пастораль

Анатолий Петухов

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 40181 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

ПАСТОРАЛЬ.

Солнце зависло прямо над перекрестком.
Телевидение еще вечером сообщило, что правая сторона этого
перекрестка вот-вот будет залита дождем, левую же его
бескрайность давно оккупировал холодный фронт, - и обреченное
красное солнце, подобно перезревшему помидору, попавшему под
плиты неумолимого пресса, истекало горячим соком на обнаженные
женские плечи, на стриженные мужицкие затылки, на податливый,
дуршлаговый от шпилек, асфальт.
Трава - существо женского рода в изнеможении распласталась
под таким напором, но светофор бычился, яростно тараща на
движимое имущество обесцвеченные глаза. И он, Глеб - существо
мужского рода, тоже бестолково сопротивлялся и солнцу, и
человеческому потоку, текущему почему-то в противоположном
направлении. Исключение составили только старушка с клюкой,
из-за близорукости более доверявшей Глебу нежели собственным
ощущениям, и, пресные, глебовские, мысли.
В чуть приоткрытом забрале магазинчика-броневика тонкие,
бледные пальцы тасовали денежные купюры, перемешивая их
дискантом:"Десять, двадцать, тридцать, ..., - стольник!" После
длинной паузы и глухого удара металла о металл продолжал со все
возрастающей степенью усталости:"Десять, двадцать, тридцать,
..., - стольник!.."
Глебу хотелось пить, но живучий учет правил бал и на
обломках социализма.
На других же углах перекрестка наблюдалось движение: первый
в цепочке нагибал плечи, превращаясь в букву "г", выпячивал
попу, протискивался головой в щель, замирал, и, заполучив
заветный импортный "снаряд" рвал на себя чеку.
Глеб предпочел этому движению бесхитростное стояло, и
мечтало. По Глебу сегодня стукнула аж! половина века. "Это тебе
не хухры-мухры!".
Сидючи на заборе в далекой, родной деревеньке Глебушко
рассуждал приблизительно таким образом:"Вот дед мой участник
первой мировой войны, революции; отец дошел до Берлина; а мне
то выпало все гладкое, да чистое". И в этом была
несправедливость по отношению к ним. Умный, любимый дядя по
отцовской линии отшучивался:" Ты лучше вот что скажи. Снимешь
ли ты на ночь пионерский галстук, али нет?" Памятую о том, что
Володя Ульянов всего один раз позволил соврать своей маме,
скушав очистки от яблок, Глебушко тоже слукавил
единожды:"Сниму..." Но потом их пути с Владимиром Ильичом
разошлись. В тридцать - сорок лет он с жаром вступал с ним в
полемику, а в пятьдесят делать уже этого не хотел, - газеты,
кучами, выписывал по привычке, но не читал, хватало полусонного
телевизионного экрана. Казалось бы, вот оно - золотое
глебовское время! Для кого-то крах, а ему битому, перебитому
коммунистами, с опытом, с иммунитетом, такой карт-бланш. Но не
лежала душа Глеба к сегодняшнему времени, и все тут. А
бесконечные разговоры о закономерности первоначального
накопления капитала, о неизбежности обнищания некоторых слоев
населения, о трудностях переходного периода, его раздражали.
Прямо на тротуар вырулил черный, с откинутым верхом
иномарочный красавец. По "праву" руку от рулилы качнулось
вперед облачко... Оно приподнялось, открыло перламутровый ротик
и... "Платье-пухом. Не дыши. Аж на старом на морже только фай
да крепдешин, только облако жоржет. Брошки блещут... на тебе! -
с платья с полуголого. Эх, такому платью бы да еще бы...
голову". И... простуженным басом выплюнуло на Глеба, на
мелькнувшую тень революционного поэта, бессонную ночь, - или
целые сутки, окунутые в коктейль из шампанского в ананасах,
черной икры, американских сигарет, искусанных под
видеомагнитофонную копирку сосков, оплодотворенного "заварным
кремом" шоколадного животика.
- Ничо! Мы щас! - аукнул рулила, выбрасывая из-под
зайчиковой дверцы автомобиля, на асфальт, рыжие мокасины.
Глеб называл таких - инкубаторскими.
Где-то, кто-то, давно отложил до лучших времен яйца, и такие
времена наступили: из яиц вылупились рыжие мокасины, с
оптическими устройствами вместо глаз, оценивающими мир вокруг
себя не более блюдца с голубой каемочкой.
Оттеснив плечом Глеба, инкубаторский запустил левую руку по
локоть в окошко, правой уверенно забарабанил по металлу.
- Э-э! На катере!
- Вот именно поэтому...- вслух продолжил Глеб прерванную
мысль.
- Чо-о!? - инкубаторский, верно принимая ее на свой счет,
угрожающе разворачивал вокруг затылочной оси юнцово пухлые
губы, с приклеенной "на липочке" сигаретой.
- Я говорю, не боишься, что лапу откусят? - спокойно
продолжил Глеб.
- Не п-о-о-нял!..
Инкубаторский начал приводить в движение и остальные части
своего тела.
Глеб запустил руку под полу пиджака, нащупал металлическую
рукоять, подыграл его же манере.
- Ты ч-о-о? Инвалид? Али ухи заложило?
Инкубаторский вперил укрупненную оптику в глаза Глебу, с
натугой, но соображал правильно: кулаки распускать - чревато,
бежать за такой же штучкой к машине не солидно; облачко, к тому
же, занятое магнитолой, не замечало инцидента, да и лишний шум
на ровном месте вряд ли бы пошел ему на пользу.
- Пепси! - раздраженно рявкнул он в окошко.
Смолчал инкубаторский профессионально, но то как он вползал
на сидение, как хлопнул дверцей автомобиля, как процеживал
сквозь зубы обороты для облачка, говорило о...
Глеб задумался, - впрочем, - стоил ли этот примитивизм его
усилий, в день рождения, - в такую жару. Глеб потянул за чеку,
запрокинул голову, ощутил языком мелкое, прохладное покалывание
струящейся жидкости.
- А вы молодец! - кого-то хвалили звонко и весело.
Глеб опустил голову, и, увидел второе солнышко, и слова
этого самого второго солнышка предназначались ему, Глебу.
Создатель поступил совершенно бесхитростно: в маленький
бугорок, называемый носиком, поставил ножку циркуля с иголкой,
второй же описал окружность, и, меняя радиус, и выпуклости с
вогнутостями достроил все остальное до человеческого лика. Не
поскупился на глазные яблоки, добавил в них небесной голубизны,
а так как персики создал значительно раньше, то щечки срисовал
с самого спелого плода.
Глеб отступил на шаг, - второй, - стараясь обозреть явление
в целом, и несколько разочаровываясь: в остальном Создатель
видимо положился на папу Карло. Конечно же она была совершенней
Буратино, но маленький рост, зауженные бедра, располневшая
талия, бугристые по-спортивному ножные икры как-то уступали
надшейному оригинальному совершенству.
- Не испугались?..
- Да я сам такой же! - возразил Глеб.
- Нет, вы не такой!
Его не столько удивили неожиданные слова, сколько искренняя
в них убежденность. "Не за деньги, не из осторожности: на
всякий случай, - не из-за перспективы выйти замуж, или потерять
работу, а вот так запросто, на улице - нет, вы не такой!"
- Еще минута и я возгоржусь, - Глеб не сдерживал довольной
улыбки, - это потому, что сегодня у меня грустное событие, мне
сегодня стукнуло..., - и внезапно для себя самого вдруг
спросил, а скажите, сколько сегодня мне стукнуло?" - Он чуть
задумался, подбирая дополнительный наводящий вопрос, и делал
это напрасно.
- Пятьдесят!!!
Реакция Глеба, поначалу, была ни такой, ни сякой, - никакой,
- словно он оглох, хотя и от ожидаемого, но все равно чересчур
громкого выстрела. Этакая маленькая контузия.
- Однако... - только и вымолвил он через некоторое время.
Она заспешила к нему на помощь со словами утешения.
- Угадала? Да?.. Но это не потому, что вы такой старый, или
там у вас кожа дряблая, или там сутулый, беззубый рот, ну
потому, что у вас есть такой, знаете, надежный пятидесятилетний
стержень, понимаете?
- Пони-и-маю...- протянул Глеб, и почувствовал как и до нее
стала доходить двусмысленность ее последней фразы, а его
комментарий, что пятидесятилетие вряд ли является надежным
гарантом для мужчины, прямо-таки утонул в ее гомерическом
хохоте.
Опершись одной рукой о коленку, она другой волочила черную
сумочку по пыльному асфальту, по прозрачной винтовой линии,
вслед за туловищем, тщетно пытаясь сколько нибудь ясно
выразиться. Глеб тихонечко подхохатывал, и в свою очередь
пытался определить возраст этой сумасшедшей девчонки. "Двадцать
три, двадцать пять, - рассуждал он, - или... нет, нет у женщин
такого типа обманчивый возраст, они, как правило, выглядят
моложе своих лет. Где-то тридцать, тридцать пять. А кожа то
совсем молодой девчонки. Прикоснись губами к щечкам и
почувствуешь мягкий, податливый ворс".
Наконец она выпрямилась, отдышалась, и Глеб почувствовал как
он двоится и растворяется одновременно в двух голубых озерах.
Он пожалуй впервые сожалел о том, что не молод, что не может
вот так без оглядки расхохотаться на всю улицу, что не может
сейчас подхватить ее под руку, и утащить куда-нибудь подальше
от людских глаз, на берег озера, такого же как ее глаза. Он
сегодня может многое, но не может даже секунды вычесть из
прожитой жизни.
- Елена, Лена, Леночка, - она первой протянула руку для
знакомства, - кому как нравится.
- Глеб, Глеб Иванович, - на Глебушко, даже для
количественного равновесия он не решился.
Подспудно у него рождалась мысль, от которой он хотел бы
избавиться, но усилия его были тщетны.
В душной, трехкомнатной квартире готовили банкет сослуживцы,
друзья. Писали стихи, песни - все делалось тайно, но с таким
расчетом, чтобы определенная утечка информации все же
произошла, - но и без этой утечки Глеб знал мельчайшие детали
предстоящего празднества."Будет ли на банкете моя дочь? -
Спрашивал себя Глеб. - И тут же отвечал. - Не будет!" А потому
кроме скуки предстоящий вечер ему ничего не обещал. Вот если бы
Елена - Лена ответила на его предложение положительно, то... То
не миновать скандала: вряд ли фаворитки оставили бы его выходку
без внимания. Вот сейчас она ответит ему отказом, и... но
произошло неожиданное.
- Ничего, что я в таком затрапезном виде?..
Через несколько минут Глеб подкатил к магазинчику на
вишневых "Жигулях", распахнул перед ней дверцу, водителю сказал:
- Прямо! - Но уже при первой возможности неожиданно и для
себя тоже скомандовал. - Направо! - тут же успокаивая водителя,
сунул в его карман десятитысячную купюру. - В сказку!
Ничего с человеком в жизни не происходит из того, чтобы не
должно было бы произойти, считал Глеб, и жизнь не один раз
подтверждала ему эту истину.
- Лена - Леночка я нутром чувствую, что вам сегодня хочется
побывать в сказке, и я, как пятидесятилетний стержень,
осуществляю вашу голубую мечту!
Она, как и в первый раз, ответила хохотом. Водитель
поеживаясь втянул голову в воротник, украдкой поглядывая в
зеркало, но вскоре и он зараженный ее вирусом мелко захихикал
вторым голосом.
Красной девицей в кокошнике расположился ресторан между
стволами могучих деревьев, - не кронами могучих, а вздутыми от
великого напряжения корневыми жилами, уходящими вглубь откоса,
сбегающего от Владимирского тракта к реке "Киржач". Вверху -
шум, грохот цивилизации, внизу - тишина и покой, между ними -
"Сказка".
- Сказка-ложь, да в ней намек, что такое хо-ро-шо, что такое
пло-о-хо, - широко пропел Глеб, раскинув руки и как бы обнимая
окрестности.
Леночка улыбалась, тоже широко и открыто, и казалось, что их
знакомству уже никак не меньше тысячи лет; Глебу было хорошо от
такой нежданной, ничем не запятнанной близости, и одновременно
боязно от осознания хрупкости, и возможно обманчивости его
ощущений.
- Вы любите Маяковского? - спросила Леночка.
- Скорее Пушкина... А знаете, по этой дороге езживал
Александр Сергеевич, и думаю, что сказку он обозвал бы
несколько иначе...
- Соловьем-разбойником!
Глеб обреченно опустил плечи.
- Ну знаете ли...
Она игривым, атаманным, жестом пригласила Глеба ко входу в
ресторан, зацокала каблучками, не оборачиваясь пояснила:
- Да какая собака в городе не наслышана об этом бойком
месте. Так что ваши восторги, дорогой Глеб Иванович, не
искренни!
Вдобавок она еще и сама открыла дверь, настойчиво пропуская
его вперед.
В меню скользила пальчиком скоро, ни на мгновение не
задерживаясь на колонке с ценами; на любое предложение
официантки отвечала согласительным кивком; Глебу предложила
выбор между водкой и коньяком, одобрила водку; себя остановила
на трех ликерах.
- Понемножку...
Получалось, что Глебу отводилась не свойственная доселе ему
роль толстого кошелька, - не только толстого, но и старого.
Сидящие за соседними столиками, добры молодцы, выразительно
строили глазки, и она в ответ стреляла своими озерами от меню в
правый верхний угол зала, в левый, в пол, в меню, меняла
местами ножки, ерзала локотками, энергично встряхивала головкой
с хвостиком. Наивный глебовский романтизм улетучивался: ждал
своего воплощения классический сценарий про рогоносца. "Звучит
музыка, подвыпивший жеребец кладет руки на спинку стула,
сопливо дышит в ухо: Папаша! Можно, вашу дочку на танец? Можно!
- отвечает Глеб, и решает, что после первой рюмки водки, он
считает до пятидесяти, - единичка за каждый прожитый год, -
расплачивается и уходит. Можно! Тогда все можно...".
- Не нервничай, - она впервые перешла на ты, - это я так,
для тебя старалась. Ну так что? За стержень! - даже не
улыбнулась, - и что бы надолго!
Она снова меняла знак в его настроении на противоположный.
Глебу подчас казалось, что и они сами поменялись местами, и она
ему, зеленому юнцу, порциями выдает советы "за жизнь". С
появлением музыкантов, они, по ее инициативе, поднялись из-за
стола, рисуя на лицах потенциальных жеребцев простоквашу, и
прихватывая с собой бутерброды, бутылки, рассовывая по карманам
частью не втиснутые в кейс фрукты.
Мост через реку преодолели пешим ходом, спустились вниз по
узенькой, крутой тропинке, - Леночка выступала тормозом для
двоих. Продрались через кусты и очутились на небольшой полянке
у самой воды, с песочком и чистым, слегка розовеющим небом над
сосновыми макушками. Расстелили газету; она все делала ловко,
быстро, без каких либо усилий, успевая бросать на Глеба взгляды
длинною несколько большею, чем того требовалось для поддержания
разговора. Глеб рассказывал о себе.
И Киржачская вода плыла неспешно, внимательно вслушиваясь в
глебовскую речь, - реагировала на нее спокойной гладью, или
тихой рябью в тех местах, где Глебу было стыдно, или там где
ему хотелось умолчать или слукавить. С увеличением количества
прожитых лет ряби становилось больше и больше; подул прохладный
ветерок, объявились волны, забились о камыши, небо нахмурилось.
Полистирольный стакан мерно чередовал окраску своего пуза от
прозрачного до темного, смородинного, но веселья не прибавлял.
- А я тебя заприметила еще задолго до магазина. Идет такой
мэтр, нос задрал, чемоданчиком помахивает, земли под собой не
чувствует.
- Почему метр? - усмехнулся Глеб, - не метр, а один метр и
восемьдесят пять сантиметров, обижаете сударыня!
Леночка рассмеялась и неожиданно взяла в свои пухленькие,
горячие ладошки его ледяную лапу.
- У тебя такие грустные глаза, ты мне не все рассказал, да?
Глеб не ответил, он и сам то с собой не бывал до конца
откровенным, и хотел бы знать: существовал ли на земле человек,
который бы до конца был беспощаден к себе? Если только за
мгновение до верной смерти... Всякое откровение за семью
печатями; откровение - это таинство, прорыв в новый, не земной
мир. Глеб прижал ее к себе; она не сопротивлялась, - но и не
встрепенулась, не затаила дыхания, - она дожевывала пищу...
Домой добирались на перекладных.
Приглашение на кофе приняла запросто, без жеманства,
почему-то на цыпочках обследовала кухню, ванную комнату,
задержалась в кабинете, забитом доверху книгами и электроникой.
Там же, на диване, пили кофе. Он вставил в видеомагнитофон
самую крутую порнографическую кассету, но смотрел на Леночку,
абсолютно равнодушную к происходящему на экране; или деланно
равнодушную? Поднялся, взял ее за руку.
- Пойдем, я покажу тебе еще одну комнату, правда там
ремонт...
Свет через открытую дверь упал на стол, на котором лежали
рулоны обоев; Глеб одним движением смахнул их на пол. Развернул
ее спиной к столу, задрал платьице выше поясницы, приспустил
колготки, трусики, уложил на спину. Короткие ноги не оказались
привычно выше его плеч, а корячились в полусогнутом состоянии
на уровне бедер. Несколько возбуждали красные, изящные туфли,
но в остальном процесс носил довольно-таки пресный характер.
Глеба поразили глаза: открытые, спокойные, как-то слепо,
созерцающие его конвульсии...
- Я пойду?..
Глеб молчал.
- До свидания!
Глеб ответил ей в унисон с щелчком английского замка:
- Прощайте!
Зеленый циферблат еще не отмигал полные сутки, - так рано
Глебу еще не приходилось укладываться спать, - и совсем не
хотелось сознавать, что через восемнадцать минут часы начнут
укорачивать ему свободную, отпускную жизнь. Не Канары, не
Мальта, а родные подмосковные тропы готовились запечатлеть на
себе комбинированные подошвы глебовских кроссовок. Глеб любил
проводить отпуск в одиночестве.
"Странная фенита, - он вновь, против своей воли, возвращался
к Леночке, - у этой ля комедии. - Мысленно прокручивал пленку в
обратном направлении. - Фригидность? При таких глазах, и
кошачьих повадках?.. Старость! Всему виной пятидесятилетний
стержень!" - Глеб почувствовал улыбку на своем лице.
Уличный фонарь украдкой подсвечивал зеркало на
противоположной стене, приглашая его удостовериться в том, что
ему весело, и что он нисколько не сожалеет о странном вечере, и
что его несостоятельность не так уж и безысходна, - стоило
только набрать номер телефона Алки Жуковой.
Алкин муж засыпал в десять вечера, после погоды в вечерних
новостях и последнего стакана португальского портвейна. Спал
так крепко, что за два года ни разу не обнаружил пропажи своей
жены.
Алка имела длинные, без неприятной холмистости, ноги,
тонкую, короткую талию, с наплывающей на нее, двумя авантажными
ладьями, грудью. "А у Леночки, грудь... - Странно, но о ее
груди Глеб не мог сказать ничего определенного, так же как и о
возрасте. - Лет ей, эдак, двадцать восемь, рано вышла замуж,
лет в семнадцать, родила дочку, обожглась, внучку воспитывают
родители, обожглась во второй раз, отчаялась..., умеет тратить
чужие деньги..." - Глеб засыпал.
Что может быть лучше отпускного утра?
Радостное солнышко в окошке, щебет невидимых птиц,
маркизантная /авторство на это словечко принадлежало Глебу/
поступь ворон у мусорных контейнеров, муравьиные перебежки тех,
у которых трудовые будни, и, свежая голова. Было за что
благодарить странную девушку Леночку.
Глеб подключил телефон, и отпрянул от неожиданности: бедный
инструмент обалдело запрыгал на тумбочке, заверещал, словно ему
наступили на хвост. Звонила Алка.
- Знаешь ты кто?!
- Знаю...
- Ты козел! Ты! Ты! Ты!... - Послышались всхлипывания.- Ты
зачем так поступил? Ты испортил людям настроение, праздник...
Глеб воспользовался паузой перед следующей "ниагарой".
- Послушай как все было. Полчаса прождали козла и забыли про
него. Так? И очень даже было весело.
Алка перешла на прерывистый шепот:
- Может быть, но только не я. Всю ночь волновалась. Я сейчас
приду к тебе?
- Давай попозже.
Новая волна оказалась выше прежней.
- У тебя женщина! Я чувствую! Знаешь ты кто?! Ты бабник!..
Глеб молчал, только так он мог рассчитывать на тишину, и
"ниагара" постепенно укротилась до небольшой равнинной речушки.
- Я не могу домой идти, я же в командировке. Всю ночь
провела на вокзале. Звонила тебе, звонила...Ты жди, в конце дня
я обязательно позвоню.
Глеб положил трубку, и телефон снова заверещал пуще
прежнего. Глеб мысленно выругался, но в трубку выдохнул
довольно приветливо:
- Ну конечно же буду ждать!
Его коробили часто не к месту употребляемые выражения:
"прекрасное и необыкновенное", но в трубке стояла
необыкновенная! тишина, - звонила вселенная. Необъятная,
мягкая, ласковая, шорохи в ней скорее угадывались, чем
существовали наяву. Глеб сказал ей:
- Алло! Я вас слушаю.
Она отвечала ему бесконечным молчанием. И совсем неожиданно
в диалог вмешался голос с круглым - "о" - и съеденным
окончанием.
- Здравствуй, это-о й-а...
"Компьютер", - решил он.
- Леночка! - поправила она.
Вот уж когда Глеб действительно не знал, какой должна быть
его реакция.
- Не забыл? Я телефон подсмотрела на телефоне. Хочу зайти,
не возражаешь?"
Он не возражал, и пока она не подошла слонялся по комнатам,
сомневаясь в правильности принятого решения, - и не решения
вовсе, - а так, какого-то спонтанного выплеска.
Вместо вчерашней сумочки в руках она держала большую
хозяйственную сумку с сухим вином, консервами, фруктами. Прошла
ну кухню, и вообще двигалась свободно, раскованно. Домовито
перебрала содержимое холодильника, что-то извлекла из него на
поверхность, что-то прокомментировала брезгливо сморщенным
носиком.
- Долги надо возвращать! - возражения Глеба остановила
кротким прикосновением ладошки к его губам. - Я не деньги имею
ввиду.
О других долгах ему и вспоминать то не хотелось, но он
подчинялся ее решительности, что-то в ней было такое, чего не
было в Алке. Ей с удовольствием подчинялись и кухонные приборы,
и мебель, и занавески, и даже личные глебовские вещи. Галстук,
разгладив шею между двумя пальчиками с красными ноготками
радостно взлетел над черной, пластмассовой вешалкой, ярким,
собачьим языком крутанул вокруг нижней перекладины, замер в
почтении, приветствуя солидно наезжающий на плечики пиджак.
Вторая сверху пуговица на рубашке под ловким, скользящим
движением ее руки расстегнулась, увеличивая жизненное
пространство бледному глебовскому телу.
- Остальное снимешь сам, после того как выпьем.
Это была не вчерашняя Леночка: в изнеможении рядом лежала
другая женщина, обдавая Глеба концентрированным запахом спелого
тела. Его ноздри широко захватывали этот вяжущий напиток и не
могли насытиться. У Глеба не осталось сил на ласковые
прикосновения, нежные слова, на разумные и не разумные мысли.
Глеб остывал медленно; ее ручка, скользящая ото лба сверху
вниз, через все телесное поле, усеянное возбуждающими центрами,
мобилизовывала в нем вероятно уже внутриклеточные резервы, и
Глеб, забыв о своих пятидесяти с одним днем годах, снова
наползал на нее тяжелым, влажным телом.

Солнце покинуло глебовскую комнату, перебралось на
противоположную сторону дома, положив параллелограмную тень на
детскую площадку, на старушек, проводивших на лавочках
ежедневные собрания. Им предстояла просверлить в Алкиной спине
несколько пар дырок, и Глебу стало ее особенно жаль; он
отключил телефон, и знал, что она все равно придет и будет
долго звонить в дверь, опуская голову под понимающими, и
осуждающими, взглядами соседей. Но более разумного выхода он не
видел; Алка звонила, стучала шпильками о пол, кулаками по
двери, всхлипывала; Леночка сидела на диване в глебовской
рубашке, скрестив вытянутые ноги,- не замечала происходящего...

На следующее утро Глеб, наконец, приступил к осуществлению
отпускного плана: вышагивал по незнакомой тропинке, в
приблизительном направлении на Александров, с таким расчетом,
что его путь в одну сторону должен был составлять не менее
четырех часов,- для начала,- с последующим ежедневным
изменением маршрута, прибавлением тридцати минут к предыдущему
времени, с ночевкой в лесу, или в рубленом, деревенском доме.
Планы планами, но утренняя роса довольно быстро выгнала его
на перпендикулярную бетонную дорогу, подвесив на каждую штанину
по увесистой гире, обязав распухнувшие кроссовки монотонно
брать хлюпающую "ля". Объявились жирные, контрабасные слепни -
зазвучала "симфония". Казалось, что Глеб, все четыре часа,
защищаясь кружил, с одним крылом из сухой ветки, вокруг
невидимого коровника.
За пять тысяч рублей и двадцать пять минут, на, прозванном в
народе "колуном", грузовике Глеб добрался до дома. "Никаких
Аллок и Леночек,- решил он,- только ванна, ужин, сон. Только
ванна, ужин, сон. Поэтом можешь ты не быть, но мыться, есть и
спать-обязан!.."
Проснулся он в два часа ночи, досчитал до двух тысяч, -
бесполезно, - переключился на Леночку, вопреки клятвенному, не
просуществовавшему и суток, обещанию: "Забыть о ней! И никаких
гвоздей! Небось не спит, - вяло рассуждал он, - обслуживает
очередного клиента. В первый вечер, за десяток перевалила, вот
и лежала поленом, а наутро проголодалась. Не хватало еще
подцепить чего-нибудь. Эх! Глеб! Глеб! - вмешивался другой Глеб
в размышления первого. - Ну чего темнить то? Об Алке после нее
и вспоминать не хочется. Ну нет! - возражал первый, - духовная
близость в первую очередь, любовь должна быть гармоничной".
Диалог обещал затянуться до утра; Глеб встал, включил свет,
прошлепал босыми ногами до туалета и обратно, на телефонной
тумбочке обратил внимание на рваный газетный краешек, с
округлыми по-женски пятью цифрами. Сомнений не оставалось -
Леночка предопределяла его звонок! "Ну нет, - Глеб взял листок,
всмотрелся, пытаясь, выудить из бесстрастных цифр
дополнительную информацию, - ничего сударыня у вас не
получится. Да и дома вас, сейчас дорогуша нет!" Он вспомнил о
ее желании остаться на ночь, о подозрительном стремлении, в его
отсутствие, навести в квартире порядок, и молчаливый цинизм, с
которым она игнорировала душевные алкины переливы.
Для вящей убедительности Глеб набрал цифры и, еще не подав
голоса, услышал неподдельное волнение.
- Ну наконец-то!Я так переживала! Ну какой из тебя
путешественник!
Выигрывая время, он долго держал паузу, вслушиваясь в ее
неровное дыхание, ожидая испуга от вполне реальной ошибки:
звонить мог и кто-нибудь другой.
- Почему молчишь? Я знаю что это ты, Глеб!
- Пошто знаешь, а? - он гнусавил, пытаясь скрыть неловкость
от чрезмерной подозрительности, потому что он слышал то, что
ласкало его слух, грело душу.
- Я сама виновата. Мне надо было давно все рассказать о
себе, а я боялась быть назойливой, а ты не спрашивал, и сделал
неправильные выводы. - Она зашмыгала носом в трубку. - Ты
принял меня за проститутку, да?
- Нет! - соврал Глеб.
- Я сейчас приду? - сказала Леночка.
- Приходи... - согласился он.

Брезжила заря. На подоконник выпали серые тени, тихонечко
поползли по стене в угол комнаты, преломились, застыли,
двинулись в обратном направлении - земная твердь жила по своим,
не зависимым от человеков, законам. За четыре квартала отсюда
спала, подоткнув ладошки лодочкой под щеку, его дочь, - тоже
Лена, - или читала, что-нибудь из серебряного века о чувствах,
о любви, о настоящих мужчинах, прототипом для которых никак не
мог являться ее отец. "Почему?.." Но другая, чужая, Леночка,
почти одного возраста с ней, говорила желанные слова, и
говорила искренне. "Обманывалась?.." Но Глеб не прилагал для
этого усилий! Он потянул на себя простынь, обнажая графитовую
россыпь родимых пятнышек на ее влажной груди; она, неверно
понимая его желание (вот! вот! и она ошибалась!), протолкнула
ее ногой еще дальше вниз, на пол. Она прикрыла глаза. Бледный,
обделенный солнцем, лоскут кожи на ее шоколадном животе
напрягся, - но при первых же его словах разочарованно
размягчился.
- Ты можешь мне честно, как на духу ответить на два вопроса?
Леночка многоступенчато вздохнула.
- М-м-огу...
- Почему ты рядом? Желаешь меня... Два дня знакомы, а ты
испытываешь, мне кажется, настоящие (при этом Глеб ощутил
что-то подобное зубной боли, но другие слова вовремя не
приходили на язык) чувства. А она, родная дочь, чужой человек...
Леночка развернулась на бок, усмехнулась - о! теперь Глеб
знал, что испытывают капитаны, когда их корабли идут на дно.
- Жара! Все в коротких распашонках, а мой герой в черном,
шерстяном костюме, аж дух захватывает...
Эта деталь еще больше смутила Глеба.
- Понимаешь, утро прохладное, и я в нем как рыба в воде, не
жмет, не тянет. Не рассчитал. У тебя, наверняка, тоже есть
любимые вещи.
- Ты оправдываешься. Зачем? Вот ответы на вопросы, кото-
рых, кстати, больше двух.
- Не понимаю...
- Да понимаешь ты все, только страусом хочешь казаться. Я и
дочь одного возраста - оправдать! Трахаемся, а я замужем, с
двумя детьми - оправдать! С дочкой не сложилось - оправдать! И
никого другого, только себя! Пояснить?.. Если в первый вечер
переспала, значит проститутка, если во второй и не потребовала
видака в подарок, значит муж урод и алкоголик. А он не пьющий,
дети от него без ума, меня на руках носит, кофе в постель. А
здесь я потому, что хорошо с тобой..., не захочу не приду, и не
собираюсь ни перед кем оправдываться! А дочка твоя, пока
равняется на маму, выйдет замуж, нарожает детей, и поймет, что
почем. Америку тебе открыла, да?
Глеб локтями просеменил от ее коленей, выше, к
соблазнительному треугольнику, брюнетному в сравнении с русой
головкой, еще выше, ко второй, светлой полоске на шоколадной
сильно пересеченной местности, губами запрыгал по влекущей
дорожке, замирая на вершинах, покусывая крупные, прохладные,
вишневые соски.
- Настоящие мужчины не любят умных женщин, а я, я не
настоящий...

Солнце всходило и заходило, тени появлялись и исчезали,
отпускные дни таяли и таяли; Глеб просыпался по будильнику,
целовал спящую Леночку в припухнувший носик, уходил в лес, на
одну и ту же поляну, припрятанную старым, хромым косцом от
людских глаз в осиновых зарослях неподалеку от Клязьмы. Коса не
касалась глебовского лежбища - и через неделю посреди зеленого
моря вырос цветистый, душистый, необитаемый остров. В отличии
от Робинзона Глеб не добывал себе огня, пищи, одежды - эти
мелочи ждали его дома, и ждала, в одной полупрозрачной его
рубашке - Пятница,- стоило только позвонить в дверь.

Лежа на спине, Глеб занимался художественной реконструкцией
облаков: ставилась сверхзадача - получить Леночкин абрис, -
подыскивалось, круглое облако, по возможности с ушами, или
готовой стрижкой, под него мысленно подталкивалось другое,
попадались послушные облака, - остальное достраивало
воображение. Отдельно и легко лепилась грудь, и не беда в том,
что не удавалось транспортировать ее к положенному месту, она и
без того представляла из себя большую, художественную ценность.
Тридцать минут ходьбы от поляны, - и Леночка в его объятиях,
но Глеб оттягивал неизбежное удовольствие, укорачивал шаг -
пусть ждет, пусть остывает борщ, в любом случае вначале
постель, - а пока он тратил время на букетик полевых цветов.
Вечер тонко парил в воздухе как вчера, как позавчера, и как
будет парить и завтра, и после завтра, и так до конца его
отпуска, - в "дальше" - Глеб заглядывать не желал, потому что
чудная жизнь на земле не бывала долгой, и оплачивалась, как
правило, по очень дорогой цене. И коль уж от его
первоначальных, пешешественых планов ни оставалось и следа, то
и перегружать себя предстоящими проблемами, сегодня, Глеб
считал не разумным.
Леночка неожиданно заторопилась.
- Я забыла тебе сказать, у меня сегодня телефонный разговор
с мужем... Но я сразу же вернусь! - говорила чересчур громко,
чересчур бойко.
Глеб горько усмехнулся: как ни крути, но "дальше" уже
переступало через близорукий горизонт.
Вечер отяжелел, сгустился, влажно налипал на кожу, застил
глаза, - в телевизоре усатый, под Щорса, депутат экал спелым,
клубничковым носом "за перестройку" даме, смотрящейся в Глеба
как в зеркало; по другим программам пели и плясали; две героини
мексиканского фильма, севшие в кресло еще перед его отпуском,
восковыми улыбками рисовали смертельное противостояние. Глеб не
выдержал, потянулся к трубке, набрал номер, но вместо длинных
гудков услышал голос дежурной телефонистки.
- Не кладите трубку, говорите с Казанью!
С городом, в котором отдыхал Леночкин муж!
Вот почему она так долго не возвращалась. Он, приседая,
отдалился от трубки, и поймал себя на этом странном движении.
Чувствуя неловкость, перебарывая себя, осуждая и одновременно
оправдывая, молчаливо вклинился в чужой, интимный разговор.
-...нас все нормально, очень соскучились, Сашка с Женькой
вырывают трубку.
- Ну дай им!
- Мама я поймал восемь окуней и большущую щуку!..
- Мама! Мама! Влет Сашка все! Щуку папа поймал! А я лака...
- Мама, папа только сачком тащил, а ловил я!..
- Дайте и мне с мамой поговорить. Лена! Все хорошо!
Питаемся, рыбу ловим, Галя нас фруктами завалила. Соскучился
очень! Мечтаю до тебя добраться. Ты почему молчишь?
- Я рада за вас!
- Ты соскучилась?
- Не то слово...
- Мы приезжаем в понедельник, в десять, ты встретишь?
- Конечно...
- Тут столько рыбы, навялили, насолили, на год хватит!
- Молодцы!
- Мама!
- Мама!
- Ну до свидания!
- До встречи...
"Муж,который объелся груш... Должно быть не плохой парень,
невысокого роста, в майке безрукавке, с рельефными мышцами, в
джинсах, с белыми крепкими зубами, смуглый, с короткой
прической, брюнет... Не курит, пьет в меру, по праздникам. Без
сомнения - однолюб. Мечтает о третьем ребенке. Лицом сухой,
бровями густ! Зовут? Мягким именем, сродни женскому - Валерий,
Савелий? Нет, для Савелия слишком прост, - такое имя предваряет
не пpостая родословная".
Глеб ощущал неприятный осадок на душе. "Рад бы признаться,
что от некрасивого поступка, - да ложь не в радость..."
Счастливая семья виделась законченной, целостной, - Глеб -
телом инородным, случайным, могущим только нарушить гармонию,
не имеющим на это право, и не находящим (как права Леночка!)
себе оправдания. "Секс? У таких парней вся сила в мужском
начале. Деньги же для Леночки не имели определяющего значения.
Тогда в чем же заключается мое, Глебово, пpеимущество перед
этим парнем? И еще, он моложе - ровно в два раза!"
Леночка вошла без стука, воспользовавшись вторым ключом,
который Глеб сопроводил торжественными словами: "Теперь он
твой, на все времена!" Сейчас та сцена звучала фарсом.
- Я думала ты уже спишь!
Раздевалась быстро, влагой и запахом подтверждая спешку,-
вещи, не глядя, точно водружались на привычные места, - юркнула
под простынь, прижалась всем телом.
- Ну как? - спросил Глеб.
- Нормально, - ответила она зевая, скользя прохладной рукой
по его телу.
- А кто такая Галя?
На мгновение она превратилась в маленький, чужой комок,
вероятно всю энергию отдавая бешено проносившимся мыслям,
ощупывающим в памяти мельчайшие детали разговора с мужем. Не
найдя криминала размякла.
- Его сестра родная. Ты слышал. Я чувствовала, что кто-то
подключился....
- И потому говорила, как на дипломатическом приеме, - Глеб
перебил ее.
- Что ты хочешь от меня? - спросила она устало.
- А то... то, что ты никогда не выйдешь за меня замуж! -
Словно шел обстоятельный разговор, на минуту прервался и
продолжился, и Глеб просто закончил прерванную мысль. Но ничего
подобного не было: в воздухе носилась эта тема, но ощущала ли
ее Леночка, если да, то ловко скрывала, если нет, то сейчас
(Глеб закрыл глаза), то сейчас содрогнутся ее плечи в
гомерическом хохоте. Но стояла тишина; Глеб почувствовал как
две слезные дорожки скатились под мышку.
И наступил понедельник; он выделил ей машину для поездки на
вокзал, не пошел в лес, лежал, перелистывая книги: искал
короткие рассказы, Сашу Черного читал по памяти:"...Восемь
месяцев зима, вместо фиников - морошка. Холод, слизь, дожди и
тьма - так и тянет из окошка брякнуть вниз о мостовую одичалой
головой... негодую, негодую... что же дальше, Боже мой?! А
ничего дальше не будет: работа, Алка, работа, Алка, работа. -
Он не случайно остановился на работе. - Она, кормилица, прежде
всего".
Зазвонил телефон. Водитель доложил, что задание выполнено,
следом позвонила Леночка:
- Я приду?..
Пришла и ушла в десять вечера; утром следующего дня,
щелкнула входной дверью, подошла на цыпочках.
- Ты не спишь?
Глеб, приподнимаясь на локтях, спросил:
- Можно тебе задать один вопрос?
- Знаю какой. Спрашивай...
- Ты спала с ним?
- Так я и думала. Нет, мы до трех утра компот закручивали...
Кажется, во сне он, что-то со мной делал, но я спала.
Дожив до пятидесяти Глеб не знал, что и такое может быть.
- Лена! - Он сдался первым. - Так не может продолжаться
бесконечно, так всем плохо, и тебе, и мне, и ему...
Она прошла на кухню,- гремела, гремела посудой, - затихла и
тихонечко, так что ему пришлось целиком уйти в ушные раковины,
прошептала:
- А ты силой забери меня. Укради. Спрячь. Сама я не решусь
бросить семью.
Натягивая брюки, и произнося пламенную речь о любви,
счастье, об одноразовости жизни, о том, что ее нужно прожить
так, что бы не было мучительно больно..., и не встречая
возражения, Глеб во втором плане своего сознания уносился в
горы Кавказа на скакуне, с Леночкой в белом, на пятнистом
крупе. Но уносился не смешно, он принимал решение.

Пролетило лето, наступила осень одного возраста с Глебом, с
пожухлой листвой, паутинной проседью, - но еще спокойной,
теплой, ласковой. Глеб пришел на кладбище, к отцу, сидел на
скамеечке, - говорили с ним обо всем понемногу.
Вдруг, через несколько оградок в стороне, он увидел Леночку,
с мужем, и вероятно с младшим сынишкой - Женей. Оставаясь
незамеченным, Глеб наблюдал как муж ловко орудовал лопатой на
свежей могилке, кстати с удовлетворением отметил внешнее
сходство, с предполагаемым портретом, Леночка сидела, положив
ногу на ногу, беспрерывно, что-то говорила веселое; муж часто
вскидывал на нее, улыбающееся лицо, неутомимый Женя кружил
вокруг родителей, невидимыми нитями сплетая их ноги. Глеб и
ранее не рассказывал отцу о Леночке, не сделал он этого и
сегодня. Муж закончил дело, на руках перенес через ограду,
сына, Леночку. Она не чувствовала Глебовского взгляда, уходила,
ни разу не обернувшись, унося с собой последние его сомнения за
принятое тогда решение.

© Анатолий Петухов, 2008
Дата публикации: 04.12.2008 12:31:53
Просмотров: 3882

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.