Слон
Дмитрий Ларин
|
Форма: Рассказ
Жанр: Фантастика Объём: 141174 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Историю, круто изменившую всю мою жизнь, кто-то воспримет как плачевную и вселяющую ужас, кому-то она покажется заурядной, мол, о таких порождённых воображением небылицах слыхали мы ещё в люльке – выдумки и только, а кому-то даже смешной, особенно когда выяснится, на чём и чем она излагается. Мне ни жарко ни холодно от того, кто и как проникнется моим положением. Того, что произошло, уже не исправить. Я передаю случившееся в форме рассказа лишь потому, что это единственная забава для моего сохранившегося сознания. Буду очень признателен своему попечителю, если он найдёт возможность отредактировать и издать моё творение. Вряд ли, конечно, люди поверят в то, что писал всё это именно я – и пусть. Я ни на что не претендую и не останусь в обиде, но мне, наверное, всё-таки будет приятно, если сие повествование вызовет бум в нашем многоликом обществе. Говорила мне бывшая жена моего бывшего друга: всегда бери на работу тормозок и не бегай потом по буфетам в поисках пищи. Если б я её исправно слушался, не случились бы тогда со мной эти дурацкие события. Но нет же – в этот злосчастный день меня всё-таки угораздило выйти в обеденный перерыв из офиса, чтобы где-нибудь неподалёку сделать доброе дело для своего капризного аппетита. Безусловно, можно долго заявлять, что всякие там случайные встречи совсем не случайны, а предопределены, но я, что ни говорите, склонен во всём винить свою ненасытность, в придачу, разумеется, к патологическому любопытству. В этот ключевой день моей жизни народ в центре суетился, подобно не знающим устали муравьям. И народу этого было так много, что складывалось впечатление, будто на всех предприятиях города обеденный перерыв объявлен в одно и то же время и все без исключения сотрудники вышли разом прогуляться в поисках чего-нибудь занимательного, такого, что хоть на миг спасло бы их от рутины рабочих будней. Темп этих поисков был чересчур высок, и люди в суматохе то и дело сталкивались друг с другом, после чего снова разбегались по своим надобностям, позабыв об элементарных извинениях. Я спешил подкрепиться блинчиками с гамбургером и выпить чашечку кофе, а может, и стаканчик йогурта. С этой целью я спустился в подземный переход и, выйдя на другой стороне улицы, направился прямиком в кафетерий. Некоторые задумчивые личности таранили меня прямо в лоб и, нисколечко не смутившись, продолжали движение дальше, задумываясь с двойным усердием. Одна из таких особ, мужчина лет сорока, со взлизинами и бегающими хорёвыми глазками, низенький и вёрткий, как ящерка, всё-таки соизволил принять вину на себя и тут же следом озабоченно спросил: - Вы случайно не видели здесь двух поросят? Он выглядел рассеянным и озирался по сторонам. Я сразу не уразумел, о чём идёт речь, и переспросил: - О ком о ком вы спрашиваете? - Да об этих… Ладно, извините ещё раз. – Он безнадёжно махнул рукой, покрутился вокруг своей оси, вскользь оглядел прохожих и растворился в толпе. Я осмыслил его вопрос и, будучи немного огорошенным, прыснул от смеха. Вроде с виду вполне прилично одетый человек, неужели он гуляет в центре города со свиньями? Хотя, рассудил я со временем, сейчас такое даже как бы модно. А может быть, купил их на рынке, а они от него сбежали?.. Так или иначе, ещё несколько минут – и я перестал об этом думать. Однако совсем ненадолго… Я стоял за круглым столиком в скромной забегаловке, уминал бутерброд и прихлёбывал из чашки кофе. Мысли мои были разбросаны, работающий желудок не позволял им чётко оформиться. Обеденное время так бездумно бы и пробежало, но тут в кафетерий снова заявился он – мужчина, потерявший своих свиней. Проводив его глазами до соседнего столика, я полюбопытствовал: - Ну как? Нашлись ваши поросята? Мужчина неохотно кивнул. Я сразу не заметил следующих за ним двух тучных светловолосых женщин, и только когда они расположились по соседству, такая возможность мне представилась. Одеты они были не по сезону: одинаковые жёлтые плащи с явно удлинёнными рукавами, в то время как на дворе светило тёплое майское солнце; на ногах – тёплые мешковатые штаны. Внешность их настораживала. Заострённые ушки и вздёрнутые носики, весьма приближённые к свиным пятакам, наводили меня на мысль, что они-то и есть те потерявшиеся поросята. Уж сильно приметное сходство. Даже лица женщин были вытянуты чуть вперёд, наподобие свиных рыл. Мужчина принёс им по салату - как мне показалось, по двойной, а то и по тройной порции - и вслед за этим по большой кружке какого-то напитка. Пока они уплетали салат, я обратил внимание на их пальцы, на то, как они неловко держат вилки. Инструмент для поглощения пищи был зажат где-то посередине кисти, напоминающей отдалённо не что иное, как свиное копыто, а сам процесс заглатывания капусты со свеклой происходил неуклюже, с ловкостью медведя, а точнее… Я выплеснул через стиснутый рот порцию не проглоченного кофе, когда увидел, как одна из женщин, решив запить из кружки, сжала её с двух сторон обрубками и, донеся до рта, неприглядно начала заливать в него содержимое. У этой, второй, женщины кисти рук, можно сказать, совсем окопытились. При виде сих свиноподобных инвалидов мне стало как-то не совсем хорошо; я не на шутку разнервничался. Никто не спорит, у людей бывают аномалии рук и всех остальных частей тела, но такое «свинство» я встречал впервые. Кофе я не допил – не смог. Я уставился на эту троицу, как голодная жаба на стрекозу, и готов был ринуться к ним для выяснения обстоятельств, приведших к появлению на свет таких карикатурных гибридов. Однако в следующий момент меня связал ступор. Я застыл на месте, ибо услыхал, как женщина, находившаяся ближе ко мне, громко и неодобрительно хрюкнула, а мужчина неожиданно закричал: - Хватит жрать! Мы опоздаем на электричку! Он собрал тарелки и откинул их прочь, а затем по-хозяйски погнал своих подруг к выходу. Не нужно было долго рассуждать об их походке, чтобы представить, чьи телодвижения она напоминала. Они беспрепятственно вышли, а я с открытым ртом остался стоять и глазеть на хлопнувшие двери закусочной. В кафетерии находилось ещё несколько человек, и, когда оцепенение меня отпустило, я подошёл к двум обедающим мужчинам зрелого возраста и коротко спросил: - Вы видели? Они жевали тщательно и сосредоточенно и, невзирая на мой пристальный взгляд, словно нарочно долго не отвечали. Наконец один из них соизволил отреагировать. - Что мы должны были видеть? - Вот тут, недалеко от вас, ели две женщины, похожие на свиней. Слыхали, как они хрюкали? - Не-а, - сказал тот же самый, не отрывая глаз от тарелки. - Ну и что? – пожал плечами другой. - Как "ну и что"? У них пальцы сросшиеся, вот-вот в копыта превратятся, и носик словно пятак… - Ну и что? – настойчиво повторил первый. – У меня у самого жена как свинья, ещё почище этих будет. - А у меня так вообще корова, - сказал второй. - Хоть к дояру отправляй. - Я не в этом смысле… - А мы в этом. Я понял, что обратился не по адресу, в сердцах плюнул и вышел на свежий воздух. Толпа уже успела проглотить заинтересовавших меня субъектов, и я несколько минут безрезультатно пробегал, отыскивая их. Мой платонический интерес возрастал, и я вдруг отчётливо понял, что, если до конца не выясню, почему эти женщины имеют такое сходство со свиньями, ни спать, ни бодрствовать спокойно мне уже не придётся. Обеденный перерыв заканчивался, на работу возвращаться я не имел ни малейшего желания и попросту начхал на неё. Вспомнив, что мужчина спешил со странными спутницами на электричку, я помчался на вокзал. Иногда совсем не знаешь, зачем тебя несут ноги туда, где в твоём присутствии совершенно никто не нуждается. Бросаешь все свои обязанности и летишь сломя голову на волне дури, - нет, совсем не за счастьем, а так, чёрт знает за чем. На вокзале, где народа было меньше, чем в центре, я сориентировался быстро. В справочном бюро я разузнал, что ближайший пригородный поезд прибывает на вторую платформу через двадцать минут. Мне повезло (сейчас, понятно, так сказать нельзя): они во всей своей красе стояли на перроне. Точнее, я увидел только свиноженщин, уминающих кукурузные палочки. У каждой было по пачке, которую они держали в охапке. Ели прямо ртом, засовывая носы глубоко в бумажные пакеты. Мужчины рядом не было, он явился чуть позже с пятилитровой бутылью негазированной воды. Пока он отсутствовал, я имел возможность познакомиться с ними ближе. Знакомством это, конечно, назвать трудно, они меня в упор не видели и воротили в сторону свои рыла. Тупо и бесцельно глядели они в разные стороны; и глаза их, к слову сказать, тоже были свинские – маленькие и противные. Вначале я совсем обомлел: передо мной стояли люди, но в какие-то доли секунды меня охватывало будоражащее чувство, что это свиньи. Сквозь копну волос я увидел выглядывающие поросячьи ушки и использовал возможность во все глаза изучить, наконец, копытообразную кисть, то и дело выскальзывающую из длинного рукава. Да, зрение в кафетерии меня не подвело – пальцы, сросшиеся в копыто, так оно и есть. От моего слуха также не ускользнуло периодическое слабое похрюкивание. Подступиться к ним оказалось проблематично, моё намерение завести разговор было оскорблено всё тем же неблагодарным хрюканьем. Я содрогнулся. Неужели в природе существует такая патология, что настолько приближает людей к животным? Наверное, я поступил опрометчиво. Когда подошёл мужчина, мне бы надобно было вести себя так, словно наша встреча произошла случайно, а я, не дожидаясь реакции на третье моё появление перед ним, тут же пошёл в атаку. - Вы можете мне объяснить, что всё это значит? - А, это снова вы, - лениво проговорил мужчина и, в утомлении выдержав паузу, продолжил: - Что-то вы сегодня частенько стали встречаться. - Я специально приехал за вами на вокзал, чтобы провести расследование этого дела, - смело, в открытую, пояснил я. - Дела? Какого дела? - Вот этого де-ла! – Я гневно прочертил пальцем в воздухе возле его спутниц дугу, указывая таким образом, что я имею в виду. - Вот это? Это Маша и Даша. А вы-то кто? - Никто! – психанул я. - Ну так и идите в никуда, раз вы никто. - И не собираюсь! Уйду, когда выясню. Об этих поросятах вы спрашивали меня при первой встрече? - Предположим. - Я, может, и не обратил бы на них особое внимание, если бы вы первым меня не спросили. А теперь я не отступлюсь, пока вы не скажете, почему они так выглядят. - А как они должны выглядеть? – Мужчина был непомерно спокоен и этим сильно раздражал. – Каждый выглядит, как ему предписано природой. Вот вы, к примеру… - Что вы мне тут комедию разыгрываете?! – распалился я. – У них что, насморк? Почему они издают такие звуки? - Чего вы так нервничаете? Насморком они не страдают. И вообще, оставьте нас в покое. Какая вам надобность в беготне за незнакомыми лицами? - Лицами? Вот это лица?! Пускай скажут хотя бы по одному слову, и тогда я уйду! – не утихал я и кричал прямо в лицо чавкающим женщинам, - но те и не собирались пользоваться человеческой речью. Было заметно, что мужчине я стал надоедать. Он неожиданно заявил: - Думайте, прежде чем говорить. Где вы видели, чтобы свиньи разговаривали? - Где вы видели, чтобы женщины хрюкали, идиот?! – я совсем рассвирепел и опустился до оскорблений. - Ну, это явление частое, - махнул мужчина и, несмотря на мою грубость, сделался как-то мягче. – Они не только хрюкают, они лают и мяукают, блеют и ревут, как африканские гориллы. - О чём это вы? – не понял я. - О женщинах, конечно. Вы ведь о женщинах спрашивали? Мимо проходили два подростка. Они на мгновенье задержались, заинтересовавшись внешностью свиноподобных женщин. Поржав несколько секунд, они поскакали через рельсы на следующую платформу. - Видите, не один я обращаю на них внимание. - Это дети. Они смеются с чего угодно. Объявили о прибытии электропоезда, и уже через минуту состав стоял перед нами. Я понимал, что они вот-вот уедут, и решил поднажать. - Послушайте, вы. Не знаю, кем вы им приходитесь, родным отцом или дрессировщиком, но если вы не удовлетворите мой интерес, я немедля вызову милицейский наряд. Они быстрее разберутся, что это за помесь человека с кабаном. - Глубоко сомневаюсь, - усмехнулся мужчина. - Отвечайте безотлагательно! – взревел я на всю мощь и в это время увидел, как одна из женщин обнажила копыто-кисть в поползновении почесать ею свой нос-пятак. – Вот, видите?! Что это у неё вместо обычных пальцев? Совсем недавно казалось, что вывести из равновесия этого типа вообще невозможно, но тут он, как черт из коробочки, неожиданно вскричал и, опустив бутыль на асфальт, принялся наотмашь колотить по так называемой руке одну из женщин - ту, которая и выставила напоказ своё копыто. – На тебе! На тебе! – приговаривал он. – Сколько раз говорить: ручки прятать в рукава. Для чего вам длинные рукава? Для того, чтобы никто не заметил ваших ручек. Вот вам, вот вам! Вот тебе… И тебе тоже... – Двери электрички отворились, и мужчина поспешно погнал их в вагон. – А теперь быстро внутрь! Занять места и тихо сидеть! Он схватил свою бутыль и пошёл следом, подталкивая их вверх по ступенькам. Уже, будучи в тамбуре, мужчина обернулся. - У них синдактилия, - соизволил разъяснить он. Такой порок развития мне, конечно, был известен, но на сращение пальцев их копыто мало походило. Я остался ни с чем. Вот-вот двери закроются, и они уедут, унося с собой свою тайну, а я всю жизнь буду мучаться одними лишь предположениями. Однако я с детства был упрям, как все ослы Средней Азии, и любопытен, как индийский макак. В последнюю секунду я прыгнул на подножку поезда… Женщины-свиньи сидели возле окна, одна напротив другой, рядом сидел их сопровождающий. Я опустился напротив него и напустил на себя дерзости и выспренности: засунул ладони под мышки и положил ногу за ногу. Моя нога, лежащая сверху, вызывающе покачивалась. Мужчина не хотел меня замечать. Он долго шарил у себя по карманам, перебирал какие-то листочки, затем снова их прятал, доставал всякую мелкую шелуху, рассматривал её на ладони, ещё раз отправлял за пазуху и вновь запускал руку путешествовать по закромам двубортного пиджака, словно карманов у него была целая тысяча. В конце концов он извлёк подержанный блокнот и долго его изучал, листая странички. Я же всё это время не менял своего положения и не сводил с него глаз. Мы выехали за город и остановились на станции Мочаловка. Мужчина посмотрел в окно и, удовлетворённо захлопнув записную книжку, отправил её куда-то в недра своего костюма. После этого он размял шею, повертев головой, потеребил подбородок, причесался и соблаговолил заняться мною - хитровато прищурившись, стал постигать мою личность. Я не выдержал его взгляда и отвернулся. Через несколько минут визуального изучения он сообщил: - А вы интересный экземпляр. – Будто я комашка какая-то. - Что вы имеете в виду? - Пока не знаю. Интересный и довольно редкий. У вас особенные черты лица, не такие, как у всех – крупные и отчётливые. - Ну и что? Вы тоже довольно своеобразны. Ваши черты мелкие и невыразительные, - отпарировал я. – Я вижу в них немалую долю нездорового сарказма и обыкновенной спесивости. Что правда то правда, лично как по мне – этот тип был невыносим и, без преувеличения, антипатичен всему моему естеству. - Вы правы, - согласился он. – У меня этого не отобрать. Могу добавить, что я обладаю ещё многими дурными качествами и привычками. Но вам о них знать ни к чему. Вы, простите, на какой станции выходите? - Не имеет значения. – Я был обижен на то, что у него есть какая-то своя тайна и не собирался откровенничать, во всяком случае, до тех пор, пока он не раскроет передо мной все карты. Да и заговорил он со мной так, издёвки ради, прекрасно понимая, что я преследую его из-за повышенного, прямо-таки болезненного интереса. Электропоезд двинулся дальше. Пара свиноподобных существ доела свои палочки и небрежно побросала пакеты на пол. Мужчина недовольно вздохнул, собрал мусор и вышел с ним в тамбур, по ходу дела вытаскивая из кармана пачку сигарет. - Вы курите? Будете курить? – бросил он где-то за моей спиной. Я ответил, не оборачиваясь: - Единственное, чего не делаю – не курю! - О! – воскликнул он и скрылся. Пока он затягивался дымом, я переключил внимание на соседок. Они по-прежнему мной пренебрегали, как впрочем, и всеми остальными. Их вообще мало интересовало окружение. Даже друг друга они особо не приветствовали. Я не переставал удивляться их внешности. В памяти всплыли все известные в мире аномалии человеческого тела, от двухголовых и трёхногих до полностью волосатых людей-львов, волков и других творений мира сего. Но те за волосами или шерстью имели по крайней мере человеческое обличие – никаких тебе копыт, хвостов… Хотя нет, вспомнил я, были и хвостатые и клыкастые и ещё пёс знает какие, но таких… таких всё же не было. А может, я излишне сгущаю краски, и таких свинушек кругом пруд пруди, стоит только присмотреться? - Извините, вы могли бы мне кое-что сказать? – решил я снова пробраться к ним на связь. – Так, пустяки, пару слов. А? Женщина-поросёнок, сидевшая напротив, хрюкнула и забегала маленькими глазками. Потрясённый в очередной раз, я продолжил: - Вы можете сказать хоть слово по-человечески? Вы понимаете, о чём я вас прошу? Кивните, если понимаете… - Чего вы от них добиваетесь? – раздался голос рядом. Мужчина вернулся из тамбура и сел на место. - Хочу с ними завести беседу, - признался я без экивоков. - Они не разговаривают по-нашему, по-человечески. - А как же они разговаривают? - Как-то по-своему. - По-свински, что ли? - Может быть и так, вам-то что? Переводчиком хотите подрядиться? - Хочу знать, что произошло с их наружностью. - Зачем вам это? Следите лучше за своей. А-то не дай бог тоже захрюкаете или зарычите. - К чему вы клоните? Попрошу вас изъясниться! – Этот тошнотворный человечек выводил меня всё больше и больше и я, чувствуя превосходство в силе, не прочь был уже вытащить его в тамбур и залепить в ухо. - К тому, что я советую вам не лезть, куда не следует, - сказал он совершенно спокойно. Я с таким положением вещей был вовсе не согласен. - Позвольте, как же это не лезть? Снуёте по центру города с этими существами у всех на глазах, на поездах разъезжаете, а прохожим на вас, что ли, внимания не обращать? - Сегодня только вы один и обратили. - Не только! Копытца, конечно, вы замаскировали хорошо, не зря они в плащиках с длинными рукавами. На заказ шили? А не то бы возле вас уже толпы собрались. И что бы вы делали тогда? Как бы объяснялись? Мужчина отвернулся, желая выйти из словесной перебранки. Я напирал. - Да кто вы такой?! Что вы здесь разыгрываете, артист? Комедию? Спектакль в масках? А может, вы иллюзионист? Или это такой своеобразный перформанс? Выкладывайте всё начистоту! - Послушайте – как вас там... не знаю, как – занимайтесь своими делами. Каждый должен заниматься своим делом, не так ли? - В данном случае – не так! В данном случае, дело ваше весьма подозрительное. И поэтому все должны быть поставлены в известность, почему ваши дамы – полусвиньи-полулюди! – Каждый знает, что, если я выхожу из себя, успокоить меня может только на голову опущенная дубина. Мужчина, спавший на соседней скамье у противоположного окна, проснулся от моего крика, огляделся и снова заснул. Две старушки за моей спиной мирно беседовали об огородных урожаях. Далее по вагону были разбросаны горстки пассажиров, так увлечённых собственными мыслями, что им совсем не было никакого интереса до моих повышенных тонов. Однако от меня не ускользнул тот факт, что мужчина «свинопас» немного забеспокоился. Он зло сжал губки и стал озираться по сторонам: всё-таки чего-то побаивался. Я стал давить дальше. - Давайте-ка разбудим вон того дядю, что справа от нас и покажем ему ваших свинок. А затем спросим, что он об этом думает. Эй, человек! - Замолчите же вы, наконец, неугомонный. К вашему сведению, мне абсолютно безразлично, что кто-либо подумает о моих девушках. Но раз вы такой настырный, могу обрадовать следующим: мои подопечные выглядят так с самого детства. Редкая мутация в генной структуре. Не имею понятия, что рисует ваше пылкое воображение – можете этим со мной поделиться, - но вы мне кажетесь не совсем нормальным, раз с такой степенью дотошности пытаетесь докопаться до элементарных вещей. Если бы вы мне встретились на дороге с какой-нибудь крысой, коровой или обезьяной, я бы не увязался следом с таким хамским рвением. Всё очень просто, дорогой мой. Хотя, бесспорно, для науки их облик имеет значительный интерес. Само по себе это явление феноменальное. Но к вашему сожалению, это всего лишь незаурядная ошибка в генетической программе. И я не понимаю, что ещё вы хотели от меня услышать, чего добивались с такой агрессией. Довольны? Теперь вы можете со спокойным сердцем возвращаться восвояси. Я примолк. Мы проехали ещё одну станцию. Конечно, я ждал большего и был разочарован всего лишь какой-то патологией, пусть она и выглядела исключительной. Все мои действия казались некрасивыми и безалаберными. Человек напротив с ехидцей осведомился: - Наверное, вы думали, что они с другой планеты? Хи-хи. Так? Или, может, жертвы радиоактивности? Мне стало как-то неловко. Бросил работу, помчался бог знает куда, и всего лишь для того, чтобы понаблюдать за двумя женщинами-инвалидками. Ну и дурень. Противный тип, узрев мой конфуз, продолжал жужжать возле меня, донимая новыми вопросами. Я не вслушивался в его назойливый лепет. А когда он заткнулся, я сказал: - Всё равно, здесь что-то нечисто. От возмущения он хлопнул себя по коленкам. - Это почему же? - Да так, интуиция. Чутьё меня редко подводит. Мимо прошла женщина с тележкой, полной пива, чипсов и всякой всячины. Мужчина купил у неё пластиковые стаканчики и, налив туда воды из пятилитровой бутыли, принялся поить своих мутанток. Те жадно выхлебали по три стакана каждая и уставились на мелькавшие за стеклом ландшафты. - А кто вы им будете? Родственник? – Немного искусственно, но я вновь возбудил свой интерес к ним. - Упаси бог. – Мужчина скоренько начертил в воздухе крест. - И всё-таки? - Опекун, - ответил мужчина. – Этого достаточно? - Вполне, - недовольно буркнул я. - Следующая станция Тишгород, - сообщил мой попутчик. – Оттуда вы сможете легко уехать обратно. - Я как-то сам решу, куда мне ехать и где выходить. Не влезайте в чужие заботы. - Беру пример с вас. Хлопнули двери в салон вагона, и скоро перед нами предстал контролёр – девушка с голубыми глазами, но с недобрым лицом; глубокие морщины над верхней губой подчёркивали в ней озлобленность. Она пристально посмотрела на поросят, вскинула одну бровь и с долей пренебрежения потребовала проездные билеты. - Одну минуту. – Мужчина стал рыться в карманах и выудил оттуда два билета. – Билеты на этих дам. Они со мной. - А ваш? - У меня удостоверение, - сказал мужчина и предъявил красную книжечку. - Понятно. До какой станции едете? – спросила девушка, разглядывая документ. - 401 километр. Контролёр переключилась на меня. Я сказал, что чуть не опоздал на электричку и поэтому не успел купить билет в кассе. Она выдала его прямо в вагоне, естественно, поинтересовавшись названием станции, на которой мне нужно было выходить. - 401 километр, - не растерялся я и получил право на проезд. Тем самым я показал мужчине, что не собираюсь сдаваться и отправляться, как он посмел выразиться, восвояси. О том, как и когда мне возвращаться обратно на самом деле, в тот момент я как-то не подумал. Уж больно хотелось вывести этого опекуна на чистую воду. Не верил я ему ни в чём, вот и всё. - Ну, вы сами напросились, - грозно сказал мужчина, пронизывая меня своими омерзительными глазками. – Стало быть, тоже 401 километр? - А то как же. - И что же вы там собираетесь делать? - Буду вас сопровождать. Погляжу, в какой дом инвалидности вы их приструните. Я журналист, - недолго думая, соврал я. – Хочу написать статью об этом феномене. - Ах, вот оно что. Что ж, ваше право. Раз уж навязались, доводите начатое до конца. - Непременно. Будьте во мне уверены. - А ну-ка, постойте-ка! - вдруг взвился он радостно. – Так-так. Можно вас попросить на минутку повернуться в профиль? - Зачем это? - Ну, совсем ненадолго. Если вас не затруднит. Пожалуйста, что вам стоит? Такая мелочь… - Да не буду я никуда поворачиваться! – отпирался я, но под давлением его просьбы машинально, супротив своей воли, повернул голову. - Потрясающе! – воскликнул он почти сразу. Я тут же вздрогнул и вернул голову в прежнее положение. - Что вас потрясло? Профиль как профиль. - Поздравляю вас. Вы весьма и весьма редкий экземпляр для наших мест. - Я это уже слышал. - Как я сразу это не заметил, - сказал он, снова достал пачку сигарет, выбил оттуда одну штуку и направился в тамбур. Нужно сказать, что он меня взбесил окончательно. Куда там возвращаться, я теперь как банный лист от него не отлипну, пока не разложу личность этого стервеца по частям. В порыве неудовлетворённого любопытства я вновь переключился на Машу и Дашу. Они всю дорогу вели себя довольно кротко и безропотно. Их не стеснял поросячий вид и совсем не мешал им существовать вместе с истинными людьми. Мне казалось, что человеческую речь они если и понимают, то постольку поскольку - так же, как умные животные внимают своему хозяину. Видно было, что от жизни им мало чего требуется – инвалиды, не сетующие на свои дефекты, скорее всего, их не замечающие. Живут себе тихо и мирно; звери ведь не бесятся оттого, что не людьми родились… А хотя, кто знает, что у них внутри творится, у зверей этих. Взвинченный до предела, я вдруг решил перейти от визуального наблюдения к тактильному контакту: поднял рукав и оголил копыто, то ли Маше, то ли Даше, короче говоря, той свинье, что сидела по соседству. Она повернулась и брызнула слюной. Я схватил её за предплечье поближе к локтю и с ужасом ощутил грубую нечеловеческую кожу. Она вскочила и вполне по-поросячьи завизжала. Тут я заметил, что зад её неестественно оттопыривается, и сразу же исследовал его едва ли нежными хлопками по выпуклому месту. Так и есть, – под одеждой выпячивался хвост, точнее говоря, гибкий и упругий хвостик. Она завизжала ещё сильнее. Человек у противоположного окна снова на мгновенье проснулся. «Свиней, что ли, везут», - услышал я за спиной голос одной из старушек. - Эй, вы, не знаю, как вас там! Что вы себе позволяете?! – из тамбурных дверей выглядывал опекун и, держа позади себя сигарету, предъявлял мне свои претензии. Я вскочил с места и наступательно направился прямо на него. В тамбуре я ухватил его за воротник и даже, как мне показалось, чуть приподнял. Он почти не сопротивлялся. - Послушайте, опекун, или как вас там ещё, - сказал я. - Хватит мне заливать то, что не очень-то льётся. У ваших подопечных сзади хвостики торчат и кожа поросячья. Таких отклонений от нормы не бывает, ни с детства, ни в старости. Отвечайте немедленно, что с ними происходит? Опекун в ответ ничтоже сумняшеся выпустил мне в лицо крупную струю дыма, и я, закашлявшись, отпустил его. - Не будем ссориться, - сказал он, приземлившись. – Во-первых, в любом случае, сколько бы вы не ломали голову, внешность Маши и Даши есть следствие уникальной генетической мутации, а будь то с рождения или после него, это пока не имеет значения. Или вы склонны связывать их уродливость с чем-то противоестественным? Надеюсь, как у журналиста, у вас высшее образование? - Правильно надеетесь. - Прекрасно. Во-вторых, если вы будете вести себя по-хамски, то больше информации, чем имеете на данный момент, вам никогда не получить. - Ага! Значит, надо понимать, вы всё ж таки что-то скрываете, и при определённых обстоятельствах я могу знать больше, - прищурил я глаза, чтобы пронзить его взглядом, способным вывести на чистую воду. - Если будете вести себя по-человечески. - Вы первый не хотели идти со мной на контакт. - Теперь всё иначе. - Отчего же? - Вы ведь сразу даже не представились, не сказали, что журналист. - Можно подумать, журналистам вы тотчас выворачиваете душу наизнанку. - Конечно нет. Раньше я вообще их чурался, как, извините, своры голодных псов, но теперь… Теперь просто пришло время кое-что разафишировать, я уже давно лелеял такую мысль. И как тут не обратиться к журналистам. Вы оказались в нужный час в нужном месте. Так что, вполне возможно, я отдамся в ваши вездесущие лапы. В какой сфере вы работаете? Где можно прочитать ваши статьи? По какому каналу транслируют ваши репортажи? Я был совсем далёк от журналистики, но профессия, которую я сам себе выдумал, должна была мне сейчас подыграть. Я ответил наугад - первое, что пришло на ум. - Газета «Случайный попутчик». В моём ведении несколько достаточно интересных рубрик. - Гм. - Опекун сделал глубокую затяжку. – Жаль, но мне не знакома эта газета. Наверное, это одна из тех копеечных газетёнок, падких на дешёвые сенсации, приправленных разными надуманными специями. Я, извините, слишком честолюбив, мне это не подходит. – Он щелчком выбросил окурок и сделал намерение увильнуть, но я крепко схватил его за рукав. - Вы не дослушали до конца, - строго сказал я. – Если материал стоящий, он будет напечатан в любой центральной газете города. У меня большие связи и весомый авторитет. - Так уж и большие, - хитро сощурился он. - Вы в этом убедитесь, обещаю. - Да, но мне не нужна муниципальная слава и даже слава внутри страны. Я, мой друг, претендую на мировую известность. – Он был гораздо ниже меня, но в эту секунду масштабы его расширились: он гордо вскинул голову и показал мне лицо с взглядом, приближающим его к всевышнему. - Опекун свинолюдей хочет иметь всемирную славу? – спросил я без удивления. Я почему-то перестал удивляться чему-либо. Пренебрегая моим едким замечанием, он продолжил: - И где гарантия, что широковещательные тиражи сомнительной газетки не выдадут диффамацию в мой адрес, и я не стану через вашу интерпретацию объектом для повального заушательства? - Вы всё-таки чего-то опасаетесь, и, как я понимаю, не только критики. - Отнюдь. Я опасаюсь лишь вашей низкой квалификации и нечистоплотности. - Увы, ваши подозрения по этому поводу скоро растворятся. Я докажу это. А пока гарантией добротности материала будут мои слова. Достаточно? К тому же я познакомлю вас с людьми, которым вы наверняка доверитесь больше, чем мне. - Ах, ах, - всплеснул он руками. – Я, знаете, как-то и без вас могу выйти на необходимых мне лиц. Ну да ладно… сдаётся мне, вы что-то упомянули о качестве сенсационного материала? - Да, упомянул. - А разве те женщины, сидящие у окна, недостаточно экстраординарны для сенсационности? - Согласен. Для жареных фактов они то, что надо. - Если вы хотите отдать их на съедение жёлтой прессе, то я с вами немедля распрощаюсь. - Не бойтесь. Они попадут на престижные страницы, но если только я буду знать о них всё. Электропоезд остановился, двери отворили. - Вы будете знать, - неожиданно быстро согласился мужчина-опекун, что было совсем не в его характере. - Немного терпения. Итак, Тишгород. Вы выходите? - Еду дальше. - Тогда пройдёмте в вагон. В Тишгороде обычно садится много народишка, нужно занять свои места. Через несколько минут все сиденья в вагоне были заняты. Некоторым даже их не хватило, и люди остались стоять в проходе. В большинстве своём ехали дачники и жители окрестных деревень. Возле меня плюхнулся мордатый дядя с явно выраженной астматической одышкой. Напротив него устроилась женщина с угрюмым плоским лицом. На колени она положила большую плетёную корзину, полную зелени. Где-то в бездонных глубинах пазухи моего попутчика зазвучала музыка Моцарта. Он вытянул мобильный телефон и стал с кем-то переговариваться. Вот что я услышал: «Да, всё в порядке. Ничего, обошлось… Отремонтировал? Какой ты молодец! А я уж думал, тебе придётся искать другую. Я всегда в тебя верил… Мы будем через час, пришлось ехать на электричке. Не удивляйся, я люблю играться с судьбой, ты же знаешь. Такого рода экстрим придаёт мне уверенности. Маратик, накрой на стол и выезжай за нами. С нами гость - журналист, весьма интересный экземпляр, будет статью обо мне писать… Да, да, да, ты знаешь, что делать… Как обычно…» После разговора у опекуна поросят явно поднялось настроение. Он стал тактичен, вежлив и любезен. По селектору объявили следующую станцию – «Садовый Проезд». Поезд тронулся, и я подумал, что сегодня мне-то уж точно домой не вернуться. Опекун успокоил меня. - Итак, дорогой друг, Тишгород мы проехали, а посему мне ничего не остаётся, как официально пригласить вас в гости. Вы ещё не передумали выходить на 401 километре? - Отчего же? Я всегда довожу дело до конца. - Хорошее качество. Мы хорошенько поужинаем, затем я проведу великолепную экскурсию, на основе которой вы и напишете свой отчёт. Ночлег я вам устрою, а рано утром поедете обратно. Устроит такой распорядок? - Вполне. – Где-то внутри себя я стал чувствовать какой-то подвох. Но отступать было поздно, да и бросать всё на полдороги я не привык. Можно было, конечно, выйти на какой-нибудь станции и добраться домой; сегодня ли, завтра - не такая уж важная проблема, но чувство собственного достоинства требовало от меня непременно дальнейших разбирательств в деле со свиньями. А ощущение подвоха, как я себе внушил, только ещё больше заводило меня. Мордатый дядя рядом, так же, как и женщина с зеленью, оказались глухонемыми. Они уже несколько минут общались на языке жестов. Мне показалось, что опекуну этот факт был только на руку – меньше будут подслушивать. Он разговорился и первым предложил мне познакомиться поближе. - Герий Петрович, - представился я. – Профессию вы знаете. - Семён Павлович Кубыкин, - сказал он и протянул мне свою невзрачную ручку. - И кем же вы работаете? - О-о, это довольно долгая история. Будет достаточно, если я скажу, что у меня два высших образования и несколько глубоких увлечений, в которых я разбираюсь не хуже иного профессора. - Я надеялся на большую откровенность. - Со временем. А у вас, Герий Петрович, интересное, малоизвестное имя. Такое же редкое, как и ваш наружный облик. - Что вы прицепились к моей внешности! Тут Кубыкин негаданным образом стал любезен до паскудства. Сначала он одарил меня комплиментами, затем забрался на пик деликатности и начал раскидывать оттуда в мой адрес похвалы (я так и не понял, по какому поводу). Он был обходителен, учтив и словоохотлив, чем вызвал у меня ещё большее подозрение. В какой-то момент мне даже показалось, что он неправильной сексуальной ориентации. Он замолчал и вроде как испугался только тогда, когда перед нами возникли два милиционера. Один из них был строен, опрятен и полон энергии, другой же казался вялым и тщедушным, его лицо с синими пятнами под глазами выглядело уставшим и обвислым. Но этот второй смотрелся намного моложе первого. - Предъявите ваши документы. – Энергичный милиционер почему-то сразу же потребовал их у Кубыкина. - Сию минуту… Вот, пожалуйста. - Семён Кубыкин? - Да, я. Чем обязан? Стражи порядка пошептались и тот, кто постарше, сказал: - Всё в порядке, извините. Куда и с кем едете? - 401 километр. Еду вот с этими дамами. – Голос Кубыкина выдавал еле заметную дрожь. Милиция осмотрела его спутниц и незлобиво рассмеялась. - Бывайте здоровы. Кубыкин выдохнул, а я не преминул тут же спросить: - Почему это они проверили документы только у вас?.. И вы заметно занервничали при этом. Да-да, я уловил ваш затаённый невроз. - Бросьте. Они проверяют выборочно. Сейчас часто проводят такие рейды, полагаю, ищут кого-то, или… не знаю. А может, внешность моя, ха-ха, в глаза бросается. - Последнее, скорее всего. - Перестаньте меня недолюбливать. Я хоть и не красив собой - замечу, что по этому вопросу можно долго спорить, - но вам плохого ничего не сделал, даже пошёл на уступки. - Сдаётся мне, что эти уступки опираются лишь на чьи-то личные пристрастия. - Не спорю. Даже уточню на чьи: на ваши и мои. Ваше любопытство расшевелило мою скрытую натуру и вызвало к жизни откровенность. - Я не слишком её заметил. - Ради бога, могу прочитать вам пропедевтический курс прямо здесь. Будете конспектировать или как? Если у вас нет диктофона, могу предложить блокнот с ручкой. - Не беспокойтесь, у меня хорошая память. - Понимаю, не успели подготовиться. Что ж, запрягайте свою память. - Ближе к делу. - Как скажете. Вы, Герий, обратили внимание на человека, который уже второй час кряду спит на соседней скамье? - Совсем чуть-чуть. Я всё больше увлечён вами. - Понимаю. Но тот человек - конь. - Конь? - Да, конь. Отряд непарнокопытные. Скажу точнее – обыкновенная домашняя лошадь. - Хм. – Я почесал пальцами щеку, хотя это место у меня совсем не чесалось. Он продолжил. - Вглядитесь в него: удлинённая тяжёлая голова с широкими скулами, маленькие ушки, лоб узковат, но вполне подходит под лошадиный, голова сидит на массивной шее; глаз сейчас не видно, но когда он их откроет, наверняка посмотрит на нас лошадиным взглядом. Только Кубыкин это произнёс, как «конь» взял и открыл глаза. - Что я говорил! – воскликнул Кубыкин. – Что ни на есть конь! Мы смотрели на проснувшегося «коня», а он, ничего не подозревая, глядел на нас. «Конь» не знал, что он конь, а мы знали. Знали и пялились на него не как на человека, а как на коня. Наконец, «коню» это надоело, и он в очередной раз закрыл глаза и уснул. - Что скажете? – спросил Кубыкин. - Ничего особенного. Его лицо, к справедливости сказать, чем-то напоминает лошадиную морду, но только и всего. - Значит, вы согласны, что он конь? - Пусть так. Под особым углом зрения, пускай он будет конём. Однако какое это имеет отношение к вашим свиньям?! - Самое прямое. Маша и Даша свиньи, а он – конь. - Да, но он же не до такой степени конь, как ваши Маша и Даша свиньи! – воспротивился я. - До поры. Отвлекитесь на минутку от общепринятых истин. Посмотрите на мир по-иному. Представьте себе, что играете в игру, находя общие признаки человека и животных. Вот недавние милиционеры: знаете, кто они были? – Не дождавшись моего ответа, он сразу же сообщил: - Олень и выхухоль. Тот, что посимпатичнее, был оленем, а что поменьше ростом – выхухолью, хотя в последнем случае я мог и ошибиться. А теперь попробуйте определить своего глухонемого соседа, так, ради забавы. Я потом расскажу, зачем это нужно. Я замялся и стал коситься, разглядывая сидящего рядом мордатого глухонемого. Досмотрелся до того, что тот повернулся в мою сторону и кисло улыбнулся. - Ну? Кто это? – спросил Кубыкин. - Наверное, медведь… или кабан, - предположил я. – А может, бобёр? - Нет, что вы. Здесь всё как на ладони: горбоносая голова, короткое туловище, мощная грудная клетка. Уши большие и подвижные, вздутая верхняя губа нависает над нижней – типичный лось. - Что ж, - кивнул я без особой охоты. – Вполне может быть. Рогов только не хватает. «Лось» почуял недоброе и зло нас оглядел. Затем он тяжело задышал, после чего достал аэрозоль и несколько раз прыснул себе в рот. Чуть прокашлявшись, «лось» успокоился. - А его супруга, если это супруга, - продолжал Кубыкин, - характерный представитель отряда рукокрылых. Сказать точнее - семейство подковоносые, вид – или южный, или средиземноморский подковонос, что-то в этом роде. Это такая летучая мышь, если вы не знаете. - Я в курсе. Что дальше? - Дальше ещё один пример. Оглянитесь назад и посмотрите на мужчину, стоящего позади вас в проходе. Вот тот, который с газеткой. Разглядели? - Допустим. - Можете меня ударить, если это не джейран. Даже тёмно-коричневое пятно на переносице. Между прочим, занесён в красную книгу. Встречается на территории Средней Азии. - Спросите у него, чего он тогда у нас тут делает, - попробовал пошутить я. - Вот так вот, Герий Петрович. Каждый человек напоминает какое-нибудь животное. И это есть парадигма отношений и теснейшей связи между нами и нашими меньшими братьями. - Это совсем не ново. В нашем мире всегда что-то о чём-то напоминает, голод о куске колбасы, луна и звёзды о страстных ночах, а рекламы турагенств с видами заморских островов о том, что в кармане нет ни шиша. - Всё верно. Только моя способность выявлять схожесть людей с животными имеет определённые выводы и научно обоснована. Я очень долго изучал древние религии востока и других областей земного шара и смею напомнить вам такой известный факт: по многим верованиям, бессмертная субстанция человека в процессе реинкарнации проходит длинный ряд воплощений от неживой материи к живой – камни, минералы, горы, растения, от низших до высших, простейшие, рыбы, птицы, - вплоть до млекопитающих. Перед тем как вселиться в человека, последнее воплощение душа проходит именно в млекопитающих. Так вот, она, видимо, каким-то образом помнит облик зверя, в котором находилась и затем, будучи в человеке, переносит это смутное воспоминание на его наружность. Сгусток энергетической субстанции, отвечающий за память о прошлых жизнях, как бы передаёт в облик человека лёгкий штрих-отголосок животного. - Чушь, - резюмировал я. – Причём - полнейшая. Абсолютная дребедень. Бездоказательно. - Бездоказательно что? То, что глухонемой рядом с вами в прошлой жизни был лосем, а конь возле окна – конём? - Бездоказательно всё, как и пустая болтовня о переселении душ. - Чудак вы. Я вам это докажу. В какой-то момент мне показалось, что он насмехается надо мной, однако я ему подыграл. - Хорошо. Предположим, на веру я могу это принять. Какое отношение к сказанному имеют Маша и Даша? - В прошлых воплощениях они были свиньями. - Это я уже понял. Почему они сейчас что-то промежуточное между свиньями и людьми? - Сбой генетической программы, отсюда повышенная активность бессмертной развивающейся субстанции, влияющей на физическое тело, и, как результат, возвращение его на ступеньку ниже, в то время как психея сохраняет достигнутый ранее уровень развития. Хотя, скажу честно, последнее ещё подлежит исследованию и требует доказательств. Деградация с регрессирующим физическим телом. Налицо тесный контакт бестелесности и материальности. - Неубедительно, - сказал я. - Вы хотите сказать, что и лось, и конь, и джейран, и эта мышь летучая при определённых обстоятельствах станут таковыми на самом деле? - Я уже это сказал. - Так-с. Пускай. И каким же образом можно вызвать такой генетический сбой, чтобы бессмертная субстанция, как вы говорите, могла активизироваться и кроить тело по своему усмотрению? Учтите, я пока заставляю себя верить вам на слово. - Немного терпения, Герий. Я вам всё наглядно покажу в своих лабораториях. Успевайте только записывать. - У вас есть лаборатории? Вы учёный? - А то как же. Но не тяните из меня информацию раньше времени. Он вдруг заметно возгордился собой. И если бы он сидел не на привинченной к полу скамье, а на вращающемся стуле, то непременно бы завертелся. – Ваши толкования напоминают мне лженауку френологию, где по форме черепа определяют психические особенности человека, - сказал я. - Тогда уж зоофренологию. И то весьма отдалённо. Здесь немаловажную роль играет метемпсихоз и много чего другого. Я ещё дам точное название своей науке. - И насколько же точна ваша диагностика по соответствию животного и человека? - При моей полной уверенности – процентов на 90. Есть случаи, которые весьма плохо поддаются диагностике. Иной раз посмотришь – перед тобой вылитый морж или жираф, настолько подопытный схож с этими животными, а на деле он оказывается какой-нибудь землеройкой. Для точного определения нужно намного больше времени для исследования, чем обыкновенное визуальное наблюдение. Сюда входит изучение крови, лимфы, тканей, генетических структур как человека, так и животного. Душа, мой дорогой, хоть и не оставляет заметных следов в новом теле, но кое-какие пятнышки от её прошлых странствований в нашей физиологии отыскиваются. - Вы ещё ничего не сказали обо мне, - посетовал я. – Сейчас понятно, зачем вам был нужен мой профиль. Итак, колитесь, кто я по-вашему? - Вы как раз тот случай, над которым нужно ломать голову. Но несомненно одно… - Я редкий экземпляр, - закончил я. - Это уж точно. Но я обещаю до вашего отъезда назвать то млекопитающее, которое вам роднее всех остальных. - Будет любопытно, только и всего. А вы? – заинтересовался я. – Вы-то сами знаете, кем были? Кубыкин чуть смутился, но ответил: - Мой зверь ничем не оригинален. Таких, как он, невпроворот. Скажем так: я из грызунов. Я несколько раз согласно хихикнул, настолько он был похож на хорька или суслика. - А ведь и правда, вы имеете довольно много черт, указывающих на это родство. Ну ладно, не обижайтесь. Расскажите лучше, как вы до этого додумались. - В какой-то степени я обладал этим даром с самого детства, - сразу же начал Кубыкин, словно давно ждал момента, когда я полюбопытствую в этой области. – Помню, своих сверстников всех звериными кличками называл. К некоторым так они привязались, что до сей поры держатся. Имена их позабывал, а клички помню. С юношества увлёкся востоковедением, занялся биохимией. Окончил университет. На стыке этих наук и генетики сделал интересное открытие¬ – можно сказать, озарение нашло. Чтобы довести дело до конца, пришлось досконально изучить зоологию. В мире около 4000 видов млекопитающих и надо было в полной мере знать, как они выглядят. На данный момент я имею фотографии и рисунки всех родов без исключения и почти 3500 видов. Сравнивая и анализируя, я так развил свои навыки и поднаторел в этой области, что сейчас почти сходу могу идентифицировать личность и животное. Обратите внимание на такой интересный факт, обнаруженный в результате моих исследований: количество людей, относящихся к определённому виду млекопитающих, примерно равно количеству экземпляров этих животных, обитающих на земле в текущий период времени. Иными словами, людей-лосей, подобно этому глухонемому, на земле столько, сколько примерно бродит по свету лосей-зверей. Несмотря на то, что имеется достаточно отступлений из этого правила, именно это обстоятельство подтолкнуло меня к оформлению моей теории, тесно сочетающейся с верованием о прохождении душой цикла развития от низших форм до человека через млекопитающих в предпоследней инстанции. Вот почему среди людей много кошек, собак, других домашних животных и грызунов. Потому что этого зверья полным-полно по всему миру. Они сейчас меня мало интересуют. Да и в нашем вагоне их хватает. Вон, поглядите, напротив коня сидят две девушки – обе зайчихи, а рядом с ними крыса-старуха. Напротив – коза и корова. Дальше по проходу две кошки, полёвка и путорак с обыкновенной мышью. Ещё дальше овца, кот-манул - смею заметить, достаточная редкость, – собака и, – кстати, посмотрите, - человек-волк. Вон тот сгорбленный старичок… Я оглянулся и узрел волчьи глаза. Секунду назад я чуть было не заважничал оттого, что я необыкновенный и редкостный экземпляр, плохо поддающийся определению, теперь же вдруг стало как-то муторно. Кубыкин был сумасшедшим. Хуже того, его безумие выглядело маниакальным, и, хотя он всего-навсего был грызуном, я стал его побаиваться. Для него собственные рассуждения были догматичны, как и тон, которым он их изъявлял. Чего можно было ожидать от человека, несущего такой вздор? Я, конечно, мог бы быстро поставить его на место, но меня по-прежнему волновал факт существования кубыкинских свиней. Не его ли это работа? И что он хочет показать в своих лабораториях? За разговором мы проехали ещё три-четыре остановки. На последней станции вышла женщина-корова, и её место занял джейран. Он теперь сидел рядом с конём, который наконец-то полностью освободился ото сна. Девушки-зайчихи перебрались к коту-манулу - красивому парню, который сам и пригласил их сесть рядом; он отыскал себе и своему другу, похожему на овцу, свободные места, и теперь оба горели желанием развлечься. Наш сосед-лось тем временем при помощи пальцев что-то объяснял летучей мыши. Интересная супружеская пара, думал я, такие разноликие… Всех людей в электричке я воспринимал уже как зверей, а энергичный Кубыкин всё продолжал и продолжал находить в новых лицах звериные признаки. В вагон зашёл бомж с аккордеоном и мальчик лет десяти. Оба они затянули жалобную песню о несчастном детстве. Выходило не лучшим образом, фальшивил и тот и другой, ни капли при этом не стесняясь. Увидев их, Кубыкин переменился в лице. Он долго не спускал глаз с доморощенного музыканта, словно был заворожён его музыкой. - Гера, киньте мальчику в авоську мелочи, - тихо произнёс Кубыкин, - а-то у меня лишь крупные купюры. - Я тоже мелких денег не имею. - Жаль, - сказал он. – Кстати, нам выходить на следующей станции. Стоянка всего минута. Поможете мне стащить Машу и Дашу? Им будет нелегко спуститься по ступенькам так быстро. Я кивнул. - Тогда идёмте в тамбур. - Он довольно галантно предложил своим свинодамам подняться и повёл их в дальний конец вагона - туда, куда направились местные таланты. Я поплёлся следом, мысленно прощаясь с лосем, подковоносом, конём и джейраном. Мне почему-то было их жалко. Мы по неизвестной мне причине пошли не в ближайший тамбур, а в дальний, вслед за музыкантами. - Обратите внимание направо, - обернулся Кубыкин, продвигаясь к выходу. – Интересная семейка: енот, барсук и вомбат. По пути, с его помощью, я обнаружил ещё двух ёжиков, хомяка и совсем маленького бурундучка. Кубыкин всё больше расходился в порыве показать мне свои исключительные навыки и знания. А меня всё сильнее одолевало беспокойство: зачем я иду за ним, как прилепленный? В эту минуту я стал казаться себе бараном. Поросята Кубыкина пристроились в углу возле стоп-крана. Они, как и раньше, вели себя тихо и непритязательно, будто такая форма существования наделяла их философским спокойствием. Хотя не исключено, что здесь сказывалось воспитание Кубыкина. Его выучка. Вряд ли он появился бы с ними на людях, веди они себя как базарные бабы. У них проглядывался совсем не свинский характер. В тамбуре обосновался и аккордеонист с мальчиком. Они пересчитывали мелочь. Кубыкин тотчас преобразился и начал зачем-то перед ними заискивать. Он вознёс благодарность за исполнение песни и извинился за невозможность отдать должное в материальном виде. Затем он погладил мальчика по голове, обещая помочь им в дальнейшем, и, как следствие, тут же поинтересовался, где он может в ближайшие дни отыскать этот чудный дуэт. Мальчик ответил, что они родом из Еленовки. Бомж не придал трепотне незнакомца большого значения и увлёкся протиранием клавиатуры. Кубыкин же продолжал суетиться и угодничать. - Юра, пойдём в следующий вагон, - обратился побирушка к мальчику и, пробежав пальцами по клавишам, взялся за ручку двери. Было заметно, что Кубыкин пришёлся ему не по нраву со своими приставаниями. От Кубыкина, однако, оказалось не так просто отделаться - он втиснулся между дверью и нищим, чем вызвал у меня немалое изумление. - Я вам хорошо заплачу, если вы придёте ко мне на… м-м… дачу и исполните несколько песен, - сказал он тоном покровителя. Бродяга озадаченно бросил на меня взгляд, словно искал подтверждения тому, что мой друг свихнулся. Но я и сам не знал, отчего вдруг Кубыкин съехал с катушек и старательно зазывает нищего бомжа устроить ему на даче концерт. Ничего не ответив, я пожал плечами. Кубыкин напирал дальше. - Сколько вы хотите за свои услуги? Бомж опустил аккордеон и метнул недоверчивый взгляд. - Вы надо мной издеваетесь? - Упаси бог. Вмешался мальчик, который смекнул, что ситуация пахнет деньгами и посодействовал Кубыкину. - Дядя Жора, соглашайся. Чего нам терять? Мы такой концерт закатим, получше любых артистов! - Странно всё это. Подозрительно. Чем же мы так приглянулись, что вы нас домой приглашаете? В моей практике такое впервые. - Ничего тут странного нет. Будет очень даже оригинально и своеобразно. Поверьте, моим друзьям понравится. Ну же, называйте сумму. Дядя Жора не торопился. - А сколько человек будет присутствовать? И не будем ли мы биты, если кому не угодим? – допытывался он. - Что вы, как можно! Всё пройдёт замечательнейшим образом, уверяю. Да и людей будет от силы пятеро-шестеро. - Женщины или мужчины? - И те, и другие. - Не вот эти ли женщины, которые стоят в углу и мнутся? - И эти тоже. – Электропоезд стал притормаживать, и Кубыкин, зная, что вот-вот нужно будет выходить, заметно занервничал. Будто поняв, что речь зашла о них, Маша и Даша развернулись к нам лицом, и дядя Жора тут же коротко вскрикнул. - Ой, господи, что ж это с ними?! - Да что вы придираетесь, на себя лучше посмотрите, - зарычал Кубыкин. – Я вам дело предлагаю, один раз отыграете - и будете жить припеваючи. Не вечно же слоняться по электричкам. Четыре сотни хватит? - Смешно как-то выглядят ваши женщины, - словно не замечая слов Кубыкина, продолжал диву даваться дядя Жора, а затем как бы невзначай переспросил: - Сколько-сколько вы сказали? - Четыре сотни, - процедил Кубыкин, и после паузы добавил: - Зелёных. - Каких-каких? - Зелёных. Деньги такие, доллары называются, - расшифровал Кубыкин. - Я знаю, что значит зелёные! – воскликнул мальчик Юра, хотя по прищуренному глазу аккордеониста было конечно видно, что он и без помощников пребывал в курсе дела. Такая сумма должна была вызвать у обыкновенного нищего если не радостные конвульсии, то хотя бы блеск в глазах. Но бомж Жора молчал. Мальчик же немного перевозбудился от названой цифры и, осмелев, стал дёргать партнёра по вокалу за рукав. – Целых четыре сотни! Дядя Жора, соглашайся, где мы ещё так заработаем, - взывал он к его покладистости. - Мало. Начётисто получается, наш талант стоит намного больше, - ломался Жора, явно показывая этим, что спесь и гордыня у него немаловажные качества. - Шутите?.. Хорошо. Сколько вы хотите? – Ну, шестьсот-семьсот, где-то так… - он сказал, казалось (или так мне хотелось?), только лишь, чтобы от него отвязались. - По рукам, - сказал Кубыкин. – Послезавтра выйдете в это же время на 401 километре. Я буду ждать. Дальше обговаривать соглашение не было возможности - электропоезд остановился, двери отворились. Я с Кубыкиным спустился вниз и помог неуклюжим девушкам проделать ту же операцию. Дядя Жора крикнул из тамбура: - Эй, уважаемый! Четверть суммы я попрошу сейчас! - Чёртов дебил! – выругался Кубыкин про себя, когда поезд уже двинулся с места. - Ничего, я тебя всё одно найду, если не приедешь. Он отряхнулся, словно весь покрылся пылью после разговора с нищими, а потом ещё с минуту что-то бухтел. - Зачем вам сдался этот немытый побирушка? – спросил я, глядя искоса. - Вы ничего не понимаете, Гера. Это синий кит. - Кит? - Именно. Когда ещё мне посчастливится увидеть такое редкое животное? Примечательный день сегодня, столько разных интересных созданий. – Он посмотрел на моё лицо как-то по-научному, а затем и вовсе оглядел с ног до головы. - Но я не пойму, зачем вы зазывали в гости синего кита? Чтобы он развлекал вас на даче? Вы хотите его досконально изучить? - Вы много чего не понимаете, Гера. Скажем так, хотел пообщаться с ним поближе и подольше. Идёмте, нас должна ждать машина. А вот и Марат. К нам приближалась огромная фигура коротко стриженого человека. Я врастал в землю и больше не хотел шевелиться. После того, как Кубыкин всячески стал подкупать и завлекать к себе дорожного музыканта-христарадника, я отчётливо понял, что вляпался в странную историю, исход которой мог закончиться для меня не лучшим образом. Если моё физическое превосходство перед Кубыкиным было явным, то движущаяся к нам громада могла без труда раздавить меня двумя пальцами. Станция «401 километр» была абсолютна пустынна. Возле железнодорожного полотна вырисовывался одинокий заброшенный домик, скорее всего, дежурный пост. Впереди – простор, до самого горизонта поля, поля и поля, разбитые просёлочными дорогами, на одной из которых сиротливо стоял старенький джип. Его водитель, здоровенный мастодонт с непроницаемым лицом и стальными кулаками, стоял сейчас перед нами, едва заметно улыбаясь. - С приездом. Семён Павлович, в кои-то веки вы на электричках разъезжаете? - Ты ведь колёса мне не предоставил. - С движком пришлось повозиться. Насилу успел к вашему приезду. - И на том спасибо. Познакомься, это Герий Петрович, журналист одной из центральных газет. Будет писать статью о моих научных подвигах. - Марат, - представился водитель, но руки не протянул. - Марат - мой заместитель и поверенный во всех моих делах, - разъяснил Кубыкин. – Пройдёмте к машине. Я нехотя повиновался. Мой интерес к загадочным женщинам стал пропадать, всё больше пробивался наружу инстинкт самосохранения. Кубыкин предложил мне устроиться на переднем сидении, а сам сел рядом вместе с Машей и Дашей. Марат бухнулся на место рулевого и, поворачивая ключ, осведомился: - Никаких проблем в поездке не возникло, Семён Павлович? Всё обошлось? - Иначе и быть не могло. Вот Герий только ими и заинтересовался. Сразу чувствуется опытный взгляд бывалого журналиста. Ну и хорошо, мы и сами хотели обнародовать наши достижения. Правда ведь? Теперь о нас заговорят и в миру, и в научных кругах. - Всё равно рискованно было с ними в город ездить. Сильно они уж освинячились для подобных мероприятий. - Что ж, признаю, я немного обнаглел. Даже очень обнаглел. Но такой у меня характер. Я по натуре не трус, и быть паинькой мне не к лицу. Люблю экстремальные ситуации. Это меня заводит. А может, у меня завышена самооценка? Ха-ха. Нисколько. Напротив - занижена. Я должен вести себе ещё свободней, быть дерзким и напористым. Как ты считаешь, Марат, я заслуживаю быть наглым, жёлчным и невежественным? Могу позволить себе любой каприз? - Заслуживаете, Семён Павлович. - Вот так вот. Непременно отметьте в своём отчёте, Герий, самые плохие черты моего характера. Я так хочу. Мы ехали посреди картофельных полей неведомо куда. Я спросил Кубыкина, с какой целью он возил в город Машу и Дашу. Кубыкин ответил грубо и насмешливо, лишь бы я отвязался: - В институт генетики. Анализы сдавать! – Вся его любезность, блиставшая последний час, испарилась с появлением амбала Марата. - Разве у нас есть такой? – спросил я кротко, делая вид, что меня не задевает их насмешливое поведение. - У нас есть всё, что хошь! - ответил за шефа Марат, интонировав голос до самых высоких нот – просто прыснул изо рта презрением, чем подчеркнул полное неуважение к присутствующим, то есть ко мне. Они оба выстрелили коротким залпом смеха. Я возненавидел себя за свою необузданную любознательность. Какой же я осёл! Мне хотелось выйти прямо здесь, в открытом поле. И только мысль о том, что я тоже не лыком шит – не из робких, - помешала мне предпринять такую попытку. А опасность стать жертвой разных злодейских художеств со стороны Кубыкина и сила этого громилы шоферюги извлекли из меня мысли о собственном достоинстве и умении постоять за себя. Машина ехала между полями дрока и эспарцета. Они расстилались до самого горизонта. Открытые окна создавали сквозняк, и он затянул в салон машины большую зелёную муху. Жужжа и тараня всё кругом, она уселась на лобовое стекло и привлекла к себе всеобщее внимание. Кубыкин тут же произнёс: - Посмотрите, Герий Петрович, какое замечательное насекомое ползает перед вашим носом. Сколько в нём мощи и жизнеутверждающих свойств. - Не нахожу ничего замечательного и жизнеутверждающего, - честно, с примесью обиды, признался я. - Ну, это вы зря. В нём столько силы и приспособленности. Вы просто неправильно его воспринимаете. Взгляните на эту муху ещё раз и представьте, что вы никоим образом и никогда не сможете её убить. Представили? - Ну и что? От этого она не станет менее пакостной. - Менее пакостной она, может, и не станет, но зато вы в таком случае станете её уважать. Всё, что человек при сильной надобности может убить, истребить или искалечить, не заслуживает такого безграничного уважения, как то, что обладает нетленностью. Стоит только представить себе живое существо неподконтрольное человеку, как оно тут же вызовет у него почтение вплоть до идолопоклонства. Вообразите себе, что эту муху нельзя затравить газом, нельзя пришибить каблуком, мухобойкой, и даже ядерной бомбой её не возьмёшь - как сразу она покажется вам самым привлекательным, мудрым и священным существом на всём белом свете. Вы вознесёте её до небес и отыщете в себе желание оправдать её особенность тянуться к дерьму, будете восхвалять её смелость и самоотверженность. Вы найдёте в ней сотню достойных качеств вплоть до несравненного героизма в исследовании нечистот. Вы будете перед ней преклоняться, Герий Петрович. К сожалению, такого не случится, потому как любое живое существо на земле, в том числе и самого человека, при большом желании запросто можно уничтожить, стало быть, принимать его всерьёз нет никакого смысла… Жаль, жаль, что эта муха не бессмертна, вы бы наверняка, Гера, были о ней другого мнения. - Вы сумасшедший, Кубыкин Семён Павлович, - откровенно провозгласил я. – И я убеждаюсь в этом с каждой минутой всё больше. - Он гений, - поправил Марат. – А гений должен быть сумасшедшим. Правда, Семён Павлович? - Я пока резервирую своё мнение о себе, Маратик, - сказал Кубыкин припудренным голосом. Ущемлённый интеллектуальным тщеславием Кубыкина, я с сарказмом спросил: - Чем же вы так гениальны, Семён Павлович? Насочиняли мне сказок, в которые могут поверить разве что забытые племена Африки или Австралии, а теперь бахвалитесь. Чем? Своей высосанной из пальца теорией? Чушь! - А вы разве ничего не поняли? Посмотрите внимательно на тех, кто сидит рядом со мной. Разве они не существуют? Они и есть доказательство моей гениальности. Разве этого мало? Я развернулся к Кубыкину. - Вы сами говорили, что это врождённая патология. Или, как там… сбой генетической программы, вот. - Милый мой, эту программу сбивает не кто иной, как человек за вашей спиной. Я – великий биохимик, генетик и философ - скажем тривиальнее, просто великий человек, - открыл, получил и впервые использовал уникальное вещество, заставляющее организм включать те силы, которые постепенно превращают человека в соответствующее млекопитающее! В эту минуту Кубыкин был горд собой как никогда ранее. А я был напуган – вдруг это правда? То, что он определяет в человеке млекопитающее, лишь забавляло и вызывало детский интерес. Но эти свиньи – неужели они дело рук Кубыкина?! Стараясь держать себя в руках, я попытался выяснить подробности, зная, что при Марате он стал намного откровеннее. - Вы хотите сказать, уважаемый генетик, что вы ввели своё вещество этим двум дамам, и они стали превращаться в поросят? Я правильно вас понял? - Я назвал это вещество маммалин! – с важностью павлина заявил Кубыкин. – Гормональная вытяжка из желёз соответствующего млекопитающего плюс множество разных ингредиентов. - А кто вам дал такое право? - Какое право? - Нормальных людей превращать в свиней. Вы же не Цирцея какая-то! - Наука, дорогой Гера. Наука дала мне такое право. - Ну это ведь преступление! Эти женщины – кто они были до того, как начали хрюкать? - Вы чересчур пристрастны, уважаемый Герий Петрович. Скоро мы приедем, и я покажу вам все необходимые для моей деятельности документы. Я провожу опыты только со смертельно больными людьми, приговоренными к смертной казни заключёнными, или – что большая редкость - добровольцами. Государство в масштабах науки заинтересовано в моих трудах, и на всё это, как я уже сказал, имеется надлежащее разрешение. До настоящего момента работы были засекречены, и лишь теперь, по моему мнению, настало время открыть занавес. Что же касается Маши и Даши, то у них несколько лет назад начала развиваться лейкемия, у обеих сразу – они близнецы. И, так как оба случая вели к летальному исходу, я получил от них согласие на введение маммалина. Сейчас у них нет ни единого признака этой болезни. - Зато появились явные признаки другой. - Людьми они бы в скором времени умерли, а так всецело служат науке. - Они хоть немного понимают, о чём мы говорим? - Не беспокойтесь об этом. Если и различают слова, то смысла не поймут. Они и при жизни были мешком прибитые. - Как же вы не боитесь выносить свою работу на люди, доверяться прессе? Каково будет общественное мнение? - Надеюсь, вы напишите мягко, складно, умно и доступно. Муха вылетела в окно. Поля продолжали расстилаться с обеих сторон. Картофельные, кукурузные, злаковые, бобовые – из люцерны и сои. Кое-где силуэтами топорщились деревца, в некоторых местах они собирались группами и образовывали небольшие посадки. Кубыкин похвастался водителю, что видел синего кита и много других интересных видов. Марат ответил на это, что для кита у них нет подходящего океана, да и вообще посетовал на отсутствие необходимого количества помещений. Они начали о чём-то спорить, одновременно мечтая о лучших временах. Озабоченный происходящим, я не стал вникать в их разговор и на минутку отключился. Чуть помыслив, я спросил, когда они замолчали: - Скажите, Кубыкин: Маша и Даша навсегда останутся в таком виде, как сейчас, или у них есть шанс снова обрести человеческие формы? - Людьми они не станут. У них есть шанс стать полноценными свиньями. Это зависит от периодического вливания маммалина. Раз в неделю на протяжении ещё двух-трёх лет – и Маша-человек станет Машей-свиньёй. Я был снова ошарашен и всё больше склонялся к тому, что Кубыкин знает, что говорит. - То есть, - сглотнул я, - если вы введёте маммалин, например, тому глухонемому, с которым мы ехали, то он с течением времени станет лосем? - Ещё как станет, - ответил за Кубыкина Марат. – Только лоси нам больше не нужны, у нас уже есть один. Они оба рассмеялись. - Мы подъезжаем, Герий. Видите высокий забор? – Кубыкин сдержал гнусные смешки и указал вперёд, где виднелось прочное каменное ограждение метров пять высотой. Вокруг забора, на расстоянии двух-трёх метров, была натянута колючая проволока. На въезде рядом с охранной будкой высился щит с надписью «Запретная зона. Охраняется государством». Мы подкатили к главным воротам, и Марат просигналил. Через минуту джип заехал за оградительный забор, мы вышли. Кубыкин попросил Марата отвести поросят, а сам пригласил меня пройти с ним в рабочий кабинет. Я поплёлся следом, мимоходом осматривая территорию. Как мне виделось, забор ограждал достаточно внушительную площадь; внутри рядами стояли несколько сооружений, напоминающих обыкновенные коровники, только гораздо крупнее. Один из них, с дальнего от нас края, был недостроен. Помимо них я ничего примечательного не обнаружил. Кубыкин завёл меня в отдельно стоящее одноэтажное здание и открыл один из кабинетов. - Вот здесь я работаю. Ничего нового. Всё как у всех: рабочий стол с кипами бумаг, компьютер, пара шкафов и стеллаж с кучей пробирок, биксов и реактивов. Поражало лишь единственное – портреты на стене. Ровно десять штук - все в тонких чёрных рамочках под стеклом. Рисунки были выполнены пастелью и довольно неплохо, можно сказать, профессионально. На первом портрете был изображён сам Кубыкин, а на последнем - обыкновенная крыса. Остальные восемь показывали плавный переход внешности Кубыкина в облик крысы. Над портретами надпись на латыни – Rattus ratoides. - Как вам? – Кубыкин заметил мою заинтересованность и решил меня просветить. – Как вам мой автопортрет? Десять стадий превращения меня в представителя отряда грызунов. - Что значит надпись вверху? - Rattus ratoides по латыни означает видовое название – туркестанская крыса. Да, Герий Петрович, в прошлой жизни я был всего-навсего туркестанской крысой. Поначалу, как определил себя, я немного стеснялся, но теперь даже горжусь этим. Заметьте, не обыкновенная, а туркестанская! - Невелика разница. - Хм. Ну хорошо, а как вам качество моих рисунков? Попутно ко всему у меня весьма увлекательное хобби - я портретист–анималист. Самоучка, конечно же. Вот там, в шкафу, очень много подобных произведений искусства. Хотите, покажу несколько? Он вытащил огромную папку и, открыв её, достал первый лист. - Узнаёте? - Конечно. Ваш Марат. Очень похож. - А теперь? – Он положил второй лист. - Марат, но только без волос и… лоб сильно заужен. Шея тоже немного короче. - А на этом листе?.. - Здесь увеличилась голова, и глаза вылезли из орбит. На четвёртом и пятом рисунках исчез нос, - остались лишь ноздри и преобразовались ушки – стали меньше. На шестом сильно вытянулось лицо, точнее, это было уже не лицо; на седьмом кожа лица стала грубой и тёмной, а восьмой и девятый рисунки почти не отличали Марата от бегемота. На десятом во всей красе была изображена морда гиппопотама. - Ясно, - сказал я. – Ваш водитель – бегемот. Кубыкин довольно закивал и улыбнулся. - Таким образом, я выделяю десять стадий трансформации человека в животное. Будущие поросята, которые ехали с нами, находятся в конце третьей стадии преобразования. На пятом-шестом этапе, если продолжать им вливать маммалин, они должны уже будут передвигаться на четырёх конечностях и так, постепенно, переродятся в симпатичных свинок. Вот такая им уготована участь. - Это ужасно, - угрюмо заключил я. - Это прекрасно, - сказал Кубыкин, и я окончательно убедился, что имею дело с больным человеком. В кабинет ввалился Марат. На его лице вырисовывалась сдержанная улыбка. - Я предлагаю, Герий Петрович, сначала осмотреть моих питомцев, - сказал Кубыкин, - а затем поужинать. Как вы на это смотрите? - Ваши питомцы, как я полагаю, выглядят аналогично Маше и Даше? - Не будем терять время. Пройдемте в мой зверинец. Не хочу сказать, что я испугался этого предложения, но сердце моё тревожно забилось, велев мне быть настороже и глядеть в оба. А когда, выйдя во двор, я краем глаза заметил, что Кубыкин за моей спиной по-свойски подмигнул Марату, на что тот охотно закивал и противно оскалился, бдительность моя достигла высшей точки. Из трёх длинных строений барачного типа Кубыкин предложил для осмотра среднее. Когда мы вошли внутрь, он поинтересовался: - У вас крепкие нервы? - И характер тоже. - Сейчас проверим. – Он зажёг свет, и я увидел с двух сторон длинные ряды клеток. По помещению сразу же разнеслись стоны, фырканье, рычание, лай и визжание. Впервые по-настоящему меня обуял страх. Одни клетки были закрыты плотной материей или металлической сеткой с отверстиями диаметром с копеечную монету, другие же сооружены из прочных и железных прутьев. В одной из таких клеток – ближней ко входу – прохаживалась большая кошка около двух метров длины с красивым желтовато–бурым мехом. Увидев нас, она внимательно всех осмотрела и, ощерив зубы, ринулась к прутьям. Она была совсем рядом – до неё можно было дотронуться, протянув руку. Кошка встала на задние лапы и начала, рыча, просовывать морду в щель. Лишь расстояние между прутьями не позволяло ей высунуться и вцепиться в Кубыкина. Мне показалось, что именно на нём она хотела выместить свою злобу. - Пума, - разъяснил мне Кубыкин, - американский вид. Одна из первых превращённых. В неволе более пяти лет. Она же Тамара Андреевна Бродская. - Не верю, - категорически заявил я. – Вы хотите сказать, что женщину превратили в пуму? Не верю! - Чудак вы. Или дурак. Выбирайте одно из двух… Ну ничего, скоро поверите… Из кошачьих у меня имеются ещё две полностью превращённых тигрицы, но они в другом помещении. Пройдёмте далее. Тут у нас представитель отряда мозоленогих Виталий Дмитриевич Окунько, он же двугорбый верблюд с завершённым циклом превращения. Будьте осторожны, он очень нервный. Только Кубыкин высказал предостережение, как Виталий Дмитриевич сразу же выстрелил в него слюной. Плевок пролетел мимо, Кубыкин каким-то чудом увернулся, и мы скоренько миновали эту клетку. - По-моему, он метил в вас, - сказал я. – И враждебность пумы была по-вашему адресу. - Что поделаешь, они меня недолюбливают. В следующей клетке томился кенгуру. Когда я его увидел, моё недоверие в отношении опытов Кубыкина разлетелось вдребезги. Это был ещё не кенгуру, но уже далеко не человек. Он стоял на задних лапах, ступни которых сильно вытянулись, но пока что имели человеческие формы. Укороченные руки немощно свисали и заканчивались когтеобразными пальцами. Человек-кенгуру, по-видимому, самка, был покрыт серой шерстью, среди которой, особенно снизу, пятнами проглядывалась явно человеческая кожа с намёком на сумку. Туловище опиралось на внушительный хвост. На голове торчали длинные уши, чуть вытянутая морда ещё чем-то перекликалась с человеческим лицом. Гротескный кенгуру выглядел очень смешно и одновременно с этим дьявольски ужасно. Меня передёрнуло, по коже пробежал мороз. - Как вам? – с высоты своего величия спросил Кубыкин. – Шестая стадия метаморфоза. Рыжий кенгуру Валентин Васильевич. В прошлом – завзятый театрал. Теперь вот выступает в роли австралийского прыгуна. Стиснув зубы, я ничего не ответил и, уходя, поймал тоскливый взгляд Валентина Васильевича. Ещё вполне человеческий. Когда с очередной клетки Марат сорвал материю, я автоматически воскликнул: - Мать честная! Передо мной стоял обнажённый мужчина, весь сгорбленный и покрытый тёмной шерстью. Вместо рта у него виднелся диск, обрамлённый тонкими мясистыми отростками-лучами, расходящимися от этого диска. Кубыкин тут же представил существо. - Познакомьтесь, крот–звездорыл. Четвёртая стадия. Интересно то, что у него очень быстро видоизменились зубы и челюсти. Иногда очень трудно предугадать, с чего начнётся метаморфоза. С одной стороны, многое зависит от животного, в которого человек перерождается, а с другой – от индивидуальных особенностей самого подопытного. Весь процесс превращения длится от двух до пяти лет, так что вариаций – тьма; представляете, какие горизонты открываются для исследований? - Этот – ... м-м… человек – разговаривает? - Нет. Речь потерял через год после введения маммалина. Через полтора утратил зрение. Как мне кажется, он уже ничего и не понимает. Умение внимать человеческой речи - тоже достаточно широкий аспект исследования. Одни, так сказать, тупеют сразу, другие довольно долго остаются в своём уме. Думаю, некоторые сохраняют рассудок, даже полностью переродившись – пума, верблюд, например. - Я это заметил. После звездорыла Кубыкин показал мне броненосца третьей стадии развития, но уже с панцирем на всю спину. Броненосец издавал звуки, похожие на слова, и вроде как пытался что-то сказать. Однако я не добрался до сути его явно осознанного рыка, - ничего не поняв, я лишь сморщился от сожаления. Кубыкин не пожелал, чтобы я его слушал, и быстро увёл меня к клетке с пятнистой гиеной, а вслед за тем к клетке со злым кабаном; напротив кабана, точнее кабанихи, мы обнаружили медведя-губача, находящегося всего-навсего во второй фазе преобразования. Он мирно лежал в углу и спал. Я видел лишь его спину с редкими волосами. - Пускай себе спит, не будем ему мешать, - сказал Кубыкин негромко. – Это Сергей Иванович Рябушкин, бывший следователь-недотёпа. Некоторые виды необходимо погружать в гибернацию, это что-то вроде зимней спячки, замедляющей жизнедеятельность организма. Только вызывается она искусственно с помощью разных препаратов. Ну, оставим его, посмотрите лучше на это. По соседству с Рябушкиным сидело существо, которое я раньше никогда не встречал ни наяву, ни в книгах. Оно напоминало огромную еловую шишку. Нижняя поверхность тела и лап, а также морда были покрыты редкими волосами, всё остальное - сплошь серо-коричневыми роговыми чешуями. Несмотря на такой внешний вид, в нём всё-таки просматривалось что-то человеческое. - Это длиннохвостый панголин, - пояснил Кубыкин. – Ящер, обитающий в некоторых странах Африки. Не правда ли, потешный? Где вы ещё такого увидите? При жизни Григорий Тимофеевич Евпатов был трактористом одного из соседних с нами колхозов. - Тоже тяжелобольной? - Можете себе представить, какая это большая удача – встретить в наших краях панголина?.. - Он был осуждён на смертную казнь? - … А попробуйте его прокормить. Сейчас он достиг такой ступени развития, что питается одними муравьями. Представляете, сколько работы - каждый день таскать ему по банке муравьёв?.. - Он добровольно к вам пришёл? - … Это хорошо, что он оказался длиннохвостым панголином, а не белобрюхим, к примеру. Белобрюхий панголин предпочитает лакомиться термитами. А где я ему тут термитов наловлю? В неволе ему очень тяжело - видите, какой квёлый? Но приходится о нём заботиться, ведь это очень редкий и экзотичный вид. - Вы мне не ответили. - Секундочку. Посмотрите ещё на одного моего дармоеда, вот тут, напротив, за железной сеткой. - Я ничего там не вижу. - А вы подойдите ближе, не бойтесь. Я подступил к сетке и тут же отшатнулся. На жерди, прицепившись к ней лапами, устрашающе висело существо весьма жуткого вида. Лицо у него было наполовину человеческим, всё остальное – конечности и туловище – звериным. Между маленькими глазками пролегала глубокая продольная щель. Из головы торчали длинные уши, соединённые невысокой перепонкой, изо рта грозно выставляли себя напоказ мощные резцы. Существо висело вверх ногами и хлопало кожистыми крыльями. Оно очень напоминало летучую мышь, только было намного крупнее. - Щелеморд, - пояснил Кубыкин. – Причём вид, который обитает только на Мадагаскаре. Фёдор Станиславович Тихомиров - не кто-нибудь, а бывший депутат местных советов, в прошлом уважаемый человек. Удивительнейшим образом сохранил речь на этой стадии. Это просто фантастично, что до сих пор он издаёт звуки, похожие на слова. Он был грузным на вид и весил не менее ста килограммов. Голова большая с крупными чертами лица… в общем, тот ещё был кабан. Но я в нём мигом углядел щелеморда. Вот как, заметьте, весьма часто не соответствуют по массе тела человек и животное. Из такого верзилы со временем получилась летучая мышь. У него и сейчас-то тело килограммов на двадцать. Но ничего, к завершению цикла усохнет как миленький. В следующее мгновение я снова не на шутку перепугался, потому что депутат-щелеморд снялся с жерди и перелетел, точнее, перепрыгнул к передней сетке, вцепившись в неё когтями. Он издал теребящий душу звук, не похожий ни на что, - крик, не имеющий в природе аналогов. Далее я понял, что он предназначался всё тому же Кубыкину и его приспешнику Марату, так как щелеморд, вдоволь покричав, стал выдавливать из себя слова. Как ни странно, я вполне разобрал их. «Под-дон-ки», «негод-дяи», «вы от-твет-тите за эт-то» - летело из клетки. Он исторгал их из себя с большим трудом, но понять его было можно. Наконец, прекратив оскорбления, он снова начал звучно кричать вперемежку с ругательствами. Успокоился Фёдор Станиславович только после того, как Марат сильно ударил кулаком по сетке. Щелеморд свалился куда-то наземь. - Он у нас чересчур разговорчивый, - сказал Марат, поглаживая костяшки пальцев. - Правда оригинальными его выражения не назовёшь, - потупился Кубыкин. – Всегда одно и то же. Я разволновался до предела. Всё здесь было отвратно, нечисто и фальшиво. Мне было жалко всех этих зверолюдей, я хотел помочь им, но совсем не представлял каким образом. Хотелось бежать. Сдать Кубыкина со всеми потрохами правозащитным органам, чтобы он получил заслуженное наказание… Нет, я хотел своими руками уничтожить эту крысу, превратив его в какую-нибудь мерзкую тварь, но, увы, у меня не было к этому способностей. Сейчас, когда я полной мере убедился в его чёрных, грязных, свинских, премерзких делах, я бы без колебаний дал себе право просто удавить Кубыкина до смерти и так бы и поступил, если б в помощь ему не пребывал рядом его бессменный охранник с иезуитской улыбкой – вышибала Марат. Итак, выход у меня был только один - любым способом срочно убираться отсюда. Чтобы как-то скрыть своё смятение и трепет, я попробовал собраться и, не выказывая сердечной паники, спросил: - А много ли в вашей так называемой лаборатории сотрудников? Ведь за животными нужен тщательный уход. - Недостаточно. Для того, чтобы прокормить этих иждивенцев, иной раз и мне иногда приходится отправляться на поиски насекомых или чего другого, - пожаловался Кубыкин. – Но этот вопрос вскоре будет решён. На территории нашей зоны мы возводим ряд помещений, где будем разводить всякую живность для хищников. Помимо них, в целях обеспечения пищей насекомоядных будет построен инсектарий для пауков, жуков, стрекоз и муравьёв, даже серпентарий для одного нашего мангуста. Мы уже обзавелись кроликами, курами и овцами; в проекте ботанический уголок с растениями открытого грунта и с оранжереями в угоду растительноядным млекопитающим. В дальнейшем предусмотрены манежи для тренинга некоторых животных, чтоб не торчали в клетках, как стоялые кони. В общем, забот невпроворот. - Где вы берёте на всё это деньги? Кубыкин хмыкнул. - У меня хорошие спонсоры. В моих, пока ещё секретных, исследованиях заинтересованы великие мира сего. Марат предложил Кубыкину сорвать материю с одной из клеток и показать мне говорящую гориллу, но тот ответил отказом. Мы снова перешли на противоположную сторону к панголину. Клетка рядом с ним пустовала. На полу небрежно было разбросано немного соломы. - Здесь произошёл несчастный случай, уже седьмой за всю историю моих опытов, - сказал Кубыкин. – Самоубийство. Тут жил дикобраз, армянин по происхождению, душевной чистоты человек. Не выдержал мук перерождения и на седьмой стадии развития проткнул шею собственной иглой. Жаль. - Я вам не верю. - В чём вы мне опять не верите? - В том, что эти озверевающие люди - в прошлом неизлечимо больные, заключённые или добровольцы. Где документы, которые вы мне обещали? Где разрешение на проведение таких бесчеловечных опытов? - Правильно делаете, что не верите, - неожиданно произнёс Кубыкин и сразу же стал задумчивым и чересчур серьёзным. Не успел я обдумать его ответ, как до меня донеслась корявая французская речь. Голос исходил из клетки по соседству. Я сделал несколько шагов вперёд и увидел сидящего человека с ослиными ушами и мускулистым хвостом. Странновато было услыхать здесь иностранную речь, но французского я не знал, и потому смысл слов остался для меня не ясен. Кубыкин нехотя пустился в объяснения. - Это наш Жак-трубкозуб решил поупражняться в родном языке. Коренной француз, приехал к нам из Европы по туристической путёвке и попался мне на крючок. Страшно вспомнить, скольких усилий мне стоило затащить его сюда. Сколько стараний и уловок нужно изобрести, чтобы заманить сюда всех этих панголинов, щелемордов и звездорылов. – Кубыкин заговорил открыто, и я понял, что сейчас наступит развязка, совсем неблагоприятная для меня. - Значит, всё-таки вы обманывали меня, - пробормотал я. – Значит, все эти зверолюди вами выкрадены и завлечены в ловушку… - Наконец-то вы прозрели. А чего вы ещё ожидали? Многие из них были не такие наивные простофили, как вы, Герий Петрович. С вами пришлось намного легче, чем с остальными. Ну, хватит разводить антимонии. Марат, кончай с ним, я уже устал. Четвёртый час распинаюсь перед этим дурнем, который сам напросился ко мне в гости. Видали такого болвана? Пускай теперь на себя пеняет. Я отступил шаг назад и готов был спасаться бегством, но было уже поздно. Я почувствовал сильную боль в плече. Марат вонзил мне в трёхглавую мышцу шприц, и последнее, что я услышал, были предупреждения Жака-трубкозуба, заговорившего на русском: - Осторожнее! Опасность! Бегите отсюда… Пустовавшую клетку дикобраза-самоубийцы заполнил я. Очнулся в ней с нестерпимой головной болью. Воспоминания – сплошная каша из ужасов и кошмаров. Постепенно пришло осознание того, что я, голова еловая, попался на удочку учёному психу, как последний обалдуй. Но разве можно было поверить в то, что он устроит здесь такое вот чудовищное заведение?! Шатаясь, я кинулся искать спасения и проверять, крепки ли замки. Но замки были надёжны, а прутья прочны. В карманах пусто, выгребли всё – ключи, документы, деньги; часы - и те сняли, видимо, время теперь для меня подобно вечности. Мне хотелось плакать… - Мне жаль вас, - услышал я справа от себя. – Хотел предупредить, но не успел. Сначала подумал, что вы один из них, так складно он вам обо всём рассказывал, а потом, когда понял, что вы очередная жертва, было поздно, вас уже укололи. Говорил француз. Говорил на хорошем русском, слегка грассируя. Он, как и я, сидел на полу, не шевелился и, скрестив атрофированные ноги, смотрел в пустоту, будто медитировал. Лишь его большие уши слегка подёргивались. - Вам уже вкололи одну дозу, - продолжал он монотонно. – Они делают инъекции раз в неделю, до тех пор, пока мы полностью не перевоплотимся. Кстати, кто вы? Удручённый и подавленный, я ответил не сразу. Дышать было трудно, все органы внутри дрожали, бросало то в жар, то в холод. - Гера меня зовут, - наконец, сказал я устало. – А вас? Вы – Жак? - Да. Но я имел в виду другое. В какое животное вас хотят превратить? - Вот оно что. Мне не сообщили. Знаю лишь то, что я редкий экземпляр. А вы неплохо говорите на русском. Вы действительно француз? - По отцу. Мать была россиянкой, вот почему я хорошо знаю русский. Только говорить с каждым днём становится труднее. Скоро замолчу навеки, буду хрюкать или рычать; не имею понятия, какие звуки издают трубкозубы. Однако здорово, что вас поместили рядом,¬ – будет хоть с кем поговорить, пока ещё мыслю по-человечески. - И сколько ты здесь томишься, Жак? - Сложно сказать. Тут нет времени. По примерным подсчётам - года полтора сижу. - И нет никаких шансов сбежать? - Ни единого. Утопичная мысль. Да мне теперь и никакого толку от свободы. Куда я в таком виде? Уж скорей бы полностью переродиться. Когда мозги перестанут мыслить, может, и жить будет легче, не думая. - Если окажемся на свободе, возможно, найдётся способ вернуть человеческий облик, - подал я надежду, на самом деле не слишком переживая за Жака, больше за себя – я ведь был ещё человеком. - Вряд ли. Кубыкин говорит, что у него нет такого вещества. Да и не такой он человек, чтобы его вводить. - Недобиток он, каналья! – донеслось с противоположной стороны. – Мразь и отморозок! - Федя проснулся, - пояснил мне трубкозуб. – Он у нас летучая мышь. - Знаю. Мне его показывали. - Он говорит редко. Только в порыве страсти. Сам понимаешь, человеческого в нём мало чего осталось – одни лишь слова. Но бывает, так разговорится, что и не остановишь, потом резко замолкает, словно забывается, и может молчать сутками. Фёдор Станиславович что-то проскрипел из своего заточения. Мне показалось, что он просит, чтобы я рассказал о себе. - Позже, - крикнул я. – Меня всего колотит. - Это пройдёт, - успокоил Жак. – Раз в неделю после укола всегда бьёт дрожь. Лихорадка продолжается часов пять-шесть, потом снова обретаешь здоровье. Я посмотрел на клетку слева от меня. Там, свернувшись клубком, тихо и незаметно почивал панголин Гриша. Я попросил Жака-трубкозуба рассказать мне о пленниках, живущих в ближайших к нам клетках, ведь с ними мне придётся провести в худшем случае оставшуюся часть человеческой жизни, а лучшего случая пока ждать не приходилось. По нашему ряду, за панголином, спал говорящий медведь-губач, за ним - издающий звуки броненосец и крот-звездорыл (с рано преобразовавшимся ртом, потому являющийся плохим собеседником). С другой стороны, за трубкозубом, сидел сайгак, совсем недавно утративший речь, но часто блеющий, жалобно и пронизывающе, до самых глубин души. За сайгаком – «законченная» антилопа, следом - быстро замолчавший, но ещё похожий на человека мужчина-кволл. На другом ряду, слева от депутата, суетился и верещал кабан, бывшая женщина-маляр. Рядом с ней - знакомая мне гиена. Справа от щелеморда Феди клетка была закрыта плотной материей, и Жак объяснил мне, что там сидит Зинаида Матвеевна, учительница младших классов, она же женщина-горилла, временами разговорчивая, временами молчаливая и очень злая при появлении Кубыкина и его работников. На мой вопрос, почему её клетка закрыта брезентом, Жак ответа не знал, но предположил: - Зинаида Матвеевна находится где-то на третьей-четвёртой стадии и в последнее время стала сильно раздаваться в объёмах; спереди она выглядит ещё очень-очень как женщина, а в остальном - наполовину обезьяна. Мы все здесь страдаем аутизмом и другими психическими расстройствами и, несмотря на то, что нам периодически вводят транквилизаторы и разные препараты, убивающие и волю, и чувства, у многих на средних этапах проявляются трудноподавляемые сексуальные желания. И Кубыкин, чтобы она не умножала у нас своей извращённой соблазнительностью и без того звериный сексуальный аппетит, взял и прикрыл её. Сайгак в неё был просто влюблён по уши. А видел бы ты, как бесновался от её форм дикобраз Арсен, сидевший в твоей клетке! Чуть ума не лишился. - И в результате этого покончил с собой, – предположил я. - Закололся. Возможно, это была одна из причин. - Вообще-то ты рассуждаешь чисто по-французски, - заметил я. – Кубыкину наверняка наплевать, кто там сгорает от любви из-за гориллы-учительницы, он явно преследует другие цели. Ладно, мне ещё предстоит с ней познакомиться… А кто там, за вашей учительницей? Что-то не разгляжу. - Туда полгода назад сволочь Кубыкин притащил десятилетнего мальчика и начал выращивать из него муравьеда. У него, кстати, и фамилия Муравьёв; Костя Муравьёв - надо же, такое совпадение. Поначалу он дни и ночи напролёт захлёбывался от слёз и жался в углу. Потом притих, уже не ревёт белугой, только почти беспрерывно в углу дремлет. Лицо у него очень быстро стало вытягиваться в морду муравьеда. Через три месяца он уже практически не разговаривал, но затем неожиданно заговорил снова. Мы подумали, уж не наступила ли обратная реакция, - но нет, он просто был психически подавлен всё это время. Снова начал бегать и визжать кабан. Вдали за муравьедом послышался чей-то рёв, тут же подхваченный собачьим лаем. - За Костей Муравьёвым ещё много клеток? – поинтересовался я. - Не думаю. Бык, собака, койот и ещё пара зверушек, но они уже далеко не люди. - А в других бараках? - В первом в основном грызуны и домашние животные, а в третьем – не знаю, не был. - А откуда про первый знаешь? - Кубыкин года полтора назад водил меня, лопуха, туда на экскурсию. Любит он сначала похвастаться своими адскими творениями, а затем обалдевшего от увиденного растяпу самого в клетку заточить. Мы замолчали. Необычно тихо стало во всём бараке. Мне по-прежнему было плохо, и я ушёл в себя, в свои совсем не весёлые размышления. Я думал о доме, о работе, о близких, о нерешённых проблемах, которые сейчас-то и проблемами не казались, и о том, каким зверем хочет меня сделать Кубыкин. Через некоторое время трубкозуб снова заговорил со мной. - О чём ты думаешь, Гера? Правильно я назвал твоё имя? - Правильно, Жак. - Так о чём же твои мысли? - О побеге, конечно. - Пустое занятие. Не один тут ломал над этим голову. - Но ведь нам же открывают клетку, когда делают уколы? - Чёрта с два. У них пневморужьё. - А пищу? Пищу они нам приносят? - Один-два раза в сутки. Кому в чём, но вся она пролезает сквозь решётку, будь то корзина с едой, просто кусок мяса или зверёк для хищников. А у щелеморда, например, есть специальное окошечко, ему туда насекомых просовывают. Тут всё продумано. А если вдруг объявят санитарный час и посчитают нужным почистить клетки, так тут тоже всё просто: один выстрел снотворным - и лежи отдыхай, пока у тебя моют-подметают. - Можно ведь как-то защититься от выстрела и спящим притвориться, - выискивал я надежду на спасение. - Каким образом? Тут бронежилет нужен, и такой, чтобы они его не заметили. Да и заходят они убирать к тем, у кого уже мысли в мозгах ссохлись - гиене, малярше ретивой, например. А кто соображает - чистит сам. Ни один мыслящий зверь не захочет в грязи сидеть… Вон, погляди, что у тебя в углу стоит. Я давно уже обратил внимание на высокое и узкое ведро с ручкой в своей клетке. Только теперь я понял, для чего оно предназначено. Диаметр ведра был рассчитан на то, чтобы проходить сквозь прутья. - Туда рекомендуется мочиться и гадить, - объяснил трубкозуб. - Гадить? Гадят животные, - обиделся я. – А я пока ещё человек. - Верно, ты человек… пока ещё. А мне вот кажется, что я уже гажу. Жак-трубкозуб заметно взгрустнул. Хотя для себя я уже отметил его волю, выдержку и стойкость к несчастью. А несчастье у нас было самое что ни на есть разнесчастное. - Вот ещё что, - снова заговорил Жак. – Когда появится Кубыкин, не вздумай его умолять о пощаде и проситься на свободу, он этого не любит. Подкупать и обещать золотые горы тоже бесполезно, только хуже будет, поверь. С ним не договоришься. Лучше оскорбляй во что горазд, вон, как щелеморд или Зина; матери его вовсю, этим хоть душу отведёшь. Раньше в моей клетке один козёл сидел – я имею в виду животное, – так тот так ныл и клянчил себе свободу, так изощрялся в любезностях и подхалимстве, что даже отпетому негодяю Кубыкину это порядком надоело, и он стал придумывать всякие ухищрения, чтобы над этим козлом поиздеваться посущественнее. Невзлюбил он его, если вообще можно вести речь о любви Кубыкина. Весь барак его не любил, противно было слушать этого козла. Я, правда, его не видел и не слышал – мне сайгак рассказывал, но так вести себя стыдно даже в нашем положении. Лучше уж быть гордым зверем, чем таким вот трусливым угодником, готовым этому подлецу задницу лизать ради свободы. Я тебе ещё много чего расскажу, времени у нас в достатке. - А куда делся этот козёл? - Сайгак говорил, его в другой барак перевели. А может, раз он не пришёлся Кубыкину по вкусу, так его в расход пустили - на корм хищникам, или вивисекцию произвели для изучения внутренностей. Не такие уж редкие животные эти козлы, чтобы ими дорожить. А как его убрали, тут сразу и я попался, самый глупый из всех бестолковых. - Уж не глупее меня. Не кори себя так. - Знаешь, я ведь застал ещё то время, когда Гриша-панголин мог пищать чего-то, сайгак без устали болтал, а Федя-щелеморд не только ругался, но и речи длинные заводил. Затем Серёгу-губача подселили. Мы с ним частенько перекрикиваемся, ты скоро его услышишь, что-то он спит сегодня долго. Как проснётся, начнёт анекдоты точить. А что ещё остаётся? Не хныкать же целыми сутками. С ним веселей. Зинаида Матвеевна тоже не против словом-другим переброситься. - А ты молодец, - похвалил я Жака. – Оптимист. Духом не падаешь. - Станешь тут оптимистом. Тут сначала так падаешь, глядя на всё, - до самого дна, дальше некуда. А потом начинаешь постепенно подниматься. А иначе нельзя, иначе кончишь как Ара-дикобраз. Жизнь надо до конца прожить, пускай даже ты самый безобразный зверь и весьма страдаешь от этого, - я такого мнения. - Вероятно, ты прав в своём мнении. - Станешь тут правым. Я своего трубкозуба уже любить начал, как отца родного. Мне б книжку про него прочитать, узнать о нём больше: как живёт, чем питается; но у выродка Кубыкина даже такую мелочь не выпросишь. Я помню со школы лишь то, что он, как и Гриня-панголин, тоже муравьями полакомиться любит. Пока же ем всё, что несут – мясо, молоко, фрукты, кашу. Кормят тут неплохо. Хоть и суточный порцион один-два раза на день доставляют, его вполне хватает. - А ты не забыл, что там ещё мальчик-муравьед сидит? Где ж они столько муравьёв наловят, чтобы на тебя и на панголина с мальчиком хватило? - Муравьёв везде полным-полно. Ничего с ними не сделается, наловят столько, сколько нужно. Мы трое не те звери, что на каждом шагу встречаются, они не посмеют нас в неволе голодом травить. - А штат у Кубыкина большой? - Точно не известно. Кроме Кубыкина и Марата, в нашем бараке ещё трое его работничков появляются: двое пищу разносят - они же уколы делают – и один хромой уборщик. Вот они вроде и явились. Скрипнули вдали двери барака. По помещению снова пронеслась волна недовольства, выраженная разнообразными звуками. Гиена – соседка кабана-малярши - раздалась диким хохотом. Оживился щелеморд. До нас с Жаком донёсся голос Кубыкина, раздающего какие-то распоряжения. Через минуту он, бодрый и свежий, маячил перед моей клеткой. - Как самочувствие, Герий Петрович? Сказать мне ему было нечего. Идти на переговоры – ничего не добьёшься, а впустую гнев свой изливать я и вовсе не горел желанием. Хотелось плюнуть в него, да во рту пересохло – на миг пожалел, что не Виталий Дмитриевич. - Осваиваешься? Гляди, Гера, к какому хорошему соседу я тебя посадил! Нашли вы с ним общий язык? Жак ответил за меня. - Я ему рассказал вкратце, какая шизоидная личность над нами опыты проводит. - Вот и молодчинка. – Кубыкину было глубоко наплевать на всякие оскорбления со стороны пленников. Оно и понятно: какой бы он шизоид ни был, но сообразить должен, что рассчитывать на любезности с нашей стороны - всё равно, что ждать от крокодила нежных поцелуев. - Здешний режим прост, - сказал Кубыкин строго, обращаясь ко мне. – Жак, наверное, уже посвятил тебя в его несложные тонкости. Сейчас принесут суточную пищу, которую можно съесть сразу или растянуть на сутки. Вечером к вам зайдут забрать остатки пищи и отходы – в углу узенькое ведёрко, туда будешь мочиться и всё остальное, а потом выставишь его в проход. И так изо дня в день. Раз, иногда два раза в сутки - инъекции. Еженедельно уборка клеток с обязательной дезодорацией помещения, а то от такой вонищи и скрючиться недолго. - Кубыкин помахал рукой у себя перед носом. –Смердите, словно людьми никогда не были. Мне захотелось его убить. И не просто убить, а замучить до смерти самым постыдным для него способом, замучить так, чтоб он на коленях умолял о помиловании, а я неумолимо продолжал издеваться и издеваться. Нет, не так - я ещё не придумал как; наверное, не изобрели ещё таких пыток, которые бы я к нему хотел применить, и нет таких понятий, какими бы я хотел описать то, что я собирался с ним сделать. - Думаю, если будете вести себя тихо и прилежно, то скоро можете стать одними из тех моих подопечных, которых со временем можно спокойно выводить на прогулку, как Машу и Дашу, например, - великодушно обнадёжил Кубыкин, обращаясь ко мне и к Жаку. - Заметили? С ними не было никаких проблем… Шучу, конечно, никуда я вас выводить не собираюсь. Показывать кому-то пока тоже не вижу оснований. Кому нужно, сами сюда приедут. А впрочем, могу поделиться секретом: в будущем для меня, а значит и для вас, будет построена великолепная лаборатория на одном из недоступных для мирян островов… Какой-то вы стали неразговорчивый, журналист Гера. Переживаете сильно? Ну, ничего, привыкнете. Да и никакой вы не журналист, я это сразу понял - так, наивный и любопытный обывашка. Я даже профессию вашу спрашивать не стану. И не хочу доискиваться, чем и зачем вы жили раньше. Что-нибудь заурядное, никому не нужное и совсем никчемное. Если б не зверь, в вас сидящий, я бы давно уже от вас избавился. - Т-ты, мерз-зав-вец, прок-колешься, и прид-дёт теб-бе страш-шный кон-нец. – Говорил депутат-щелеморд, и говорил удивительно отчётливо. Кубыкин в ответ бросил ему несколько фраз. - Ценный мой, как изумительно долго ты сохраняешь речь. Я особенно отмечу твои способности в своём великом научном труде. Проколоться, друг мой, я, безусловно, могу, но вероятность этого настолько ничтожна, что скорее весь мир возвратится к звериному облику, чем моя голова падёт на плаху. В развитие моего проекта вложены баснословные деньги, за ним зорко следит авангард лучших учёных мира, ожидая ошеломительных открытий и потрясающих результатов; а они, смею вам заметить, уже давно налицо. Знающий себе цену Кубыкин, с апломбом закончив отчётную речь перед депутатом, удовлетворённо от него отвернулся. Его кажущаяся неуязвимость отдавала наглостью и цинизмом. Мой внутренний гнев достиг апогея. К нам подъехала тележка со всякой пищей, которую везли две незнакомых мне личности. Они кинули гиене какой-то дохлятины, бросили кабану пару рыбин и клубней с корневищами, а щелеморду и панголину сунули по маленькому хитро устроенному ящичку. Затем они подошли ко мне. - Это существо зовут Гера, - бессовестным образом представил меня своим подчинённым Кубыкин. – Молчалив, но я думаю, в нём присутствует скрытая агрессия. Тем не менее, ухаживайте за ним, то бишь холите. Снотворное переносит обыкновенно. На первом этапе, как и большинству, одна инъекция в сутки по пять миллиграмм. Для него в лаборатории есть все нужные составляющие. Впрочем, все распоряжения касательно этой особи получите у меня в кабинете. Мне дали кашу, молоко, курятину, вареную колбасу, фрукты и какой-то брандахлыст. Затем выдали в личное пользование кружку и вилку, предупредив, чтобы я не вздумал ею заколоться. Наконец я увидел гориллу Зинаиду Матвеевну. С клетки стянули материю, и она предстала во всей красе. Тут же встрепенулся и заблеял влюблённый сайгак. Жак был прав: Зинаида явно увеличилась в размерах. Жутко было смотреть на огромные, вполне женские груди, плоский живот, ещё стройные, но заметно укороченные волосатые ножки. Ужасающе выглядели удлинённые передние конечности, а так же голова, сидящая на короткой шее. На лице с нависшими над глазами надбровными дугами и крупными ноздрями ещё полностью сохранился женский ротик и человеческие щёчки. Волосы поредели, чуть оброс подбородок. - Как живётся, Зинаида? – спросил Кубыкин со смешком в голосе. - С мыслью о разложении твоего тела, - прорычала она. Слова были рыком, но рыком понятным для меня. В этом рыке смешались пренебрежение, бессилие и чудовищная усталость. - Тебе ещё долго придётся жить с этой мыслью. Хочу представить тебе мой новый экземпляр: его зовут Гера. Он очень даже симпатичный. Надеюсь, Герий не станет исключением и воспылает к тебе страстью, как и все остальные. Вряд ли кто может устоять, ежедневно созерцая твою пикантную внешность с очаровательными упругими чреслами. Короче, вам будет о чём поговорить и помечтать. А вы, - обратился он к Жаку и ко мне, - ведите себя прилично. Не уподобляйтесь носорогу из соседнего барака, который, будучи на пятой стадии развития, мастурбирует каждые два часа. Вы же не такой, Герий Петрович? Кубыкин расхохотался, а горилла закричала так громко, что я передёрнулся. - У Геры ступор, - сказал Зинаиде Кубыкин. – Ещё ни слова не сказал, как в клетку попал. Это пройдёт. Ты тут развесели его, как умеешь, а мне пора идти на встречу. Прибывает важная персона – синий кит. Помнишь такого, Герий Петрович? Конечно же, я помнил бомжа из электрички. Неужели он клюнет на уловку Кубыкина и выйдет на проклятом 401 километре? Ещё бы не клюнул. Кубыкин насулил столько денег. Только где он, интересно, будет содержать этого синего кита, если тот попадётся? Увезёт на остров, о котором рассказывал? Да уж, что ни говори – шизоид. Когда Кубыкин уходил, я вспомнил, что нищий музыкант должен был прийти не один и крикнул вослед: - Эй, крыса туркестанская, не смей трогать мальчика! Кубыкин неожиданно вернулся и, подойдя совсем близко к моей клетке, тихо информировал: - А вы, Гера, не такая уж и редкая тварь. Я ожидал от вас большего. Вы всего лишь обыкновенный африканский слон, такие ещё бегают стадами по самому жаркому континенту. Их, конечно, маловато в наличии, но они известны любому младенцу. Однако в моей коллекции слонов пока не было, вы – первый. И я благодарен вам за то, что вы сами подвернулись мне под руку. Он ушёл, а мы с Жаком стали завтракать, а может, обедать или ужинать, в общем, употреблять пищу, чтобы выжить. А жить мне без надежды на освобождение совсем не хотелось. Таким вот образом началась моя звериная жизнь в человеческом облике, и застывшее в бараке время потекло для нас с Жаком лишь от кормёжки к кормёжке. Я – слон. Не самый плохой вариант, но всё же как-то не по себе, когда смотришь на свои любимые части тела и ожидаешь, когда они станут превращаться в слонячьи. Миновал месяц, а то и два, или целых полгода (о времени я говорю весьма условно). Мне так и не удалось поговорить с медведем-губачом: оказалось, он умер в тот день, когда меня пленили, и видел я его в клетке не спящим, а мёртвым. Смерти, как и самоубийства, у Кубыкина не были редкостью. Как он сам утверждал, некоторые организмы умирают от передозировки, так как норму порой очень трудно правильно рассчитать. Большое значение имела индивидуальная выносливость и синхронность изменения органов, а последняя совершенно непредсказуема. Всё это, несомненно, лежало на совести Кубыкина – его недоработки, а ещё мнил себя гением... Жак в высшей степени сожалел о кончине медведя-губача, который, как выяснилось, работал в прокуратуре. Занимаясь пропажами людей, он вышел на след Кубыкина. Но всё кончилось печально – он сам стал очередной жертвой. Сидя в клетке, следователь Рябушкин проявлял неистощимый оптимизм, чем поддерживал остальных. Его любили все, и было жаль, что он ушёл на ранних стадиях. На радость Кубыкину, скоро замолчал скабрёзный обвинитель учёного щелеморд Фёдор. Без его эмоциональных выражений стало много чего не хватать, ведь он точно изъявлял общее мнение всего барака. Вместо слов его голос стал издавать металлические звуки «тик» или «клинк». Когда он извлекал их в присутствии Кубыкина, мы подолгу потом пытались расшифровать, что он имел в виду. Так или иначе, депутат поставил рекорд среди всех заключённых Кубыкина: никто ещё, изменив настолько своё тело, не мог так долго разговаривать. Вслед за щелемордом потерял речь и без того мало говоривший мальчик-муравьед, а за ним, неожиданно рано – горилла Зина. Мы с Жаком надеялись, что она будет нашим третьим человеческим голосом намного дольше других, ведь приматы ближе всех к людям, но случилось как раз наоборот, и учительница младших классов Зинаида Матвеевна стала издавать лишь обезьяньи крики. Мы с трубкозубом остро переживали потерю последнего собеседника. Зинаида Матвеевна, несмотря на женскую сущность, была нам опорой и поддержкой, она питала наш жизненный дух и обладала несравненным чувством юмора. Вместе с ней мы составляли неплохое трио рассказчиков-слушателей. Нам катастрофически стало не хватать её милого женского голоса; при этом нужно упомянуть - она иногда даже пела со скуки и отчаянья, и что с того, что зачастую её голос был разбавлен причудливыми звуками?.. Но она замолчала… И всё же то, что она превосходно нас понимала, было очевидно и после потери речи, и мы, видя это, не раз баловали её своей болтовнёй. Сосед мой, панголин, тоже очень мне полюбился. Большую часть времени он проводил, свернувшись клубком; однако, когда он бодрствовал, то нередко просовывал мордочку в мою клетку и подолгу смотрел на меня из-под толстых век маленькими добрыми глазами. А я иной раз, ласково поглаживая его бледно-оливковую чешую, давал слизывать с ладони заблудившихся на полу муравьёв. Ему было приятно - намного приятнее, чем доставать их длинным языком из отверстия наспех сколоченного ящика. А язык у него был очень и очень длинный – с четвёртую часть метра. Так мы и жили: мочились, ели и зверели. Сразу после смерти медведя-губача мне пришла в голову жалкая идея спасения. Я попробовал её воплотить месяца три спустя, естественно, предварительно поделившись с Жаком-трубкозубом. Он поддержал, хотя и без особого рвения – оно и понятно в его положении, да и в само её осуществление он верил мало. А нужно было в глубине клетки притвориться умершим (Жак на это остроумно заметил, что он бы на моём месте притворился сдохшим) и лежать до тех пор, пока тебе не поверят и не сунутся внутрь забирать твой труп. Тут-то, по замыслу, и следовало проявить всю свою могучесть и резко напасть. Сидя несколько месяцев в клетке, сохранить хоть какую-то силу и сноровку не так-то и легко, но наш уборщик был хиловат, и мы с Жаком надеялись на его немощность. Мы подобрали время и решились инсценировать мою смерть. Я выбрал позу трупа, умершего в долгих конвульсиях, и застыл в ней. Уборщик попросил меня выставить ведро, но не тут-то было – я и не думал шевелиться. Жак-трубкозуб, чуть не плача, сказал уборщику, что я лежу в таком положении почти сутки, а до этого сильно жаловался на головные боли, боли в желудке, сердечные сбои и астматические приступы. Уборщик угукнул и ушёл, вернувшись ещё с двумя кубыкинскими слугами, среди которых был и Марат. Тот, недолго думая, выстрелил в меня иглой со снотворным и только затем вошёл внутрь. На этом моя идея с треском провалилась, и в мои спектакли на тему резко пошатнувшегося здоровья больше никто не верил. А нам с Жаком-трубкозубом после этого случая на некоторое время урезали паёк. Ещё одна попытка освободиться случилась тогда, когда уборщик подошёл близко к клетке забрать ведро с моей мочой. Следует заметить, если уборщик приступает к этой процедуре санитара милосердия, то нам, говорящим, понимающим и имеющим руки, в ультимативной форме предлагается отползти к стене. Так вот, натренировавшись долго и усердно одним рывком прыгать от стены к прутьям, я улучил момент и, когда моё бесценное ведро оказалось в руках уборщика, остервенело сиганул и схватил его за горло. Жак, видя, что я весь в бешенстве, помогал мне в эту минуту восторженными криками, требуя ключи и волю. А ключи у уборщика были – связка их аппетитно болталась на поясе, иначе бы я не заставил себя совершить такой кенгуриный прыжок. Уборщик же, скотина, захрипев, опрокинул моё ведро и вроде как потянулся одной рукой исполнять наши требования. Я хрипел, угрожал, и тычками всячески внушал ему ужас. Он же поддакивал и соглашался, а затем отвязал ключи и сразу же выкинул их в центральную часть прохода. По-видимому, такое действие было аналогично употреблению капсулы яда у разведчика в момент провала. Теперь душить его не имело никакого смысла – ключей всё равно не достать, но и отпускать совсем не хотелось. Да, выучка у людей Кубыкина была безукоризненная. Я кричал, что убью его, а он совсем не протестовал. Я спросил у Жака, как мне поступить, а Жак, поняв, что дело гиблое, лишь махнул копытцем и шевельнул ухом. Я пришёл к решению, что уборщик достоин смерти – нам-то всё равно нечего терять, а им будет наука. Неуклюже и дубовато я попытался свернуть ему шею и вместе с этим сильно пнул ногой в поясницу. Уборщик отлетел прямо к ключам, которые он самым вероломным для нас образом недавно выбросил. Жить он остался, умудрившись почему-то сломать себе не шею, а руку, а нам с Жаком урезали паёк ещё больше прежнего. С тех пор все уборщики и кормильщики, подходя к моей клетке, были полны бдительности и держали ухо востро. Время текло дальше, его поток я замечал по внешнему виду моего друга трубкозуба. Однажды он сообщил, что у него стали изменяться гениталии. Я посочувствовал, - что тут ещё скажешь. Что касается моего перерождения, изменения стали заметно проявляться примерно через полгода. Сначала меня стали мучить адские боли в костях, затем - практически во всех внутренних органах. Заметив, как я страдаю, но скорее всего для того, чтобы меня не постигла участь медведя-губача, Кубыкин на некоторое время стал выстреливать в меня своими иглами реже. Мне стало чуть легче, но меня не покидало ощущение неимоверного расширения во все стороны. Моя кожа стала покрываться сетью морщин и утолщаться. Как подушки набухли подошвы, попёрли уши, верхняя губа срослась с носом и начала стремительно удлиняться вперёд. Превращение в слона становилось неизбежным. К тому времени давно уже перестал говорить Жак-трубкозуб. На этом все наши беседы, от пошлых до философских, завершились. У Жака я немного обучился французскому, совсем не имея понятия, зачем будущему слону французский. Ещё пару месяцев я старался утешить его глупыми весёлыми историями, а порой и глубиной мысли, но потом мне это надоело: Жак молчал, а когда все кругом молчат или говорят на других языках – рычат, блеют, визжат - становится как-то неловко, и волей-неволей замолкаешь сам. А Жак держался очень долго. Развивался медленно и неохотно, я даже подумывал, что когда-нибудь догоню его. Года через три его понесло: хвост вылез на полметра, морда выпятилась в трубку, язык стал длиннее, чем у панголина, а сам он прочно встал на четвереньки. Эх, Жак, Жак, милый Жак. Когда Жак практически «отрубкозубился», я стал вегетарианцем. В один из тех дней Кубыкин со своей свитой убрал из нашего барака гиену и злую кабаниху, а их клетки заняли два глуповатых парня, судя по всему, закадычные друзья. Ох и рожи у них были, когда они, проснувшись у себя в клетках, увидели меня – ещё человека, но уже слона! Вокруг все мои друзья давно завершили цикл, разве что трубкозуб выглядел странновато, но я-то! – зубы пробили щеку, превращаясь в бивни, уши достигли непомерных размеров, чем снискали большое уважение, носохобот с каждым днём становился всё могущественней, сморщенная кожа величественно темнела – не знаю, что на меня иногда находило, но я вроде как даже гордился собой. И при этом я стоял на ногах, точнее на задних конечностях, а пальцы на руках и грудь вполне ещё сходили на человеческие. Однако самым невероятным и в то же время утешающим являлось то, что сознание моё не изменялось и оставалось прежним. Я мог не только шевелить мозгами, т.е. мыслить, но и выговаривать отдельные слова. При появлении новичков я не преминул воспользоваться этим - когда ещё придётся поговорить? - и протрубил несколько слов приветствия по-французски… Результатом стал глубокий обморок. У обоих. Слабые оказались ребята. Впоследствии я в них и вовсе разочаровался. Мало того, что они явно не блистали умом, они вдобавок оказались плаксивыми и льстивыми и выпрашивали себе свободу, как тот козёл, о котором мне рассказывал когда-то мой друг Жак-трубкозуб. Несколько раз я пытался заткнуть им рот нечеловеческим криком, но во всех отношениях человеческим языком, однако это им на пользу не пошло. Они продолжали лебезить и стелиться перед Кубыкиным, а когда оставались одни, жалко прижимались друг к другу и слёзно ворковали, как два голубка. Со временем я практически перестал с ними разговаривать, да и не о чем мне было с ними говорить. Они были неинтересны и противны, в них жила одна лишь занудность. Этого же мнения, по-видимому, придерживался и трубкозуб; он выражал своё презрение только мне понятными ужимками своей мордочки. Когда они достигли третьей стадии развития, а я уже перестал говорить по-человечески, но ещё мыслил, мне удалось распознать в них млекопитающих: оба они, как и Зинаида Матвеевна, превращались в обезьян. Из беседы Кубыкина с Маратом между нашими клетками я выяснил, что они не известные всем макаки и мартышки, а обезьяны с неведомыми мне названиями, а именно – фавн и лапундер. Кто из них кто, понять мне было не суждено. Прошло ещё с полтора года, а то и целых два. Не имея перед собой зеркала, я в полной мере ощущал себя мыслящим слоном и, учитывая слоновьи габариты, мне увеличили размеры клетки, толщину прутьев и объём калитки (неужели Кубыкин рассчитывал в будущем вывести меня отсюда?) Моё жилище теперь стало выше других и выступало в проход между рядами клеток метра на два. Мне перестали делать инъекции, а это означало, что я стал слоном окончательно и бесповоротно. Но я мыслил, и как мне казалось, также мыслил и мой друг Жак-трубкозуб. Вполне допустимо, что часть сознания сохранилась и у некоторых других животных. Всё это привело меня к предположению о возможной недоработке Кубыкина: видя полное превращение в млекопитающее, он сразу же переставал вводить маммалин, совсем не подозревая, что мышление ещё не регрессировало до уровня инстинктов. Хотя, кто знает этого Кубыкина, - не исключено, что такое наше состояние и являлось его истинной целью – легче будет приучать и одомашнивать, производить, так сказать, доместикацию. И вот как-то раз, когда говорить в нашем бараке уже никто не мог, а полуфавн и полулапундер издавали лишь невнятные нечленораздельные звуки, к нам снова явился Кубыкин, его верный слуга Марат и вместе с ними очередная жертва, с которым они обращались весьма обходительно и называли Сергеем Ивановичем. То, что Сергей Иванович прибыл сюда как потенциальное млекопитающее, было ясно как апельсин. По своей маниакальной прихоти Кубыкин проводил ему экскурсию по любимому зверинцу. После того, как будущий зверь ознакомился с обитателями соседних со щелемордом клеток, а именно с фавном и его другом, лицо Сергея Ивановича приобрело вид неотёсанного камня – оно застыло в гримасе скудоумного испуга и непостижимого ужаса и, по всей видимости, отнюдь не собиралось приходить в норму. Кубыкин и Марат, заметив это, перестали загружать его мозг россказнями о своём зверье и молча развернули свою очередную жертву в противоположную сторону. И тут он, с трудом покрыв расстояние в несколько шагов и проковыляв мимо клетки со свернувшимся панголином, оказался лицом к лицу, а точнее, лицом к морде, прямо со мной. Сергей Иванович виделся мне физически здоровым и крепким мужчиной, и я подумал, что, сойдись он в кулачном бою с Маратом, неизвестно ещё, кто бы вышел из него победителем, во всяком случае, я бы поставил на Сергея Ивановича. Умей я говорить, я тотчас предупредил бы его об опасности, и тогда он, расправившись с Маратом, смог бы положить конец бесчинству Кубыкина и освободить всех заключённых, но мысли мои никак не могли облечься в слова - я лишь издал громкий слоновий рёв. Кажущаяся крепость Сергея Ивановича мигом превратилась в утлость, он пошатнулся и чуть не свалился от моего воя и от своих переживаний. Марат и Кубыкин подхватили его под руки – они стояли совсем рядом с моей клеткой. И вот тут-то я, увидев в руках Кубыкина болтающуюся связку ключей, быстро смекнул, что мне надо делать. Так как в последнее время я нуждался в большом количестве жидкости, мне поставляли по несколько вёдер воды в сутки. В тот момент полное ведро стояло возле меня. Я втянул хоботом столько воды, сколько сумел, а когда увидел, что в руках у Марата появился шприц - в долю секунды с силой выплеснул ему струю прямо в лицо, а затем вытянул хобот и зацепил им Кубыкина. Марат от неожиданности потерял равновесие, отпрянул назад и, неловко падая, стукнулся затылком о кирпичную кладку под клеткой щелеморда. Кубыкин же свалился с ног и никак не мог уразуметь, что произошло. Я же, изловчившись, изогнул хобот, приподнял им щупленького профессора, ещё не пришедшего в себя, и повторно ударил его где-то под ухом. Тот, к моему восторгу и удивлению, быстро выключился. В удар, который сам стал для меня неожиданностью, я вложил всю злость, накопленную за долгие месяцы заточения. Это было очень сложно, хобот не слушался, но ненависть, переполнявшая меня, была невообразима и придавала мне сверхвозможности. К негодяю-учёному я приложился с особой любовью, и, как следствие, из протянутой руки лежащего навзничь еле живого Кубыкина со звоном вывалилась такая нужная и подающая надежды на свободу связка ключей. Марат всё ещё лежал без движения. Обстановка складывалась самая что ни на есть благоприятная для нашего освобождения. Однако Сергей Иванович и не думал шевелиться. Он по-прежнему был невменяем и вместо того, чтобы ринуться за ключами, попятился назад. Отступал он до тех пор, пока не упёрся спиной в клетку щелеморда. "Ну что же ты, Серёга! – мысленно взывал я. – Нагнись, возьми же их, выпусти нас всех, неужели ты до сих пор не понял, что здесь творится?!.." Понять-то он понял, но ужас сковал его сознание и все его мускулы. Эх, Сергей Иванович, а ещё казался таким могучим атлетом! Весь барак стал исходить рёвом и криками, словно все поняли, что происходит или может произойти. Я снова набрал хоботом воды и выпустил её на Сергея Ивановича. Попал прямо в лицо, однако мой приём оказался напрасным - он даже не вытерся, так и стоял, как истукан. Я протрубил во всю мощь своих лёгких, но заторможенный Сергей Иванович упрямо не повиновался. Тогда я оставил этого пня с глазами и решил взглядом и рёвом обратиться к фавну с лапундером – они могли бы попробовать вымолвить одно единственное слово, ведь как-никак они ещё ухитрялись произносить слова. «Ключи», - вот всё, что им нужно было сказать. Как угодно - криком ли, воплем, коряво, неумело, - но сказать!.. Куда там... эти обезьяны с заячьими душами лишь распустили слюни и стали что-то мурлыкать друг другу, боязливо косясь на всю эту заваруху, которую я затеял. Остолопы. Мне было стыдно за них… И тут у меня возникла новая идея - оставался последний способ вывести из ступора Сергея Ивановича и чётко сформулировать ему возложенную на него задачу. В целях профилактики я ещё раз огрел Кубыкина хоботом. Затем я опустился на колени и потянулся за ключами. Мне не хватило всего лишь нескольких сантиметров. Я ревел и косился на Сергея Ивановича, а он продолжал стоять, как самая несокрушимая статуя на свете. Когда же наконец до него дойдёт! Я начал вдувать воздух, словно самый мощный на свете пылесос и… ключи поползли. Рука Кубыкина чуть шевельнулась, он стал приходить в себя, мне нужно было ещё раз его стукнуть, но я решил всё-таки добраться до заветных ключей и продолжал всасывать воздух. Тут внезапно Сергей Иванович с вскриком отскочил от клетки щелеморда: Фёдор Станиславович, даже будучи летучей мышью, и то сообразил, что я замыслил, и вцепился когтями в спину туполобого Сергея Ивановича. К общей досаде, и эта мера не привела к нужному результату. Сергей Иванович оставался стоять столбом, только теперь в середине прохода. Уже бежал бы отсюда куда глаза глядят, спасал свою шкуру, всё польза была бы – поведал бы о нас миру, так нет же, бестолочь, застыл в окончательном отупении и никаких признаков разума. Вот уж где наглядный пример того, что и человек бывает безголовее животного. Неплохой бы из него осёл получился. Может, врезать ему хоботом в челюсть? Бог с ним, пускай стоит и дальше, недотёпистый человечишка… Ещё раз поднатужившись, я всё же сумел овладеть ключами - их связка в конце концов влетела в отверстие моего длинного, но такого необходимого сейчас носа. Я протянул хобот с ключами Сергею Ивановичу. На вот, бери, чего же ты ждёшь, скотина?! Кубыкин уже ворочался вовсю, было похоже, что он вот-вот поднимется, - времени было в обрез. Бери же скорей и выпускай нас!.. Нет, легче выучить ежа танцевать, чем дождаться помощи от Сергея Ивановича. В мою большую голову пришла спасительная мысль: кинуть ключи фавну с лапундером, - у них есть пальцы, они ещё полулюди, они сообразят, выпустят себя, а потом и других. Я хотел уж размахнуться и с выдохом вышвыреуть ключи из хобота в направлении их клеток, но в последнюю минуту сдержался. Нет, фавн не смекнёт, и лапундер не додумается – они не из сообразительных. Я снова повернулся к Сергею Ивановичу. Что же ты делаешь, Серёга, подлая человеческая рожа, как же ты смеешь так себя вести?.. В этот момент я впервые обратил внимание на клетку справа от щелеморда, на нашу уважаемую Зинаиду Матвеевну. Она стояла, крепко сжав прутья, и с пониманием на меня глядела. Да, да, именно с пониманием. Стояла и без единого возгласа чего-то ждала. Я больше не сомневался. Осмысленность её взгляда была намного глубже, чем у фавна, лапундера и Сергея Ивановича вместе взятых. Я взмахнул хоботом и выбросил ключи прямо в её клетку. Они со звоном стукнулись о металлический прут и упали на пол. Ей нужно было только протянуть руку. Зинаида медлила. Заблеял сайгак, зашипел мой друг Жак-трубкозуб, заревели и завизжали животные в дальней части барака. Я знал, что каждый из них хотел сказать: «Зина, подними связку и открой калитки!» Наша дорогая горилла, наша любимая всеми Зинаида Матвеевна, от решительных действий которой целиком зависела наша свобода, по-прежнему вполне осознанно взирала на меня, ежесекундно переводя взгляд на ключи. В связке их было не так уж и много, но я был уверен - значительная часть клеток открывается одним и тем же ключом. Эх, мне бы сейчас обезьяньи пальцы! Я громко протрубил. Ну же, Зина! У тебя ведь есть в худшем случае инстинкт! А я верил в лучшее - в то, что разум сохранился не только у меня… Ну, наконец. Горилла Зинаида Матвеевна медленно наклонилась, подняла связку и начала внимательно её изучать. Сложная задача: пускай необыкновенной, но обезьяне, в короткое время подобрать нужный ключ… Однако наша уважаемая учительница всё-таки с ней справилась. Марат начинал понемногу ворочаться, а туркестанская крыса Семён Павлович Кубыкин мало-помалу открывал глаза. Я приготовился его оглушить в очередной раз. Я чувствовал свою силу и власть над ним. Теперь он у меня никогда не поднимется. Зина оказалась везучей и смекалистой. Ей хватило минуты две, чтобы отворить калитку. Она уже на свободе. В это время я ещё раз саданул Кубыкина и принялся ждать прихода гориллы-освободительницы. Она не торопилась меня освобождать. Но и не убежала в одиночку, чего вполне можно было ожидать. Зина выпустила сначала сайгака, обитающего напротив, а затем принялась открывать клетки, расположенные по другую от меня сторону. Выбежала антилопа, за ней гепард, койот и два медведя. Прежде чем по-настоящему ощутить дух свободы, они все разом кинулись к Марату и Кубыкину. Звери яростно и осатанело приступили к затаптыванию и разрыванию их тел на части. Я заревел, пытаясь остановить этот процесс, но было уже поздно, вендетта свершилась. А я ведь ещё питал надежду, что Кубыкин, окажись он в наших руках, сможет как-нибудь вернуть нам человеческий облик. Однако ни одно животное остановить было невозможно. От Марата и Кубыкина остались лежать лишь разбросанные куски мяса. И наши хищники из-за брезгливости ни за что не стали бы есть его, даже будучи голодными. Во время акта возмездия я потерял из вида Сергея Ивановича, а затем, когда Зинаида Матвеевна, выпустив бывшего депутата и Жака, начала освобождать меня, я вновь заметил его, притаившегося в пустой клетке муравьеда. Он опустился на колени и был испуган до полусмерти. Я решил его больше не тревожить, пускай отсидится, не то звери, войдя в раж, под горячую руку примут его за кого-нибудь из кубыкинских служителей и растерзают с не меньшим рвением. И вот мои ворота отворились – я вышел из неволи. Я слон - слон, умеющий мыслить. Это, конечно, ужасно, но что поделаешь… Зина знала своё дело и продолжала открывать клетку за клеткой, а я, желавший внести свою лепту в уничтожение тела Кубыкина и ступить на него мощной подошвой, понял, что ступать уже практически не на что. Последнее, в чём можно было поучаствовать, так это выковырнуть ему глаза на кем-то отгрызенной голове, чем сейчас усердно и занимался депутат-щелеморд. Как только все клетки барака были открыты, я, как самый массивный из всех зверей, выбил центральные ворота и первым увидел солнце. Ощущение, которое меня охватило, вызывало неизведанное, долгожданное и в то же время грустное, горестное и обманчивое счастье. За мной вышли другие пленники, так же, как и я, они замерли, едва коснувшись земли. Мы попали в летнее утро, плавно переходящее в день, в утро, достаточно тёплое для любого из нас. Каждый, если конечно мог, вспомнил себя человеком, каждому хотелось им быть, и каждый здраво проводил грань между человеческим прошлым и бессловесным звериным будущим… Долго ворочать нашими сменившими оболочку мозгами было недосуг. Меня толкнул мордой верблюд и указал в сторону лаборатории Кубыкина. Возле неё стояло несколько человек, они с опаской поглядывали на общество необычных животных и, похоже, готовились сматывать удочки. Я понимал: они, прислуживая Кубыкину, были виноваты не меньше и всецело заслуживают смерти, сходной со своим хозяином. Ко мне подошёл гепард с пумой и прискакал кенгуру. Я осознал тот факт, что почти все зверолюди видят во мне лидера нашей странной компании, и бросил клик – звук, который, словно хриплый горн, призвал всех к атаке. Его приняли все, и мы помчались нещадно громить кубыкинскую лабораторию. Гепард, медведи, другие хищники расправились с людьми Кубыкина необычайно быстро - те обнаружились на территории в количестве шести человек. Нам удалось найти ещё две связки ключей и с помощью той же Зинаиды Матвеевны, которая уже успела насладиться ролью освободителя, открыть оставшиеся бараки. На свободу вышла тьма грызунов и домашних животных, среди которых выделялись не прошедшие полный цикл превращения женщина-хорь, человек-овца, водосвинка, два мальчика-хомяка и говорящая шиншилла. Некоторые, в особенности грызуны, быстро разбежались в разные стороны, но многие, более-менее соображающие, остались с нами, более весомыми и серьёзными животными. В третьем и четвёртом бараке Зина освободила говорящую женщину-тапира, девочку-коалу, носорога, двух тигриц, мужчину-калана и ещё ряд других, чей облик я с трудом мог распознать. Мы разнесли всё, что можно было разрушить, после чего нас покинула ещё часть тварей. Среди сбежавших я заметил и двух свиней - несомненно, это были Маша и Даша. Синего кита я не обнаружил, – оно и понятно, где ж ему здесь, в лесостепи, найти пристанище. Основная масса, в большинстве своём жители нашего барака, держалась вместе: пусть разные обликом сейчас, зато в чём-то единые в прошлом. Минувшее и пережитое сплотило нас в одну общую силу. И сила эта после погрома степенно вышла всем стадом за территорию этого проклятого места и двинулась прочь. Я медленно и твёрдо ступал по полю из подсолнечника. Моя походка на удивление быстро стала уверенной, ведь в клетке я, в сущности, топтался на месте. Вместе со мной пробирался сквозь стебли мой друг Жак-трубкозуб. Себе на спину я посадил Гришу-панголина, чьё состояние было не бог весть какое; чуть сзади плелись горилла, муравьед, сайгак и антилопа. Справа от меня обособилась группа кошачьих: тигрицы, пума и гепард; слева красиво шли верблюд, койот и медведи. Отдельно прыгал кенгуру и продвигался носорог. Скоро к нам пристроились женщина-тапир, водосвинка и девочка-коала. Мы долго шли по междурядью, а когда, миновав пару посадок, вышли на большую дорогу, между моих ушей примостился - и это было особенно приятно – всем знакомый депутат Федор. Дневное время - не для бодрствования летучих мышей, но наш щелеморд Фёдор мышь особенная, да и событие, произошедшее час назад, было слишком уж исключительным, поворотным и долгожданным; не тот случай, чтобы соблюдать режим и подчиняться животным инстинктам. Моя группа шла впереди. Позади нас на дорогу вышла группа верблюда, а позже показались и кошачьи. Скоро откуда-то сбоку выбежал прямо на нас мужчина-калан. Он выглядел очень комично как с точки зрения нечистокровных животных, так, наверное, и со стороны людей. Находясь в середине развития, он не совсем встал на все конечности и до смешного неловко передвигался на задних лапах-ногах. Не прошло и минуты после появления калана, как, откуда ни возьмись, к нам присоединился человек-белка. Пол его трудно поддавался определению. Шикарный пушистый хвост, симпатичные ушки, привлекательная мордочка и манеры передвижения обнаруживали в нём наиболее приятного представителя грызунов. Он впечатлял размерами, лёгкой волосатостью поджарого туловища и вполне человеческими конечностями с пальцами на скрюченных кистях. Когда они появились в кругу и без того полной ужаса и комизма компании, навстречу нам двигалось два автомобиля. Один из них немедля дал задний ход, развернулся и уехал прочь. Другой съехал на обочину и заглушил мотор. Я отчётливо видел застывшее лицо водителя и женщины, сидящей рядом. Со щелемордом на голове и панголином на спине я важно прошествовал мимо. Жак тоже не стал задерживаться. А вот мужчина-калан со своим метаморфизированным лицом зачем-то поковылял к машине. Туда же прискакал и человек-белка. Метров через пятьдесят я оглянулся – калан ходил вокруг машины и с видом дотошного гаишника что-то выискивал. Приблизился и верблюд со своим обществом, в котором разительно выделялись полулюди, в особенности недоразвившаяся женщина-тапир. От таких бродивших по сельской местности диковинок нервы у водителя не выдержали, и он, дабы избежать сердечного приступа, завёлся и уехал прочь прямо по ржаному полю. Я по-прежнему продолжал идти впереди всех неизвестно куда, в полной мере осознавая, что не только я, но и никто другой не имел понятия, с какой целью, во имя чего и, главное, в каком направлении нам нужно двигаться. Пугать местных жителей, без всякого сомнения, не входило в наши планы. Из-за поворота навстречу нам выехал допотопный грузовик, кузов которого был забит женщинами-колхозницами. Они хором пели знакомую даже мне, слону, народную песню о том, как цветёт у ручья калина. Сворачивать я не собирался – что для меня какой-то грузовик! – и в конце концов тот остановился перед нами буквально в нескольких шагах. Песня продолжала разноситься в воздухе, женщины так были ею увлечены, что нас не замечали. Но тут одна из них завизжала истошным голосом и наступила мёртвая тишина. Ещё бы: кому из них приходилось видеть живого слона, да ещё тут, в колхозных полях, с депутатом-щелемордом на голове и панголином на спине? Я поднял хобот и заревел, тем самым предлагая водителю уступить дорогу и показывая, кто здесь имеет главенствующее положение. Водитель оказался не промах и в ответ на мой рёв несколько раз просигналил. Присоединился верблюд – он мне казался самым разумным среди всех остальных, не считая, конечно, Зины и моего друга Жака-трубкозуба. Он встал, как и я, посреди дороги. Мы, разумеется, могли и обойти машину, но никто почему-то не собирался этого делать. Минутой позже примкнули и другие: горилла с сайгаком, водосвинка с женщиной-тапиром, бормотавшей что-то себе под нос, примчался койот, припрыгал кенгуру, не спеша подошли кошачьи. Мы и машина с колхозницами не двигались с места и стояли друг напротив друга. И здесь снова начал проявлять любопытство мужчина-калан. Он первым прошмыгнул к грузовику и со всех сторон его обнюхал. Его тут же поддержал человек-белка. Таких, как они и наши полулюди, увидишь разве что в страшном сне, такие уроды не для слабых женских сердец. Начались неистовые крики, весь кузов охватила паника; а тут ещё наш депутат взъерепенился и стал пищать высокочастотными звуками. Женщины колотили по кабине и умоляли водителя скорее трогаться, но тот сделал всё иначе – открыл дверцу и вылез из машины, явно заинтересовавшись личностью мужчины-калана. Сам калан в это время находился с другой стороны, а к водителю приковыляла женщина-тапир и девушка-водосвинка. Пока водитель к ним присматривался, женщина-тапир успела шепнуть ему что-то на ухо. Крикнуть водитель не успел – упал в обморок, а я-то думал, что он не промах. Слабый пол в кузове завизжал ещё сильнее, и мне стало их жаль, хоть я и слон. Увидев, что водитель лежит без сознания, а вокруг него крутятся уродливые монстры, сельчанки в страхе стали спрыгивать на землю и с душераздирающими воплями бежать без оглядки. Мы их не преследовали. А зачем? Я существо травоядное, горилла и верблюд тоже. А хищники были или сыты, или, надо думать, понимали, что питаться своими недавними родичами как-то совестно. Мы подняли водителя – точнее, это сделала Зинаида Матвеевна – и аккуратно положили на сидение. Приводить его в себя для того, чтобы он снова испугался, мы не рискнули. Когда все люди, кроме водителя, разбежались, мы снова потопали по дороге и вскоре увидели знак, на котором большими буквами было написано «село Щебетовка». Я оглянулся, как бы посовещаться - может не надо, через село-то? Верблюд почавкал и безразлично сплюнул, кенгуру безучастно отвернулся, а Жак апатично поводил носом. Всем было без разницы, что делать, куда идти и где доживать свою животную жизнь. И мы по общему молчаливому согласию стадом повалили на село. Нас уже заметила троица сельских мальчишек на велосипедах, которая тут же очертя голову помчалась вспять с истерическим желанием поскорее донести взрослым о пришествии странной и невиданной группы редких животных. Один из них неудачно развернулся, упал и сильно ушибся. Испуганно оглядываясь назад и превозмогая боль, он подхватил свою велосипед подмышку и пустился, припадая на одну ногу, следом за друзьями. Мы вошли в Щебетовку вразвалочку, нас переполняло чувство значимости и все другие качества, возвышающие одно существо над другими. Почему мы себя таковыми считали, никто толком не знал, здесь таилось что-то из области животной психологии, в смеси разума и инстинкта, в сознании человека, включенного в иную телесную оболочку. За долгие тоскливые годы изменений мы привыкли к новой форме существования, и нас, зверей, уже не так сильно тяготили мысли о прошлой жизни, а я лично находил в невозможности высказывать слова новые интересные способы выражения разума. Мы понимали друг друга почти телепатически. И с целью самоутверждения, что ли, а может, как дифирамб сознанию, которое в любой сорочке пребывает в боевом состоянии (не у всех, конечно), нам жуть как хотелось кому-то показать преимущество своего нового облика. Всё это, разумеется, не от хорошей жизни и, превратись мы сию минуту снова в людей, то завыли бы от счастья, как звери; но так как человеческого счастья нам не видать, оставалось лишь одно: величественно жить и возносить свой образ жизни на высоты достоинства и самоуважения. Мы наличествовали, никуда от этого не денешься, а существующий вынужден существовать, кем бы он ни был. И вот пошли мы по деревне размеренной поступью, никого особо не тревожа и стараясь никого не напугать. Селяне глядели на нашу процессию, как на пришельцев с неба – полный шок, ни возгласов, ни движений, абсолютная тишина и полные края недоумения. В большинстве своём глядели они из окон домов и из-за заборов, не решаясь отворять калитки и контактировать с нами ближе. И, наверное, это к лучшему, при близком рассмотрении женщины-тапира и ей подобных некоторые сердца могли бы и не выдержать потрясения. Я всё это понимал, и, как мне казалось, понимали и другие. Единственный, кто не был солидарен с нами – мужчина-калан; он опять начал проявлять свою любознательность и совать нос во все дыры: заглядывал через ограду, тряс деревья с неспелыми яблоками, метался как угорелый от одного дома к другому, чем наводил страх и трепет на всех его видевших. Его отнюдь не стесняло, что он хромой и совсем не приспособлен к передвижению – им во всю управляла могучая энергия свободы. Чуть позже его поддержал не менее любопытный человек-белка. На околице за нами увязалась кучка мужчин с лопатами, вилами и топорами. На близкое расстояние они боялись подойти, но издали сопровождали процессию до тех пор, пока не убедились, что мы не собираемся делать ничего плохого и тихо-мирно удаляемся по своим делам. А мы всё шли и шли, чего-то ожидая, пока не вышли на железную дорогу. Услыхав вдалеке гудок поезда, я почему-то захотел встать на рельсы и остановить его. Инициативу слона поддержали другие животные с полулюдьми. Машинисты, увидев нас, притормозили состав в нескольких метрах от меня. Чтобы показать свою необыкновенность, я, а затем и остальные, стали пританцовывать, становиться на задние конечности, реветь и рычать, - в общем, каждый старался как мог изобразить из себя талантливое животное. А мой друг щелеморд – тот вообще ринулся в атаку: яро забил крыльями, слетел с моей головы и подался прямо к локомотиву внушать ужас машинистам своей злобной мордой. Поезд мы в конце концов пропустили, выстроившись вдоль путей словно провожатые и подавая разные сигналы выглядывающим из окон ошеломлённым лицам. Не знаю, что они там себе думали, но в том, что слухи о нас теперь разнесутся в одно мгновение, мы не сомневались. Так и случилось. Прошатавшись по окрестностям ещё около суток, мы поняли - на нас началась охота, точнее говоря, нас принялись отлавливать. А мы-то, собственно, и не сильно сопротивлялись – так только, спортивного интереса ради. И вот, с течением времени, я и мой друг Жак-трубкозуб оказались в одном приличном зоопарке. За нами ухаживали и хорошо кормили. О судьбе остальных зверей мне ничего неизвестно, в том числе и о судьбе близких мне панголина, щелеморда и Зинаиды Матвеевны. Пробыли мы в зоопарке не так уж и долго, ведь мы были с Жаком не обычные животные, а очень и очень толковитые и смышлёные, что не могло остаться незамеченным. Вскоре из зоопарка мы перекочевали в один очень даже солидный цирк и положили начало выступлениям на арене, причём в паре – я и мой друг Жак-трубкозуб. О нас так и пестрели афиши: «Выступают слон Гера и трубкозуб Жак – самые умные и талантливые животные». Нас не нужно было дрессировать, как других тупоумных зверей: чуть-чуть растолковать смысл номера - и затем всё шло как по маслу, с различными вариациями и массой экспромтов (последнее, конечно, зависело от нашего настроения в момент выступления). То, что меня зовут Гера, а моего друга – Жак, объяснить было совсем не трудно: я сразу же написал наши имена хоботом на песке. Публика нас обожала, особенно дети. А взрослые иногда глядели с опаской, ведь такие умные животные - это страшно подозрительно. Поэтому, чтобы не обременять искушённого зрителя лишними раздумьями, мы зачастую намеренно притворялись эдакими дурачками. Дрессировщики относились к своим подопечным очень бережно, с уважением, а мы за это плясали, писали носами разные приветствия, разыгрывали всякие сценки и удивляли акробатическими этюдами. Мой друг Жак-трубкозуб понимал меня с полувзгляда, если так можно выразиться, а я – его. Мы прославились не только у себя в стране, но и по всему миру, объездили много стран. Для Жака было особенно приятным побывать во Франции, где он выступал просто блистательно и показал искусство соображать не только на русском, но и на родном французском языке. Наши хозяева пребывали в шоке от таких способностей Жака; он шпарил по-французски, выводя краской на доске всё, что взбредёт ему в голову. Я тоже не раз блистал знаниями иностранного языка, припоминая уроки Жака, которые он мне давал, когда мы ютились с ним по соседству в тесных кубыкинских клетках. В общем, как у цирковых артистов всё у нас складывается замечательно, но я искренне надеюсь, что скоро мы станем известны и в другой области искусств. В свободное от работы время я и Жак, при содействии и под наблюдением дрессировщика, медленно – буква за буквой, слово за словом, – карябаем подробный рассказ о нашем чудовищном превращении. Он непременно станет бестселлером, ведь писали его как-никак настоящие животные. И теперь, выводя хоботом на песке зигзаги и прямые линии, я наконец имею возможность передать привет своим близким, для которых я бесследно исчез по причине глупого любопытства, превратившись в огромного слона. Прошло уже более пяти лет, как мы успешно гастролируем по всему свету. Я не имею понятия, сколько продолжается жизнь у слонов и трубкозубов, но, по всей видимости, нам придётся до конца своих дней заниматься развлечением достопочтенной публики на арене цирка. © Дмитрий Ларин, 2015 Дата публикации: 30.07.2015 10:42:51 Просмотров: 2237 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|