не заладился день

Анатолий Петухов

Форма: Рассказ
Жанр: Ироническая проза
Объём: 11783 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

не заладился день

Выпал снег. Ночью.
Утром черная земля - вдруг - стала белой, глазастые окна спрятали свои подбородки в пушистые воротники, уродливая дворовая недвижимость притихла под нежной накидкой, автомобили же, наоборот, сердито стряхивали ее, такую ненужную, с себя. Едва приметные вчера люди вдруг обуглились и понесли от подъездов следы к одной общей асфальтовой копилке.
Пирогов пересек и ее, и сиротливую изгородь, о которой весной, вероятно, можно будет сказать - живая, и потянул на себя дверную ручку.
Там, за дверью, его верноподданически ждал мир, не имеющий ни четырех времен года, ни месяцев, ни дней, а только часы, делящие сутки на две половинки - рабочую и нерабочую... Выходные дни и праздники Пирогов проводил дома, - книги ему доверяли "на вынос", вопреки строжайшему запрету вышестоящего начальства. В буднее же время Пирогов превращался или в стол, или в стул, или в шкаф, или в книжную полку, или, быть может, просто в отшлифованный крючок вешалки, стоящей в углу, слева, сразу за дверью. Пирогов говорил: "Зрасьте!", - брал книгу, забивался в дальний угол под фикусом, и осторожно прикасался пальцами к буквам, подчас замирая на одном слове, - до нарочитого покашливания над самым ухом.
Сегодня время летело чересчур стремительно, потому что, не прочитав и страницы, Пирогов ощутил затылком горячее дыхание. Он развернулся и не увидел Марь Иванны, он увидел красную шляпку, глаза, губы...
- Здравствуйте! - сказали шляпка, глаза и губы.
- Здравствуйте... - приподнялся Пирогов, не понимая происходящего и, вероятно, поэтому, не распрямляя до конца коленей.
- Да вы сидите! Сидите! - шляпка, глаза и губы властно водворили его на прежнее место, зашли спереди, и, пододвинув под себя стул, устроились с ним на одном уровне. - Вы Пирогов! А меня зовут Аля! - она встала, протянула руку в белой перчатке.
Пирогов с готовностью потянулся к ней телом, губами, но спохватился и только учтиво пожал ее кончиками пальцев.
- Вы знаете! Я только в последнее время ощутила в себе зрелую женщину! Так бывает! Как-то сразу я все ощутила и поняла...
Она говорила громко, - ее слышала Марь Иванна, ее слушали читатели,- Пирогов же никак не мог разобраться в своем состоянии. Он еще был в книге, но и некоторой частью его уже там не было, - его извлекли из нее, предоставляя взамен интимные подробности, и, судя по запалу, скорого конца неожиданным откровениям не предвиделось. Вероятно, Пирогов попытался - неосознанно - что-то предпринять, потому что Аля вдруг расхохоталась.
- Вы меня не узнали? - она скорее обращалась к Марь Иванне, чем к Пирогову, но отвечать предстояло ему:
- Как-то знаете...
- Ну, вспоминайте же, вспоминайте! - она перебила его. - Вспоминайте, вы делали мороженое, а я вас проверяла.
- Я не люблю мороженого! - облегченно выдохнул Пирогов, полагая, что очевидность заблуждения закругляет ситуацию, но он ошибался.
- Все в этом мире занимаются нелюбимым делом! Что поделать! Такова жизнь. Но ведь что-то остается и для личного, сокровенного. Я помню ваши стихотворения про миражи...
"Ах! Вон оно в чем дело!" Пирогов вспомнил, как, почти год тому назад, старинный друг - корреспондент местной газеты - проявил инициативу к его, пироговскому, юбилею. Они тогда из-за нее поссорились, и все же в тайне Пирогов надеялся не быть незамеченным, и вот она - первая, неожиданная, чтобы не сказать уж очень долгожданная, и какая-то смешная до грусти, реакция на его творчество.
- Я давно за вами наблюдаю, и я такая, и я по вечерам плачу...
Пирогов пробежался взглядом по запорошенным пудрой тропиночкам, особенно сгущенным в утомленных уголках, попрыгал по шейным клеточкам с крестиками и ноликами, ощутил приторность неряшливой губной помады. Он взобрался на краешек шляпной волны, и больше оттуда решил не спускаться.
- Мы с вами одного возраста. Хотя нет! - Аля отстранилась, близоруко прищуривая глаза. - Нет-нет! Вы старше! Вы намного старше! - Она согнула руку в локте, и кистью и пальцем скользнула по книжным полкам. - Правда, Марь Иванна? Он ведь намного старше?
- Да-да! - с готовностью откликнулась та, - вы среди нас самая красивая и молоденькая!
- Вы слышали? - Аля кокетливо обратилась уже к Пирогову. - Так что имейте в виду! Как у вас там? Люди - миражные блики? А я нет! Я здоровая женщина во плоти!..
Пирогов восклицательно вытянулся и... нечаянно захлопнул книгу, на что Аля отреагировала по-своему:
- Не спешите! Я подожду, нам, вероятно, по пути...
На улице взяла его под руку, и что-то говорила, говорила, говорила... Растормошила у подъезда своего дома.
- Прошу вас на кофе!
Ну нет, тут Пирогов стоял несокрушимой скалой.
- В следующий раз! Я очень спешу...
В залог ему пришлось оставить номер телефона. Она тут же из него составила цепочку из исторических дат:
- Двадцать третье февраля день Красной Армии, в пятьдесят третьем году умер Сталин, в сорок первом началась Великая Отечественная война. Все! На всю жизнь запомнила!
Она убегала молодо и киношно: мелко и звонко стучала каблуками, останавливалась, оборачивалась, энергично трясла над головой перчатками.
А небо - в глубине, в вышине - вероятно было синим - синим, настолько синим, что здесь, над самой головой, через эдакую толщу облаков, все-таки протаивалась его приметная голубизна. Вдалеке, за городом, кинжалами пробивалось к земле солнце, и там, наверное, было лето, там, на берегу реки, наверное, сидели рыбаки.
Пирогов решил продлить поэтическое удовольствие гастрономическим продуктом - свежемороженой рыбой, и в магазине - неожиданно - вспомнил веселое, очень давнишнее событие. Он здесь подрабатывал грузчиком, и молоденькая ветврачиха, после повторной проверки, влила в прокисшую сметану керосина. Да! Это была Аля, и ее тогда уволили с работы, и он жалел ее, и проводил до дому. Вот откуда мороженое! Он не делал его, он перетаскивал коробки от холодильника к прилавку и обратно.
Пирогов открыто улыбнулся, и тотчас же почувствовал разбегающиеся по спине мурашки: его ухо снова омывалось горячим дыханием, - а он был фаталистом.
- Вы сегодня такой веселенький! Вам так идет!
Из-за спины вынырнула Лариса - преподаватель эстетики в торговом училище. Пирогов когда-то, по чьей-то просьбе, писал за нее контрольные, не брал ни копейки, и вот уже в течение полутора лет периодически доплачивал за свое бессребрие телефонными разговорами. "Ну говорите же, говорите! - требовала Лариса и влажно дышала в трубку. - О чем угодно говорите, но только не молчите!" Сама она произносила резиновые буквы,- и гласные и согласные тоже,- а так как говорила только она, то разговоры выливались в весьма продолжительные монологи - эллипсы. Всякие пироговские хитрости она пресекала в самом зародыше, и сегодня так же крепко ухватилась за его рукав.
- Я перед вами в таком долгу! А хотите, я приготовлю рыбу?
"А почему бы нет? - решил Пирогов сдаться сразу, - не заладился день, так не заладился...",- но Лариса на кухне выкатила карие глаза еще больше.
- Я гостья! Неужели вы заставите женщину стоять у плиты? - она, словно бабочка крыльями, захлопала гребешковыми ресницами и, все-таки, сжалилась. - Ну ладно уж, что поделать с вами, мужчинами.
Ее черные, сабельные брови прямо-таки вонзались в нежную, неожиданно инородную по характеру, мякоть век, нос же звучал горным статусом, вздувая свои мехи чаще, чем того требовало размеренное дыхание.
- Будьте рядом! - потребовала она. - И рассказывайте! Вы не представляете, какие сейчас идут дети. Они больше нас с вами знают. Все средства. Мы о таких и не слышали. Не уходите! За работу я возьму с вас контрибуцию, самый поджаристый кусочек. Вы давно пользовались чайником? Заварите свежий! Вы рыбу едите вилкой?
- Скорее руками, - ответил Пирогов после некоторого раздумья: он не знал, как едят рыбу студенты торгового училища, он потянулся за хлебом.
- Как, вы с хлебом? Хотите наглотаться костей?
Пирогов ел без хлеба, но руками; она держала вилку тремя пальцами, спрятав, за ненадобностью, безымянный и отгибая в сторону, на немыслимое расстояние, фиолетовый мизиночный коготок; Пирогов не чувствовал вкуса рыбы.
Потом пили чай.
- Вы без блюдечка? - спросила она так, что он почувствовал подвох. - Вы капаете на стол. Что вы все молчите? Рассказывайте...
"Занавеска, окно, занавеска, - Пирогов напряг зрение, - он не ошибался, за окном медленно раскачивался ажурный снежный тюль - за ней такой же, и еще такая же, и еще - до самого конца, и в конце - раскачивалась ажурная, снежная ткань. - Если бы я был художником, - думал Пирогов,- то изобразил бы Вселенную в глубокой перспективе из одних снежинок, дробящих собой радужный спектр. Смотри и фантазируй..."
- У вас есть жевательная резинка? - Лариса возвращала Пирогова на кухню, чтобы тут же вызвать его к доске. - Вы такой умный, а не понимаете простых истин. Она нужна для того, чтобы не было кариеса, и от нас не пахло рыбой.
Пирогов украдкой взглянул на ее зубы. Две золотые фиксы по краям удерживали между собой пластмассовый, безукоризненный до огорчения, отполированный ряд, - видимо, речь, прежде всего, шла о его щербатом "заборе". Он поднялся из-за стола, но Лариса его опередила: пытаясь первой проскользнуть в дверь, она зацепилась рукавом вязаной кофточки за молнию Пирогова, на которой вместо язычка болталась обыкновенная скрепка, вскрикнула... Нет. Не вскрикнула:
- Ты что-о?! Блин! - это был паровоз при подходе к железнодорожному переезду. - Можно, я еще немного побуду у вас?.. - и это была флейта в концертном зале имени Чайковского.
Пирогов молчал.
Лариса съежилась, оделась, попрощалась.
Между щелчком в замке двери и звонком над нею, казалось, не состоялось никакой паузы: перед Пироговым выросла участковая медсестра - Леночка.
- Я просто так. Можно?
- Можно... - Пирогов сделал шаг в сторону.
Леночка уютно, с ножками, устроилась в кресле. Кольцом перехваченная на затылке - медная гордость - ниагарой ниспадала на ее плечи и ниже, маленькая ручка заученно смахивала локоны со лба за ухо,- и вся она могла уместиться на пироговской ладони. Леночкины уколы славились особенной болезненностью, но Пирогов ее помнил скорее за неожиданные сентенции. "Мне кажется, каждый русский хочет быть евреем, особенно я! Мой сыночек случайно попал в элитарный, еврейский детский сад. Там так кормили, так много приличных игрушек, и все они такие вежливые, ухоженные, заботливые. Не то, что мы. Ну что в этом плохого? Может, мне как-нибудь документы подправить, что отец у него был евреем?" Пирогов тогда с ней не согласился: он не хотел быть евреем, а значит и отцом ее сыну.
- У вас новая люстра? - Леночка откинула головку на спинку кресла, улыбнулась. - У вас странный вкус!
От потолка, вниз, на цепочке, опускалась раскрытая стеклянно - деревянная кувшинка, с резным пестиком в центре и тремя лампочками. Пирогов находил ее весьма к месту, и только, поэтому возразил:
- Почему странный?
- Потому что одна лампочка в ней лишняя.
- При желании, - он доверчиво пояснил ей, - ее можно выключить.
- Вы и так умеете? А я думала никак...
Эта люстра провисела в квартире Пирогова свыше дух лет. Сколько часов он не сводил с нее глаз, блуждая по бесконечным лабиринтам внутреннего "я", сколько раз протирал ее от пыли, менял перегоревшие лампочки, и ни разу не увидел ее такой, какой предлагала ему Леночка. "Плохой я поэт!" - решил Пирогов.
Снег прекратился. Серое - пироговское - настроение выплеснулось на улицу, поглощая собой и небо, и дома, и снующих людей. По окнам бессистемно запрыгал желтый поджигатель, - серость матерела и пылающих прямоугольников становилось все больше и больше. В них маятниками раскачивались женские головки, вернее, их контуры. Пирогов пытался конструировать им лица из подмеченных, или вычитанных, за день деталей, но сегодня ему этого не удавалось.
"Не заладился день! Не заладился..."

© Анатолий Петухов, 2008
Дата публикации: 08.09.2008 11:43:26
Просмотров: 3552

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.