Зеркала бабки Агафьи

Александр Козловский

Форма: Рассказ
Жанр: Мистика
Объём: 11102 знаков с пробелами
Раздел: "Люди сказывают"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Зеркала бабки Агафьи
-Здорово, дед! – с порога крикнул я, - поздравляй, пятерку получил.
- Молодец, - дед погладил меня по голове, - садись с нами.
За столом сидело несколько человек – приятелей деда моего, а на столе стояла распечатанная бутылка водки.
- Угощайся, - дед подвинул ко мне вазочку с конфетами. – Внук мой, - пояснил он приятелям, - отличник.
- Хороший мальчик, кудрявый, - оценил меня один из них. – Так о чем ты, Иван Яковлевич, хотел рассказать нам?
Я навострил уши. Что-что, а рассказывать мой дед был мастер. Слушать его истории – одно удовольствие. Правда, все почему-то считали, что он порядочный выдумщик, и к рассказам его относились с недоверием. А бабушка – так та и вовсе ругала его за это. Но мы с дедом были большие друзья, и потому я верил каждому его слову.
- Ты, Саня, только бабке не говори ничего, - предупредил меня дед, опасливо покосившись в сторону кухни, где громыхала кастрюлями бабушка, - а то скажет, что я на старости лет совсем свихнулся.
Он залпом осушил налитую стопку, выдохнул, закусил соленым огурцом и сказал:
Верьте – нет, а только, как я говорю, все так и было:
«Надобно вам сказать, что мать моего деда, стало быть прабабка моя пользовалась у людей дурной славой. Поговаривали, что она с ним самим знается. Однако, как бы то ни было, но если у кого что случиться: захворал ли кто, или на кого порча нашла, а кому и просто про судьбу узнать хотелось – к ней обращались. Насчет того, ведьма она была или нет, ничего не скажу – не знаю, а вот случай один мне хорошо запомнился.
Я тогда совсем мальцом был – лет пяток, не боле, а прабабке моей, Агафье Петровне, за восемьдесят перевалило.
Жил в ту пору в нашей деревне мужик один. Звали его Степан Тузов. Был он хозяином крепким, не одну пару лошадей имел, да и землицы немало. Все у него в хозяйстве ладилось, да и из себя был он видный. Вот только овдовел рано. Жена у него умерла, и остался он с сыном трехлетним – Алешкой. После смерти жены Степан долго успокоится не мог, запил с горя – уж больно жену любил. Хорошо хоть соседи посоветовали к бабке Агафье сходить, к прабабке моей то есть. Пришел к ней Степан, рассказал все как есть, мол, научи, бабушка, как жить мне теперь. Выслушала его бабка Агафья и говорит:
- Вот, что я тебе скажу, парень, - жениться тебе надо. И легче тебе станет, и сыну мать будет.
Степан ей отвечает:
- Как тут жениться, когда первую жену забыть не могу. Только глаза закрою – она передо мной стоит, смотрит на меня печально и плачет. Говорить – ничего не говорит, а плачет. До того ее жалко становится, что хоть веревку на шею.
- Помогу я тебе, - утешает его бабка Агафья, и дала она Степану какое-то снадобье, - вот, - говорит, - Выпей, тебе легче и станет. Только смотри, не води сына на то место, где жена похоронена, а то и ему и тебе худо будет.
Много ли времени прошло с того времени, мало ли – не помню, а только и впрямь Степан женился. Хорошую девушку за себя взял – первую красавицу на деревне; да и немудрено: хозяин он справный был, да и лицом пригож (я уж про это говорил). Ладно они жили, дружно. Алешка мачеху как мать родную любил. Да и она его любила, баловала. Вот только со Степаном своих совместных детей не завели отчего-то. Год-полтора они так прожили, и случилось так, что умерла у Степана мать.
Дело это осенью было. Дни теплые стояли, ясные. Вот повезли хоронить старуху, а Алешка-то за мачехой и увязался. Она его домой гонит, а он ни в какую. Что делать? Взяли и его с собой на кладбище. А там пока слова да слезы, то да се, поглядели – ан нет мальца-то! Стали искать. Смотрят, а он на могиле своей матери сидит и листьями опавшими играет. И надо же, никогда прежде могилы этой не видел, а тут говорит:
- Тута моя мама лежит.
Вспомнил тут Степан бабки Агафьи наказ, подхватил сына на руки и скорее от этого места подальше. Только Алешка-то стал его просить:
- Пусти, тятенька, меня, я сам пойду.
Ну, Степан и пустил.
Тут все домой пошли. Бабы идут плачут, мужики о чем-то своем речи ведут. А Алешка-то то к одной женщине пристанет, то к другой, просит у них что-то, а что не понять. Ну, те, знамо дело, отмахиваются, не до него. А одна, ума-то у баб, ведь немного, и говорит:
- Да черт тебя задери!
И только она сказала слова эти, как налетел сильный вихрь, а на людей такой страх напал, что все на землю попадали. Сколько времени прошло - никто не помнил. Очнулись люди – все как прежде, словно и не было ничего. Огляделись кругом, а Алешки нет. А на том месте, где он стоял ветер желтые листья каруселью кружит. Ну тут, понятно, всем уже не до поминок, по домам все скорей разошлись. А Степан первым делом к бабке Агафье побежал.
А она уже на крыльце стоит, его поджидает. Увидала и давай бранить:
- Говорила я тебе, что нельзя мальчонке могилу материну видеть? Ты меня не послушал – пеняй на себя, больше я тебе не помощница.
Упал Степан ей в ноги и давай упрашивать:
- Смилуйся, бабушка, пособи мне, век тебя не забуду. Что хочешь, проси, только скажи, как сына вернуть.
Ничего она ему ответила, повернулась молча и в дом вошла. А Степан следом за ней идет, прочь не уходит. Пожалела его старуха и говорит:
- Неразумный ты, Степан. Ничего мне от тебя не надо. Мне уж о смерти думать надо, а не о подарках. Обещать не буду, а смогу чем – помогу, хоть и не следовало бы. Ну, да ладно. Надо полночь ждать. Как стемнеется, приходи ко мне.

Я в то время, хоть и мал был, да ничего не боялся. Подслушал этот разговор, захотелось мне узнать, зачем это прабабка моя к себе Степана ночью зовет. Пробрался я, значит, под вечер к ней в дом и спрятался за занавеску на печи. Тепло там было, уютно. Разморило меня. Глаза сами собой закрылись. Проснулся от того, что дверью кто-то хлопнул. Кругом темно, ничего не видно. Вдруг входит в горницу бабка Агафья, свечу в руке держит; а вслед за бабкой Степан.
У бабки Агафьи в горнице на стене большое зеркало висело, а под ним стол стоял. Вот зажигает она еще две свечи и ставит их на стол – так, что они как раз по краям большого зеркала оказались. Затем говорит Степану:
- Встань у двери и стой там молча, пока не скажу.
А сама порылась в шкапчике, вынимает маленькое зеркало и ложит его перед большим, да так, чтобы большое в маленьком отражалось, а маленькое в большом. Положила так, и ну что-то наговаривать. Пошепчет-пошепчет, да и посмотрит в большое зеркало. Наконец подзывает Степана и говорит:
- Видишь, в большом зеркале маленькое отражается, а в том маленьком большое, вот туда и смотри.
Глянул Степан, а она его и спрашивает:
- Узнаешь это место?
- Узнаю – это ведь то болото, что в девяти верстах от кладбища, с дорогой рядом.
- Вот там и ищи своего сына, а ко мне больше не ходи.
На следующее утро, чуть рассвело, запряг Степан лошадь и поехал на болото. Только стал подъезжать, как послышался ему вдруг детский плач. Прислушался Степан – Алешкин голос. Смотрит Степан по сторонам – понять ничего не может: голос слышно, а откуда он идет – не разберешь. А кругом такая топь, что шагу ступить нельзя. Вернулся Степан в деревню, собрал мужиков и скорее обратно на болото.
Да только напрасно все. Мужики везде, где можно было только, бродили, аукались, да так никого и не нашли. Голос все слышат, а откуда он – никто понять не может. Так ни с чем и вернулись. Сочувствовали конечно все Степану, сына ведь потерял, да что поделаешь, судьба такая, видать.
Только с этой поры не стало на той дороге покою. Днем ли кто мимо болота едет, ночью ли, ан слышится проезжему, что кто-то на болоте плачет. Да жалобно так, что аж все внутри переворачивается. Боязно людям стало по той дороге ездить. Ден десять они терпели, а потом собрались всем миром и пошли к попу. Там, мол, и так, батюшка, помоги, на тебя вся надежда. А поп отказывается на болото ехать, боится. Насилу уговорили. Приехали, значит, на болото, а плач-то все жалобней звучит. Поп струхнул не на шутку, но все же перекрестился и давай службу служить. А голос то все громче звучит. А поп знай себе, молитвы читает да опахалом святую воду по сторонам разбрызгивает. А как только закончил службу – плач и прекратился, и тихо так стало, спокойно…
А Степан – то Тузов снова запил, с горя. Никак места себе найти не может. Хорошо, что хоть жена у него толковая была, с пониманием – не ругала. Она -то ведь тоже сама не своя была после всего этого. Все уговаривала Степана к бабке Агафье сходить, мол, помогла один раз, так может и сейчас поможет. Да он бы и сам рад, а как пойдешь, коли, та не велела. Вот и пил.

Раз идет он вечером пьяный мимо гумна и вдруг слышит – плачет кто-то. Хоть и пьяный он был, а испужался. Прибежал в деревню и соседям рассказывает. А те смеются:
- Выпил ты, Степа, лишнего, вот тебе и мерещится.
Пошел тогда Степан к бабке Агафье, не смотря на ее запрет. Приходит, а она на пороге стоит, словно знает, что он придет:
- Ну, зачем пришел? Я ведь говорила, что не надо тебе ко мне ходить.
Он ничего ей не отвечает, стоит и молчит. Посмотрела она на него, посмотрела и говорит:
- Ну, проходи в дом, коли пришел. Что, сробел, значит, возле гумна-то?
- Сробел, бабушка, - признался Степан.
- Молодец, что правду говоришь, подойди-ка сюда.
Степан подошел, а она прошептала что-то, плюнула ему на голову и сказала сердито:
- Запрягай сейчас лошадь, поезжай на гумно и забирай себе, что в сене найдешь. А как вернешься, на глаза мне не смей попадаться, а еще лучше – уезжай из деревни. Зла я на тебя больно. Мне из-за тебя и так худо будет.

Уж не знаю я, что там, на гумне было, а только приезжает Степан в деревню, сам весь седой, и сына с собой привозит. Алешка-то жив - здоровехонек оказался.
Тут, понятно, народ сбежался, расспрашивать Степана стали: что да как. А он молчит, как воды в рот набрал. У парнишки тоже спрашивали, мол, где ты, Алешенька, был? Да только много ли от мальца добьешься. Только и сказал:
- Бабушка с дедушкой меня на лошадях катали, потом к себе забрали, я у них жил. Потом по дому соскучился, стал проситься, а они меня не пускают. Один раз вдруг гром загремел. Они куда-то попрятались, а я убежал, а потом тятенька меня нашел.
Сколько не спрашивали его, больше ничего толком добиться не могли.

Степан после того случая из нашей деревни съехал – недели не прошло. Так никому ничего и не сказал. И куда уехал – тоже не известно. Перед отъездом подозвал он меня (мы с его Алешкой-то, бывало, вместе играли), подарил мне коня деревянного, пряником угостил и говорит:
- Передай от меня бабке Агафье низкий поклон. Век за нею Бога молить буду.
Что с ним потом стало – не знаю, придумывать не буду. А прабабка моя вскорости после того случая слегла.
Вот ведь как оно в жизни бывает. Мне бы кто рассказал – я бы не поверил, а так сам видел.»

Как всегда, рассказ деда был принят с явным недоверием.
- Ты меня, конечно, извини, Иван Яковлевич, но тут ты лишку, кажись, хватил.
Я думал, что дед расстроится – он всегда болезненно воспринимал такое отношение к своим историям. Но, к моему удивлению, дед не стал спорить, как делал это в подобных случаях. Он молча пошарился в ящике стола и со словами: «Вот, с тех времен сохранилось», поставил на стол резного, потемневшего от времени деревянного коника.
1984, 1991 г.

© Александр Козловский, 2008
Дата публикации: 17.10.2008 07:22:20
Просмотров: 3019

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.