Дыхание Красного Дракона. Часть 1 гл. 14

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 16283 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.III."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Использовать без остатка данный свыше только женщине дар — беззаветно любить, каждую отпущенную свыше секундочку впитывать и растворять в себе любимого мужчину и зарождать в своем теле новую жизнь, — было то, о чем мечтала Шустова. Но, как и всякая баба, все эти три недели Анна прибывала в ожидании чего-то, что оборвет ее счастье, словно лебединую песнь на выдохе.

«Дыхание Красного Дракона» третья книга из тетралогии «Степной рубеж». Первую «Полуденной Азии Врата», и вторую «Между двух империй», смотрите на моей странице.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЕЛИЗАВЕТЫ ВТОРЯ РАЗВЛЕЧЕНИЯМ.

Глава четырнадцатая.

Две недели пролетели незаметно. Шумейцев сидел в остроге, пан Выспянский, наконец-то, занялся больными солдатами и не докучал визитами коменданту. Драгуны Олонецкого полка были возвращены в крепость, и Аким Иванович попросил отца матушки Александры присмотреть за ними. Дед Иван сразу же взял в оборот Илью Вологжанина и уже через несколько дней доверительно рассказал Тюменеву, что посеянная Приваловым смута среди драгун стихла сама собой и опасности для крепости не представляет. Драгуны лишь опасаются, что донос на них Шумейцева в Омск повлечет слишком суровое наказание, — битье шомполами, но бежать никуда не собираются и готовы полностью ответить за свои заблуждения.
Капитанша по-прежнему занималась соблюдением хозяйственных работ по крепости, но только до полудня. Как только солнце переваливала на вторую половину, у нее начиналась личная жизнь молодой женщины и бурно продолжалась до следующего утра. Анна и сама не ожидала, что в ней проснется такая неутомимая страсть, она с упоением по дням проживала ранее упущенные в долгом одиночестве годы. Андрей ее разбудил, словно витязь спящую красавицу и теперь снова впасть в сон для нее означало одно — умереть. За прошедшее после отъезда Софьи столь короткое время, она осознала мудрое изречение народа «простить, — значит, понять». Анна поняла Софью ее любовь к молоденькому подпрапорщику Александру, не только окончательно простила, но и по-бабьи приняла ее грех близко к сердцу.
Такой уж создана она — баба, когда ей плохо, то живет в ожидании грядущего счастья. Надеется на лучшее, тем игрива и весела. Когда ж придет оно, — счастье, баба в смятении, ей не о чем больше мечтать, все у нее есть и остается лишь боязнь внезапной потери. Зная, насколько оно, — бабье счастье, бывает коротко, она не живет, а старается забыться в данном на сегодня счастливом моменте. И принимает его окончание с готовностью и даже веселостью, поскольку впереди снова будет оно — бабье счастье, лишь бы хватило жизни его дождаться. В том сложившемся за многие века виденье своего предназначения слабость бабы и ее непомерная сила. Она, словно вода, растворяет любые невзгоды и преграды, навеянные обстоятельствами, так же как и мужское семя, попавшее в лоно по ее воле или нет, она родит с любовью. Вкладывая в данный ей Богом плод душу взятую от Матери Сырой Земли, прививает ему через материнское молоко любовь к родному краю. Каким бы он неказистым, холодным или пустынным не был, называет его Родиной, учит его чтить и защищать от ворога ценой собственной жизни…
Использовать без остатка данный свыше только женщине дар — беззаветно любить, каждую отпущенную свыше секундочку впитывать и растворять в себе любимого мужчину и зарождать в своем теле новую жизнь, — было то, о чем мечтала Шустова. Но, как и всякая баба, все эти три недели Анна прибывала в ожидании чего-то, что оборвет ее счастье, словно лебединую песнь на выдохе. Наступление каждого нового дня в ее висках отстукивало неосознанную тревогу. Покрывая по утрам поцелуями безмятежно-спящего рядом Андрея, она подсознательно чувствовала: горести одиночества лишь отступили на малое время, и это время неумолимо заканчивалось…
Сквозь беспокойный предрассветный сон Анна услышала барабанный бой на входной башне. Фырканье разгоряченных быстрым ходом коней, скрежетание воинского металла и громкий башкирский говор, оповестили ей, что в крепость прибыли новые люди. Прикрывая грудь, она наскоро накинула поверх тонкой ночной рубахи теплую вязанную из козьего пуха шаль и выглянула в окно.
На площади, у колодцев, крутилось несколько конных воинов, один из них ведрами носил воду в расположенные у коновязи ясли и, размашисто выливая, наполнял. Все всадники были в длиннополых халатах, высоких красных сапогах, с изогнутым под стремя носком, и в кожаных летних треухах, отороченных степной лисой лишь для красоты. Вооружены они были саблями, за плечами висели ружья. По одежде и речи они походили на башкир, но лица их были светлы, черты не скуласты, волос кудряв и рус — это были пермские мещеряки. Видимо в расположение Ново-Ишимской линии прибыла команда ожидаемого Тюменевым башкиро-мещеряковского конного полка.
Один из них, курносый, рыжеватый, заприметив в оконце большого дома женщину, инстинктивно комкавшую на груди шаль красивой рукой с ямочками на запястье, бросил ей игривый взгляд. Анна хотела отойти от окна и разбудить Андрея, но, увидев въехавшего на площадь офицера, решила немного задержаться и рассмотреть его получше. Вновь прибывшему офицеру на вид было лет тридцать с небольшим. Из-под капитанской треуголки вились длинные белокурые волосы. Он был чрезвычайно худ и высок и потому сутулился. Немного узковатые плечи, из-за увешенного оружием пояса, очень разнились в ширине с талией, отчего мундир смотрелся на нем несколько клинообразно. На груди офицера, словно пришпиленная, висела посеребренная бляха Ревельского драгунского полка, а согнутая в локте рука, как навечно привязанная, широкой и тяжелой пятерней лежала на рукояти шпаги.
Покинув седло, капитан направился в новую штаб-палату, но его остановил Выспянский. Штаб-лекарь услужливо раскланялся с прибывшим офицером, доверительно взял его под руку и прошелся с ним до самых дверей. Сигизмунд Янович о чем-то, усердно и торопясь, говорил капитану, и только когда тот все же соизволил войти в помещение, он вежливо отказался проследовать его примеру. Кланяясь на прощание, он нервно передал капитану лист гербовой бумаги.
У Анны защемило сердце. Несомненно, это был донос. «Только для того, чтобы наушничать, Сигизмунд Янович был способен встать с первыми петухами. И откуда он прознал, что команда башкиро-мещеряковского конного полка прибудет в крепость именно сегодня, поутру?», — подумала она и проговорила:
— Андрюша!.. Голубь мой… Вставай!
От ее грудного крика Самойлов соскочил, потом сел на кровать. Омыв ладонями заспанное лицо, не понимая причины ее страхов, он ответил:
— Ты чего, Аня? Случилось чего?
— Случилось, Андрюша! Сердцем ведаю: стряслось не доброе! Сигизмунд Янович сунул все же новому офицеру бумагу. Навет это. На тебя, на всех нас навет и оговор.
— Какому офицеру?
— Капитану полка Ревельского. Прибыла, Андрей Игнатьевич, в крепость нашу команда башкиро-мешеряков, а с ним и он — капитан.
Облачившись в мундир, поручик мельком глянул в окно и направился к выходу.
— Андрюшенька! — Анна бросилась в объятья. — Так и уйдешь? Без слов… Увижу ли?
— Перестань, Аня! Подумаешь, офицер новый в крепость прибыл.
— Ох! — Анна прижалась его груди. — Неспроста то. Тоска меня, Андрюшенька, еще третьего дня охватила! Затомилась в душе и гложет, гложет!
— Дурь это бабья! — ласково обнимая испуганную женщину, ответил Андрей. — Буйство воображения — фантазия. Не ожидал я от тебя такого. Ты ведь Мать-Капитанша. Дед Иван говаривал: порох, а не женщина.
— Была Капитаншей да вся закончилась. Через любовь к тебе и переменилась. Но ты не думай!.. — Анна устремила на него влажные глаза. — Я не жеманная сударушка, не невеста с Петербург-города! Кость во мне твердая. Я ждать буду… А если надо станет, поеду за тобой до самого края.
— Куда дальше… Не рви себя, Аня, раньше времени. За нами правда, не за Шумейцевым.
Успокоив встревоженную Анну поцелуями, Самойлов направился к Акиму Ивановичу. На плацу он встретился с незнакомым драгуном с порядковым номером Ревельского полка на амуниции. Тот лихо отрапортовал идущему навстречу господину поручику и доложил:
— Присланный сюда от общего командующего Сибирскими оборонительными линиями господин-капитан Ревельского драгунского полка Гаврила Андреевич Лилиенгрен просит, ваше благородие господина офицера, прибыть в штаб-палату данной фортеции. Оный господин-капитан Лилиенгрен, сейчас беседует с комендантом крепости Святой Петр подполковником Тюменевым о предстоящем расквартировании на Ново-Ишимской оборонительной линии конного пограничного батальона и любезно просит вас, господин поручик, при сем их разговоре, самолично и незамедлительно присутствовать.
Не считая пышных фраз, бравады и щегольства, в рапорте драгуна не было даже намека на то, чего боялась Анна. Это вселило в поручика некий оптимизм, и он мысленно ругнулся: «Позволил бабьим страхам завладеть сознанием. И впрямь испугался, словно девица на выданье».
Когда Самойлов зашел к Тюменеву, почти двухметровый капитан рассматривал карту Ново-Ишимской оборонительной линии. На его фоне Аким Иванович казался совсем маленьким. Поднятый с постели в халате и ночной шапочке, он так и расхаживал по комнате, весело пыхтя «драконом». Такая доверительная обстановка ничего опального предвещать не могла.
Увидев вошедшего Андрея, комендант проговорил:
— Разреши, Габриэль, тебе представить: Андрей Игнатьевич Самойлов, бывший поручик лейб-гвардии, а ныне Олонецкого драгунского полка.
— Очень приятно познакомится, — сказал тот. Голос его был мягок и певуч, выдавая в светло-русом великане сына страны Суоми. — Я капитан Лилиенгрен, можете называть меня Гаврила Андреевич. Так зовут командира мои Ревельские драгуны, и я тем доверием очень горжусь.
— Буду лишь рад, господин капитан, — учтиво ответил Самойлов. — Посланный вами ко мне драгун, передал, что вы хотите видеть меня у коменданта в связи с неотложным делом, и я хотел бы узнать каким?
— Дело не столь неотложное и может подождать, но вы бы все ровно пришли. Я видел вашу даму в окне. Она была случайным свидетелем, что штаб-лекарь Выспянский передал мне бумагу. Нехорошую бумагу — донос, и была очень взволнована. Ей это так пришлось к лицу.
— Вы знакомы с Анной?
— О нет!.. Я знаю Акима Ивановича, и спросил: какая, такая красивая женщина живет в доме через плац. И он мне сказал, что это женщина ваша жена. Она очень распрекрасная, но глаза ее были печальны.
— Андрей Игнатьевич, — проговорил Тюменев. — Штаб-лекарь Выспянский не знал, что Габриэль прибыл сюда не от бригадира Фрауендорфа, а прямо из Тобольска от Сибирского губернатора Соймонова и передал ему вот это…— он подал поручику бумагу. — Сей донос, даже при беглом прочтении, весьма ярко характеризует вас и инженера Тренина.
— Капрал Андреев, — добавил к сказанному капитан, — встретил меня по дороге из Тобольска сюда. Проведав про ваши беды, я все же послал его до губернатора Сибири тайного советника Соймонова. В отписанном Федору Ивановичу письме, которое я присовокупил к рапорту коменданта крепости Святой Петр, есть и мое мнение.
— Мнение? — спросил Самойлов.
— Вас это удивляет?
— Признаться — да! Прошу меня извинить, господин капитан, но обычно, редко кто из офицеров среднего состава придерживается своего мнения, ведь оно может и не совпасть с великомужественными суждениями вышестоящего чина.
— Вы правы, Андрей Игнатьевич, такое самоуправство себе позволяют только поручики. Но капитан я лишь второй месяц и как видите, привычка еще осталась. Акима Ивановича я знаю пять лет и с очень хорошей стороны. Он отличный служака. Но поскольку, как мной сказано, я нашел капрала Андреева на пути сюда, то насчет вас, поручик Самойлов и вверенной вам роты Олонецкого полка у меня при себе уже было указание от губернатора Сибири. — Лилиенгрен протянул Андрею пакет с оттисками на сургуче Тобольской губернской канцелярии. — Извольте прочитать при мне без неприличествующих дворянину эмоций и исполнить неукоснительно.
Вскрыв пакет, Самойлов окинул взглядом лист гербовой бумаги и прочел:

«Согласно указа Правительственного Сената и ордера Командующего Сибирских войск под № 216 по передислокации полков по оборонительным линиям Сибири, в связи с усилением оных расположений по защите киргиз-кайсацкого населения Степи от возможного вторжения Цинов, поручику Самойлову, подпрапорщику Андрееву, капралу Андрееву и нижним чинам второй роты Олонецкого полка предписано в недельный срок после получения сего ордера полным составом прибыть в Омскую фортецию. Ему же, поручику Самойлову, передать свои полномочия на Ново-Ишимской линии капитану Ревельского полка Габриэлю Лилиенгрену, командиру созданного из башкиро-мещеряковского конного и Ревельского драгунского полков сводного пограничного батальона».

— Как вы понимаете, Андрей Игнатьевич, — проговорил Тюменев, когда Самойлов дочитал приказ до конца, — решение о замене олонецких драгун при крепости Святой Петр на усиленный приграничный конный батальон не связан с доносом Шумейцева. Хоть и не скрою от вас, что список ваших подчиненных как тайных староверов может послужить вам в Омске дурной рекомендацией.
— Весьма дурной! — немного на растяжку повторил за ним Лилиенгрен. — В наших общих интересах, чтобы вы, поручик, отправились в Омск до поступления, в связи с доносом, новых указаний бригадира Фрауендорфа. Лично доставили титулярного советника Шумейцева в Военно-походную канцелярию до командира обще Сибирскими линиями, и предъявили его там как казнокрада. Федор Иванович Соймонов читал ваш рапорт по поездке в становище султана Абылая и при отправке меня сюда выразил мнение, что хотел бы видеть столь умного и предусмотрительного офицера в Омске при новом командующем.
— Вы сказали: при новом командующем?.. — удивленно спросил Андрей.
— Обстановка в Степи сложная, — ушел от прямого ответа Лилиенгрен. — Два года назад мне лично пришлось участвовать при одном дипломатическом предприятии. По настоянию китайского трибунала, залитая воском мумия умершего от оспы джунгарского зайсана Амурсаны, была вывезена из Тобольска и предъявлена цинской стороне в Кяхте. Но не отдана, а торжественно похоронена на границе, это обострило отношения России с императором Китая Цаньлуном и в таких условиях, неопределенности договоренностей весьма возможна война. Поэтому губернатор Сибири тайный советник Соймонов испросил Санкт-Петербург о назначении командующим на Сибирские линии опытного военачальника и политика генерал-поручика Ганса фон Веймарна, который и был направлен в Омск. Кажется, Андрей Игнатьевич, вы учились с ним в Кадетском корпусе Ее Императорского Величества?
— Вы правы, капитан, я лично знаком с Иваном Ивановичем Веймарном. Я не только учился вместе с ним, но и воевал в Прусских походах пятьдесят восьмого года при общем командовании опального фельдмаршала Апраксина.
— Тем лучше, Андрей Игнатьевич, — Лилиенгрен сделал маленькую паузу. — Ну вот, пожалуй, и все новости. Памятуя о храбром и честном солдате подполковнике Тюменеве и его просьбе за вас, как о должном российском офицере, губернатор Сибири, в моем лице прислал вам приказ отбыть под руководство генерал-поручика фон Веймарна, и это — то единственное, что он в состоянии для вас сделать.
— Но вы, капитан, сказали, что встретили капрала Андреева уже на пути сюда!
— Сказал. Мы отъехали лишь версту от Тобольска, — Габриэль улыбнулся и дружески подмигнул, — и мне не составило большого труда за обедом с Иваном Григорьевичем Андреевым, который продлился пять часов, дождаться данного пакета с ордером губернатора Сибири для вас, поручик.
Самойлов смотрел на капитана и удивлялся, как этот высокий, и оттого немного нескладный человек просто говорил о вещах по сути крамольных, о выписке приказа для него, опального поручика Самойлова, как бы задним числом.
Тем временем капитан продолжил:
— Сами понимаете, обвинение в сокрытии старообрядцев очень тяжелое и игнорировать его не может даже тайный советник Соймонов. А это… — Лилиенгрен брезгливо указал на донос штаб-лекаря Выспянского, — доношение сослуживца, подпоручика Ревельского полка на имя бригадира Фрауендорфа, сами и передадите. Только не по адресу, а в Военно-походную канцелярию нового командующего Сибирскими воинским командами генерал-поручика господина фон Веймарна. Присовокупив к нему казнокрада титулярного советника Шумейцева. То будет весьма пикантно…
— Но, не смешно! — тихо ответил Самойлов.
Андрей понимал, что теперь только от его давнего знакомства с Гансом фон Веймарном, которое тот, возможно, и не захочет вспомнить, зависит судьба многих офицеров крепости Святого Петра и жизнь сорока солдат, по осени вверенной ему Тюменевым роты Олонецкого полка. Понимал он и то, что грубый, шерстяной нити мундир офицера провинции за одну зиму стал намного ближе к телу, чем золоченый камзол от лейб-гвардии Ее Величества…

© Сергей Вершинин, 2010
Дата публикации: 21.11.2010 12:19:18
Просмотров: 2547

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.