Полигон. Часть 1

Виталий Шелестов

Форма: Повесть
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 30834 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Кто затыкает ухо своё от вопля бедного, тот и сам будет вопить – и не будет услышан.
Ветхий Завет

I

Поэт нашёл на самом Пятаке приёмник. Настоящий, транзисторный, в самом что ни на есть рабочем состоянии. Правда, здесь подключать его было всё равно некуда, но если достать к нему батарейки – пахал бы как бульдозер Васьки Колчанова. Так авторитетно разъяснил всем Хрящ, — а уж этот филонить не станет, не того пошиба человече. Сам Хрящ известен далеко за пределами Полигона как мужик дельный и толковый; ведь недаром Егорыч время от времени приглашает его в свой кабинет раздавить сообща «фауста». А уж Егорыч-то в людях толк знает – и войну и тюрьму прошел. Войну ту, правда, и войной назвать трудно: загрузили мужиков в трюмы и с неделю там парили, пока танкер-сухогруз не причалил у кубинского берега. Было это годков сорок назад, во времена Карибского кризиса. Воевать не воевали, зато нервишки друг дружке на пару с Америкой порядком обскоблили. И ту неделю, что промариновался Егорыч в утробе сухогруза, запомнил доблестный ефрейтор на всю оставшуюся житуху. Сидели, говорит, безвылазно, всех трюмных крыс со скуки передушили. Три раза в сутки опускали сверху и подымали обратно пищевые котлы – как для прямого, так и для обратного назначения: опустошив один, тут же в порядке очереди усаживались на другой с противоположных краёв (для равновесия) и, как говорится, «заткните уши…» Под конец уже не хотелось ни того, ни другого…
Такая вот война человеку досталась. А тюрьма – это уж и вовсе хохма. Правда, Егорычу не до смеху было, когда очухался после пьянки и увидел, что лежит не в постели с любимой, а на деревянных нарах в подвале опорняка. Голые стены и синие рожи вокруг. Ты, говорят, в ресторане официанту башку стойкой от микрофона проломил, когда тот козлом тебя прозвал. Это за то, что на кухню рвался: хотел показать, как гуляш по-венгерски правильно готовится… Рана от стойки оказалась не опасная, однако годик Егорычу всё ж таки пришлось на «химии» от звонка до звонка тарабанить. Зато вышел оттуда с душой чистой и просветлённой, чисто храм посетил. Вот бы всем так…
Но речь сейчас пока не о нём, Егорыче. Итак, Поэт приволок с Пятака почти новый транзисторный приемник. «ВЭФом» называется. «Почти новый» – это значит, примерно 20-летней выдержки, еще при Союзе делался. Здесь, на Полигоне, свои критерии при оценке вещей, потому как условия не те, что простым смертным доступно. И если говорят, что «новняк» — значит, лет десять вещице, не меньше. Отсчёт времени, стало быть, здесь другой, с некоторым опозданием. Как говорит Третьяк, «топать в ногу с прогрессом у нас не принято – подмётки отлетают».
Хрящ своим острым глазом и чутьем с ходу определил, что приёмничек еще сослужит добрую службу, и не раз. Разве что шнура, чтоб к розетке пристроить, не нашлось. Но ведь полигонщикам это без надобности: ближайшая розетка – в каморке у Егорыча, и та постоянно при деле: то харч на электроплитке сварганить, то холодильник подморозить, то самому послушать, чего в мире творится… Короче, бесполезно. Да и спускаться каждый раз вниз, к «порталу» (так здесь называлась хоззона в виде кирпичного зданьица и прилегающая к нему небольшая площадка для стоянки техники), не будешь. И потому ученый Хрящ внедрил рацуху: прикрутить к корпусу «ВЭФа» пару батареек, которые, в свою очередь, подпитку будут иметь от найденного здесь же старого аккумулятора. Третьяк, правда, согнулся пополам от такой технологии: то же самое, говорит, что греться от лампочки: свет вроде бы имеется, а теплыни – как у блохи требухи. На что Таиска резонно отреагировала: закатила Васютке такую «фистулу», что тот ретировался поджавши хвост. Таиска вообще молодец: кого надо – поддержит, у кого проблемы с головой – подлечит, кто приборзеет – ее кровный враг (чаще всего на короткое время, полигонщики народец, в общем-то, дружный). А вот если кому-то кураж потянет выказать, Тайкины сонаты и оратории на тему дружбы народов могут показаться похлеще кавалерийской атаки.
С неделю Хрящ никого к своей системе за сто метров не подпускал: чего-то подкручивал, наматывал, вырезал, прибивал… Третьяк, проходя мимо, крутил пальцем у виска: сбрендил мужичок, дескать, на «долгосрочный курорт» пора путевку выдавать. Его, однако, никто не поддержал. Видать, крепко уверовали в хрящевский гений. Поэт даже харч мастеру в «бунгало» приносил, чего порой и в отношении своей персоны не утруждался, − на то он и Поэт… И вот настал торжественный час: в один солнечный вечерок на весь Полигон рассыпались дивные звуки какого-то заморского инструмента – не то гавайской гитары, не то ковбойского банджо (знатоков по этой части здесь сродни не водилось). Даже Егорыч приковылял поглазеть на чудо: уж больно непривычно было слышать музыку, да еще заморскую, в этих краях. Хрящ сидел, покуривая, у своего «бунгало» и делал вид, будто не радио сюда провел, а клопа раздавил – мол, тоже мне событие, было бы из-за чего мандраж подымать… Тайка еще хохотнула тогда:
— Глянь-к, народ, скромнягу из себя выпиливает! Ты, Ломоносов, не кобенься, а тащи пляшку из своих рундуков. А то не знаем, что спецом приберёг для такого дела…
Радиогений для виду еще пару раз затянулся чинариком, небрежно сплюнул у своего порога и как бы нехотя, всем видом показывая, насколько ему этого не хочется, однако супротив большинства не попрешь, выволок из «бунгало» бутылку самогонки – по виду вроде назаровского, не «чумового» разлива. У всех полигонщиков, даже у бабки Микитишны, на сей счет нюх особый…
— Ай-ай-ай, какие же мы выпендрёжистые, ет-ти т-твою!.. — продолжала забавляться Тайка. – Твои зенки, милай, тебя со всеми потрохами-то выдают. Они как у волчары горят, когда тот мясо чует. Так что давай не строй из себя малохольного, ты не в детской поликлинике.
— А может я утомился… морально… — попытался для порядка огрызнуться Хрящ, поскольку уступать бабе было не в его натуре.
Тут уж все полегли со смеху, даже Поэт умилился взором и зашевелил бородкой, что было для него признаком благодушного настроения.
— Утомленные со-онце-ем… — завел Третьяк, содрогаясь от давившего его смеха. Егорыч первым успокоился и подозвал к себе Митюху.
— Давай к хуторянам, одна нога здесь, другая – уже здесь… — И сунул ему за пазуху пару банкнотин. – Да и про курево не забудь.
— Ясно…
Митюха парень исполнительный, два раза ему наказывать не нужно. Развернулся и бодрым спортивным шагом, перемахивая через рытвины и мусорные кочки, двинул в ближайший населенный пункт согласно инструкции. Тайка покачала головой:
— Мужикам хоть под пулемет, лишь бы с ног валило. Закусь без надобности, брюхо винищем заполоним, так, что ли?
— Закусь – это уже по бабской части, — заметил Хрящ. – Во все времена и эпохи.
— Гляди-тко ты, расфилософствовался наш Эйнштейчик! – не осталась в долгу Таиска. – Ну конечно, когда ж нам время-то харчами заниматься, ежели наука все силёнки отымает. Вон истощал-то как, небось, провода жевал все эти дни… Ладно уж, откормлю профессуру, а то некому будет после двигателем прогресса быть – самого придется изучать. Под микроскопом.
Все знали, что у Тайки имеется постоянная заначка: то банка маринованных огурцов, то консервы в томате, то шматок сала в станиолевой обертке. Специально для торжественных случаев в загашниках приберегает. И бражонка, в основном из назаровских яблок, где-то всё время настаивается. Уж кто только эти загашники не разнюхивал тайком от хозяйки; дело такое же пустое, как добывание на Полигоне нефти. А вообще-то Тайка баба хозяйственная, без нее Полигон давно бы захирел. У всех остальных, кроме разве что бабки Микитишны, как правило, мозги работают только в одном направлении…
— Во-во, Хрящу как никому другому подхарчиться надо, — поддержал Таисию Егорыч. – Ты, Кузьминишна, меркуешь правильно: над этими обалдуями, как над детьми, бабий контроль нужен. А то неровен час в лешаков оборотятся.
— Типун тебе на язык, — отмахнулась Кузьминишна, направляясь к своему жилищу. – Принес бы сам чего, раз гонцов повсюду рассылаешь. Моих припасов на такую ораву не хватит. А то ведь рукавом занюхивать – силёнок потом не хватит дрова в поленницу складывать.
Все поняли, что она имела в виду, и снова, каждый по-своему изобразили смех.
— Ладно, — подмигнул Егорыч Хрящу. – Чего-нибудь сообразим на скорую руку… Только слышь… — обернулся он напоследок. – Ты матюгальник-то свой не шибко громко запускай, а то как бы лишний кто не обратил внимания. Хуторяне уже предупреждали…

II

Чайка – птица если не морская, то уж водяная, это точно. Спокон веков питалась от морей, рек и озёр, охотясь за рыбой, но при этом не брезгуя и другими мелкими обитателями водоемов разной величины. И ассоциировалась она всегда только с водой. В старину считалось, что в этих птицах живут души погибших моряков. Их умение парить навстречу ветрам, изящно при этом балансируя с помощью своих длинных и узких крыльев, воспевалось бардами и поэтами. Одним словом, существо, казалось бы, благородное и возвышенное в своих повадках.
Те, кому довелось бывать на Полигоне, мнение своё об этих пернатых имеют уже обратное. Удивительным образом чайкам удалось не только вытеснить из здешних мест их коренных обитателей – ворон, но и утвердиться там всерьёз и надолго. Экспансия Полигона произошла как-то незаметно для человеческого глаза. И первым обратил на это внимание наблюдательный Болт; после того, как чайки за ночь раздолбали весь его улов, вывешенный накануне для просушки, все разом поняли, что нормального житья уже не будет. Если вороньё хоть в какой-то степени соблюдало принцип мирного сосуществования (насколько это для них приемлемо) и старалось держаться от людей на расстоянии, то вытеснившие их горластые собратья по воздуху заставили крепко усомниться в древнем поверье. В оболочках этих тварей, казалось, поселились души кровавых демонов, которые жаждали как можно скорее воротиться обратно, чтобы вытравливать из этого мира всё хорошее, что еще могло в нём оставаться.
Вся сила и живучесть этих птиц заключается в их единстве. Налететь скопом куда-либо, разворошить и опустошить, оглушить порой не только криками, но и клювами, после чего рассесться неподалеку и с наглостью оккупантов наблюдать реакцию пострадавших. Никакие силки и самодельные капканы, тем паче трещотки и человечьи пугала не помогали. Колчан однажды притащил дробовик, из которого ему всё же удалось подстрелить несколько тварей, - но только после того, как он израсходовал на эту кампанию две патронные обоймы. Вся петрушка была в том, что уж больно разумными птички оказались – на близкое расстояние не подпускали и почти не сидели на месте. Васька плюнул и сказал, что не собирается толочь воду в ступе. Все приуныли надолго. Ситуация тупиковая, ничего не скажешь. Выручил, как всегда, Хрящ. От кого-то разузнав, что чайки не переносят толевого и рубероидного чада, он приволок с какой-то стройки несколько рулонов этого добра (Колчан, само собой, подсобил с грузовиком и доставкой) и раскочегарил такую завесу, что с Полигона убрались не только чайки, но и «команчеросы». Не насовсем, конечно, однако роздых полигонщикам был несколько дней обеспечен. Пернатые убрались на свою историческую родину – Навлицкое озеро, что расположено километрах в пятидесяти от города и, естественно, самого Полигона.

Пожалуй, пришло время кое-что разъяснить. «Полигоном» все местные и заезжие (т.е. официально работающие в этом месте) именуют городскую свалку, по-научному – «полигон ТБО (твердых бытовых отходов)». Так разъяснил всем Николай Егорович Подшивалов, просто Егорыч для родных и близких, в том числе соседей. Егорыч здесь, можно сказать, бог и царь, поскольку занимает официальную должность старшего мастера. Все его указания неукоснительно выполняются подчиненными в лице бульдозериста Василия Колчанова и экскаваторщика Роберта Шагаряна, а также с меньшим энтузиазмом – полигонщиками и «команчеросами». Бог и царь Полигона не последняя инстанция в здешней иерархии: над ним стоит Антон Протасевич из городского жилкоммунхоза, время от времени наведывающийся сюда по служебным делам. Антон еще совсем молодой, студент-заочник, и вроде бы как тоже свой человек, не дёргает по пустякам и на многое глаза закрывает. В частности на то, что Полигон заселяют не только чайки и вороны.
Когда-то на Полигоне обитали только бродячие собаки да галки с вороньём. В те времена бродяжничество и тунеядство считались вне закона, и потому кроме работников жилкоммунхоза сюда могли наведываться разве что ватаги любознательных пацанов в надежде отыскать что-нибудь полезное: старые подшипники, блёсны и вообще рыболовные причиндалы, провода, авто- и радиодетали, ― словом, всякую утилизированную дрянь, без которой всестороннее развитие личности попросту немыслимо. Однако постепенно контингент промышляющих становился более возрастным. На свалку потянулись люди, для которых обретенная перестроечная свобода оказалась настолько значимой, что сняла с них бремя заботы о семьях, жилье и, пожалуй, о самих себе. Постепенно убеждаясь, что свалка может дать не только возможность как-то прокормиться, но и временный приют без всяких на то материальных претензий со стороны государства, они поняли, насколько выгодно будет для них и обитать по месту промысла. Так возникли на рубеже эпох перестроечной и за ней последующей первые колонии поселенцев из цивилизованных миров (насколько цивилизованными могли быть миры, где всё и вся подминалось в угоду их сильным).
Здешнее поселение ничем особым не отличалось от его аналогов в других местах. Возможно, где-то порядки были жестче, и «колонистов» время от времени разгоняли с насиженных мест не без помощи служб закона; где-то климат был помягче, в более запущенном состоянии, но в целом здешняя свалка могла отвечать почти всем требованиям не особо требовательных свободных граждан… хотя нет, их гражданство ввиду отсутствия прописки и ПМЖ (т.е. постоянного места жительства) уже как бы становилось неким абстрактным понятием, когда смысловой контекст обретает настолько расплывчатые формы, что делается порой непонятно, как это слово еще вертится у кого-то на языке. В самом деле, назови кто Хряща или Третьяка «гражданином», то можно было бы пронаблюдать, а по возможности испытать на себе и вовсе неожиданную реакцию с их стороны.
Хрящ здесь, на Полигоне, самый, пожалуй, древний старожил. Когда-то он даже числился в официальных работниках этого места, да за слишком содержательную беседу с тогдашним начальством (сломал кое-кому из них челюсть в порыве праведного гнева ущемленного в своих правах работяги) был изгнан с волчьим билетом из рядов честных тружеников и выслан на «химию» в соседнюю область. Воротившись год спустя, обнаружил, что место в общаге стройтреста № 2, некогда занимаемое им, отныне и присно ему уже не принадлежит. Плюнув на всё, подался колымить по шабашкам, где челюсть своротили уже ему, если не считать отбитых почек и одного уха, которое поимело форму одностворчатой морской раковины и слышало разве что рёв трактора на расстоянии нескольких метров. Опыт прожитых лет подсказал ему, что кроме как в здешнем «заповеднике» его будут отлавливать повсеместно – ввиду отсутствия документов и наличию характерной внешности бродяги-алкаша. И всё-таки, как уже упоминалось, Хрящ свой человек и среди жилкоммунхозников, и в окрестных населенных пунктах: умение отремонтировать почти всё, что имеет отношение к электричеству, даёт ему право иногда быть не только сытым, но и пьяным. Бог и царь Егорыч про него говорит так: «Если б свалка была живым организмом, Хрящ был бы её мозгами и ушами, несмотря на пятидесятипроцентную глухоту». Бульдозерист Васька Колчанов – его лучший друг, если не считать, наверное, Поэта.
Как и когда появился Поэт в здешних краях, не может сказать никто. Это не потому, что он сам по себе может представлять какую-то загадку. Скорее, простота его настолько органична и незыблема, что остаётся загадкой, как она еще может теплиться в этом самом Поэте. Иными словами, отсутствие загадки в нём и есть загадка для окружающих. То есть тех, кто более или менее с ним знаком. Поэтом его прозвали не за склонность к рифмоплётству, а скорее за константную манеру являть себя миру в несколько отрешенном и пропитанном безысходной самоиронией виде; его бесполезность в такой степени очевидна, что никому не приходит в голову задать ему какой-нибудь вопрос или тем паче что-либо разузнать о нём. Такие люди время от времени попадаются в различных компаниях, и на них либо не обращают всеобщего внимания, либо держат в качестве ходячего талисмана, без которого вроде бы и можно прожить, разве что будешь ощущать непонятный дискомфорт и смутное беспокойство неизвестно по чему или кому. Так и здесь: если Поэта долго нет, полигонщики начинают не то чтобы тревожиться всерьёз, а странным образом ощущать за собой нечто смутно-беспокойное, подобно тому, как ощущаешь перемену погоды или душевную занозу по поводу чего-то важного, но внезапно забытого. Поэт не знает и не умеет практически ничего, разве что подсобить морально своим скромным присутствием да изредка брошенным словцом, которое чаще всего и разобрать можно с трудом (голосовые связки, по словам Хряща, «были проданы Лукавому за поллитровку, когда с похмелюги трубы горели»). И потому когда именно Поэт, а никто другой, нашел приемник, это можно было считать таким же чудом, как если бы Полигон зацвел миндалем. Разумеется, после того случая личный статус Поэта значительно возрос, хотя в большей степени тому способствовали личные протекции со стороны Хряща: желая отблагодарить корешка за проявленную сноровку, тот при любом удобном случае всем напоминал, что без поэтовой находки все продолжали бы «пещерить», аки троглодиты каменных веков. Теперь, стало быть, совсем иная масть – с помощью реанимированного ВЭФа обитатели Полигона реально приобщились к цивилизации: по утрам и вечерам эфирное вещание передает если не всё, что творится в мире, то хотя бы погодную сводку на ближайшие дни (что для полигонщиков наиважнейшая вещь).
Еще одна весьма колоритная фигура на Полигоне – Третьяк. Нет, он не приходится даже дальним родственником легендарному хоккейному стражу врат, и даже фамилия у него другая (правда, никто ее здесь и не спрашивал). Просто в течение своей относительно недолгой лагерной житухи – малому всего-то за тридцатник – его так растатуировали, что Таиска, узрев сие в первый раз, даже присела: «Ну чисто Третьяковская галерея!..» Никто не стал уточнять, была ли она там, что с такой уверенностью может сравнить, однако кличку расписному молодцу прилепили тут же. И сам Третьяк ей как будто гордился. Появился он на Полигоне совсем недавно – с полгода назад, и, надо сказать, вписался сюда если не гармонично, то по крайней мере на полных правах и без особых возражений со стороны мирного населения. Оттянувшись после зоны на полную катушку, парняга счел благоразумным временно раствориться, дабы те, кто после гудежа принялся рьяно его разыскивать, со временем это прекратили. Всё это «по секрету всему свету» доложил опять-таки Хрящ, которому Третьяк однажды в порыве дружеского пьяного расположения выболтал часть своей трудовой биографии. Кто и зачем ведет розыски, здесь не стали уточнять; меньше знаешь ― слаще отдыхаешь. К тому же лишняя пара сильных мужицких рук – для Полигона отнюдь не обуза. Разве что хозяин этих рук подчас не всегда находит им полезное применение. Третьяка здесь не то чтобы боятся, а просто стараются лишний раз не взбаламучивать его темперамент – этакую холерическую смесь лесной гориллы и беззубой кобры. В пылу экстаза малый способен на многое, особенно если подобный экстаз подзаправлен алкоголем. Егорыч поначалу делал попытки унять третьяковскую глотку, однако поняв всю тщетность усилий, махнул рукой: вопи, дескать, Тарзан, хоть чаек попугаешь, какая-то польза будет. Народ здесь и без того бедовый, хуже ему уже не сделаешь…
Обитают на Полигоне и еще два аборигена мужицкого сословия. Их «бунгало» расположено на отшибе, у дальнего северного откоса, куда уже давно никакая техника не подъезжает, потому Болта с Митюхой кличут здесь «камчадалами». Эти двое связаны между собой какой-то непонятной дружбой, основанной на общности интересов. Нет-нет, ничего такого между ними нет, хоть Третьяк поначалу и делал попытки уличить мужичков в порочной связи. И лишь когда Болт с усмешкой бросил, что, дескать, новоявленный Казанова потому выёживается, что самого на «зоне» отучили нормально ориентироваться, последний не без пластания на татуированной груди рубахи и штампованных угроз как будто оставил «камчадалов» в покое, хотя порой и высказывался впоследствии по их адресу многообещающе. Его можно в какой-то степени понять: трудно подыскать настолько разных по характеру и внешне людей. Болт примерно ровесник Хрящу, Митюха же на Полигоне самый молодой; первый необщителен и, что называется, себе на уме, второй же наоборот – приветлив и исполнителен, чаще всего у Егорыча на подхвате (особенно если рядом нет самого Болта). Казалось бы, в самый раз сделаться Хрящу с Болтом закадычными корешами, ан нет: схожесть характеров и есть та самая биполярность, что отталкивает однозарядные частицы. Однако это вовсе не значит, что они не терпят друг дружку. Просто Хрящ понимает, что Митюха у Болта вроде как приемный сын; он же ученик, ординарец, правая рука и всё такое. В глубине души и сам бы Хрящ не отказался от такого подручного, да, как говорится, «кому в пляс, кому в глаз, кому мордой в унитаз…» На промысел «камчадалы» выходят редко, потому как имеют некоторый приработок на стороне: браконьерствуют на близлежащих водоемах и часть улова сплавляют заезжим кооператорам. Все здесь уважают это их занятие и не суют носов куда не следовало. Кажется, и Егорыч догадывается обо всём, но… не пойман – не вор. Свои браконьерские причиндалы мужики прячут надежно, а наличие в закромах рыбешки вовсе не означает криминала – сколько уж раз все расхваливали добротную закусь после хорошей чарки! Намекать тут про незаконную добычу – всё равно что спускать с цепи кобеля на своих же овец и кур. Впрочем, едва ли кто-нибудь из полигонщиков хоть когда-то не имел на себе темных делишек…
Вот всё, что касается здешних мужиков. Таисия Кузьминична Аверьянова на Полигоне единственная, кого величают доподлинно, с учетом паспортных данных (здесь имеются в виду не работники жилкоммунхоза, а проживающие), хотя сам паспорт, как можно уже догадаться, сгинул в неведомое. То, что с ней, Таисией, приключилось, никто бы и заклятому врагу не пожелал. Были когда-то у нее и семья, и отчий дом, и нормальная профессия ветеринара. Только кто мог предположить, что вскорости межполитический конфликт затянет в своё горнило и растопчет, спалит и развеет по ветру всё то, что так долго Таисией Кузьминичной наживалось трудом, душой и сердцем! Южные степи, в которых проживала ее семья, взяли да и заполыхали чудовищным жаром кровавых междоусобиц, вызванных тупым упрямством и патологической ненавистью генералов, полевых командиров, фанатичных сектантов, самодовольных и заносчивых «детей гор», — словом, всех тех, кто по той или иной причине, а часто и без оных, ввергли южные земли в хаос убийств, террора и бесконечных страданий. Вот и Кузьминична три года назад лишилась в одночасье дома, семьи и куска хлеба благодаря меткому попаданию из сверхточной ракетной установки какого-то удальца из числа «бравых ультраправых», что развелось такое множество за последние времена. Выяснять, из какого лагеря выпустили эту механизированную гидру, не было у Таисии ни времени, ни средств, ни прочих возможностей, поскольку вокруг полыхало и грохотало с таким остервенением, что оставалось лишь диву даваться, как ей самой-то удалось вырваться из того пекла, да еще в добром здравии и сохраненном рассудке. Обивать чиновничьи пороги и вымаливать у инфраструктуры средства для дальнейшего прожития почудилось Кузьминишне настолько абсурдным и тошнотворным, что собрала она то оставшееся, что еще можно было собрать, и подалась куда глаза глядят да ноги носят. Как раз в здешних-то краях и можно еще было куда-то глазеть и куда-то ноги переставлять без ущерба собственному здоровью. Разве что могли временно упечь за отсутствие личных документов, из которых у Кузьминишны сохранились только трудовая книжонка да профсоюзный билет, которые здесь нужны были, что корове бюстгальтер. Но зачем-то бережёт – как память о лучших временах или всё ж таки надеется, что они, эти времена, еще могут её не обойти стороной. Поди разберись в закромах чужой души… Объявилась Таисия на свалке с полгода назад и сразу расположила к себе не только аборигенов, но и душ официальных, так сказать: Егорыча, обоих бульдозеристов и самого «бугра» − Антона Протасевича, начальника Полигона и студента-заочника. Антон даже пытался выхлопотать для Таисии что-нибудь по части временной прописки и даже выскреб через исполком временный уголок с крышей над головой в общаге стройтреста, однако та не пожелала и слышать об этом. «Мне, голубок, думать тошно, что койко-место отрабатывать придется, будто какой приживалке. Не-е, здеся на Полигончике человеком себя сильнее ощущаешь: ничего никому не должна, поклоны обивать не перед кем… А уж загадывать наперёд разучилась с недавних пор…» Кузьминишна тут не только сродни сестре-хозяйке, но и лекарь-пекарь-и-аптекарь в одном лице: кого надо – утихомирит, кому надо – подсобит, кого надо – утешит, подлечит и взбодрит, — в зависимости от характера лечения и недомогания. Ну, а для бабки Микитишны она просто херувим, свалившийся с небес.
Да, бабка Микитишна еще на Полигоне обитает. Про нее как-то всё время забывают, за исключением, естественно, Таисии. Это и понятно: у каждого куча своих дел, никто здесь ни от кого не зависит, особенно если ты относительно молод и крепок, что там какая-то выжившая из ума старушка, которую и видят-то не чаще районной инспекции. Тогда только согбённую бабусю выволакивают на свет божий и едва ли не в охапку доставляют куда-нибудь вне досягаемости инспекторских взоров. Чаще всего это бремя возлагают на себя, кроме Таисии, Третьяк с Хрящом. Казалось бы, к чему эта ненужная возня, не пропадет бабка под опекой государства, ан нет: что-то непонятное движет этими людьми, словно сопротивляются они не инфраструктуре, а растреклятому ворогу. А может, бабуся всё ж таки кое-что значит, раз такое бескорыстие еще имеет здесь какую-то силу. Трудно сказать.
Вот, собственно, и всё, что касается здешних аборигенов. Полигон, как и всякая другая… скажем так, административная единица, имеет определенную социально-производственную структуру, по-своему налаженную и функционирующую согласно неписанным здешним законам. Номенклатурные черви, официально протирающие зады в уютных кабинетах и хорошо подкованные в юридических нормативах, касающихся их деятельности, никогда не возьмут себе в толк по причине сытости и комфорта, как же может происходить в иных местах то, что само по себе есть опровержение давно установленных правил и порядков. А именно: как можно существовать в этом мире, не имея средств к этому существованию, рабочего места, а главное – крыши над головой, не говоря уже о прописке и личном имуществе, нажитом различными путями.
Ответ на данный вопрос можно найти в процессе напряженной деятельности здешнего Пятака. Хотелось бы оговорить сразу: Пятак не есть какое-либо определенное место; он неустойчив и мобилен, подобно циркачу-канатоходцу. Разве что сваливаться ему некуда: вокруг то же самое хламьё, что и на нём. Иначе говоря, дежурное место для свалки городского мусора меняется настолько часто, что в иные дни можно перепутать «точку» и проколупаться впустую, — на смех как «администрации», так и «команчеросов».
Пару слов и об этих. В отличие от самих полигонщиков, эта братия в принципе имеет всё или почти всё то, что как будто не должно вызывать у номенклатуры животных коликов. Постоянное проживание на свалке им пока не светит, хотя многие в любой момент могут для подобного вполне «созреть». Пятак для «команчеросов» почти то же самое, что для проституток панель, — место относительно стабильного дохода. Промысел здесь ведется, можно сказать, в любое светлое время суток, независимо от времен года и метеоусловий. Самые напряженные «часы пик» — примерно с десяти утра и до послеполудня, а затем с трёх до пяти уже вечера. Именно в эти отрезки времени мусоровозы и прочие грузовые автоединицы доставляют на Полигон бытовые испражнения Города и прилегающих к нему местечек, дабы здешнему деятельному населению было чем поживиться и отчасти возвратить кое-что из отринутого и отвергнутого цивилизацией обратно в строй. Как, например, это произошло с транзисторным приемником «ВЭФ-61», когда Поэт извлек его среди пластовых захоронений мусора. Вот «команчеросы» и берут на себя роль санитаров Полигона: многие штуковины, невзначай оказавшиеся здесь, часто и впрямь обретают вторую молодость, а то и перерождение, заново поступая в услужение человеку. Деятельность здешних промысловиков в чём-то также схожа и с кропотливой работой археологов: извлекая из недр продукты былой человеческой деятельности и отбирая из них самое лучшее, они в какой-то мере способствуют стабилизации индустриального генофонда, сохраняя, пусть и в малой степени, некогда созданное честным трудом и горделиво выставляемое напоказ. Сбывают «команчеросы» наиболее ценные находки в различные места: от хранилищ вторчермета до оптового рынка, куда, собственно, путь для полигонщиков закрыт по причине вышеуказанной – отсутствии каких бы то ни было ксив с печатями. Это, конечно, вовсе не значит, что у всех «команчеросов» они есть, просто те орудуют хоть в каких-то рамках законности, в то время как здешние обитатели, похоже, само данное понятие уже давно утратили.
Отношения между теми и другими носят несколько сумбурный характер. Бывает, что братаются, аки фронтовики после долгой разлуки, а бывает, возникнет такая собачья грызня, что впору отстрел проводить. Колчан с Робином тоже не шибко жалуют «команчеросов», и посему при случае оказывают поддержку местным, ― что можно трактовать по-разному. К примеру, ежели найдут на Полигоне что-то не для себя ценное, непременно известят об этом последних, а не «заезжую саранчу», в какой-то мере лишающую полигонариев того последнего, что они еще могут здесь поиметь. Гуманизм, как можно заметить, по-своему проявляется и в таких местах, где его, казалось бы, сроду не бывало и по логике вещей быть не могло.
Однако довольно предисловий, и неплохо бы вернуться к изначальным событиям повествования, ибо с них и ведет отсчет тот разворот событий, что лёг в его основу. Вернее, к небольшой интерлюдии, происшедшей через пару суток после празднества, устроенного в честь хрящевского великого почина – установления на Полигоне своей радиоточки.

© Виталий Шелестов, 2016
Дата публикации: 18.12.2016 20:42:55
Просмотров: 2231

Никакие гаджеты, никакие электронные библиотеки не сравнятся с шелестом бумаги, с неповторимым запахом старых книг или, напротив, свежей типографской краски. Если вас интересует возможность качественного издания собственных произведений в традиционном печатном формате, воспользуйтесь услугами Типография-Новый-Формат.рф. Некоторые авторы скрывают это, некоторые отрицают, но всё же: увидеть своё имя на обложке - ни с чем не сравнимое ощущение.

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.