Анри
Борис Иоселевич
|
Форма: Рассказ
Жанр: Любовно-сентиментальная проза Объём: 10002 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
АНРИ / ретро / Сына я назвала Анри в честь того, кого любила, как любят тень, некогда отбрасываемую давно срубленным деревом. Он был из другой страны, как из другой жизни, на нашем заводе пробыл не больше года, не удосужив меня даже взглядом, но остался в моей судьбе, умудрившись зачерпнуть полной горстью там, где, казалось бы, ничего, кроме выжженной земли, не обнаружить. Замужество не сделало меня счастливой, хотя жаловаться на того, кто ни в чём не виноват, грешно. Он хороший, заботливый, работящий. Это больше, чем нужно таким, как я, но меньше, чем мне. Открутив двенадцать часов «колесо» / он таксист /, муж куняет у телевизора, а когда у него плохое настроение / чаще из-за неудачного дня, реже из-за меня /, допытывается у нашего восьмилетнего сына, не удивляются ли в школе его необычному имени? На просьбы не допекать ребёнка, хмуро улыбается и глядит так, словно, дотошно покопавшись в моём прошлом и ничего не найдя, винит не свою подозрительность, а мою скрытность. Попытки объяснить что-то о любимом писателе Стендале, носившем такое же имя, он, ничего не читавший, кроме правил уличного движения, ещё больше уверывается в своей правоте, испытывая, наверное, чувство следователя, не сумевшего доказать неочевидную вину очевидного преступника. Сейчас мне тридцать, а в пору влюблённости в Мечту не было и двадцати. И если тогда меня можно было не заметить, то теперь, кроме ревности мужа, вообще не на что рассчитывать. Огорчена ли я? Сказать нет, было бы преувеличением, но и преуменьшать тоже не вижу смысла. Работа и семья поглощают не только время, но и мысли. И когда поздним вечером, добравшись до постели, и, не дождавшись реакции мужа, терпеливо жду приближения небытия, мне кажется, что это и есть то, что должно быть, с оглядкой на женщин, лишённых даже малости, отпущенной мне. Особенно выматывает служба. Именно служба, а не работа, поскольку работа, прежде всего самоотдача, а не желание что-то получить. Я конструктор, похоже, не плохой, хотя некоторые считают талантливой. Но подтвердить на практике столь лестное для меня мнение, не удаётся. Своих мыслей иметь не велено, а чужие приходят с опозданием, в нашей профессии недопустимом. К тому же вечная озабоченность бытом, когда покупка новых брюк или кроссовок для сына, затмевает все производственные проблемы, лишая надежды, и без того хлипкой, на достижение чиновничьих высот и творческих радостей... ...Телефонный звонок вернул меня в служебную суету, и я услыхала вибрирующий, как провода на ветру, голос главного инженера Владимира Всеволодовича Шелеста: – Ирина Сергеевна, вы подготовили обоснования к совместному с французами проекту? – Готовлю, но закончить не успела. – И что же теперь? – голос главного, перестав вибрировать, ужесточился. Объяснять ему про брюки и кроссовки не стала, ограничившись обещанием, за которым обычно ничего не следует. – В таком случае, прошу ко мне. Извольте сами оправдываться перед представителем инофирмы. Прихватив документы, привычно поглядела в зеркало, расстроившее меня больше, чем неудовольствие начальства. О представителе фирмы я вспомнила только в кабинете. Он сидел наискосок у стола главного, заложив ногу на ногу, и глядел на меня сквозь розовый сигаретный дымок. Каким-то чудом я сумела взять себя в руки. Это был тот, которому внимала в полуночной тишине, когда в бессоннице видишь не помеху, а радостное предчувствие неопознанного летающего объекта. Из попытки главного выставить меня в плохом свете, ничего не получилось. – Месье Анри Фабр, – сказал он, явно стараясь показать, что неудовольствие исходит не столько от него, сколько от непривычного к проволочкам представителя заказчика, – выказал удивление, с которым нельзя не считаться, – и замолчал, предоставив мне возможность, добиваться, если не оправдания, то, по крайней мере, снисхождения, Между тем, месье Фабр, явно сменил гнев на милость, весьма доброжелательно выслушал доводы, в которых было не больше смысла, чем в кошачьем мяуканье, и заявил, что отпускает мне грехи с тем, однако, условием, что замолю их самоотверженным трудом. – Времени у нас в обрез, мадам... – Соболева, – подсказал главный. – Ирина Соболева. – Придётся усердно поработать. Я вам помогу. По-русски он говорил недостаточно хорошо с точки зрения произношения и дикции, что не мешало понимать его без каких либо сложностей. В последующие несколько часов мы добились того, что обоснование проекта приняло вид, вполне устраивающий наших партнёров, и довольный Анри / так он потребовал себя называть / предложил отметить, важное для укрепления советско-французской дружбы событие, где-нибудь в тихом и приятном месте. – По опыту предыдущего пребывания в наших краях, – сказала я, – вам должно быть известно, что таких мест в нашем городке нет, и с тех пор никаких изменений к лучшему не произошло. Он удивился: – Вы помните меня? Когда призналась, что помню, пришла очередь удивляться мне. – Я вас тоже. Я с готовностью отдала дань его чисто французской галантности, но оказалось, что если проявление таковой имело место быть, то не как элемент красноречия, а правдой. На испорченном листе ватмана он провёл несколько быстрых штрихов тонко отточенным карандашом, и я узнала себя такой, какой была десятилетие тому, разве что немного приукрашенной в порыве мужского благородства. – Именно такой вы и были, – настаивал Анри. – Иначе бы я вас не полюбил. Вряд ли есть смысл описывать моё состояние после услышанного. С оглядкой на высокую мораль, мне следовало убежать, спрятаться от самой себя, опуститься перед мужем на колени и покаяться в том, в чём до сих пор не признавала себя виновной, в измене. В моей односторонней любви, ещё не было неискупимого греха, но взаимное чувство превращало иллюзию в реальность, отягощённую к тому же особенно щекотливой проблемой межгосударственных отношений. Но никуда я не побежала, а сидела неподвижно, не видя ничего, кроме Анри, совершенно не покорившегося времени: стройный, гибкий, быстрый в движениях, с лицом, казавшимся особенно привлекательным из-за нежного средиземноморского загара. Но я заставила себя опомниться и сказала: – Анри, мне пора домой. Он поглядел на меня понимающе, а я продолжала бормотать то, что, повидимому, меньше всего могло его занять: о муже и детях. – Сколько у вас детей? – Двое, – соврала я, подсознательно увековечивая пропасть между нами. – Жаль, – произнёс Анри, но, как говорят у вас, русских, что пропало, то прошло. Я ничего не напутал? – Если кто-то и напутал, так это я. – Жаль, – повторил он, – но довезти вас до дома позволите? – Я живу далеко. – Я повезу вас, а не понесу на руках, так что не стоит беспокоиться. Шутка немного ослабила напряжение, не покидавшее нас ни на минуту. Машина дожидалась на проходной. Когда мы садились, тётеньки из отдела охраны до такой степени увлеклись, что совершенно позабыли о своих обязанностях. И нехорошо засмеялись нам вслед. Анри вёл машину свободно и уверенно, словно не в чужом городе, а в родном Париже. Не пойму, отчего пришла в голову мысль о Париже, не потому ли, что именно им ограничивались мои сведения о Франции, но Анри опроверг моё предположение, заметив: – Из Прованса. А точнее сказать, из Марселя. Оставшуюся часть пути не проронила ни слова. Говорил Анри, а я лишь согласно кивала, когда он оборачивался ко мне, толи с вопросом, толи желая привлечь к соучастию. Передать хотя бы в общих чертах его рассказ я не в состоянии. Сидя рядом с ним в мягком, как объятия, кресле, позволила себе роскошь помечать о другой жизни, в которой был Анри, и в какой никогда, никогда не буду сама. Но даже эта замечательная жизнь, но без него, показалась бы мне такой же постылой, как нынешняя. – Вы женаты? – спросила я. – Нет, – как мне показалось, поспешно ответил он, и только после добавил: – Был. – Развелись? – Да. – Почему? – Не знаю, поверите ли вы... – Отчего же не поверить? – Моё объяснение может показаться нелогичным. – Не беспокойтесь. – Так и быть, скажу... Из-за вас. – Ну, знаете ли! – Клянусь! – он притормозил, чтобы иметь возможность приложить руку к сердцу, и настойчиво повторил: – Клянусь! – Но мы не были знакомы. – Что из того? – Я могла бы принять на веру вашу версию, намекни вы хоть каким-то образом о своих чувствах. – Каким? Меня взорвала его недогадливость: – Подошли бы и сказали. – Хотел, но мне посоветовали не делать этого. – Кто? – Месье Шелест. – Что же он сказал? – Ничего хорошего из этого не выйдет, а девушку можно погубить. В вашем маленьком городе такие вещи не проходят бесследно. Передаю наш разговор дословно. Горечь сжала горло, но одновременно возникло другое, почти дочернее чувство к Владимиру Всеволодовичу. Я была благодарна ему за совет, который он дал Анри, и за то, что наша с Анри встреча всё же состоялась. Мы приехали. Я вышла из машины. По счастью, прохладный осенний вечер опустошил скамейку перед подъездом, потому что Анри вышел тоже, и, обойдя машину, подошёл ко мне, протягивая руку. – Прекрасно, что мы встретились, – сказал он. – Я собралась ответить, но меня отвлекла, появившаяся в окне, удивлённая физиономия сына. Сгорая от любопытства, он опасно повис на подоконнике. Я не выдержала и закричала: – Сейчас же закрой окно, Анри! Слышишь, что я сказала? И тут же осеклась. Другой Анри стоял молча, ни о чём не спрашивая. Когда он нагнулся, чтобы поцеловать мою руку, едва не заревела, зато в который раз за сегодняшний день имела повод похвалить себя за выдержку. Анри вернулся в машину, но перед тем, как тронуться, нажал на клаксон. Меня поразил звук, горький и печальный, как не признающая оправданий обида... Борис Иоселевич © Борис Иоселевич, 2016 Дата публикации: 13.06.2016 05:42:08 Просмотров: 2003 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|