймал Славин и вытянул подбородок.
- Поэтому, зная твои способности в медицине, ради нашей былой дружбы, едем скорее в Белобровку.
- Павел Александрович проходит у меня практику… - Славин, по-видимому, возмутился и привстал в кресле. – Я и так уже все, что мог посоветовал насчет вашей сестры, и приходите вы ко мне постоянно…
Анатолий редко подался всем телом в сторону врача и перевел на него свои пронзительно синие глаза. Славин замолчал и, пожимая плечами, медленно продолжил:
- Зачем вам в доме еще и врач…
Но его уже никто не слушал.
- Я понимаю, что тебе придется прервать свое учение и службу в Министерстве. Но ради Бога, Павел…, - Пожидаев посмотрел прямо в душу другу, во рту которого мгновенно пересохло, и сердце свернулось в клубок. Он трепетал и пульсировал, то сжимаясь до пугающей пустоты так, что перехватывало дыхание, то разрастаясь и вырываясь из груди, что перед глазами вставала полупрозрачная пелена. Тут же в памяти всплыло изображение в небольшом эмалевом медальоне очаровательной головки, как цветок, держащейся на нежно изгибающейся тонкой шее. Даже в самые горестные минуты рассказы о Маше превращали ее в настоящего ангела-хранителя, оберегавшего от боли и страдания. Павел не видел ее никогда, совсем не знал ее, но даже для него образ Маши, в основном же и выдуманный им, был чем-то исключительно возвышенным. - Смилуйся над своим другом. Из моей жизни уходит последняя радость. Существовать без нее нет никакого смысла. Я верю, ты меня не бросишь в этой беде. Очень прошу тебя, Павел... Маше необходимо помочь, и я верю, верю, что ты можешь это сделать. Хотя бы попытаться.
Как откажешь в такой ситуации. Только каменное сердце останется безучастным к подобным словам.
- Павел Александрович, голубчик, да что же с вами такое? – Славин, освобожденный цирюльником, все это время не отрывал глаз от обоих, нервно потирая морщинистой рукой густые белые усы. – Да вы белее мела! Присаживайтесь скорее… Надюшенька, скорее, скорее… капель Павлу Александровичу.
- Не надо капель…
- Голос у вас, дорогой мой… – Иван Константинович хмурился. Ему, как врачу, было не по себе. Как правило хладнокровный доктор заволновался. – Может, все же капель…
- Нет-нет, Иван Константиныч, - коснувшись пальцами уголков глаз, Павел сожмурился и полез в карманы вицмундира в поисках платка. – Иван Константиныч, послушайте… Мне придется поехать с Анатолием.
- Ведь практика…
- Иван Константиныч, дело огромной важности, - Павел не мог понять, почему Славин, будучи врачом от бога, как все ему же и говорили, теперь так противится тому, чтобы Мерезинский помог другу.
- Мы бы могли отправить любого другого практиканта, Павел Александрович, вы блестяще проходите учебу, служба…
– Сестра моего друга серьезно больна. Она на грани между жизнью и смертью… Простите, Иван Константиныч, но я не понимаю, почему вы так реагируете на мои слова. Вам ее вовсе не жаль, я поверить не могу своим глазам, глядя в ваше лицо…- воротник цепкой хваткой держал шею и душил Павла, намеренный стать его убийцей. – Я готов закончить практику. Думаю, вы уже достаточно мне передали своего опыта. И я вам благодарен, Иван Константинович. Очень благодарен. Вся моя предшествующая учеба без вашего курса… Вы ведь меня понимаете. Простите, но я должен...
Славин продолжил морщиться и мотать головой, с непонятным укором глядя на Пожидаева.
- Да делайте, бога ради, что вам угодно…
Он махнул рукой, еще раз поправил усы и позвал Наденьку, чтобы дать ей распоряжения насчет сборов всех необходимых вещей для поездки. А Мерезинский завалился в глубокое кресле, словно оглушенный. Дышать настолько тяжело…
- Сразу после обеда вы отправитесь. Простите, но раньше я вас не пущу. Вы должны хотя бы плотно пообедать, совсем бледные… - Славин стоял посреди комнаты и рассеянно смотрел по сторонам.
- Да, хорошо, - ответил Павел и взглянул на врача. Славин выглядел так, словно ему в каком-то смысле было неприятно все происходящее. Мерезинский встряхнулся и часто заморгал. Хватит, нужно прекратить волноваться.
- Хм, - Славин нахмурил брови, как он всегда делал, сомневаясь, - Как же жаль, что вы уезжаете по этому…делу.
- Иван Константиныч, ну что вы все… - Павел не знал, какие слова подобрать.
- Господи боже мой, - Славин внимательно посмотрел на молодого человека. - Эту поездку можете считать продолжением практики, но на выезде. Если захотите, возвращайтесь. Хотя… Я согласен, что мой опыт вы переняли более, чем я ожидал бы от своих учеников.
- Теперь бы решить вопрос со службой… - тихо добавил Павел.
- Полагаю, этот вопрос я разрешу. По статской продвигаться никогда не стремился, потому что мне на это и времени не оставалось. Но у меня много друзей в департаменте… И вот еще что, Павел Александрович, снимите вы этот окаянный воротник, он вас задушит…

Вечером того же молодые люди выехали из Петербурга. Обыкновенно молчаливый друг Павла, вероятно, решил в тот вечер наговориться на всю жизнь вперед. Или словно хотел, чтобы разговоры шли только на те темы, какие он сам предлагает. Понять, что он очень нервничает было нетрудно.
- Послушай меня, Анатолий, - Павел с трудом поймал момент, когда Пожидаев замолчал. - Славин сказал, что ты часто у него появляешься. Зачем? Насчет сестры что-то узнаешь?
- Просто я очень за нее волнуюсь, я очень люблю ее, ты же сам знаешь, - Анатолий растерянно посмотрел в сосредоточенное лицо друга.
- Знаю-знаю, - закивал Павел. - Но зачем же постоянно наведываться ему. Судя по твоим словам, ее состояние стабильно… Хотя ты такой слабонервный, что ничего удивительного.
- Павел, - настойчиво произнес Пожидаев, но друг отмахнулся.

К ночи их коляска подкатилась к границам Белобровки. Павел, подхватив свой небольшой чемодан, вскочил в дом.
- Я должен как можно скорее увидеть Марию Михайловну, - он потер замерзшие ладони, а ноги в сапогах совершенно онемели. - Чем быстрее я ее увижу, тем больше вероятность, что я быстро сумею понять ее болезнь и помочь.
Пожидаев, к которому подошел слуга и что-то зашептал, отчего-то помрачнел и прочистил горло, а взбудораженный Павел смотрел на него с замиранием сердца, готовый услышать самое страшное.
- Гхм… Уже поздно, и Маша спит. Я очень не хочу ее тревожить, Павел. Сегодня у ее опять был приступ… Думаю, будет лучше, если она отдохнет.
- А можем мы хотя бы посмотреть на Марию Михайловну, раз она спит?
Пожидаев задумался и ответил нерешительно, словно его друг посягнул на нечто святое и совершенно неприкосновенное.
- Все же, я думаю, будет лучше, если ты посмотришь ее завтра. Ведь мы можем попросту разбудить сестру, а у Маши очень чуткий сон. Быть может, ты сейчас поужинаешь со мной, проголодался же с дороги?
Павел так стремился скорее приехать, думал о случившемся с Марией Михайловной, столько раз представлял, как ринется к ней, переполненный желанием протянуть руку помощи, будет делать все возможное. За время путешествия мысль, что он поставит ее на ноги, все больше укреплялась в нем. А теперь! Она спит, ее нельзя беспокоить, ей невозможно сейчас же пытаться помочь. Что за безразличие к страдающему человеку? То Анатолий его умоляет скорее приехать, то становится таким поразительно спокойным. Что за необъяснимое бессердечие?
- Павел, так ты будешь ужинать со мной?
- Что? – перед глазами словно из ниоткуда возникло недовольное лицо Анатолия.
- Да что такое с тобой, Павел? Я уже третий раз тебя спрашиваю, голоден ли ты.
И только Мерезинский вспомнил о еде, как неприятные ощущения известили о том, что он голоден.

- Выходит, все это время Мария Михайловна в сознании несколько часов в день, но очень слаба и не встает с постели, прочее же время или спит, или бредит, - подытожил Павел, выслушав Анатолия, и сделал большой глоток приятно обжигающего чая. – Когда она в сознании, Маша говорит тебе, как себя чувствует? Беспокоит ли ее какая-либо боль?
- У нее болит голова, она говорила мне. Но, слава Богу, непостоянно.
Павел сидел за столом, слегка покачиваясь на стуле, сведя брови, и постукивал ложкой о стол, пытаясь хоть как-то определить диагноз на основе слов друга. Но делаемые выводы были не утешающими. Он постарался заставить себя отбросить их и узнать хотя бы еще что-то.
- Безусловно, мне следует поговорить с нею самому… - проговорил Павел. – И проследить за нею. А спит Мария Михайловна спокойно? Снятся ей сны? И проявляет ли она внешне беспокойство, ты не наблюдал за нею? И что она говорит в бреду? Прошу, не удивляйся, что вопросов много, но ты понимаешь, это необходимо, - последние слова его принудило сказать внезапно изменившееся лицо Пожидаева. Он смотрел куда-то в сторону и молчал. Растерялся ли он или же пытался подобрать слова, понять было невозможно.
- Я постоянно нахожусь рядом с нею, - начал он слегка дрожащим голосом. – Внешне Маша спит безмятежно, вздрагивает редко… Не чаще, чем здоровые люди. Сны… Вот сны у нее крайне необычные. Маше удается их хорошо запомнить, она описывала все в мельчайших подробностях. Но, думаю, тебе стоит осведомиться у нее самому на этот счет. Она лучше передаст их содержание, если тебе это необходимо знать.
- Может, это просто бред на основании снов?
- Нет, это она мне говорила в совершенном сознании. Мне даже трудно пересказать все, что слышу от сестры, когда она в бреду. Но со снами это никак не связано. – Анатолий молчал пару минут, Павел не знал, что ему ответить. – Я уже сам боюсь… Боюсь всего, что происходит.
Никогда еще Мерезинский не встречал больных с таким недугом, если это так можно назвать. Он сидел за столом в растерянности, блуждая в догадках и теребя пуговицы на воротнике. Непростую задачу предоставил ему друг Пожидаев.

На утро следующего дня Анатолий дожидался друга у двери в комнату Маши. Вчера Павел чувствовал себя гораздо спокойнее, всю дорогу подготавливаясь к предстоящему. Но после разговора и долгих размышлений, отгонявших сон, тревога подкралась незаметно и смутила все мысли. Он совсем не знал, что будет делать, а такое бывало не часто. Пожидаев предупредил после ужина, что будет ждать в гостиной в десять утра. Павел проспал и, проснувшись, понял, что волнуется так, как для врача совершенно недопустимо. Он коснулся рукой холодной блестящей ручки двери и набрал в грудь побольше воздуха.
Комнату Маши заполнял мягкий желтый свет лампы. Спущенные плотные шторы не пропускали лучей, на удивление, щедрого в тот морозный день солнца, и оно никак не могло подарить своего тепла бедной барышне. Спальня Маши оказалась больше, чем Павел ожидал. В глаза сразу бросились картины на ровных полосатых стенах, портреты на массивном комоде, зеркала, на полу горшки с буйно цветущей геранью, которые, вероятно, перенесли из другой комнаты, и букет свежих белых полураспустившихся роз в звонком хрустале. В дальнем углу, неподалеку от окна, стояла резная кровать Маши.
- Доброе утро, - вымученно улыбнулся Анатолий. – Я надеюсь, что ты себя сегодня чувствуешь лучше… Это Павел Александрович Мерезинский, мой единственный университетский друг. Он врач. Ты помнишь, сколько раз я рассказывал тебе о нем?
Маша в белой ночной рубашке, вышитой гладью, сжимавшая худенькими руками край одеяла, оглядела Павла очень ласково и кокетливо улыбнулась. Но на детском лице девушки лукавый прищур красивых глаз казался чем-то совершенно неестественным.
- Я помню… Здравствуйте, Павел Александрович, - проговорила она тоненьким голосом имя, словно смакуя каждый звук. А Павел стоял возле этого ангелоподобного создания с дьявольской искоркой во взгляде и с негодованием чувствовал, как его отчего-то покрывает румянец. – Анатолий, подай стул доктору…
Слово «доктор» точно бы обдало ледяной водой, и Павел внутренне собрался, покрепче сжимая ручку чемодана.
- Как вы спали сегодня ночью, Мария Михайловна? – усаживаясь на стул и набрав воздуха в грудь, заговорил он, изредка косясь на друга.
- Сегодня очень хорошо, - пухлые пунцовые губки опять тронула улыбка. - Благодарю вас за беспокойство, Павел Александрович.
Мерезинскому неожиданно стало неловко перед самим собой, что он так смущался Маши, и потому поторопился продолжить.
- Ну что вы, я же врач. Позвольте вашу руку? – Маша кивнула, и он коснулся ее тонкого запястья. Под полупрозрачной нежной кожей пульсировали голубые жилки. – Прошу, простите, что перебил вас, продолжайте.
- Меня совсем ничего не беспокоит, - она мягко провела рукой по густым черным прядям.
Пульс у Маши был нормальным. Температура тоже. Внешне она, несомненно, выглядела здоровой.
- Ваш брат говорил мне о необычных снах…
- Сны? – почему-то удивилась Маша. – Да, я видела странные сны…
- Они ведь снятся тебе так часто, Маша… Это нормально, по-твоему? Сколько раз ты рассказывала мне о своих страхах, - настойчиво принялся спрашивать Анатолий. Павел посмотрел на него, приподняв брови, но мысли его были заняты другим.
- Д-да, - кивнула девушка, вглядываясь в лицо брата. – Но ничего интересного я вам, Павел Александрович, не поведаю. Это обычная путаница снов. Что нам только не снится порой!
Павел закивал головой и, чтобы развеселить девушку, принялся ей рассказывать свой последний сон, в котором его преследовал мужик с грудой валенок и каких-то пузырьков.
От Маши Мерезинский в самом деле не услышал ничего особенного, что могло бы хоть как-то прояснить мысли. И это поставило перед необходимостью сделать несколько предположений, но в страхе ошибиться, он решил повременить с выводами и проследить за сестрой Пожидаева. Минула целая неделя, но почти ничего не переменилось. Дважды Маша спокойно пересказала свои очередные сны, содержание которых оказалось не примечательнее обычного. Пожидаев, как обычно, сгущал краски. Судя по ее каждодневному отчету, спала она очень хорошо. В один из дней первой недели пребывания Павла в имении Анатолий подошел к нему, чтобы сообщить о терзающих сестру головных болях. Мерезинский наведался к Маше, но она лежала в постели, отвернувшись к окну, и не желала говорить. Ее бреда он также не слышал за все это время.
Тогда Павел принял решение проследить за Машей, но для этого следовало остаться на ночь в ее комнате. По всей вероятности, Пожидаев предполагал, что друг пожелает это сделать, и все заблаговременно обдумал. Он согласился, к счастью, понимая, что определиться с лечением без непрерывного наблюдения невозможно в таком непростом случае. Три ночи подряд Павел сидел в кресле, намеренно передвинутом ближе к постели Маши, а Пожидаев дремал на диване у маленького книжного шкафа. Он опасался, что может потребоваться его содействие, если приключится несчастье. Как это ни странно, но Маша спала немыслимо безмятежно и очень долго. Мерезинский не видел, являясь в комнату, как она отходит ко сну, и не видел, как пробуждается по утрам. Удивительно крепкий сон для человека, у которого он подозревал тяжелое нервное расстройство.
Душевный подъем, возникший на пути в Москву, все устремления Павла решительно угасли, он переживал свою бесполезность в доме друга, жившего своей жизнью вместе с сестрой. После первого разговора с Пожидаевым Мерезинский серьезно задумался о психическом здоровье Маши, но за целую неделю так и не стал свидетелем ни одного подтверждения этого предположения. Ни одного, кроме глупых снов, на которые неизменно и очень настойчиво устремлял его внимание Пожидаев. Нервное расстройство также пришлось отбросить в силу того, что внешне это совершенно не проявлялось (хотя Павел продолжал говорить Анатолию об этом, чтобы тот чрезмерно не волновался). И одно молодой врач мог доподлинно сказать: жизни Маши ничего не грозило. Это было столь очевидно, как могли в чем-то сомневаться все те доктора, которых вызвал Пожидаев. И зачем он вынудил друга приехать? Жалеть о приезде, конечно, не стоило, ведь выдалась возможность свидеться со старым другом и познакомиться с его сестрой. Но вот до конца понять Анатолия он никак не мог, хотя изо всех сил пытался.

Очередным вечером Павел сидел у кровати, к счастью, не спавшей Маши. Анатолий вышел из спальни, чтобы попросить слугу приготовить чай, который они постоянно пили вместе.
- Павел Александрович, - Маша неожиданно крепко ухватила своими тонкими пальчиками ладонь доктора, что он даже вздрогнул и покрылся румянцем. – Павел… Выслушайте меня. Мне нужна ваша помощь!
- Всегда к вашим услугам, - Мерезинский даже слегка растерялся, когда девушка внимательно посмотрела в его глаза.
- Вы же видите, что я не больна, Павел Александрович…
- Ваша болезнь очень необычна, Мария Михална, но я думаю, что вам ничего не грозит и…
- Прошу, дайте мне сказать…
- Przepraszam, proszę bardzo…- Павел совсем смутился и забыл, что говорит, но Маша не обращала внимания.
- Я боюсь, что вы единственный, кому я могу рассказать все, к кому могу обратиться. Кажется, это мой последний шанс. Вы видите, что я почти постоянно сплю. Я совершенно здорова, Павел Александрович. Меня никогда ничего не беспокоило. В том числе и болезненные сны. Это все Анатолий… Он убедил меня обманывать вас с этими снами.
- Зачем? – не стерпел Павел, на миг обернувшись к двери.
- Чтобы вы думали, будто я больна. Вы нужны здесь только для того, чтобы ни у кого не возникло и мысли, будто я здорова. Павел Александрович, мой брат что-то задумал! И я прошу вас проследить за ним, понять, в чем дело.
- Вы подозреваете, что он… - глаза Павла округлились, в них просто вцепился хищный взгляд Маши.
- Да, подозреваю! Он что-то делает, отчего я постоянно сплю!
- Но зачем… Сами подумайте, это нелепо звучит!
- Нет, не нелепо, если бы вы знали, что мне Анатолий не брат, - каждое слово Маши было сравнимо с чувствительным ударом в сердце Павла. - Мои родители жили в соседнем имении. Возвращаясь из Европы, они погибли. Я часто гостила в то время у Пожидаевых. Они приняли меня в семью, с тех пор я считаюсь его сестрой, - девушка вдруг замолкнула на несколько мгновений, глубоко вдохнула и заговорил вновь. – И он любит меня всю жизнь, Павел, больше, чем вы можете себе представить. И ему все равно, что я могу любить кого-то другого.
- Другого?.. – потерянно проговорил Мерезинский.
Маша опустила глаза.
- И я прошу вас помочь мне, прошу, Павел Александрович…

Как только чай был допит, в отведенной другом комнате Павел просматривал медицинские журналы Ивана Константиновича, подаренные перед самым отъездом. И на глаза ему попался один интересный случай из его практики, отдаленно похожий по описаниям на болезнь Маши. Та, барышня, которую лечил Славин, не терзалась навящивыми снами, в ее здоровье врач не обнаружил никаких отклонений, вскоре она окончательно поправилась. С целью хотя бы немного обрадовать Анатолия и документально подтвердить, что подобное случается и не грозит смертью, Павел взял бумаги и направился в его комнату.
Не успел он переступить порог гостиной, как на него тотчас устремилось несколько пытливых взглядов и один совершенно измученный. Две дамы и, по всей вероятности, их мужья окружили моего друга.
- Анатолий Михайлович, так это и есть тот самый доктор? – напряженным высоким голосом осведомилась дама в pince-nez и шелковом черном платье с расправленным по плечам белым кружевом.
Павел слегка поклонился и поприветствовал всех присутствующих. Пожидаев жестом пригласил его присесть, и Мерезинский, прижимая к себе журнал, расположился на диване, стараясь держать спину прямее и смотреть с холодным достоинством на всех. Как он понял, беседа гостей, навестивших Анатолия, как уездного предводителя дворянства, подходила к концу. Но внезапно совершенно не во время явился Павел, и все внимание приковал к себе. Расспросы о том, как течет жизнь в Петербурге, много ли в его практике любопытных случаев, сыпали градом. Мерезинский было хотел привести в пример как раз случай с Машей, но все же сдержался из уважения к другу, который и так выглядел несчастнейшим на свете человеком. Даже вообразить сложно, о чем его спрашивали эти две назойливые пары.
- А что же Марья Михална? – с сочувствующим лицом (по крайней мере с усилием его изобразить) спросил тучный господин в мундире и с поразительно не шедшими ему густыми бакенбардами. Павел вгляделся в его лицо и представил на нем усы. Явно, они бы больше подходили, чем то, что он сотворил с собой по своей ли воле, или же по настоянию жены, судя по массивному лицу которой, было ясно – эта дама не даст спуску никому.
- Могу себе позволить сказать, что у Марии Михайловны простое… расстройство нервов. Это неопасно… Я полагаю, вскоре она сможет выходить из своей комнаты, - отозвался Павел ровным голосом и даже содрогнулся, когда заметил, какой взгляд на него метнул Пожидаев. Он будто бы хотел что-то произнести, но его опередила жена господина с бакенбардами.
- Но как же, Анатолий Михайлович, вы изъяснялись только что.. Ваша сестра крайне нездорова, посему вы удерживаете ее при себе…
Мерезинский, ничего не понимая, оторопело смотрел то на гостей, то на друга, разглядывавшего свои руки.
Избавил от настырных гостей слуга Пожидаева, дерзнувший перебить всех и доложить о начавшемся «страшенном буране». Дамы принялись одна громче другой возмущаться и критиковать русскую зиму, их мужья вели себя покойнее и заторопились собираться домой.
Вслед за отъездом гостей, Павел направился к Пожидаеву с журналом. Дверь его комнаты была распахнута, поэтому Мерезинский дозволил себе войти. Анатолий стоял спиной ко нему и что-то делал у письменного стола.
- Гхм, - прокашлялся Павел, чтобы привлечь внимание. Пожидаев резко вздрогнул и обернулся, на лице его был написан испуг. Именно так он всегда выглядел, когда не был вследствие каких-то обстоятельств готов к занятиям в университете и застигнут врасплох. – Капли? Это для чего у тебя?
- Дело в том… - Анатолий обхватил рукой чайную кружку и стал осматриваться вокруг себя, точно что-то искал в комнате. – Дело в том, что это я для себя…
- У тебя проблемы, Анатолий? Почему ты мне ничего не сказал? Я все понимаю…Но это же еще не значит, что ты в настоящее время должен забыть о себе.
Анатолий закивал и поставил кружку на стол.
-Так зачем ты пришел ко мне, Павел?..
- Да кое-что показать тебе хотел… Зря ты гостям наговорил столько о здоровье Марии Михайловны.

Когда Павел увидел в руках Анатолия флакончик с каплями, сердце его предательски застучало, а слова Маши зашевелились в голове, толкая на совершенно безумный поступок. Молодой доктор достал из своего чемодана точно такой же пузырек, налил в него воды и долго смотрел, думая о том, что хочет сделать. Он не должен вмешиваться в дела Пожидаевых. Они сами должны решить, как им жить. Но ведь он уже вмешался! И нужно помочь девушке! Но друг… Его друг, самый близкий человек, не способный на ложь и подлость. Но что только люди не делают ради любви?.. Павел сделал глубокий вдох и вышел из комнаты, сжимая в ладони холодное стекло. Полночи он разговаривал с другом, вспоминая учебу в университете, их веселые праздники, а на столе стоял флакон с прозрачной жидкостью. Когда Анатолий начал широко зевать и раз за разом извиняться, Мерезинский ушел к себе, унося с собой пузырек друга и чувствуя, как сильно бьется сердце. Он обманул близкого человека…

- Павел Александрович, но теперь-то вы мне верите? – Маша в белоснежной рубашке, вышитой красными цветами, даже подалась всем телом в сторону врача.
Он кивнул и разжал ладонь: маленький пузырек с черной пробочкой, наполовину заполненный снотворным.
- Отдайте его мне, Павел Александрович! – большие глаза жадно смотрели на флакон.
- Зачем он вам?
- Послушайте, вы должны понять меня. Вы же друг Анатолия…Стойте-стойте, не говорите ничего! Я вам верю! Но для моего же спокойствия, отдайте мне его. Он будет лежать у меня, я стану совершенно «здоровой», и мы забудем обо всем.
Павел колебался, что-то внутри него умоляло не отдавать лекарство Маше. Но огромные глаза умоляли еще настойчивее, и молодой человек разжал ладонь и протянул руку девушке. Тонкие руки хищно ухватили пузырек и прижали к задышавшей чаще груди.
А Павла не покидало ощущение, что он совершил ошибку.
Вечером Анатолий принес поднос с тремя чашками чая и сдобными булочками. Павел теперь знал, что это чаепитие всегда повторяется только с одной целью: чтобы Маша приняла снотворное перед сном, налитое в ее чашку. Только теперь в чашке вода и только. Маша была, как ни странно, особенно весела и забавно сжимала кулачками край одеяла, мило улыбаясь и напряженно глядя на всех, будто чего-то ждала. В комнату постучала и, не дожидаясь ответа, ворвалась кухарка Даша, к которой все относились совсем по-домашнему. Она несла дымящийся чайник.
- Да вы, барин, совсем мало кипятку налили, разве же такого чаю пить!
Павел растянул губы в улыбке и повернулся к Маше, чтобы подмигнуть ей. Девушка испуганно поймала взгляд врача и спрятала руки под одеяло и с усилием улыбнулась.
- А… - Даша засмеялась. – Анатолий Михалыч, вас там просят!
- Кто, Даша?
- Почмейстер, кажется, - пожала полными плечами женщина и пошла к двери.
- Я сейчас…
Пожидаев ухватил чашку с подноса и быстрыми шагами направился за кухаркой. Маша смотрела ему в спину, подхватила пальчиками фарфоровую ручку и сделала большой глоток сладкого чаю.
- Зачем Даша насыпала сахару в мою кружку, сладкий пьет только Анатолий! – капризно визгнула девушка и резко поставила кружку на стол, глядя в глаза Павла. Она сглотнула и стала расправлять и без того ровное одеяло, глаза ее метались из стороны в сторону. – Павел Александрович… Я, наверное, лягу…
Доктор кивнул, расспросил Машу о ее самочувствии и поспешно вышел, чувствуя, как слипаются его глаза, и беспрестанно зевая.

Утром Пожидаева нигде не было, Павел обошел весь дом, но друг как сквозь землю провалился. Когда Мерезинский постучал в дверь комнаты Маши, ответом ему было странное молчание. Десять минут он настойчиво стучал, не зная, можно зайти или нет, пока не толкнул легко распахнувшуюся дверь. Анатолий лежал на полу, тело его дрожало. Павел подскочил к другу и попытался заглянуть в его лицо, но мужчина прижимал его к мокрому от слез полу. Растерянно осмотрев комнату, взгляд Павла зацепился за что-то красное на постели Маши. Она лежала, неестественно откинув руку, и смотрела на Павла стеклянными глазами. Мерезинский почувствовал, как горло схватил воротник-«отцеубийца». Он сглотнул и медленными тихими шагами подошел к постели. Он хотел коснуться девушки, но все тело налилось свинцом. Павел с трудом поднес руку к белоснежному, словно покрытому фарфоровой маской лицу Маши. Совсем ледяная…
- Маша умерла… - еле проговорил Пожидаев. – Это я ее убил! Убил свою любовь! Это все Зерчанинов… Зерчанинов… Я так хотел ее спасти от падения, от душевной смерти…
Анатолий ногтями цеплялся за пол, ломая их в кровь и повторяя настолько знакомое всему Петербургу имя возлюбленного Маши.
- Зерчанинов? Этот ловлас?.. Так она любит этого человека? Но… как же так может быть? – Павел чувствовал, что с трудом стоит на ногах. – Так это ты из-за него все, ты хотел спасти ее? Но ведь ты не убивал Машу… Она сама…
Анатолий поднял на Павла лицо: чистые голубые, как ясное свежее небо, глаза смотрели с невыразимой болью.

Вскоре полиция начала дознание. И Пожидаев, как только капли и микстуры уняли его разорванное сердце, сразу взял на себя вину, требуя немедленного наказания. Следователь обрадовался скорому закрытию дела, готовя отправить убийцу на каторгу, а показания свидетеля Мерезинского, что Маша сама выпила смертельную дозу, где-то потерял… Главное, было сдать отчет начальству о поимке жестокого убийцы. Все последующие попытки Павла Александровича доказать невиновность его друга потонули в горах бесполезных бумаг, разложенных по стопкам десятков чиновничьих кабинетов. Мерезинский, смирившийся через полтора года, бросил службу и уехал из России.
- Машу убил я, я убил, - медленно говорил хриплым голосом Анатолий, мертвые глаза мужчины смотрели куда-то вдаль. В зале суда его разглядывали несколько десятков внимательных глаз. – Она мне не родная сестра. Я ревновал Машу к тому, кто погубил бы ее, кто сломал бы ее жизнь. Но она не игрушка! Я вечером подлил ей большую дозу снотворного, и она….ночью умерла. Я убийца, я! Я ее убил и себя убил…

Ếtres sans coeur’(фр.) - Бессердечные существа

© Анисья Катинская, 2008
Дата публикации: 14.09.2008 21:38:30
Просмотров: 2392

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Владислав Эстрайх [2008-09-16 10:57:21]

Серьёзная стилизация - всегда сложная задача. Ваша работа, конечно, не лишена недостатков - отдельные фразы страдают излишней вычурностью, некоторые моменты нужно внимательно перечитать и откорректировать - но мне кажется, что Вы, как автор, устанавливаете себе достаточно высокие планки. И это замечательно.

Попридираюсь немного:

"- Но зачем… Сами подумайте, это нелепо звучит!
- Нет, не нелепо, если бы вы знали, что мне Анатолий не брат"

Вторая фраза смотрелась бы значительно лучше в таком варианте: "...если знать, что Анатолий мне не брат".

"Могу себе позволить сказать"
Если чуть упростить - разве не будет лучше? Например, "Могу сказать" или "Позволю себе сказать".

И ещё: не совсем понятно происхождение кровавого пятна на ночной рубашке Маши, если умерла она, приняв большую дозу снотворного.

Успехов Вам!

Ответить