На распутье. часть вторая. гл. 3-4

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 87649 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

- Пустое, доченька! Ни к чему! - Александра подняла Ксению и утерла влагу с ее лица. - Совет тебе дать не в моих силах. Делай, как сердечко велит... Чай, не свободно оно, коль так маешься?
- Не знаю, матушка! Князь Алексей вроде как нравиться мне! Когда он рядышком, - ну есть и есть, а как нет, - скучать начинаю. Да так скучаю, что места себе не нахожу! Его как-то долго не было, за женихом моим ездил, так я измучилась прямо вся. А любовь или нет, у меня к князю, - не ведаю, матушка!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЖЕНИХИ И НЕВЕСТЫ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Освобожденные по указу нового государя узники высыпали из темницы на тюремный двор. Оборванные, грязные люди подставляли лица солнечному свету, не веря, что они на свободе. Понемногу радость в их сердцах улеглась, и колодники стали расходиться по улицам Москвы.
Двое из отпущенных людей подошли к Никитским воротам и встали, раздумывая, куда идти дальше.
- Степан, куда податься решил?
- К Ярославлю... Дело одно у меня там есть... Туда и пойду.
- Может, со мной? К Астрахани подадимся, вниз по Волге-матушке. Ведь три года вместе.
- Нет, Хлопка. Здесь наши пути расходятся. На слободе - не в тюрьме, дорог много.
- Ну, смотри, Степан. Помни, ты мне, как брат. Не останови ты тогда руку Пасечника, не гулять бы мне по белу свету. Такое не забывают.
- Я думаю, ты также поступил бы, - ответил Степан.
- Спорить не буду. Но ведь, что сделано, то сделано, а чего нет, - того нет!
Они обнялись и разошлись. Степан быстрым, привычным шагом, отправился на ярославскую дорогу.
Много лет прошло, как он потерял на базаре Силантия. Тогда ему удалось скрыться от дозора стрельцов и убежать. Прождав старика в условленном месте трое суток, Степан понял, что тот уже давно подвешен на дыбу, и ждать Силантия более, нет никакого смысла. Отыскав в торбе последнюю полушку, Степан выпил за упокой души раба божьего Силантия и отправился пытать счастье один.
Бродя по дорогам необъятной Руси, он повстречал ватагу скоморохов, стал ходить с ними, участвовать в представлениях по городам и весям. Скоморохов сильно не жаловали, считая их неугодными господу. Любимые народом, они получали нагоняй от духовенства, и фанатично верующей знати. Через четыре года ватага рассыпалась, и парню пришлось вспомнить старое ремесло.
Вернувшись в Москву, Степан стал ходить по тесным рыночным площадям и срезать кошели. Удача изменила ему, и он попал в Разбойный приказ. Был брошен в темницу и забыт.
Человек по натуре удивителен. Он умудряется не только существовать, но и жить там, где по законам природы жить нельзя. Степан это понял, оказавшись в гадюшнике, под названием «тюрьма».
Здесь парень нашел новых друзей. Один из них был Хлопка. Кто он, откуда и почему сидит в темнице, - никто не знал. Даже имя его было неизвестно. Звали просто Хлопка. Говорили, что он из боевых холопов князя Татева, но точно не ведали. После того, как Степан подсобил Хлопка справится с кривым Пасечником, выбив из руки рыжего детины нож, они подружились и помогали друг другу выжить в тюремном аду.
Долгими ночами, Степан мечтал о том, как выйдет на свободу и отправится к заветному схрону в Ярославле. Когда был мальцом, - робел раскопать, после, Степана закрыли в темницу. Клад манил к себе, надо было выжить и дождаться удобного случая, чтобы взять его.
Весть о том, что новый государь Борис Федорович, взойдя на престол, выпускает узников, птицей облетела темницу. У людей, уже давно похоронивших себя в каменном мешке, появилась надежда выйти на волю. Осенью она оправдалась….
Дойдя пешком до города, Степан отыскал деревянный мосток, под которым когда-то прятался, и лихорадочно стал рыть землю, не заботясь о ногтях. Почва под мостом была мягкая, как много лет назад.
- Парень потерял чего? - услышал он.
Волнение Степана было так велико, что он забыл про осторожность и не заметил за собой слежки. Подняв голову, он увидел четверых, - стоявших по ту сторону моста. Наметанным взглядом Степан определил - из лихих людей. Один из них, в грязном стрелецком кафтане, по-видимому, его и спросил.
Степан выпрямился и отдернул зипун, убедился, что кистень на месте.
- Может, и потерял! Тебе-то что? Иди, куда шел.
- Дело в том, - продолжил человек в стрелецком кафтане, - земля это наша! И что в ней лежит, принадлежит тоже нам.
- Не Ивана ли Серьги сотоварищи будете?
- Э, хватил!!! Иван, почитай семь лет, как сгинул! А ты его, откуда знаешь?
Степан оставил вопрос без ответа. Приглядевшись к собеседнику, он проговорил:
- Васька Хитрой? Гляжу, нынче ты тут за главного.
- Кому Васька, а кому Василий Пантелеймонович! А ты не Силантия дружок?! Степкой кличут...
- Ранее Степкой звали... теперь же Скоморохом величают!
- Скоморохом? Кто же тебя так окрестил? За какие дела?
- Пришлось мне по городам с ряжеными походить, отсюда и прозвище.
- Ни те ли денежки ищешь, что в доме у купца добывали? Помнится, ты нам говорил: «Нечего не удалось взять», пустой наутро пришел.
Хитрой подошел ближе и внимательно осмотрел землю под мостиком. Степан уже выкопал ямку, и из нее виднелся кожаный угол кошеля. Нагнувшись, Васька потянул за него и вытащил кошель на свет.
- Оставь, Васька! Не ты положил, не тебе брать! Вы тогда бросили меня, и права на деньгу не имеете.
- Кто тебя спрашивает! Быдло сермяжное! Может ребятушек моих позвать? Поучить уму-разуму.
Хитрой стал совать кошель за пазуху, но Степан не дал, схватил руку, сдавил железными пальцами и резко повернул назад. Раздался хруст сломанной кости. От боли Василий выронил добычу и согнулся. Ударом ноги в живот Степан откинул его в сторону. Ватажнику, что бросился на помощь атаману, он раскроил кистенем череп.
- Кому служите, ребятушки? - обратился Степан к двум оставшимся. - Слыхал я, что Хитрой вместе с Иваном на Москве у ката в гостях был. Мне старый Фрол рассказывал, дьяк их вместе с Митькой Жердяем забрал. Почему Ивана нет, Жердяя тоже? А этот здесь гуляет, да еще у вас атаман! Васька, ответь перед людьми!
Хитрой, держась за сломанную руку здоровой, выпрямился и закричал:
- Кого вы слушаете! Он же нас на долю обжал! Вон наши деньги лежат! Да еще понос на меня решил навести. Бейте паршивца!
Смерть товарища охладила разбойничий пыл, и они решили не торопится. Последнее время атаман ватаге не нравился. Думали, что надо его менять. Представился удобный случай.
- Правда, Василий, - ответил один из них. - Ведь ты тогда в стрелецком кафтане приехал. Он и сейчас на тебе. Да еще и при коне. Нам сказал: «Ивана с Жердяем повязали», а сам ушел, еще и пищальника прихватил, от него, дескать, одежонка. Не сходится, тут разобраться надобно.
- Ты чего, Пахом! Веришь первому-встречному, а не ватажному атаману?.. Ну, тогда я сам с ним расправлюсь.
Василий выхватил из-за пояса нож и пошел на Степана. Увернувшись от удара, Скоморох саданул его кистенем в висок. Хитрой рухнул под ноги.
Подобрав с земли кошель, Степан бросил его Пахому.
- Это на помин души Ивана. Меня пригласите?
- Ну что ж пойдем, Скоморох! Познакомлю тебя с остальными ватажниками. Парень ты, видать, не промах, нам таковые нужны.
Исход дела понравился Пахому, он любил Ивана и помнил, как и многие, с которыми знался Серьга. Обняв Степана, он повел его в сторону городского рынка. В кабак, где семь лет назад тот познакомился с Иваном. На вопрос товарища: «Что делать с мертвыми?», ответил:
- Осипа заберем, зазря пострадал, а Васька пусть валяется, если и вправду предал Ивана?! - увидев утвердительный кивок Степана, добавил, - собаке - собачья смерть...
На следующий день вся ватага собралась в доме на окраине города: решать, кому быть новым атаманам. В один голос провозгласили Пахома, но он отказался.
- Нет, братцы! Не быть мне головой. Здесь ум нужен и сила. Силушки у меня - хоть отбавляй, а вот ума, - у другой бабы больше будет. Не справлюсь я! Мой совет - Скомороха над собой поставить. Парень он умный. Как Ваську раскусил, семь лет под гнидой ходили. И в деле я его видел… Хорош! Мы опомнится, не успели, как Скоморох Осипу черепушку снес. А каким Осип был, царство ему небесное, - ватажник перекрестился, - не мне вам рассказывать.
Пахом поднял Степана и представил ватаге. На его предложение посыпались вопросы:
- Да мы его толком и не ведаем!
- Кто таков, откуда? Чем раньше жил?
- Может, еще хуже Васьки окажется!
- Атаман, конечно - не жена, но знать о нем надобно.
- Больно молод еще!
Степан поднял руку и остановил крики ватажников.
- Чего раскудахтались, как куры? Что молод я, - то верно! Но верно также, что с малых лет при лихом деле. Силантий многому меня научил. Пришлось мне и в темнице побывать. Если бы не щедрость государя, что на трон взошел, не сидел бы с вами. Повидал я в жизни поболее старика, что ворчит да на печи лежит! Хвастать не буду, только не сыскать вам атамана удачней. Пахом правду говорит. А не примите, - не велика потеря! Вниз по Волге подамся.
- А на долю обжимать ватажников не будешь? Без дела скучать не дашь? - не унимался Селиван, соратник Пахома.
- Скучать не придется! Обещаю. И доля моя будет, как у всех... Ну, так что? Берете в атаманы?
Пахом вынул из-за пазухи кошель купца и бросил на круг.
- Это на помин души Ивана и нам, ребятушки!
Увесистый кожаный мешочек с ефимками развеял сомнения ватажников. Высыпав их из него, они разделили монеты на три части. Одну - церкви, другую по себе разобрали, а третью - атаману, - на нужды ватаги. Пахом собрал монеты в горсть и подал Степану.
- Бери, Скоморох, казна теперь у тебя будет. Вверяем ее тебе вместе с душами нашими, - куда поведешь, туда и пойдем. Если умереть судьба, - так вместе, удача, опять же общая!
С этого дня богатый люд Ярославля потерял покой. Для амбаров и складов, купцам пришлось нанимать дополнительную охрану. Жалобы на разбой, чинимый ватагой, посыпались князю-воеводе. Принятые им меры вытеснили разбойников из города, и они стали промышлять на дорогах.
Слава об удачном атамане Скоморохе разошлась по всей округе. К нему потянулись мужики, сбежавшие от хозяев. Ватага Степана разрослась и стала нападать на обозы. Слухи о ней докатились до самой Москвы...

2

Никита вышел из Разрядного приказа, сел на коня и отправился на постоялый двор, где его ожидал князь Алексей.
Уже больше года он находился на царевой службе стряпчим, выполняя мелкие поручения и неся караульную службу. С детства, зная князя, в Москве он сжился с ним еще больше. Делясь радостью и печалью, они стали ближними, закадычными друзьями.
Заехав во двор, Никита привязал лошадь к коновязи и зашел в дом. Копытин встретил его с распростертыми объятьями. На столе стояло вино. Приличных размеров гусь парил на блюде, издавая аппетитный запах.
- Заждался я тебя, Никита! Второй раз птицу подают, вино совсем выдохлось! Садись, рассказывай, как дело было?
Зотов сбросил с себя однорядку и сел за стол. Разломив гуся, он с удовольствием стал его поедать. Удивленный молчанием друга, Алексей налил вина в стаканец и поставил рядом. Никита взял, отхлебнул и принялся есть дальше. Не выдержав, князь отодвинул от него блюдо.
- Ну, ты хам, Никита! Я здесь сижу, слюну глотаю. Жду его, как явление господа нашего, Иисуса Христа. А он явился, сел и моего гуся лопает... Притом, молча!
- Что говорить, Алексей Семенович? Как сказано, так и сделано. Надо в путь собираться. Завтра отъезжаем, - деловито ответил Никита, потянув блюдо к себе.
- Вот так просто! Без сучка и задоринки? - не отпускал гуся Алексей.
- Наперва, как водиться, расспросили, - что да как. А потом говорят: не желаете ли, сударь, Никита Егорыч, во встрече королевича Густава поучаствовать? Я им: почту за честь, сопровождать сего сына государя свейского! Давно мечтал!
- Брось дурака валять, Никита, говори серьезно! - оборвал его князь.
- Если серьезно, - приписан к боярину Федору Ивановичу Хворостинину, определен в состав посольства, для встречи шведского королевича Густава и сопровождения его в Москву. Приказано оберегать сию персону в дороге от всяких случайностей. Вместе поедем Алексей!
Зотов вырвал из рук князя гуся и стал есть дальше. Алексей сел рядом, отобрал у Никиты гусиную лапку, которую он хотел запихнуть в рот, и выпил его вино.
- Не зря я вчера к дядьке Афоне заходил! Он и взаправду многое может!
- То меня сегодня, как только пришел на крыльцо, в Разрядный приказ потащили! Не пойму я, Алешка, зачем тебе сие надо? Сам напросился и меня втянул. Эх, не повезло нам с тобой! Ратного дела нет, занимаемся ерундой. Того сопроводи, этого привези! На душе тошно! Отец в мои годы в Ливонской войне бился. Вот где потеха! А тут - езжай, шаркайся перед шведом.
- Была бы моя воля, Никита, затеял бы войну со свеями, королевича лично вот этой рукой, - Алексей показал кулак, такой же большой, как у отца, - словно муху прибил бы.
- Алексей Семенович, светлый князь! Нельзя вам ехать! С такими желаниями в крамольники угодить можно. Долго ли? Пара ушей да лист бумаги в нашем государстве всегда найдутся. Видано ли дело - королевич свататься едет. Жених, стало быть, Ксении Борисовны, а ты его ручкой, да еще какой!
Никита с трудом проглотил кусок птицы и запил вином. Осторожно беря бутылку красного фряжского и наливая себе еще, он улыбнулся другу.
- Потому и хочется, что жених! - задумчиво произнес князь. - Сразиться бы с ним в честном бою! Я как узнал, сам не свой стал. Говорила мне Любава, что суждено мне царевну полюбить, да я не поверил. Царица Ирина Федоровна тогда бездетна была, все больше как-то на сказку похожи, слова ее казались. А тут - новый государь! Когда на верность династии присягали, подошел я к Ксении, предо мной Любава и встала, свои слова повторяя.
- Любава? - спросил Никита, подливая вина Алексею. - Что-то не слышал я, о такой девушке!
Любопытный с детства, он любил допытывать хмельного Алексея. Выведывать у него всякие тайны, особенно по женской части. По мнению Зотова, при красоте князя, у него должно быть много таких тайн.
- Не девица она! Баба. Откуда ее знаю, не важно.
Поняв что, проболтался, князь замолчал, нахмурив брови. Никита, хоть и был младше, но умен и изворотлив, а главное - на язык остер, что пока никак не получалось у Алексея. Поэтому князь упросил его ехать с ним, вдвоем они составляли единое грозное целое.
Видя обиду друга, Никита поспешил исправить свою оплошность, переведя вопрос в шутку.
- Светлый князь, я думал ты службу несешь, а ты боярских жен навещаешь, чтобы как лошадки в стойле, не застаивались.
- Никого я не навещаю! Все о ней думаю, о Ксении. Глаза закрою - ее вижу.
- Откроешь - тоже. Ведь ты в рындах у нее. Поди, каждый день видитесь. А, может, не только день?
- Еще одно слово - и я размозжу тебе голову! Сделал бы раньше, да Елена Богуславна просила присмотреть за тобой. Но терпение мое не без краю... Смотри, Никита!
- Ладно, Алексей, не держи обиду. Ну поедем! Ну встретим Густава!.. А далее-то что?
- Не знаю, Никита. Там видно будет.
- Как батюшка твой? Что со Смоленска пишет? - перешел на другую тему Зотов.
- Пишет крепость, вельми сильная получилась. Хороший заслон от ляхов поставлен. Готова почти. В следующем году батюшка домой обещался.
- А мой, как с Новгорода приехал, - более никуда. Поклонился Борису Федоровичу, челобитную подал: мол, старый стал, хвороба одолела. Государь его отпустил. Теперь хозяйством занимается. Матушка Елена от радости места себе не находит, все пирогами батюшку потчует.
- Теперь наш черед стоять за землю Русскую! - Алексей поднял кубок. - Выпьем, Никита, чтобы она жила и процветала в веках вечных. Во славу нам, назло врагам!
Они ударились кубками и опорожнили их до дна. Доев гуся, попрощались. Алексей отправился в Кремль. Определенный в статус жильцов государевых, он жил в одном из домов, принадлежавших царской семье.
Войдя во двор, князь увидел Анюту, - доверенное лицо Ксении. Лишь ей одной она доверяла девичьи, - самые сокровенные тайны.
- Где тебя носит? Бес голубоглазый! Обыскалась уже! Ксения Борисовна велела придти! Ждет... Пошли быстрее!
Анюта схватила князя за руку и повела одной ей ведомой дорогой, петляя между домами, обходя стороной стрелецкую караульную стражу. После непродолжительного плутания по лабиринту царского дворца Алексей, ведомый Анютой, вошел в маленькую, чисто убранную светлицу.
Ксения сидела и читала книжку. Услышав шаги, она отложила святое писание на стол и подняла взор.
- Вот привела, как велели. Мне уйти? - озорно улыбаясь, спросила княжну Анюта.
- Нет, останься! - лицо Ксении залила краска. То было видно даже при малых свечах в комнате. - От тебя у меня секретов нет. Я просто спрошу кое о чем князя, и отведи его обратно.
Анюта поклонилась и отошла, чтобы не мешать.
- Это правда, князь, что батюшка мой задумал сватать меня? - спросила княжна Алексея. От волнения ее голос сорвался, и последнее слово было произнесено одними губами.
- Правда, Ксения Борисовна! Неужели вам сие неизвестно? Разве Борис Федорович не известил вас об том?
- К сожалению, нет. Пока мы, о моем замужестве, с батюшкой не говорили. За кого меня сватают, тебе тоже ведомо?
- За королевича Густава, - сына короля свейского Эрика. Бывшего короля.
- Молод ли, сей Густав, или стар? Прости, что спрос чиню, но спросить более некого. Батюшка, видно, наказал молчать. Не говорить мне об этом до поры до времени... Если и ты не желаешь, тогда ступай! Анюта, проводи, - резко закончила Ксения, видя, что Алексей молчит.
- Молод аль нет - то мне неведомо, - поспешил ответить князь. - Батюшка ваш посылает князя Хворостинина встречать сего принца, со многими людьми. Уберечь его от беды всякой. Еду и я, по велению государя, сопровождать Густава почетным караулом до Москвы. Завтра утром выезжаем. Более не ведаю, княжна.
- Уже завтра! - глаза Ксении погрустнели, и она отвернулась, чтобы скрыть печаль. - И что же, - поедете!?
От ее вида и тихих, печальных слов у Алексея перевернулось сердце. Ему захотелось броситься к Ксении и закричать, прижимая ее к груди: «Никому на свете тебя не отдам! Только вели, милая, - не жить сему королевичу».
Но князь подавил порыв желаний и спокойно ответил:
- Поеду, Ксения Борисовна. Я присягал государю на верность и мой долг исполнять царскую волю.
- Мне вы тоже присягали... Помните? Клялись служить верой и правдой.
- Каждое слово, сказанное перед вами, помню! С радостью исполню, Ксения Борисовна, любое ваше порученье. Приказывайте! Нет такого дела, в котором я бы вам отказал.
Князь поклонился Ксении. Княжна подошла ближе, совсем близко. На Алексея повеяло благовониями, исходящими от тела девушки. Она была так близка, что он ощутил ее легкое дыхание. Райские птицы запели в душе князя.
- Даже если я велю убить Густава свейского?
- Одно ваше слово - и он не приедет в Москву.
Звонкий девичий смех залил комнату. Алексею показалось, что стало даже светлее.
- Что вы, князь, разве так можно! Смерть королевича мне ни к чему. Прошу вас только понаблюдать в дороге, нет ли в нем изъяна. Ну, там, - чересчур обжорлив, или вина пьет много. Хотя вряд ли это остановит батюшку. В общем, надо найти что-то серьезное, что изменит решение царя.
- Попробую, Ксения Борисовна. У самого, мысли были...
- Какие мысли? - Ксения заглянула ему в глаза. - Князь Алексей, очи у вас прямо, как небо весной, - светлые и синие. Это у вас от матушки, или батюшка одарил?
- От бабушки. Первая красавица в Ярославле была, - удивленный таким вопросом, ответил Копытин.
- Для девицы красивые глаза - счастье великое! А парню вроде и ни к чему? Так, - украшение, безделица.
Княжна резко повернулась спиной, задев его толстой косой, и пошла к столу.
- Так какие же мысли вас, князь, посещали?
- Карие глаза - тоже красиво! - задумчиво ответил Алексей, потом опомнился и продолжил. - Никаких мыслей не было просто рассуждения вслух.
- Ну, так рассуждайте!.. Слушаю! Читала я книжки. Там рыцари вельми искусно владеют языком. А наши все больше, как колуном дрова колют, бух - и тишина.
- Это верно, Ксения Борисовна. Мы в основном к войне привыкши... Там говорить времени нет.
- Вот и плохо! Разве вы хуже того же Густава?! Приедете, - ко мне приходите. Я к вам опять Анюту пошлю. Вы мне про королевича расскажите, а я вас научу словам разным.
- Мне вроде ни к чему книжные слова... Но коль велите придти, приду. Говорить с вами - для меня радость и немалая.
- Анюта отведи гостя назад. Да смотри, на глаза никому не попадись. Батюшке быстро доложат, а мне князь Алексей живой надобен.
Поклонившись Ксении, Копытин вышел вслед за девушкой. Уже во дворе дома, где он жил, Анюта проговорила:
- Дурень ты, князюшка! Неужели не видишь, что любит она тебя?! Всем сердцем присохла, только виду старается не показать. Свалилось на нее царевны звание проклятое, вот и мучиется промеж любовью и долгом дочери государя. Тебе помочь ей надо! Сомнения рассеять! Заладил, как истукан: «Государем велено, царем указано!». Если любишь, так борись за любовь! Крамолы в том нет, что девицу уговоришь. Девица - она и есть девица, любви да ласки желает. Хоть проста, хоть дочь царская.
Алексей стоял и внимательно слушал Анюту. Когда она закончила говорить, он вздохнул и спросил:
- Про любовь Ксения сама сказывала? Или попусту чепуху мелешь!
- Это же надо! Такой лик и к пустой голове приделали! Говорю, любит она тебя! А пойдет ли против воли батюшки?! Того вот не ведаю, княже.
- Ладно, Анюта, иди к княжне, скажи: не беспокойся, Ксения Борисовна, князь Алексей сделает все, что только возможно. Клянусь ей в том.
Наутро, собравшись у Тверских ворот под начало князя Федора Ивановича Хворостинина. Алексей с Никитой и другие дворяне, выехали из Москвы навстречу королевичу Густаву.

3

В комнате было сыро, промозгло и холодно. Чтобы хоть как-то согреться, Густав забрался под тонкое суконное одеяло и прижался к теплому телу Катерины.
Третий день королевич коротал время в небольшом городке Валк, на рубеже с Московией. Не решаясь без сопровождения ехать на русскую сторону, Густав ждал послов. Но московитов не было. Устроившись поудобней, натянув одеяло до самого подбородка, он стал вспоминать события последнего времени...
Королевич Густав, незаконный сын опального шведского короля Эрика XIV и дочери простого солдата-наемника Катарины Монсдоттер, когда свергли с престола коронованного отца, был отправлен матерью в Польшу. После долгих скитаний по разным городам и странам он оказался в Риге, где и был забыт, не представляя никакого интереса на политической арене Европы.
Понемногу Густав стал привыкать к незавидному существованию и находить в нем скромные радости. Ведя полуголодную жизнь в маленьком домике на окраине большого торгового города, он думал, что проведет здесь остаток своих лет и умрет среди нищеты и убожества.
Может, все бы так и случилось, но последние события в Европе повернули капризную Фортуну лицом к Густаву. Герцог финляндский, Карл Ваза, родной брат польского короля Сигизмунда, не согласился с унией 1592 года, по которой шведский престол отходил старшему брату, составляя польско-шведский союз. Избранный протестантским большинством на Риксдаге королем Швеции, Карл возглавил борьбу за отделение от Польши.
В 1598 году войска Речи Посполитой высадились на шведское побережье. Сигизмунд решил наказать строптивого брата, но был разбит и убрался восвояси. Русь предложила помощь шведам, на условиях уступки России морского порта Нарвы. Потянулись долгие переговоры, каждая сторона не хотела остаться в накладе.
В Посольском приказе стали разрабатывать план создания в Ливонии вассального королевства, тут и вспомнили о сыне Эрика XIV, Густаве. Думы русского царя были о том, чтобы женить королевича на своей дочери Ксении и сделать вассалом Москвы на Ливонском троне. Борис Годунов послал людей в Ригу пригласить Густава к Московскому двору. Новость ошеломила несчастного принца, нежданно-негаданно ему засветило целое королевство. Такое предложение испугало Густава. Выслушав русских послов, он пообещал дать ответ в течение десяти дней.
Прошла неделя после указанных событий, и в доме Густава появился посланник Христова воинства Ян Велевицкий. Хоть русские и приезжали тайно, под видом купцов, но для братьев-иезуитов тайн не существовало. Разложив перед ним подарки от святой церкви, со слащавой улыбкой Велевицкий стал уговаривать королевича не отказываться от предложений Москвы.
Хитрый иезуит начал речь мягко и витиевато:
- В моем лице сам папа римский Климент VIII просит тебя не отказываться ехать в Московию. Все наши попытки распространить истинную веру в забытом богом краю пока не увенчались успехом. Господь направляет тебя, Густав! Как направлял апостолов своих в земли неведомые! Говорил он им: «Идите, дети мои, и несите людям благодать мою! Словом моим покоряйте народы и ведите их в лоно церкви Господней!».
Густав попытался возразить, что нет в нем такой силы, не сможет он, на что Велевицкий продолжил:
- Святая церковь не оставит тебя одного, сын мой! Она даст тебе помощника - Кристофера Котора. Слуга бога, будет и твоим слугой. Во всех начинаниях опорой и поддержкой. Он хорошо знает язык словенский и всегда поможет тебе в трудную минуту.
Надо было ехать. Отказаться от предложения Москвы, для Густава означало решиться последней опоры в Риге. Поссориться с братьями во Христе, следовательно, обречь себя на голодную смерть. В указанный срок он дал согласие на переезд в Московию, ко двору Бориса Федоровича, и договорился с послами о том, что его будут ожидать на границе с Россией два месяца спустя.
Подарков иезуитов хватило только чтобы заплатить долги. Продав то немногое, что имел, Густав стал собираться в дорогу. Катерина, женщина последнее время делившая с ним кров и постель, необычайно мужественно пережила распродажу и с радостью стала готовиться к отъезду.
Опасное путешествие в Москву, где Густава ждала невеста, не беспокоило Катерину, - она довольно быстро сошлась с Котором. Густав, поначалу, стал ревновать ее к новому слуге, в душе проклиная пана Велевицкого, но вскоре понял, что их объединяет совсем другая любовь - любовь к богу и интересы братства Игнатия Лойолы. Наблюдая за ними, Густав стал догадываться, откуда у святых отцов сведенья о русском посольстве. Ясно стало и самопожертвование Катерины.
Лежать было еще хуже, холод проникал под тонкое одеяло, пробирая Густава до самых костей. Он открыл глаза и увидел клопа, ползущего по стене. Напившись крови, он еле тащил раздутое брюшко. Сопение, спящей рядом женщины, стало его раздражать. Королевич толкнул Катерину в бок, другой рукой давя клопа.
- Позови Кристофера, пусть он разыщет хозяина этой богадельни и возьмет у него дров. Камин совсем потух. Холодно, у меня руки ломит.
- Дрова по талеру охапка, я узнавала, - пробормотала Катерина, перестав сопеть. - Хозяин больше не дает в долг.
- Скажи ему, что русские приедут - за все уплатят. Пусть еще поесть даст... От голода живот сводит.
- Говорила, - он не верит. Кристофер вечером гуся заказал, так он ему: пока не уплатите за то, что раньше съели, не получите. Котор ему карой небесной пригрозил, только тогда он согласился. С утра злой, как черт, ходит, проклинает нас по-фински.
- Откуда язык варварский знаешь?
- Финка в прислугах у меня была. Вот и научилась.
- С Кристофером говоришь, будто с другом старым?
- Котор с Данцига, и я тоже. Иногда детство вспоминаем, родные улицы. Общая память сблизила нас.
- Видать много у вас общего прошлого. Святой церкви ты сообщила про послов с Московии?
- Не смогла утаить правду. А рука божья направила слугу своего указать тебе предназначение твое! - важно изрекла Катерина, но, видя недовольное лицо королевича, продолжила: - Перестань Густав! Не от меня, так от других, - все равно не утаишь. Чем бы жил, не помогай тебе братья Христовы?
- В Москву ехать страшно, Катерина! Говорят, морозы там сильные, человек на ходу в лед превращается. Государь еще страшней морозов. При виде его, вассалы потеют, несмотря на холод. Ночью ходить нельзя, медведи по улицам бродят!
Представляя себе картину Московского двора, Густав съежился и плотнее укутался одеялом.
- Про медведей не слышала. А про женщин мне рассказывали. Большой бюст, талию не обхватишь, потому корсеты не носят. Груди так висят! Щеки свеклой мажут, брови подводят сажей. Представляю, какая жена тебя ждет! Может, и не увидишь больше настоящей красоты, будешь с мужичками спать.
Катерина засмеялась, откинула одеяло и встала с кровати. Махая подолом длинной ночной рубахи, она стала намекать Густаву, чью красоту имеет в виду.
Ее бурные рассуждения о женских прелестях прервал стук в дверь. Катерина открыла и впустила Кристофера.
- Герр Густав, прибыли два дворянина и десять аркебузиров, с русского рубежа, сопроводить королевича к Печерскому монастырю, где вас ожидает посол князя Бориса.
Одевшись с помощью Катерины, Густав обул свою гордость, - французские туфли с серебреными застежками. Расправил кружева на воротнике и спустился вниз, в общую залу.
Там его ожидал, синеглазый московит с огромными кулаками, поодаль от него стоял еще один дворянин. Синеглазый осмотрел королевича с ног до головы и поклонился, за ним поклонился и второй.
Густав подозвал к себе Котора и величественно произнес:
- Спроси, кто они такие? В каком ранге состоят, какой чин имеют.
Выслушав Кристофера, синеглазый ответил:
- Князь Алексей Семенович Копытин. Состою рындой при великой княжне Ксении Борисовне. Со мной Зотов Никита, из ярославских выборных дворян, по молодости стряпчий. Направлены мы, сопроводить королевича Густава в монастырь на реке Печере, что на русском рубеже в тридцати верстах от Пскова. Где посланный царем князь Хворостинин Федор Иванович ожидает вас со многими дворянами и стрельцами. Великодушно просим собираться и ехать с нами.
Московит поклонился еще раз. Когда он выпрямился, взор его упал на дверь, из которой недавно вышел королевич. Она была приоткрыта, и на него смотрела любопытная Катерина в ночной рубахе. По лицу синеглазого князя пробежала тень, желваки на скулах сделали несколько движений.
Густав поспешил исправить неловкость положения и обратился к Кристоферу.
- Передай московитам, что я готов ехать. Пусть выходят. Да... Возьми у них денег. Расплатись с хозяином.
Выслушав слугу, русские выразили удивление. Князь снял с пояса кошель и отсыпал в руку Котора маленькие серебреные монеты. Поклонившись опять, они вышли.
На улице было холодно, шел мелкий дождь вперемешку со снегом. Закутавшись в плащ из толстой плотной ткани, Густав вышел во двор в сопровождении всей своей немногочисленной челяди.
Ступая в грязь туфлями с серебряными застежками, он подошел к большому возку, красиво отделанному благородными металлами. Довольно вместительный, с крытым верхом, он был похож на дом. Даже имелась труба, из которой шел дым.
Бородатый мужик, управляющий двенадцатью лошадьми, которые тащили эту громадину, открыл дверцу и пригласил садиться. Внутри можно было разместить всех слуг королевича, но он оказал честь, - сидеть с ним, только Катерине, галантно пропустив ее вперед, и Кристоферу. Пригласил Густав и синеглазого московита, но тот отказался, вскочил на коня и отправился в голову эскорта.
Аркебузиры построились в две шеренги и пошли по обе стороны кареты.
Устроившись на мягком источавшем тепло сидении, Густав осмотрелся. Внутри возок был отделан дорогими тканями красного цвета. Они были прибиты к стенам золотыми гвоздиками. Между сидениями стоял столик, на нем разместились шахматы. Это очень удивило Густава, он просто не мог понять, откуда у варваров познание в столь искусной игре?! Если даже в самых знаменитых домах Европы о ней знали далеко не все государи.
За все те дни, что Густав провел вне своего дома в Риге, он впервые отогрелся по-настоящему. Карета шла мягко, не чувствуя ухабов дороги. Королевич прислонился к плечу Катерины и задремал. «Может быть, все не так плохо, в далекой и холодной стране Московии? Возможно, и хорошо, что я туда еду?». Мысли королевича спутались и он уснул.
Проснулся Густав от шума приветствия. Карета остановилась, и он посмотрел в окно. На берегу реки расположились деревянные строения, окруженные частоколом из бревен. Возле церкви, на площади в два ряда, стояли солдаты, образуя проход, в самом конце которого собрались дворяне во главе с человеком в соболей шубе.
Синеглазый московит спрыгнул с коня, подошел к нему и поклонился. Говоря, он указал на карету. Догадавшись, что человек в шубе - и есть князь Хворостинин, королевич отправился навстречу. Котор, скользя по липкой грязи, поспешил за Густавом. Остановившись позади, он стал переводить слова русского князя.
- Весьма рад, первым на Русской земле, приветствовать сына достославного короля, Эрика шведского! Прошу отведать нашу хлеб-соль, королевич Густав. Дорога, поди, утомила вас, и время дало ощутить голод? Не погнушайтесь угощеньем.
Князь Хворостинин закончил говорить и указал, куда следует идти. При словах о еде Густав почувствовал подкатившую к горлу тошноту, только сейчас он понял, как хочет есть. Без лишних слов королевич проследовал за князем в просторную деревянную избу.
Русские дров не жалели. Изразцовые печи пышили жаром. Стол был накрыт размашисто, но со вкусом. Дожив до сорока с лишним лет, Густов такого и не видывал. Поняв, что королевич не склонен к беседе, князь Федор Иванович молча усадил его за стол и приказал подавать пироги.
Утолив голод и запив съеденное большим количеством вина, Густав развалился на скамье, прислонившись спиной к стене. От обилия еды и жары в избе его лоб покрылся испариной.
Расстегнув пуговицы камзола, он обратился через Котора к русскому послу, еле выговаривая слова:
- Какого ты звания?! Что сидишь рядом с королевичем, доблестного шведского рода и удостаиваешься чести, подавать ему кушанья!
Выслушав толмача, Хворостинин нахмурился.
- Род мой древний. На Руси с давних лет прославлен. Веду я свою линию от самого князя Владимира Монамаха, только ветвь дальняя. Но все же - боярин, и сидеть со мной тебе незазорно! Ты, королевич, ешь поболее, а то совсем сомлел.
- Очень знатного! Близкого...к царскому дому... Почему не прислали? - не унимался Густав.
- Царь наш батюшка, Борис Федорович, послал того, кого посчитал нужным! Находя меня достойным вашей персоны. Отведите королевича в опочивальню. Пусть отдохнет. Хмель, видно, затмил его разум, несет непотребное. Завтра утром на Москву отправляться будем, - скрепя сердцем, ответил Федор Иванович и вышел из залы чернее тучи.
Густав не успокаивался. Вино ударило ему в голову. Забыв про недавние страхи, он вспомнил, что приходится сыном хоть и свергнутого, но короля. Кровь наемного солдата, доставшаяся Густаву от матери, хорошо подогретая напитками, вскипела. Королевич соскочил и стал выкрикивать боевые команды.
Кристофер попытался остановить его, но Густав оттолкнул слугу, продолжая кричать, изображая из себя полководца на поле брани.
Видя такое дело, князь Алексей схватил королевича своими большими руками, поднял и, как ребенка, понес в отведенные тому покои.
- Не ушиби сию знатность, Алешка! Потом греха не оберешься! - услышал он позади себя голос Никиты.
Копытин занес Густава в спальню и бросил на постель. Королевич сразу затих и уснул. Алексей вышел из комнаты, выругался про себя и подошел к Зотову.
- Сукин сын! Мало сам едет, так еще и бабу волочет.
- Пойдем к столу, Алешка, - увидев слугу Густава, оборвал его Никита.
Кристофер проследовал в опочивальню с большим горшком в руках. Проводив его взглядом, Алексей спросил друга:
- Горшок-то для чего? Умываться что ли?
- Когда тебя ночью приспичит, ты куда бежишь? - Никита взял Алексея за руку, уводя его от спальни.
- Ведомо куда, - на улицу! До ямы...
- Они же нет! Холодно шведской заднице по ямам шастать. Вот горшок под кроватью и держат. Вдыхают ароматы.
- Тьфу ты, господи! Что, так и спят с испражнениями? - Алексей сплюнул от отвращения.
- Пойдем, князь. Лучше я тебе о вине фряжском поведаю - интересней будет. Обидно, коль без нас его выпьют!
Но Алексей не слушал Никиту, мимо них проходила Катерина. Она кокетливо поправила кружева платья на открытой груди и бросила им игривый взгляд. Буквально поедая очами женщину, Копытин зло посмотрел ей в след.
Никите пришлось применить немалую силу, чтобы сдвинуть князя с места.

4

Борис подошел к окну и оперся руками об раму. На улице шел снег, большими хлопьями он падал на землю, покрывая ее белым одеялом. Стрелецкий голова с небольшим отрядом прошел по кремлевской площади, меняя караул. На еще не утоптанном снегу остались следы сапог стражи.
- Рано ныне снег ложится. Так дело пойдет - к Покрову зимник совсем окрепнет. Как думаешь, Семен Никитич? Пора уже на сани переходить.
- Всему свой черед. После осени - зима, после весны - лето, так было и так будет. Другое дело - люди: не знаешь, что завтра от них ждать. А далее - и подавно, - ответил Семен на вопрос царя.
Семен Никитич Годунов, троюродный брат Бориса Федоровича, недавно был произведен государем в окольничие и назначен во главу политического сыска. Искоренять крамолу среди боярской знати и чинить обыск недовольным людишкам по городам и весям.
Борис повернулся и отошел от окна. Наблюдая, как Семен перебирает бумаги, он спросил:
- Говори, что там у тебя?
- Имеется донос на Бельского, тайно присланный с Северного Донца. На одном из пиров, обильно устраиваемых воеводой, он всенародно заявил. Сейчас найду, - Семен быстро пробежал глазами лист бумаги. - Вот: «…и говорил он во хмелю своим товарищам, сидевшим рядом: Я царь в Цареве-Борисове, как Борис Федорович - царь в Москве!».
- Никак не успокоится Богдан Яковлевич! Зря я его в позапрошлом годе из ссылки вызволил. Все Марья Григорьевна за брата двоюродного хлопотала! Думал, изменился он, одумался. А нет! С Федькой Романовым связался, поддержал его на Соборе. Против меня пошел, ладно. Но ведь и против сестры, сродственников своих! Теперь в городке царствует! Я ведь не спроста его на южный рубеж отослал город строить. Подальше от Москвы.
- Может, лучше возле себя держать его было? Большую рать Богдан Яковлевич возле себя собирает. Одни хвалебные отзывы о воеводе Борисова-города. Сам из своих вотчин людям служилым хлебные припасы раздает и жалование платит. Мне о нем пишут: «…ратных людей кормит и поит, почти каждый день. Тому, кто победней, дает деньги, платья и запасы хлебные».
Семен дочитал донос и посмотрел на царя.
- Явно стремиться быть во славе у ратных людей. Гляди, Борис, худо бы не вышло!
- Э, нет! Человек он дела. Какими бы целями Богдан не руководствовался, главное - крепость поднял и довольно быстро. В июне отправился, а уже в августе мне было отписано: «В урочище под Святой горой, на месте слияния рек Оскола и Северного Донца, стоит крепость». Своих людишек нагнал и соорудил. Стены, башни, и земляным валом огородился. Крепость сия вельми нужна, далече она от наших порубежных городов. Как острие меча вошла она в Дикое поле, разъединив татарские орды. Теперь Поволжье - отдельно, Кавказ - отдельно. Довольно страхи терпеть от крымского хана, есть теперь защита у Москвы под самым его носом. Что Разрядный приказ пишет? Сколько сил у воеводы Бельского в Цареве-Борисове?
Семен Никитич разложил бумаги на столе. Найдя нужную запись, стал читать:
«В крепость на Северном Донце по цареву указу отправлено: сорок шесть выборных дворян, двести четырнадцать детей боярских. В большинстве своем, рязанцев, тулян, коширян и белявцев, а также две тысячи шестьсот стрельцов с огненным боем и служилых казаков. Кроме того, сотня немцев - наемных солдат. Имеются также даточные люди с пищалями, посошные для строительных работ».
Окольничий оторвался от листа и от себя добавил:
- Кроме мной перечисленного, волжские и донские казаки. Вольные с Дикого поля. Количество неведомо по причине неподчинения Разрядному приказу.
- Мало! Надо куда больше. Помнишь? - Кызы-Герей к Москве подошел, у нас сил было - кот наплакал. Войска на севере стояли. Надо такую мощь создать, чтобы с двух сторон можно было биться, а если надо, - то и с трех! Врагов у нас довольно, значит и воинов должно быть множество. Надо звать на службу наемных солдат с запада, множить приказы стрелецкие. Хватит зависеть от знатных князей да кичливых бояр! Войско из их холопов держать.
- Поднимет ли казна такую уйму народа служилого, Борис Федорович? Ведь накормить, одеть всех надо. Где ж деньгу брать? - Семен удивленно посмотрел на царя.
- На немцев денег в казне найдем, своих же с земли кормить будем. У нас ее много. Пора нам полностью переходить на огневой бой, довольно мечем махать, как отцы и деды. Другое время, Семен! Бояре с коней сходить не хотят и слуг в пеший строй не пускают. Стало быть, свободный люд к службе привлекать надо.
- Без конных, Борис Федорович, не обойдемся!
- Никто от них отказываться не собирается. Но хватит тех, что есть. Пишет ли Голицын из Смоленска? Крепость скоро готова будет?
- Василий Васильевич жалится, каменщиков не хватает. Камень ложить некому.
- Отпиши приказу Каменных дел: пусть, кто в сем деле разумеет, к воеводе, в Смоленск посылают. В других городах каменные работы на время свернуть. Смоленская крепость к следующему лету должна быть закончена. От князя Хворостинина вести имеются?
- Вчера гонец прибыл. Федор Иванович уведомляет, что подходит к Твери. Дня через два в Москве будет.
- Королевича встретить с почетом, но сильно не кланяйтесь. Не велика персона. Поручи сие дьяку Афоне. Пусть поводит Густава по храмам господним. Он хоть не православный, но все же христианин. Поселите его в слободе на Кукуе. У немцев ему веселей будет. Надо, Семен, поразить королевича красотой Москвы и русской мощью.
- Когда прием у государя Густаву назначить? Может перед Покровом и обласкаешь его, Борис Федорович? А то в праздник недосуг будет...
Годунов устало сел в кресло. Отвалившись на спинку, он помолчал и ответил:
- Опосля решим, Семен. Пускай пока поживет, обвыкнется. Устал я что-то. Засиделись мы с тобой. Ступай, всего зараз не обговоришь. Завтра еще день будет. Бумаги оставь, утром посмотрю.
Пожелав царю спокойной ночи, Семен Никитич вышел.
Пересиливая сильную головную боль, Борис стал листать доклады приказов. Кровь в висках пульсировала, сдавливая чело железным обручем. Сообразить, что написано в бумагах, Годунов уже не мог. Он отбросил их и поднял глаза. Перед ним стояла Ксения. Борис не слышал, как она вошла.
- Плохо тебе, батюшка? Может Прохора крикнуть или медика? - видя состояние отца, забеспокоилась княжна.
- Ничего, дочка, пройдет. Почто, лебедушка, не спишь? Поздно уже, шла бы отдыхать.
Видя, что взор отца проясняется, и ему полегчало, Ксения подбежала, обняла и поцеловала в щеку. Устроившись рядышком с Борисом, она таинственно начала нежным голосом:
- Куда ты, батюшка, князя Хворостинина послал со многими дворянами? И рында мой, Алексей Копытин, пропал. Кого ни спрошу, не ведают.
Борис смотрел в озорные глаза дочери, пытаясь понять, что ей стало известно. «Ведь неспроста справляется. Умна девка, не по годам смышлена», - думал Годунов и молчал, ожидая, о чем Ксения спросит далее.
Вопрос не заставил себя ждать. Смотря ему прямо в глаза, дочь произнесла, что называется в лоб:
- Выдать замуж меня хочешь, батюшка? За королевича шведского?
- Матушка проболталась? - Борис нахмурил брови. - Вот я ей язык то прищемлю! Будет знать, как болтать.
- Матушка здесь ни причем. Сама догадалась. Не жаль тебе, батюшка, меня к старику определять? Ведь пятый десяток ему.
- Ксения, ты теперь не только моя дочь, но и царская! Думать должна, о государстве! Сей брак, для нас весьма выгоден. Он позволяет Москве укрепится на северном морском побережье. А что до любви, не след мне с тобой говорить об этом, но все же скажу. Выйдешь замуж, - люби на здоровье, хоть того же князя Алексея. Давно приметил, дочка, что ты глаз с него не сводишь. Но до свадьбы не смей! Не хватало мне еще позора среди домов Европейских. Считают они наших девиц затворницами, вот и пусть считают.
- А вы, с матушкой, тоже из государственных интересов поженились? Ведь она дочерью царского любимца была!
Борис встал и опять подошел к окну. Всматриваясь в черное ночное небо, он думал, что ответить дочери. Такого прямого разговора Годунов не ждал. «Видно права Мария, не надо позволять ей много читать».
Вдохнув, Борис ответил:
- Поначалу, может, и была у меня такая задумка, но потом полюбил я твою матушку всей душой. А как вы с Федором родились, и вовсе к ней сердцем прикипел. Другой жены и не чаю. Вспомни тетку, инокиню Александру. Ведь тоже, можно сказать, я ее за царского сына Федора сосватал с выгодой. До сих пор люди об данном судачат. А как она его любила?! Любит и по сей день, безутешно оплакивая мужа в монастыре. То сама, лапушка, ведаешь.
Ксения тетушку благотворила. Подарки от Ирины Федоровны, еще со времен детства, она хранила, как святыню. Каждую неделю Ксения навещала матушку Александру в Новодевичьей обители и видела, как она угасает, добровольно заточив себя в монастырь, будто в склеп.
При упоминании о ней, глаза княжны заблестели влагой, и она с грустью ответила:
- Матушка Александра - святость земная! Про нее спроса нет... Густав - не Федор Иванович! Его я не смогу полюбить.
- Любить королевича тебя не заставляют! Да и не могут. А выйти замуж - выйдешь! Я тебе, как отец, многое позволяю, но решение царя ты выполнишь! Ступай к себе, дочка, более говорить о женихе я не намерен.
- Выполню, батюшка! Если ты его сам не отменишь!
- С какой такой стати я его отменю? - Борис с удивлением посмотрел на дочь.
- Пока не ведаю, как! Но точно знаю - не быть мне женой Густава! Я, батюшка, сердцем чувствую.
- Сердцем она чувствует!.. Ступай! Да позови Прохора.
Верный холоп Бориса явился незамедлительно. Зайдя в комнату и взглянув на Годунова, Прохор догадался зачем его позвали. Соединил две скамьи, он расстелил на них шкуру медведя и достал из скрыни медный таз. Уложив Бориса Федоровича на лавки, слуга отправился за медиком из Любека Генрихом.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Королевича Густава приняли в Москве с большим почетом. Оказав великую честь и одарив богатыми подарками, его сопроводили в Немецкую слободу, что находилась в четверти мили от города. На Кукуе Густова поселили в роскошных покоях из нескольких больших деревянных домов, построенных к приезду жениха княжны. Кристофер Котор с Катериной не захотели жить в доме для прислуги и поселились вместе с королевичем, во избежание пересудов, выдав себя за супружескую пару.
Каждое утро к Густаву приезжал дьяк Афанасий Матвеевич и сопровождал его в Москву, показывая великолепие русской столицы. Патриарх Иов ласково принял королевича у себя на Патриаршем дворе. Сам лично поводил Густава по церквям Кремля, после чего им был отслужен молебен в честь достославного шведского королевича. Общество Немецкой слободы потянулось ко двору Густава. Выходцы со всех стран Европы, спешили оказать почтение столь знатной персоне.
Прошла неделя. Густав убедился или, скорее, его убедили, что Москва - весьма красивая и богатая столица русского государства, что она ничем не уступает городам Запада, и медведи здесь по улицам не ходят, а ходят обыкновенные люди, среди которых очень много иноземцев. Успокоившись, приведя нервы в порядок, королевич стал выказывать некое презрение среднему сословию, научившись разделять московитов на господ и холопов.
Поведение новоиспеченного зятя государя не нравилось дьяку Афоне, но Борис Федорович не шутил, когда велел оказывать королевичу особый почет. Приходилось молчать, кланяться и улыбаться, чтобы не навлечь на себя гнев Годунова.
Афанасий Матвеевич за долгие годы службы в тайном сыске при царском дворе повидал всякое. В делах негласных он привык быть незаметным. Не кичась званиями и заслугами, он тихо делал свое дело.
После ухода от мирских забот и пострижения в монахи Андрея Петровича Клешнина, Афанасий остался без главы, по существу сам руководил сыскным делом, обличая крамолу. За последние годы дьяку удалось расширить сеть потаенных людей в порубежных странах. В маленькой келье, большого Посольского приказа Афоня, как паук, сидел и дергал за нити созданной им паутины. По нитям к нему шли сведенья из Польши, Швеции, Священной Римской империи и других стран.
Годы для него не прошли даром, - Афанасий Матвеевич постарел, отпустил живот, седина покрыла голову. Но живость и быстрота в нем остались. Только иногда Афоня напускал на себя степенность и неповоротливость, для солидности.
Семен Никитич Годунов вторгся в жизнь дьяка нежданно-негаданно. Назначенный Борисом Федоровичем во главу крамольных дел, он стал наводить порядки там, где понимал и где не понимал. Посылая Афанасия по разным пустяковым делам, он отрывал его от главного, но, не желая открывать всего, что ведал, дьяк молча терпел и выполнял поручения Семена Никитича. Тайны политического сыска по-прежнему оставались в руках Афанасия.
Проделав очередной вояж по Москве с королевичем Густавом и его слугой. Показав литейный двор и Пушкарский приказ, дьяк спровадил их обратно в Немецкую слободу, а сам поспешил к себе, где Афоню ждал Вепрев.
Ворвавшись в келью, дьяк не ответил на поклон Первушки. Сбросил с себя шубу и, отряхивая с шапки снег, выпалил:
- Прости, что заставил ждать! Я сейчас себе не принадлежу. Таскаю королевича по приказам! Показываю, что у нас, где, да как лежит!
Вепрев улыбнулся и промолчал. Видя злость Афанасия Матвеевича, он предпочел не дразнить лихо, пока оно тихо. Подняв брошенную дьяком на пол шубу, Первушка отнес и положил ее на лавку.
- Что ты за мной, будто за красной девицей, ходишь! - огрызнулся Афоня, наблюдая. - Отправляйся на Кукуй к Густаву! Скажешь: прибыл от государя в услужение, для посыла на торг московский. Если что понадобится прикупить, денег с него не бери! Отвечай так: государь все расходы по содержанию королевича и слуг, что при нем службу несут, взял на себя. Велел казне выдавать деньгу на прокормление двора, зятя своего, сколько потребуется.
Дьяк достал из скрыни увесистый кошель и подал Вепреву. Первушка подкинул его на руке, определяя примерную сумму, и сунул за пазуху.
Расправив полы кафтана, он проговорил:
- Тайное письмо пришло от отца Вениамина. Его киевские монаси принесли, что на Покрова в Москву пришли. Старец Никифор уже два раза заходил, тебя спрашивал. Мне письмо не отдал, говорит, Афанасию Матвеевичу передать велено. Они в Чудовом монастыре. От пути долгого отдыхают.
- Потом, Первушка, потом! - отмахнулся дьяк. - Меня сейчас Густав занимает! Особенно слуга его, Кристофер. Чую я, не даром он при королевиче состоит. Больно много спрашивает. Сегодня на литейном дворе интересовался, как у нас дело с дальним огневым боем?! Много ли средних пушек? Правда, что Тульские оружейные мастера пищали делают, получив большой царский заказ? Каково! Что язык ливонский знаешь, виду не показывай. Сам же слушай да примечай. Сюда пока более не ходи. Человека тебе пришлю, через него и оповещать будешь. Надо сего Кристофера на чистую воду вывести. Не просто сие будет, Первушка. Царь худое слово о Густаве и слушать не хочет. Да ничего, не в первый раз! Осилим...
Афанасий подмигнул Вепреву, понемногу настроение его поднялось, и он повеселел. Видимо в голове дьяка созрела мысль, как действовать дольше. В таких случаях Афоня становился добрым, глаза его светились, в движениях появлялась быстрота и резвость. Служа с дьяком не один год, Вепрев знал - коль Афоня стал шутить, дело пошло на лад.
- Афанасий Матвеевич, к монасям все же сходи. Не мешкай. У них, видно, дело важное! - напомнил он дьяку.
- Сейчас схожу. Крикни там подьячего, пусть велит стол накрыть. Может, и ты, со мной откушаешь? Успеешь наглядеться на королевича, - собирая со стола бумаги, спросил дьяк.
- Да нет, - пойду, - отказался Первушка. - Надо еще домой заехать. Одеться поскромней, жену проведать.
- Ну, как знаешь. Ступай, коли так. Трудно нам! Со всех сторон указать спешат. Да ничего не поделаешь, - служба.
Вепрев оделся, нахлобучил на голову шапку и собрался выходить. Уже у дверей дьяк его остановил:
- Да, зайди в палаты для царских жильцов. Найдешь там молодого князя Копытина, Алексея Семеновича. Скажи, срочно надобен. Пусть придет ко мне.
Первушка кивнул в ответ и вышел. Афоня тоже накинул шубу и отправился в монастырь Святых Чудотворцев, на ходу кинув подьячему, что скоро вернется, и чтобы к его приходу стол был накрыт.
Подойдя к хоромам кремлевских монахов, дьяк постучал по воротам и вошел. На монастырском дворе его встретил чернец с вопросом, зачем пожаловал он в святую обитель.
- Пришел я проведать старца Никифора, что вчера прибыл из Печерской лавры города Киева. Укажи мне, где сей старец отдыхает.
Монах молча развернулся, знаком показав следовать за ним. Следуя по длинному монастырскому коридору, Афанасий усилием воли заставлял себя вспомнить, где он видел этого инока. Что-то мелькнуло в голове, и дьяк спросил:
- Часом, не Елизарий ли, Замятня-Отрепьев будешь? Московский объезжий голова, что на меньшой половине Белого города был?
- Был и голова, как царь наш батюшка, Борис Федорович, на трон взошел. Теперь же инок. Веду смиренную жизнь в обители. О том, что раньше было, более не вспоминаю, - неохотно отозвался чернец. - Вот келья старца... Пойду я.
Елизарий указал на дверь и, не оглядываясь, проследовал дальше. Дьяк постучал, получил благословение на вход, толкнул тяжелый дубовый притвор и вошел.
В келье было сумрачно и пахло ладаном. На скамье в углу сидел седоволосый старик и читал Псалтырь. Он подставлял листы книги скудному свету, попадающему в помещение через оконце сверху, под сводами комнаты.
Поклонившись старцу, Афоня снял с груди иконку Николая Предтечи и показал монаху со словами:
- Здрав буде, отец Никифор!
Отложив Псалтырь, старец внимательно осмотрел иконку, затем дьяка и спросил:
- Афанасий Матвеевич будешь? Не обманулся я? Глаза у меня последнее время не смотрят. Икону-то вижу, но она ли, - не разберу.
- Не сомневайся, диду, Вениамин тебе про меня гутарил. Со зрением-то лукавишь? При таком свете читать - очи добрые надобно.
Старик засмеялся, показав белые ровные зубы. Оборвав с шеи маленький мешочек, он расплел тесемочку, вытащил и подал дьяку лист бумаги, многократ свернутый.
- Мы после Покрова обратно вертаться будем. Если надо передать чего, приходи. Здесь меня и сыщешь.
- Спасибо, диду. Будет нужда, найду я тебя. А нет - идите с Богом.
Афанасий Матвеевич спрятал письмо в полах шубы и собрался уходить, но старик продолжил разговор:
- Во имя веры Православной, чтобы не угасла она на земле отцов и дедов наших, я это делаю. Одна надежда осталась - на Москву. Она теперь - защита православному миру! Наши-то епископы да архиереи в унии погрязли! - старик помолчал и неожиданно закончил: - Ступай, обедня скоро! Недосуг мне.
Когда Афанасий вернулся к себе, вместо посменных принадлежностей на широком столе стояли: блюдо с пирогами, чугунок со стерляжьей ухой и братина с хмельным медом. Отломив край пирога, он сунул его в рот и достал послание.
Оно было писано тайнописью. Дьяк вынул из ларца отгадку, приладил ее к бумаге и стал читать.
«Брата своего, во Христе! Спешу уведомить в том, что настоятель иезуитского дома в Кракове, проповедник Каспар Савицкий держал тайный совет с нунцием папы римского Антонием Рангони, по поводу событий, происходящих в Риге. В результате которого туда был послан Ян Велевицкий с Кристофером Котором. Сии слуги Христова воинства уговорили королевича Густава поехать к царю Борису не добрым гостем, а шпионства ради! В пользу католической церкви и государств, подвластных ей. Кристофер, достославный лазутчик, оставлен при королевиче слугой.
Еще спешу уведомить, что князь Константин Острожский больше и больше склонятся в протестантство, отказывая в поддержке православной вере. Отписанное им письмо Львовскому братству - довольно холодно. Православные князья Украины повсеместно переходят в католики или в веру еритика Лютера. Прошу помощи, хотя бы деньгами, на содержание школы для сирот. Очень жду и надеюсь на скорый ответ. Православный друг».
Скомкав послание из монастыря святого Онуфрия, Афанасий Матвеевич бросил его в печь.
«Прав я был насчет Кристофера! Шпион... Польский лазутчик, иезуитами подосланный. Письмо тайное, его царю не покажешь. А сам тронешь слугу королевича, потом греха не оберешься. Ведь Борис Федорович Густава в зятья метит».
Дьяк нервно заходил по комнате, обдумывая прочитанное, совсем позабыв про остывающие на столе яства. В голове Афони одна мысль сменялась другой, мозг дьяка лихорадочно перебирал события последних дней. Не дал ли он промаху, водя королевича по приказам. В думах Афанасий не заметил, как вошел князь Копытин.
- Звал, Афанасий Матвеевич?
- Звал, Алеша, проходи, садись, - задумчиво ответил он. Вспомнив про накрытый стол, добавил. - Отведай со мной, не люблю один вкушать.
Алексей удивился словам дьяка, но отказываться не стал, прошел к столу и сел на лавку. Афанасий пододвинул к нему стерляжью уху и налил крепкого, сладкого меда.
- Кушай, Алеша, в твои годы, я всегда голоден был. Молодое тело, многого требует.
- Не пойму я, Афанасий Матвеевич. Неужели вкушать пригласили, да и только?
- Хотел я тебя о слуге королевича, Которе, расспросить. Да надобность в том отпала, - дьяк сел супротив, взял вторую ложку и стал молча хлебать наваристую уху, жестом призывая Алексея делать то же самое.
Копытин все утро провел в Разрядном приказе, составляя список людей, участвующих в посольстве князя Хворостинина. Далее отправился в Казенный, отчитаться о потраченном имуществе и сдать остаток денег. Освободившись, он пошел домой, но встретил Вепрева, который отослал его к дьяку. Алексей хотел есть, и долго Афанасию Матвеевичу уговаривать князя не пришлось. Опустошив совместно чугунок с рыбным супом, они принялись за пироги, начиненные мелкой птицей, запивая их медом.
Видя, что Афанасий молчит, Алексей заговорил первым.
- Нечего особенного в пути я не приметил. С виду все было как должно. Правда, побуянил королевич маленько. Это еще в монастыре на Печере было, когда его князь Федор Иванович хлебом-солью потчевал. Зато опосля всю дорогу молчал, болел похмельем. Слуга у него, шустрый такой, - куда ни приедем, всюду нос сует, до всего у него дело. Они с Катькой, стервой иноземной, вовсе не муж и жена. Перед Москвой договор меж них вышел, - быть супружеской парой. На самом деле, баба спит с Густавом! Сам ее видел... в покоях у него. И в дороге, на постоялых дворах Катька к нему бегала. Как же так, Афанасий Матвеевич? Ведь Густава государь в зятья берет. Дочь-красавицу силком под венец идти заставляет! А он!
- Неспроста печаль твоя, Алеша? Больно душевно говоришь, - нарушил молчание дьяк.
- За государя обидно... за него радею! - ответил Алексей, потупив взор.
- Одним радением здесь не обошлось! Ладно, не прячь глаза-то. Не стану я тебя допытывать. Меня сейчас, Алеша, Кристофер более занимает. Про него расскажи. Чем сей слуга Густава дышит?
- Никита Зотов, что по моей просьбе вами в посольство был определен... у него матушка родом с Литвы...
- Знаю!.. Далее говори, - оборвал Алексея, дьяк.
- От нее он говор польский разумеет. Так вот. Слышал Никита от челяди Густава, - они болтали запросто, не хоронясь, - что вместе сия дворня. Кристофер и Катерина, - монахи, и служат ордену святого Игнатия! Что за монастырь такой, Никита толком не уразумел.
- Орден святого Игнатия Лойолы - не обитель, Алеша. А потаенное общество братьев-иезуитов из Ватикана, состоящих при понтифике. Создан он Римско-католической церковью, козни по миру творить.
- Подсыл, стало быть. Вот оно что!.. - тихо, почти про себя, прошептал князь Копытин.
Афанасий Матвеевич встал и прошелся по комнате.
- Говоришь, язык польский ведает Никита? Не обнаружил сего перед слугами королевича?
- Вроде нет. Мы с иноземцами и не говорили почти.
- Где теперечи Зотов служит?
- С княжичем Пожарским при дворе в стряпчих мается. Караул несет на Постельном крыльце... Выполняет поручения. Сейчас, наверное, на постоялом дворе после ночи отдыхает.
- Езжай к Никите и передай, чтобы завтра отправлялся на Кукуй. В Немецкую слободу. Разрядный приказ бумагу оформит, о зачислении его во двор королевича Густава. Пусть разыщет там царева стольника Первушку Аникиевича Вепрева. Что он Никите укажет, пусть то и делает.
Алексей хотел уже отправляться выполнять поручение, но Афанасий Матвеевич остановил.
- Не спеши, княжич, время довольно. Доедим, и пойдешь.

2

Ирина закуталась в отцовский овчинный тулуп и залезла в сани. Устроившись удобнее, она закидала ноги сеном. Путь предстоял неблизкий, а морозы, несмотря что Покрова, ударили сильные.
- Может, не поедешь, дочка? - спросил Устин, набрасывая в сани еще сена. - Останься пока не поздно. Отец Терентий завтра обратно в деревню отправляется и тебя с собой возьмет.
- Нет, батюшка! Я для себя решила, что поеду, и вам с матушкой моего решения не изменить!
Устин проворчал что-то себе под нос, взял вожжи и сел в сани. Мимо них на коне промчался Данила, крикнув Устину, что сейчас трогаться будут.
- Куда он, батюшка? - поинтересовалась Ирина.
- В голову обоза. Там всех, кто при оружии собирают, чтобы определить каждому место. Ну, с Богом, дочка! Подмерзать будешь, спрыгивай да рядом ступай. Но-о-о, пошла, родная!
Устин тряхнул поводья, понукая лошадь. Сани дернулись, плавно покатились по укатанному снегу. Обоз выстроился в одну линию и двинулся на московскую дорогу…
Последнее время в пределах Ярославской чети, ездить поодиночке стало опасно. Лихие людишки атамана Скомороха озорничали. То в одном, то в другом месте появлялись они, чиня убыток одиноким путникам.
Все усилия князя-воеводы по поимке вора были безуспешны. Хитрый Скоморох уходил от праведного гнева царевых слуг. Для отправки в Москву обоза с хлебными запасами на прокормление выборных ярославских дворян, - во избежание потерь и ущерба от вора, воевода распорядился определить охрану из двух десятков стрельцов.
Урожай в этом году выдался хороший, и Елена решила продать его на Москве, в торговых рядах. Егор Силыч снарядил к Никите четыре воза разных запасов и отправил с мужиками в Ярославль, поставив их под начало Пустоцвета. Не прошел даром летний сезон и для Устина. Заказов в кузне было, хоть отбавляй, крестьяне рассчитались по осени житом. Пристроив личные сани к общему обозу, он пообещал Зотову позаботиться и о его добре.
Полулежа, Ирина сидела в санях. Рассматривая синее морозное небо, она вспоминала разговор с матерью...
- Почто ехать тебе, оглашенная! Мало ли дома, у нас дел, - ворчала на нее Груша.
- Москву хочу посмотреть. Красивый город, говорят. А я, сколько живу, еще не видала. Отпусти, матушка! Когда следующий раз отец соберется…
- Знаю я твою Москву! Как услыхала, что Егор Силыч Данилу к сыну посылает, так и засобиралась... Кобель проклятый! Приворожил девку. Чтоб ему пусто было!
- Зря вы так, матушка. Пустоцвет человек хороший, добрый! Только вот с дурными женщинами путается, - попробовала защитить его Ирина.
- Ой, дочка, много ли ты ведаешь о мужиках-то! С виду все они пригожи. Ведь даже не смотрит на тебя! Девушкой и то не считает! Ты для него - сестра младшая.
- Намедни гостинцы приносил. Слова ласковые всегда говорит. Разве то не любовь?
- Слова! Много кому Данила слова говорит. Добрая слава о нем в округе! Тебе замуж выходить нужно! Девятнадцать уже! Так и засидишься в девках. Я в твои годы уже тебя нянчила да о Ваньке с отцом подумывала. Привезли мне Устина, показали да сосватали, через неделю свадьба. Ничего! Слава богу, третий десяток душа в душу живем. Почто отца упросила отказать Лукьяну с ярославского посада? Ведь сватался, - Груша поглядела на дочь, вопрошая глазами. - Парень видный, собой пригожий и добра много имеет. Жила бы с ним, горя не ведала.
- Не люблю я его, матушка! Кроме Данилы никто не надобен. Принуждать будете, - в прорубе утоплюсь! Так и знайте.
- Тьфу ты, Господи! Страсти-то какие! - Груша сплюнула и перекрестилась. - Навязался же на нашу голову, окаянный!
- Зря вы так о нем!
- Ведь подневольный он, Иринушка!.. Если за него пойдешь, сама волю потеряешь. Таков закон. Егор Силыч, конечно, хозяин добрый, и Елена тебя любит, но все же воля есть воля. Ты об этом подумала?
- Мне, матушка, все едино! Коль возьмет меня Данила, пойду и за холопа. С ним мне везде радость, а без него и воля ни к чему, - надув губы, отрезала Ирина на слова матери.
- Ну что, собрались, сударушки? - прервал их разговор Устин, заходя в дом и стряхивая с одежды снег. - Опять сыпет, дорога для саней добрая будет. Груша, Елена просила придти подсобить. Четыре воза налаживает она в Москву. В основном хлебушек, но и мяска, конечно, для Никитушки. Егор прихворал, рана старая открылась, так они с Данилой управляются. Какой из него хозяин, сама ведаешь. Ему бы только саблей махать. Ольга Егоровна мала еще... Так что иди, подсоби.
- Я, батюшка, пойду, помогу!
Ирина схватила платок и накинула на голову.
- Вон лучше полотно собери, стрекоза! - остановила ее мать. - Да сама собирайся. Обоз в Ярославле ждать не будет.
Груша строго посмотрела на Ирину и вышла.
- И то, правда, собирайся дочка. Пока мы с Ваняткой лошадь наладим, ты здесь собери, что мать указала. Платье новое с собой возьми, ведь Москва.
Глаза Ирины подернуло влагой, по щеке скатилась слеза.
- Только ты, батюшка, меня понимаешь. Одному тебе ведомо, как тяжело мне!
- Перестань плакать, дочка! Мать просто смириться не может. Никак сердце на Данилу не наладит. Борется за счастье твое, а сама понять не может, что в нем оно для тебя и есть.
- Хоть ты, батюшка, ведаешь мою печаль!
Устин обнял дочь и поцеловал в лоб.
- Знаю, милая! О чем глазки твои кручинятся и куда они глядят, - вдохнул он. - Не знал, - не повез бы тебя зимой в такую даль-дальнюю.
Образ отца расплылся, мысли Ирины спутались, отяжелев, ресницы сомкнулись, и она заснула, убаюканная ходом саней.
Снился ей Данила. Будто идут они по широкому полю. Поле-то васильками усыпано, вокруг птицы щебечут. Данила взял ее за руку, заглядывает в глаза и говорит слова ласковые. И так хорошо рядом с ним. Любый влечет к себе, хочет прижать к сердцу. И она того желает, но почему-то не может. Тело будто сковало, руки ноги свело. Идти нет мочи...
- Вставай, дочка, приехали уже. Говорил я, нельзя спать в дороге! Гляди, совсем замерзла, не дай бог захвораешь, - разбудил Ирину голос отца.
Васильковое поле исчезло. Голубое небо сменилось, стало черным. Ярко светил месяц. Ковш большой медведицы висел прямо над девушкой. В чистом ночном небосводе звезды были крупными и отливали золотом. Мороз стал еще сильнее.
Соскочив с саней, Ирина попыталась размять ноги, но они не слушались. Девушка с трудом скинула с себя тулуп и бросила в возок.
- Озябла я, батюшка, ног не чую! Побегаю... ладно?
- Побегай, дочка, побегай. А я пока мужикам помогу товар в клети снести.
Не дождавшись, когда отец договорит, Ирина рысью понеслась вдоль двора. Завидев старую женщину, она подбежала к ней и прошептала что-то на ухо.
- Ой, ты, милая! Поди, всю дорогу терпела, ну иди скорей. За дом завернешь, там огород, далее еще клети, поодаль от них и яма.
Поблагодарив старушку, она побежала дальше. Обратно Ирина шла спокойней, осматривая постоялый двор. Домов было много, они стояли так близко друг от друга, что меж ними проходили только узенькие тропки. Оглядев все вокруг, девушка подошла к отцу.
- Согрелась, краса? - спросил ее Устин, вытаскивая тулуп из саней.
- Согрелась, батюшка!
- Ступай в избу, Данила уже зашел. Вон оно, крылечко! Как поднимешься, так и входи. Там покои меньшого Зотова. У него и гостевать будем. Иди, дочка. Нечего зазря морозиться, скоро и я буду.
Ирина зашла в жарко натопленный дом, и, немного отогревшись в сенях у изразцовой печи, заглянула в комнату.
- Да все у нас хорошо, Никита Егорыч! - рассказывал Пустоцвет молодому хозяину о делах в деревне. - Матушка, Елена Богуславна, больше страхов нагоняет. Намедни Егор Силыч поднатужился, рана и открылась. Олюшка, сестра ваша, поклон шлет. Большая уже, почти невеста, скучает она по вам.
- Поздорову ли живете, Никита свет Егорыч? Пустите девушку погреться!
Произнесла Ирина, стараясь придать словам оттенок раболепия, в то же время пряча в поклоне озорную улыбку. Увидав ее, Зотов поспешил навстречу, обнял и расцеловал в обе щеки.
Не ожидая таких проявлений любви со стороны Никиты, девушка смутилась и залилась краской.
- Данила, почему не сказал, что Иринка с вами приехала? Проходи, красавица, покажись! - взяв за руку, Никита провел ее в комнату. - Куда только парни смотрят? Такая краса, и до сей поры ничейная! Наверно, сам сватов зашлю.
Никита подмигнул Ирине, искоса поглядев на Данилу. Она улыбнулась и с удовольствием ему подыграла:
- Сама не знаю. Может, глаз у них нет? Я уж и так, и этак. А парни ни мычат, ни телятся!
- Никита Егорыч, - не подав виду, что понял намек, продолжил Пустоцвет. - Матушка вам гостинцев прислала, припасов домашних. Велеть принести?
- Наливку тоже прислала?
- И наливочку, и медок стоялый. Окорока на дыму крученые. Огурчиков с хреном и чесноком бочонок. Елена Богуславна беспокоиться о вас. Денег, что за жито выручим, половину велено вам оставить.
- Скидавай шубу, Ирина. Стол накрывать будешь. А ты, Данила, скажи мужикам, что мне причитается, пусть сюда несут. Сам с Устином приходи, не задерживай. Гостями моими будете. Да пошли за князем Алексеем. В холопской избе местного слугу найдешь. За полушку сбегает, отыщет.
Когда Пустоцвет вышел, Никита помог Ирине снять тяжелую суконную шубу и спросил:
- Что, так и не поддается твоим чарам наш Данила?
- Не поддается, Никита Егорыч! - вздохнула Ирина, высвобождая руки из рукавов шубы.
- Дело поправимо. У князя Алексея, вон намного хуже. Вдвоем мы Данилу быстро уломаем. Твой будет, - засмеялся Никита.
- Случилось что с княжичем? Неужели захворал Алексей Семенович? Матушка-то его, Авдотья Никитична, недавно у вас в доме гостила. Скучно ей в своей усадьбе без князя Семена, вот и навещает Елену Богуславну. Вроде она не печалилась о здоровье сына?
- После расскажу, время еще будет. Помнишь, как в детстве от всех прятались и тайнами делились? Ты мне - одну, я тебе - другую. Не забыла? Уговор в силе остался? А сейчас доставай из скрыни скатерть да стели на стол.
Скорая на руку Ирина накрыла стол льняным белым полотном, расшитым узорами. Достала посуду, что имелась в доме, и стала выставлять на него. Никита залюбовался ее быстрыми и плавными движениями, при этом она говорила, не переставая.
- Авдотья Никитична княжичу Алексею тоже гостинцев передала. Хлебный обоз она в Смоленск отправила. Князь Семен ей оттуда письмо прислал, дескать, жито на границе с ляхами продать выгодней, дороже оно там, чем в Москве. Вот княгиня и снарядила Сеньку, холопа своего с мужиками, того самого, что ты побил на реке в позапрошлом годе. Авдотья Никитична еще матушке твоей жалилась.
- Помню, Ирина, помню. Как давно это было! Детство, да и только. Сейчас же - служба. Завтра мне на Кукуй в услужение. Вы тут без меня пока живите.
- Когда же тайнами делиться, будем? - удивленно спросила Ирина, ставя на стол блюдо под хлеб.
- Приеду обратно, - поделимся. К тому времени их гораздо больше будет.
В избу завалилась вся честная компания. Данила с Устином держали под руки князя Копытина, с почтением заводя гостя в просторную палату.
- Заходи, Алешка, - встретил князя Никита. - Друг за столом - еда слаще и мед крепче!
Гулянье закончилось только под утро. Съеденное и выпитое разморило уставшего с дороги Устина, и он уснул прямо у стола на лавке. Князь Алексей попрощался и отправился к Михаилу Шеину, с которым служил при дворе рындой. Ирина вышла на улицу проводить Никиту в Немецкую слободу.
С помятым лицом и опухшими глазами, от медов да бессонной ночи, Зотов вскарабкался на лошадь, жестом остановив собравшегося ехать с ним Пустоцвета.
- Ты, Данила, здесь остаешься, - немного погодя, с трудом вымолвил он. - Это тебе мой первый наказ. Хватит с Густова одного холопа, - меня! Будешь помогать Устину в торговом деле, головой отвечаешь за батюшкино добро. Хозяйка над тобой теперь Ирина Устиновна! Что попросит, - покачиваясь на коне, Никита подмигнул девушке и помотал пальцем, - отказать не имеешь права! Через три дня приеду, - проверю!
Закончив речь, Никита хлестнул кнутом лошадь и подался со двора, оставляя позади удивленного Данилу. Махая вслед узорчатым платочком, Ирина спрятала смеющиеся глаза за широким рукавом нового нарядного платья. Когда Зотов скрылся из виду, она забеспокоилась.
- Как бы худо с ним не было? Во хмелю еще!
- Ветерком обдует, обойдется, Ирина свет Устиновна, - успокоил ее Пустоцвет. - Ну что, хозяйка, вели, что мне делать!
- Пойдем, коли так, дядька Данила.

3

- Присоветуй, матушка Александра! Неужели мне, за постылого идти? Безропотно батюшке подчиниться? - со слезами на глазах спросила Ксения, тетушку Ирину Федоровну.
Инокиня, жалостливо поглядев на племянницу, вздохнула и подозвала. Ксения упала на колени к ее ногам и стала целовать руки. Александра попыталась высвободить их, но княжна не отпускала. Слезы струйками стекали из карих глаз девушки и падали на ладони затворницы.
- Пустое, доченька! Ни к чему! - Александра подняла Ксению и утерла влагу с ее лица. - Совет тебе дать не в моих силах. Делай, как сердечко велит... Чай, не свободно оно, коль так маешься?
- Не знаю, матушка! Князь Алексей вроде как нравиться мне! Когда он рядышком, - ну есть и есть, а как нет, - скучать начинаю. Да так скучаю, что места себе не нахожу! Его как-то долго не было, за женихом моим ездил, так я измучилась прямо вся. А любовь или нет, у меня к князю, - не ведаю, матушка!
- Молода ты, девонька. Юная совсем. Истома в тебе играет. Хочется познать непознанное, понять непонятное. Томление в груди, доченька, - еще не любовь. Любовь, Ксюша, выше, сильнее! Положи книжицу на стол, а то замочила слезами, - Ирина Федоровна подала Ксении Евангелие. - Да принеси, милая, столец. Сяду я. Ноги мои совсем ослабели, - не держат.
Опустившись на скамью, принесенную княжной, инокиня Александра продолжила:
- Брат мой, Борис, решение свое не изменит. С детства упертый был. Коли чего задумал, - так тому и быть!
- Что же мне, смириться, матушка?
Ксения снова встала на колени и прижалась к тетушке, смотря ей в глаза. Ирина Федоровна провела рукой по волосам княжны и убрала с щеки последнею слезинку.
- На лик-то видела сего Густава?
- Нет, матушка, не видала! Только слышала, - старый он и умом недалек.
- Мало ли на Москве сказывают! Сама езжай да погляди. Может и не страшен он.
- Как же я посмотрю? Ведь батюшка не пустит! - удивленно спросила Ксения.
- А ты тайком! Не все брату моему Борису знать должно. Оденься боярыней или того проще. Лик забели, чтобы сходу ни признали, да к жениху на поклон. Так, мол, и так, с мужем приехали от царя, подарки привезли. А сама - то и делай, что гляди да спрашивай.
- С каким таким мужем, матушка?
- Подумай сама, кого на время в мужья взять. Не одной же тебе ехать. Если уж совсем не приглянется, матери в ноги упади. Возможно, Мария упросит Бориса. А я, дочка, за тебя бога просить буду. Господь милостив, глядишь, услышит мои молитвы о тебе, Ксюша.
- Спасибо, матушка Александра! За совет... Надоумила ты меня. Пойду я. Теперь мне самой не терпится на него взглянуть. Дней через шесть загляну опять. Расскажу, как дело было.
Ксения встала с колен и поклонилась Ирине Федоровне.
- Иди, милая. Нечего тебе в этих стенах томиться. Молодость быстро проходит, успеешь святым местам поклониться.
От слов инокини Александры, сердце княжны защемило тупой болью. Страшное предчувствие охватило ее, с беспокойством оглядела она келью. Найдя глазами иконостас, висевший в красном углу, Ксения трижды осенила себя крестным знаменем, отгоняя дурные мысли.
Только на улице, вдохнув полной грудью свежего морозного воздуха, девушка почувствовала облегчение на сердце. Во дворе Ксению ждали сани, запряженные четверкой лошадей, рядом с санями стояла Анюта и весело разговаривала с сидевшим на козлах конюхом Трифоном.
Княжна запрыгнула в возок и повелела:
- Анюта! Скорее домой! Хватит с меня монастыря...
Подруга поспешила в сани. Трифон махнул кнутом, и застоявшиеся кони резво помчались за ворота. Старый монастырский сторож едва успел их отворить.
Когда они отъехали от Новодевичьей обители, обеспокоенная Анюта, видя состояние княжны, не выдержала молчания и обратилась:
- Ксения Борисовна, краса ненаглядная! Что-то бледная ты! Румянец совсем пропал.
- Страшно мне вдруг стало, Анюта! Почудилось, будто и меня участь затворницы ждет. Вместо матушки Александры себя в кельи увидала! Стою я, значит, одна, без нее, и платье на мне иноческое. Так ясно мне привиделось, - мороз по коже прошел.
- Надо вам меньше по монастырям ездить. Нехитро и захворать! Пожалейте себя! Бросьте вы эти разъезды. Дурной в обителях воздух, погостом веет.
Ксения плотнее закуталась в шубу, пытаясь остановить озноб, пробежавший по телу.
- Вели быстрее ехать... Хочу убежать от яви треклятой!
- А ну, пошевеливайся! Чего расселся?! Царевна шибче желает! - хлопнув рукой по спине Трифона, прокричала Анюта.
Сани птицей пролетели по московским улицам, распугивая по дороге путников. Заехали в Кремль, промчались мимо Красного крыльца и свернули во дворы деревянных палат. Там их ждал князь Копытин. Беспокоясь за Ксению, он ходил взад-вперед, нервно раскидывая снег носком сапога. Завидев возок княжны, он поспешил навстречу.
- Ксения Борисовна, долго-то как! Я себе, прямо, место не могу найти. Без должной охраны, без сопровождения!.. Хоть бы меня взяли! Мало ли! В дороге всякое произойти может. Покаялся я, что отпустил вас, поддавшись вашим уговорам.
- Ничего, Алексей Семенович, обошлось. Со мной Анюта да Трифон. Не гляди что он один, если понадобиться защитить меня у него силушки хватит. Правда, Трифон?
- Правда, великая княжна Ксения Борисовна. Костьми лягу, но царскую дочь в обиду не дам! Можете не беспокоиться, - пригладив бороду, взлохмаченную быстрой ездой, ответил Трифон.
- Вот, видишь? - Ксения выпрыгнула из саней и быстро пошла в дом. - Зайди ко мне, Алексей Семенович. Разговор у меня к тебе есть. Немного опосля. Приберусь с дороги... Анюта тебя позовет.
С помощью верной подруги княжна скинула с себя шубу, тяжелое парчовое платье и облачилась в более легкий сарафан. Причесала волосы, украсив их простенькой диадемой из серебра с маленькими драгоценными каменьями. Немного подсурьмила брови и села в кресло.
- Зови князя, Анюта! Теперь готова я принять его.
Девушка завела Копытина в горницу.
- Еще об услуге хочу попросить, княже! Не откажешь?
- Не откажу, Ксения Борисовна.
- Тогда стань моим мужем!
Слова Ксении ошеломили Алексея, он стал словно каменный. Пытался вдохнуть грудью как можно больше воздуха - не получалось. Так и стоял, широко раскрыв рот и глаза.
Видя, что делается с князем, Ксения рассмеялась. Ей стало легко и свободно, она позабыла недавние страхи. Княжне было забавно смотреть на Алексея.
- Не бойся, княже! Не навсегда, лишь на время. В шутку! - продолжила она, вдоволь насмеявшись. - Хочу я на Кукуй к немцам съездить. Густава посмотреть. Для сего дела, муж мне обманный и нужен.
Понемногу шок у Алексея стал проходить и он начал понимать, о чем говорит Ксения. Но все же пауза в разговоре затянулась, пока князь смог ответить.
- Батюшка-то ваш... Борис Федорович, прогневается... Коль узнает, - выдавил он из себя.
- Не прогневается! И ведать об этом не будет! Про нашу с тобой тайну.
- А если в Немецкой слободе признают вас! Тогда как?
- Не признают. Анюта на такие дела рукодельница, - так мой лик украсит, совсем не я буду! - Ксения встала и подошла к князю. - Соглашайся, Алеша, более просить некого.
- Люди, что государем к королевичу приставлены, хорошо меня знают, Ксения Борисовна. Ведают и то, что никакой жены и даже невесты у меня нет. Как же я вдруг с ней к Густаву явлюсь? - спросил Алексей.
- Об этом я не подумала!
Ксения потупила взор и стала в раздумье теребить косу, перебирая ее руками.
- Может, посланцами от царевны представимся? - вставила словечко Анюта. - Отвезем камки, сукна шарлахового... Других тканей, покрасивши да побогаче. Немчину от тебя в подарок. Мол, Ксения Борисовна шлет поклон жениху. Заодно и полюбовницу его поглядим!
- А что? И верно! Отвезем дары будущему мужу! - Ксения вскинула голову и весело посмотрела на Алексея. - Решайся, князь!
- Откажу, так вы без меня наладитесь. Так лучше уж со мной, - Копытин махнул рукой. - Еду! Повелевай княжна!
- Сейчас и поедем. Анюта, скажи Трифону, пусть запрягает сани попроще, без вензелей царских. Да распорядись насчет даров Густаву. А ты, княже, пока я новое обличье принимать буду, погодь во дворе. Свежим воздухом подыши.
Выпроводив от себя князя, Ксения отправилась в опочивальню наносить на лицо белила и краску, изменять первозданный облик.

4

Два часа спустя они уже были на Кукуе, во дворе хором, отведенных для королевича. Встретил их Никита. Признав князя Алексея, он подошел к нему и с поклоном спросил:
- Какие дела привели вас сюда, Алексей Семенович. Кто сии девушки с вами прибывшие?
- Доложи, что привезли дары от Ксении Борисовны, - вместо Алексея ответила Анюта. - Хотят лично засвидетельствовать свое почтение! Спросить, здоров ли королевич Густав. Хорошо ли живется ему у нас?
На удивление Никиты она добавила:
- Чего встал, как идол?! Иди, спрашивай!
- Иди, иди, Никита, - тихо на ухо шепнул ему Алексей. - Ксения Борисовна сама приехала поглядеть на королевича. В лепешку разбейся, но добейся, чтобы Густав нас принял.
- Ты, Алешка, совсем что ли, ополоумел? Царевну сюда привезти! - тоже шепотом ответил Никита.
- Сама она так пожелала. Ступай, Никита!
- Уже бегу!
Зотов вбежал по крыльцу дома и на пороге столкнулся с Первушкой. Обменявшись с ним двумя словами, стал ожидать решения старшего по чину. От вести у Вепрева округлились глаза. Ничего Никите не сказав, он быстро, несмотря на хромоту, исчез в избе. Зотов поспешил следом, но скоро вышел и с поклоном объявил:
- Королевич Густав приглашает гостей в дом! Где самолично хочет поблагодарить за оказанную честь и за подарки, посланные Ксенией Борисовной.
Пропустив вперед девушек, Алексей зашел в хоромы сам. Увидев королевича, он отметил: за то время, что Густав был на Москве, он поправился. Бока его округлились, кожа приобрела лоск, взгляд стал наглым и самоуверенным.
Рядом с Густавом стояла Катерина. Кокетливо улыбаясь, она сделала приседание на западный манер, жадно поедая князя глазами. Королевич сказал ей что-то на своем языке и жестом подозвал Котора. В сторону гостей он сделал лишь легкий кивок, видно посчитав, что этого вполне достаточно для слуг великой княжны Ксении Борисовны.
После чего Густов горделиво заговорил:
- Я очень доволен тем, что дочь царя Бориса уделила мне внимание. К сожалению, нам пока не довилось встретиться лично. Но я думаю, этот вопрос государем скоро решится, и моя персона будет ей представлена.
Королевич подал знак Кристоферу, что он может переводить сказанное, и замолчал. Котор поклонился господину и не менее гордо перевел.
- Меня весьма удивляет, герр Густав, что ваш слуга переводит не совсем точно вами сказанное. Хотя по общему смыслу все верно, - произнесла Ксения на немецком языке с хорошим произношением. Выйдя вперед, она подошла к Густаву и дала понять Котору, что не нуждается в услугах толмача.
- Фрейлейн знает немецкий? - удивленно спросил королевич. - Как зовут столь ученую даму? К тому же не менее очаровательную!
- Зовут меня Евдокиею. Я постельничая у княжны Ксении. Она просила узнать у вас, здоровы ли вы. Хворобой, - какой не болеете? - ответила Ксения, не обращая внимания на комплимент, сделанный ей.
- О нет! Меня хорошо кормят, здесь чудесный свежий воздух, дома очень теплые. Заболеть просто невозможно! Скажите мне, нет ли у вас с собой маленького портрета царевны Ксении? Хотелось бы взглянуть на нее. Тяжело сидеть и ждать в полном неведенье. У вас, русских, странные обычаи: жених с невестой не видят друг друга до самой свадьбы. Муж знакомится с женой в церкви. Это очень плохие обычаи!
- У нас, на Руси, герр Густав, не заведено рисовать свой лик. Это удел святых красоваться на иконах, а не простых смертных. Но я могу вам на словах описать ее образ. Ксения не очень красива, зато умна. Знает польский, свободно говорит по-немецки, на французском тоже, хотя с трудом. Станом немного великовата, но князьям да боярам нравится.
Рассказывая о самой себе, Ксения с удовольствием наблюдала, как королевич жадно ловит ушами каждое слово.
- О, это очень смелый портрет! Вы не боитесь, что, как и всякая другая женщина, она будет весьма недовольна таким рисунком своей внешности?
- Мы же с вами, дорогой Густав, беседуем по-немецки! А здесь, кроме вас, меня и ваших слуг, его никто не понимает.
После последних слов Ксении Вепрев до крови прикусил губу, чтобы не рассмеяться и не выдать себя. Остальным было легче: Никита знал только по-польски, а Алексей с Анютой, в самом деле, из сказанного ничего не понимали.
Девушка была занята тем, что рассматривала полюбовницу Густава, Катерину. Ее явный интерес к князю Алексею привлек главное внимание Анюты.
- Меня очень удивило, - продолжал беседу Густав, - как в такой варварской стороне именуемой Московия, где даже не умеют ценить женской красоты, молодая девушка владеет, и достаточно свободно, речью великих Тевтонских рыцарей.
- Удивительного здесь ничего нет! Мой батюшка принимал участие в Ливонской военной компании. Там и обучился разговору. Потом долгое время был при дворе толмачом - по-вашему, переводчиком. От батюшки и я научилась.
- Страшная Ливонская война! Царь Иван был жестоко наказан, неосмотрительно став воевать с орденом! - состроил печальную гримасу Густав.
- Ваш батюшка, король шведский Эрик, помнится, тоже влез в ту войну! Для него она закончилась более плачевно. Лишившись трона, он окончил свои дни в темнице! - отрезала Ксения на слова королевича. - Нам же удалось вернуть половину того, что было завоевано, но, к сожалению, утеряно, государем нашим, Иваном Василевичем. Вторую же половину Борис Федорович, ныне здравствующий, собирается вернуть с вашей помощью, герр Густав! И обязательно вернет, с вами или без вас.
Почувствовав на себе внимательный взгляд Кристофера, Ксения поняла, что увлеклась, и чуть не выдала себя. Опустив глаза, она замолчала. Молчал и Густав, пораженный умом и осведомленностью прислуги княжны. Молоденькая девушка со странным именем Евдокия за час сумела дважды удивить его.
Вепрев поспешил исправить создавшееся положение и выручить Ксению. Сделав вид, что ничего не уразумел из их разговора, но воспользовался молчанием, он спросил королевича через Котора.
- Не утомила ли вас беседа, князь Густав? Не пора ли гостям откланяться и отбыть на Москву?
- В самом деле, я думаю довольно праздной болтовни, - ухватившись за предложенный ему выход из разговора, ответил королевич. - Передайте княжне Ксении слова любви и моей искренней признательности,
Прощание было скорым. Ксения пообещала Густаву, что, «обязательно», передаст его слова великой княжне и, спрятавшись за Анюту, закончила беседу.
Княжну охватило неведомое до сих пор чувство, только сейчас она заметила живой интерес Катерины к князю Копытину и возмутилась, по-особому, - со щемящей болью в сердце. Ксения вежливо откланялась, взяла Алексея под руку и поспешила выйти.
За ними попятилась и Анюта.
По дороге домой Ксения жестом велела приблизиться к саням скакавшего позади саней князя Копытина.
- Никак по нраву пришлась вам, Алексей Семенович, шлюшка иноземная?! Видала я, как вы свои голубые очи на нее пялили!
- И в мыслях у меня такого не было, Ксения Борисовна! С чего вы взяли? Век бы ее - глаза мои не видели! Страх, да и только, - удивился вопросу Алексей.
- Не скажите, баба она видная! Если желаете, можете вернуться. Поди, ждет вас? А нет! - скачите вперед, да велите стол накрыть! К моему возвращению должно быть готово!
Алексей на гневное слово княжны не ответил, только стегнул коня. От сильной боли жеребец взвился на дыбы и во весь опор помчался к Москве, унося на себе князя Копытина, от саней с девушками.
- Ксения Борисовна, почто князя обидела? - спросила княжну Анюта. - Он и вправду на нее не смотрел. Это она, стерва, все с него глаз не сводила! Выпучила бельма и смотрит, будто съесть князя желает.
Ксения вздохнула и ответила:
- Сама не знаю, Анюта! Плохо мне! На душе кошки скребут, вот и сорвалось. Приедем, ты уж успокой его, - ладно? Скажи, что я жалею о сказанном.
- Может догнать князя?
- Нет, Анюта! После скажешь…
Алексей удалялся быстро, постепенно превращаясь в маленькую черную точку на белоснежной дороге, пока совсем на ней не растворился.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 30.11.2009 00:44:35
Просмотров: 2636

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.