Авторы онлайн:
Александр Самулевич
Владислав Эстрайх

Переписка-9.

Никита Янев

Форма: Эссе
Жанр: Публицистика
Объём: 16915 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые,
Его призвали всеблагие,
Как собеседника на пир.

Тютчев.

1.
Дядя, слушай сюда, штуцер. Во-первых, что ты там себе удумал, что ты садовод-любитель? А мы типа дендрарий? Высказать мысли? А то так скучно?
Да нет же, нет же, всё было и будет. А мы, типа, на теле, а потом – тело. Ну, я не знаю. Я самообразовывался, когда ушёл из института, а все спасали семью, страну, землю, жизнь.
Помните, как пел Башлачёв, «Нет, вовремя я вышел из запоя, не отдадим родимой Костромы, любимый город может спать спокойно, и мирно зеленеть среди зимы».
И все понимали, про что он, потому что были бомжами в родном идеологическом государстве.
Ценой жертв 3 поколений были безо всего и всем. Потом началось мажорство. Потом будет гопничество. У жизни интрига, как у истории и драмы. Русский 19 век – Ренессанс. Русский 20 век – Апокалипсис. Русский 21 век – Экклезиаст.
Коммунизм ренессанса, что всех можно уговорить быть коммунистами. Коммунизм апокалипсиса, что коммунизм - в мозгах, если соседа арестовали, а тебя нет, то ты живёшь при коммунизме. Коммунизм экклезиаста – после всего.
Поэтому в шкурническом мажорском безвременье и жлобском гопническом есть бомжовое благородство, что все живут твоё тело, надо только их перестоять.
Но я не про это, я про то, что в истории всегда работы. Вырезается в гражданской интеллигенция, и остаётся идеологическая чиновничья машинка и масса, из которой после 3 войн выйдут актёры и герои.
Это будущие актёрская и геройная реакции, 60-х и 90-х, на отечественную войну. Будет третья, житейская, в 20-х. Раньше я говорил, житейская или фашистская, теперь уже без вариантов.
Но дело, опять-таки, не в этом, раз мы перестояли мажорство, мы и гопничество перестоим. В лакейщине экклезиаста, суета сует и всяческая суета, а ля Антон Палыч Чехов, себя жалко, аж дым со сраки – есть родина.
После всего без тела, если до себя достоялся, то все ползут по твоему телу, как террористы и антитеррористы на войне, а ты типа беллетриста, находишь адресата и трындишь, как соловей на ветке, посвятительно, что, благая весть, земляк.
И он, как зверь в клетке, сразу догадался, чего испугались гопники и мажоры, когда продали семью, страну, землю, жизнь за комфортное забвенье с истероидными аффектами. Себя, обт, что они не смогут стать Богом. Это когда все в него плюются и блюются, а он что-то там внутрь шепчет, без адресата, надо смочь, ребята.
2.
Ну, вообще-то, есть интернет беспроводной дома, но я им не пользуюсь, хожу к родственникам, скачиваю себе на неделю артхауз, мейнстрим, видео, лекции, сатсанги, репортажи квантовых физиков, гуру, контактёров, революционеров, экстрасенсов, искусство, и обрабатываю неделю, как биокомпьютер, и иду за новой партией.
А вообще, я интернета боюсь. Жизнь так складывалась, по 12 лет, первые 6 лет – литература, вторые 6 лет – жизнь. И вот последние 6 лет был интернет в качестве жизни, и там всё время отчаяние на лакейщину, жить без себя. С кайфом и истерикой, и истерика – кайф, и кайф – истерика.
Но это уже новая работа, новая литература, потому что сразу становится видно как я вымочаливается. Тот, кто умел достояться, потому что видел дальше. Или наоборот, увидел дальше, потому что не сбросил ни на кого свою войну. Короче, у каждого своя мифологема.
У меня – разговаривать, про всё говорить. Казалось бы, интернет, чего лучше? Но только надо сначала перестоять сынков, которые плюются и блюются, что они ничего не поняли с такими понтами, как будто они всё поняли, как порталы.
Порнуху, что в виртуальном пространстве можно нормально устроиться насчёт тщеславия самолюбия и насчёт клубнички, как покойники в «Бобке» Достоевского мурцуются на свои 40 дней, что всё только начинается.
Лакейщину, что всё наоборот в этом лучшем из миров - 3 измеренье - по-экстрасенски. В отличие от 4, 5 и так далее, у Бога много обителей. Несчастье – счастье, чмо – Бог, начальника – подставили, последние – первые.
У меня так было. Дружба по 6 часов возле завода «Автоцветлит» в поле от Франции до Канады с тоской в животе с женщиной на 6 лет старше. Любовь – соловей загипнотизировал соловьиху трелями про конец света и после конца света. Что сам не сможет.
Вера – дочка Майка Пупкова слушает всё время, а потом вчухивает детям мажоров на уроке на оценку. Я утрирую, конечно, но в этом что-то есть. В смысле, не во мне, а во втором, дружбе, любви, вере.
Оля Сербова, первый муж – белая горячка, второй муж – рассеянный склероз, третий муж – в завязке, сын – церебральный паралич, сама консъержкой в доме свиданий.
Короче, жизнь сложилась трагично и тяжело, как в юности мечтали, захочешь спасти одного человека и спасёшь полвзвода.
Мария, которая, как лягушка-квакушка и конёк-горбунок, превратилась в Маугли, «он всё может, он точно такой же как мы, только без хвоста», экопоселения, революцию, местные ремёсла, цех, землячество, жанр, род, пока все срутся, кто виноват и что делать?
Про Майку Пупкову я вообще умалчиваю, как и про адресата данной переписки, потому что это судьба Сталкеровой Мартышки, Бога. Но совсем без слов как в разговоре?
Но письма, конечно могу писать и по беспроводному. Я придумал вот что, футурологию, обманку. Ну как, обманку, не обманку, конечно, раз нашёлся адресат. В том-то и дело. Жанра я из этого никогда не делал.
Жанр – внутренний монолог, такая драма. На самом деле, в него вмещается вся современная жизнь с её мажорством, гопничеством, чмошничеством, Богом.
И вот теперь наклёвывается жанр постмодернистский, а на самом деле, неохристианский, фильма про фильму. До вашего поступка всё это было пусто, как подростковые аборты. Герой – это поступок, переписка – автор.
Я подсовывал под второго себя родаков и пережитое для лирики, филологии, эпоса, но если адресат переписки не вломится в двери, окна, крышу и подвал, как война и мир, сам, то это не жанр новый, постмодернистский и неохристианский, который весь - от жизни, потому что жизнь чистит, как шаман на камланье и батюшка в запое.
И тут я, конечно, отстоялся по полной, когда дождался нового героя, девочек в церкви с эпатажем и драмой, виной и обидой, - не профанным отечеством за комфортное забвенье с истероидными аффектами. И так повернулся, и так, как дива на подиуме, что это я сам придумал, звиняйте.
3.
Кроме того, это ещё интуиция, конечно. Не в смысле – предчувствие, а в смысле – роды. Если говорить про историю вообще и про русскую историю, то русская история – это последняя национальная история, в которой все предыдущие получили завершенье. Дальше уже по звёздам, ходу отседа, инопланетяне и заговор рептилоидов.
Можно, конечно, законсервировать нефть, только для чипованных. Но если вы не знаете себя, то вы не верите в Бога, иными словами, вы подставляете другого под комелёк, как Ильич на субботнике, в знаменитой фреске детства. Потому что он вам никто и зовут его никак.
И тем самым подставляете себя, потому что уже в новейших религиях, буддизме, христианстве, магометанстве – последнее усилье – а потом дембель.
А тут всё начинается сначала, что это ваши дети, которые вас предали и забыли. И вам теперь надо, как бабушке на помойке, инициировать до гипертрофии внутреннюю жизнь последнего чмошника с его счастьем отразиться.
И вы шуруете по звёздам, как страничек Божий Лев Толстой, который предупреждал перед апокалипсисом русскую православную церковь, смотри, нарвёшься без внутренней реформы.
А она анафемствовала, как слепоглухонемой, который не видит, не слышит, не причитает, что время сплошное, что пространство сплошное, потому что космос, Бог и психика.
Лев Толстой когда увидел характер заболеванья, основал столетний Чеховский театр, чтобы перепонтились, как подростки. Они потом скажут, что дядька взял девочек в качестве адресата, потому что кричащая тема.
Чё толку, если он, как бабушки на помойке и Лев Толстой по звёздам с палкой, говорит внутрь? Любая тема – кричащая и немая, если адресат подставился, как чмошник, и его не интересует больше столетний Чеховский театр, что себя жалко, аж дым со сраки, мог бы быть любимым, а будешь не могущим любить.
И даже двухсотлетняя реформация русской литературы, так что же нам всё-таки делать, чтобы обустроить Россию, не нарываться?
Он смотрит сквозь, как Сталкерова Мартышка, и отпускает послеконцасвета пожить для себя трошечки, как мама в Мелитополе. И плёнка из чёрно-белой становится цветной, потому что, оказывается, всё только начинается.
Ты всех видишь, а тебя никто, как инопланетянин и психика. Они живут твоё тело, как придурки. Что когда ты тренировался в жизни: на зоне, в психушке, на шоу, в интернете быть общиной верный, домом в деревне, мастерской возле жизни, пьесой на ладони. Если бы не интуиция, что они – ты, ты скурвился бы, как начальник.
5.
Тут я придумал сюжетец, так сказать фишку. Когда девочки выйдут с зоны, они ведь когда-нибудь выйдут? Хоть я знаю, что начальник теперь замордует.
Он с самого начала выехал на этом, дожать подводную лодку, Чечню, Норд-Ост, Беслан, оппозиционеров, потому что искушение нищетой, что мы так больше не можем, сменилось искушением корыстью, что мы слепоглухонемые для благополучья.
И он потрафил. Но дело в том, что искушение корыстью уже сменилось искушением фарисейством, что не надо близко, и он с его душегубским клинчем уже не потрафляет.
И во всём виноват, конечно. Что мы себя испугались - перестоять время без комфорта и забвенья на чистилище жизни.
Кстати, надо имена придумать, а то – девочки – это уже не годится. Сначала годилось, что жалко, как целочек и дочек, хоть не целочки и не дочки.
Это как один батюшка в интернете, какие они девочки? Заголить и выпороть на Лобном месте. А потом батюшку за порку, а потом порущего за батюшку.
«А уж как стрельба пойдёт, пуля дырочку найдёт. Ей не жалко никого, ей попасть бы хоть в кого, хоть в чужого, хоть в свово, лишь всех до одного. Во, и боле ничего».
Имя есть, Сталкеровы Мартышки, заготовлено ещё из эссеистики в книге «Дневник Вени Атикина 1989 – 1995 годов». Но я тогда не знал про такие пертурбации, что юродивое чмо несотсюда становится социальными строителями, а все тупятся, что обосрались.
Итак, в чём фишка? Когда Сталкеровы Мартышки выйдут на дембель с шинелкой через руку, как порченый фраер, то разыщут и скажут, «дядя, позвольте издать книгу».
Поймите меня правильно, прихожане, я не интересант, за 30 лет работы ни одной зарплаты. Просто люди любят успех. Почто не сюжет для переписки?
Тем более, что пока книгоиздательство халтурило для зарплаты, что оно – шоу, а не жанр, интернет стал пьесой на ладони, потому что перестоял сынков, лакейщину и жлобство, в чём я и удостоверяю, переписка.
6.
«Вам, ведь, тоже нужно имя, дядя». «Мине, имя? Та ты шо? А как»? «Тут ещё круче интрига, дядя, что после всего опять всё начинается».
Мусульмане – Ренессанс. Америка – Апокалипсис. Россия – Экклезиаст. Европа – новое рассеяние и смешение. Понимаете, дядя?
Без неохристианства кабздец, как на дне тоннеля. Нео в нём только имя, всё остальное старое, как подставиться и подставить. Вы понимаете, дядя?
Ну, у меня много имён было в качестве беллетриста, лирика, эпика, филолога, драматурга, Гена Янев, Веня Атикин, Финлепсиныч, Никита.
В 11 – ухарь расколовшийся. В 22 – смертник воскресший. В 33 – несчастный счастливый. В 44 – всё после всего. Индейцев, Инопланетянинов, Мутантов, Послеконцасветцев.
Мы у вас немного переняли вашу манеру, у нас же талант тоже. Юродивое чмо несотсюда. Мы поняли принцип. Стакиваются самые высокие и низкие буквы в алфавите, и отпускаются с будничным видом.
Как вам такое имя, Боков, просто Боков, не то что там Богов или Быков, вроде битый эпилептик из Мелитополя, муж жены, приживалка, а вроде свидетель Бога, Боков.
Посмотрим-посмотрим. Имя полдела, дочки. Главное – интрига. Интрига электризует, как все ползут по твоему телу, как война и мир и обнажёнка. Как ты их держишь на ладони и стоишь рядом. Они в глаза смотрят, что-то во взгляде.
И ты трындишь, как трында, скоко тебе 90 лет, как наркоман, алкоголик и эпилептик, что там было во взгляде.
Сталкеровы Мартышки и Боков всем успели побыть на свете, другом, женой, дочкой, прежде чем вышли на дембельский аккорд в переписке.
Все потом будут прочитывать букву и смаковать её, как эротическую сцену, полную динамики и остракизма, последнюю затяжку после выполненного заданья и карамельку за щекой, что маленькие и ещё в утробе, и ещё не решили, рождаться или не рождаться.
Идут по родильным водам и матерятся, жопа, жопа, жопа. И вдруг, трах, буква, как разрыв и бисероплетенье. И как во взгляде, опана, что уже родились.
И, мама, мы даже не думали, что это такая сложная любовь, как счастье. Целое плюс часть равно буква Боков, буква Сталкерова Мартышка, буква переписка.
7.
Они всё знали, вот ещё что на последних строках нашего письма в переписке. Квантовые физики, психоаналитики, гуру, экстрасенсы, контактёры, мейнстрим, артхауз в ютубе.
Я когда написал книгу «Как у меня всё было», знал, конечно, что щас начнётся канонада. Я ж не мальчик. 6 лет литературы, 6 лет жизни. Но я не думал, что до такой степени будет хуже, а не лучше. Я думал, что выслужил такую лычку, типа общины верных, дома в деревне, мастерской возле жизни.
Но тут дело не во мне, а в мире. Диагноз, аневризма сонной артерии, диагноз. Диагноз, неаневризма сонной артерии, диагноз. Хромосомы-шромосомы не так и так соединились, иссекать будем. Фантомная онкология, и всё такое.
И я пошёл в интернет, что буду зарабатывать своим делом на леченье. Наивно, конечно, но в 50 лет даже грузчиком в фирму пойти не можешь, потому что быстро сдыхаешь для зарплаты. А всё другое уже было, чтобы не думать мысли.
И вот оказался в ютубе после сынков, порнухи и мажорства, а там всё знали. Зашифровали для близиру, 21 декабря 2012 года, а сами – новая лычка, дядя – пьеса на ладони.
Конечно, самая лычка. Скажешь на аневризму сонной артерии, диагноз, «неаневризма сонной артерии, диагноз», на фантомную онкологию, что она учительница в школе, на политзеков букву, и скорей оттеда ходу, чтобы без зарплаты, потому что и так нормально, с одним чудом.
Идёшь, сияешь, как мудозвонство, по прешпекту, а на тебя уже заводят новое дело - «Боков и Сталкерова Мартышка» - все дети всех, леченье.
Это интересно - любовники, иноверцы, эфир, в воздухе семя. Из «Дневника Вени Атикина 1989 – 1995 годов» цитата. «Себе – Бог, миру – чмо, себе – чмо, миру – Бог». Как Боков и Сталкерова Мартышка.
«Я бы хотел кино снимать на свете». Это Боков. «Типа «Водоворота» Дени Вильнёва, «Молчания Лорны» братьев Дарденов, «Грбавицы» Ясмилы Жбанич».
Что когда внутри построил терапию, идёшь наружу, лечить интригу. Если хоть один перестоит засаду, то засада, как куртизанка на Ярославке, окажется человеком.
И Сталкеровы Мартышки - «посмотрим-посмотрим, что можно сделать, дядя. Жанр, камера и зритель? И чего нам не хватает? Это как в анекдоте про Василия Ивановича и Петьку. Петька, ты меня видишь? Нет, Василий Иванович. И я тебя, Петька. Классно замаскировались».
Лечи, Боков. Лечи, Сталкерова Мартышка. Лети, драма.
8.
Они меж собой без официоза, накоротке, как в одах - «дядя, зёма, мокрохвостка, Маруся». А не то, что - Боков, Сталкерова Мартышка, с перечислением наград, званий, количества полных лет.
Вот образец монолога.
Значит, Бог сидит на электрической лампочке, на атомной бомбе, на машине, которая сбила женщину на дороге и не остановилась. На мужчине, сказавшем после похорон: нет его, раз он допускает такое. На другом мужчине, сказавшем: это бунт, господин Достоевский. На другой женщине, которая после похорон поехала в приют и усыновила мальчика-калеку. На ещё другой женщине, которая, как пластилиновая фигурка на батарее, его заметила, потому что исчезает. И ей стало сначала страшно, потом спокойно, потом счастливо.
Из джипа, который на Новый год сбил женщину и не остановился, вышел Бог, который не чувствовал, пока не сбил женщину и не обосрался, и пошёл пить. Он будет пить долго и до чего-то там допьётся, до германской, до гражданской, до отечественной, до атомной бомбы. Будет сидеть на атомной бомбе и улыбаться.
А вот образец диалога.
Драматург и актёр сталкиваются нечаянно в туалете, драматург плачет, актёр спрашивает, вы чего?
Представь, ты умер и превратился в звезду, на тебя прилетели люди и стали жить, ты им кричишь, но они не слышат.
В женском туалете актриса подслушивает и плачет.
Актёр смеётся, анекдот.
В какой-то момент актриса становится как подсаженная, когда приходит драматург на репетиции пьесы.
А вот образец мизансцены.
Инопланетяне прилетели, посмотрели, и обратно улетели. Им не понравилось. Никто никого не любит, не жалеет. Ничего ничего не значит. Ничего никогда не было, не есть и не будет. А потом из глаз смотрели и скучали. Это как монета жёлтым сквозь лёд светится, что она там, а мы здесь. Потому что только здесь не было одиночества.
И они бросают друг другу скупо, как домочадцы у телевизора и десантники на мине. «Маруся, камера с неба, как на погруженье». «Дядя, ребёночек в пузу смотрит и всё понимает, как абсолютный зритель». «Зёма, давай ещё раз эту сцену, только по-взрослому, как большой».
22 сентября 2012.

© Никита Янев, 2012
Дата публикации: 08.11.2012 15:21:11
Просмотров: 2613

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.