Редактиры

Никита Янев

Форма: Очерк
Жанр: Публицистика
Объём: 18985 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Язык здесь мощнее работает, чем литература. Язык вмещает мир, как постмодернистический конструкт, литература всего лишь боевая модель одного из миров. Все возможные миры, проявленные и непроявленные, вмещены в языке, как простое отношение языка к себе самому. Каждый раз унесясь в центр и вернувшись во все точки периферии, как вмещающее ничто.

Город 10000 бодхисатв.

1.

Дело, видите ли, в том, что, как только начинается слава, заканчивается работа. Это значит, что ребёночек вышел и пошёл, как самостоятельный воин, прочь от лона. Поэтому, чем дольше я продлю катакомбы, тем зрелее деторожденье.

У меня нет иллюзий, Нет, разумеется, они у меня есть, потому что человек это вообще иллюзия, что он всегда, но в чём заключается это «всегда», он как-то всё время упускает.

Есть несколько, только несколько, пунктов в жизни, когда он находит неподвижную точку, и можно передохнуть, как во время восхожденья, когда всё ползёт под ногами, как на лаве.

2.

Первая такая точка – дружба. Ещё нет человека, но уже есть дружба, надо найти человека, у меня на это дело 6 лет ушло в детстве.

В чём заключается дружба? Про всё говорить можно. Общее поле, вроде любви и веры, но до этого ещё далеко. Тем более это важно, что уже заныривать надо: в армию и зону.

У меня это всего год было, разговаривали про всё с женщиной на 6 лет старше возле забора в поле от Франции до Канады с тоской в животе, как катакомбы.

3.

Вторая такая неподвижная точка, даже неудобно, её удалось растянуть на 25 лет, без названья, потому что любовь это типа приятно. Брать себе и брать не себе, это должны быть: два противоположных значенья одной и той же черты.
Хороши всякие веды, которые распространяют разные воплощенья на многие жизни: минералов, млекопитающих, прямоходящих.

Так, что если попал в надрочку, как Маугли, уже додрочишься до города 10000 бодхисатв, летающего, как боевая субмарина, по полю от Франции до Канады, как надрочка.

4.

Третья такая неподвижная точка, ну, вы уже поняли фишку, нечитатель, чтобы не нарваться, что я веду вообще к другому.

Она у меня 6 лет была. Можно сказать, что это приуготовительные годы. Следующие 6 лет важнее. Я для себя старался, но если ты изначально не для себя делал.

Фишка заключается в том, чтобы уходить всё время, не столько от славы, сколько от фиксации, потому что это сразу забвенье про всегда. Всегда себе и всегда не себе, время.

5.

Когда открывается время и улетает, как неподвижная точка, потому что всегда не себе, этот фрагмент дорогого стоит.

Разумеется, понимаешь, что – от папы с мамой – награждённый. Понимаешь, по подобью, потому что помощников ищешь, и видишь, что это от рожденья, и только потом как проклятье и благословенье.

И они сначала не понимают, а потом понимают, что – попали.

6.

И ты, как подводная лодка, в царстве рептилоидов и греев. И они на минуту очнутся, и потом всю жизнь смотрят на небо в ожиданье повторенья, как город золотой 10000 бодхисатв.

Опять-таки, слова: вера и верные – близко. Но пока слова говорить будешь, будешь чувствовать, что вырабатывается комплекс, зависти, что ли, у остальных, что они что-то знают, так они смотрят на верных, как рептилоиды и греи, что все – ненаши, и они – ненаши, и пошло всё в яму.

А на яме, как раз, подводная лодка, как портал и пол-литра.

7.

Поэтому важна беллетристика. Она, с одной стороны: профанация и сюжеты про любимого героя, как он спасся, как блогбастер, от смерти. С другой стороны, как он не себе, а тебе передал секрет, и вот ты с секретом.

Это на будущие 6 лет работа. А вообще-то, на будущие 100 лет постапокалиптики работа, а вообще-то, на будущие 1000 лет золотого царства работа.

А потом зачнётся уже дембельское мочилово с клонами, мутантами, серыми, киборгами, клонами, рептилоидами. Которые делились на наших и ненаших, и сами себе стали ненаши, как великое похеру, которое подо всем дымится, как гамно на морозе.

8.

Твоя прививка заключалась в том, что: не себе. И уходишь всё время, как время. И тогда, конечно, понимал таких же: Веню Ерофеева, Пушкина и Толстого.

А ещё: Олю Сербову, друга детства, Марью Родину, Майку Пупкову, Орфееву Эвридику, парок. А ещё: Сталкеровых Мартышек, аватаров.

А ещё: русский язык, город 10000 бодхисатв, жанр: все у тебя на ладони, и ты тоже. Ну вот, приблизительно так, пока что.

9.

Поэтому было важно про папу и маму, Григория Афанасьевича и Валентину Афанасьевну. Ну и слог, конечно. На стиль уйдёт скоко тебе 90 лет. Как говорил Петя Богдан, москвич с Чернигова, мореход замоскворецкий.

Ну, и место: дом в деревне, поле от Франции до Канады. Как ни расширяй пространство – оно всё равно – гиперпространство. Как гривна, летящая на космическом морозе в звёздное небо, вертящаяся «чёт – нечет».

Она и есть город 10000 бодхисатв, дружба, любовь, вера, Бог, Оля Сербова, Майка Пупкова, Орфеева Эвридика, Марья Родина, Сталкеровы Мартышки, русская литература, время себе не себе, как зэки на зоне.

10.

Поэтому я про точку. Пространство - производное от времени было, которое всегда ускользало, как Бог. Он сам от себя ускользал, поэтому ему важна была надрочка, а не то, что – беллетристика.

Чистилище: на яме поднимался окунь, царь-рыба, у которого на спине - старик и море. Ну и всё остальное. Вы понимаете про сказки, как доминошники и зэки. Про разбитое корыто и 33 богатыря.

Ойкумена, гиперпространство, метагалактика, андеграунд, постмодернизм, и те де, и те пе.

11.

Как гамно на морозе и стиль секси, как соловей на ветке и искусственное дыханье, не будешь всё время ломать целочки, как мужская Венера, говорит граф, будешь всё время пахать, как лодырь, чтобы выработать стиль, язык, жанр, как русская литература, роман «Евгений Онегин», все у тебя на ладони, и ты тоже.

Как космонавт, тогда всё время внутри окажешься, как гравитация, как всякие законы, внутри которых великое беззаконие, рука проходит сквозь, но один раз с той стороны станет.

Веды.

Есть провиденье, почему я 25 лет долдоню, и ни одной лычки. Ни за что не могу зацепиться, как луч. Тогда уходишь от всех, как кленовый лист и осень. Стреляешь дождинками глаз в мишень земли на ветру, и важно попасть.

Два сна, первый и второй. Первый, до 3.03, кошмар, экспрессионистический, как триллер и трейлер. Второй, после 3.03, про сына и брата, которых нет. Что он художник, только картины живые, меняются сами.

Они про веды, веды 5 тыс. лет Кали-юги тряслись в подсознанье, как квантовое поле и пренотальный период, и передавались, как андеграунд и ностальгия, в укладе шудр и уставе гарнизонной службы браминов.

Что надо уходить всё время, как луч, потому что эти ещё не нажились, да они никогда не наживутся, как гопники и мажоры, как киноаппарат и плёнка, а что, нормальная амальгама, как проявитель и закрепитель.

Они себя пропустили, как веды, и вот ты, как дождинка в стратосфере, несёшься, как семя, как смысл, как ребёнок, как сота, как зренье, прикидываешь хрен к носу, что если не лично, то промажешь из чёрной дыры в лету.

И всё, и выходят наши, как партизаны из Полесья, как совпаденье реала и виртуала, и ты такой, как кленовый лист лучу, на тонких планах, надо уходить всё время, это единственный секрет, как себе и не себе.

Тогда будешь оставаться, как субсидия, выслуга лет, Гена Янев и русская литература, и проходить сквозь, как аватара, Сталкеровы Мартышки, Майка Пупкова, 10000 бодхисатв и русский язык.

Редактиры.

Нет смысла редактиры. Нельзя идти во всех направлениях сразу. Т.е., конечно, можно, и даже нужно. Короче, когда пересматриваешь старые 1000 фильмов из рубрик «избранное избранного» и «обучающее кино» на жёстком диске за прошлый год.

И смотришь новые 1000 фильмов в рубрике «артхауз» в торренте, а так же в рубриках: скандинавское кино, югославское кино, Квебек, польское кино, турецкое кино, румынское кино, режиссёры – за будущий год.

То думаешь: читать бросил. Потом думаешь: зренье село. Потом думаешь: 3 женщины-парки на инвалидных колясках и бомж без зубов на обочине жизни без субсидий и компенсаций, как зона, психушка и шоу.

Потом думаешь: остров, как пенсия по инвалидности с эпилептического бочку жизни, тогда, конечно, отредактиры опыт, пусть утешится, говорилка, тем, чего не будет.

И будут приходить аватары с длинным зреньем сквозь и внутрь, как город золотой, и будешь строить им зренье, как постапокалиптика, жанр и портал.

И они такие, как Марья Родина и ученики младших классов, оснуют закрытое сообщество в контакте: «Шутки Марии Ивановны».

У старшины Беженару и Марии Ивановны не было своих детей. И они основали целую боевую часть своих детей под Кишинёвом.

Мужской мир, конечно, а не голограмма, но Олег Слесарев разыскал через 30 лет в интернете прозу Гены Янева. Просто прогуглил «Старшина Беженару».
Кликнул, и открылись 20 страниц каталога: повести, романы, трактаты.

Старшина Беженару, который гнобил Гену Янева год на кухне. Гафур Гулям, повар, кореш, даже расстроился один раз, все уже деды, а ты всё в сынках на кухне.

И на месяц забыл на гаупвахте специально. Когда заступала Кишинёвская бригада десанта в наряд: «вешайтесь» вместо «здрасьте». На самом деле гораздо противней, что местный Сталин, начальник губы, для него они были приработком, рабами, как зэки на зоне для вертухаев.

В совке это был цех. Жена учительница, муж военный. Богемные знакомые Марии, чё у вас у всех родители – военные? А и правда? Потому что тогда военный, как сейчас священник, уклад, оклад, пенсия в 45, как на черешне.

Первые черешня и помидоры были Мелитопольские на Московских рынках. Удобная дорога. Мама один раз прислала Гены Яневу на день рожденья 5 коробок астр. Сдал торговкам на рынке. Гена Янев был выб**док.

Границу ещё не закрыли. Гена Янев и мама. Вот тема. Мама была одинока, женщина-гора, ломала судьбу под свой образ, из Мценска в Мелитополь. Гена Янев – выб**док, из Мелитополя в Москву.

Гена Янев ничего не ломал, он сам ломался. Так говорил Дима Черепков в учебке, интеллектуал из Запорожья, старшенький, женатый, с опытом жизни, все – гнутся, ты ломаешься.

Для чего эта ретроспекция? Для иллюстрации. Про себе, не себе и редактиры.

Редактиры-2.

Ещё иллюстриры. Вы будете смеяться, нечитатель. Гена Янев никогда в туалете свет не включает, как онанист. Сумерки, дождь – счастье. Ты всех видишь, а тебя никто. Внутренний образ.

Папа и мама познакомились на танцах в парке. Он был врачом на скорой, она – швеёй-мотористкой. Через 33 лет она рассказывала Гены Яневу, когда заболела онкологией, что папа кололся, поэтому выбрал из деревни, чтобы не догадалась.

Умер через 10 лет, Гена Янев что-то помнил смутно, как бежал на работу к маме в старый город во время приступа, в 1 классе, как был приступ аппендицита во 2 классе, и папа приехал на скорой, белый от страха.

Мама рассказала, потому что Гена Янев в 33 года, когда остался на острове Соловки в Белом море на хуторе Горка в тайге и тундре, начались приступы эпилепсии, что это по наследству.

И вот наша тема, нечитатель, чтобы не нарваться. В ведах, что я – лично. Это ведь значит, что оно надлично, и любое наследство – преодолимо. Нет – некорректно – подарок. Вот, так лучше. Это как несчастье и счастье.

Как только наступало воплощенье, такое было редко, но было, Гены Яневым сразу овладевало беспокойство, как в тесном туалете, куда стремиться?

Несчастье это как дождь, сумерки, в туалете с выключенным светом, внутренний образ. Я – лично, наследство – надлично, как себе и не себе. Вы надеваете тело на соту, вживаетесь в образ, как папа и мама, Гена Янев, Марья Родина, Майка Пупкова, как поле от Франции до Канады с тоской в животе, куда вам дальше?

Из чёрной дыры в лету, как мажор и гопник? Которые себя забыли, как ОМОН на демонстрации, что они с той стороны и с этой. Это ведь значит, что они своих детей подставляют. Или у них нет детей?

Да, у них не будет детей. Их дети – дети Сталкеровых Мартышек на демонстрации, которые за всех заступились с их лакейщиной: серых, рептилоидов, гебешников, особистов.

Что они – их дети, потому что это подстава – быть онанистом – забыть себя, что набылся, пошло всё в жопу, зона, психушка, шоу, подо всем великое похеру дымится, как гамно на морозе, и оно – ты.

Я ведь не говорю, что Сталкеровы Мартышки не выйдут с зоны и от себя не затащатся, как писатель. Но это будет уже второе искушение после первого. У Гены Янева это было в тайге и тундре.

Он оглядывался резко, чтобы увидеть ногу Бога, убегающего за угол, и видел 100000007 закланных в жертву, 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона, 100000007 лет до нашей эры, 100000007 лет после нашей эры.

Как они смеются, что голый в тазике моется и плачет, что трагедия стала драма, потому что надо было мыться хотя бы раз в месяц, чтобы не завшиветь. Так начались припадки, но потом прошли быстро. Потому что надо было дальше.
Следующее искушенье, что оно посвященье, как огонь, вода и медные трубы. С каждым разом всё тяжелее, а совсем не победительно. Подросткам подать руку для приветствия стыдишься, что недостоин, потому что чмо.

И зуб в поликлинике вставить, что растерялся предложить денег, лучше тогда ничего не надо. Это оборотная сторона виртуала, реал. Но есть маленькая лазейка. Ну, представьте.

Поле, много раз описанное поле, нечитатель, от Франции до Канады. На востоке – жёлтые, на юге – чёрные, на западе – красные, на севере – белые, как солнце на восход, на закат, на юг, на север, по-украински, на пивдень, на пивничь. Как ещё один косвенный аргумент искусственного заселенья с разных систем.

Со всех сторон Антанта, со всех сторон совок, изнутри и снаружи. Американский спецназ, китайская конница, мусульманское землячество, новоевропейская кинодрама, чтобы ты сделал свой правильный выбор, как лыцарь при дороге.

И ты скоко тебе 90 лет 1000 фильмов редактиры.

Русские слоны.

Ты понимаешь, это как у наркоманов. Чем круче уходишь в виртуал, тем более жалок в реале. Если не сынок, сможешь понять интригу. Что всё уже наоборот. Было: виртуал – часть реала. Стало: реал – часть виртуала.

Это и есть роман «Евгений Онегин», если говорить про жанр и про поколенье детей-индиго. Пушкин это русский человек через 200 лет, писал Гоголь, цифры мистика. Посмейтесь, но запомните, потому что - всё как в аптеке.

И что это за 200 лет, потому что они уже прошли? Ренессанс и апокалипсис, великая русская литература и совок. И начинается 3 серия, постапокалиптика, тоже 3 поколения: суета сует и всяческая суета – реал, все у тебя на ладони, и ты тоже – виртуал.

1 поколение, детей детей, если от нас: интернет и жанр. 2 поколение, детей детей детей: апокалиптика и постапокалиптика. 3 поколение, детей детей детей детей, если от нас, итоговое за 3 века русского ренессанса, потому что апокалипсис и экклезиаст – тоже ренессанс – пассионарный перегрев и шкурничество, как говорили Гумилёв и Бердяев.

Портал разлагается на гиперпространство и минутку а не на виртуал и реал, потому что реал не реальнее виртуала, как голограмма, а виртуал не виртуальнее реала, как Гена Янев в туалете, потому что пороговый переход и русский ренессанс прошли, как солнце, которое всё заслоняет и к которому всё слонится, как русские слоны, самые слоны в мире, как патриотизм.

И начинается вообще мочилово, как в блогбастерах. Город золотой, как алтын, как остров Соловки, как подлодка «Курск», всюду носится, оттуда выскакивают 10000 бодхисатв, как бойцы поссать, как устав гарнизонной службы, по трубе архангела, с первыми криками гимна Советского Союза, и длинными световыми мечами рубятся в окрошку с конём бледным. И он такой: тю.

Параматма.

Вот ещё что хотел сказать. Обычно начинают сначала, но можно начать и с конца. Обычно в начале шлягер, а потом отработка легенды, как «Москва – Петушки» и запойный алкоголизм. В этом, собственно, весточка новоевропейской кинодрамы, где-то с «Догмы».

Но можно наоборот, пока всё не перевернётся, как виртуал и реал, как Гена Янев и яяяяяяя. Тогда сразу страшно, куда же уходить дальше, когда шлягер настигнет, как карма. Не ссы, параматма. Представляешь, что ты это не ты, а они, а они это ты. А шлягер всё время уходит, как беллетристика и параматма.

Здесь нужно конкретно. В девяностые годы, ещё до эстетики новоевропейской кинодрамы: с одной стороны – «Догма», с другой стороны – этническая сказка, всё равно, какой этнос. «Чёрная кошка, белый кот», «Амели», «Беги, Лола, беги». С третьей стороны: русское кино, как соединенье этнической сказки и «Догмы».

«Сочинение ко дню Победы», «Мама», «Кавказский пленник». Которое убили Михалков и Бурляев, идеологические эпигоны. Да чуть ли не они же сами. Урсуляк, который стал снимать фээсбешные сериалы после десятилетней отлучки от финансирования. Я имею право так говорить, я 33 лет без зарплаты.

В новоевропейской кинодрамы. Что бы взять. «Гавайи, Осло», Эрика Поппе, 2004. «Молчаниие Лорны», братьев Дарденов, 2008, «Свадьба белой ночью», Бальтазара Кормакура, 2008. «Падающее небо», Гуннара Викене, 2002. «Всё, что ты имеешь», Бернара Эмона. 2012. «Высокая цена жизни», Деборы Чоу, 2010. «Прежде, чем сердце замрёт», Себастьена Роуза, 2012. «7 жизней», Габриэле Муччино, 2008. «Сторожевая башня», Пелина Эсмера, 2012.

И так дальше. Я мог 100 названий легко вспомнить, а это, извините меня, уже промышленность. Уже не надо никого уговаривать. Не хотите, не надо. Та ради Бога. Это пусть серые и рептилоиды с водянистым взглядом розенкрейцеров разоблачают, как Сталин, Брежнев и Жутин.

Мы просто пойдём, как шлягер, как алтын денег, беллетристику строить, что: они – мы, а мы – они, за линию горизонта в параматму, до которой нельзя дочкнуться, потому что пальцы проходят мимо.

Йога.

1.

Значения совершенно одинаковые, только немного смещены акценты. В древнегреческом: авто, направленном на себя, отсюда автор. И санскритском: аватара. Если грубо – авторе, воплотившемся в герое.

Просто в ведической метафизике тоньше разработаны отношения инстанций: пантократор как атман, Бог в личности, пантократор как брахман, Бог вне сущего, и пантократор как параматма, не столько самодовлеющая сущность, сколько ничто.

Я намеренно смешиваю платонические, христианские и индуистские богословские термины, чтобы выделить несовпаденье, потому что именно несовпаденье, апория, логический тупик (дальше ходу нет, пальцы проходят сквозь, пук и яркость) ведут к авторству.

Язык здесь мощнее работает, чем литература. Язык вмещает мир, как постмодернистический конструкт, литература всего лишь боевая модель одного из миров. Все возможные миры, проявленные и непроявленные, вмещены в языке, как простое отношение языка к себе самому. Каждый раз унесясь в центр и вернувшись во все точки периферии, как вмещающее ничто.

2.

За год с 11 до 12 надо было сделать так, как надо, и потом делать в открывшемся несчастье, что все – Бог, а ты – чмо.

За 2 года с 22 до 24 надо было сделать так, как надо, и потом делать в открывшемся счастье, что всё хорошо, все – хорошие, это просто Бог Бога Богом о Бога чистит.

За 3 года с 33 до 36 надо было сделать так, как надо, и потом делать в открывшейся работе: разница и есть озаренье: пук и яркость, имя между ничем и всем, несчастьем и счастьем.

За 4 года с 44 до 48 надо было сделать так, как надо и потом делать в открывшейся свободе с той стороны света и с этой, разница и есть язык, летающая связь, йога.

Декабрь 2013.

© Никита Янев, 2014
Дата публикации: 18.03.2014 14:19:56
Просмотров: 2472

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.