В гостях у сказки

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 22572 знаков с пробелами
Раздел: "Не вошедшее в"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Вл.Галущенко, лётчику-истребителю, подполковнику авиации, у которого автор цинично украл идею

1

Почва была изжёлта-бурой; петля реки смотрелась сверху как грязно-коричневая змея, с матово-серебристыми блёстками и мелкими частыми белыми штрихами, а джунгли, из которых этот удав выползал и куда возвращался, будто сделаны были из тёмно-зелёного пластика.
Когда заходили на круг, сквозь зелень пальм что-то мелькнуло. Большое. Белое.
- Город? – спросил Володя. С сомнением. Но ведь кто ж его знает – может, там, в джунглях, тянутся от этого большого и белого приземистые дома из песчаника.
- Что? – Саша повернулся к нему. – А, нет. Дворец. В городе двойник. Второй. Первого убили.
За восемь часов полёта Володя успел привыкнуть к манере командира говорить коротко, отрывисто и понимал, что объяснений лучше не требовать. Переспросишь, и Саша снова скудно отсыпет слов - будто сухие горошины в протянутую ладонь. И опять ничего не поймёшь. Не угрызёшь.
Хотя говорил командир доброжелательно. И работать с ним было хорошо. Большой и спокойный. Надёжный мужик. Не начальник – мечта. Но объясняльщик - никакой.
Со штурманом вообще не хотелось общаться. Угрюмый, сгорбленный. То ли озлобленный, то ли пришибленный. Ни слова лишнего не сказал за весь полёт. А то, что говорил, – сердито выплёвывал. Можно было подумать, его насильно заставили лететь. Приковали к креслу.
Бетон аэродрома показался излишне светлым, будто присыпанным сахарной пудрой, и огни в конце назначенной для посадки полосы были не красными, а густо оранжевыми. Напоминали уложенные рядами поперёк белого стола апельсины.
- Фантазм, - не удержался Володя.
Никто не ответил, только вздохнул борт-инженер, высокий блондин лет тридцати с гаком, очень к себе располагающий, мягкий, будто слепленный из пластилина. Он тоже весь полёт был чем-то молчаливо озабочен.
Володя летел с ними в первый раз и не пытался сходу понять ни странной их манеры общения, ни причин подавленности. За сумму, написанную в контракте, он был готов не только принять обет молчания, но и на целибат себя обречь, если понадобится.
Самолётов на лётном поле было – как на выставке авиатехники. Стояли рядами – военные и транспортные – по обе стороны от аэропорта, напомнившего Володе кафе с высокими витринными стёклами, какие строили когда-то чуть не в каждом квартале его города. Вывески только не хватало – игривыми буквами из стеклянных трубок: Южное. Или – Восток. Что-то вроде.
У трапа их ждал лимузин – чёрный, с тонированными стёклами, по-домашнему уютно завешенными изнутри плотными жёлтыми задергушками. У лимузина стоял похожий на студента очкарик в белых брюках и белой сорочке с короткими рукавами. Сразу было видно – свой. То ли привычная настороженность в глазах, то ли сутулость, а может, пузырящаяся на спине над туго стянутым ремнём сорочка, или всё это вместе – указывало безошибочно: наш. И вывески не надо было.
Жара оглушала. Влажный воздух больше пах пряностями, чем привычно - аэродромом. Ну, жарко. Влажно. Но если сразу с трапа попадать в лимузин – с кондиционером и мини-баром, где за полированной дверцей из орехового дерева широкие бокалы и бутылка виски, а в крохотном холодильнике формы со льдом, - так-то чего бы и не жить.
Саша плеснул вискаря в два бокала – себе и Володе. Борт-инженер и штурман, усевшись напротив, спиной к движению, никакого интереса к бару не проявили. Уставились в жёлтые занавески, будто видели что-то сквозь - и вовсе оно их не радовало.
Саша посмотрел на них со снисходительным равнодушием: мол, не хотите – как хотите.
Ну, было в этом что-то странное, да. Переводчик не сказал ни слова, даже не кивнул – просто залез на сиденье рядом с шофёром. Командир молчал. Борт-инженер и штурман вели себя как глухонемые и слабовидящие.
Наверно, так тут было принято. Володя тоже решил молчать - чтоб вписаться. Только чуть отодвинул занавеску, откинулся на кожаном прохладном сиденье и начал маленькими, мельчайшими глотками отпивать из бокала.
Чего действительно остро хотелось – так это взять и покрутить в руках бутылку виски, разглядеть этикетку. Чтобы потом рассказывать. Запредельный был напиток. Невероятный. Обжигал только внутри, когда проглотишь. Грел бронхи и пузо, щадил горло, а во рту от каждого глотка оставалось послевкусие, обещавшее только радости. Дорогие, но ставшие вдруг доступными.

2

В одном гостиничном бассейне вода, почти горячая, пузырилась и незнакомо пахла - чуть сладко, чуть горько. Немного похоже на сено и клевер. Отдаленно. В другом была прозрачно-голубой и прохладной. От солнца бассейны прикрывала крыша, сплетенная из коричневых гибких веток.
- Живут же люди, - бормотал Володя, перебираясь из тёплого бурлящего бассейна в спокойный прохладный. И потом обратно. И потом ещё раз туда.
Между бассейнами поставлен был столик, на нём – холодильник со стеклянной дверцей, и в холодильнике призывно зеленели, краснели, розовели и слабо желтели высокие бокалы с коктейлями.
И девушка стояла рядом со столиком. Белая. Светлая шатенка. Топлесс. В одной короткой бордовой юбке, под которой цинично ничего не было, кроме того, что есть у всех девушек.
В её сторону Володя старался не смотреть. Носился из бассейна в бассейн с другой стороны. Чтобы не бороться с эрекцией. То есть всё равно боролся – но не так изнурительно, как оно могло быть. Вполсилы.
На втором этаже трёхэтажной гостиницы стоял у высокого окна штурман. Он даже не снял форменный синий китель. Стоял неподвижно. И Володе казалось – наблюдает за ним. С несменяемо пустым выражением лица. С невыражением – так скорее.
Времени у них – Саша объяснил, роняя слова, - два часа. Помыться, побриться, переодеться. Китель не надо. Не есть, спиртное не пить, - добавил.
Володе даже и не интересно было – почему так.
В пустующей гостинице им отвели каждому по отдельному номеру. Саше – так он объяснил, если это можно считать объяснением, - президентский. Штурману – на втором этаже, с огромным балконом. Володе и борт-инженеру – смежные на первом этаже.
Штурман неподвижно стоял у окна, борт-инженер с переводчиком сидели в холле молча и пили колу через соломинки. Володя челноком носился из одного бассейна в другой и, не считая перелетающих с пальмы на пальму больших зелёных, серых, белых и красных попугаев, был самой подвижной частью пейзажа.
Слегка его это всё-таки задевало. Он чувствовал себя ребенком среди взрослых, которые собрались на чьи-то похороны. Сидят и стоят неподвижно. И не останавливают расшалившегося пацана только потому, что им не до него, неразумного. Как скажешь ребенку: перестань носиться – дедушка умер. Не поймёт. Пока не очень шумит – пускай носится. Расставит руки и начнёт изображать из себя реактивный самолёт – придётся остановить. А если планер – лучше дитя не трогать. Заревёт от обиды – ещё больше всё испортит.
Без пятнадцати шесть к крыльцу подъехал лимузин. Когда они отъезжали от гостиницы, было ещё светло. А уже через двадцать минут, когда вылезали у президентского дворца, джунгли пропитались густо-фиолетовой темнотой, как промокашка, залитая чернилами.
Здание, правда, сияло, всё облепленное гирляндами мелких лампочек, как районный дворец культуры седьмого ноября. Если бы, вместо пальм, вокруг него росли сосны и берёзы, издалека было бы не отличить. Но вблизи – да. Вблизи ощущение провинциальности терялось. Мраморные ступени и дорические колонны – это только так, на закуску. Стены внутри были отделаны голубым, с белыми прожилками, камнем; пол выложен каменной тёмно-красной плиткой, похожей на сатиновую яшму; высокий, в два света, потолок весь уделан лепниной, и свисала с него огромная хрустальная люстра, сиявшая.
Длинный стол в центре зала был уставлен серебряной посудой, высокими хрустальными вазами с виноградом, вазами пониже – с персиками, сливами, финиками и киви. Стояли бутылки с красным вином, бокалы для вина, рюмки помельче – может быть, в расчёте как раз на них, в знак уважения, под водку. А может, это были рюмки для ликера, пузатые бутылки с которым жались к вазам с фруктами, будто искали у тех защиту.
- В гостях у сказки, - растерянно пробормотал Володя. – Живут же люди.
На его товарищей обстановка не произвела впечатления. Впрочем, решил Володя, они ведь тут в сотый раз, наверное. Им просто приелось.

3

Очкарик-переводчик подошёл к нему, слабо и неуверенно улыбаясь:
-Извините, что отрываю, но я должен с вами поговорить. Сказать. Обязан. Буквально минуту.
- Говорите, - Володя рассеянно кивнул.
Детали интерьера, посуда, стулья с высокими резными спинками, детские голоса, раздававшиеся откуда-то сбоку, куда уходил коридор – короткий, судя по тому, как доносились сюда смех, визг, щебет, - всё это занимало гораздо больше, чем очкастый ханурик, на которого и внимания-то обращать не хотелось.
- Главное – ведите себя естественно, - совет очкарика показался нелепым, но Володя не стал вдаваться - ни зрительно, ни мысленно. Говорит – и пускай себе вещает. Раз у него обязанности такие.
- Ни в коем случае не отказывайтесь ни от каких блюд, - переводчик явно нервничал. – А то Бамбаса обидится. Этого никак нельзя допускать. Поймите – мы тут свою страну представляем. Если он обидится на вас – обидится на нашу страну. Всю – понимаете? Откажется от поставок. И хуже – обратится за поставками к американцам. А уж они-то ничем не побрезгуют. Наши интересы в регионе пострадают. Да что в регионе – на континенте. В конечном счёте – в мире. Я уж не говорю, что два завода остановятся. Люди окажутся без работы, а им детей кормить надо. Кстати, Бамбаса в переводе – отец детей. Аса – отец. Бамб – ребёнок. Всё вместе – Бамбаса. Понимаете? А в переносном смысле – отец народа. Понимаете?
- Э? – Володя оторвался от созерцания обстановки и уставился на переводчика. И почувствовал, что внутри что-то неприятно вздрогнуло – будто в пузе рыба хвостом по воде ударила.
Глаза бледной немочи, близко поставленные, были суконно-серыми. Свет люстры будто не проходил сквозь стёкла его очков в тонкой позолоченной оправе. Очки блестели, а зрачки – нет. Не отражали. Поглощали.
- Паша, - представился переводчик. – Зовите меня просто – Паша. Мы тут все свои и все заодно, товарищ Галущенко.
Рыба в Володином брюхе ещё раз взмахнула хвостом и резко ушла в глубину.
- С кем? – сердито спросил он. – С вами? Никогда я с вами заодно не был. Я лётчик. Лучше отвалите.
Он готов был вмазать по этой квёлой харе и, хотя не пошевелился, почувствовал, как мышцы репетируют бой: правую ногу чуть назад, левое плечо вперёд, согнутая левая рука прикрывает подбородок, а правая выхлёстывается вперёд, и вся масса вкладывается туда, в конечную точку удара, в это тусклое сырное рыло, в блестящие очки, в суконный глаз, а потом лёгкое па, как в танце, левой ещё один лёгкий прямой, подправляя рыло, чтоб второй удар правой – снизу в подбородок – опрокинул ублюдка.
- Подумайте над тем, что я сказал, - спокойно ответил переводчик. – Нам никому не нужны неприятности.
- Если вам не нужны неприятности, подумайте над тем, чего я не сказал, - отозвался Володя. Вслед. В спину. Потому что очкарик сразу повернулся и пошёл. Хотел, наверно, оставить последнее слово за собой.
- Зачем? – Саша подошёл сзади, положил Володе руку на плечо. На погон. Успокаивающе. – Подонок оттуда. Рапорт напишет. Донос.
- Хер с ним, - Володя не чувствовал себя расстроенным. – Подошьют к делу. Там уже хватает.
- Так оно, - согласился Саша. – Всё равно. Я бы сам его отмудохал. Нельзя.
- Ну да, - кивнул Володя. – Нас им в дерьмо окунать можно. А нам их – нельзя.
Может быть, - подумал он, но спрашивать, конечно, не стал, - штурману и борт-инженеру тоже портит настроение этот говнюк. Может, требует, чтобы они писали доносы друг на друга. Если это так - и не захочешь, а поскучнеешь. Но ему-то, Володе, никакая крыса настроение не испортит. Обломается.
Оркестр на галерее сверху взорвался бравурными, торжественными звуками - возгремел.
- Пойдём, - сказал Саша. Не сказал – крикнул Володе в ухо. – Встречать Бамбасу на полпути. Традиция.
И пошёл в сторону коридора. И туда же повлеклись борт-инженер со штурманом.
А оркестр вдруг замолчал, прозвенев литаврами и глухо бумкнув барабаном. Наверно, отыграли сигнал – как горнист в армии.

4

Володя был уверен, что Бамбаса должен выглядеть как расхожий диктатор из голливудского боевика – большой, в белом мундире, обвешанном орденами с бриллиантами, и — круглым лицом под фуражкой с высокой тульей — чернее всех своих подданных. Ну, и со свитой, конечно.
А тот оказался мужчиной роста чуть ниже среднего, худощавым, но крепким, был в цивильном чёрном костюме, безо всяких орденов, и только на чёрном галстуке золотая заколка с крохотным граненым рубином претендовала на хоть и скромную, но всё-таки роскошь.
И черней остальных Бамбаса не был. Вполне себе шоколадный, и в этот шоколад даже будто бы влили немного молока.
И свиты не оказалось. Один-единственный телохранитель, да и тот не страхолюдина. Обычный такой – спортивный и доброжелательно-угрожающий, как вышибала в ресторане. Кобура слегка оттопыривала полу лёгкого тёмно-синего пиджака, и никакого варварского излишества, навроде калаша - с ладонью, привычно положенной на затвор.
Дети – их в этом просторном зале, куда Володя со своими коллегами и переводчиком вышли через короткий коридор, было десятка два, разновозрастных, лет от пяти до десяти – совсем не боялись Бамбасу. Облепили его, дёргали за пиджак, а президент смеялся и трепал их чёрные курчавые волосы.
Переводчик встал по стойке смирно и что-то жалобно пролаял, будто наябедничал. Бамбаса махнул рукой – не надо, мол, - и очкарик расслабился.
К Володе, вырвавшись из комкастой орущей кучи, подбежала девочка лет пяти-шести в кремового цвета платье, пошитом как взрослое – с присборенными в плечах короткими рукавами и декольте на спине до самой талии, которая у девчонки уже вполне образовалась. Ярко-голубой кулон на тонкой золотой цепочке смотрелся на этой принцессе забавно – хвастливо и трогательно.
Она ткнулась Володе головой в пах, обхватила его ноги чёрными своими тонкими ручонками и начала раскачиваться, будто требовала, чтобы он пошёл с ней.
Ни Саша, ни борт-инженер даже не улыбнулись, а штурман так даже сгорбился ещё больше и – может, это просто показалось – побледнел.
Володя слегка испугался, что нарушит какой-нибудь местный обычай, если начнёт тискать ребёнка. Хотя очень хотелось.
Бамбаса развёл руки, отстраняя от себя детей, и те, перещебётываясь на бегу друг с другом, бросились к жёлтым и красным пластмассовым горкам, качелям, качалкам-лошадям – половина зала, выложенная мягким ворсистым покрытием, была отведена под детскую площадку.
Невесть откуда взявшаяся матрона, полная тётка в белом фартуке и белой шапочке, похожей на поварской колпак, оторвала принцессу от Володиных ног, уютно устроила ее у себя на полной, но крепкой груди и унесла вглубь, на другую сторону детской площадки. Девчонка успела только схватить ладошкой бирюзовый свой кулон и показать его Володе – похвастаться на прощанье.
Он вздохнул. Был бы выбор - участвовать в официальном ужине с президентом Бамбасой или хотя б полчасика поиграть с принцессой, - он бы выбрал последнее.
- Магоста, - громко и доброжелательно сказал Бамбаса.
- Вы – мой гость, - услужливо объяснил очкарик-переводчик.
- Угоста, - улыбнулся президент.
- Господин Президент приглашает вас поучаствовать в ужине. Угощает.
Володе хотелось бы поблагодарить Бамбасу так же – попробовать сказать что-нибудь на его родном языке - уж как вышло бы, так и ладно. Наверняка не хуже магосты-угосты.
Хотя, когда переводчик наполовину пролаял, наполовину проклекотал ответное спасибо, Володя усомнился, что у него получилось бы извлечь из себя подобные звуки.
Пока командир, борт-инженер и всё больше мрачневший штурман неспешно ковырялись в салатах и молча ели черепаховый суп, Володя, Бамбаса и переводчик говорили без перерыва, едва отвлекаясь на еду. Впечатление было такое, будто два старых знакомых давно друг друга не видели и теперь не могут наговориться. Правда, через вспотевшего от усердия очкарика.
Бамбаса не походил на диктатора. Ни даже на сколько-то жёсткого правителя. Скорее – соответственно имени – напоминал многодетного отца, погруженного в житейские заботы. Доносившийся сюда из соседнего зала детский гомон обрамлял это впечатление, как багет картину.
И о душе Бамбаса не забывал. К Володиной растерянности и неловкости - потому что он не способен был ответить тем же, - президент цитировал Шопенгауэра, поминал Достоевского и какие-то ещё незнакомые имена. Про Шопенгауэра Володя слышал, Достоевского пробовал читать в школе, но ему не понравилось. Остальные были для него просто звуками, лишенными смысла.
А может, ботаник-переводчик сам всё придумывал на ходу, потому что имена в речи Бамбасы уловить было невозможно, до того они искажались в лае и клёкоте. Поверь или проверь иди, что тостеска – это Достоевский.
О злодеях-повстанцах, растерзавших в городской резиденции его двойника, Бамбаса рассказывал с таким же возмущением, с каким осуждают шумных соседей или бомжей, которые писают в лифтах и спят в подъездах. Ворчал и сокрушенно качал головой. Казалось, вот-вот начнёт ругать президента и требовать, чтобы тот навел, в конце-то концов, порядок.
Жизнь вырисовывалась причудливая, но в чём-то созвучная своей, привычной и понятной. Затягивала так, что Володя невзлюбил никогда не виденных им засранцев-повстанцев. Попадись ему такой – врезал бы с правой по наглой повстанческой морде.
Когда ужин дошёл до мяса с черносливом и остро пахнущей тропическими приправами подливкой, Бамбаса многословно извинился, что отвлекает гостя разговорами от еды. Он сокрушался и каялся, как деревенский мужичок, вдруг обнаруживший, что стакан кума давно опустел.
Разгоряченный разговором и довольный, что приобрёл такого приятеля – будет чем похвастать дома, - Володя проглатывал мягкое сладковатое мясо, какого никогда раньше не пробовал. Может, это был зверь из джунглей. А может, здешняя родственница домашней козы. Необычно и вкусно очень. Живут же люди.
Володя набивал рот кусками потемневшего от подливки батата, запивал мясо густым на цвет и аромат каберне и раздумывал, отчего Саша, борт-инженер и вконец помрачневший штурман солидарно молчат – не как на дружеском ужине, а как на поминках.
Впрочем, особо его это не беспокоило. Мало ли у кого какие причуды. Не впадать же из-за их дурного настроения в чёрную меланхолию. Это им не приелось – они зажрались. Всё время сюда летают. В сказку с серебряными блюдами, полными тропических плодов, хрустальными бокалами, дорогим вином и настоящим президентом в настоящем дворце.

5

Едва они вышли из здания аэропорта, Володя рванул к стоянке такси, приминая тонкими кожаными подошвами свежевыпавший снег на серой тротуарной плитке. Руку пожал только командиру, а штурману и борт-инженеру безлично и безразлично махнул рукой.
Конечно, он устал от их молчания. Ему надо было поделиться впечатлениями, показать бирюзовый кулон на тонкой золотой цепочке, который подарил ему после ужина Бамбаса. На память. О себе. Об ужине. О той забавной девчонке – чёрной принцессе, которая обнимала Володины колени и тянула его в своё детское безгрешное царство.
Коробочка с кулоном, обтянутая густо-чёрным бархатом, оттопыривала карман форменных синих брюк. Не давала забыть о себе. Грела Бамбасиным дружелюбием. Требовала, чтобы ей и её содержимым похвастались.
Правда, перед отлётом очкарик-переводчик, глядя мимо Володиного плеча, куда-то в джунгли за аэродромом, прогундосил, что рассказывать детали полёта нельзя. Но президентский подарок, по Володиному здравому разумению, деталью полёта не был. Не курс, высота, скорость, пункт назначения, характер груза – ничего из этого. И идёт он в жопу, этот сраный Бонд, Джеймс Бонд. Его дело – переводить, а не встревать в разговоры. Ещё советовать будет, мелкий сукин сын, филёр.
- Ну, - вздохнул Саша, едва Володя скрылся в недрах такси. – Что делать будем? Серёга, - он посмотрел на штурмана. – Тёма, - глянул на борт-инженера. – Пускай пока дураком остаётся?
- Пускай, - штурман пожал плечами. – Мы его так и эдак убьём. Рано или поздно. Или похороним, как Андрюху, или он в психушку попадёт, как Валька.
- Холодно, Саш, - борт-инженер мелко дрожал, подняв чёрный овчинный воротник синей лётной куртки и сунув руки в карманы.
- Видеть не могу, - зло сказал штурман, - как он по бассейнам скачет. Будь у меня винтарь – пристрелил бы. Да ещё с девчонкой так не повезло. Узнает – будет считать, что это он виноват. Сиганет, как Андрюха, с десятого этажа.
- Ладно, - командир потёр нос. – Правда, холодно. Всё равно, проголосуем. Или рассказать – и пускай сам справляется. Или молчать. Убиваем-то не мы, Серёга. Нас убивают. Точно так же.
- Не знаю, - штурман отрицательно качнул головой, сердито сдвинув густые, с рыжиной, брови.
- И я не знаю, - Тёма постукивал одним башмаком о другой и слегка подпрыгивал в бесплодной попытке хотя б немного согреть ноги.
- Тоже решение, - кивнул Саша. – Значит, пускай поживёт. В неведении. В бассейнах поплещется. Насладится. Поехали.
И они пошли к служебной стоянке, где, издалека видный, красовался припорошенный легкомысленно-жёлтый Сашин джип.
А Бамбаса скучал у себя во дворце.
Новую партию оружия разложили по стеллажам на складе аэропорта и уже начали развозить по воинским частям. Заседание правительства, под камеры двух местных каналов, прошло деловито, даже, можно сказать, плодотворно. Пора было подумать об ужине. Не торжественном, с гостями, а семейном, домашнем – с любимой женой, непослушным сыном-подростком и егозой-дочкой.
Бамбаса вышел из тихого своего рабочего кабинета со звуконепроницаемыми стенами и спустился в зал, где щебетали, скатываясь с пластмассовых жёлтых и красных горок, дети.
За ним грузной, но бесшумной тенью посеменила, переваливаясь, полнотелая матрона в белом фартуке и белой же шапочке, похожей на поварской колпак. Ажурная полоска топорщилась по верхнему срезу фартука, распираемого мощной грудью.
Дети бросились к Бамбасе, смеясь и щебеча изнуряюще мелодично.
Бамбаса улыбался во весь белозубый рот, ерошил их жёсткие кудряшки и сыпал разноцветную карамель из карманов красного атласного халата.
Кроха, едва научившийся ходить, не смог добежать со всеми, споткнулся, упал и ударился лбом, сел на пол и зарыдал, широко растягивая полные губы. В общем щебете его горький плач казался беззвучным.
Но Бамбаса услышал. Посмотрел в сторону малявки и кивнул матроне:
- Возьми того. Приготовь как вчера. Только соус погуще. Перца много не клади - жена на изжогу жаловалась.
Матрона качнулась мощным корпусом, развела руки, призывая в свои уютные, надёжные, утешающие объятья, и двинулась к мальчонке, плачущему от обиды и боли.

© Евгений Пейсахович, 2011
Дата публикации: 24.12.2011 00:53:01
Просмотров: 3691

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.