Безмолвие. Глава 2. Прогулки под оскал луны

Александр Кобзев

Форма: Повесть
Жанр: Психологическая проза
Объём: 8799 знаков с пробелами
Раздел: "Безмолвие"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

По странному наваждению я считал Жанну своей невестой. Дружба с этой знойной красавицей в течение последних двух лет учёбы в университете была досадным, но необходимым уроком жизни.

Жанна училась на нашем курсе, на химическом отделении. Я раньше почти не замечал её, как не хотел замечать тех знойных красавиц, что дружно глядели с каждой обложки модных журналов.

Но однажды после окончания третьего курса в общаге собралась компания студентов с нашего факультета. После застолья с пельменями, тортом и водкой вздумали гадать на картах. Кто-то из студенток со смехом спрашивал: «Есть здесь не целованные? Ау! Чтобы карты не соврали, на них должен посидеть не целованный!» Все смотрели на меня. Но на карты села Жанна: “Я здесь самая не целованная!”

Вокруг ехидно смеялись. Но я смеха не замечал. Я был пьян — впервые в жизни — и принял “шутку” за чистую монету. Именно эта шутка сыграла со мною злую шутку.

А карты? Каждая карта сулила счастье с чернобровой знойной красавицей, которая по уши влюблена в меня, которую я не хочу замечать. Это, не глядя на расклад карт, наперебой говорили все студентки. Я не обратил бы на эти слова внимания, если бы не хмель, уже затуманивший непривычный к алкоголю рассудок.

С тех пор каждый вечер я гулял с Жанной по парку под луной и декламировал написанные для неё стихи. Она насилу дожидалась, когда я закончу свою поэзию, и провоцировала меня на пошлые разговоры. Разговоры пошлыми не были, но мне — воспитанному на тихой радости, они казались верхом неприличия, и я возмущался всей силой натуры. Она гасила мои возмущения умелыми технологиями и манипуляциями. Однажды эти прогулки вылились в мерзкий сон о том, как мы гуляем вечером по парку, а над нами светит луна и мерзко скалит зубы, потешаясь над моей глупостью.

Я до ночи учил свою генетику и физиологию, потом биохимию и химтехнологию, чтобы помогать Жанне решать задачи и оформлять за неё лабораторные работы. Все однокурсники открыто потешались надо мною. Поэтому я, всегда раньше спокойный и уравновешенный, был в состоянии непрерывного возбуждения. А она всё больше разогревала моё прирождённое желание быть выше всех.

И мною овладел-таки азарт взять от жизни всё, без остатка — от жизни, от любви, но она умела держать меня на тщательно рассчитанном расстоянии, как бы играя мною. Я давал ей слово, что подчинюсь её игре. Что буду жить, как укажет она, потому что не я был знатоком жизни. Буду слушать и рассказывать скверные анекдоты, решать кроссворды, собирать записи модных певцов и ходить на их концерты, добросовестно изучать скандалы из жизни артистов, курить и играть в карты на мелкие монеты, разбираться в женских причёсках и косметике, обсуждать достижения сетевого маркетинга и новости уринотерапии. При том меня дОлжно было оставаться на “интеллектуальные” разговоры: за сколько продали с аукциона картину всем, кроме меня, известного американского художника, в чём особенности письма “Заводного апельсина”. Через силу, понимая ненужность и чуждость этого, я всерьёз собрался стать приличным обывателем, а для этого и спутница жизни нужна соответствующая — достойная. И мне начинало это нравиться.

Даже вторая в моей жизни пьянка во время выпускного банкета показалась забавной и какой-то по-детски естественной. К счастью, я перепил, моя знойная красавица вела себя слишком вольно — “я тебе не наложница”, а когда я начал пьяную демагогию о своём интеллектуальном превосходстве над всеми однокурсниками, меня пусть символично, но здорово побили. Особо старался Сергей Серов по прозвищу СерЫм-серОв, бездарь и тупица с неимоверными претензиями на значимость. Я почти не сопротивлялся, поражённый тем, что никто не заступился. Кому заступаться, если били все?!

Лишь одна студентка, милая и доброжелательная девушка попробовала заступиться за меня:

— Эх вы! Александр всем помогал! Никогда никому не отказывал. Треть из вас давно вылетели бы из университета, если бы не Сашина помощь. Кто ни разу не просил его помощи в учёбе? Нет таких?!?!

Ответом защитнице был лишь наглый пьяный смех.

Эх, если бы я знал, что на этот факультет поступают не свободные романтики, а закосневшие в бытовых отходах обыватели, я даже не заглянул бы внутрь тяжеловесных сводов старого здания.

Утреннее раздражённое раскаяние влекло меня к крутому повороту в жизни. Ещё больше я утвердился в своём решении, когда, превозмогая похмельную тошноту и боль во всём теле, тоном главы семьи сообщил прибежавшей наутро Жанне, что никаких банкетов и карьер в моей жизни не будет — я уже решил! В ответ она устроила скандал: как я посмел отказаться от места ассистента в университете и выбрать работу в самой глуши заповедника, куда никто не захотел хотел ехать — и хлопнула дверью.

Зато пришёл знакомый с физфака и с видом знатока сообщил:

— Жанка в экстазе — бегает по универу и заигрывает со всеми парнями. Срочно ищет спонсора, что ли… Поссорился с ней? Правильно!

Я молчал.

— Если бы ты не был чурбаном, то держал бы Жанку в железном кулаке. Или прогнал взашей.

— А в чём проблемы? — раздражённо спросил я.

— Ты то ли такой наивный, или совсем ничего в этой жизни не замечаешь? Ты один на всём факультете с ней не переспал. Кстати, именно она науськивала парней бить тебя. Я бы такое никогда не простил.

После этого я целый час пролежал на кровати, тупо глядя в потолок. Повторяя лишь несколько слов: “Я тупица! Я — неотёсанный болван! Тюфяк! Спесивый задавака! Так мне и надо!”

Через день, когда похмельная тошнота утихла, когда боль после побоев унялась, я наскоро упаковал самые необходимые вещи и пошёл на автовокзал покупать билет. «Слава Богу!» — сказал я себе, хотя на самом деле испытывал скорее раздражение, и поехал в эту глушь в полном одиночестве — лишь бы сбежать от позора, боли во всём теле и похмельной тошноты.

Ещё долго я продолжал дуться на весь мир, перемалывая этот мысленный вздор — скорее по привычке, чем по злопамятности. Я и сам у себя вызывал раздражение. Но другим быть не мог — не умел, не получалось. Или, скорее, тешил себя несуществующим ореолом непризнанного гения. Я не способен был испытывать глубокую привязанность к людям. Причина ясная — мои родители работали в разных районах страны, поэтому мы часто переезжали, и я не успевал сдружиться с одноклассниками и соседскими мальчишками. Тем более, был единственным ребёнком в семье. А единственный, в вольном переводе на латынь — эгоцентрист, или, лучше, солипсист… Я сознавал свою абсурдность, раскаивался в этом, но ничего поделать с собой не мог.

После суетливых студенческих общежитий пребывание в этих благодатных местах я воспринимал как бы жизнь по милости Божией. Постепенно боль, обида на однокурсников и сожаления об упущенной карьере угасали, но душевное спокойствие не возвращалось. Часто приходили непрошеные мысли, что мог быть самым перспективным и уважаемым специалистом, а вместо этого живу полудикой жизнью. Некоторое неприятие жизни и мира оставалось, неосознанно подначивая меня к бунту — вернуться, ворваться в мир суеты и всем показать их место. Но я жил почти в одиночестве, поэтому, дабы всем доказать, что я — не фунт изюма, через силу писал посредственные стихи да спорил вслух с воображаемыми оппонентами, если был уверен, что меня никто не может услышать.

Я искал душевного покоя. А покой этот, мимолётно подразнив, надолго покидал меня, и я с новой силой начинал копошиться в застарелых сожалениях об упущенной карьере. Я бесцельно ходил по лесу в состоянии холодной рассеянности, и красивейшие пейзажи не успокаивали меня. Изредка даже с постели вскакивал: всё!!! обдумал последнюю мысль, теперь сбегу из леса и — в университет! Но каждый раз соглашался немного подождать: не решался окунаться в суетливую жизни города. Даже на размеренные хлопоты маленькой деревеньки я не хотел менять свой непокой.

Так я и жил — почти по инерции. Повинуясь наказу родителей, я через силу, с неохотой, как бы автоматически, читал утренние и вечерние молитвы, жития святых и даже богословские труды. Но я всегда просил Бога, чтобы Он помог мне вырваться из этого механически-безвольного движения.

В последние две недели я, наконец-то, начал приходить в себя. Я опасался, что могу растерять обретённый душевный покой. Но ежедневные дальние прогулки, неспешная работа, книги, тетради с множеством набросков и недописанных рассказов полностью заполнили, наконец, мою мирную жизнь.

И теперь я не просто освободился от воспоминаний-наваждений. Я принял их, как принимают ветрянку — каждый должен в детстве переболеть! Как необходимое наказание — за спесь и высокомерие.

Я ещё раз окинул взором освещённые восходящим солнцем вершины гор.

— Слава Тебе, Господи, да я и вправду у Тебя в гостях! — воскликнул я, точно впервые увидел эту красоту.

© Александр Кобзев, 2020
Дата публикации: 20.10.2020 06:25:48
Просмотров: 1539

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.