Предел (поэтическая часть сборника)
Станислав Тарасенко
|
Форма: Цикл стихов
Жанр: Философская лирика Объём: 1555 строк Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
СТИХОТВОРЕНИЯ 1. ВОРОН Неверьем я порабощён к тем притягательным названьям вещей старинных. Прозябанью в забвенье лик их подвержён. Милее новое веянье: рубец на признанном холсте иль чёрный ворон в синеве небесной. Вот где начинанья традиций нового вообще. Я смею верить, что этюды, недоработанный мазок творца, поэта строгих строк недоглядение в структуре письма не вызовет упрёк, но лишь отзывчивость людскую и понимание работ, в которых жизнь видна живою, без идеалов и героев, где полотно и слог бедны на упованье красотою и тем исполнены красы. Я верю, над руиной Рима, как символ грации и силы, раскинет ворон свои крыла, чтоб, тенью проносясь над миром, венчать искусства эталон – несовершенство и бессилье, и с ними слиться в унисон. 2. РУБЕЖ Что людям суждено, то будет неотвратимою судьбой вращаться деревянным кругом из часа в час – её рукой. И покрываясь сединой, сомненье вновь превозмогая своей душою волевой, я поднимаюсь с пьедестала сойти и обрести покой за почерневшею рекой Аида, а быть может Ада. Что ждёт меня за той водой живым загадывать не надо, но жить, пока ещё живой. Довольствуясь самим собой, я в смерти вижу только благо, и смерть бессильна надо мной. …Скользнёт изгнившая ладья холодною реки волной, и кормчий, бледный и слепой, затянет песню мертвеца, последнюю, на упокой, о своеволии суда над каждой трепетной душой, что ступит в эти берега, и как глумливая судьба, смеясь, бросает жребий твой, порою и не посмотря кому приходится какой. Но быть за гранью рубежа, где жизнь извечна и свята, и птица, выкормив птенца, вновь породится из гнезда, где не свершалось никогда судьбы вращенье колеса, быть не хочу. Я не приемлю обмана; ему грош цена, когда, разлученный со смертью, в бессмертье сгину навсегда, ведь будет смерть обойдена иною смертью. Хуже сна такой обман. Последней дверью пройдёт смиренная душа, не вечным соблазнясь цветеньем, а увяданием и тленьем в лучах искристого костра. 3. БЫТЬ ИЛЬ НЕ БЫТЬ? Быть иль не быть?.. Вопрос без назначенья, вопрос в Ничто, извечный и простой, причина человечества томленья и следствие раздумий над собой. За жизнью – жизнь, за смертью – повторенье… И время замыкается в кольцо. Идти кольцом, ища отдохновенья, и зреть опять в великое Ничто. 4. ДУХ ГРЕЧЕСКИЙ Всё – может быть. И Мойрам не переча, Аякс глядит на мощные врата фиванские. Близка расправы сеча, и неизбежность страшная близка. И дух трагический витает меж полками. Он – вечный спутник греков этот дух – взовьётся вверх и вскружит небесами, чертя крылом Трагического круг. Как дозволенье примут это греки. И общий крик собранье огласит ахейцев тьмы. Загадочною вехой отмечен бой у каждого из них. И грянет бой. И явит Неизвестность предначертанье, таинство, исход. И жизни нить сплошную бесконечность та Неизвестность разом оборвёт. Безумья плен, бессмысленное буйство, сопротивленье явному концу, борьба за жизнь – те горькие расстройства, что озаряют Греции стезю. Осознавая верную кончину, безумным взором Греция глядит как заслоняет девственные Фивы объятый мраком ужаса Аид. 5 И жизни пламень своевольный, и смерти стелющийся дым… Я был беспечным и свободным, я был несчастным и пустым. Я проходил по жизни мимо, считая долгом пред собой обременять себя другими и докучать себе другой. Я как Онегин, только хуже. Гляжу сквозь мутное стекло на занесённо зимней стужей двора заброшено крыльцо… 6.1-6.3. ПЕСНИ МУДРЕЦА 1 Отягчённые грузным товаром, караваны Ума и Любви по пустыням бредут непрестанно, по пустыням, где нет ни души… Путник старый, хромой, одичалый, – так уставший от вечных скитаний! – что ты ищешь на этом пути, что лелеешь ты там, впереди? – Я бреду от нестерпных страданий, убегаю от мрачной судьбы созерцать глубину Пустоты, оставаясь лишённым обмана. 2 Молись – и вырвешь покаянье из цепких пальцев божества, – а светоч благого деянья затушен будет навсегда! Покайся, богом отлучённый, прими пленительный Завет, – а мир, грехами отягчённый, снесёт и твой жестокий грех! Всему найдётся оправданье, во всём указан верный путь. Иди же, глупое созданье, и оправданья не забудь! 3 Родиться, робостью томясь, и умереть, томясь тоскою, чтоб вновь, и снова, и опять брести истоптанной стезёю – таков, проявлённый во всём, закона горестный порядок. Кто им из нас не отягчён? Кому из нас он будет сладок? 7. КОНЕЦ МИРА Великий страх объял земное царство. Мир трепещит. Дрожащий человек узрел из тьмы родившегося старца и лик дитя, ушедшего во свет. Основ основы дрогнули под пудом незримых сил. Грубеет ото дня мораль толпы, принятая народом из откровений мрачного Христа. Церковный псалм и колокол церковный не различить в смятенье городов, когда толпа, отчаяньем влекомых, спешит припасть за папиев полог. Гремит земля – и горная порода, разверзнув ад, исторгла языки огня геенны. Твари и народы – огнём подземным все поглощены. А в небесах бесчисленные сонмы парящих мирно ангелов поют: «Пребудьте ввек блаженны и прощённы Дитя и старец, человек и дух». 8. РАЗЛУКА Нам никогда с тобою не прижиться. Рука об руку, словно бы вдвоём, по одиночке жили и живём на дне судьбой избитого корытца, и плачем вместе, словно бы вдвоём. 9. УЗНИК Я выйду в мир из подземелья приятной глазу полутьмы. Прощай, великое забвенье навек оставленной тюрьмы! Стеною камня окружённый, в холодном сумраке таясь, я жил, боязнью отягчённый, – о, как ничтожна та боязнь! И жизнь, недвижима и сера, плелась за долгой чередой текущих лет, которым время сулило вялость и покой. Но кто построил ту темницу? Кто заключил меня в неё? Уж не своею ли десницей?.. Ах, быть не может, всё равно… Вопросом мучимый всечасно, я гнал его, пока я мог противиться томящей власти ступить невольно за порог. Но власть сильна! Боренья сила сомненья гонит, вопреки всему, что истиной служило в чертогах каменной тюрьмы. Познавший миг освобожденья, прощай, тюремный человек! Таков был путь перерожденья, и так закончился твой век. 10. ИДОЛОПОКЛОННИКУ Религией предстала книга, оплотом мысли торжества. Но тайна книжная раскрыта – служенья требует она. 11.1-11.7. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ СИМФОНИЯ. НИСПРОВЕРЖЕННАЯ 1 Я есмь. И это – утвержденье в плеяде спешных перемен миров, обязанных круженьем венчать круженье больших сфер! Я есмь – ничтожная гордыня сознанья собственных оков в пространстве бесконечном мира и бое каменных часов. Я есмь. Но буду ли превечен, судьбой своей не размозжён, спасусь ли, мига быстротечней, и не паду ли в вечный сон? Я есмь. И это – наказанье, до смерти тяжкая борьба своей природы пониманья и непризнания себя. Я есмь – вселенский рокот слова, в котором дух мой заключён, (единый дух – и нет другого), исканьем бога наполнён. Я есмь – чистейшая молитва, влеченье к духу Божества в надежде общего соитья Его и наших естества. Я есмь – познанье и конечность познанья общности начал, смешеньем сотворивших цельность, а разделением – развал. Я есмь. И это – неизбежный, сакральный человечий рок, в котором жизнь, связуясь с смертью, потоком пенистым течёт. Я есмь – материй оформленье в одно бесформенное «я» под предикатою мышленья формальной логики ума. Я есмь – и Логос, и Апейрон, и Бог, и атом, и Ничто. Я есмь – и Альфа, и Омега, и всё, что мыслимо давно. Я есмь – так будет и так было. Историй вихри пробегут, всё сокрушая, но под ними не сокрушится жизни суть. 2 Живи, волнительное сердце, борись за счастья тишину! Свободы мутное блаженство тебя пленило на яву. Ищи мятежного покоя, тенёта плена оборви… Ну а пока влачись рабою от суеты до суеты. 3 Род Прометеев, сыны Авраамовы, агнца заклавшие, слуги Ареса, сколько превратностей фатума знали вы, сколько тревожного, сколько чудесного! Мир окатила волна Всевозможного: случаев камни, коллизий препятствия. Жизнь – сочетание самого сложного, самого тайного с невероятным! Фаусты знания, Будды спокойствия, вами наполнены доверху чаши Всепребывания; вашими свойствами живится всё: и блоха, и Галактика. ----------------------------------------------- Ты, человек, лишь игрушка столетия, пыль, что осела на длани божественной, ты обязуешься выйти посредником между причиною и неизбежностью. Ты, то звено, что запаяно Космосом, фактом осознанным существования вынужден тщиться в событиях прошлого выгадать тайну Адама создания. Вот и величие рода нетленного, вот и могущество, слава незыблемых – всё оставляя текучему времени, сам остаётся, не ведая истины! 4 Искусств развивший совершенство пропорций и гармоний средством, вместивший мир на полотно, познавший мир до самой сути, его порядки и статуты, преобразив вконец его, художник создал мастерство виденья нового природы. На этом поприще свободы творец, ровняясь Демиургу, предавшись вольному раздумью о том, что хочет он создать, творит по первому влеченью фантазий, прихоти, прозренья картину, должную предстать заменой Бога мирозданью, тому, в котором он – созданье, и где обязан прозябать, по членам скованный природой, где власть пропорций и гармоний не может жизни воссоздать, а только тень её подобий способна слабо повторять. Художник ищет выраженья ему доступным мастерством, но изначальным ощущеньем обязан миру он во всём. Любой предлог его творенья в самой природе заключён. 5 Когда сомкнутся надо мною пучины смерти океана, и тело, движимо волною, на дно падёт быстрее камня – я наделюсь второю жизнью, ещё неведомой живущим. Прими меня к себе, Всевышний! Встречай меня, о Вездесущий! Полубогам уподоблённый, в твои небесные чертоги взойду, сияньем освящённый, и мне закланяются боги. Мне подадут златую чашу, в которой кровь святого агнца, но к ней я не притронусь даже: я не приемлю христианства! Я сам пришёл. Я был рождённым не верой их подобострастной. И умер – сам, и возрождённым предстал пред Господом всечасным. Уйдите, боги! Вы ничтожны! Мне нужен искренний правитель. К нему пришёл под эти своды узнать я истину из истин. «Скажи, небес Градодержатель, – скажи, не побоюсь ответа! – что значит истинно распятье для скромной жизни человека? Ужель ты так нас возвеличил, так полюбил порочных тварей, что сына отдал на погибель, которой те не помешали? Мы сами выбрали Голгофу, мы сами бога распинали и сами радовались горю. Такими были христиане. Твои заветы – просто камни, а вера наша – прах земной. Мы живы в этом мире сами, не зная, кто ты есть такой. Скажи!..». Но Бог мне не ответил. И миг – я снова под волнами, живой и некогда великий, теперь – погибший в океане. 6 Зачем я прожил так нелепо, в борьбе несоразмерных сил безмерной тьмы с мгновеньем света! Зачем отчаянно просил ума бесстыдному народу, любви и совести на всех, хотя бы горсти, понемногу, чтоб грешный ожил человек и перерос свою породу: как семя будущих дерев, впитав живительную воду, займёт собой пустынный брег; как птица, слабая крылами, увечья горькие стяжав, залечит тягостные раны и закружится в небесах, переборов нажитый страх разбиться в волнах Океана! 7 Природа, разум помути и разгони мои желанья! От них – сомненья и страданья, без них – довленье пустоты. Заставь меня забыть о главном, что я так бережно храню – труху накопленного знанья, и дай взамен мне простоту. 12. МОНОЛОГ ЕЛЕНЫ Что за проклятье выпало судьбой – богов Олимпа игрище жестоко! – разрушить мир своею красотой и стать причиной гибельного рока? Ужель в рожденье мечена клеймом моя судьба? Неужто всё вершится по воле Зевса? Или это сон на слабы веки вечно опустился? Я не хочу, всем сердцем не хочу стать тот единой, преданной проклятью, душой войны! Но разве я могу смирить богов мольбой и покаяньем? Вся жизнь – волчок, ему задали ход Всевышних силы. Будет остановлен он или нет – решают наперёд старухи три, уродливые Мойры. И жизни связь – запутанный клубок на том волчке. Он вертится упрямо, а нить сползает, взятая в расход, и власть Судьбы всесильствует над нами. И есть ли прок затеять с ней борьбу из побуждений гордого упрямства? Как мне решить – могу иль не могу с необоримой силою сражаться? Сизифов труд! Танталовы плоды! Вот приговор, вот строгое сужденье – остаться в Трое вестницей войны и умолять погибших о прощенье. И всё же – нет! Волнение в груди мне не даёт смиренного покоя. Я не смогу обаривать Судьбы, но я должна просить её о бое! Пускай же тлен, рутинная игра и над собой насилие пустое – моя с Судьбой нелепая борьба, но я начну борение с Судьбою. 13. ЭПИТАФИЯ ИЗВЕСТНОМУ МЕРТВЕЦУ Любовь тебя не примирила ни с властью гибельной смертей, ни с фарсом и моралью мира, ни даже с совестью твоей. Тебе остались в назиданье плита могильная и крест. Ужели стоила страданья Любовь твоя, немой мертвец? 14.1-14.22. МАРЦИАЛОВЫ КУПЛЕТЫ Книжка первая 1 Чаши судейских весов никогда не накренит случайность – верить хочу, но в сердцах знаю я правды ответ. 2 Слышу полночную песнь. Голос Гомера великий ожил во гласе пьянчуг, слабых от силы вина. Кто за рапсода отмстит, кто пропоёт его песню чистым, как пение птиц, голосом лиры златой? 3 Клавдий, своей красотой многим известен ты ныне. Жаль только стыдно упрям – старишься каждый ты день. 4 Вина не требую. Веселья не прошу. Я Вакхом сыт навек. Покрытый сединою, я, как и прежде мучаясь душою, до гроба как-нибудь и трезвым доживу. 5 Боги, внимите ж словам патрициев старого рода! Видно вам проще вести беседы с презренной толпой. Каждый вам почесть несёт на разукрашенном блюде – овощи слаще любых аристократов речей. 6 Ты, Брут, решил навек Сатиру обесчестить и свергнуть ни за что с Парнасовых вершин ни в чём невинную, но благую богиню? Но, критик, ведь она приносит тебе хлеб! О ком писать, мой Брут, начнёшь с её уходом? Быть может целый Рим изгнанию предашь, певцов эпических и лириков беспечных прогонишь со страниц любимейших из книг? А после на расправу отправишь остальных? И «Энеиды» слог, и Катулл под сомненье невольно попадут; Овидия стихи казнишь своим пером, столь дряблым и смешным, что все заметят то, как глупы осужденья. И после всех расправ, тобою учинённых, в Италии один останется поэт, достойный и любви, и даже восхваленья – известный всем и вся, великий критик Брут. 7 Старый корабль плывёт по водам безбрежным Эгейским. Ветер шатает его, мачта трещит и скрыпит. Это ль не наша судьба в старости, милый читатель? Легче идти на покой, если ты молод и юн. Сила присуща тебе с волею в годы младые, ими ты вооружась, шествуй навстречу всему! Если ж состаришься ты – сразу бросайся в геенну. Незачем век доживать слабым, больным стариком. 8 Ничем другим меня не удивить, как только Рима честною толпою, где каждый робок, вежлив, мил с тобою и с глазу на глаз правду говорит. Клянусь богами, зрелище такое я ни за что не смог бы пропустить, когда б оно водилось где землею! А вдруг, друзья, такое может быть? 8.А Хочется быть подобрей, честности хочется в сердце. Но как покинешь порог – сразу забудешь мечту. Рим не пленительный сад, где расцвела добродетель. Рим – это гниль и порок, старый потёртый башмак. Каждый – убийца и вор, в каждом намеренье злое честный народ обмануть, если остался такой. Лучше я буду гулять там, где других нет в помине, Тибра плесканью внимать, сидя под кроной ветвей дуба зелёного. Я лучшего всех гражданина не предпочту никогда вместо богини весны. Флора прекрасна собой более нас, человеков. Ей не под силу солгать иль притвориться другой. 9 Яду налейте в бокал! Мучаться больше не в силах горькой судьбой Марциал. Просит он смерти скорей. Вроде смеялся всегда, силою духа достойный всякого здесь силача, слабый теперь Марциал. Смех – удивительный дар. Как он легко переходит в слёзы и сердца тоску! Яду налейте в бокал! Был он известный поэт, всеми господами чтимый, как же он только умрёт – так и предстанет ничем. Жизни своей не стерпел этот любимец Парнаса. Что удивляться судьбе римских поэтов, когда столько их было уже, мастеров слова и лести, только ещё ни один счастья земного не знал! 10 Храма Юноны бегу, Марса боюсь я святыни. Продали их алтари – боги бессильны помочь собственным идолам. Так золото в мире решает кто человек, а кто бог, стоящий наших молитв. 10.А Бог всемогущий, прими эту златую монету. Только не знаю чему злато послужит Тебе. Что бы хотел Ты купить, и без того окружённый благами всеми земли, судьбами многих планет? Только желанье яви – горы в момент расступятся, крепкой и твёрдой рукой волен Ты свет охватить. Разве не можешь стяжать всё, что угодно быть может жителю Рима и всех прочих людских городов? Эта монета – ничто, Ты же – скопление силы. Бог всемогущий, скажи, Ты ли слабее монет? 11 Столько стихов написал, а всё равно неизвестен стану, когда я умру, в миг обратившись в ничто! Книжка вторая 1 Снова расцвёл Марциал! Муза спустилась в палаты к бодрому стряпчему слов и возгласила ему: «Милый, приходит пора творчества и созиданья. Смело берись за перо! Стих пусть родиться на свет! Всё позабудь, что стряслось некогда в прошлом, а ныне редкий талант прояви, чтобы содрогнулся мир!». 2 Смерть не пугает меня. Что мне до прихотей жизни? Всё обойдя стороной, я, не пожив, не умру. 3 Римлянин, знаешь ли ты, сколько несчастий на свете, сколько превратных дорог Бог уготовил тебе? Хитрый Юпитер не спит, ты же заснул без сомнений, что наступающий день будет не хуже других. Ты обманулся, мой друг, беды тебя нагоняют, даже когда ты о них и не печёшься подчас. 3.А Будь веселее, мой друг, выпей вина свою чашу. Если на дне будет змей, пьяным ты встретишь его. 4 Жизнь – не бессмысленный фарс, не совпаденье и случай. Будь непреклонен в любви, ненависть знай до конца. Если останешься прям, не проявишь малодушья, сам всё узнаешь тогда и усмехнёшься толпе. 5 В рваной хламиде старик просит с мольбой подаянья. Римляне знают его. Это Юпитер земной! 6 Танцы, веселье и смех не замолкают в столице. Чествуют праздник весны и наступленье тепла. Что же тоскуется мне? Чем объяснить моё горе? Слышу восторги и пир, но не кричу им в ответ. Тень заползла ко мне в дом и притаилась на сердце. Тень не уходит и в ночь – я ни живой, ни мертвец. 7 Луций, мой искренний друг, помнишь как мы коротали молодость нашу вдвоём? Помнишь, как пили вино? Верили искренно мы, что ничего нет на свете, что бы смутило тогда наши свободу и смех. Ну а теперь за столом дни я свои доживаю, глупо марая перо, не развивая талант. Это ли то, что с тобой мы ожидали увидеть в будущем, полном весны, полном любви и тепла? 7.А Луций, мне больно признать, но не признать не могу я, что я погиб от того, что никогда не пойму. Рыба, попав на крючок, знает ли, что с ней случилось? Зверь, угодивший в капкан, чувствует только лишь боль! 15.1-15.3. ВОСТОЧНЫЕ СЕНТЕНЦИИ 1. Песня о Хайяме Омар Хайям в тени дерев любил испить вина, и говорил, что тот, кто трезв не ведает себя. Однажды мимо проходил известный всем софист. Хайяма встретив, он спросил, что знает тот про жизнь. Мудрец ответил, что вино и девушки краса есть смысл жизни для него, а прочее – тоска. Софист опешил, не поняв Хайяма простоты, и о значенье бытия решил его спросить. Хайям и в этом был мастак, ответив, что всему вино и девушки краса значенье придают. Софист в неистовство пришёл и в гневе закричал: «Да неужели ничего за жизнь ты не познал, как только пить и целовать прекрасных станом дев? Хайям, пора бы и признать, что ты не лучше всех!». Хайям ответил в тот же миг: «Познал я мир до дна, но чтоб не плакать и грустить, всегда прошу вина. Тебе ли, скромный человек, проникнуть в тайну тайн? Таким как ты прохода нет, а остальным – печаль. Всегда довольствуйся своим, я так тебе скажу. Ну а познать бездонный мир не в силах ни кому». «Но ты ведь сам твердил сейчас, что мир весь изучил!». – «Да ну? Тогда, в который раз, я мыслью забродил». Софист не знал и что сказать насмешнику в ответ. «Тебя, Хайям, чтоб понимать – так нужно опьянеть!». 2. Песня о Гафизе Гафиз любимой посвятил признания стихи, но от неё не получил ни ласки, ни любви. Гафиз задумался всерьёз и порешил в сердцах: «Пройму её стихами слёз – разнежится в слезах». Гафиз, любимой посвятив печальные стихи, и в этот раз не получил ни ласки, ни любви. Гафиз рассержен и взбешён врывается в покой и прерывает нежный сон девицы молодой. «Когда собой ты хороша, зачем тогда во зло ты красотой наделена? И мучаешь за что? Тебе стихи я написал прекрасней всех стихов, но ты, жестокая душа, отвергла их любовь. Ужели юноши порыв, пьянящий, как вино, вложённым оказавшись в стих утратил естество? Тогда признаюсь прямо здесь, что мучим я тобой, люблю тебя, какая есть, и не хочу другой. Ответь же, милая, прошу, за что ты холодна? Зачем, Зулейка, почему отринула меня?». «Гафиз, прости мои слова, что я тебе скажу, но я с другим обручена, другого я люблю. Сказать тебе боялась их, чтоб не ввести в печаль, а твой признанья нежный стих храню, ты так и знай». Гафиз, убитый наповал развязкою такой, скорей от девы побежал, как мог, к себе домой. Там он уселся за столом, бумагу в руки взял и быстро написал пером, что только что узнал: «Посланье всякому пишу, кто чувством возгорел и выбрал горькую стезю, стезю любовных дел. Забудь любовь! Единый миг – и ты уже ни с чем. Гафиз подобное постиг. Зачем? Зачем? Зачем? Какою б ни была она, избранница любви, но всё ж замучает тебя, и ты уже не ты. Какими б честными подчас не быть её словам, я уверяю в сотый раз, чтоб ты их избегал. Беги любви! Спасайся, друг, и, может, повезёт и этот гибельный недуг тебя совсем минёт! Гафизу выпало судьбой – за что, святой Аллах! – поверить в мнимую любовь и погрузиться в мрак. Я ей всю душу отдавал, она ж обручена с другим. О, как я опоздал! О, как болит душа! Любовь – ужаснейший порок, она приносит боль. Пребудь же вечно одинок, но с мирною душой!». Гафиз бумагу отложил и проронил слезу. «Люблю, – он тихо возразил, – тебя, тебя одну!». 3. Песня о Хайяме Омар Хайям гулял в саду, где вишня отцвела, и ветер слабую листву по воздуху гонял. Омар Хайям поймал листок и приложил к устам: «Когда приходит смерти срок, ах, если бы я знал! Я тоже некогда умру осеннею порой и, подчиняясь ветерку, подъемлюсь над землёй. Куда меня он приведёт, известно ли кому? На Запад дунет иль Восток, на Север иль на Юг? Загадка, страшная подчас, разгадки не даёт, и жизнь сомненьями полна. За нею что нас ждёт? Несчастье – быть среди людей и ведать о конце! Что ветра может быть сильней, влекущего к себе?». Омар Хайям пустил листок на волю ветерка, и тот несчастного увлёк неведомо куда. 16. ПИСЬМО СЕНЕКИ ЛУЦИЛИЮ Не печалься, мой друг, позабудь о былом. Эта жизнь – ожиданье, а прошлое – сон. И поймать ли мгновенье, в своей быстроте пребываемо всюду и всё же – нигде? Злополучное «где-то», лихое «когда» – только старшие веком считают года. (Только глупые старцы лелеют вопрос: если всё станет дымом, то нужен ли нос?) Одинаково равны мгновенья всего. Кто родится сегодня и старится кто – два затянутых звенья, два цепких кольца одного и того же насущного дня. И случится сегодня, и было вчера: ясноокое солнце и бледна луна поменяют друг друга, в который из раз проплывая по небу в назначенный час. Так и мы в этом мире меняемся. Знай – смерти нету в помине. Удачи, прощай! 17. ПРОРОК «Я зрею миг, в котором межвременье. Я вижу свет, не смешанный со тьмой. Я есмь Завет и я есмь Откровенье, парящий Дух над тёмною водой». Порвалась связь времён!.. Пророк вещает Слово о том, что мир во тьме, но может быть спасён, о том, что есть Закон, превыше всех законов, и человек есть тварь. Порвалась связь времён!.. «Язычник, содрогнись, ты будешь ниспровержен! За мною – вещий Бог, а кто же за тобой?.. Я, силою крепим, питаюсь духом вечным, а ты, ничтожна тварь, одною пустотой!». Пророк несёт конец дурному мирозданью. Он, бывший человек, стал первым из судей. «Я положу предел несчастьям и страданью!» – так началась пора мучительных смертей. Мир принял божий глас, в надежде на спасенье от Смерти и Греха, очистившись в Любви. Мы отдали себя Пророкам в попеченье, чтоб радостно нести свободы кандалы. 18. МОНОЛОГ АХИЛЛЕССА Не боюсь ни меча, наострённого камнем, ни стрелы, быстропущенной луком врага! Я силён словно меч, быстротою ж подобен той стреле. Мои мышцы – её тетива. Грудью я возвышаюсь средь полчища слабых, не четы мне троянцев. Реву, словно бык и рогами двоякими резво бодаюсь – кто остался израненным, кто и погиб. Я копьё поднимаю, не дрогнув рукою, и мечу его в стаи метущихся крыс, приползающих биться на ратное поле из Троянских подвалов. Фонтанами брызг разливается кровь по доспехам злачёным, дополняя Гефестов рисунок. Бегут те дрожащие крысы сражения полем, но спасения, трусы, увы, не найдут. Я, как сокол над ними парящий, рубаю их изнеженну ваннами слабую плоть. Не мужчин, а мальчишек мечом убиваю, не героев, а улицы нищенский сброд! Кто предстанет мне вровень и выдержит взгляда переживших войну и страданья очей? Для кого здесь погибель – большая награда, а победа не нужней всего и скупей? Я не вижу героя, да, что там, и люди изжились средь бездарных животных земли. Вы желаете роскоши, пищи и блуда?.. Так, беспечный троянец, возьми, одержи! Вот мой щит, и копьё, и меча рукоятка. Я есмь кара божественна, поступь тверда. Ваша жизнь, без того вам не нужна и кратка, приносясь ниоткуда, уйдёт в никуда. Где мой Гектор, единственна радость для сердца, та отдушина Трои, но больше – моя? Говорят, он быстрее летящего ветра и сильнее разящего Зевса клинка? Где же ты, мой достойный противник? Усладой ты послужишь Ахиллу. Явись же, приди! Мне иного соперника больше не надо. Ты обязан погибнуть от крепкой руки Ахиллеса. Я занят таким предвкушеньем: мы сразимся – и пыль возлетит до небес, образуются вихри, земли дребезжанье огласит всё вокруг. И одна только Смерть будет силу иметь наблюдать за сраженьем двух героев. Могучая вздыбится твердь и покроет обоих нас недр скопленьем. Так погибнуть долженствует всяк человек, но героя, властителя воли и правды, не сгубить так легко. Мы восстанем из дна и, друг другу помогши залечивать раны, вновь сойдёмся в боренье щита и меча. Это – жизнь. Это – воли вселенский раскат. В этом есть утвержденье незыблемых истин. Это – бой всеблагого великого смысла. Ахиллес ему верен и счастливо рад. Я живу тем безумьем, но жизнь полубога есть безумье всегда. Взаперти двух миров заключён я бореньем Олимпа свободы и презренных душою земных кандалов. Так что битва в крови у меня от рожденья. Я научен ей с детства. О Гектор, явись! Этот мир для героя пустой и нестерпный. Забери мою жалкую смертную жизнь! Забери иль погибни в ответном ударе! Всё одно – уходить ли в Аид самому иль другого с собою тянуть за плечами, погружаясь в Аида гнилу пустоту. 19.1-19.2. ДВА ПЕЙЗАЖА 1. На Гёте (переосмысленного) Изжился день. Закат багрится, лучами солнца налитой, и тьма вечерняя клубится над утомившейся землёй. Куда податься мне не знаю, к чьему прибиться очагу? Мечта моя, мечта больная, когда тебя я отыщу?.. 2. Славянин Дрожит душа и треплет тело от ветра северных степей. Земля замёрзла, побелела от городов до деревень. Дорога выросла сугробом, леса покрылись сединой. Я вскормлен северным народом – и мне мучительно зимой! 20. ЭПИГРАММА Не верь, что вынайдешь обличье однажды Богу своему. Твой Бог изменчиво двуличный, Ему обличье ни к чему. 21.1-21.2. НЕИЗВЕСТНЫЕ ЭПИГРАММЫ СОКРАТА 1 Пожалуй, правды не сыскать. Всему наложены пределы. И дух болит осиротелый – на сердце тайная печать. Лукавь, достойнейший Сократ! Чего же боле ты достоин? Другим не позволяя лгать, себе солгать всегда ты волен. 2 От жажды, мудрый Парменид, тобою найден способ годный, ведь ты, как истинный софист, пустое называешь полным. 22. НА СМЕРТЬ ДЕВОЧКИ В постельке у окна завёрнута в простынку безмолвное дитя, умершее в сей час. И слышно – за окном звучат сонаты Глинки и тише, но верней звучит бессмертный джаз. Та музыка слилась в кричащее скопленье бессмысленных уму сплошных метаморфоз, которым не придать простого назначенья усладою служить для смеха и для слёз. Та музыка – итог, финальное созвучье, застывшее навек над трупиком дитя как медный монумент, как с цепкостью паучьей вгрызаются во всё спешащи времена. И девочка глядит стеклянными глазами в пронзённую игрою звуков пустоту, и больше нет нужды ни знаком, ни словами обмениваться с теми, кто живы на яву. То выраженье глаз – те странные намёки на высший смысл, видный только ей одной – послужит всем пускай уроком иль упрёком и будет словно тень висеть над головой. 23. ЗВОНАРЬ Мне нужен твой голос живой, многоликий, немолкнущий, мчащийся, гибкий как лань, упруго дрожащий, покойно разлитый. Звони в колокольню молебну звонарь! Пускай потечёт переливчатым звоном исторгнутый силой мужицкою звук – и будто Христос отозвался с иконы, и купол церковный как будто распух. Разбуженный колокол многоголосит Руси, повещая до края земель, что Русь християнская праведно сносит всё то, что отпущено Господом ей. 24. ПРОБУЖДЕНЬЕ «Не проси остаться и понять наболевшее за эти годы. Не смогу и доли перенять от твоих сомнений и тревоги». Когда растает дымный чад любви искусственной и серой, в которой каждый виноват сокрытьем зол и подозрений, когда исчезнет жалкий гнёт друг друга видимостью правил, игрой, которую ведёт любимый постоянно с нами, когда не станет никаких причин для частых пересудов, ничтожных, мелких и пустых, которых так желают люди!, – мы вдруг увидим не себя, а только наши отраженья в картине гибнущего дня, в тумане скорого забвенья. И ужас жадно поглотит малейший миг очарованья, который мог быть пережит невольно нами и случайно. 25. ИСПОВЕДЬ ПОЭТА Моя поэзия – проста, но слово блещет пестротою. Поэт болезненного дня, носитель нежности и горя – я. Пока другие не спешат, я рвусь к заоблачным вершинам. Не дай мне бог чуть опоздать, мгновенье лишнее скучливо ждать. Рождён трагедией и музой, вскормлён презренною толпой, поэт для мира самый нужный и одинаково чужой. Он не приходит для ответа, его не мучает вопрос – ничто не трогает поэта, никто не видит его слёз. Поэт – отчаявшийся странник, скользнувший мимо суеты, определившийся в желаньях достичь духовной красоты. Поэт – безверие и вера. Всегда на крае рубежа ступая в пропасть дерзновенно, он нежно смотрит в небеса. Я остаюсь самим собою, когда другие напролом меняют образы, иконы и покидают отчий дом. Я заслужил другую участь, чем неизменчивый покой, чем жизнь, в которой мелкий случай не изменит всё с головой. И пусть изменит! Недотрогой я никогда не проживу. Свободы, требую свободы себе, поэту, одному, а остальные пусть трепещут на дне в объятьях темноты, где им, испуганным, не блещет свет поэтической звезды. Они бегут такого света, бегут от бури и смертей, от назначения поэта и от всего, что их сильней. Я – монолит, Колосс Родосский, я сам себя переживу, являясь в памяти к потомкам, стряхнув столетия труху. Поэт, поэт… Но что поэту взамен кипению страстей оставит грубая планета с гурьбой бесчисленных людей! Зачем тщедушничать и верить, что я не просто человек, не тень, пришедшая уверить, что есть иной, прекрасный свет, что для меня открыты смыслы, понять которые не смог, ни Будда, ни Исус, ни Кришна, ни даже пресловутый Бог! Я не поэт, я просто слово, я – стих, застывший на устах у безразличного народа, но не оставшийся в сердцах. 26. СТАВШЕЕСЯ «Я не боюсь остаться без опоры, нагим калекой, выбившись из сил. Вооружившись смелостью и волей, я проклинаю тех, кого любил и жду конца, что сбудется со мною. Я сам себе провидец Самуил…» Звёзды падают в ладони, сети путают жар-птицу, проступают на иконе незамеченные лица. Корабли уходят в море, не боясь в пути разбиться, возвращаясь поневоле с грузом выцветшего ситца. Шар, огнями раскалённый, неизменный и унылый, под лупой обсерваторий силит вспученные жилы. Жизнь размеренно тянуча без неведенья концовки. Неизвестный, тайный случай за спиною не крадётся. Если каждый шаг измерен на устроенной дороге, не родится больше гений, гений страха и тревоги. 27. МАДОННА Ореолом светозарным окрылённая Мадонна завернула краем мантий новорожденного Бога и молчит, про всё забывши, только крепче прижимает новорожденного свыше и судьбы не принимает. 28. ФАУСТ В тёмной келье гор швейцарских, заточённый самовольно, бродит ночью доктор Фауст в бесконечных коридорах. Размышленьями томимый, Фауст мечется по келье – вслед ему кивает филин и хохочут злые ведьмы. Он срывает покрывала с костяков и статуй жутких, в мерзкой позе обнажая черепа, предплечья, руки. Он бежит, гонимый страхом непонятным, беспричинным, он не просит больше знанья и не хочет быть всесильным. Длинных окон растянулись изогнувшиеся тени. Всё слилось, перевернулось и пришло в одно движенье. Вихрем страшным завлечённый, Фауст в бездне пропадает, силой смерти побеждённый, о которой он не знает. 29. ПЕСНЬ ЗАРАТУСТРЫ Я вышел в мир под сумеречным небом пропеть вам песнь без музыки, без слов, другую песнь, не ту, которой верить вас приручил раскаявшийся Бог, не песнь любви и вымеренных истин об отвращенье к миру и к себе, не о мечте и благостном забытье, не об иной, но счастливой земле. Я буду петь, моралью не стеснённый, ни для кого и всё-таки для всех – явись ко мне совсем перерождённым, совсем живым явись сверхчеловек. 30. ЧИСЛА И ПРОСТРАНСТВА Измеримое пространство и конечное число будут вечно сочетаться в бесконечное одно. 31. ПОЭТУ Так легко проникаться божественным словом и тянуть без конца ленту чёрную строк, на коленях стоя у Содома с Гоморрой и целуя горячий песок. А попробуй остаться известным поэтом на подмостках притонов и пьяных квартир! Не встречая голодным ночей и рассветов – ты поэтом ни разу не был! Если вырвешь талант как борзая собака, если выбьешь из Музы полдюжины строк – ты уже утомлённый трудами, но радый, что ты всё-таки выдержать смог. Для поэтов судьба – опускаться всё ниже, лишь однажды случившись халифом на час, утопать с головою в болотистой жиже головою отцеженных фраз. Он не станет меняться с другими судьбою за минутный у публики жадной успех, без того поэтической жизнью довольный, наш богатый и нищий поэт. И когда голубыми займутся огнями и Содом, и Гоморра, а хоть бы весь мир, он обнимется радостно с их палачами и они побратаются с ним. 32.1-32.2. ПЕСНИ ШАМАНА Песнь первая Отец: Сын мой, окунись в эту воду. Теперь ты согласен с её холодом?.. Сын мой, протяни руки к огню. Теперь ты чувствуешь его жар?.. Посмотри, какая ночь клубится над нами! Посмотри, сколько на небе звёзд! Обрети своё мироощущение. Обрети своё мироощущение. Сын мой, не это ли твоё второе рождение?.. Сын: Отец, эта вода высыхает. Отец, огонь уже почти выгорел. И не перестанет ли эта ночь?.. И не пропадут ли эти звёзды?.. Отец, я видел их ещё вчера. Я знаю, они появятся снова. Всё это лишь повторенье. Всё это лишь повторенье. Отец, я не знаю второго рожденья… Отец: Сын мой, ты мёртв… Песнь вторая Человек бредит жизнью. Опущенный на самое её днище, в сплетениях ила и водоросли ступает он по острым камням и пробирается в холодном тумане болота, силясь высмотреть светлые и радостные тона солнца сквозь эту непроглядную болотную тьму. Обманщик и суевер! Запнувшаяся в пути лань, бредущая к смерти, он верит, что придёт не в её лоно, но к радужному своему солнцу, к своему никогда не виданному ранее солнцу. Обманщик и суевер! Человек бредит жизнью. И ему ли принять от неё смерть? 33. НАВАЖДЕНЬЕ И кровь, и пламя над холмами, и эта поступь древних ног – объятый греческими снами, я слышу архаичный слог и тайно сердцем предвкушаю как наступают времена расцвета греческой державы, Гомера вещего пора. 34. МУЗА Моя испорченная Муза опять не требует любви, не крутит винограда лозу и не лелеет красоты. Она – горбатая старуха, беззуба, гадка и нема, сидит на пне гнилого дуба и пучит глупые глаза. 35 Что люблю я, что я почитаю – всё разрушу первым января, обновлённым новый год встречая под снегами цвета серебра. 36 Я не знаю, что меня волнует. Преходящи всяки времена. Жизнь течёт, но, кажется, минует одного меня. Мне не слышны громкие фанфары мировых истории побед. Я не видел танцев и парадов много лет. Я сижу в заброшенной каморке и курю восточный фимиам. Ветер дёрнет порванные шторки, упадёт стакан. Я не знаю, что меня волнует. Преходящи всяки времена. Жизнь течёт, но, кажется, минует одного меня. 37 Когда я выпишусь, когда я испишусь, когда не станет тем для точного разбора, когда я лбом расквашенным упрусь в последнюю инстанцию живого, что мне потом оставит ваш Господь и что взамен потребует надменно?.. Когда же Он, Иегова, поймёт, что мне нужна не вера, а спасенье! 38 Пусть будут тайной прихоти сердец, чтобы никто не смел дерзнуть однажды познать их суть, чтоб никакой гордец не стал мудрейшим, бывши безобразным. Но за семью печатями храня одни тебе доступны убежденья, ищи другие тайные сердца, ищи людей, достойных отвращенья, пока, устав от непосильной лжи, не прокричишь молитвенно и нервно: «Я недостоин, Господи, войти вратами рая, глупый и надменный». И, может быть, окончится тогда твоя игра с твоею мрачной жизнью и ты войдёшь в небесные врата, и всё поймёшь и всё тогда постигнешь. 39 Я должен сохранить свободу, я должен выдержать момент, когда бездомный и убогий протянет руку взять на хлеб – и отвернуться, бросив взглядом ему презрительный укор. «Тебя ль назвать, убогий, братом? Тебя ль впустить в мой светлый дом?». 40.1-40.2 1 Мне говорят, что европеец – властитель права на земле. Ты слышал, дальний иноверец? Теперь мы в праве зла к тебе! 2 Гляди, замешкались народы, боясь ступить на шаг вперёд – им видится закат Европы, а не обещанный восход! Гляди, как каждый без зазренья уверен в совести своей! И даже мелкое сомненье не беспокоит их теперь. Они, как будто сговорившись, не могут искренно понять, как так случилось, что не выйдет Господь им слёзы утирать. Их распрекрасные устои, законы стольких лучших лет, теперь – былое и пустое, лишь тень в движении планет. Что им придумать в оправданье, что им ещё досочинить, чтоб, исковеркавшись моралью, других всецело обвинить, чтоб снова громко, но спокойно сойти со сцены в арьергард, принявши имя недостойных, и спешно двинуться назад? 41.1-41.3 В. Маяковскому 1 Мне больно, когда я пишу стихи – за себя, за мать и за весь свет. Что там у нас впереди? Простой ответ: впереди только желчь и не больше, а хочешь больше – на ниве трудись. Да, я был точно рождён ночью, да, я с рожденья не полюбил жизнь! Но надежда меня не отпускает, даже когда я не нравлюсь себе, даже когда моя мать родная теряется в уличной серой толпе. Мне, может быть, надо немного, а впрочем готов и погрызться за лишний кусок. Да, я был точно рождён ночью… Но время меня не истёрло в песок! 2 Время, не время, а жить надобно. Думать о будущем тоже полезно. А если в судьбе колдобины да впадины – то это ничего, это не повсеместно. Гражданин советский и оступясь знает, что руку ему подадут без лести, подадут из дружбы и тут же добавят, что «это ничего, это не повсеместно». И может одним жизнь бурлит невзрачно, а другие себе в ней не находят места, но знай, пролетарий всего государства, что это ничего и не повсеместно. Зубы стисни, с силой сожми кулаки, а лучше возьмись со всеми вместе и раз навсегда дружно перебори всякие «ничего и не повсеместно». 3 Жалею иногда, что я не художник и не могу представить действительность такой как есть, без разных «быть может», а только чётко, реально и истинно. Казалось бы, это так просто: взять и мазнуть пару раз с натуры! Но я бы хотел натурального роста и без цензуры. Я бы хотел, чтоб картина задвигалась, также ожила, как всё оживляется, чтобы границы искусства раздвинулись и превзошли все мои ожидания. Такою б картиной хотел любоваться я, смотря как потоки машин и прохожих текут неустанно, где мир пролетария сам на себя станет похожим. 42.1-42.2 1 Я – человечишка, я знаю себе цену. Со мной сочтётся некогда Господь за без причин загубленную веру, за похотливую и падшую любовь. Но вам ли, судьи, был отпущен жребий судить меня законами земли? Я не был лжив и не был лицемерен, я не признал за нравственность грехи. А в остальном – вы те же сластолюбцы, вас опьянила жизненная блажь. Я осуждённый вашим же распутством, я осуждён, наверное, за вас. Но мне не в тягость выйти виноватым, я посмеюсь на огненном костре. Быть может там готова мне расплата куда честней, чем кара на земле. 2 Смириться, оставить несломленным мир? Уйти, как уходят другие? Ах, Отче небесный, я всё им простил: и зло, и глумленье, и силу. Поддаться течению, выдержать строй без мысли, стремления, воли? Закрыться от мира, не ведая боль, и тем стать причиною боли? Достаточно! Слишком натянута нить. Не выдержать зла и обмана. Позволь на минуту безумье забыть – уверен, затянется рана… Извечно безмолвен и строг херувим, отвергнув страданья людские. Смириться, оставить несломленным мир! Уйти, как уходят другие! 43 Наполеон уже не важен!.. Не тот стал новый человек – масштаб войны ему ужасен и непригляден вид калек. Я знаю что мы потеряли в наполеоновских чертах, чего лишились все державы, к чему испытываем страх – мы потеряли наслажденье вершить, дерзаний не стыдясь, свои глубинные влеченья и перебаривать боязнь, боязнь остаться без опоры, нагим калекой, без причин, надеть кольчугу, вставить шпоры и понестись за край вершин свободой жадно упоиться, исчезнуть в сумрачном дыму и где-то в пропасти разбиться отяжелевшим, поутру! 44 Пейзажи должны бить силою контраста. Высеет время песочные дни. Осень за осенью мчится. Жизнь затерялась в изгибах судьбы раненой старой волчицей. Вырвусь бессильно из дьявольских лап и упаду на колени. Рай – это солнечный девственный сад нежной душистой сирени. 45 Я слово отточу – пускай порвёт мне глотку. Я недоволен тем, что жизнь на свет бедна. Отныне и навек поэтам установка: не сожалея глоток, оттачивать слова. 46 Ты убеждал учиться у природы и познавать таинственность её, лелея сад, ухаживая всходы и собирая каждое зерно. Но позабудь такую прозорливость и не гляди в губительную суть природных сил, лукавую игривость которых нам, животным, не смекнуть. Ты можешь ждать с незыблемым упрямством открытий таинств мудрому уму, но мир природы, сильный постоянством, не пресечёт заветную черту и не представит доводов рассудку, не даст нам факт, в который заключит весь жизни ход, непонятый и жуткий, как письмена в сакральный манускрипт. 47 Любить таких, как ты – фортуна, игра в рулетку. Не пойму какой из нас играет сдуру и кто поставлен на кону? Кто верит тайне красных чисел и чёрный цвет боготворит? Какой бы выигрыш не вышел, нам ставку банком не покрыть! Но крутят гибкую рулетку, расплылось в вихре колесо. Толпа застыла в исступленье. Молчанье… «Проигрыш, zero!». 48 Боже, прими покаянье, Боже, отверзни уста. Вечною силой страданья я призываю Тебя. Я призываю к распятью тысячи прожитых лет, меченных властию знанья, и разноликую Смерть. Я призываю судейство только одного Судьи, пусть сосчитает злодейства грешной Адама земли, пусть налагает проклятья и разверзает потьму – ближе нам станет распятье, дальше – влеченье к греху. Боже, всегда милосердный, Боже, спаситель людей, я ли не был Тебе верный, прахом рождённая дщерь? Я на Тебя уповаю, денно и нощно молюсь. истину, Господи, знаю, истины слепо держусь. Судного дня наступленье я ощущаю в себе. Близится миг межвременья, всадник на чёрном коне. Видятся гадкие тени, мраком объявшие мир!.. Где же хранители веры? Кто свою жизнь искупил? Вот они в рубище тряпном молча сидят на холме, мир созерцая развратный, смертно погрязший в грехе… Боже, я знаю, так будет. Боже, мне виделся сон. Господи, дай силы людям также поверить в него! 49 Не я пишу стихи – рукою моей пишут. Не я избрал стезю поэта и волхва. Мне всё равно, когда и кто меня услышит – иль мрачный властелин, иль дева у окна. Я словно бы не я, я – будто остальное, причудливая смесь всего, что есть во мне приятого в крови, невольно нажитого, и что ничем другим не может быть уже. Неужто я поэт, не будучи поэтом? Неужто мой удел – осмысленно творить куплеты и стихи, канцоны и сонеты, и Музе неземной отвержено служить? И это есть судьба, моё предназначенье, когда в груди ещё не остыл ярый жар потребовать любви и вымолить прощенья, отвергнув без того излишний божий дар? 50. ЭПИЛОГ (на «Апофеоз беспочвенности») «Сознание жизни выше жизни, знание законов счастья – выше счастья» - вот с чем бороться надо!» Достоевский, «Сон смешного человека» Мне снится демон, вышедший на волю из тьмы забвенья логова души. Он надевает белую корону и принимает в царствие миры. За ним ютятся гадостные тени, прижавшись в страхе к длинному плащу царя земли, владыке подземелий и надземных эфиров королю. В его руках две каменных скрижали. Одна из них – законы той поры, когда во всём клялися небесами, другая – той, когда искали тьмы. Он разбивает молча их об землю и топчет каждый выбитый кусок. И тени с криком мчатся в подземелье, спеша залечь на каменное дно. А он хохочет, днесь предвосхищая явленье той единственной поры, когда не будет ада или рая, не будет зла и святой доброты, а будет жизнь, разлитая над нами обильным светом солнца и луны, жизнь без границ, животная, простая, без разуменья Бога и любви. © Станислав Тарасенко, 2008 Дата публикации: 18.12.2008 16:48:16 Просмотров: 1914 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|