Луков переулок или старуха из окна

Егор Клементьев

Форма: Рассказ
Жанр: Частное мнение
Объём: 15421 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Одна женщина жила в Луковом переулке, что на Сретенке, и была в какой-то мере несчастна, а в другой какой-то мере – счастлива…

Ну, вы понимаете, если человек, скажем, женщина, есть одно целое, то коли он одной своей частью несчастлив, то, логически рассуждая, другая его часть – есть сплошное счастье. Это может всякого образованного человека навести на мысль о расширительном толковании закона сообщающихся сосудов, и прочих открытиях в естествознании, но автор хотел этим всего лишь донести до читателя, что женщина эта было подвержена приступам меланхолии, в не меньшей степени, чем сменявшими их пароксизмами бурной деятельности.

Мда… вы не замечали, что стиль, в котором автор пишет, скажем, рассказ или повесть, или даже роман сразу настраивает читателя на определенное отношение к описываемым героям?

Вот, скажем, Хармс! Старухи у него какие-то скоморошные, практически картонные старухи из окна вываливаются, или Пушкин с Гоголем вовсе не «наше все», а в клоунских и несерьезных платьях постоянно спотыкаются друг о друга. Смех, да и только! Абсурд, одним словом!
Если Хармса не удается вспомнить, или по какой другой причине его упоминание ни о чем вам не говорит, то можно полистать Зощенко, и будет все то же самое. Напишет Михаил Михайлович рассказ каким-то деформированным языком, так все его герои сразу и выглядят скособоченными какими-то и на поверхностный взгляд комичными…

В общем, автор очень рискует, выбирая манеру написания. Вдруг читателю покажется, что интонация повествования легкомысленная, и он приготовится потешаться над героями, которые наоборот - приготовились мучиться и страдать. И, когда перевернута последняя страница, все могут оказаться в недоумении: автор никак не ожидал читательских ухмылок, герои просто в шоке, а читатель и подавно в раздражении! Возьмет и забросит книжку куда-нибудь подальше! Или бывает еще, кто-нибудь чувствительный начинает горячится, клясться, что вообще никогда больше в руки не возьмет книжку этого глупого автора! И будет тысячу раз прав!

Но вернемся к этой женщине. Помните? К той, что жила в Луковом переулке. Мучается ли она, страдает или наоборот пребывает в радостной безмятежности? Поглядим.

Луков переулок, замечу, сейчас вовсе не такой, каким он был, скажем, в семидесятые. Нынче там совсем не осталось жилых помещений, - все больше учреждения, безымянные помещения за добротными плотно закрытыми дверями. Солнце там отражается в окнах с каким-то синим, холодным отливом. Так что уютное название переулка никак не сочетается с казенными, чопорными стенами домов и чугунными решетками ворот и калиток.

Однако, в одном незаметном дворе, если заглянуть за гранитную полированную колонну, можно увидеть крохотный палисадник с вялым кустиком и дрожащими на ветру анютиными глазками. Вот в таком неприметном дворике жила одинокая женщина. Жила она скромно в двух комнатах, потому что внизу, на кухне в первом этаже и в небольшой прихожей, согласитесь, жить никак невозможно. Жила одиноко, но иногда раз-два в неделю приезжал к ней мужчина. Мужчина приезжал на черной большой машине с водителем и в сопровождении другой большой машины с охраной.
Она не была содержанкой, потому что никаких денег от него не брала, а сама зарабатывала, да кое-что получала от сдачи своих нескольких квартир.

Любовниками в пошлом смысле этого слова их назвать было нельзя: ни у него, ни у нее семьи не было. Они просто так встречались: сидели, пили чай, молчали. Бывало, она вдруг возьмет да пришьет ему пуговицу на рубахе. Пуговица съедет куда-то вниз и в бок, висит на одной тонюсенькой нитке, например, от “Paul & Shark”, края рубашки разъедутся ромбиком на выступающем животе. И станет ей от этого так грустно и печально, что берет она иголку с ниткой и пришивает пуговицу. Иногда он звал ее съездить куда-нибудь на острова, но она представляла, что они будут вот так-то молча проводить день за днем, и отказывалась.
У них бывал и секс. После него они лежали, обнявшись, засыпая и снова просыпаясь. В эти минуты они чувствовали тепло и нежную кожу друг друга. Ее прядь волос щекотала ему щеку, он отводил их в сторону и тихо целовал мочку ее уха. От него пахло табаком, он курил трубку в то время, когда не бывал с ней, и запах этот почему-то тревожил ее в короткие минуты дремы. Она вздрагивала, пробуждаясь, и слышала, как учащенно бьется сердце.

В один из дней, когда он и не должен был приехать, она сидела у окна, смотрела на дрожащие лепестки цветов и думала о странных своих сердцебиениях, о странной тревоге, о своем состоянии полусна и полудремы. Она никак не могла найти объяснение и оттого тревожилась ещё больше. Женщина она была решительная и потому вместо того, чтобы выпить красного вина и отогнать дурные мысли, она открыла интернет и написала в поисковике слово «тревожность». Когда за окном стемнело, у нее было несколько адресов психотерапевтов и некоторое представление о «базальной тревоге» Карен-Хорни и «ситуативной тревожности» Ханина. Закрыв компьютер, она все же выпила красного вина Pomerol и легла спать.

Пропуская подробности следующего дня, скажу только, что в результате ее встреч с психологами она купила билет на самолет и отправилась в далекий, прямо, как ее детство, город. «Далекость» эта была двойной, потому что она летела в город, в котором провела свое детство.

Прижавшись лбом к холодному стеклу иллюминатора, она глядела на нескончаемые равнины небесного снега, смотрела на причудливые кремовые завитки выстроившихся в ряды облаков, и кривила губы в такой легкой, едва уловимой улыбке. Конечно же, сосед, а летела она бизнес классом, сначала вежливо отводил от нее взгляд, но вскоре, видно не устояв перед «монализовским» выражением ее лица, заговорил. Она рассеянно что-то отвечала, потом несколько раз промолчала, и, в конце концов, сосед, выпив коньяку,заснул огорченный.

А мысли ее были заняты воспоминанием. Воспоминанием, как была она совсем маленькой восьмилетней девчушкой с круглой русой головой и с двумя торчащими в стороны косичками. Воспоминание это было как набор ярких картинок из книжки Агнии Барто. На картинках она идет с портфелем в школу, или сидит, прилично и аккуратно сложив ручки на парте. Вот она завороженная стоит под зеркальными, ломкими шарами на новогодней, пахнущей мандаринами и хвоей, елке. В другой раз она чертит мелком классики на едва высохшем после сугробов асфальте. Но одна картинка была ярче других. Она собирается в гости к знакомой девочке в соседний подъезд, и мама дает ей горсть конфет с наказом передать их в подарок этой самой девочке. Она вспоминает, что тогда ей показалось, а потом она себя легко в этом уверила, что девочка эта вовсе и не подружка, и в общем даже неприятная какая-то девочка, и что конфеты ей передавать нет никакой надобности. По дороге от подъезда до подъезда она эти конфеты съела. И фантики выбросила под куст. За что ее отчитал сосед старичок, постоянно куривший трубку. Последний из психологов и раскопал в ее памяти, утрамбованной годами и разными событиями, это воспоминание.

Вы вправе спросить, зачем эта женщина так поспешно собралась и полетела в далекие земли? Ну не прощения же просить у обделенной конфетами девчушки, которой, поди, уже за сорок? Тут я затрудняюсь ответить. Мало ли что взбредет в женскую голову, ежели живешь вот так то одиноко в двухэтажной квартире в центре Москвы? Но хочу все же заметить, что в этом с вами деле как автор захочет, так и будет! Полетела именно потому, что захотела отыскать эту двадцать раз забытую школьную подружку. Вот так! А захочу, самолет сейчас развернется, и полетит эта барышня стремглав назад к себе на Сретенку! Представляете, триста десятый аэробус, могучий такой лайнер медленно заваливается на крыло, опрокидывая закатное небо за окном и зависая своими иллюминаторами над темной, ночной бездной. У женщины этой в ужасе округляются глаза, кругом начинается паника, крики, обмороки! Стюардессы бегают, хлопочут, - другими словами караул!

Мда… в общем, летит она себе, летит, в окно смотрит, улыбается своим воспоминаниям и прилетает, наконец, в тот самый город своего детства.

Аэропорт по ночному времени был полупуст. Редкие прилетающие пассажиры появлялись из раздвижных дверей в зале прилета. Встречающие, такие же редкие и слегка очумелые от ожидания покорно продолжают их встречать. Ждут, как зритель в театре на десятой минуте после третьего звонка ждет, что вот-вот раздвинется тяжелый золотой занавес и к рампе выбегут актеры с раскрашенными лицами.

Среди тех, кто томился ожиданием, были персонажи менее эмоциональные, чем родственники или близкие. То были таксисты и зафрахтованные водители, нанятые специально и стоявшие с картонками или фирменными табличками с именами прилетевших или просто с названием организации. Они вяло помахивали ими каждый раз, когда кто-то выскакивал из матовых дверей. Словно приветствовали появление примадонны.

Женщина покинула самолет, на ходу раздумывая, куда же ей поехать. Ну, не на ночь же глядя устраивать разыскание потерянной однокашницы. Нужно где-то и переночевать. Только вот на руках у нее были только банковские карточки и какая-то мелочь, о которой даже упоминать неловко. Другими словами, на проезд наличных денег у нее не было, а банкоматы, что попадались ей навстречу, мертвенно светились синими надписями “Out of order”. Она, не дав себя загнать в меланхолию, положилась на случай и со спокойным сердцем вышла в просторный зал, как выходят в новый и блистательный мир.

Когда герой полагается на случай, то читатель вправе ожидать от дальнейшего повествования череду невероятных приключений. Читателя в этом случае не занимает, что происходит с самим героем, с его душевными исканиями, рефлексией и прочей психологией. Читателя занимает, как злые силы будут глумиться над героем, и предвкушать, как в следующей главе в отместку им уже сам герой будет глумиться над всеми, кто под руку попадется и, естественно, героически отстаивать какую-нибудь справедливость. Хотя, нынешний читатель мало предсказуем. Может, ничего ждать и не будет, а включит телевизор и уткнется всем своим нутром в сериал или в бесконечные «давайпоженимся!»

Женщина, выйдя в опустевший и ночной зал, окинула взглядом поредевших встречающих и увидела человека, держащего в руках табличку с надписью «ООО Фат-Ум». Она решительным шагом подошла к нему и, молча, кивнула. Тот, не говоря ни слова, кивнул в ответ и направился на выход. Женщина последовала за ним.

Она шла следом за этим субъектом, удивляясь своему легкомыслию и беспечности. И в самом деле, как не осмотрительно, с какой глупой самонадеянностью она решила довериться случаю, не подготовившись, не имея в голове какого-нибудь расчета своих действий! Что делать сейчас, что делать потом, что делать, если не сложится ничего или того хуже, здоровье пострадает? На ее месте любой другой, скажем мужчина, выработал бы план, как действовать дальше. Вот спросит у нее обладатель таблички, а докажите, что это вы тот самый человек и есть, кого я с табличкой встречаю? Надо же отвечать! Надо же иметь какое-нибудь мало мальское приличное объяснение, какую-нибудь легенду, что-то правдоподобное, хотя бы «сами мы не местные, отстали от поезда» и так далее. Как говорил известный персонаж, должен же быть хоть какой-нибудь план на ближайшие тысячу лет! Как же без плана, или в данном конкретном случае, как же без фабулы? Но к этому еще вернемся, а пока идут они, он, мужчина этот впереди, она за ним следом. Идут глухим коридором. Стены выкрашены в стальной цвет, окон нет. Идут молча. Она начинает думать, что зря она все это затеяла, не осмотрительно. В том смысле, что надо было сидеть себе в Луковом переулке, глядеть на лепестки анютиных глазок, на гаснущее московское небо и караулить редкие минуты, когда вдвоем в сумерках, не зажигая света, сидели они и молчали.

Проходят они одну дверь, другую. Спускаются по эскалатору и выходят в просторный зал, где в ожидании сидят люди. Подводят ее к женщине, находящейся особо от остальных. Женщина, это было видно сразу, распорядительница. Распорядитель знает про всех все и потому распоряжается. Она в таком же духе и начала и тут же закончила:
- Вы, девушка, ничего не знаете, а ещё летаете бизнес классом! Возвращайтесь-ка вы назад, в свою Москву! Нечего вам тут делать!

Но как же так?! Вправе воскликнуть читатель, как же так? Была завязка, начались какие никакие перипетии и тут же сразу конец сюжета! Вот тут самое время порассуждать, а нужен ли сюжет вообще? Может, читателя и не нужно отвлекать от описания картин природы, потока мелких событий и не значащих персонажей? Типа, а доедет ли то колесо до самой Москвы или не доедет? Или, например, вдруг взлетает стремительный вальдшнеп, вспарывает свистом своих крыл утренний стоячий воздух, и, мгновение спустя, исчезает, оставляя охотника огорченным и раздосадованным. Или такое. Вечер. Гулко ударяет капля в забытое на веранде блюдце. Дождь ровным гулом прокатится по кровле. В незакрытое окно просочится ночь. Шаркнет обрывком фотографии старый, покинутый дом. И дальше в том же духе страниц эдак на сто. Зачем тут, скажет иной читатель, интрига, тайна или, не дай бог, труп?

Может, быть, может быть. Не знаю. Но вот женщину эту ведут обратно в зону вылета, сажают в тот же самый бизнес класс, и она огорченная засыпает. Просыпается она уже в Москве.

Вы не замечали, что в Москву прилетаешь всегда почему-то в сумерки и в дождь. Если за иллюминатором солнце и синие небо, то, выйди из аэровокзала, наверняка попадешь под снегопад и в ночь. В тот раз дождя не было, но парило и по всему назревал дождь. Едет эта женщина в электричке к себе в Луков переулок и обнаруживает, что едет она в пустую квартиру, где на столе забыто блюдце, и фотография ее школьная пылится, упав за комод. И от того, что приезжает в тот неприметный двор большая черная машина, дом не становится менее покинутым.

Возвращается она такая грустная и садится у окна. И представьте себе, что она наблюдает в окнах напротив? Ну, конечно! Из верхнего этажа высовывается старуха и смотрит вниз на палисадник с анютиными глазками. Смотрит, она смотрит, да видно зрение слабое, высовывается еще больше, да так неосторожно, что выпадает прямо на клумбу. Женщина наша обомлела и обмерла вся, но решила посмотреть, что же с пожилой дамой приключилось и решает тоже выглянуть в окно. Представляете?! Только она оперлась локотком о подоконник, только стала наклоняться вперед, вот она даже увидела внизу край клумбы , вот уже и закружилась все перед глазами от высоты второго этажа, как в этот момент в голову ей приходит простая и здравая мысль:
- Что же я, старуха что ли, выпадать из окна? Я ещё девушка вполне молодая и могу просто посмотреть, не рискуя и спустившись во двор.

Некоторые читатели тут облегченно переведут дыхание, радуясь за героиню, другие разочарованно станут возражать, но все дело в том, что, развязка была рассчитана на первых. А тут ещё машина, которая, помните, большая и черная, въехала во двор. А дальше на выбор: первые читатели вправе ожидать, что ее мужчина выгружается с огромным букетом цветов и в белом смокинге. Другие могут вывести из машины девочку с косичками и пригоршней конфет, которая протянет слипшиеся в потной ладошке карамельки, и скажет героине:
- Вот твой платок, Фрида!

Автор пожмет плечами, удивляясь, при чем тут Михаил Афанасьевич? Но спорить не станет - читатель ведь всегда прав!

© Егор Клементьев, 2015
Дата публикации: 27.09.2015 22:45:14
Просмотров: 2303

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.