Матрица

Юрий Иванов

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 17293 знаков с пробелами
Раздел: "Помогай, Господи, раз уж начал..."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Я помню, как мы поднялись и побежали. У нас не было другого выхода. Надо было бежать. Еще пара минут - и нас бы забросали гранатами в этом узком бетонном тупике, куда мы сами себя загнали.
Надо было бежать, надо… И мы побежали. В этот плотный, жирный, не пускающий нас, воздух, в пространство атмосферы, еще несколько мгновений назад, радовавшее нас живительной смесью азота, углекислого газа и кислорода. Еще несколько мгновений назад все, что было вокруг нас, было еще за нас.
Теперь окружающий мир стал враждебен. Воздух стал ненавистен нам. Время остановило свое привычное течение. Секунда стала равна целому столетию.
Секунда – это неделимое понятие отрезка времени разделилось на тысячи огромных мгновений. В каждое из этих мгновений можно было прожить маленькую жизнь – родиться, выучиться, жениться, родить детей и даже дождаться внуков.
Пули рвали всё – замусоренную землю, стоячий воздух, еще живые листья, серую штукатурку… Даже в мертвой пелене пыли были заметны рваные туманчики отверстий от града горячих дюпелей, пытающихся приколотить эту пыль к кирпичному, треснувшему по кладке, забору.
Господи, да сколько же их! Мне казалось, я вижу эти пули – маленькие, заостренные, похожие на огрызки карандашей или колпачки от шариковых ручек, они проходили то прямо передо мной, то надо мной, то за мной и даже между частями меня. И я бежал, все сильнее и сильнее, продавливая собой остановившийся, тяжелый, ставший непригодным для дыхания, воздух.
Краем глаза я видел, как споткнулся, бежавший чуть впереди меня, Алешка, как гроздь прицельно брошенных в него железных ягод прорвала на его камуфляже пять… нет, шесть крупных дыр, взорвавшихся веселыми фонтанчиками из крови и ошметков грязной ткани. Я видел это так явственно, что даже успел заметить кусочки белой кости на донышках этих красных воронок.
Алешка несся очень быстро и вдруг остановился, развернулся и посмотрел на меня удивленно. Я не слышал, что он сказал, но мне кажется, горло его прохрипело слово «всё!». Я видел его глаза – они расширялись и расширялись, становясь все больше и больше. Рот его обрамленный сухими, потрескавшимися, губами был открыт так широко, что я испугался – вдруг туда ударит пуля из долбившего по нам крупнокалиберного пулемета.
Так и вышло. Его голова взорвалась миллионом мелких багровых брызг, подобно рою мух, разом взлетевшим прямо на меня - в глаза, нос, рот и уши… Алешка словно обволок меня собою, приварившись вокруг облаком еще одного бронежилета, подарив мне еще одно крошечное мгновение.
Я споткнулся, больно ударившись коленями и локтями о торчащую арматуру. Порвал ватник, уронил автомат. Каска покатилась по битому кирпичу. Я повернул голову направо – прямо на меня летела здоровенная пуля. Ее было хорошо видно – воздух вспучивался под ее давлением, и вокруг этого облачка из полужидкого свинца и твердого воздуха было заметно слабое радужное сияние.
«Как однажды Жак-звонарь городской сломал фонарь». Почему то в голову пришла эта мнемоническая фраза для запоминания основных цветов видимого спектра светового излучения. Я любил ее в детстве. Про охотника не любил, а эту любил. И Жака этого представлял – длинный такой, в колпаке, выходит пьяный из таверны и лбом в фонарь – тресь!
Пуля, тем не менее, летела, и остановить ее было невозможно – я понимал это. Я не волшебник. Я простой солдат. А полет пули - это воплощение смерти. Смерть же прекратить нельзя. Она не имеет ни начала, ни конца. Она просто есть и будет всегда. И эта пуля будет лететь и лететь целую сотню лет, уместившейся в одной моей крошечной секунде.
Я успел несколько раз родиться и умереть, когда по моему затылку прошелся раскаленный цилиндрический рашпиль. Я даже слышал это звук – «Ш-шш-рых!». С таким шуршанием крупнозернистый напильник под уверенными руками слесаря стачивает лишнее железо с грубой необработанной болванки.
Ш-шш-рых! Что сточил с меня этот напильник? Романтизм, глупую восторженность, идеализм, веру в справедливость, принципы, мои понятия о добре и зле? Что?
В следующий миг я завалился на гребень железной крыши, упавшего гаража и перекатился по скату вниз.
Меня схватили чьи-то руки, и куда-то потащили. Тут же в ноздри пахнуло очень знакомым кислым окопным духом. Свои.
Грязное, небритое и очень взрослое лицо. Маленькие, сильно затертые зеленые звездочки выглядывают из-под разгрузки. Сухая жесткая рука трет мне лоб и щеки.
– Ранен ты, ранен? Ну, ты, пацан, в рубашке родился. Троих твоих, как камыш, пулеметы срезали, а ты бежишь и бежишь. Прямо, как в кино. Ходил в кино на «Матрицу»? Во, бля, так и бежал. А пули прямо огибали тебя, ей богу…
Он засмеялся. Вокруг тоже засмеялись. Много людей. Я повернул голову – незнакомые солдаты переминались в большом окопе и улыбались. Кто-то сунул мне зажженную сигарету. Я отказался – не курил никогда.
– Думали, хана тебе, браток. Ранен ты или нет? Ну ка, наклони башку... Ё-мое! Твою-ю мать! Лоскутов, тащи этого Матрицу на сборный. Куда-куда… Вон в тот дом. Давай живо, б**дь, не муди тут… Замотай ему голову покрепче. Пакет есть? Возьми мой.
Мне стали заматывать голову. Бинт ложился неумело – на лицо, на нос, на губы… Потом мне его немного поправили, но глаза все равно ничего не видели. Меня подняли на ноги, подхватили, и мы куда-то побежали. Я несколько раз спотыкался и падал под ругань моего провожатого.
– Вставай, сука, быстрее! Тут место открытое. Живей, живей… Повязку не трогай, дурак, мозги растеряешь…
Мы куда-то пришли. Я сел. Лоскутов исчез. Вокруг стонали. Я сидел и молчал, ощущая как по спине что-то сильно течет. Хотелось снять повязку с глаз, но мне вдруг стало как-то все безразлично, и я не стал ничего делать. Наплевать.
Ко мне подбежали двое, один из которых на бегу спросил:
– Кто ты?
Я назвал себя. Голос спросил опять:
– Куда тебя?
– В затылок, – равнодушно ответил я и привалился головой к чему-то твердому. Сильная боль ударила в шею и почему-то в глаза. Я громко застонал и чуть не потерял сознание. Боль не уходила, но ее можно было вынести. И я выносил, как выносил всю эту гребаную войну уже три с половиной месяца. Я знал, что другим еще хуже, чем мне, и молчал. Было почему-то стыдно.
Потом я терпеливо ждал, когда чьи-то руки быстро размотают мою повязку. Размотав бинты, пахнущий лекарствами санитар приказал:
– Открой глаза!
Я открыл. Но ничего не увидел. Только серая пелена.
– Видишь чего-нибудь? – спросил он.
– Ни хера. Почти ничего.
Он протер мне глаза чем-то влажным.
– Все равно ничего не вижу.
– Хреново это, парень… Очень хреново. Ладно. Я замотаю. В госпитале разберутся – чего ты там видишь.
Пока он меня перевязывал, подошел кто-то еще, встал рядом и сказал бесцветным голосом:
– Надо бы ему промедол вколоть. Есть у тебя?
Я обрадовался. Наконец-то, боль уйдет.
Ответ санитара доконал меня:
– При ранениях в голову промедол нельзя.
Я медленно переварил услышанное. Пожалели, сволочи. Сразу же навалилась апатия и безнадежная слабость.
– Чего у него там?
– ОЧМТ. Касательное в голову. Похоже на пулевое. Кусок черепа сзади вырвало, а мозг вроде цел. Пульсирует. Скальп на затылке отсутствует. Обширный участок. Кровопотеря. И еще, по ходу, зрению хана. Наверное, нерв контужен.
– Ну, чего уж тут теперь… Главное, жить будет.
Вдруг, напротив нас коротко застучал автомат. Сзади стали длинно отбивать еще несколько стволов. Ухнул совсем рядом взрыв – похоже танковая пушка. Зазвенели стекла – где-то выбило раму. Над головами затрещали и защелкали пули. Откуда-то садил и садил крупнокалиберный пулемет с БМП. Потом снова были взрывы. Кто-то кричал…
– А ну ложись, пацан! Самураи в атаку поднялись, – санитар уронил меня на щебень и навалился сверху.
Стрельба закончилась внезапно, как началась. Я попытался выбраться, но санитар не вставал. Липкое и теплое сильно текло на меня сверху. Я понял – санитар убит.
Ко мне кто-то подбежал. Убитого отвалили в сторону. Знакомый бесцветный голос спросил:
– Жив, голова?
– Жив.
– Ну ладно. Находись пока здесь. Никуда не убегай, – и ушел куда-то. Шаги его громко зацокали в темноте моей головы.
«Не вернется», – безразлично подумал я и потерял сознание.
В темноте было страшно, и я поспешил очнуться от знакомого свиста лопастей и запаха авиационного керосина. Меня заносили в вертолет – накренили носилки и придерживали руками, чтобы я не выпал. Втащили правильно – ногами назад, однако, развернули и зачем-то положили головой к хвосту у стенки.
Вокруг громко стонали. Кто-то даже плакал. А кто-то блаженно молчал под промедолом. Набралась полна коробочка увечных. Я был последним.
«Восьмой» загрохотал двигателем, прибавил оборотов и резко взмыл в атмосферу. Тяжелый запах вдавил меня в брезент носилок.
«Сука, ногами вперед. Не хорошо», – успел подумать я и провалился в темень.
Я снова пришел в себя, когда вертолет начал грубо дергаться из стороны в сторону и сильно накренился. Раненые поехали по полу. Крики и вой стали громче – теперь люди уже просто орали. Кто-то наступил мне ботинком на руку, потом коленом на грудь, в бок уперлась ручка от чьих-то носилок. Я попытался вылезти из этой людской мешанины. Но ничего получалось. Прижатый к борту, я почувствовал под собой пустоту и попытался туда пролезть, двигая руками и ногами.
Вертолет резко дернулся, тела повалились обратно. Я свалился в пустоту подо мной и, поняв, что это лавка, забился под нее. Машина снова стала крениться. Все больше и больше. Люди снова поехали на боковую стену, но я уж скрылся под скамьей и за, вставшими на дыбы, палками чьих-то носилок. Свист от лопастей стал каким-то другим, не синхронным, словно в винте не хватало чего-то.
Мерзко запахло топливом и едким, удушливым дымом. Сдавленные самими собой люди уже не кричали. Плотная спутанная груда людей-калек не могла дышать – дым и давление делали свое дело, убивая раненых еще раз.
– Господи всемогущий, Господи милосердный, спаси и помилуй нас грешных! За что ты нас так?
Я пробормотал эти слова помимо своей воли. Сами собой они родились в моем измученном нестерпимой болью мозгу.
Вертолет упал. Видимо, на хвост. Лопасти врезались в землю и разлетелись на куски, грохнув по обшивке, корпус треснул и начал разваливаться, высыпая из своего нутра свой горестный человеческий груз на сухую жесткую траву, а затем прибивая его насмерть своими тяжелыми бесформенными фрагментами.
Каким-то чудом я не потерял сознания и, держась обеими руками за лавку, выкатился в пустоту. Под руками была земля. Сумев отползти куда-то в сторону, я встал на четвереньки и побежал, как собака. Бежал из-всех сил, пока не воткнулся башкой в какой-то куст или дерево. В голове вспыхнули молнии, а сзади сильно загрохотало серией взрывов – винтокрылая машина погибла окончательно. Силы совершенно покинули меня.
Полежав немного, я снова встал на четыре конечности и, нагнув голову, начал пробираться по ломкой траве. Из-под повязки по щекам и ушам начала обильно течь кровь. Я инстинктивно поднял лицо вверх и медленно, метр за метром, опять пополз. Запрокинутая голова страшно болела, но крови было меньше.
Пыль забила ноздри. Кровь на щеках, подсыхая, превращалась в корку. Некоторое время, пока я так двигался, по лицу ничего не текло, я даже понадеялся на то, что рана запечется и кровотечение остановится.
Я опустил уставшую голову, и вдруг корка прорвалась, и кровь маленьким потоком ринулась вниз, заливая нос, губы и подбородок. Я снова быстро поднял голову вверх. Противная тоненькая струйка изменила направление и быстро потекла по шее за воротник. Медленно обтерев лицо рукой, я постарался сплюнуть тягучую соленую слюну. Не удалось. Пришлось вытирать подбородок… Я лег на землю. Сил вообще больше не было.
«Да-а… Истеку кровью, ведь. Еще немного и вся вытечет».
«Надо вперед. Надо двигаться. Где-то, наверняка, должны быть хоть какие-то люди, меня должны спасти», – и я опять двинулся вперед. Несколько раз я терял сознание и падал, затем это сознание возвращалось ко мне, и я продолжал медленно двигаться на локтях и коленях, насколько позволяла навалившаяся слабость и усталость. Рана на голове ныла тупой, уже привычной, болью. Снова что-то прорвалось, и снова кровь залила мне все лицо – липко, холодно и неприятно.
Идти на карачках я уже не мог, теперь я полз по сухой высокой траве. Свалившись в какую-то яму, я обреченно затих – мне было уже все равно – жить или умереть. Плевать.
Очнулся я внезапно от близких выстрелов. Автоматная стрельба вокруг то возрастала, то ослабевала. Вдали был слышен рев моторов и редкие орудийные выстрелы. Танки или БМП. Куда я попал? Снова тот городишко, из которого меня вывезли?
Потом стало тихо, стали слышны какие-то голоса. Я закричал «Помогите!» и сразу же услышал выстрел из гранатомета. Где-то надо мной послышалось негромкое и быстрое шуршание реактивного двигателя, и через секунды граната разорвалась сзади справа от меня. С места разрыва сразу ударили автоматы и со знакомым шипением взлетели осветительные ракеты. Со стороны гранатометчика тоже открыли стрельбу короткими очередями. Обе стороны находились от меня совсем близко. Но кто из них был кто?
Я закричал, что я солдат, что я ранен и ничего не вижу. Я просил помощи и кричал еще долго. Ответом мне было молчание.
Встать? Но враг рядом, а наши очень любят пострелять из всех стволов по всему, что движется и подозрительно выглядит. А сейчас меня могут запросто принять за кого угодно. Наверное, я представлял из себя страшное зрелище – грязный, закопченный мешок с бурой кровавой коростой на голове. Меня пристрелят – не те, так другие, это ясно. Я перестал кричать.
«Пропади вы все пропадом с вашей гребаной войной! Заигрались, сволочи. Люди, не дороже кусков дерьма для всех стали. Мир сошел с ума».
Опять начало подводить сознание – оно то оставляло мое бренное тело, то возвращалось обратно. Тогда я вновь вслушивался в окружающий меня мир. А потом снова кричал в разные стороны. Вокруг то затихала, то усиливалась беспорядочная перестрелка. Нельзя было вообще определить, где свои и где чужие.
Похолодало. Значит, опустилась ночь. Теперь, в конце октября, ночи были жутко холодными. Тощий прорванный в разных местах солдатский ватник не спасал. Зубы мои начали стучать. От потери крови и холода к утру я сдохну окончательно.
– С-с-суки! Да вытащите меня отсюда!
– Чо орёшь? – рядом со мной вдруг кто-то появился и прикрыл мой рот рукой, – Тихо, бля, враг не дремлет. Кто такой?
– Я свой. Сто восьмой полк. Я раненый из вертолета, что разбился днем. Ничего не вижу.
Кто-то молча привязывал брезентовый ремень мне на руку.
– Будешь держаться за нами. Ползти сможешь?
– Смогу.
– Двигай жопой. С богом!
«С богом!» – прошептал я и пополз из своей ямы, ежесекундно ощупывая сапоги перед собой. Они то и дело срывались с грунта и били меня по голове. От ударов там вспыхивали разноцветные искры, и я на миг терял сознание. Тогда меня поддергивали за привязанную руку, чтобы я снова пришел в себя. Все это молча и тихо, без стонов, только со скрежетом зубов, под звуки ленивой ночной перестрелки. Мне казалось, всё это продолжается целую вечность. Я насчитал двенадцать потерь сознания. Под конец меня просто волокли за ремень, чуть не оторвав руку. И, наконец, мы свалились в ров.
– Просыпайся! Э-э-э, мешок с говном! Прибыли! – кто-то тихо засмеялся рядом со мной, - Жив, пассажир?
– Жив! Спасибо вам… – я еще что-то шептал, но меня никто не слушал. Меня забросили кому-то на спину и понесли дальше. Через какое-то время мою тушку осторожно сгрузили и положили на какой-то матрас.
– Товарищ капитан, разведчики вынесли раненого с нейтралки.
– Ну что, горлопан? Живой? Весь вечер орал, всех достал. Даже генерал про тебя спрашивал. Санитара давай сюда, быстро! – очень знакомый голос приблизился ко мне, – Оп-па, старый знакомый! Матрица, ты что ли? Родной ты мой! Так ты с этого вертолета санитарного… Ни хера себе! Ё же, ты моё, солдатик! Слышь, лейтенант, человек три раза за полдня от верной смерти спасся. Это, ведь, не просто так. Слушай, похоже, мы сегодня какое-то такое доброе дело сделали, что на том свете нам с тобой нимбы святых прямо при входе выдадут.
Кто-то хохотнул: «Может он и впрямь избранный?»
– Товарищ капитан…товарищ капитан…– пока санитар перевязывал мою голову, я все торопился что-то сказать, но ничего не получалось. Губы совершенно не слушались меня. Голова раздувалась, как огромный воздушный шар. Я чувствовал, что вот-вот опять потеряю сознание, но большей радости, чем сейчас я не испытывал никогда в жизни, да и, наверное, не испытаю уже никогда. Этот взрослый человек, призванный богом меня спасать, эти люди вокруг, что, рискуя жизнями, вытаскивали меня из-под огня, санитар, что прикрыл меня от осколков, Алешка с сорванной с плеч головой, отдавший мне то крошечное мгновение…
Все они сделали свою часть дела – кому-то было нужно, чтобы я остался живым. Они заставляли меня жить и теперь хотят, чтобы я поверил в то, что я – это не просто так, что мое существование очень нужно кому-то на земле, что оно нужно вообще всему человечеству.
Я ничего не мог им сказать, потому что у меня все равно не хватило бы никаких слов – просто шевелил кровавыми губами и сипел. Боже, кто же я такой? Зачем все это?
– Ничего, ничего, парень! Все будет хорошо! Поплачь – это нормально, это можно.
Капитан провел своей знакомой сухой и жесткой рукой по моему лицу и тихо рассмеялся.
– Спасе-ен… Ну, живи. Только не забывай ничего, избранный ты мой!

***

© Юрий Иванов, 2014
Дата публикации: 10.12.2014 22:45:47
Просмотров: 10512

Привнести в ваш дом удобное и практичное решение поможет интернет магазин надувных кроватей. Надувные кровати - это надёжное избавление от проблемы отсутствия спальных мест, заходите в Интернет магазин "OLBOL.ru".

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Евгений Пейсахович [2014-12-11 23:03:19]

ты, Юр, полагаю, устал уже от читательского внимания и от комплиментов в частности. плотная проза - ничо не скажешь. хотя и можно приискать, чего улучшить.
тот редкий случай, когда ты вовсе освободил текст от публицистической составляющей. и слава богу - ибо в описательной части ты вне всяких сомнений сильнее, чем в.
и из времени действие почти что изъял, но "брателло" - так, на всякий случай, - относит фабулу во времена вполне определенные и заставляет почесаться насчёт этничности (тоже обозначенной). кабы не дискурс, болезненный на сегодня, я б, конечно, и говорить не стал бы... а там уж сам кумекай

Ответить

Юрий Иванов [2014-12-12 09:28:46]

Ты хоть смайлики ставь, когда о читательском внимании говоришь. Кому я пардон на хрен нужен? Привет. Как она жизнь?

Евгений Пейсахович [2014-12-12 10:10:09]

у тебя есть основания гордиться собой. просто выучи список (сугубо абрис, неполный) никому не нужных авторов: М.Гаршин, Н.Телешов, - И.Шмелёв, Г.Газданов, - Ю.Нагибин, Ю.Казаков.
это я тебе по паре из разных времен, но смежных, так или иначе, реальностей. можно сильно список расширить. кто их читает? широко представленные тута стишки частушечников - ах, вы такой (такая) талантливый (таланливая) - легко могут соревноваться...
так что не грусти и не печаль бровей.

Юрий Иванов [2014-12-14 19:59:12]

Что мне тебе сказать, Женька? Ты как всегда прав. Но...безнадега какая-то вокруг осязаемая. И времени уже почти не осталось.

Евгений Пейсахович [2014-12-15 01:36:37]

ааа... ну так это ж другое дело. это ж сенильный психоз - смайл - подавать разогретым. то-то мне прошлый твой текст летучее воспоминание о Л.Толстом в старости навеял. побег из, ясный палец, ясной поляны и всё такое.
нечем утешить, брат, нечем. себя только что процитировать: блаженство-то - в единении.
как-то до меня после дела уж дошло, что мысли-то мы созвучно изложили, совпав во времени - потому что в атмосфере ж оно носится, только лови.
ладно тада - погружусь в чёрную меланхолию... времени-то - совсем же нет...