из орехова в моршанск

Анатолий Петухов

Форма: Рассказ
Жанр: Заметки путешественника
Объём: 29570 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Из Орехова в Моршанск.

Дорога предстояла долгой, до десяти часов пути, а если с
остановками и того больше, - лето,- природа на макушке сил:
дождей вдосталь, солнца вдосталь, а посему и трава по пояс, и
ягод полны лукошки, и если чего и не доставало, так это от
переизбытка российской бесхозяйственности. Подмосковная хвоя,
рязанская береза, тамбовская степь - зачаровывающая дорожная
эстафета,- и, чтобы не остановиться, не вдохнуть нового,
свежего воздуха, не окинуть окрестности взором при полной
тишине, такого и представить я себе не мог,- впрочем, если не
подведет допотопная авто-техника, не подведет водитель-Саша,
который не с Уралмаша, а которого попросили с прежней работы за
через мерность в употреблении спиртных напитков.
Россия вползала в рынок, - или влезала, или вплывала, или
что-то делала такое: что бы и не быстро, и вразвалочку, и что бы
с хрипотцой, и с садящими боками, и конечно же не без дури, не
без глупости - этаким увальнем, рассчитывающим на чудо. И чудо
должно придти - Господь не оставит ее в одиночестве,- но когда?
Нет, не "Что делать?"-традиционный русский вопрос, а- "Когда?"
"Когда придет чудо?"
Вчера я собирал актив нашего небольшого предприятия, в
недавнем прошлом, занимавшегося наукой, или псевдо наукой: много
лет мы исправно нагнетали в трубопроводы воздух,
регистрировали приборами его самочувствие, писали протоколы,
получали деньги, но грянула перестройка. Наша песчинка осталась
в одиночестве, то ли в наркотическом, то ли в сонном океане,
изредка порождающим цунами (местного масштаба), а именно, при
выплате налогов государству сродни дани монгольским
поработителям.
"Мы освоили новый вид продукции: станок для переработки
древесины,- говорил я, - теперь наша задача ее, эту самую
продукцию, продавать, желательно выгодно, на рынке, внутреннем,
для начала... Какие будут предложения?"
Предложений не было, но были взоры (зависимые от
приобретенного на работе интеллекта): в окно, на груды
замерзшего до неподвижности металла, в потолок, с грибковыми
цветами побежалости, вовнутрь,- дело близилось к обеду,- на
израненные в неравных восьмичасовых поединках обувки -
своеобразные и весьма объективные досье на своих хозяев.
В первом ряду, вправо от моего стола, сидел, спрятав ноги
далеко под стул, неплохой слесарь Кулыванов Геннадий Алексеич,-
сверлил меня прямолинейным вопросом: все энто хорошо начальник,
но какое сегодня число?.. Правильно, восьмое июля, а посему
г-где деньги, шоб прокормить семью?..
Конструкторы крестили руки на груди; из душной, пересыщенной
скепсисом атмосферы, готовился пойти кислотный, квашеной
капусты, дождь.
Это было вчера, а завтра, в четыре часа утра, я выезжал в
Моршанск.
Нас долго сопровождали ореховские тени - прозрачные, шустрые,
проворно матереющие под, проспавшими рассвет, уличными фонарями;
за городом ударила в нос болотная сырость; двигатель автомобиля
успокоился: заурчал ровно и сытно. Сосновый коридор раздвинулся,
макушки порозовели. Отстающие деревенские дома подслеповато
щурились, дачные поселки-резервации скорее напоминали
оригинальные бани со множеством раздевалок и одним общим
воздушным бассейном, в котором мылась почти вся Россия.
Но были и такие бетонно-кирпичные дома-домины, что хотелось
задрать голову в небо и орать по-гусиному до порыва голосовых
связок: О-ГО-ГО-ГО!!!
Мой взгляд произвольно, по невидимым ступенькам, устремлялся
в небо, где все было просто, чисто и понятно. Саше тоже, я
чувствовал, хотелось уехать в небо, но приходилось рулить в
соответствии с незыблемыми законами физики, и правилами
государственной автомобильной инспекции. Уж чего-чего а в
инспекторах в России никогда недостатка не было, а он, Саша,
накануне пропустил полтора стакана водки.
- Не понимаю, - спросил я Сашу,-это что за единица такая,
полтора, ни туда, ни сюда?
- Так кончилась вся!..
- Ты значит не один был?
- Ну Вы даете, Григорич, я чо? алкоголик што ли? один под
одеялом пить.- С довольной хрипотцой объяснял он бестолковому
руководителю.- Я што б чин чинарем, с огурчиком, с помидорчиком,
и што б баба под боком...
- С любовницей значит?
- Эт у вас, начальников, разные там любовницы,а у нас нет, у
нас по бедности, благоверные. Так оно и подешевле, и понадежней
будет...
Солнце, вылезло полным диском из макушек, упираясь прямыми
лучами в ветровое стекло; мы же настырно передвигались на
юго-восток: Саша клевал носом, с невыспанным опозданием
перемежал педалями,я частенько тыкался лбом вперед, успевая
однако подстраховываться ладонью,- думая свои невеселые думы.
Я вспомнил ненароком подслушанный разговор седобородого
старика с подвыпившим молодым напарником, чтобы не сказать
собутыльником, - не тянул старик на пьянчужку,- в холщовом
костюмчике, в застиранной до бахромы на воротнике серой
распашонке, в начищенных хромовых сапогах,- скорее походил на,
отставшего от времени, мастерового.
Сидели оба в дворовой качалке для детей, раскачивались
слегка, так, что поверхность жидкости в бутылке циклически
плавно перетекала из круга в эллипс, из круга в эллипс... После
опрокинутого в редкозубый рот стакана старик авторитетно и
звучно пронюхивался к рукавам: к левому, к тому, что без
стакана, к правому. Напарник же молча подолгу слюнявил граненое
стекло, слушал. Старик между рукавами вещал:"При царе батюшке
-копейки, при отце - Сталине - рубли, при Ельцине - тыщи!
Повесить его на ... с Горбачевым вместе!"
Разговор шел за Россию... Нет, не может русский мужик
рассуждать за себя, за жену свою, за детей своих,- нет, подавай
ему сразу за всю Рассею-матушку. "И я такой же,-рассуждал я, -
и я не исключение".
Навстречу неслись, увеличиваясь в размерах, одноногие
полномочные представители российских деревень: от
"Лебедяне","Кратово" со стрелками в двухполозные, пересыпанные
зеркальными осколками луж, лесные просеки до, видимых глазу,
хотя и затаенных в низинах, соломенных, рубероидных крыш
"Хамы","Туна". Дома под шифером, как правило, автомобиль
рассекал надвое, и гусиные подразделения тоже; корова- неряха,
возлежащая задними острыми ключицами на узкой проезжей части,
неприлично семафорила ленивой метелкой. Мой палец наезжал на
"Сасово",выделенное на карте жирными буквами.
Две мраморные колонны, сродни столпам арки победителей,
венчали въезд в авантажный город, пышно цвела японская вишня -
сакура, гремел духовой оркестр, глаза слепили американские
небоскребы,захотелось поговорить с Наполеоном.
- Саша! Стоп! Привал, пока не поздно...
- Я чо... Привал, так привал... - Саша зевнул с облегчением.
Безносый "Уазик" сразу угомонился, загнусавил, медленно
пополз мимо огромных черных луж, осаждающих кладбище
сельскохозяйственной техники, мимо редких серых лиц в серых
одеждах, мимо нищих контор с ребусами над воротами. "Пер д и
ная х изи ванная на N 21". Бывалый электрический столб без
проводов женщины взяли в кольцо - должно быть автобусная
остановка.
- Бабыньки! - Я распахнул дверцу автомобиля. - Энто Париж?!
- Париж! Париж! - Без паузы,радостно, загалдели передние
женщины, словно загодя отрепетировали ответ для вышестоящего
приезжего начальства, но без подобострастия и лести - звонко и
весело. Дальние, хотя и с опозданием, но все же внесли
некоторого разнообразия.
- Канада! Лисса-бон!
- Бе-э-р-лин! - срывающим дискантом пропищала самая тощая из
них, чем повергла Сашу в долгосрочный неописуемый восторг. "Вот
стервоза! Как пищит! А? Как пищит!"
- А как проехать до предприятия где перерабатывают древесину?
Ну, там мебельный комбинат, или там лесхоз, или что другое? - я
пытался подоходчивее состряпать свой вопрос.
Мнения разделились. В провожатые решились две самых отважных
и краснощеких.
- Туды!.. Сюды!.. Туды!.. Вот туточки!.. - хором руководили
они Сашей.
- А что госпожи, бананы у вас есть? - уж и не знаю почему, я
задал им этот вопрос. Чтобы сохранить изначально выбранный
тон?.. Но мои опасения оказались напрасными: в открытых
деревенских душах не строились редуты, не закладывались
подводные мины, не стекали с языка ядовитые капли.
- Ой! Да весь центр желтый от них, ох и дорогие зараза... А
вы московские?
- Почти... У нас дешевле, у нас водка стоит два рубля
восемьдесят семь копеек.
Первая хихикнула, с натугой сдерживая губы гармошкой, что бы
не выказывать прореженный зубным врачом желтый ряд, вторая
нахохлилась к серьезному возражению, несколько отстранилась.
- А чего Маша, все может быть, свекровь моя, тут вота с
Казахстана вернулася, так замучилась вся. Деньга их дешевле
нашей, делить надо, не то на сто, не то на тыщу, так что
по-нашему чуть не копейки. Сейчас, Маша, ничему удивляться
нельзя...
В ответ Маша покраснела, и я подумал:"Почему покраснела
Маша?" Может быть, потому что из голенищ резиновых сапог
выглядывали ее белые, аккуратные, совсем не деревенские, ножки,
а может быть потому, что у нее не было свекрови... Конечно не
было!
Когда женщины скрылись за углом, неожиданно Маша объявилась
вновь, долгим затяжным взглядом посмотрела в мою сторону, и
улыбнулась теперь открыто, но все равно с какой-то грустной
ранкой на губах. У меня защемило сердце. "Почему у меня
защемило сердце?"
Нельзя про настоящую деревенскую женщину говорить - толстая:
не бывает в деревнях, да и в городках деревенского типа жирных,
тучных, огромных баб,- нелегкий труд, не изъеденный
люмпеновскими пороками быт, исключает подобные определения, и
потому на высоком месте секретаря завода по производству
спецоборудования восседала дородная женщина - сударыня. В ее
теплом, ласковом взоре купался машинописный аппарат, редкими
щелчками отзывался на ее нежные прикосновения.
- А директора нету... А главного инженера нету... А замести-
теля директора нету... А никого нету... Хто где... Не знаю...
Может Людмила Ивановна, главный экономист?..
Конечно же Людмила Ивановна ничего не может, но какая она -
Людмила Ивановна?
А Людмила Ивановна очень даже приятная, застенчивая,
полыхающая пламенем в ответ на шутку, дама. И не дама, так мало
в ней официального, а жена, какого-нибудь крупнокалиберного, по
местным масштабам, "пулемета"... Впрочем мужики в Сасово
оказались тоже неплохими. Начальник участка офисной мебели
/ой-ой-ой! как он затруднительно представлялся из-за этой
клички обыкновенным письменным столам/ рывками вращал в
сучковатых пальцах рекламный буклет.
- В аккурат надобно бы. Знамо дело, шпон. Под низ березку
то, а тут тебе дуб, или ясень, поди разбери, береза-то...
- ???...
- Хотелось бы, но так дорого, а сами знаете, жизнь какая.
Приходите завтра, директор будет...
А Людмила Ивановна все же могла, но только не на работе,-
или на ней, но после пяти,- и не только дома. "А директор гусь!
подумал я,- и если не птица, то бык,- и спросил, глядя в
наливные глаза Людмилы Ивановны, - а директор то ваш молод?"
Людмила Ивановна во второй раз пробежалась по всему телу
пятнами, построжела.
- Это не имеет никакого значения!
Нет, нет, Людмила Ивановна, имело оно, имело, - сударыня за
пишущей машинкой была более откровенной, хотя и умудрилась не
выронить из переполненной круглолицей "авоськи" ни единого
слова.
Все въезды в провинциальные российские города средней полосы
приблизительно одинаковы: поля, поля с лиственными родинками,
стриженные поля под бокс или полу-бокс, хиппи-поля с неумытыми
космами, вызывающие в памяти умалишенные сцены в парламенте по
вопросу о земле.
Давать или не давать? Дарить или не дарить? Продавать или не
продавать? Приватизировать или не приватизировать?
Коллективизировать или ферманизировать? Кто-то сидел внутри
меня и криком взрывал изнутри: хватит сосать! хватить сосать
землю-матушку! хватит топтать в ней черного мужика! хватит!
хватит! хватит! В каждом, я убежден в этом, в каждом нормальном
человеке, пересекающем российские просторы кричит этот крик. И
надо то всего ничего: дать волю мужику! И он то не заставит
себя долго ждать, он не обманет, он отплатит сторицей.
Замелькали мраморные колонны, сакура, небоскребы - Шацк.
В деревянном срубе, влезшему на высокую бетонную тумбочку,
чтобы не промочить ноги, тоже восседала /ну что
поделать,именно-восседала, синонимов нету, а просто сидеть
русские женщины не умеют, потому что сказать: сидеть, значит
иметь ввиду прежде всего зад, а русские женщины подают себя
передом, прежде всего лицом, на худой конец, фигурой /и вслух
принимала телетайпограмму видимо из Сасово: "А директора нету,а
никого нету, хто где..."
Через форточку, из длинного деревянного строения,трещала
пилорама. Испросив разрешения, я запрыгал через переполненные
блюдца к бывшему пролетариату. Когда-то я прочитал много книг о
революции и теперь напряг голосовые связки, чтобы перекрыть
звуки работающей техники:"Братцы!.." Те, которые пилили даже не
вздрогнули,- из двух, курящих на свежей, еще "горячей", стопке
досок,более пожилой чуть вверх и в мою сторону шевельнулся
козырьком: приглашал ли он меня к диалогу? Я решил братцев
заменить на господ, сударей, мсье, сиров, или еще на
кого-нибудь, но остановился все же на товарищах.
- Скажите кто здесь главный?
- А нету... Вечером приедет пошитает...
Я деловито протянул буклет.
- А он нам и не нужен, вы специалисты, кому как не вам,
специалистам, приобретать оборудование. Видите? Маленькие
габариты, вес, не требуется фундамента, высокая точность, не то
что у этого мостодонта...- я взмахнул рукой на трясущийся
агрегат.- Ну как нравится?
- Нравится то оно нравится, а хозяина нет, как тут сказать...
- А я вам документ оставлю, а вы ему скажете, что так мол и
так, есть такая машина, и вам без нее ну ни как... - я осекся,
товарищ смотрел на буклет подсунутый ему вверх ногами.
"Все ясно!" Мне и в самом деле все было ясно.
- В машине есть пузырь, настоящей столичной...
- Не, не надо,- в разговор наконец-то встрял совсем
безучастный, - мы на работе.
- А я что, - сказал я, - я понимаю, я так, может, думаю,
знают люди где такой станок нужен, грех не отблагодарить.
Который в кепке, хотя и другой был в такой же, на время
выключил меня из разговора.
- Мож в пэмэка?
- Мож и в пэмэка, у Степаныча.
- Они пиляют.
- Они пиляют, дома строют...
- А больше негде.
- Мы да оне, мож, где и в домах нужно, да мы не знаем.
- Резон мож где и есть, да как узнаешь...
- Строют то конечно строют...
Разговор обещал затянуться надолго.
- А мож так,-это я уже без спроса пролезал между largo и
adagio,-сядем в машину и в пэмэка, а я уж в долгу не останусь,
а?
- Ежай! - сказал один другому.
- Ежай ты, - засомневался тот.
- Не-э, ты... ты там работал, ты и ежай.
И поехали.
Но вначале сир в кепке дал
напрямки такого allegro, что мне с моим животиком пришлось
туго; он проворно вскочил в автомобиль и уже оттуда с мудрой
лукавинкой в глазах наблюдал за моим аллюром.
На территории Степаныча резво бегал между строениями,
разбитыми автомашинами, между огромными кучами то ли
нетрадиционного строительного материала, то ли мусора, наконец
вернулся, ведя под руку молодого человека, с вылезшей из брюк
рубахой.
- Начальника нету, мож, механика?..
Механик чересчур внимательно вникал в мои комментарии к
буклету, вопросы задавал молча, указательным пальцем, одобрение
выражал распахнутой пятерней, поднимая ее все выше и выше.
Когда я закончил, извинился.
- У м-меня с-сегодня день рождения, с-сами понимаете, а
С-степаныч меня уважает, раз м-мне понравилось, купим, я ему
все представлю в лучшем с-свете.
Честно отработанный пластмассовый стакан провожатый опустил в
себя одним лифтовым движением острого кадыка, выбрал из пакета
самую маленькую помидорку, от другой закуски отказался.
Думаю, что ни одна лужа, пусть даже самых немыслимых
размеров, не могла бы остановить напористую поступь его
кирзовых сапог.
И снова степь, степь.
Саша, чтобы не уснуть, проявил инициативу: "подцепил
маркизу". Во первых словах своего небольшого разговора она
поспешила сообщить нам, что сама москвичка, что везла полну
сумку белой краски для дачи, которую завещала им мать мужа.
Капризная "маркизная" была то ли в слаксах, то ли в памперсах,
то ли в обыкновенных, блестящих, спортивного покроя, брюках. А
я пытался вспомнить одежду сасовской Людмилы Ивановны, и не
мог: мое воображение одевало ее в нежное, сиреневое платье,
состоящее из мелких квадратиков, под которыми, если
приглядеться, угадывалась гладкая кожа, черный рельеф
бюстгальтера, исчезающая в нем золотая ниточка с крестиком.
Мое воображение одевало ее в платье принадлежащее совсем
другой женщине...
"Маркиза стучала" лишним клапаном, но Саша был доволен,
высаживал ее с нескрываемым сожалением, что-то долго записывал
и исправлял карандашом в промасленной книжке, и еще долго и
глупо улыбался.
- Насилуешь? - спросил я.
- Чево? - обрадовался он моей догадке,- сама даст!
- А как же та, которая пищала?
- А-а! Вот стервоза! - на минуту задумался, - та для
гражданской обороны.
- А благоверная?
Ответил не сразу, да и не ответил вовсе, а так, выдохнул
сакраментально:"Благоверная и есть благоверная..."
Ну вот, наконец, и Моршанск.
Низкорослый, даже приплюснутый каталкой городок, словно
пирог, испеченный... вернее недопеченный, в том смысле, что
румяность его еще впереди и наверное обязательна, а пока в
наличии просыпи муки, наросты заветренного теста, не до конца
исчезнувшие прикосновения пальцев. В центре "варенье", конечно,
коммерческое.
Поперек нашего пути пролегла железная дорога, прыжок через
которую оказался не под силу даже нашему "козлу", и переезда не
просматривалось, и до упора в бетонную стену вправо, и до
пыльной занавески влево. Пеший Моршанский люд пересекал ее
спокойно и неторопливо, без использования набора мер
предосторожности,- значит в ней не было нужды вовсе,- но она
была,- как аппендицит в человеческом теле, вроде бы и не нужен,
но обязательно есть, или был... Саша ушел брать "языка", я
уставился в окошко.
Два мужичка в замедленном темпе подтягивали коленные шарниры
кверху,- затем опускали,- снова подтягивали, опускали,- словно
приводили в движение свои кривошипо-шатунные механизмы два
стареньких паровозика, но передвигались они в общем
человеческом потоке - перпендикулярно рельсам. Один из них был
в уже знакомой шацкой кепке, другой, который постарше, в
"U.S.A." с огромным козырьком. Оба несли на плечах по длинному,
выбеленному, деревянному брусу. Остановились неподалеку от
"Уазика",положили брусья на землю: параллельно, в двух метрах
друг от друга,одними концами в сторону железной дороги,
другими, уперлись в край автомобильной трассы.
"Будут рисовать пешеходную "зебру",- решил я.
"Американец" выудил из кармана пиджака спичечный коробок,
зашагал им по брусу, ведя губами арифметический счет. Другой,
передвинув кепку на самые глаза, чесал затылок, внимательно
прислушивался. Закончив путешествие, "американец" поднялся с
коленей, и тоже принялся за свой затылок: решалась непростая
задача... Но какая? Мужички двинулись в обратном направлении.
"Пошли за краской, кистями..." - решил я.
Все-таки прошло не мало времени, прежде чем они объявились
вновь, держась с двух противоположных сторон за большой
фанерный лист. Его положили рядом с брусьями, и "американец"
снова зашагал спичечным коробком по периметру,- потом обсуждали
что-то, обстоятельно...
"Наверное,-я осторожно выдвигал версию,-на обратной стороне
листа нарисован знак, предупреждающий водителей о ремонте
дороги, и они, теперь уж точно, двинутся за ведрами с
краской... или ведром..."
Я не ошибся, я только не мог найти объяснения спичечным
коробкам,и я ошибся: они вернулись с одной лопатой на двоих.
"Подпирать лист!"-с опаской предположил я, но отправлять их
мысленно еще раз за краской больше не решался. И правильно
делал. После совещания они подтащили брусья к лежащим рядом
бетонным блокам, уложили их гипотенузой, по ней потащили наверх
лист... Брусья тоже заскользили по блокам вперед, образовался
рычаг, верхний конец которого вместе с листом перевесил нижний.
Вся конструкция вместе с мужичками пришла в сумбурное движение.
"Американец" оказался лежащим на земле, укрытый фанерным
одеялом. На одеяле кричали красные буквы: " Покупайте яйца
Моршанской птицефабрики! Яйца - вкусный и питательный продукт!"
Но мне, почему-то, совсем было не смешно.
Вторым читателем рекламного плаката оказался Саша.
- Ты почему так долго? - спросил я его.
- А вы бы сами попробовали с ними поговорить...
А я бы... А я бы,- если бы, вдруг стал президентом
страны,-то не вдруг, а в совершенно трезвом состоянии, назначил
бы столицей государства - Моршанск! И думаю, что это было бы не
самым плохим моим решением!
На пяти предприятиях, входивших в стратегическую программу
моих посещений, руководителей, до третьего колена, на месте не
обнаружилось: теория вероятности перед пятницей оказалась
бессильной. Сасово-Шацкие сударыни и в Моршанске давали
односложные ответы. В проходной камвольной фабрики я наугад
набрал телефон лесничества, и в первый раз напал на мужской
руководящий голос, проложивший нам курс в обратную сторону на
сорок километров, часть пути по которому состояла из "все время
направо", а "а потом все время налево".
Отскакав, отпрыгав, отжужжав положенное "Уазик", наконец,
взобрался /а надо бы сказать - взлетел/ на лысину горы.
Моему, комариному, взгляду открылся очаровательный вид:
оказывается мы продирались через дубовую окладистую бороду,
через ивовые усы, пересекали белозубую речку, карабкались по
слезной дорожке, между, искусственным, желтым носом и,
спрятанным в мелких кустарниковых ресничках, глазом.
Хорошо! и плохо, одновременно. От лесничего
/лучше-лесничева!/ мне, на долгую память, достался только тот
телефонный голос,- но бабулька в окошке сжалилась.
- Мож арен-н-натора, тьфу! - бабулька брала крепость присту-
пом, - а-а-р-л...
Я подсобил.
- Арендатора!
Но она пошла в обход.
- Купца нашего возьмешь?
- А есть за что? - видимо я выступал достоверно, так как она
сразу спохватилась /лучше-спохватилася/.
- Хороший человек! От зари до зари! На своем горбу!..
Я догадался.
- Сынком будет?
- Зятек, зятек - хороший человек... - ответствовала она.
С крылечка, из пятидесятых годов последнего столетия,
спустился на меня зять в черных шароварах на трех резиночках, в
белой, с коротким воротничком, тенниске, в галошах на босу
ногу. С лицом тонким, нервным, но с руками неожиданно крупными,
работящими. Он был проинформирован /поэтому рейтинг
лесничего-невидимки в моих глазах несколько повысился/, - не
достигнув последней ступеньки громко брал быка за рога.
- У кого содрали?
- ???
- У американцев, али немцев?
Да, мы практически скопировали конструкцию канадского
станка, ежедневно говорили об этом в своем кругу, но, чтобы
здесь, запросто, в Тамбовской губернии, услышать столь суровое,
пусть и справедливое, обвинение... Стало обидно за державу.
- Мы тут заехали поужинать, решили пригласить вас, не
откажете ли в любезности составить нам компанию,-вероятно тон у
меня был соответствующим, рассчитывающим совсем на другую
реакцию, и конечно же не на "отчего же-с". Но...
- Можно на бережку. Места у нас хорошие, охотничьи, рыбац-
кие.-Представился.-Петр Петрович, так сказать местный предприни-
матель, закрытого типа. А вы?
- Мы тоже закрытого...
Он шел впереди, размахивал руками, я чуть сзади, Саша, не
включая двигатель, за нами - спускались к берегу речки.
- Так у кого содрали то?
- У Канадцев.
- А-а... - разочарованно протянул он, - у немцев лучше,
производительность выше.
Я поравнялся с ним, протянул буклет.
- Не надо я и так знаю. Стоит скоко?
- Семнадцать!
- Ценой значит берете! У них, на наши, шестьдесят!
- У нас и качество...
- С гарантией? Скоко?
- Два года.
- Я беру! По бедности... Немецкую не вытянуть! Но оплату в
два этапа...
Закрытый Петр Петрович исправно открывал рот,- Саша не успе-
вал нарезать бутерброды; я знал, что договор купли-продажи
сотканный из свежего речного ветерка, нежных, туманных перьев
над водой, голубого голоса, смазанного гусиным болгарским
паштетом, бесследно испарится с первыми утренними лучами, или
ранее превратится в невидимую, безымянную звездочку на лунном
небе. И я беззвучно вел совсем другой диалог с уважаемым
Петровичем. "А скажите-ка, уважаемый Петр Петрович, нет-с, вы
уж извольте не обижаться, как вам на ваш просвещенный взгляд,
эта дама-с, из японского города Сасово. Как не знаете?.. Да не
может такого быть-с. Да вся Япония-с только и говорит об этой
красавице. Ну-с бедра, талия, и выше, и так сказать ниже, ну
все самым лучшим образом - с. Припоминаете... Ну вот - с, по
другому и быть не могло -с".
- У нас в Тимирязевке...
"Ах оставьте вы, Петр Петрович, в покое свою Тимирязевку, ну
будьте откровенны, ну как она вам-с, давно приглянулась,или вы,
эдакий шалун-с, можете с нами большим поделиться-с, а? Ну не
жеманьтесь - с, ну мы гарантируем вам, Петр Петрович, полную
так сказать тайну исповедания".
Диалог прервал Саша, которому еще рулить и рулить.
Петр Петрович поднялся с коленей, воздел руки к небу,
приклеил живот к позвоночнику, потянулся по-утреннему, словно
на небе алел не закат, а утренняя зорька.
- Завтра здесь кого-нибудь прибьют!
Надо бы в этом месте проявить побольше интереса, но нам с
Сашей предстоял долгий путь назад, да еще надобно бы пожать
друг другу руки и поклясться в верности, рожденным на берегу
блудивым словам. Петр Петрович отнес необъяснимое невнимание на
плохую слышимость в воздухе, в котором пела серая птичка с
длинным черным клювиком и очень тонкими ножками, - природа не
прослушала курса по сопротивлению материалов, и потому не
использовала в своей конструкции надежных, как у
деревообрабатывающего станка, швеллеров или двутавров. Петр
Петрович же, повторно, сокрушился громко, с глубоким вздохом.
- Завтра здесь кого-нибудь прибьют!..
" А мож, купите, Петр Петрович, станок то а? - Я мысленно
опустился перед ними на колени. - Детишки то моих архаровцев сыру
просят, кока-колы".
А вслух выдул губы в подкову рогами к низу.
- И часто у вас, Петр Петрович, кого-нибудь прибивают?
- А как охотничий сезон открывают, так и прибивают! Раньше
обкомовские, горкомовские, а щас из администрации, или милиции.
- Такая частая смена руководства?..
- Та не-е! Не их же прибивают, а оне...
Из его рассказа выходило, что все влюбленные из окрестных
деревень принимают облик рогатых лосей, и туманными утрами
прячутся в кустах, перелесках, за болотными кочками, и только
через несколько дней их находят с простреленными сердцами, или
не находят вовсе. Официальные круги валят все на самоубийства,
следователи идут на повышение, а народ боится и молча совершает
очередное жертвоприношение.
Саша долго "тащится" от рассказа Петра Петровича, рвет
сцепление: и поэтому, и еще потому, что устал; вокруг ночь,
впереди захапистый туман, уступающий взгляду только краешек
дороги,- мои опасения не в счет, - руководит автомобилем Саша,
и в нем авторитет он...
В Орехове - утро солнечное, чистое, умытое. Цветной народ
везет, катит, несет, тащит ящики, коробки, сумки, тюки, баулы -
мы огибаем городской рынок, останавливаемся у светофора. На
тротуаре, на корточках, сидят две девчушки лет восьми - десяти.
В руках одной толстая пачка - мелких денег, у другой -
привороженные к ним круглые глаза. Они раскачиваются на
неподвижном лице в одной плоскости, в такт движениям грязной
ладошки.
А что же я?.. А я хочу спать!..

© Анатолий Петухов, 2008
Дата публикации: 22.12.2008 10:34:13
Просмотров: 2862

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.