Шесть минут по ту сторону

Елена Ерофеева-Литвинская

Форма: Рассказ
Жанр: Документальная проза
Объём: 23296 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Фрагмент из новой книги.

Начать, наверное, следовало с самого начала, как все обычно начинают: с детства, с родителей, с дедов и прадедов, с истоков и корней. С украинского портового города Николаева, где он родился. Со звуков, впервые осознанных как музыка. С Байконура, затерянного в казахстанских степях, куда направили служить отца. С первой любви, ставшей единственной (наверное, были и другие, не могло их не быть, но, значит, они не дотягивали до той, главной). С первых вопросов, заданных самому себе. А там – армия, ать-два, самый высокий, самый голосистый, ротный запевала, «мы ракетные войска, нам любая цель близка». А там и Москва, поступление в Гнесинку с другом за компанию. Ресторан «Арбат», где его услышал и пригласил к себе сам Утесов. И Ленинград, лучший в стране мюзик-холл, где он закрепился и стал известным, и во всенародной любви купался. «Яблони в цвету», бархатный баритон, ослепительная улыбка, красив, как бог, кто же этого не помнит? Поклонницы дарили ему розы в человеческий рост (где только доставали?), детишки, в свою очередь, воздушные шарики, и он с радостью принимал их вместе с цветами; по степени кипевшей вокруг массовой истерии равных ему не было. И падал он, и возрождался, и познал славу и забвение, и перенес такое, и пережил столько, что другому, может быть, и нескольких жизней на все это не хватит. И дом построил, и собственные корни пустил, и сам стал дедом, вот уже внуки подрастают – как времени мало, оглянуться не успеешь…
Но так, по порядку, как все обычно начинают, у него не получалось.
Вспоминалось совсем другое, потому что забыть это невозможно, и он никогда этого не забудет: распростертый на диване в номере провинциальной гостиницы смертельно бледный, незнакомый ему человек, до странности, до жути похожий на него самого. Очень высокий, крупный, с густыми черными кудрями и карими глазами (глаза были закрыты, но он точно знал, что они карие). На правой руке – браслет, точно такой, как у него. Надо же, совпадение. Этого человека он не знал и был к нему совершенно равнодушен. Белые халаты врачей, какие-то аппараты и приборы, полно народу, суматоха и сутолока. Неужели этот раздетый человек без признаков жизни – он сам? Разве он умер? Но откуда же тогда и почему он наблюдает за этим неподвижным и, в общем-то, совершенно безразличным и неинтересным ему человеком? Кто из них двоих – он, Захаров Сергей Георгиевич, 1950 года рождения, профессия – эстрадный певец, семейное положение – женат, имеет дочь? А существует ли он вообще? Или это игра чьего-то воображения? Фантазия абсолютного разума или что-то в этом роде?
Все происходило, как в странном кино. Но каких-либо узких коридоров, или воронкообразных труб, или туннелей с бесконечным светом впереди, о которых он знал понаслышке, не наблюдалось. Совсем недолго длилась темнота, полная темнота, а потом, прорвавшись через эту темноту, он смотрел на то, что происходило, сверху. Почему-то мешал потолок, обыкновенный белый потолок, покрытый известкой. Он завис под ним, как упругий воздушный шарик, даже известку на себе ощущал. Таким шариком он и был всегда, а разве нет?
Окна закрыты. Улететь отсюда нельзя. А очень хотелось – в эти бесконечные дали за окном, в эти неизведанные просторы. Увидеть то самое небо в алмазах. Как спокойно, как легко. Блаженно, можно сказать, а самое главное – совсем не страшно. Ни страха, ни боли. Полное спокойствие. Отрешенность. Нирвана. Удивительная легкость и чувство всепрощения. Но что-то его не пускало. Ну, да, потолок, выше которого не прыгнешь. Хотя и внизу, в комнате, было по-своему интересно. Краски приобрели невиданную прежде интенсивность, контуры – определенность. Все казалось ярким и отчетливым, вплоть до малейших деталей – пыли на мебели, мусора на полу, невесть откуда взявшихся мандариновых корок… Как при резком свете софитов, когда в свое время в «Небесных ласточках» у Леонида Квинихидзе снимался в роли бравого лейтенанта Фернана. Вдруг засияли огромные, незабываемые глаза Ии Нинидзе – мадемуазель Нитуш… Да, отличный был мюзикл. До сих пор часто по телевизору показывают, и все с удовольствием смотрят. А вот других ролей в кино так и не довелось сыграть. Может, еще придется?
Внезапно он увидел батарейки от телевизионного пульта, валявшиеся в пыльном углу за тумбой. Как они там оказались? Накануне обыскался, все перерыл – запропастились куда-то эти несчастные батарейки, и все тут. Ладно, без пульта обойдемся, да и смотреть-то особо нечего. Лучше пойти в баню (он тогда находился в заводском профилактории на базе отдыха «Ильменская»), снять накопившуюся усталость – шестьдесят концертов отработать, это что-то. Два последних выступления, как всегда, с аншлагом, состоялись во Дворце культуры автомобилестроителей уральского города Миасса. (Рецензия на них вышла буквально через день, когда певец уже находился в реанимации.)
Миасс – в переводе «пей воду». Много лет назад одна девушка написала ему стихи, где были такие строчки:
«Стала цветком и хлебом,
Влагой прозрачною – пей!»
Пей прозрачную влагу. Пей воду. Миасс. Воистину, поэта далеко заводит речь...
Вернулся в номер очень поздно, около трех часов ночи, а вставать надо в пять утра, самолет в Москву ждать не будет. Не проспать бы. Он долго ворочался, боясь провалиться в глубокий сон, потом слегка задремал и вдруг почувствовал, что сейчас потеряет сознание. Заволакивало какой-то мутной пеленой, подкатывала тошнота, все тело становилось ватным и неподъемным, руки и ноги немели, отказывали, дышать было нечем. Он судорожно хватал воздух, до боли стискивал зубы, словно пытаясь зацепиться за эту стремительно и так нелепо ускользающую от него реальность…
…Жара жуткая, нагрузки непомерные, недосыпания-переутомления, темп бешеный, перелеты-переезды, предвыборный ельцинский марафон, голосуй, или проиграешь. И концерты, концерты, концерты. И все живьем, на голосе, без фонограммы, без передышки. Уж так устроен русский человек – пахать и пахать до потери сознания. Вот и допахался…
Коллапс на фоне полного нервного истощения, объяснили ему потом медики. И добавили, что если бы не его спортивное прошлое – а он ведь был кандидатом в мастера спорта, и не отсутствие вредных привычек – сумел-таки избавиться, то все закончилось бы весьма плачевно. То есть шансов выжить у него практически не было. Так считали врачи. Это лежало на поверхности и звучало разумно и понятно, но, наверное, на такой благоприятный исход событий повлияла еще одна причина. Самая веская. Самая основная. Самая трудно укладывающаяся в голове.
Была, была причина. Иначе как объяснить, что единственная на весь город реанимационная бригада «Скорой помощи» во главе с доктором Дмитрием Солодовниковым – а дело происходило в Миассе Челябинской области, и не в самом Миассе, а в сорока километрах от него, так вот, единственная реанимация именно в тот момент проезжала мимо ворот базы отдыха, и врачи приняли вызов по рации и прибыли на место вовремя; что в больнице им занимался дежуривший в ту ночь лучший в городе специалист-кардиолог Игорь Яковлев; что в сейфе оказалась присланная американцами в рекламных целях ампула новейшего лекарства как раз для подобных случаев? Как толковать то, что на первый взгляд казалось цепочкой случайных совпадений, а на самом деле было вовсе не совпадением, и тем более не случайным?
… Девятилетним пацаном, слоняясь по школьному двору в Лефортово (тогда семья Захаровых некоторое время жила в Москве), он на спор – от нечего делать кто-то бросил клич, и, конечно, всем оказалось слабо – взобрался на самую вершину торчавшего в этом дворе высоченного дерева. И сорвался вниз головой с высоты трехэтажного дома. Падал, как тряпичная кукла. От страха забыл обо всем и даже не пытался за что-нибудь зацепиться. У самой земли нога попала в развилку между сучьями и застряла. И он в таком положении повис. Так и висел, пока не сняли. Можно сказать, легко отделался, даже повреждений особых не получил. Вот уж действительно не слабо.
Разбуженная память стремительно перенесла его еще дальше в детство, когда ему было лет пять. Отец, военный, вернувшись с дежурства, повесил портупею, китель и кобуру с пистолетом на кухне около печки и прошел в комнату, где его к ужину за столом ждала мама. А Сергей что-то делал на кухне. Его охватило любопытство. Он полез к отцовской кобуре, тихонько вытащил пистолет, вынул обойму и ничего лучше не придумал, как насыпать боевые патроны на конфорку топящейся печи. Что будет, интересно? От наблюдения за патронами его оторвала мама, позвав в комнату. Он побежал к родителям, и в это время на кухне раздались выстрелы. Отец побелел, не успев ничего понять. Оказалось, что от тепла патроны стали стрелять во все стороны, пули пробили стену, оставив в ней дырки. А если бы мама не позвала его или сама пришла бы за ним на кухню? Слава Богу, все обошлось. Но отцу еще предстояло отчитаться за израсходованные патроны, а это было связано с крупными неприятностями по службе. Ох, и досталось же Сергею в тот злосчастный день. Родители подняли его за шкирку, перевернули вниз головой и стали лупить отцовским ремнем. Лупили до тех пор, пока не устали. А потом заперли в сарае на замок. Там было темно и очень страшно…
А через девять лет после армии и за девятнадцать до Миасса (опять девятка мелькает, мистическое для него число, что ни говори! Может быть, его цикл обновления – девять лет?) какой-то неуемный молодецкий азарт, а иначе, нелегкая, понесла его на рассвете заплыть за мол. Ну, вот так отдыхал человек в Сочи. Заплыть-то он заплыл, а вернуться обратно никак не получалось. Прибой отбрасывал его назад, не давая приблизиться к молу. Он выбивался из сил – никакого результата. Устал смертельно. Было холодно. Кричать – бесполезно. Надеяться не на кого – шесть утра, все спят, место безлюдное, вокруг ни души. Один он такой сумасшедший. Короче, все. Он лег на спину, приготовившись к худшему. И вдруг его подхватили чьи-то сильные руки и стали толкать к молу… Выбравшись на волнорез, они оба – спаситель и спасенный – уставились друг на друга квадратными глазами. И было отчего уставиться.
Невероятно, но порой нам преподносятся сценарии покруче, чем мы можем себе вообразить. Его спас Женька, неизвестно как здесь оказавшийся. Как будто кто-то послал его на выручку в критический момент. Женька, Евгений Феонов, армейский друг, старший товарищ, с которым он когда-то пел в одном военном ансамбле и в одном ресторане. Красавец, первый парень на деревне, к которому все относились подобострастно. Тот, кто привил ему вокальные навыки и вообще взгляды на жизнь, и с которым с тех давних пор больше не пересекались.
«Я тоже купался, только в другом месте, – сказал Женя. – Вижу, кто-то тонет, ну я и поплыл…» Тоже купался. С ума сойти. Случайность? Совпадение?
Похоже, все было решено и расписано заранее. И год предсказан, и час условлен, и встреча назначена. Кто помогал ему? Кто просил за него? Наверное, его Ангел-хранитель. Ведь должен же быть у него Ангел-хранитель, а может, и не один. В рубашке, что ли, он родился или под счастливой звездой?
Или все это значило, что срок еще не наступил, игра еще не закончена, музыка еще звучит, задача выполнена не до конца? Что у него еще есть дела на этой земле, и главное событие в его жизни пока откладывается?
Да, за него молились. Он узнал об этом много лет спустя. Знакомая девушка, предсказавшая в стихах Миасс, буквально накануне этого события – 7 июля 1996 года – ездила с семьей в Троице-Сергиеву Лавру. К тому времени они по разным причинам давно потеряли друг друга из вида и ничего друг о друге не знали. Так складывалась жизнь, но разве это чему-нибудь мешает? Опустившись на колени перед ракой с мощами преподобного Сергия, она долго и горячо молилась за себя и своих близких. И за него – неизвестно где находящегося, далекого, незабытого… Ошибки быть не могло – от поездки остались фотографии с четко пропечатанной аппаратом датой.
…Только бы не отключиться. Только бы успеть. Только бы не забыть. Успеть – куда? Не забыть – что? В полуобморочном состоянии, задыхаясь, он еле-еле полз к выходу, на узкую полоску света, пробивавшуюся из коридора. Ему трудно было удержать сознание и не хватало кислорода. Если дверь заперта, тогда все. Но дверь открылась. Значит, так надо было. Открылась для него дверь, и он оказался напротив комнаты администраторов. Там не спали. У администратора нашелся нитроглицерин-спрей. Он уже не помнил, каким голосом кричал (потом ему сказали, что не своим) и кого звал на помощь. Последнее, что удалось запечатлеть краем угасающего сознания – бегущих к нему двух молодых парней в белых халатах. Он как будто бы ждал их, сказали они. А потом у него просто остановилось сердце. На шесть минут.
… Окна закрыты, потолок держит. Не улететь. Не вырваться. А очень хотелось – туда, еще дальше, еще выше. Он не знал, что его там ожидало, но чудилось что-то светлое, лучезарное, какая-то красота неземная. Как хорошо. Как спокойно. Абсолютное безразличие к тому, что осталось внизу, ко всему бренному и тленному. Привычное земное бытие вдруг увиделось всего лишь незначительным эпизодом в бесконечной веренице жизней. Деньги, карьера, обиды, сплетни, звания и награды, аплодисменты и комплименты, оказывается, не имели никакого отношения к той цели, ради которой мы приходим в этот мир. Получается, что люди погрязли в состоянии постоянной борьбы ни за что. Ни за что! И все зло, раздражение, психоз, которым они окружены, именно отсюда. А цель-то совершенно иная. Вся эта суета, весь этот джаз – химера, блеф, миф, иллюзия перед великой пустотой, где ничего нет, и в которой есть все…
…«Давай пять киловатт!» – вдруг явственно услышал он. Давай. Как на этой стройке в Сланцах, на этой «химии», где он отбывал срок после ленинградских «Крестов» и тоже давал – не киловатты, а план по укладке кирпичей. Месил тонны цемента, обритый наголо, в заскорузлой рабочей спецовке. И всех местных школьников учителя в обязательном порядке водили посмотреть на этот спектакль во славу советской Конституции, по которой перед законом все равны, будь ты хоть известный певец, хоть самый простой обыватель.
А Алла, жена, маялась тогда одна с маленькой Наташкой, продала все из квартиры, даже книги, только лампочки вместо шикарной чешской люстры, привезенной с гастролей, да голые стены остались. Есть было нечего, многие отвернулись, а остальные пальцем показывали. Зато теперь у нее свой дом, своя усадьба с прудами и водопадами, иномарка, заграничные курорты, и сад, и огород, и баня, и сауна, и тренажерный зал, и какао с чаем. Вот так.
А тех, кто хотел упечь его с глаз долой за то, что не вписывался ни в какие мерки и рамки, кто подстроил эту дурацкую драку, послужившую поводом, но отнюдь не причиной, кто унижал и травил его в прессе, кто пытался сломать его жизнь на взлете, кто размагнитил все его записи, кто отнял драгоценные для артиста годы, наложив на его имя табу и закрыв для него столицу, радио и телевидение, тех он давно простил. Простил и зла на них не держал. Разве они ведали, что творили? Они-то думали, что способны вершить чужие судьбы. Но они ошибались. Это было совсем не в их компетенции.
И еще. Они не учли одну деталь: что он не вычеркнул эти годы из своей жизни. Что ему были даны силы еще раз родиться и пойти еще дальше в самом себе. Что это был конец, в котором таилось начало – они-то этого не знали и знать не могли. И он все понял и всем простил, и с благодарностью усвоил все ниспосланные ему свыше уроки, и вышел на большую эстраду новым и неожиданным. Вышел, чтобы начать другую жизнь. Не важно, как ты упал, важно, как ты поднялся.
Годы раздумий и поисков, терпения и труда принесли свои плоды. Он проделал путь к человеку в себе. И это ощущение пути, движения, развития, эти мотивы продолжающейся жизни и продолжающейся песни, может быть, и стали тем, своим, ради чего он вернулся? И тут опять началось такое, такой успех и такой триумф, что каждый теперь норовил примазаться, притусоваться, чуть ли не лучшим другом прикинуться… А до этого телефон молчал, как убитый.
Но все это было не с ним, парящим под потолком, а с этим незнакомым и безразличным ему человеком на диване, с которым возились люди в белых халатах. У одного из врачей на макушке поблескивала лысина – он явственно видел ее с высоты своего полета. Сверху он разглядел и какой-то черный рогатый прибор (потом ему объяснили, что это называется дефибриллятор, электрошок), который включили в розетку. Видимо, дали эти самые пять киловатт, потому что раздался сильный удар, как по футбольному мячу, он-то хорошо знал этот звук. Что-то щелкнуло и замигало. Человек, за которым он наблюдал, несколько раз сильно дернулся, и…
Воздушный шарик лопнул, исчез, растворился. Он почувствовал, что сам лежит на диване, открыл глаза и увидел склонившихся над ним врачей, снимающих электрошок с его груди. Потом снова наступил провал, его куда-то везли, вернее, не везли, а мчали. Счет шел на минуты. Он помнил только, как подпрыгивала каталка на неровных стыках больничных плит. Взламывали сейф – ключа не оказалось, в течение полутора часов вводили то самое новейшее американское лекарство, растворяющее тромбы…
Окончательно он пришел в себя уже в реанимации городской больницы номер три города Миасса. Наступило 9 июля 1996 года. Было десять часов утра по местному времени.
Первым делом он убедился, что браслет на его правой руке цел. Носил он такой особенный браслет, сделанный из драгоценных металлов на заказ, где выгравирован номер его группы крови и другие сведения, представляющие интерес для врачей в случае чего – он ведь автомобилист заядлый и вообще много передвигается разными видами транспорта. Опять же гипертония иногда докучает, и с сердцем проблемы.
«Если тебе станет плохо, – говорили ему друзья, – первое, что произойдет – ты сразу лишишься этого браслета. Его с тебя просто снимут», – предсказывали они. Но браслет был на месте. Раз сейчас не пропал, значит, больше никогда не пропадет, решил он и успокоился.
И еще одну заветную вещь он носил постоянно, всегда надевал, выходя на сцену. Это перстень, некогда принадлежавший легендарному певцу русской дореволюционной эстрады и эмиграции Юрию Морфесси. В свое время он дебютировал в Одесском оперном театре, исполнял первые роли в опереттах в Ростове-на-Дону и Петербурге. А увлекшись русскими и цыганскими романсами, перешел на эстраду. Морфесси пользовался огромной популярностью. Семейная легенда говорит о том, что пением Морфесси заслушивался Федор Иванович Шаляпин, назвав его «Бояном русской песни». Не раз он пел при дворе в присутствии Царской семьи. С 1918 года Морфесси оказался в эмиграции, сначала в Югославии, затем в Париже, где выступал в кафе на площади Мадлен. Был особенно знаменит исполнением романса «Вам девятнадцать лет»… Массивный золотой перстень оригинальной работы, с эмалью, с гербом и фамилией владельца, датированный 1873 годом – почти ровесник Ленина, преподнесли Сергею в Москве после одного из концертов какие-то дальние родственники Морфесси, симпатичная молодая пара. Не отличаясь вообще-то суеверием, эту вещь он считает своим талисманом, приносящим удачу и помогающим в трудных ситуациях, нередких и на сцене, и в жизни. Видимо, эстрадный кумир прошлого тоже выделялся крупной фактурой – перстень ему немного великоват…
«Спасибо, ребята, – сказал он тогда врачам, – но мне срочно надо вылетать в Москву на юбилейный концерт ГАИ». Конечно, об этом не могло быть и речи. Врачи возмутились. Что он, с ума сошел, что ли, у него же обширный инфаркт. Хотя кардиограмма, как ни странно, довольно быстро пришла в норму, без всяких следов. Эта кардиограмма до сих пор хранится у певца. Врачи глазам своим не поверили, но, конечно, никуда его не отпустили, и он провел положенные три недели полного курса реабилитации в клинике, оказавшейся очень хорошей.
Все это время телефон больницы буквально разрывался от обрушившегося на него шквала звонков – звонили и деятели культуры из Москвы и Петербурга, и многочисленные поклонники. А потом, в сентябре, он отправился на гастроли в Канаду и Соединенные Штаты Америки, где газеты писали о «знаменитом русском басе» (так называли его за границей), буквально вернувшемся с того света.
Стало быть, это было предупреждение свыше, серьезное предупреждение, и он даже догадывался, за что и почему.
Наверное, он слишком быстро бежал по жизни, и его наказали за превышение скорости. Возможно, он был уверен, что и так все знает. И вот настал момент остановиться и оглянуться. Вглядеться в жизнь, удивиться ее каждодневному чуду. Всмотреться в людей, а главное – в себя. Осознать глубинный смысл вещей. Разгадать, что скрывается за поступками и событиями. Проститься со своими заблуждениями. Отпустить свое прошлое. Открыться будущему.
По сути, он действительно заново родился. В который раз? Ему снова предстояло начать новую жизнь. Которую по счету? Значит, так было угодно Богу, в которого он верил и никогда не отождествлял себя лично с тем даром, который достался ему от Бога.
Неизъяснимое ощущение легкости и блаженства, испытанное во время полета, с тех пор не покидало его. Если что-то начинало его тревожить, он вспоминал те бесконечные дали, и все становилось на свои места. Как же смешна и нелепа вся эта мелочная земная суета, думал он. Как же можно позволять себе торопиться, нервничать, так бездарно переживать по всяким пустякам и разным поводам, которые на поверку оказываются столь ничтожными. Ну не глупо ли это? Достойно ли разумного человека, каким он изначально создан Творцом? А разве сам факт рождения – не грандиозное событие, не великое чудо? Но готов ли каждый оценить свое появление на свет, как невероятную удачу?
Он ощутил, что ему даровано нечто такое, что он должен, просто обязан развить и передать дальше. Человеку необходимо оправдать свое присутствие на земле, необходимо пройти через испытания, а как же иначе? Если в жизни нет страданий и несчастий, то как ты узнаешь, что такое счастье? Чтобы чувствовать, что живешь, нужно испытать много драматичного и отрицательного, пережить это, добиться успеха и ждать новых испытаний судьбы. Ведь испытания даются не просто так. И наша задача – понять, для чего они нужны, какой урок нам хочет преподать судьба. И принимать все, что с нами происходит, как средство для совершенствования нашей бессмертной души. Только через страдания и потери нам дается осознание того, что действительно важно в жизни, что нужно принять близко к сердцу, а мимо чего просто пройти не задерживаясь.
Он понял главное – смысл жизни заключается в ней самой. В этом мире нет ничего выше простых человеческих радостей. Если относиться к жизни, как к игре, то проживешь долго и счастливо. А если – как к тяжелой ноше, то не донесешь и до середины дистанции. Так сказал один знакомый полярник. Эта жизнь на земле является промежуточной, и к ней не нужно относиться слишком серьезно. Вот замечательный способ избавиться от стресса: ты играешь с жизнью, а она играет с тобой. Жить, чтобы работать – совершенно идиотическая ситуация. С тех пор все стало наоборот – он работал, для того чтобы жить. Разница очень существенная.
Он понял – умирать совсем не страшно, потому что смерти, как полного небытия, не существует. Это не темнота, это продолжение… Мы просто переходим в другой мир и в другом качестве. А разве можно бояться того, чего нет? И теперь он жил размеренно и спокойно. Так спокойно, как никогда прежде. В полном согласии с миром. Не споря с мимолетностью своей земной жизни.

© Елена Ерофеева-Литвинская, 2008
Дата публикации: 10.12.2008 20:17:37
Просмотров: 2621

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Михаил Лезинский [2008-12-11 16:18:28]

"... Он понял – умирать совсем не страшно, потому что смерти, как полного небытия, не существует. Это не темнота, это продолжение… Мы просто переходим в другой мир и в другом качестве. А разве можно бояться того, чего нет?.."

Не страшно бывает только тогда , когда ты уже умер . И я не верю , что ваш документальный герой думал именно так , как вы написали . Сам пишу документальную прозу .

Ответить