Прощание с горой

Геннадий Лагутин

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 17439 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Прощание с горой

Они стары, они очень стары. Они так стары, что стали похожи друг на друга, как два младенца. Они стары, как засохшие сучья, брошенные лесорубами, как сухой валежник, о котором лесник и думать забыл и который ни на что не годится, даже на то, чтобы истопить им печь.
Сучья эти, однако же, еще не рассыпаны как попало, они еще собраны в кучку, представляющую собой человеческую фигуру, они еще в состоянии двигаться, шевелить ветвями, ну, почти совсем дерево, вернее, два дерева, которые смотрят, говорят, смеются.
Вот сейчас они сидят на длинной скамье у стены дома и смотрят на гору.
Они не разговаривают, щурят глаза, которые от этого становятся еще меньше, и все пристальнее вглядываются в гору. Гора прямо перед ними, не слишком далеко и не слишком близко, как раз на таком расстоянии, чтобы можно было разглядеть низкорослый кустарник у ее подошвы, а над ним – голое пространство, местами каменистое, безжизненное, местами поросшее травой, что в вечной жажде воды потеряла свою зеленую окраску и по цвету едва отличается от камня. Еще выше выпятилась скала, сверкающая наготой.
Над ней – каменная стена, вся в бороздках и складках, на самом же верху – нечто совершенно неожиданное, то, чего не должно быть, если принимать во внимание упомянутую каменную стену, нечто подобное чуду, возникшее как будто не на земле, а явившееся откуда-то сверху – лес, и не какой-нибудь паршивенький, а могучий, темный и густой лес.
Гора возносится прямо перед стариками и достаточно близко, так что можно все как следует рассмотреть и дать всему соответствующее название: кусту - куст, камню – камень, дереву – дерево.
И в то же время эта гора находится от них довольно далеко, так что все в ней, оставаясь собой, одновременно изменилось и стало означать нечто совсем другое, похожее на огромную картину, а гора предстала перед ними как чей-то огромный неподвижный лик.
А если это так, то недостаточно сказать, что эти старики, эти живые развалины, пристально вглядываются в гору, ибо если кусты, камни, пустыри, скалы и впадины предстают как один огромный лик, то можно сказать, что и гора смотрит на них.
Сейчас деревня опустела, люди ушли на поля, в лес, их нигде не видно, они растворились в работе.
Остались только эти два старика: один совсем лысый, у второго на голове сохранились остатки седых волос. И гора. Только эта троица.
Сейчас уже все остальное не имеет значения: ни люди, ни дома, ни заботы, ни животные – только эти два старика и гора.
Начав всматриваться в гору, они не перебросились ни словом, хотя до этого много и долго разговаривали. Так усевшись на скамью и отдышавшись, один из них, еще раз, с облегчением вздохнув, сказал:
-Хорошо, что эта лавка стоит здесь.
А второй ответил: - Ох, хорошо...
-Слава богу, что стоит она у самой стены, можно опереться.
-А будь она подальше от стены – спина сразу даст о себе знать.
-Спина согнется, попробуй ее потом распрями…
-Пружинит немного, но это хорошо – сидишь, как в машине.
-А ты пробовал, знаешь, как в машине?
-Брал меня внук как-то раз.
-Пружинит, но не переломится, потому что из ясеня.
-Дуб треснет, а ясень нет.
-Вот если бы еще немного приподнять один конец.
-Лавка ровная.
-Не ровная, край немного наклонился.
-Э, да что ты, ровная она.
-Нет, покосилась.
-Нет, ровная.
-Но я же чувствую.
-А я не чувствую.
-Можно ватерпасом проверить.
-Зачем ватерпас, когда я так знаю, что ровная.
Похвалы скамье, а потом этот ожесточенный спор по поводу того, ровная она или нет, спор, который, учитывая, что его вели две человеческих развалины, два дряхлых старика, с их ногами сучьями, согбенными спинами, вечно ноющими поясницами, был не просто спором, а отчаянной попыткой вернуться к жизни, можно сказать, борьбой за то, чтобы восстановилось дыхание и пульсировала кровь в жилах. Весь этот спор велся до тех пор, пока гора не захватила их, пока они не воззрились на нее в глубоком изумлении, как будто никогда ее не видели и, как будто она предстала перед ними неожиданно, хотя существовала всегда, ибо гора – вещь вечная, и там, где она возносится, будет возноситься во веки веков, аминь.
Этот спор двух высохших стариков, спор, приобретший для них масштабы великой битвы за жизнь, за то, чтобы в жилах пульсировала кровь, закончился в тот момент, когда они «ухватили» гору, а она захватила их.
И тогда их смешные руки – или страшные, если представить себе этот человеческий хворост, - тогда их напряженно сжатые руки разжались, как будто кто-то посторонний, но рожденный в них самих и сидящий в них, хотя в то же время далекий, глядящий на них со стороны, сказал им: перестаньте ссориться, старички, разожмите кулаки, перестаньте бросать друг на друга грозные взгляды, ибо перед вами гора. Как вы можете ссориться из-за какой-то скамейки, когда перед вами гора со всеми своими красками, с мягкими кустами и твердыми камнями, блеском обнаженных склонов и чернотой расщелин, гора с прекрасным темным лесом! Берегите силы, старички, ибо дело не в скамейке, а в чем-то гораздо более важном, и думайте, думайте, может, и поймете, что это за самая важная вещь! Ведь еще в состоянии двигаться ваши руки и ноги, ведь вы еще можете сгибаться и распрямляться, а уж стоит вам разойтись, тогда и кости перестают скрипеть и вы даже в состоянии самостоятельно сделать несколько шагов, так что кончайте ссориться, смотрите-ка лучше на гору!
Зудил и зудил этот настырный советчик, что сидел в них, и добился-таки своего.
Потому что после долгого молчания и разглядывания горы, после жадного впитывания ее склонов и расщелин во всем многообразии их красок Лысый взглянул на Седого добрым ласковым взглядом и сказал:
-Помиримся?
А Седой в ответ:
-Помиримся, сосед.
И опять они уставились на гору, но теперь уже головы их неподвижны, и глаза не шарят по ее поверхности, теперь и головы, и глаза неподвижны. Если бы существовал прибор, определяющий направление взгляда, то он бы начертил линию, начало которой исходило бы из глубины сморщенных старческих глазниц, а конец упирался в точку на склоне горы у самого края леса, где виднелась полоска светлее деревьев, но темнее скалы, то есть в каменный выступ, которым заканчивалась скала, веками создаваемый природой, вытесанный дождями и ветрами балкон на склоне горы, с которого так много можно увидеть.
Ступить ногой на этот балкон, выпрямиться и посмотреть вниз на крыши домов, на дороги, лема и пастбища – значит совершить восхождение на гору.
Ступить на этот выступ молодой ногой, состоящий из крепких, но не сухих костей и упругих мышц, - это не такое уж событие, это совсем немного, ну, может быть, всего несколько слов, произнесенных односельчанами без всякого удивления, дескать, такой-то был сегодня на горЕ, поднялся на гОру, а потом спустился вниз…
Ступить же на этот выступ ногой старой, скрюченной и немеющей, выпрямиться и увидеть далеко внизу чуть ли не полсвета, потом спуститься с горы, держа на ладони блестящие камешки, собранные на вершине в качестве вещественного доказательства, - это много, это вытаращенные глаза и разинутые рты, это разведенные в изумлении руки, именно в изумлении, в безграничном изумлении, и полные недоверия слова: такой старый, а поднялся на гору, слышите, дряхлый старик, а добрался до самой вершины!!!
А молодые думают: такой старый хрен, а сравнялся с нами! И совсем другим будет тот остаток жизни, что пройдет со дня подъема на гору до дня смерти, и смерть будет совсем другой, и похороны будут совсем другими, непохожими на похороны тех стариков, которые перед смертью не взбирались на гору.
Священник будет выводить: « Да упокоится в мире», а люди потихоньку свое: « Он еще совсем недавно поднимался на гору».
Священник громко: « Господи, прими его в царствие свое…», а люди потихоньку, чтобы не мешать батюшке: « Один, без посторонней помощи добрался до самой вершины».
Священник во весь голос: « Господи, прими его душу в рай небесный…», а люди друг другу на ухо: «Если бы он только продрался через кустарник и дошел до трав, еще можно было бы поверить, если бы прошел и эту невысокую траву, еще можно было бы поверить, но трудно поверить, что он взобрался на скалу, а ведь взобрался, хоть и такой старый!»
«Помолимся, братие, за его душу», - возглашает священник и с трудом удерживается, чтобы не добавить: за душу того, кто еще совсем недавно стоял на вершине, ибо священнослужитель, конечно, тоже знает, что вот этот старик незадолго до смерти пробился сквозь чащу колючего кустарника, прошел круто поднимающуюся в гору полосу низкорослых трав, затем преодолел трудный путь через расщелину, где, как в огромной корзине, скопились большие острые камни, потом самый трудный участок – голую скользкую скалу – и ступил на балкон горы.
Пройдет время, и могила осядет, земля на ней затвердеет и потрескается, но люди еще будут говорить: « Здесь лежит один такой старик, который вбил себе в голову, что взберется на гору, - и взобрался»
Пройдет еще время, и могила уже станет чуть заметным холмиком, и крест на ней покосится, но еще найдутся такие, что будут помнить: под этим покосившимся крестом лежит человек, который будучи уже глубоким стариком, покорил гору.
Могила уже перестанет быть могилой, сровняется с землей, крест упадет, и на этом месте выкопают новую могилу, и умрут люди, что были тогда на похоронах, но найдется человек, который запомнит то, что рассказывали ему теперешние обитатели кладбища, когда они еще были живы, и скажет этот человек: слышал я, что где-то здесь, у ограды, под старой акацией, похоронен некий бодрый старичок, почти сто лет ему было, а он взобрался на такую крутую скалу…
Старики как по команде поднялись с лавки, выпрямились, и один из них сказал:
-Вот я встал, и у меня ничего не заболело.
-И у меня ничего не заболело, - отозвался другой.
-Ни колени.
-Ни поясница, ни спина.
-А руки? – быстро спросил один другого, как будто раньше не знал и только сейчас внезапно припомнил, что есть еще и руки, в которые должна вступить боль.
-Руки в порядке, - сказал один из них и улыбнулся.
-В порядке, - поспешил заверить другой.
Они опустили руки, выпрямились и встали по стойке «смирно», как солдаты перед командиром.
Потом стали прохаживаться по полоске твердой, ими же утоптанной земли у скамейки.
-У меня ничего не болит, когда я хожу, - сказал один из них.
-И у меня ничего не болит, вторил другой.
-Я чувствую, что мог бы долго идти.
-Так бы шел и шел.
-Пока бы не дошел.
Запыхавшись, они опять сели, смотрели друг другу в глаза и улыбались. Но когда они взглянули на гору, лица их стали серьезными. Они опять посмотрели друг на друга, снова улыбнулись, и уже знали, что идти надо.
Они подумали: «Долго ждать нельзя. Гора – она может ждать, ибо она вечна, Могут подождать и те, чьи кости тверды и мышцы упруги, те которым не надо говорить: не болит. Они могут подождать, ибо могут взобраться на гору, когда захотят. Мы же ждать не можем».
И, тем не менее, этого нельзя сделать в какой попало день, нельзя это сделать в обычный день, когда люди снуют по деревне, когда ничто не укроется от их бдительного ока. О пустой лавке нечего и говорить, она означала бы одно, что старики куда-то подевались.
-Чего это они не сидят на лавке у дома?
-Так где же они?
-Где они, где они?
И уже кто-то обшаривает взглядом узкую обсаженную яблонями дорогу, ведущую к низкому кустарнику, опоясывающему понизу гору.
И вот уже кто-то мчится туда, преграждая им путь и кричит: это еще что за экспедиция, что это вы надумали, ишь чего захотелось старикам, а ну-ка поворачивайте обратно, ну-ка… И, значит, им придется, вернуться на свою лавку, ибо они уже так стары, что должны быть на виду в любое время дня.
Надо выбрать такой день, когда в деревне совсем никого не будет, а такой день наступит завтра, ибо ожидается приезд митрополита, потому все сбегутся на околицу - там будут ожидать большой черный лимузин, в котором митрополит приедет.
-А теперь говори, как мы будем взбираться на гору, когда в деревне никого не будет.
-Когда все соберутся идти на встречу, мы скажем, что жутко разболелись ноги и поясница.
-Что будет дальше, говори…
-Мы дождемся, когда все уйдут, и тогда мы двинемся.
-Нам не придется прятаться и красться задами, мы пойдем вот по этой дороге, обсаженной яблонями.
-Радуешься?
-О, я так рад, что от радости даже больно, вот тут под ребром.
-А я так рад, что даже дух захватывает.
-Никому и в голову не придет смотреть в сторону горы, никто нас не заметит и не вернет домой…
-Говори, говори!
Я и говорю, мы побудем немного в кустах шиповника, не будем пока забираться в травы…
-Нас поцарапают кусты!
-Ничего. Выступит капелька крови. Мы будем идти через кусты, и высасывать кровь из уколотых пальцев…
-Ой, опять укололся!
-Как хорошо…
-Да, хорошо. Будем петь и покрикивать: гоп-ля, гоп-ля!
-В кустах еще не будем – ведь может кто-то услышать, если задержится вдруг в деревне.
-Ну, ладно, ладно, петь мы будем только тогда, когда доберемся до расщелины в скалах. Сядем тогда на камень да и затянем что-нибудь старинное.
-Ты и не представляешь, как я рад…
-А можно я крикну тебе: «Я спрячусь, а ты ищи меня!»
-Можешь. А еще я вырежу себе палку – с ней легче идти.
-И мне!
-И тебе.
-А мне кажется, что я уже стою на камне в расщелине и распеваю, а ты стоишь на другом камне и тоже распеваешь.
-А теперь вверх по склону, а он довольно крутой….
-Тут могут заболеть ноги и поясница, и дышать станет трудно.
-О, как болят ноги, болит поясница, я задыхаюсь…
-Как бы чего не случилось…
-Пусть случится, но тогда, когда мы уже побываем на горе и спустимся вниз с криком – а мы были на самой вершине! – и когда у нас в руках уже будут блестящие камешки, и когда целую горсть этих камешков мы высыпем в ладонь тому, кто скажет – не были вы на горе.
-Ясно, что только тогда.
Вот когда мы высыпем камешки этому неверующему, вот тогда будь что будет! Тогда можно: больно, ох как больно, лучше умереть, чем так мучиться, но это после того, как мы докажем, что были на вершине.
-Ты держись за меня, я тебя потащу, травы – это тебе не кустарник, травы по крутизне растут.
-Это я тебя потащу, а не ты меня, у тебя кости никудышные.
-Неправда, у тебя хуже, ты вечно жалуешься на поясницу.
-Ты старая развалина!
-Это ты развалина, а не я.
-Ладно, давай договоримся так: будем по очереди, раз я тебя потащу, раз ты меня потащишь.
-Ладно.
Они быстро перебирают ногами, топча землю под лавкой, опускают головы, стискивают зубы и начинают потихоньку размахивать руками, что означает, что они справились с собой, преодолели слабость и теперь взбираются вверх по склону, настойчиво устремляясь к раскрытым настежь каменным воротам, откуда до вершины уже ближе.
-Мне уже лучше.
-И мне лучше.
Они сидели рядышком, лицом к лицу, ласково улыбались друг другу и молчали. Это молчание говорило – только любовь и поддержка помогут нам выстоять против жестокого мира, который требует, чтобы мы были серьезными и чинными, чтобы мы пребывали в задумчивости и печали, не произносили лишних слов, чтобы мы все время были такими, все время…аж до гробовой доски, до слов – да упокоятся они вечным сном, аминь, - произнесенных привычной скороговоркой равнодушным священником, до этого самого последнего, после чего будет лишь постукивание лопатой по свежему холмику. И ничего более. И люди разойдутся по домам к своим детям и своим делам.
Не стыдись, старый гриб, что ты стар, не притворяйся, будь таким, как ты есть – дряхлым стариком, ибо тут не надо притворяться, тут нет людей – жадно хватай воздух раскрытым ртом, расстегни ворот рубашки, хрипи, охай, задыхайся, заходись кашлем. Здесь одни камни и маленькие птички, которые любят сидеть на скалах, а еще ящерицы и насекомые. Тут никто не будет напоминать тебе, что близок твой час…
-Ну, еще немного. Мы дойдем до вершины…
-Знаешь, там внизу болели ноги и спина, а тут человека нет вовсе, есть только боль.
-Вот и получается, что не два старика, а две боли взбираются по скале, две боли добрались до плоского камня, посидели немного на нем, и вот теперь эти две боли опять взбираются на гору. И не два старика, а две боли доберутся до вершины…
-Это ты хорошо сказал, и если бы я не был сейчас на скале, рассмеялся бы…
-Посмеемся на вершине.
-Боюсь, не выдержу и рассмеюсь.
-Сейчас нельзя.
-Ты и не представляешь, как хочется мне посмеяться над этими двумя болями.
-Не сейчас, не сейчас…
-А меня так и разбирает.
-Если засмеешься, можешь свалиться вниз. Так хорошо у нас все складывалось… А ты вдруг начинаешь трястись от смеха. Можно подумать, что тебе совсем не хочется взобраться на вершину. А ты подумай о том, что будет, когда мы до нее доберемся, а потом спустимся с горы к людям, и карманы у нас будут набиты разноцветными камешками? Ты же начинаешь хохотать, как будто решил умереть, когда до вершины осталось совсем немного. Не умирай, надо же принести камешки и мелкие пахучие цветочки… Не валяй дурака, не умирай, ведь все так хорошо складывается. Послушай меня, живи! Неужели тебе не хочется жить теперь, когда все так прекрасно складывается, и ты можешь взобраться на гору? Ну, не хочешь, не надо, старый болван.

Тоненький птичий смешок, вот такой – хи-хи, как звук дудочки, сотряс старое тело, и второй старик соскользнул со скамьи, упал на утоптанную землю у стены дома. Странно так упал, вытянув одну руку и слегка согнув ладонь, так что она стала похожа на какой-то бесформенный пустой сосуд…
Набежавший откуда-то цыпленок заглянул в эту ладонь и даже осторожно ткнулся в нее клювом, проверяя, нет ли там случайно зерна…

© Copyright: Геннадий Лагутин, 2013

© Геннадий Лагутин, 2015
Дата публикации: 29.08.2015 18:15:06
Просмотров: 2083

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.