сталкеры

Юрий Сотников

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 25302 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Парит голубь белый под голубым небом, нимало не опираясь своими широкими крыльями на высокую зелень парковой зоны – и мне кажется, что если бы протянулась крепкая нитка от его плеч ко мне, то я ухватился всей силой и он поднял меня к небесам совершенно свободно – потому что это и есть гравитация космоса.
Мы бы с ним улетели к серебряным спутникам, которые блёстко кружат вокруг нашей разноцветной планеты, пищат и мигают – одни секретно шпионя, а другие для добрых трудяся дел. И первым из них я бы выколол бесстыжие глазки да спалил микросхемы; зато вторым обязательно подзарядил батарейки.
Потом голубь подтянет меня до инопланетного корабля, кой уже долгое время висит над древней цивилизацией майя из города чинтахуакля – и я на листе писчей бумаги, которая у них точно такая же, обрисую им все памятники земного величия да десяток важнейших космических формул, что помню от дядьки энштейна.

- Из космоса падает спутник на голову!- истерично визжали газетчики и теледикторы.- Спасайтесь, кто может!
Уже две недели они обсасывали эту великую новость, будто более бед на планете не было, кроме этой обсиженной мухами железяки. Хотя на дальнем плане мрачным подванивающим фоном в картине жизни расплывались чёрные краски обмана и жадности, злобы и лицемерия, разбавленные грязной коричью трусливой зависти. От всех этих криков и визгов безумных казалось, что не спутник на Землю падает, а обрушивается с небес в тартары звезда нашей планеты, звезда веры и надежды, на которую все люди загадывали под новый год.
Один старик на площади так и сказал:- Предтеча летит к нам, предтеча. Потому что никакие мы не цари природы.- Сплюнул брезгливо:- Вот сейчас она рухнет на нас, и хана всей земной власти. Одна природная среда останется, и станем снова по божьей воле жить.
Чтобы разобраться со всей этой космической катавасией, у нас в городе началась запись частных жителей в добровольные космонавты на марс. Экспедиция стартует из чистого поля ровно через пять лет, среди жёлтых колосьев июля – и моя ракета будет стоять на маленьком зерновом круге, а шустрые комбайны, надвинув на лоб стеклянные козырьки кабин, запляшут вкруг неё словно пижонистые кавалеры, обхаживающие учтивостью неприступную барышню.
Почему я заявляю, что ракета моя? потому что на днях записался добровольцем и сегодня отнёс все нужные анализы на исследованье белым медичкам. В кабинете меня приняли стойко: даже не плакали, что я уже не вернусь обратно, а только зато смотрели как на высокопарного героя – и мне было приятно узреть восхищение в симпатичных глазах. Один лишь толстенький плешивенький доктор взглянул мне в лицо сурово и властно, словно на подопытного котёнка под скальпелем – но я думаю, что он стал таким от безудержной зависти к нам, космонавтам – а прежде добрым колобком гулял по палатам.
Я уже целую неделю хожу на планете отстранённым от жизни земной. Работаю, кушаю, сплю – и всё как обычно – но в мечтах моих над всеми делами преличествуют красные пейзажи далёкого марса, и по дюнам песков колесит неизведанный мир, новой судьбой и её чудесами отпечатываясь на подошвах моего отважного вездехода.

Вместе с другими в добровольцы записался наш участковый пистон - очень потешный мужик. Он рослый да кряжистый, как здоровый комель дерева, разрубленного молнией пополам прямо на берегу реки; когда он был целеньким до небес, то качался на ветру да скрипел тоскливо на всех, но теперь, огрызком, уцепился всеми когтями за землю, и хоть вода его подмывает подгнивает, а стареющий пень только крепчает и на дублёной коре впервые появилась улыбка.
Раньше старшина милиции был капитаном и редко смеялся: по-моему, он и юмора не понимал – если подтрунивали над ним, обижался, а коли цепляли остротой соседа, дружка иль знакомого, то кривил губы от едкой усмешки, будто что понимает.
Это всё жена его, томка, скуку наводила в дому. Визгливая стерва, которую слышат на улице, и даже в соседнем квартале – то ей продали тухлые помидоры, хоть сама на лотке выбирала; а то однажды полдня горлопанила, что ктото трусы её спёр на верёвке висевшие. Даже если и вправду там был фетишист, так он траванулся тем въедливым запахом.
Но жёны есть у всех – хорошие, плохие, нормальные. А собака есть не у каждого. И участковый завёл себе пса по прозвищу - космос. Совершенно случайно, вместо ребёнка. Он давно уже о хвостатоушастом мечтал: ещё когда был совсем маленьким игрушечным милиционером и фуражка с кокардой всей своей головой наползала ему на нос. Она наползает, закрывая звёзды и солнце – но он снова ручонками оттягивает козырёк кверху, чтобы видеть небо.
Потому что кроме щенка, который уже давно вырос в крупного породистого пёса соответственно рангу, старшина до сих пор мечтает о космосе. Он даже легенду – то ли придумал, или всамделе из родословной – вытащил на белый свет для своей собаки, будто она родилась прям от белки и стрелки, искусственно осеменённых каким-то бродячим ветеринаром на земной орбите. И теперь участковый вместе с пёсиком ждёт вызова на космодром, надёжливо проверяя почту телефон телеграф.
Его грёзы совсем неопасны для окружающих – тем более, что у каждого человека должен быть свой сундук, сундучок итальянца фантазини – но всё же из командиров милиции его разжаловали в старшину, после того как он без жалости и улыбки побил до кровей своего ехидного соседа – по делу, за непонятные насмешки, только не по закону.
Другой бы ото всех напастей сломался, бросил бы себя подзаряжать всякий день и потерял со спины заводной ключик – а участковый словно сбросил превеликую ношу, как до немощи загнанный мул, у которого первым сдох жестокий хозяин. И сейчас он каждое утро цветёт, собираясь ходить по квартирам, хоть его частенько дверные глазки принимают за цыгана. Ему интересно стало с людьми, и даже шутки завелись под фуражкой – целыми дняминочами бродят наверное, спать не дают. Вот например – схожу в магазин за уликами – кто догадается? А это обозначает, что нужно скупиться продуктами на недельку вперёд. Или недавно, когда угощали его собаку сосиской на улице, а она нос воротила – старшина, глядя мечтательно на зелёную крону каштана, сказал:- Нет. Только кости её настоящее алиби.- Лакомство, значит.
Мне с многоэтажной высоты балкона виден не только участковый с собакой, но и вся панорама города: церкви с куполами и башни со шпилями, старинной постройки вокзал и древние домики прежде живых да богатых купцов; но поблизи от них, мелкоуютных, вытягиваются кверху суровые небоскрёбы, которых всё больше, и кажется что они как новоявленые инопланетные вояки окружают тысячелетнюю земную цивилизацию, чтобы взять её в полон, и мягко – добром да уговорами – но жёстко – по суду с прокурором – поглотить это старьё, пережевать его ветошный хлам, чтоб на выходе получился ещё один блестящий модерн.
Высота завораживает своей безграничностью, беспределом мечты, которая из тесной души, сумняшейся в своих достижениях прежде по тёмным закоулкам, теперь словно выбрасывается в волю, погнув крыльями прутья железной решёты. И вот мечта уже носится среди звёзд, может быть стремясь улететь навсегда во вселенную, но цепкая память крючьями шпилей и крестами куполов хватко держит её за розовую рубашку, потому что на земле у мечты тоже много серьёзной работы – и хоть она бывает нестойкая, слёзная, но люди всей несметной ордой шагают за ней, чтобы обрести славу или забвение.

Тут, перебдев мои высокие мысли, в дверь позвонили – сгоряча, кипятком. Ко мне зашёл участковый. Я не ждал его – я вообще никого не жду. Для меня любой звонок по телефону ли, в дверь, это надоедливый шум мухи над ухом, когда на ближней колокольне играют церковные звоны или по радио дают симфонию сергея рахманинова. Но всё равно нужно идти открывать, и здороваться, и каждой мухе делать улыбку, даже если хочется прихлопнуть её.
А участковый не насекомое; и он мне нравится своей основательной милицейскостью. Старшина никогда не бросит начатое криминальное дело – хоть по приказу самого генерала – если у него есть золотая цепочка, то есть ниточка к разматываемому клубку. Он скажет – слушаюсь! – а в душе затаит сюжет для своего собственного водевиля, где будут стрельба да погони, улики да алиби, и конечно настоящий а не мнимый преступник.
Вот за это я его уважаю. Он стоял у моей двери, сминая в кулаке фуражку, словно принёс мне двойку из школы милиции.
- Добрый день, старшина. Чем могу быть полезен?- я всегда так встречаю облечённых хоть маленькой властью. Чтобы не расслаблялись, и не таяли как мороженое от восторга обоюдных улыбок. Они ведь часто бывают неискренни.
Только как я уже сказал прежде, участковый прям, будто корабельная сосна. Из которой хоть сейчас можно стругать мачту корабля мечты. И он не стал уворачиваться, а сразу бросил свои крючья на мой абордаж.
- Здравствуйте, юрий. Я слышал от соседей, что вы записались добровольцем на марс.
- Это правда. И в чём здесь криминал?
Я почему-то с первых же слов полез в бутылку, отродясь не умея разговаривать с чинами. По опыту всей предыдущей жизни мне теперь кажется, что они родились вампирами, но только сосут не кровь, а покой и нервы. Даже справедливому старшине я не прощал гнусной надоедливости его кабинетных собратьев.
- Вы подождите, не серчайте заранее.- Участковый улыбнулся мне, сильный и добрый, похожий на большого отца совсем маленького ребёнка. И тогда я искренне рассмеялся над собой.
- Вот.- Он протянул мне свою огрубевшую лапищу, в которой наверно терялся пистолет; и я ответно крепко пожал её своей ладонью, как больничный пинцет слесарные пассатижы.- Теперь мы можем поговорить.

Я всех гостей всегда приглашаю на кухню. Мало того что она сразу же налево от порога, так ещё и удобно если придётся кого угощать. Не надо таскать чашки да блюдца, не нужно греметь разносимой посудой. К тому же кухня у меня самая чистая, потому что там я кушаю. А самое главное, я заметил – тяжелее выпроводить человека, который зашёл глубоко в дом, как в душу.
Старшина хоть и милиционер, но довольно чуствительный человек. Он взял себе стул, и от обеденного стола оттащил его к самому выходу. Показывая мне, что ему и намёка хватит. Зато усаживался он основательно, елозя по седушке и умащивая свою широкую задницу. В этот момент форма ему ещё больше стала к лицу: он походил на генерала перед боевым собранием опергруппы.
Я собирался молчать, и ждать. Поэтому долго не заморачиваясь тяготами общения, разлил нам чайку.
Люди спокойные и уверенные разговаривают небыстро, зная что их всё равно услышат, просто будут обязаны отложить в себе их ёмкие взвешенные слова. Человек медленно беседующий всегда кажется мудрецом, потому что в нём не так уж и много слов, а из полупустой бутыли приятнее пить, ведь это вино уже не единожды пробовали, хвалили наверно. Правда бывает и так, что бутылка совсем пуста – то ли не наполнялась с младенчества, то ль высохла до самого запаха – и тот кто при первой беседе кажется мудреющим умницей, секретным всезнайкой, в дальнейшем приятельстве оказывается круглым болваном, дырявым кувшином, из которого трудно даже губы смочить.
Так же в противоложность приметам и среди болтунов встречаются умники. Просто был замкнут человек да бирючлив в сердце своём, никого туда до сего дня не впуская – а оно всё копилось и слёживалось, то ли счастье то ль горе; и вот казалось в порожней беседе с чужим, незнакомым, прохожим, этот чёрствый сухарь расползается до хлебного мякиша, а внутри у него расцветает сердцевина душа – прежде сверху укрытая плесневым панцырем.

Опорожнив свою чашку, и понимая что пора уже, старшина спросил, глядя на часы над холодильником:- я не задерживаю вас?
- Нет. Я свободен.
- Вы ведь работаете строителем?
- Есть такое.- Мне самому не понравились мои односложные грубоватые ответы, и я решил развернуть темку.- Работаю монтажником по железякам. Но могу и кирпич класть, и отделкой занимаюсь.
- Хорошая у вас специальность. Рукастая.- Он посмотрел на свои руки, которым по виду кайло б да кувалду, а приходится хватать лишь маленький пистолет.- Смешно, наверное, признаваться, а я очень хотел в детстве стать космонавтом.
- Оооо; да это каждый мальчишка мечтает. И сейчас даже.
- Скоро наша мечта исполнится.- Старшина улыбнулся мне так, будто я – Земля, и он смотрит на меня с высоты самой запредельной орбиты.
- Дааа, полетим.- Стало легко на душе, оттого что никакой он не кабинетный клоп, а такой же трудяга как я.- Вы там будете порядок охранять, я строить, и другие люди рядом с нами найдутся.
- А вы знаете, юрий, что главное в космосе?
- Наверно, здоровье.
- И это тоже. Но ещё важнее психическая совместимость.- Он привстал со стула, распахивая мне свои ветряные лопасти, как донкихот дружку санчепанче.
- Аааа...- Теперь я понял, зачем он пришёл ко мне. Совмещаться в единую космическую бригаду. И не ошибся.
- Мы должны – просто обязаны подружиться!- Старшина впервые на моей памяти был так взахлёб взволнован, словно октябрёнок на школьной линейке, принимаемый в пионеры. И галстук ему повязывает сам Гагарин, первый космонавт планеты.
Потом он немножко пригас, видя что я своей улыбкой подтруниваю над ним.- Ну пусть не подружиться, но хотя бы стать добрыми товарищами.
- Да нет, я не отлыниваю.- Мне стало жаль его совершенно искреннего восторга, выплеснутого, казалось, мимо меня. Но старшина ошибался: я тоже взбодрил себе душу его пылающей радостью, потому что когда рядом разгораются зарницы сердечных костров, то от них нельзя не согреться.- Наоборот, вы мне тоже очень симпатичны как человек. Я-то раньше считал вас обыкновенным милицейским сухарём, а вы, оказывается – кекс с изюмом. В вас есть мечта.
- Как я рад, что у нас всё так совпало!- Он снова вспыхнул; теперь уже не огромным костром в маленькой кухне, а празднично искря бенгальскими огнями.- Вы ведь не против, чтобы в команде было больше хороших людей?
И с затаённой надеждой посмотрел на меня.
- Нееееет,- протянул я неуверенную руладу; думая, кого же ещё он предложит. От сплетников и подлецов придётся категорически отказаться.
- Я хочу пригласить на марс вашего соседа, хирурга.- Боясь что я буду против, он тут же стал убеждать меня:- Поверьте, врач нам необходим. Тем более такой многоопытный.
- И многопьющий,- я перебил его, щёлкнув себя по кадыку.- В самый нужный момент он подведёт всю бригаду, а это не дело.
- Ох,- вздохнул старшина,- не знаете его вы совсем.- Он тревожно качал головой, убеждённый в праведности любого мелкого грешка, и в том что человека можно выгрести из самой вонючей грязи. Ему наверно казалось, что человек, испытавший на себе все земные пороки, но от них излечившийся, становится для бога искупительным агнцем, а для людей долгожданною жертвой.- У него в больнице случилось несчастье, и после этого он запил. Потерял семью да работу, но не облик свой. Поверьте, юрий, он всерьёз закодировался – и у него золотые руки врача.
Ладно. Я подумал, что ещё пять лет впереди – испытаний достаточно будет; даже если хирург вдруг сорвётся, то мы найдём кем его заменить.
- Хорошо. Я согласен. Зовите.
- Спасибо! Я верил в вас.
Он жал мне руки взволнованно и крепко, словно легендарный комдив герою разведки, который спас жизнь обречённым товарищам. И пистолет в кобуре, наверное тот самый мой наградной, мягко похлопывал его по заднице.

Мы с участковым теплей распростились, чем были. Он как скорый поезд повёз весточку доктору. А я, глядя на свою рыжую кошку, думал про наше волшебное будущее.
Кошка игралась с клубками. То катила красный к зелёному, сталкивая их мягкими лбами, и сама радовалась крушению, когда они отскакивали по разным углам, обиженно взирая друг на дружку. То она прыгала сверху на чёрный здоровый клубок, за которым почему-то волочилась недовязанная нитка, и казалось, что это кошачий хвост стелется сзади по полу, совсем не в цвет её рыженькой масти. А самый маленький жёлтый клубочек закатился под шкаф; кошка, играя с другими, исподтишка наблюдала за ним – и вдруг всё бросив, кидалась как тигра на мышь, в малую щель не влезая, но лапой пытаясь достать зацепиться. Клубочек визжал и пищал, кошака рычала по-львиному, я тоже над ними смеялся.
Клубки были очень похожи на наши планеты. Зелёный назвал я Землёй, и ногой откатил его ближе к себе, чтобы он крутился рядом в большой безопаске, не сбиваясь с орбиты. А то… Но кошка всё равно норовила столкнуть его с красненьким Марсом, то и дело устраивая мелкие катаклизмы на обоих планетах. От этих клизмов после каждого крушения обе планеты так проносило, что из желудков вымывалось всё старое и зарождалось новое – а я за ними подтирал веником.
Самые крупные планеты – чёрный Сатурн да коричный Юпитер – кошке было трудновато катать просто так, и она сигала на них с кресла, а то даже и с телевизора, выцеливая их очень долго расширенными хищными зрачками словно наглых прожорливых крыс, отъевших свои толстые брюхи на наших харчах. Планеты не знали что они для неё крысы, и думали что на них падает рыжее солнце – а я не знал что кошка для клубков стала солнцем, и гонял её веником по всей нашей комнате. А доктор, который живёт подо мной, наверное очень от шума ругался.
Я с ним неплохо знаком. Он мне кости вправляет после травм на работе, в отличие от старшины, который специализируется на вправлении мозгов всякого криминогенного молодняка.
Доктор суров. Он редко когда улыбается, словно работает не в больнице, а на потенциальном кладбище. Мы все для него – суставы мышцы черепа, и он наверное считает себя вершителем если не судеб, то жизней. Однажды эта самоуверенность его очень сильно подвела, можно сказать – фатально. Он зарезал своего друга на операционном столе. Не нарочно, просто рука сорвалась: но ведь это самое страшное – резать родного тебе человека. В тот день лучше было довериться другому хирургу; а доктор побоялся унизиться, потому что никогда не считал себя слабым, и вызвался сам.
У него потом было тяжёлое время. Чёрное и непроглядное. Может быть, и в петлю хотелось. Я знаю, всем хочется: оттого что только петля, яд или ножик кажутся настоящим избавлением от смрада поглотительных дум, которые невесть откуда появляются в голове и не желают из неё пропадать – так что самолично не справиться, раз, никакие доверительные психологи не помогут, два, и за порогом смерти открывается жизни дверь, три.
Неизвестно мне, как он выбрался из вонючей ямы. Я тоже в такой когда-то давно побывал, и меня вытащило из неё творчество, бросив мне спасительную верёвку с шариковой ручкой и пребелой общей тетрадью. Значит, у доктора что-то есть в хранительных ангелах: может музыка, живопись, или другое хорошее. Раз старшина говорит, что тот больше не пьёт, то это верно на сотню процентов – потому как по милицейской осведомлённости мне кажется, что в шпионах у старшины даже тараканы с мышами.
Доктор уже зрелый мужик. Высокий, тёмный, легонько лысеющий – а волосатые руки его походят на острые крючья, и я думаю, если бы не добрая нынешняя профессия, то он бы стал инквизитором в подземельях земного ада. Его очень уважают выпускники медицинского института – те из них, конечно, кто пришёл туда учиться помогать людям, а не спать на занятиях.
Я недавно побывал в нашей местной больнице. Плохого за них не скажу, за само здание - высоко и светло стоит среди улицы, тёплым жёлтым фасадом для людей улыбается. И внутри чисто: тут тебе спереди цветастые тапочки выдают, там сзади уборщица следы ног замывает. Но главное - никто не ругается, матюки да брань оставляя за дверью. А отчего? оттого что когда вокруг опрятно, то на душе своя блажь нарождается, и кипеть нутром попусту незачем - стыд да позор хулигану. Даже в коротенькой очереди у рентгена молодёжь старушку вперёд пропустила: две девчушки с бусинками в носу разрешили бабульке живот осветить - что там внутри.
И вроде всё хорошо, да молодые врачи замороженные. В глазах лёд, а из носа северным ветром так дует, что хочется курточку с гардероба забрать, ещё сверху накинув тулуп. Боятся; боятся они отвечать за работу свою, за простуду холеру да вывихи. Только что на клизму каждый из них легко соглашается - так бы и ставил беспрерывно до пенсии. То ль напугали их горьким уроком, или юнцами проспали за партой часы обучения. И всю жизнь дальше проспят, если старые доктора их добру да труду не научат.

А вообще, для чего существуем мы, люди – лентяи и трудяги, герои и трусы, таланты творцы созидатели, рабы и кабальники? Если посмотреть на Землю и людей с высоты космоса со стороны господа – вот для чего он мог бы создать нас, может единственных во вселенной?
Думаю, что от тоски – для содружества. Тяжко ему одному было слоняться по огромному зданию своего непомерного жилища, тыкаясь из угла в угол многоквартирных галактик и гоняя по коридорам разноцветные шары гордо надутых планет да болидов. Вот я представляю себя в пустом бетонном клоповнике высотного небоскрёба, где-то посерёд бесконечности: и плохо мне, когда в глазах то слепь от палящего солнца, то мрак беспредельного космоса, и бросает поминутно от жары к холоду – а главное, рядом нет дружеского плеча, локтя, или ещё лучше тёплой материнской груди, к которой можно прильнуть и поплакаться в любом возрасте, хоть даже в стомиллиардном господнем. Ведь его матушка уже наверное умерла, когда он нас создал. А домашнюю живность они, видать, совсем не держали – пусть даже кошку с собакой.
Очень хочется посмотреть – как там у них. Я мечтаю долго идти по парсекам космического пространства с рюкзаком за плечами. Отключу своё гравитационное поле, поднимусь километров сто ввысь – и шагну на белую дорожку млечного пути, которая только называется из молока, а на самом деле там бледный гравий, лёгкие камушки под ногами.
Астронавты всем рассказывали, будто в космосе глухо и не видно ни зги; но это лишь из стекляшек иллюминатора так им кажется – а если снять шлем да отвязаться от жирной и надоедливой мухи тяжёлой ракеты, то пройдя даже немного первых неуверенных шагов вглубь мира, можно услышать большую гамму звуков, полутонов, позывных – мажорных, и минорных – которыми, кажется, инопланетный народ здесь ликует, а иные и жалуются. Вот плачет заблудившаяся комета, со сливочным мороженым в руке потерявшая батьку астероида. – Ты почему тут одна? – спрошу, вытирая ей слёзки. - Мы в зоопарк с папой шли и я потерялась! – Ну конечно, возьму её до ближайшего перекрёстка галактик, а там уже сдам бедного ребёнка доброму межпланетному розыску. А вон, я слышу, фанфары гремят и пробиваются сквозь темноту залпы звёздных салютов – это тираническая чёрная дыра отпустила на свободу прежде закабалённую цивилизацию белого карлика. Наверно, родные выкупили его за звёздное злато.
Я думаю, что бог тоже от мамки своей народился и значит был маленьким; а когда он не слушался то батя его вразумлял, и может быть даже ремнём; тогда визги да рёвы раздавались на весь небосвод, а мы их считали за громы и молнии, и когда на природе гроза или совсем уже сносит небесную башню, то это они там детишек рожают вздымаясь от тягот.

Сейчас довольно поздний вечер, ближе к полуночи. Вверху звёздное небо, внизу яркий как светоч костёр, между ними уха в котелке. Мы втроём сидим на берегу реки и молча переговариваемся невидимой связью, которая не изо рта а из сердца. Я как себя слышу доктора:
- Зачем этот беспредельный космос дал нам человеческие привязанности друг к другу? Любовь дружба ненависть вражда казалось бы бессмысленны по причине неминуемой смерти. Планеты и звёзды живут, притягиваясь и отталкиваясь только по законам физических тел – как мы думаем в меру своего нерасторопного разума – а для людей существуют законы морали и этики, над которыми ещё даже превалируют чувства. И если мы полетим в самые дальние закоулки мироздания – хоть на долгой ракете, хоть мгновенной телепортацией – где как в непроходимых джунглях властвуют лишь законы силы и массы – то обязательно и там возвысим тот дикий мир, а может загадим его своими душами, потому что мощь живого человеческого сердца много сильнее физических законов и догм.
Но что если я ошибаюсь? Галактики – это матери и отцы, тести и свекрови; а планеты их родные дети, поминутно выползающие на ночной горизонт то белыми, жёлтыми, зелёными – то даже синими в холодной родовой плаценте. Пока я думаю о Земле, что не взорвётся ли, не выбросит мою душу вместе с телом к чёртовой бабушке в поднебесье вселенной: то и она думает обо мне, что сохранить ли, сберечь этого махонького дурачка, который так страдает своим до глупостей пытливым умишком, в бледнорозовом притворстве лишь о себе самом кровоточащего сердечка.
И ему озывается старшина:
- Не зря планеты да звёзды называют именами людей. Наши души да судьбы очень похожи. В человеческих судьбах самые близкие орбиты занимают любимые люди, и крутятся рядом всю жизнь. Иногда лишь, после большого непрощаемого раздора, мы разлетаемся от страшного толчка в разные стороны, и кружим до смерти на чужих далёких орбитах, но теперь уже только осколками мелкими душ.
Планеты да звёзды тоже бурлят. От своих тайных страстей, сбрасывая кипящий пар через разломы кожной твердыни, сливая горячую лаву из жёрел вулканов, как всё из себя наружу - любовь, дружбу, ненависть. И если невмоготу уже жить, то взрываются, млечной дымкой расплакиваясь в вечности.

А я в ответ им молчу. Я смотрю на туманность андромеды и думаю: как люди там одни, без путеводной звезды. В тумане....
==============================

© Юрий Сотников, 2015
Дата публикации: 08.05.2015 18:49:50
Просмотров: 2020

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.