Отара для волка

Виктор Лановенко

Форма: Роман
Жанр: Приключения
Объём: 471904 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

ОТАРА ДЛЯ ВОЛКА

Роман

Глава 1

Такси мягко скользило по улицам ночной столицы. Эдик Поспелов, репортер еженедельника «Голубая луна», дремал на заднем сидении. Когда машина остановилась, водитель обернулся, тронул пассажира за локоть:
– Молодой человек, приехали.
Эдик потянулся, сладко зевнул и посетовал:
– Проклятая работа.
Выбравшись из машины, он попытался стряхнуть навалившуюся дрему – покрутил головой, похлопал ладонями по щекам.
На пепельном небе занимался рассвет, и теперь казалось, что огни фонарей снизили свой накал. Электронные часы в витрине супермаркета показывали 05:26.
Эдик набрал код замка и поднялся на второй этаж. С большой осторожностью открыл дверь квартиры. Снял туфли и, не включая свет, прошел в свою комнату.
Хорошо бы принять душ. Но веки слипались, в голове раскручивался водоворот событий минувшего дня и уходящей ночи. Последние силы ушли на то, чтобы стащить джинсы и расстегнуть рубашку. Эдик нырнул в белую свежесть простыней и, предвкушая долгожданный отдых, успел подумать: «Залягу в спячку. Как медведь».
Он еще продолжал ворочаться, выбирая удобную позу, когда зазвучала песенка ковбоя из фильма «Одинокий рейнджер».
– Черт! Черт! – выругался Эдик. Он забыл отключиться. Теперь придется отвечать. Эдик дотянулся до стула и вытащил из-под вороха одежды свой мобильник.
– Кремль на проводе, – сказал он по привычке.
– Господин Поспелов? – голос в трубке оказался незнакомым. Это был размеренный солидный баритон, какой бывает у людей, знающих себе цену.
– Какого черта? – раздраженно произнес Эдик.
– Простите, что разбудил, Эдуард Дмитриевич, – продолжал баритон, нисколько не смутившись. – Я хочу сделать вам предложение.
Эдик посмотрел на часы и захрипел от возмущения:
– Половина шестого утра! Какое, на фик, предложение?
– Предложение, от которого вы не сможете отказаться.
– Чепуха какая-то. Кто вы такой?
– Это не имеет значения, – спокойно ответил баритон. – Можете называть меня «человек, который заказывает музыку».
«Вот так нас снимают, – подумал Эдик, – как девочек возле «Интуриста». А что поделаешь? Журналистика профессия дамская».
– Что вы хотите? – сказал он вслух.
– Одну небольшую статью, которую опубликуют в вашей газете «Голубая луна».
– Ничего не получится, – ответил Эдик. – У меня много работы. Я просто завален работой, – он уже собирался прервать разговор, но в последний момент услышал слова незнакомца.
– Две тысячи баксов.
Человек так устроен – он всегда хочет получать больше, даже, если того не стоит. Поспелов не был исключением из правил.
– Я не ослышался, вы сказали две тысячи? – осторожно переспросил Эдик.
– Три.
Хорошо, что мама не видела в этот момент его физиономию. Она бы точно сказала: «Сыночек, у тебя выраженный астигматизм. Нужно срочно заняться глазками». За одно мгновение в голове у Эдика пролетела целая вереница мыслей. «Может быть, меня разводят, как лоха, на бесплатную раздачу слонов?» – подумал он. Но следом уже закрадывался страх. И Эдику казалось, что страх рождается от одного только голоса в трубке. Бесстрастного и самоуверенного.
– Почему бы вам ни обратиться к главному редактору? – уклончиво спросил он.
– Четыре тысячи, — произнес голос в трубке.
Лицо у Эдика внезапно вспотело. Он гулко проглотил слюну. В голове творился ужасный кавардак. Какие-то мысли рождались и лопались, как пузыри в луже. Жутко хотелось заполучить четыре штуки зеленых. На носу свадьба. А такой халявы может не подвернуться. Но страх продолжал расти. И нервная дама, интуиция, нашептывала: откажись, откажись. У Эдика на вооружении имелся один верный способ, как избавиться от слишком настойчивого клиента. Нужно заломить несусветный гонорар.
– Семь тысяч зеленых, – сказал Эдик и поразился собственной невыразительной интонации, как будто речь шла о копеечном деле.
– Согласен, – тут же ответил баритон. – Записывайте фамилии.
Эдик вздохнул. Что тут скажешь? Это судьба. Он постарался загнать страх в глубину своего сердца и думать только о семи тысячах долларов. Стыдно продаваться за тридцать серебренников. Но он-то продается достойно, за хорошие «бабки» для журналиста своего уровня. Он нашел блокнот и ручку и сказал:
– Я готов, шеф.
– Пишите. Вероника Искандерова. Алексей Зубрицкий.
– Постойте, постойте, это что – те самые Вероника и Алексей? – спросил Эдик, отодвигая блокнот.
– Те самые, – согласился баритон. – Вероника – самая раскрученная певица. Ее без конца крутят на всех Fm-радиостанциях. Алексей – ведущий двух телепроектов, эрудит, красавчик, покоритель дамских сердец.
– Вы с ума сошли, – Эдик едва удержался, чтобы не закричать. – О них невозможно писать.
– Это еще почему?
– Потому что о них все сказано. Их нижнее белье давно рассмотрено под микроскопом и развешено на страницах журналов и газет. Даже мне приходилось сочинять гадости про этих ребят. Про их скандалы, измены, про сокрытие доходов и так далее, и тому подобное. Здесь нет белых пятен, – Эдик сделал секундную паузу и продолжил. – Тонкий слой правды покрыт толстым слоем дерьма. Вам этого мало?
Некоторое время голос в трубке молчал, словно давал Эдику возможность высказаться, а потом вежливо осведомился:
– У вас всё? А теперь слушайте. Сплетни про этих персон меня совершенно не интересуют. Мне важно знать, что с ними произошло в последние две недели.
– А что с ними произошло в последние две недели? – спросил Эдик с недоумением.
– Поясняю. Из достоверных источников мне известно, что упомянутые лица в настоящее время серьезно больны.
– Больны? В каком смысле? – спросил Поспелов.
– В медицинском.
– О-о! Это мы тоже проходили. То у них СПИД, то сифилис, то лихорадка Эбола. Чем только не награждали на своих страницах. Потом, правда, приходилось извиняться. Поверьте мне, эти люди абсолютно здоровы. И, знаете, почему?
– Ну, говорите.
– Потому что физическое здоровье – необходимое условие их успеха. Это публичные люди. Их лица не сходят с экранов телевизоров.
– Вы сейчас хорошо сказали, – согласился голос в трубке. – Не забудьте упомянуть об этом в своей статье. А сейчас повторяю – эти люди больны. И больны серьезно.
– Чем?
– Это предстоит выяснить вам, – ответил голос. – Не копайте слишком глубоко. Вы же не профессор медицины. Ваша задача – обратить внимание общественности на сам факт заболевания. Можете поразмышлять о капризах судьбы, об эфемерности успеха. Немного легкой, необременительной философии. Приложите фотографии наших героев. Покажите читателям, какими они были вчера и во что превратились сегодня.
– Вас понял, шеф. Считайте, что техническое задание принял, – сказал Эдик. – Но мне понадобятся деньги. Наши герои не рядовые граждане, подобраться к ним сложно. Придется подкупать прислугу. Как-то с охраной договариваться. Нужен приличный фотограф.
– Хорошо, – согласился баритон. – Аванс получите сегодня, в шесть вечера. Записывайте адрес. Курский вокзал. Камера хранения номер 4, – он продиктовал номер ячейки и код. – И последнее, но главное, – продолжал баритон. Теперь он звучал торжественно и строго, как будто собирался огласить приговор. – Как только статья будет опубликована, вы немедленно забываете про мой звонок. И делаете вид, что самостоятельно вышли на эту тему.
– Когда вам нужна статья? – спросил Эдик.
– Можете не торопиться, Эдуард Дмитриевич. Будет вполне приемлемо, если она появится в очередном номере вашего еженедельника. То есть, в следующую пятницу.
Из трубки полетели короткие гудки.
– Вот козел! – возмутился Эдик. – Оставляет мне на все про все четыре дня. Надо торопиться, старик, иначе ты разминешься с толстой пачкой американских денег.
Не успел Эдик допить утренний кофе, как на пороге кухни возникла его мама. Элеонора Алексеевна была взволнована и бледна. Атласный халат с пурпурными розами запахнут небрежно, что могло быть вызвано только исключительными обстоятельствами.
– Вы сегодня прекрасно выглядите, Элеонора Алексеевна, – соврал Эдик, отставляя чашечку с кофе. Нужно поскорее исчезнуть из дома, чтобы избежать ненужных разборок.
– Звонил папа из Лондона, – с трагизмом в голосе произнесла Элеонора Алексеевна. Это означало, что разговор предстоит долгий и неприятный.
– Когда?
– Вчера. Около полуночи, – она приложила платок к глазам. – Почему ты вернулся так поздно? Я вся на нервах.
– Мама, – сказал Эдик, поднимаясь из-за стола, – хочу тебе напомнить, что мне полных двадцать шесть лет. И работа у меня особенная. Она требует личного присутствия на всех посиделках столичной элиты. Мы уже сто раз говорили об этом.
– Папа недоволен твоей профессией.
– Что?! — взорвался Эдик. – А он чем занимается?
– Сынок, не придирайся к словам, – сказала Элеонора Алексеевна. – Папа осуждает не твою профессию. Что поделаешь, вы оба журналисты и тут ничего не исправишь, но папа недоволен тем обстоятельством, что ты обслуживаешь, так называемую, желтую прессу.
Эдик принялся укладывать в портфель диктофон, дискеты, блокнот, несколько листов чистой бумаги.
– Передай папе, – сказал он, продолжая сборы, – что, так называемая, желтая пресса кормит семью из двух человек. Семью, которую он бросил ради молодой рыжей сучки.
– Это низко, так отзываться о родителях, – слезы уже вовсю текли по щекам Элеоноры Алексеевны.
– Прости, мама, – сказал Эдик. Он обнял Элеонору Алексеевну и принялся гладить ее по волосам, пока узкие плечики не перестали вздрагивать. – Я люблю вас. Тебя и папу. Я иногда злюсь на него. За то, что он бросил такую великолепную женщину, как ты. Он еще будет локти кусать. Вот увидишь.
– Ты опять уходишь и оставляешь меня одну? В воскресенье? Ты, наверное, уходишь к Леночке.
– Нет, мама, я иду работать. За большие деньги, – ему было легко это говорить, потому что он не врал, как обычно, когда действительно уходил к Леночке.

На улице хозяйничала весна. Вдоль проспекта еще дул прохладный ветер, но яркое солнце припекало не на шутку. Пацаны, сбросив куртки, раскручивали скрипящую карусель, их красные мордахи полыхали здоровьем.
Эдик шел по улице, мимо знакомых витрин и выносных лотков с заморскими фруктами. Время от времени в его ушах звучал самоуверенный баритон «человека, который заказывает музыку». И тогда под ложечкой начинало неприятно сосать. Хорошо бы разобраться, отчего это происходит. Но сейчас недосуг копаться в себе. Надо срочно искать способы, которые позволят добраться до нужных ему персон. Дорога к ним непроста. Траншеи, редуты, колючая проволока, вышки с прожекторами, а на последней линии обороны – симпатичные мордовороты с револьвером подмышкой. «Как бы там ни было, – подумал Эдик, – я уже в деле. Отступать поздно».

Глава 2

Теплый ливень обрушился на столицу. Валерий Лампус стоял под навесом, прижавшись спиной к витрине булочной. За пеленою дождя противоположная сторона проспекта была почти не видна. Но вот из серого марева выплыло маршрутное такси. Валерий сделал глубокий вдох и рванул к остановке. Кроме него в маршрутке оказалось двое пассажиров, парень и девушка. При появлении Лампуса они перестали обниматься и уставились на него.
– Чего, не видели живого слона? – спросил он и плюхнулся в кресло возле двери.
Когда автобус тронулся, в кабине стало жарко. Валерий закрыл глаза. И тотчас перед его мысленным взором, за плотно закрытыми веками, поплыли кадры сегодняшнего дня.

На прием к чиновнику департамента спорта Лампус записался неделю назад. В разделе «тема обращения» написал – спортивная стипендия. А сегодня в два часа пополудни он уже сидел в приемной, хотя встреча была назначена на 14:30. На коленях у него лежала пластиковая папка со всеми бумагами. Тут были графики подготовки к спортивному сезону, результаты медицинского обследования, подтверждающие его великолепные физические кондиции, рекомендация-ходатайство, подписанная спортивными боссами области и личное письмо тренера Михалыча. Когда-то Михалыч и чиновник, к которому шел на прием Валерий, выступали за сборную Москвы.
– Валентин Григорьевич готов вас принять, – сказала секретарша и, когда Валерий проходил мимо ее стола, шепнула. – Будьте смелее, молодой человек.
Кабинет был обставлен шикарно. Полированные шкафы украшены золотыми кантами. Перед шкафами от пола до потолка поднимались две стойки. А вверху, между стойками, произрастал целый сад диковинных цветов. Какие-то лианы вились над карнизом и спускались по обе стороны окна, расцветая нежными лепестками, напоминающими подснежники.
За столом сидел человек-гора. Черный пиджак, белая рубашка, бордовый галстук.
– Здравствуйте, Валентин Григорьевич, – сказал Валерий и прислушался к собственному голосу. Не хватало еще, чтобы в нем звучали просительные ноты.
– Что привело к нам?
– Вот, – Лампус положил на стол свое заявление и пластиковую папку.
Пока Валентин Григорьевич знакомился с бумагами, Валерий исподволь рассматривал кабинет. Его внимание привлекла пепельница, исполненная в виде сидящей красавицы. Руки женщины были сложены в восточном приветствии, а голые ноги обхватывали большой серебряный таз. Сейчас пепельница была пуста. Видимо, Валентин Григорьевич не курил, а пепельницу держал исключительно для гостей.
– Хочешь получить государственную стипендию? – промолви, наконец, Валентин Григорьевич, поднимая голову от бумаг. – Желание твое понятно. Тренироваться, участвовать в коммерческих стартах? И все за счет государства. У меня таких вундеркиндов, знаешь, сколько было? Будущих надежд российского спорта. Да, не скрою, кое-кто получил стипендию. А где они сейчас, эти надежды?
– Не знаю.
– Вот и я не знаю, – Валентин Григорьевич откинулся на спинку кресла. – Все хотят пожировать на казенный счет. А государство не бездонная бочка. Что по этому поводу сказал президент?
– Что?
– Необходимо поднимать детский и юношеский спорт. Вот куда деньги нужно вкладывать. В здоровье нации.
– Я не против здоровья нации, – сказал Валерий. – Но, ведь, нужно кому-то защищать и честь страны.
– А вот это уже не твое дело, – строго произнес Валентин Григорьевич и брови сошлись на его переносице. – Позволь нам решать, кто достоин защищать, а кто – нет.
– Я выиграл молодежное первенство страны.
– У меня таких чемпионов, как у Жучки блох. А начинаешь искать, кого послать на Европу – пусто. Тот болеет, этот не в форме, а третий вообще выступает за Новую Зеландию. Так что будь здоров. Тренируйся.
Руки плохо слушались Валерия. Но он все-таки вытащил из внутреннего кармана длинный незапечатанный конверт. Пальцы ощутили купюры, сложенные внутри. Теперь оставалось вручить конверт и произнести нужный текст. Валерий вспомнил слова Михалыча, своего тренера. «Когда будешь давать взятку, смотри Валентину Григорьевичу прямо в глаза. Не тушуйся. И помни, что взятка для него такое же обыденное дело, как для тебя ежедневная пробежка по стадиону». Валентин Григорьевич сидел за столом, положив одну ладонь на другую, и внимательно изучал свои отполированные ногти. Мощные плечи растягивали дорогую ткань его пиджака, а темные волосы, тщательно зализанные назад, подчеркивали большое мясистое лицо со следами оспы. Валерий протянул конверт и держал его в вытянутой руке, не зная куда положить. Может, на стол, рядом с его ладонями? Или лучше в кресло?
– Ты мослами-то осторожней махай, – неожиданно произнес Валентин Григорьевич. – Здесь не сектор для метаний.
Неожиданно в его руках обнаружилась папка. Такая глянцевая папочка для бумаг. Это было похоже на чудо. Только что на столе ничего не было, кроме документов Валерия, и вдруг – хоп! Вот она, глянцевая папочка. Она уже распахнута и делает движение навстречу конверту. Раз – и конверт лег в папку. Два – папка захлопнулась. Валентин Григорьевич с достоинством поднялся, шагнул к шкафам. Небрежно поместил папку рядом с другими документами.
– Мечтаешь попасть на олимпийские игры? – с насмешкой в голосе спросил Валентин Григорьевич.
– И не только попасть, а показать результат, чтобы запомнили.
– Может, и медаль надеешься заработать?
– Да. Бронзовую медаль.
– А чего так? Если уж мечтаешь, так ни в чем себе отказывать.
– Бронзовую, – повторил Лампус. – Есть в мире два десятиборца, которых я не смогу победить. Пока. Для этого мне понадобятся четыре года подготовки.
– Во как! Значит, золото тоже у нас в кармане. Только немножко задерживается. А почему ты не в армии? – вдруг спросил Валентин Григорьевич. – Возраст подходящий, в марте исполнилось двадцать лет.
– У меня освобождение, – сказал Валерий. – Мама без мужа, мать-одиночка. И нас трое детей. Я – старший. Сестре – шестнадцать, брату – одиннадцать. К тому же Виталька инвалид с детства.
– М-да, большая у тебя семья. Небось, денежки вот так нужны?
– Поэтому я здесь, – сказал Лампус. – Хочу зарабатывать тем, что я умею делать лучше всего. А вместо этого приходится каждый день ходить на фабрику. Хотя, вы сами знаете, большой спорт забирает все время и все силы.
– Так-то оно так, – Валентин Григорьевич опустился в кресло, забарабанил пальцем по столу. Толстый перстень отразил солнечный свет, зайчики запрыгали по стене. – А ты, знаешь, сынок, я, пожалуй, смогу тебе помочь. Будешь бегать, прыгать, метать свои копья. И за это тебе будут платить. Хорошо платить. Ты сможешь помочь своей семье.
Валерий был готов упасть перед чиновником на колени. Вся злость схлынула, а сердце наполнилось благодарностью. Валентин Григорьевич тем временем продолжал:
– Но тебе придется переехать в другой город. Это замечательный город, поверь мне. Солнце, море, кипарисы. Ты станешь тренироваться у самых опытных педагогов, за твоими физическими кондициями будут наблюдать профессора. Поселишься в отдельном номере. Вот такая работа. Нравится?
– Еще бы! – восхитился Валерий. – При нормальной подготовке я попаду в сборную раньше, чем мы планировали с Михалычем. А на Олимпиаде наберу в десятиборье 8300 очков или даже 8500. А это – точно «бронза». Вы посмотрите мои графики.
– Погоди ты с графиками. Тут есть один маленький нюанс, – Валентин Григорьевич поднялся из кресла и навис над столом, как туча. – Тебе придется на какое-то время отказаться от любительского спорта. И, вообще, от участия в соревнованиях. Ты будешь тренироваться, ставить рекорды, но это будет профессиональная работа в медицинском центре. Ничего страшного, пропустишь эти олимпийские, зато на следующие выйдешь фаворитом.
– Как это пропущу? – удивился Валерий. – Зачем?
– Потому что на время действия контракта ты становишься сотрудником научного медицинского центра. Минимальный срок контракта – два года. Меньше никак нельзя. Важно проследить динамику, как будут меняться твои результаты под влиянием новейших методов тренировки.
– Я ничего не понимаю, – признался Валерий. – Что мешает мне принимать участие в соревнованиях?
– Условия контракта. Понимаешь, Лампус, современный большой спорт давно вышел за рамки любительского. Сейчас спорт – это и политика, и бизнес. Огромные деньги крутятся. Ты даже не представляешь. А твоя работа в Центре поможет другим спортсменам, которые сейчас впереди. Через два года ты выскочишь из-за их спин и, чем черт не шутит, станешь олимпийским чемпионом.
Его предложение Лампусу не понравилось. Но Валентин Григорьевич вцепился, как клещ. Тысячи доводов привел. Расписал, как Валерию будет хорошо в этом Центре. Как расцветет его семья, как будут родственники благодарить его за материальную помощь. Но Валерий стоял на своем. Наконец, терпение чиновника лопнуло.
– Наотрез отказываешься? – спросил он.
– Наотрез.
– Все, прием окончен.
– А как же мой вопрос? Со стипендией.
– Свободен, – сказал Валентин Григорьевич. Он подошел к двери и демонстративно распахнул ее.
Несколько секунд Валерий стоял с совершенно пустой головой. Потом приблизился к Валентину Григорьевичу, положил свою руку поверх его руки и стал закрывать дверь. Тот сопротивлялся. Когда-то чиновник был чемпионом столицы. Вольная борьба, полутяжелый вес. Это было давно, но сила в руках осталась. Однако Лампус оказался сильнее. Он закрыл дверь.
– Деньги верни, – спокойно сказал Валерий.
– О чем это ты, сынок? – на лбу Валентина Григорьевича выступили капельки пота.
– Взятку верни, – повторил Лампус.
– Мы на государевой службе, мы взяток не берем, – улыбнулся чиновник, но Валерий почувствовал, даже не опуская взгляда, что его ноги стали перемещаться. Валентин Григорьевич принимал боевую стойку.
– Ладно, – Валерий развернулся, подошел к шкафу и распахнул дверцы.
– Лидия Алексеевна! – крикнул Валентин Григорьевич за спиной Лампуса. – Позовите людей! Быстро!
Папки были похожи одна на другую, как ядра в секторе для толкания. Валерий вытащил одну, пролистал ее. Денег не было. Он швырнул папку на пол и взял с полки другую. И в этот момент на него набросился Валентин Григорьевич. Он произвел захват сзади и попытался оторвать Валерия от пола, чтобы затем произвести бросок через бедро. Не тут-то было. Валерий успел схватиться за металлические стойки. Грудью прижал пальцы чиновника к острому торцу полки. Что-то захрустело. Валентин Григорьевич вскрикнул и постарался вытащить собственные руки. Валерий развернулся и ударил кулаком в крупное лицо со следами оспы. Валентин Григорьевич полетел под стол, опрокидывая кресло по ходу движения.

Дальнейшие события перемешались в голове Валерия Лампуса. Последнее, что запомнилось – это какие-то люди, мужчины. Они забегали в кабинет, и все были одеты в одинаковую форму, как игроки одной команды – черный пиджак, белая рубашка, бардовый галстук.
А потом – сразу полиция. Валерий сидел на стуле в неудобной позе, потому что руки за спиной были стянуты наручниками. Через стол от него белобрысый лейтенант по фамилии Чекалин писал протокол задержания.
Неизвестно, как бы сложилась судьба Лампуса, если бы в комнату предварительного дознания по какому-то делу не вошел майор Разин? Валерий в это время сидел с опущенной головой, ничего не слышал, никого не видел. Потом почувствовал, как запекло в самом темечке. Валерий поднял голову и вздрогнул. Его буравили глаза майора. Даже не глаза, а два вороненых сверла с победитовыми наконечниками.
– Кто такой? – спросил майор.
– Спортсмен, товарищ майор, – быстро отрапортовал лейтенант. – И фамилия у него странная. Лампус у него фамилия.
– Откуда?
Лейтенант заглянул в протокол:
– Из города Елец, Липецкой области.
– Задержан за что? – майор смотрел в лицо Валерия, не отрываясь и не моргая.
– Так это, – лейтенант даже удивился, что кто-то не знает причину его задержания, – он же чиновников отметелил. Пришел в департамент спорта и давай их там колбасить. Половина конторы с разбитыми мордами. А другая половина с телесными повреждениями разной степени тяжести. Они должны заявление принести. Коллективное. Жду с минуты на минуту.
– Боксер что ли?
– Не знаю, – смутившись, ответил лейтенант. – Лампус, ты боксер?
– Нет, – сказал Валерий. – Десятиборец.
– Десятиборец он, – быстро повторил лейтенант специально для майора, как будто ответ Лампуса прозвучал на языке давно исчезнувшей цивилизации.
– Ты смотри, – удивился майор, – я тоже когда-то баловался. Какой разряд?
– Мастер спорта, – сказал Лампус.
– Ого! Это тебе не шутка. Я на первый тянул-тянул, не вытянул. Так и остался со вторым. Как у нас говорили, второразрядным спортсменом, – при этих словах глаза майора стали меняться. Два вороненых сверла превратились в маленькие жирные маслинки.
Валерий присмотрелся к нему повнимательней. Фигура крепкая, ладная. Даже под форменной тужуркой был заметен объем грудной клетки. Но рост маленький. 175 см — не больше. Для современного десятиборья, когда надо прыгать на два десять и метать диск в район 55 метров, его физические данные никуда не годились.
– Послушай, мастер спорта, – продолжал майор, – а зачем ты устроил бойню в департаменте? Это тебе не притон в портовом городишке. Приличное заведение, почти министерство. Чем тебе не угодили наши чиновники?
– Взятки берут, – сказал Валерий.
– О, господи! – изумился майор. – Да кто же их не берет? У вас, в Ельце, лучше что ли? Да если каждому взяточнику бить морду, государство, как организм, вымрет. Наступит анархия и развал. Кстати, кто тебе сказал, что берут?
– Я сам дал, – насупился Валерий.
– Ну, батенька, это вообще… Ты хоть знаешь, что тебя прямо сейчас можно привлекать по статье 291, пункт 1. Дача взятки должностному лицу. Между прочим, запросто схлопочешь лишение свободы на срок до 3-х лет… Сколько дал-то?
– Десять тысяч.
– Зеленых?
– Рублей.
– Рублей?! – удивился майор. – Ну, это не взятка. Так, подачка за мелкую услугу. Чекалин, – обратился он к лейтенанту, – дай-ка мне твоего спортсмена, я с ним побеседую в кабинете вашего начальника.
– Под вашу ответственность, товарищ майор, – предупредил лейтенант. – А, когда чиновники придут, что им сказать?
– Сразу меня зови, – сказал майор. – Я сам буду с ними разговаривать.
– Ладушки, – сказал лейтенант, и лицо у него сделалось радостное, как будто он крупно выиграл в русское лото.
Майор и Лампус поднялись на второй этаж.
– Никогда не встречал десятиборцев с неуравновешенной психикой, – сказал Разин. – Видно, произошло нечто из ряда вон выходящее. Ну-ка, давай, колись.
Лампус все рассказал майору. Разин сидел, обхватив голову руками, как будто пришел в смятение от всего услышанного. Потом сказал:
– М-да, Лампус. Ты сильный, молодой, красивый. Забрался на такую вершину в спорте, откуда рукой подать до бессмертия. А я тебе не завидую. Потому что впереди тебя ждет болото и смрад.
– Что же мне делать? – спросил Валерий. – Как теперь мамка одна будет?
– А чего ж ты не вспомнил про мамку, про сеструху с братишкой, когда морды бил?
– Потому что дурак, – сказал Валерий.
– Вот это правильно, – согласился майор Разин. – А теперь давай подумаем, как действовать дальше. Итак, судя по всему, в департаменте спорта произошло землетрясение силой 9 баллов по шкале Рихтера. Имеются человеческие жертвы.
– Неужели все так плохо? – спросил Лампус.
– Неважно. Одних стульев и канцелярских принадлежностей наломал на 30 тысяч рублей.
– Не может быть!
– Может. Карандаши нынче дорогие, – майор вынул из стола лист бумаги и принялся рисовать рожицы. – Ты на себя в зеркало смотрел? Хорош... Значит, ты говоришь, Валентин Григорьевич предлагал тебе работу. Так?
– Так.
– Как ты думаешь, Лампус, если ты согласишься заключить контракт на два года с этим центром, Валентин Григорьевич сможет тебя простить? Простить настолько, чтобы забрать свое заявление назад.
– Не знаю, – сказал Валерий.
– Другого выхода у тебя нет. Либо болото и смрад. Либо кипарисы. Выбирай.
– А взятка? Если я расскажу про взятку?
– Статья 291, пункт 1, лишение свободы на срок до 3-х лет. Это с одной стороны. А с другой – про взятку забудь. Ты ни в одном суде не докажешь, что Валентин Григорьевич взял у тебя деньги. А больше тебе крыть нечем. Ты, Лампус, остался без козырей.
В это время зазвонил внутренний телефон.
– Чиновники явились, – сказал майор, возвращая трубку на аппарат. – У тебя есть три секунды. Что ты выбираешь? Да, есть еще одна возможность, я как-то упустил ее. Ты можешь нанять дорогих адвокатов, очень дорогих, дороже тех, которых наймут чиновники, и пойти на суд. Но это будет не суд, а соревнование, кто больше заплатит. Как ты на это смотришь?
– Что вы! Мы всем миром собирали деньги на взятку. За три месяца собрали десять тысяч рублей. Все решено, я заключаю контракт с Центром.
– Это правильный ход, – сказал майор. – Он может сработать и может не сработать. Но все остальные сразу ведут к поражению. Пойдем, Лампус, нам предстоит трудный разговор.

Когда Валерий открыл глаза, то увидел перед собой лобовое стекло маршрутного такси, забитое мутными каплями воды. «Дворники» работали с полной нагрузкой. В просветах была видна улица Вернадского. Она летела навстречу в пелене вертикального дождя. Машины уже включили габаритные огни и ближний свет.
– У гастронома выходят? – спросил водитель. Все промолчали. Водитель добавил громкость в приемнике и в сумерках, сквозь непогоду, поплыл чистый голос. Девушка пела на английском языке. Валерий попытался перевести, и получилось смешно: приди ко мне, мой маленький поросенок, и мы будем играть на флейте до самого утра.
Пожалуй, с английским у него не все в порядке. Надо подтянуться. И теперь у Валерия будет время. Целых два года.

Глава 3

Полицейский «Мерс» летел по проспекту Мира, нарушая правила. Майор Разин то и дело поглядывал на часы.
– Опоздаем, Серега, – сказал он водителю. – Гони на всю катушку!
– Никак нет, Сан Саныч, не опоздаем. Мы рванем через Вокзальный переулок. Там в понедельник пробок не бывает.
– Сержант Куликов! Я кому сказал – гони! – рявкнул майор.
– Ладно. Щас нажмем, – весело отозвался водитель, сдвинул фуражку на затылок и прибавил газу.
Майор Разин не любил понедельники. За два выходных законоНЕпослушные граждане успевали наворочать столько черных дел, что каждый понедельник превращался для Разина в каторгу.
Но все бы ничего, если бы не черная полоса, которая рано или поздно ложится поперек судьбы. Сейчас у Разина как раз шел период черной полосы. Его непосредственное начальство, руководитель Управления, генерал Тарханов, и заместитель по кадрам, полковник Скворцов, протаскивали на должность майора своего человека. Трижды Разину предлагали варианты перехода. Он отказывался. Новые должности его не устраивали. По этому поводу кое у кого в Управлении сложилось мнение – коль скоро Разин позволяет себе роскошь говорить начальству «нет», значит, у него имеется крепкая «волосатая рука».
– Приехали, тащ майор, – Сережа Куликов стоял, переминаясь с ноги на ногу, и удерживал перед ним открытую дверь.
– Ты извини, Серега. Я наорал с утра, – сказал Разин, выбираясь из «Мерса».
– Да чего там, я даже не заметил. Сан Саныч, разрешите спросить?
– Ну?
– Это правда, что вас увольняют из органов? Или вы по собственному желанию?
– Бабские сплетни, – отрезал майор.
– Жалко, – вздохнул сержант Куликов. – Меня пацаны на фирме уже достали, спрашивают: нет ли хорошего офицера на выходе? Так я вас сосватал. Там, знаете, какой оклад?
– Мне рановато на пенсию. Пусть пацаны другого поищут.
Каждое утро Разин включал компьютер и просматривал страничку «происшествия». Происшествия «А», Происшествия «В» и Происшествия «С». В группу «А» входили убийства, террористические акты, нападения, грабежи и тому подобное. «В» – экономические преступления, мошенничества, подлоги, ДТП и пр. «С» – другие незначительные происшествия, не влекущие за собой уголовной ответственности.
До начала планерки майору необходимо было знать: кто, кого, где, когда, при каких обстоятельствах? Из этих фактов складывалась картина криминальной обстановки. Она напоминала дерево, корни которого тянулись во вчерашний день, а ствол пребывал в сегодняшнем. Кроме того, Разин был обязан дорисовывать молодые побеги, которые появятся только в завтрашнем дне. Прогноз – его работа.
Майор обследовал всю информацию по разделам «А» и «В». Ничего особенного. По делам, которые стояли в разработке, существенного продвижения не намечалось. Имело место одно довольно громкое убийство. Но оно не выпадало из контекста текущего времени. Был эффективный банковский подлог. Шалили хакеры. Происходили разборки в нетрезвом виде. Однако профессиональное чутье майора осталось не потревоженным.
До начала совещания оставалось минут двадцать, когда Разин начал просматривать раздел «С». Обычно на этой страничке собирался «хлам». Источник «С» не считался надежным, порой его сообщения носили вторичный характер. На памяти майора лишь однажды «хлам» был использован для раскрытия преступления. Примерно год назад сотрудник отдела Леня Варшавец выудил сообщение в «Dailey Mirrors» об аукционе, на котором продавался эскиз Врубеля к картине Демон. Этот эскиз давно и безуспешно искали.
Разин распечатал три листа и принялся делать пометки на полях, когда в кабинет вошел Леня Варшавец.
– Привет, Ленчик, – сказал майор. – Что новенького за последний час?
– Да так, мелочевка.
Его доклад успокоил Разина. Ребята из его отдела закончили свою часть работы. И фактов, которые давали бы повод изменить прогноз, обнаружено не было.
– Как там Полина Семеновна? – спросил майор, вспоминая, как нервничал Леня в пятницу, как торопился в больницу к любимой теще.
– Сделали операцию, а сегодня перед работой я забежал в больницу. Она уже садится в кровати. Пятница счастливый день.
– Точно, – сказал майор, – счастливый.
Он вспомнил, как в минувшую пятницу, ему позвонил Валентин Григорьевич, старый знакомый. Время от времени Разин помогал чиновнику вербовать спортсменов для работы в медицинском центре, расположенном на юге страны. Там, в этом центре, разрабатывались новые спортивные методики, которые позволяли нашим спортсменам добиваться высоких результатов. За выполнение этой рекрутской работы Разин получал неплохую прибавку к своему служебному окладу. Валентин Григорьевич рассказал ему про инцидент, который приключился с Валерием Лампусом, и попросил майора уломать парня, чтобы тот дал согласие на заключение контракта. И Разин с успехом провел эту операцию. Да, действительно пятница счастливый день.
– Сан Саныч, – напомнил о себе Варщавец, – если надумаете уходить из конторы, заберите меня с собой.
– Что вы, как сговорились. Не намерен я менять место работы, – сказал майор и посмотрел на часы. – Пожалуй, успеем выпить по чашечке кофе. Включи чайник.
– Са-Сан Саныч, – когда Варшавец нервничал, он начинал заикаться, – чайник я включу, а вы посмотрите газетку. Статья Па-Поспелова, называется «Встречайте! Эпидемия, пострашнее СПИДа». Может, конечно, брехня. Не мешало бы па-проверить.
Газета называлась «Голубая луна» и относилась к тому сорту еженедельников, которые выходят сумасшедшим тиражом и пользуются неизменным спросом у массового читателя за счет перемывания костей у отечественного и мирового бомонда.
Разин принялся читать статью Эдуарда Поспелова. И с каждой строчкой его сердце колотилось сильней и сильней. Что за черт! Проснулось его профессиональное чутье и повело носом из стороны в сторону. Журналист сообщал, что ему удалось приблизиться, не встретится, а именно приблизиться, к популярной певице Веронике Искандеровой и телеведущему Алексею Зубрицкому. То, что он увидел, сразило его наповал. Красавица Вероника и секс-символ Алексей превратились в уродов. Здесь же, для пущей убедительности, приводились их фотографии, по две штуки на каждого. На одной было видно, как они выглядели раньше, на второй, какими стали теперь. Разин даже поежился, до того неприятное впечатление на него произвели изменения, случившиеся с мужчиной и женщиной. На левой фотографии девушка была похожа на топ-модель. Стройна, нежна, улыбалась с таким светлым очарованием, что невозможно было оторвать взгляд от ее свежих губ. А справа – злобная старуха с перекошенными щеками и обвислой кожей. Вид у нее был затравленный, а круглые в морщинах глаза устремлены куда-то в сторону. Можно предположить, что второй снимок делался без согласия оригинала. С Алексеем Зубрицким дела обстояли не лучше. Правда, его уродство на второй фотографии скрывала недавно отпущенная бородка. Зато он был изображен в полный рост. И было видно, что фигуру мужчины искривило и повело, словно камчатскую березу.
Майор знал, что эта статья может оказаться фальсификацией. Или глупой шуткой. Чего только не придумают эти газетчики, лишь бы пощекотать нервишки обывателю. Но дело в том, что несколько минут назад, когда Разин перелистывал раздел Происшествия «С», перед его глазами промелькнуло нечто похожее. Он пропустил это сообщение, как очередной курьез. Но, если его поставить в один ряд со статьей Поспелова, то, что тогда получается? Правильно, закономерность получается.
Разин бросился к компьютеру, поставил раздел «С» и начал быстро его листать.
– Есть! – воскликнул он и даже подпрыгнул на стуле.– Ленчик, смотри сюда.
Сообщение гласило, что сегодня в Санкт-Петербурге, в 6 часов 30 минут в госпиталь Министерства обороны был доставлен известный артист театра и кино Вадим Кутасов. Вторую неделю зрители первого канала с волнением следят за похождениями его героя в телесериале «Госпожа удача». В настоящее время врачи проводят комплексное обследование Вадима Кутасова и уклоняются от встреч с журналистами. Предположительный диагноз – гормональные осложнения, вызванные приемом лекарственных препаратов. Возможно, именно это привело к деформации мышечных тканей шейного и лицевого отделов, а так же к некоторому изменению формы конечностей. Стремительное течение болезни, когда негативные изменения внешности происходит за считанные дни, ставит врачей в тупик. Подобного случая в их практике еще не было.
– Время, – сказал Леня Варшавец.
Разин подхватился и бросился к двери.
– После планерки – сразу ко мне! – крикнул он Варшавцу.
Совещание проходило как обычно. Генерал принялся жевать любимую тему – исполнительскую дисциплину. И, пока он говорил, Разин восстановил в памяти, как выглядит артист Вадим Кутасов. Майор видел его в нескольких фильмах. Что-то про спецназ, про сыщиков. Такой мощный блондин, симпатяга, он всегда выходил победителем, сражаясь один против целого взвода нехороших парней. Владел приемчиками восточных единоборств, ловко сигал с одной крыши на другую. Еще он стрелял не глядя. И попадал врагам точно в лоб, между левым и правым глазом.
Жена майора, Ирина, смотрит сериал «Госпожа удача» с каким-то хищным интересом.
– Сашка, как ты не понимаешь, это новое слово в нашем кино, – говорила Ирина, не отрываясь от экрана TV. – Это прорыв в другой мир, совершенно незнакомый. Мы входим туда с опаской и любопытством. А Кутасов просто гений.
Ирине, конечно, виднее. Она читала курс современной терапии во втором Медицинском Институте. Круг общения у нее был совершенно другой, чем у Разина. Майор посмотрел одну серию «Госпожи удачи» и как-то не заметил прорыва. Да, Кутасов был хорош. Он снова сражался, только теперь его врагами были не наши родные бандюганы, а кровожадные мертвецы. Они поднимались из могил и были похожи на черных пиявок. Они возвращались в дома, где жили когда-то в качестве дедушек, матерей или братьев, возвращались и высасывали энергию жизни у своих родственников. Вот такое кино.
А Ирина… Что ей надо? Дамочка просто бесится в последнее время. Разин предполагал, что она завела любовника. Майор смирил гордыню и проверил жену, установив за ней слежку. Оказалось – нет. Любовник отсутствует. Значит, причина скрывалась внутри ее. Но как проникнуть туда, в эту непознаваемую женскую душу? А, проникнув, что он там увидит? Бездонный космос или разбитое корыто?
Сегодня утром Разин и Ирина сидели на кухне, и пили чай. Молча. Потом она сказала:
– Сашка, это невыносимо – так жить. Мы как будто ждем поезда и случайно встретились на вокзале. Как чужие. Я больше не могу так.
– Почему?
– Если бы я знала.
– А кто знает?
– Может быть, ты. Ты умный. Знаешь и специально не говоришь. Мучаешь меня.
И они снова поссорились. Обычно это мероприятие у них откладывалось на вечер. А тут – утром. И, как всегда, ничего не прояснили. Она ушла на работу в слезах. А Разин остался сидеть на диване. Когда он догадался посмотреть на часы, то схватился за голову, до начала работы оставалось менее получаса. Пришлось разыскивать Сережу Куликова, водителя «Мерса».
Видимо, Разин, предавшись воспоминаниям, далеко отплыл, голос генерала едва доносился:
– Майор Разин, опуститесь на землю.
Разин тряхнул головой и вновь оказался в генеральском кабинете. По обе стороны длинного стола сидели его коллеги. А в торце, рядом с начальником Управления, стоял, переминаясь с ноги на ногу, заместитель начальника по кадрам, полковник Скворцов.
– Слушайте все внимательно, – сказал генерал. Затем кивнул Скворцову. – Начинайте, полковник.
– Все вы хорошо знаете, что наше руководство постоянно совершенствует структуру управления, – Скворцов сделал паузу, посмотрел на генерала васильковыми глазами, поморгал и продолжил. – В связи с этим принято решение. Первое, ввести новую должность, заместителя начальника управления по базовым разработкам. На эту вакансию в Управление приходит новый человек, очень грамотный специалист. Второе, сократить должность начальника аналитического отдела, – при этом Скворцов поднял голову и уставился на Разина. – К нашему глубокому сожалению, мы вынуждены расстаться с одним из самых опытных наших сотрудников, майором Разиным. В минувшую пятницу подписан приказ о его увольнении. Я надеюсь, что коллеги найдут время и средства, чтобы достойно проводить нашего уважаемого Сан Саныча.
Разин плохо помнил, как вернулся в свой кабинет. Впрочем, его ли теперь? Посидел, повертел в руках шариковую ручку. Появился Леня Варшавец:
– Сан Саныч, ну, что, займемся уродами?
– Да ну их в болото.
Подчиненный вышел, а, спустя секунду осторожно просунул в дверь нечесаную голову:
– Товарищ майор, у вас все в порядке?
– Ты даже не представляешь, до чего в порядке!
Затем Разин включил охранную сигнализацию, запер дверь кабинета на ключ и спустился в холл. Сережа Куликов сидел на кожаном диване под пластмассовой турецкой пальмой и вел задушевную беседу с капитаном полиции Валечкой Скрябиной.
– Извините, Валечка, – вклинился майор в их разговор, – хочу похитить вашего ухажера.
– Прощай, Куличек, – пропела капитан Скрябина, – возвращайся в родное болото.
– Серега, – сказал Разин, – ты можешь отвезти меня домой?
– Легко, – ответил сержант.
Спустя тридцать минут, майор поднимался к себе на этаж. Он открыл дверь и включил свет в прихожей. В ноги к нему, тявкая и захлебываясь от радости, бросилась Сонька, их преданная и ревнивая сторожиха, породы карликовый пинчер.
– Привет, Сонька, я сегодня пораньше, – Разин поднял голову и увидел записку, приклеенную скотчем к зеркалу.
«Сашка, – писала Ирина крупными компьютерными буквами, – я больше так не могу. Решила уехать на время. Хочу обдумать, что нам делать дальше. Не ищи меня. Вернусь через пару недель. Позаботься о Соньке. Со своей стороны прими решение, как нам достойно выйти из этой ситуации. Скорее всего, жить вместе мы больше не сможем. Ирина».
– Сонька, – спросил Разин собаку, – а у карликовых пинчеров бывают черные полосы?
Не снимая обувь, он прошел в комнату, вынул из шкафа справочник по судебно-медицинской экспертизе и достал, спрятанную за ним, бутылку коньяка. Отвинтил пробку и сделал глоток.
– Ну, вот, Сонька, я первый раз в жизни выпил в рабочее время. Как это просто, ты даже не представляешь.
Он прошел в спальню и открыл шифоньер. Одежда Ирины оказалась на месте. Не хватало, возможно, двух-трех платьев. Не было китайской шляпы с раскрашенными перьями, которую Разин подарил жене прошлым летом перед их поездкой на море.
Разин лег на кровать, в ботинках и в форме. Сонька тотчас запрыгнула к нему и примостилась под боком. Бутылку майор поставил на пол, в изголовье кровати.
Вряд ли у Разина было что-то заветное, столь же дорогое, как его работа и его жена. Он закрыл глаза и постарался понять, какие соломинки держат его на плаву, не дают уйти в глубину небытия. Родителей он не помнил, потому что вырос в детском доме. Детей у них с Ириной не было. Не могла она рожать. Дача у него отсутствовала. А машина, старая «шестерка», ржавела второй год во дворе, возле палисадника.
– Может быть, ты моя соломинка? – спросил Разин у собаки и погладил ее по бархатной шерстке. И Сонька в ответ благодарно задрожала маленьким тельцем.

Глава 4

Чиновник департамента спорта Валентин Григорьевич Радченко миновал вращающуюся дверь банка «Капитал плюс» и вышел на улицу. Вечернее солнце укрылось за высотным зданием на другой стороне проспекта. В зеркальных витражах мелькали прохожие и машины. Валентин Григорьевич, заметив собственное отражение, остановился, расправил плечи и надел темные очки. Мимо проносились люди, толкали его, а он словно не замечал. Стоял, разглядывал в стекле себя любимого и счастливо улыбался.
В «Капитал плюс» у Радченко был открыт счет, на который перечислял деньги некто господин Брызгалов. И сегодня этот счет достиг заветной семизначной цифры. Кроме постоянного оклада Валентин Григорьевич получал еще и гонорары за отдельные поручения. Миллионный рубеж был взят благодаря четкой организации последнего дела. Завтра поездом в Новороссийск, а потом далее, в Турцию, проследует некий саквояж с препаратом. Казалось бы, что сложного – переправить багаж весом меньше пяти килограмм? Да ничего. Если бы не одно обстоятельство. Содержимое саквояжа считалось бесценным. Это с одной стороны. А с другой – совершенно секретным. Для того чтобы такой груз провезти две тысячи километров, минуя две таможни и пограничные кордоны, предстояло крепко поработать. И он это сделал. Все подготовил, организовал и был абсолютно уверен в успехе операции. Теперь можно и расслабиться. Можно даже махнуть в старушку Европу, оттянуться на приличном буржуазном курорте. И все это стало возможным благодаря счастливому случаю. Случаю, который пару лет назад свел Валентина Григорьевича с фармацевтическим магнатом Ильей Николаевичем Брызгаловым.
Когда-то, будучи детьми, они жили в одном приморском городке, на самом юге страны. И, спустя много лет, Брызгалов разыскал Валентина Григорьевича и пригласил в свою московскую резиденцию.
Во время той первой встречи Брызгалов сразу заговорил о деле.
– Скажи, Валя, только честно, ты знаешь, что такое генная инженерия? – спросил он.
– Что-то связанное с клонированием?
– Не совсем так. Клонирование воспроизводит точную копию оригинала. А генная инженерия изменяет то, что создала природа, – пояснил магнат. – Вот, например, меня можно изменить.
– Зачем же вас менять? – удивился Валентин Григорьевич. – Вы и так вон какой.
– Какой?
– Ну, такой… Элитный.
– Какой, к черту, элитный? Я плебей. Разве ты не помнишь моих родителей?
– Илья Николаевич, ну как можно такое говорить. У вас в руках вся фармакология страны, можно сказать, целая империя. С вами министры раскланиваются.
– Ну, не без того, – с наигранным равнодушием согласился Брызгалов. – Приходится кое-кого прикармливать. А что делать? Стоит один раз пожадничать, и тут же кислород перекроют. Нет, Валя, стяжатель обязан быть щедрым. Все время он должен вкладывать деньги в работу. Это как картошка. Если не посадишь ведро, не соберешь мешок. А что касается империи, сам знаешь, время было собачее. А у меня хватка, как у бультерьера. Хоть и родился дворнягой.
Затем он подошел к книжным полкам и выбрал брошюру.
– Вот, послушай, что пишут умные люди, – Брызгалов перевернул несколько страниц и принялся читать. – Генетическая конструкция человека станет предметом рыночных стихий. Одним из последствий, судя по дороговизне технологии, будет то, что богатые получат дополнительные преимущества для своих детей. Это приведет к генетическому улучшению правящей элиты.
– Ничего себе! — удивился Валентин Григорьевич.
– Слушай дальше. Говорит биолог из Принстонского университета, некий Ли Сильвер. В самое ближайшее время элита сможет стать отдельным видом, в котором сложатся достоинства великих людей и не будет недостатков. – Илья Николаевич вернулся в кресло, взял с низкого столика кофейную чашку, сделал глоток. Покривился, поставил чашку на место.
«А, ведь, точно, плебей, – подумал Валентин Григорьевич и отвел взгляд. – Привык, наверное, в детстве глотать спитой чай… Плебей-то, плебей, но может купить Земной шар».
– Да, Валя, я плебей, – отозвался на его мысли Брызгалов. – Кофе терпеть не могу.
Валентин Григорьевич вздрогнул, почувствовал, как воротничок рубашки сдавил шею. Лицо покрылось бордовыми пятнами. С трудом удалось расстегнуть верхнюю пуговицу. Когда он опустил руки, пальцы противно дрожали.
– Да ты не смущайся, Валя, я, ведь, чужие мысли читаю, как по писанному. Не знал?
Валентин Григорьевич покачал головой.
– Ну, так теперь знай, – с усмешкой произнес Брызгалов. И продолжил. – Мы создадим новых людей. И не просто новых людей, а новый вид, понимаешь?
– Илья Николаевич, я слышал, многие возражают, – осторожно заметил Валентин Григорьевич. – Говорят, будто генная инженерия – это попытка сунуть нос туда, где совершается непостижимое. Говорят, что Господь отмерил человеку столько ума, чтобы мы не сумели разобраться в Его замыслах. Еще говорят, что мы кажемся сами себе гениями. А на самом деле у нас дважды два всегда будет четыре. А у Бога – что он захочет.
– Видишь ли, Валя, – сказал Брызгалов, – эти ретрограды считают так: каким тебя Господь сотворил, таким и ходи по земле до скончания дней. Человек, дескать, не может быть предметом искусственного манипулирования. Но это хорошо, если ты родился Пушкиным. Или спортсменом, вроде Усейна Болта. А, если Бог соорудил тебя идиотом с выпученными глазами и одной извилиной в голове, что тогда? Или, как я. Всевышнему было угодно, чтобы я родился в семье нищих и провел детство на помойке.
– Вам грех жаловаться, Илья Николаевич, – подобострастно произнес Валентин Григорьевич. – На такую высоту поднялись, куда там Пушкину. Поэт жаловался на нехватку средств и постоянно просил в долг.
– Молодец, – сказал Брызгалов и поднял рюмку. – Давай выпьем за новую эру в истории человечества. За генную инженерию!
Валентин Григорьевич водку на дух не переносил, он любил дорогие вина. Но признаться не посмел. Они выпили. Брызгалов посмотрел на сморщенное лицо собеседника, дотянулся рукой до служебного стола и прижал ключ переговорного устройства.
– Адель Федоровна, – произнес он громко, – принесите нашему гостю хорошего вина. И что¬-нибудь из закуски.
– Поняла вас, Илья Николаевич, – раздался низкий хрипловатый голос. – Надеюсь, «Вдова Клико» 1977 года его устроит?
– Как насчет «Вдовы»? – спросил Брызгалов, обращаясь к Валентину Григорьевичу. И тот закивал торопливо, изображая на лице приятное удивление. – Я тебя предупреждал, Валя, что легко прочитываю мысли. Ты зря скрыл, что не пьешь водку. Впредь будь со мной откровенен во всем.
– Виноват, – смутился Валентин Григорьевич и кратеры оспин, оставленные на его лице давней болезнью, заполнились холодным потом. Между тем Брызгалов продолжал.
– Правительственные запреты, заявления Всемирной Организации Здравоохранения, протесты общественности – все это ломаного гроша не стоит.
В дверь постучали. Вошла женщина. Высокая и худая. Платье болталось на прямых плечах. Казалось, что под платьем, вместо плоти – черенок от лопаты.
– Ваше вино, – сказала она, выставляя перед Валентином Григорьевичем темную бутылку и блюдце с зернами миндаля и с сыром. – Сами справитесь?
– Справлюсь, честное слово, – сказал Валентин Григорьевич, любуясь улыбкой на лице Адели Федоровны. Несмотря на солидный возраст, глаза женщины блистали свежим задором.
Когда она вышла, Брызгалов сказал:
– Адель Федоровна – дама голубых кровей. Настоящая дворянка.
Не успел Валентин Григорьевич изобразить эмоции, как Брызгалов вернул его в русло деловой беседы:
– Если человек докопался до золотой жилы, его ничем не остановишь. На этот Клондайк ринутся старатели со всего мира. И нам желательно не опоздать на последний поезд, уходящий в бессмертие.
– А разве есть такая станция, Илья Николаевич?
– Есть, Валя. Нам с тобой бешено повезло. Потому что именно генная инженерия открывает возможность увеличить срок жизни. Не на какой-то год или два. Нет. Многократно! Понимаешь? Мы сможем прожить 250 лет и при этом оставаться молодыми, здоровыми и богатыми. Как тебе это нравиться?
– Фантастика! – восторженно произнес Валентин Григорьевич.
– Ошибаешься, – Брызгалов взял с блюдца орешек, покрутил его в пальцах. – Такие орешки мы будем выращивать в колбах. Да и вино твое, «Вдова Клико» 1977 года вырастим за три дня. И будет оно не хуже этого. Но есть один организационный момент. Поезд, Валя. Поезд! Нам нужно успеть на этот проклятый поезд. Забронировать себе место, вагон. А еще лучше купить весь состав целиком, так сказать, на корню.
– Я не совсем понимаю, – растерянно начал Валентин Григорьевич, – какую роль вы отводите моей скромной персоне в ваших грандиозных планах? Я всего лишь чиновник второстепенного ведомства.
– Ты чиновник ведомства, которое располагает прекрасной материальной базой. А нам как раз понадобится тихое, уютное местечко, укрытое от посторонних глаз. И такое местечко имеется. На нашей с тобой родине.
– Вы имеете в виду спортивно-медицинский центр?
– Молодец, угадал с первого раза.
– Но, Илья Николаевич, Центр – это государственное учреждение.
– Знаю, Валя. Когда-то все было государственное. Земля, недра, заводы, а теперь, посмотри. Надо сделать так, чтобы этот Центр стал моим. Ну, и твоим, в какой-то степени.
– Но как, Илья Николаевич?
– Будем думать. Стране нужен хлеб. Нужны газ и нефть. Но стране нужны и рекорды. Победы на крупных международных соревнованиях. Разве я не прав?
– Правы.
– Вот мы и подомнем этот Центр под себя. А, когда он станет нашей частной собственностью, мы оснастим его первоклассным оборудованием. Соберем в нем весь цвет современной науки.
– Из-за границы выпишем?
– Зачем? В нашем отечестве имеются прекрасные специалисты. Я знаю, по крайней мере, четыре биохимических лаборатории, где получены удивительные результаты в области генной инженерии. Да и работа по созданию человеческого клона идет полным ходом. В Сибири, в одной из лабораторий, уже был создан человеческий клон. Его вырастили до пяти клеток, а потом уничтожили.
– А почему уничтожили? – удивился Валентин Григорьевич.
– Хороший вопрос, – похвалил его Брызгалов. – По некоторым сведениям руководитель проекта, профессор Милославич, просто перебздел. Дело в том, что на сегодняшний день знания о наследственном веществе, о ДНК… Слышал о таком? Дезоксирибонуклеиновая кислота.
– Слышал, – неуверенно ответил Валентин Григорьевич.
– Так вот, – продолжал Брызгалов, – сведения о ДНК очень и очень неполны. Имеется достоверная информация о функциях всего лишь трех, четырех процентов ДНК. Поэтому манипулировать сложными системами очень рискованно. Представь себе, Валя, созревает наш плод, развивается ни по дням, а по часам. Руки, ноги у него на месте, всюду по пять пальцев. Сердце у него человеческое и, вроде, душа присутствует. Но есть один маленький недостаток: вместо головы — свинячья башка. Что прикажешь делать с этим товарищем? Отвести в церковь и крестить, как православного? Или пустить на холодец? Нет, с клонированием мы подождем. Приналяжем на генную инженерию. Весь мир придет в восторг от наших спортивных достижений. И никто не догадается, что мы будем ковать рекорды фармацевтическими методами. Ни один допинг-контроль ничего не обнаружит ни в моче, ни в гавне наших чемпионов. Потому что наши допинги будут иметь генетическое происхождение.
– Сделаем допинг для наших чемпионов, и все рекорды будут наши, – вставил Валентин Григорьевич.
– Рекорды рекордами, но главная задача нашего центра – прокладывать путь в бессмертие. Мы с тобой должны прожить 250 лет. Деньги на это дело уйдут огромные. Чтобы не вылететь в трубу, придется наладить производство сопутствующего товара. Такого товара, который принесет гигантские прибыли.
– А что за товар такой? – спросил Валентин Григорьевич.
– Мы создадим наборы для ремонта тела. У нас будут неограниченные запасы человеческих тканей, которые мы станем использовать для лечения любых болезней. Даже тех, которые сегодня считаются неизлечимыми. Органы могут быть клонированы из клеток человека или животного. Мы сможем выращивать по заказу любой орган. Например, новое сердце. Или новый член, как пожелаешь.
Брызгалов легко поднялся из кресла и подошел к окну. Его походка показалась Валентину Григорьевичу воздушной, и бывший спортсмен подумал о том, что возможно Илья Николаевич и доживет до тех времен, когда ему на блюдечке преподнесут бессмертие, а вот он – вряд ли. Уже прилично за сорок, время подведения итогов. Но кто бы знал, как ему не хочется подводить итоги. Тем более что итожить особенно нечего. Вот бы ему обломилась удача, и он поймал за хвост жар-птицу!
И удача ему обломилась.
– Ну, что, Валя, – сказал Брызгалов, – ты согласен со мной сотрудничать?
– Согласен, – не раздумывая, ответил Валентин Григорьевич.

Глава 5

Когда вагонному вору Мишке Козлову по кличке Танцор исполнилось пятьдесят лет, он решил завязать с воровским ремеслом.
Лет десять назад Танцор и Яша Батумский по кличке Паровозный свисток «работали» в паре на поездах юго-западной железной дороги. Потом их пути разошлись. Яша был моложе его лет на пять. Яше казалось, что он схватил бога за бороду. А Танцор оказался неповоротливым, как телега, застрявшая на мосту. Он продолжал воровать чемоданы у пассажиров купейных вагонов.
Яша поучал товарища:
– Миша, открой глаза, посмотри, что творится вокруг. Время кустарей-одиночек закончилось. Теперь воруют целые отрасли.
– Извини, братишка, – отвечал Танцор, – отрасли – не мой профиль.
Яша злился, говорил, что Танцор как был, так и остался жалким воришкой. Но в прошлом году Танцор получил весточку – в Яшу стреляли в подъезде собственного дома. И тогда Танцор подумал, что пятьдесят лет – это хороший возраст для перемен в личной жизни. Он купил подержанный «Форд» и устроился на службу в городское такси. Днем собирался развозить средний класс по банкам и офисам, а по ночам подбирать золотую молодежь из ночных бардаков, которые теперь назывались клубами. Но, прежде чем обосноваться в новой профессии, Танцор решил махнуть на юг. Посидеть на берегу Черного моря, приобрести шикарный загар. А там, глядишь, и подцепить какую-нибудь симпатичную б**дюжку.
Козлов был легок на подъем. Он купил билет на поезд Москва-Новороссийск.
Костюм терракотового цвета сидел на нем, как влитой. Галстук пастельных тонов с двумя яркими пятнами был повязан с элегантной небрежностью, а золотые часы из коллекции Patek Philippe выглядывали из-под белоснежной сорочки. Благоухало от Танцора английским мужским одеколоном. А руку приятно тяготил чемодан из натуральной крокодиловой кожи, стоимостью полторы штуки баксов. Чемоданчик, строго говоря, был пустой, не считая пижамы и пары носков. В нагрудном кармане пиджака лежало удостоверение. И всякий, кто пожелает, мог убедиться, что перед ним не вор, Мишка Козлов по кличке Танцор, а депутат Государственной Думы от Приморского края Павел Николаевич N.
Танцор любил спальные вагоны. Кожаный диван ублажал тело, ковры впитывали звуки шагов, белье хрустело от крахмала. Стоило подвинуть шелковую занавеску и все безобразие вокзальной суеты отсекалось напрочь. А внутри даже воздух был насыщен благополучием. Так и хотелось повесить табличку «Только для состоятельных господ».
В купе Танцор оказался один. И проехал до самого Мичуринска, наслаждаясь покоем и хорошим коньяком. В дороге он никогда не пил много, потому что дорога – его рабочее место. Здесь он десятки лет совершал свой скромный трудовой подвиг. Приближалась ночь. Танцор уже собирался отойти ко сну, когда открылась дверь и в купе вошла женщина. В чертах ее лица одновременно читались и сильная воля, и беззащитная нежность фиалки. Женщину звали Эммой.
Танцору удалось произвести должное впечатление. Эдакий барин в первом поколении, самородок, выросший в слепой избе и схвативший за горло Приморский край.
Эмма согласилась выпить рюмочку. Он разлил коньяк по стаканам и отправился к проводнику за ножом, чтобы разрезать ананас. Когда вернулся, внутренний голос подсказал, что коньяк лучше не пить. На столе ничего не переменилось, Эмма мило улыбалась. Но внутренний голос настойчиво повторял: не пей. Танцор поднял стакан и сказал короткий тост:
– За наше знакомство, Эммочка. Благодарю небеса за то, что подарили мне такую прекрасную соседку.
Он медленно выцедил коньяк, но не проглотил его, а оставил во рту. Поставил стакан на стол. Вынул носовой платок и вытер им губы. При этом весь коньяк незаметно выпустил в платок.
– Закусите, чем бог послал, – сказал Танцор, поднимаясь с дивана. – Переоденьтесь. А я тем временем покурю.
Он вышел из купе и, запершись в туалете, тщательно прополоскал рот.
Вернувшись в купе, он принялся зевать. Показывал Эмме, что дремота давит его неотвратимо, словно каток. Глаза разъезжались в стороны, голова то и дело сваливалась на грудь.
– Простите великодушно, – сказал Танцор. – Ничего не могу с собой поделать, сон валит с ног.
Он надел пижаму и потушил прикроватный светильник. Бегущий по рельсам вагон – его колыбель. А ритмы в исполнении чугунных колес – колыбельная песня. Только здесь Танцор засыпал легко, и сон его напоминал полет птицы, парящей высоко над землей.
Он проснулся неожиданно. Поезд стоял. Было тихо и душно. Где-то протяжно храпели. В окно падал свет перронного фонаря. За пределами вагона разговаривали люди. Танцор встал и вышел в коридор. На перроне он увидел трех мужчин и женщину. И в женщине узнал Эмму. Один из парней держал в руке саквояж. Танцор напряг слух, но слов разобрать не удалось. Наконец, один из мужчин посмотрел на часы и стал торопить остальных. Он вынул холщевую сумку, в нее поместил саквояж и передал Эмме. Эмма и один из парней, самый высокий из всей компании, поднялись в вагон. А те двое, что остались на перроне, направились вдоль поезда и стали заглядывать в темные окна.
Вскоре поезд неслышно тронулся и быстро набрал ход. Когда Эмма вернулась в купе, Танцор лежал, сомкнув веки, и неприлично храпел. Купе освещалось ночным светильником, включенным в изголовье Эмминой кровати. По стенкам заскользили яркие пятна. Это уличные фонари посылали прощальный свет уходящему поезду.
Танцор храпел очень натурально, с подсосом, но через щелки глаз наблюдал за Эммой. Секунд десять она стояла неподвижно, словно хотела убедиться, насколько крепок его сон. Затем подала знак. В купе вошел тот самый парень, что был с ней на перроне.
– Не бойся, он не проснется, – сказала Эмма. — Я подсыпала в коньяк снотворного.
Парень поднял сумку и поставил ее в багажную выемку над дверью.
– Будь осторожна, – прошептал он. – Если что случится, я рядом.
При этом он кивнул в сторону соседнего купе.
– Можешь идти отдыхать. Я буду на стреме, – ответила Эмма.
Мужчина ушел, а Эмма устроилась возле ночника с журналом в руках.
Вагон плавно покачивало. И, казалось, что время бежит легко и незаметно. Но вдруг Танцор закашлялся. Похоже, во сне его начал душить приступ бронхиальной астмы. Он задыхался и не мог проснуться.
– Павел Николаевич! Павел Николаевич!
Танцор открыл глаза. Над ним стояла Эмма и трясла его за плечо:
– Да проснитесь же вы! – она схватила Танцора за рукав и попробовала усадить. Но это привело к тому, что кашель перешел в надрывные рвотные позывы. Казалось, что воздух выходит из Танцора, как через ниппель. Лицо налилось багровым румянцем. Он хотел что-то сказать и не мог. Только рука прыгала, как парализованная, а вытянутые пальцы крутила судорога. Наконец Эмма догадалась.
– Лекарство? – спросила она.
Он затряс головой – да, да!
Пока она шарила в карманах пиджака, на губах Танцора выступила пена, а синюшная бледность вытеснила румянец. Он заметил, как в руках Эммы мелькнуло его депутатское удостоверение, ловкие пальцы на мгновение открыли книжицу и тут же захлопнули ее. Так же быстро она обследовала его бумажник. Танцору нечего было стыдиться, в бумажнике лежали стодолларовые купюры, пятнадцать штук и четыре карточки «Виза». Деньги, правда, были фальшивые, но какое это имеет значение при беглом осмотре? Наконец она нашла пластмассовую колбочку с его таблетками и подала их. С трудом он снял крышку, половина таблеток тут же разлетелась по полу, а вторую половину Танцор попытался затолкать в рот, но таблетки лезли обратно вместе с пеной и оседали на пижаме.
Брезгливость и страх отражались в глазах Эммы. Он был беспомощен. Он умирал.
– Врача… Укол, – выдавил Танцор из себя последнее, что мог произнести в этой жизни.
– Где я возьму врача? – растерянно произнесла Эмма. Но, видя, как самозабвенно он умирает, бросилась из купе, оставив дверь открытой.
Если Эмма сейчас зайдет в соседнее купе, прежде чем направиться к проводнику, если успеет предупредить своего охранника, то все старания Танцора полетят коту под хвост. Не переставая издавать предсмертные стоны, он вытащил из кармана пижамы маленькое зеркальце с ручкой, которым всегда пользовался в таких случаях, и выставил его в дверной проем. Эмма уже была в конце коридора. Можно начинать работу. На всю операцию у него оставалось секунд пятнадцать. Это в лучшем случае. Эмма могла вернуться сразу, бросив проводнику одну фразу: в 6–м купе умирает пассажир! Он так же допускал, что тайный спутник Эммы услышит его представление и явится к нему с самыми недвусмысленными намерениями.
Танцор достал с полки холщевую сумку. Расстегнул молнию. Снял свой пустой чемодан. Открыл его. Вынул из сумки саквояж и опустил его в свой чемодан.
При этом он не забывал ни на секунду про звуковое оформление. Пока мы живы, мы обязаны трубить об этом факте на всю ивановскую, хотя бы предсмертными стонами.
Танцор взял свою подушку, сунул ее в холщевую сумку. Застегнул молнию. Поднял сумку на багажную полку. Туда же поставил свой чемодан.
Эмма вернулась вместе с проводником. За их спинами маячила фигура ее спутника.
– Вы врач? – спросил проводник, оборачиваясь к мужчине.
– А что случилось? – поинтересовался тот.
Проводник пожал плечами:
– Похоже, в моем вагоне умирает высокопоставленный чиновник, депутат Государственной Думы. Как его фамилия?
Эмма достала из кармана пиджака удостоверение и подала проводнику. А мужчина, спутник Эммы, тем временем всех оттеснил и осмотрел багажную полку. Сумка смотрелась вполне пристойно. Подушка равнялась по объему саквояжу. Но мужчина решил не ограничиваться визуальным осмотром, он протянул руку к холщевой сумке.
«Вот и все, – подумал Танцор, – пришел мой смертный час. Почему я не слушал голос разума, который недавно толковал мне про Яшу Батумского?»
– Кх, кх! – с намеком закашлялась Эмма. Она как будто подавала знак своему спутнику, что теперь не время заострять внимание на холщевой сумке. Мужчина скользнул пальцами по краю багажной полки, словно желал проверить – нет ли там пыли?
– Я возьму это с собой, – проводник покачал в воздухе депутатским удостоверением Танцора. – Попробую связаться через начальника поезда со следующей станцией, чтобы подогнали «скорую». Может, еще не все потеряно. Вы, – сказал он, обращаясь к Эмме, – подежурьте возле него, а вы, – это уже к ее спутнику, – пройдите со мной. У меня есть аптечка и минеральная вода. Хотя, не знаю…

Спустя полчаса Танцора в бессознательном состоянии вынесли из поезда. Вместо носилок воспользовались одеялом и разбили ему плечи, задевая за встречные косяки. На перроне он сразу попал в руки медицины. Уже в машине скорой помощи ему шуганули в бедро болючий укол. Он открыл глаза и с благодарностью посмотрел на девушку в синем халатике и в синей шапочке:
– Спасибо, доктор, вы спасли меня от неминуемой смерти. Приморский край не забудет вас.
– Я не доктор, – улыбнулась девушка, – я всего лишь медицинская сестра.
Машина летела по улицам города, время от времени прокладывая путь сиреной.
– Это не имеет никакого значения, – великодушно произнес Танцор. – А где мой багаж, прекрасная незнакомка?
– Не волнуйтесь, дядечка, ваш чемодан с нами. Его вынесла ваша соседка по купе, – ответила девушка.
Танцор протянул руку и погладил мягкую крокодиловую кожу.
– Как же мне не волноваться, милая, ведь этот чемодан полон наказов избирателей.

Глава 6

Эдик Поспелов набрал код и открыл ячейку камеры хранения. Прямо перед его лицом лежала бандероль, перевязанная атласной голубой лентой. Эдик посмотрел направо и налево, осторожно взял пакет и опустил его в заранее открытый портфель. Потом пересек зал с бесчисленными окошками железнодорожных касс и зашел в туалет. Закрывшись в кабинке, вынул пакет. Под слоем упаковочной бумаги, обнаружилась коробка из-под конфет. Конфеты назывались «Приятное свидание». Внутри, в двух целлофановых пакетах, лежали новенькие купюры по сто американских долларов. Эдик зубами разорвал один из пакетов, вытащил купюру и проверил ее, направляя на свет. Деньги были настоящие.
Эдик решил немедленно отправиться в ювелирный магазин и купить подарки. Маме – сережки с изумрудами под стать ее браслету, подаренному отцом на десятилетие свадьбы, а Леночке – обручальное кольцо семнадцатого размера с маленьким бриллиантом. Он даже представил, как Леночка откроет бархатную коробочку, и какие у нее сделаются глаза. Но, вместо этого, спускаясь в метро, поймал себя на том, что думает о Веронике Искандеровой и Алексее Зубрицком. Почему врачи не могут поставить диагноз? Ведь болезнь этих двух известных личностей имеет одинаковые симптомы. А вдруг эпидемия? Обрушится на столицу, как чума. Ужас! В таком случае наше будущее выглядит на редкость хреново. Нет, надо все выяснить. До конца.
Не дойдя до магазина, Эдик взял такси и отправился в 4-ю областную больницу, расположенную за пределами МКАД. В этой больнице, в отдельной палате, находился сейчас Алексей Зубрицкий. Когда машина въехала в зеленую зону, полотно асфальта сделалось узким. За окном мелькали деревья с молодою листвой. Травяная подстилка зеленела вовсю. Вскоре за деревьями показалось здание больницы.
Сказать что-то определенное, связанное со здоровьем Зубрицкого, врач не мог.
– Состояние стабильное, не критическое, – произнес он, сонно растягивая слова. Это был мужчина, лет сорока, с красивым бледным лицом. Его звали Владислав Арамович. – Похоже, болезнь отступила. Но ее страшные последствия, скорее всего, останутся на всю жизнь.
– Как называется болезнь? – спросил Эдик.
– Вы думаете, мы ничего не делаем? – вдруг обиделся врач.
– Я так не думаю. Но, если в моей работе попадается крепкий орешек, я переворачиваю Интернет с ног на голову, падаю на колени перед специалистами, не останавливаюсь ни перед чем, пока не разгрызу этот орех.
– Браво, – врач похлопал в ладоши. – Приходите работать к нам. У нас хронически не хватает младшего медицинского персонала. Вы знаете, сколько они получают?
– Знаю, – буркнул Эдик.
– А какой оклад у меня, вы тоже знаете?
– Тоже знаю.
– Хм. И после этого вы настаете, чтобы я занимался научно-исследовательской работой? Посмотрите, чем мы измеряем кровяное давление? – врач вынул из стола тонометр и положил его перед Эдиком. – Каменный век. Чаю хотите?
– Хочу
Врач выставил на стол две чашки и включил электрический чайник.
– Позавчера я собирал консилиум. Пригласил самых лучших специалистов. Ученые мужи осмотрели Зубрицкого. Произвели полный забор анализов по развернутой схеме. И вот завтра Алексея переводят в Москву. В клинику профессора Волковского. Если уже и там не смогут установить причину и характер заболевания, значит, этого не смогут сделать нигде. По крайней мере, у нас в стране.
– Владислав Арамович, а вы знаете, что в Москве есть еще один больной, вернее, больная? Симптомы точно такие, как у Зубрицкого.
– Как же, читал вашу статью, – сказал врач.
– Скажите, а не может ли это заболевание оказаться началом страшной эпидемии?
– Понятия не имею.
– Но предположить вы можете? Хотя бы теоретически.
– Теоретически могу, – согласился Владислав Арамович. – Но это все равно, что рассуждать на тему – есть ли разумная жизнь во вселенной? Вы скажете «да». Я скажу «нет». И мы до конца дней так и не узнаем, кто был прав.
– Я могу поговорить с Зубрицким?
– Нет. Категорически. Он допускает к себе только лечащего врача и мать. Его охрана дежурит круглосуточно. Чтобы неповадно было таким, как вы.

Эдик шел по коридору, надеясь, что в последние минуты ему улыбнется удача. Он сможет встретиться и поговорить с Алексеем. В дальнем конце коридора, там, где находилась палата Зубрицкого, два молодых человека в белых халатах, наброшенных поверх костюмов, играли в нарды. Было ясно, что это охрана.
В середине коридора, между больничными палатами, обнаружился просторный холл. Дежурная медсестра сидела за столом и что-то писала в журнал. Настольная лампа очерчивала перед ней желтый круг. Было уютно, как дома. Эдик подошел к столу, наклонился так, что почувствовал щекой тепло, плывущее от абажура, и шепотом произнес:
– Как пройти в палату для сумасшедших? Мне нужно к своим братьям, к Наполеонам Бонапартам.
Женщина подняла голову, посмотрела на Поспелова зелеными глазами и улыбнулась. Ей было лет тридцать с большим хвостиком.
– Попробуйте заглянуть в Государственную Думу, – ответила она, принимая игру Поспелова.
Эдик раскрыл свое удостоверение:
– Газета «Голубая луна», Эдуард Поспелов.
– А я вас знаю. И читаю регулярно, – обрадовалась медсестра. – Рада познакомиться. Ольга Афанасьевна. Оля.
Эдик опустил портфель на пол и уперся руками в стол:
– Оленька, мне нужно попасть в палату Алексея Зубрицкого. Вот так, – он провел ладонью по горлу.
– Что вы! Что вы! – замахала руками медсестра. – Туда никому ни шагу. Даже я захожу ставить систему, а за мной следом охранник.
– Успокойтесь, Оленька. Часовые, они тоже не железные. Им отдыхать нужно. Или я не прав?
– Вы правы, – согласилась она. – Ночью остается один, что помоложе. Он читает книжку до часу ночи, а потом идет спать в ординаторскую, – медсестра Ольга Афанасьевна осмотрелась и шепотом добавила. – Он платит нам десять долларов, чтобы присматривали за палатой и разбудили, если что случится.
– Оленька, как вам не стыдно размениваться на мелочи, – Эдик укоризненно покачал головой. – Я даю вам двести долларов. Двести. Если пропустите меня к Зубрицкому. Всего на пятнадцать минут, пока спит охрана… Нет, я даю вам триста долларов.
Некоторое время Ольга Афанасьевна молчала. Она подумала, что не всякая проститутка может заработать столько за целую ночь. А тут пятнадцать минут страха, и можно заменит старый холодильник. Она поманила Эдика рукой:
– Внизу есть служебная дверь, в приемный покой. Дверь на ночь запирается. Но ровно в половине второго я открою засов. А с половины второго до двух я буду находиться в палате номер 14. Там лежит тяжелый больной. Но знайте, если Зубрицкий поднимет шум, я разбужу охрану. А вы сразу уходите.
– Отличный план, — согласился Эдик.
Он поднял портфель, вынул визитку и три бумажки по сто долларов. Сунул все под журнал и вышел.

Часы показывали половину второго ночи, когда Поспелов остановил такси и выбрался из кабины.
– Вернусь через тридцать минут, – предупредил он водителя. – Машину разверни и жди меня вон там, под деревьями. Свет не включай, мотор на всякий случай держи горячим. Возможны форс-мажорные обстоятельства.
Он пересек темный парк и по дорожке вышел к главному корпусу больницы. Внутри, за стеклами, бледнел приглушенный свет. Эдик осторожно открыл дверь. Поднялся на второй этаж по темной лестнице и двинулся в конец коридора. Из открытой двери процедурного кабинета остро пахло лекарствами. Возле палаты Зубрицкого Эдик остановился. Было тихо. Он включил диктофон, осенил лоб мелким крестом и негромко постучал.
И тотчас услышал голос. Усталый и скомканный, этот голос был все-таки прекрасен. Так говорил только ведущий нескольких телевизионных проектов, Алексей Зубрицкий.
– Входи, Сережа, я не сплю, – сказал Алексей, ошибочно принимая Поспелова за охранника.
Эдик толкнул дверь. В палате было темно, только возле окна мертвенно тлела синяя лампа. Слева, у стены, лежал на диване человек.
– Здравствуй, Леша, – сказал Эдик и шагнул через порог.
– Кто это? – испуганно спросил Алексей, всматриваясь в незваного гостя.
– Я смогу тебе помочь, – сказал Эдик. – Моя фамилия Поспелов. Журналист.
– Пошел вон! – закричал Зубрицкий. – Вон отсюда! Сережа! – позвал он охранника. – Сергей!
– Тише, Леша, – попросил Эдик, не трогаясь с места. – Прошу тебя – не прогоняй. Выслушай меня. Я имею отношение к твоей болезни.
Несколько секунд Зубрицкий молчал. Журналистам он не верил, но последние слова Поспелова мешали выставить за дверь незваного гостя. Алексей опустил ноги с дивана и сел, покосившись набок всем телом:
– Ну, говори.
– В середине апреля мне позвонил человек, который назвал ваши имена, твое и Алены Искандеровой. С этим человеком я не встречался. Имени его не знаю. Но у меня есть подозрение, что он предвидел вашу болезнь. Заранее знал, что вы заболеете.
– У тебя есть доказательства? — спросил Зубрицкий.
– Пока нет. Но я сделаю все, чтобы их добыть, – Эдик замолчал и прислушался. Из коридора не доносилось ни звука, но ему показалось, что за дверью кто-то стоит. Эдик подошел вплотную к Зубрицкому и присел перед ним на корточки. Тихо заговорил. – Леша, семь часов назад я был в клинике профессора Волковского. Они получили результаты твоих анализов. Кровь, моча, сахар, холестерин и все прочее у тебя в полном порядке. Но по каким-то причинам дала сбой система, которая отвечает за обмен веществ, за рост и отмирание клеток. После этого твой организм начал перестраиваться. Произошел дополнительный рост клеток. В твоем теле их число увеличилось на десять или даже на двадцать процентов, пока точно не знает никто. Одни клетки размножаются, создают новые образования, а другие, наоборот, подавляются. Происходит мутация.
– Мутация? – переспросил Зубрицкий. – И кем же я стану? Чудовищем из фильма ужасов? Помесью таракана с паровозом?
– И не мечтай об этом, – сказал Эдик. – Профессора считают, что процесс мутации завершился. Болезнь как бы замерла, остановилась. Ты больше меняться не будешь.
– И на том спасибо. Хотя, куда уж больше? Скажи, а почему ты, журналист, лезешь в это дело? – спросил Алексей. – Хочешь сорвать сенсацию?
– Я хочу найти, того человека. Потому что ему должна быть известна причина твоей болезни.
Зубрицкий постарался сесть поровнее и расправить свое покореженное тело. Но это ему не удалось.
– Я сам найду этого ублюдка, – сказал он со злостью. – Найду и подвешу за яйца. А ты, пацан, с этим не справишься. Здесь нужны профессионалы. Но тебе придется рассказать все подробно. Только не сейчас. Я устал.
– Хорошо, – сказал Эдик. – Давай встретимся днем. В любое время. Вот мои телефоны, – Эдик положил на диван свою визитку.
Зубрицкий взял ее искореженной рукой и поднес ее к глазам.
– Я позвоню, – пообещал он. – Обязательно позвоню.
Прежде, чем уйти, Эдик спросил:
– Леша, вспомни. Перед тем, как заболеть ты не занимался какими-нибудь оздоровительными процедурами? Может, делал инъекции. Капельницы. Сеансы гипноза. Что-нибудь в этом роде. А?
– Нет, я этим не увлекаюсь.
– Ладно, до завтра, – сказал Эдик и пошел к двери. Еще не открыв ее, незаметно сунул руку в карман пиджака и выключил диктофон.
– Постой, – услышал он за спиной голос Алексея и обернулся. – Не знаю, подойдет ли тебе это? Я делал зубы. Новые зубы, металлокерамика, ну, как положено.
– Давно?
– Точно не помню. Кажется, за несколько дней до того, как все это началось. Довольно сложная операция, под наркозом.
– Адрес?
– Частная стоматологическая клиника «Доктор Сименс», на Малой Басманной. Знаешь?
– Найду, – сказал Эдик и вышел.

Глава 7

Эмма не ожидала, что Славик окажется таким слабаком. Здоровый и молодой, он даже собирался крутить с ней шашни. Когда подсаживал Эмму в вагон, задержал руки на ее бедрах дольше, чем требовалось. Но стоило произойти несчастью, как его тут же выбросило из седла. В голове надломились стропила, и поехала крыша. Первое, что он сказал, когда очухался, были слова, обращенные к Эмме:
– Это ты виновата во всем. Я немедленно звоню Патрону и сдаю тебя с потрохами.
– Славик, ты хочешь сказать, что я продала саквояж, а деньги положила в Швейцарский банк?
– В Швейцарский банк? – переспросил он, растирая виски побелевшими пальцами. – Это ты молодец, хорошо придумала.
– Дурак! – усмехнулась Эмма. – Давай лучше определимся, как нам достать этого засранца, народного депутата Павла Николаевича N.
– Не-ет, – Славик погрозил ей пальцем, – я знаю, ты работаешь с ним на пару. Все, я звоню Патрону.
Кое-как удалось его успокоить. Если Патрон узнает о пропаже саквояжа, сегодня же вечером, самое позднее ночью, к ней явятся Денис и Николай. В каком бы городе она ни находилась, где бы ни пряталась, они найдут ее. Подвесят за руки и начнут пытать. Оказывается, есть в человеке особенно чувствительные точки, куда сходится большое количество нервных окончаний. Если такую точку прижечь утюжком или поковыряться в ней столовым ножиком, то тело пронзят такие молнии, такая боль сотрясет организм от макушки до пяток, что человеку покажется, будто его режут на циркулярной пиле. Единственное спасение – отключить сознания или умереть. Но Денис и Николай – настоящие мастера пыток. Они знают, где находится тот предел, за которым прячется спасение. Наркоза не будет, нечего и рассчитывать. Денис и Николай, выдавят из Эммы всю подноготную до последней капли. Все выдавят и поставят жирную точку.
Такая перспектива Эмму не устраивала. Чтобы избежать жутких последствий, необходимо взять ситуацию под свой контроль.
Было еще рано. Утренний свет шевелился за окнами, как мутная вода в аквариуме. Они сидели в маленьком кафе, рядом с железнодорожным вокзалом. Эмма с удовольствием ела, а Славик отрешенно смотрел в кофейную чашку. К пицце он даже не притронулся. Со стороны казалось, что он тронулся рассудком. У Эммы даже мелькнула мысль: а что, если дождаться темноты и поставить Славика на рельсы. И никуда он не денется. Будет стоять, пока его не искромсает товарный состав в пятьдесят вагонов. Но, поразмыслив, она отказалась от этого варианта. Нужно придумать такую историю, в которой Славик окажется главным злодеем. Пособником этого засранца, депутата. А Эмма – невинной жертвой коварного заговора.
Кроме всего прочего у нее пропал смартфон. И это тоже было страшно. Там, в записной книжке, хранились номера телефонов, которые никто не должен знать. Эмма забрала мобильник у Славика. Так было спокойнее, он мог в любой момент позвонить Патрону.
«Депутата» прямо на перроне ждала Скорая помощь. Это случилось в Россоши. А подлог обнаружился позже. Поезд уже подходил к Ростову-на-Дону. Когда Эмма взялась за холщевую сумку, ее словно молния пронзила. Она все поняла. Дрожащими руками Эмма открыла сумку и вытащила из нее подушку вместо саквояжа. Тут же, из Ростова, они помчались в Россошь. Но «депутата» и след простыл. До больницы он, разумеется, не доехал. Хорошо, что Эмма догадалась забрать у проводника его удостоверение. Да, это был Большой мастер. Теперь оставалось одно – придумать, как выставить Славика предателем. Другого выбора у Эммы не было. Отвечать за случившееся по полной программе она не хотела. Она хотела жить.
Вскоре у нее в голове сложился план. Эмма достала телефон и набрала номер.
– Здравствуй, Симон, это я, – сказала она. – Нужна твоя помощь. Да, очень срочная.

Спустя пару часов по трассе Россошь-Воронеж мчался серый «Фольксваген». Шоссе плавно вздымалось и оседало, словно волны среди океана. За окном машины летели поля и защитные лесополосы. Пшеничные делянки золотились в лучах утреннего солнца. Начинался жаркий день. В этот час шоссе еще было пустынным. Темный асфальт с белой разметкой летел навстречу автомобилю.
Эмма сидела за спиной водителя, а Славик впереди, рядом с ним.
– Мальчики, не пора ли нам сделать привал? – сказала Эмма.
Машина сбавила ход и съехала на обочину. В этом месте лес подступал к самой дороге, а железнодорожная колея, которая раньше бежала вровень с шоссе, уходила за ближний косогор. Водитель вышел и открыл заднюю дверь.
– Прошу вас, Эмма Антоновна, – сказал он, подавая руку.
– Ах, Симон, ты сегодня галантный, как настоящий француз, – она улыбнулась. Ей хотелось казаться легкой и беззаботной, но, когда она выбиралась из машины, внутри что-то кольнуло, словно под ребрами торчал кусок арматуры.
– Ха-ха, так я же и есть француз, потомок мушкетера Партоса.
Эмма открыла дверь со стороны Славика. Осторожно тронула его за плечо:
– Выходи, милый. А вы, месье Партос, захватите из багажника коробку с провизией. И бутылку лимонада.
– Обижаете, Эмма Антоновна, – весело отозвался Симон. – У меня все схвачено.
Эмма взяла Славика под руку и повела в сторону леса. Он шагал неуверенно, как будто только-только оправился от инсульта. Зайдя под деревья, Эмма скинула туфли и дальше пошла босиком, наслаждаясь мягким прикосновением травы. Она усадила Славика на пенек. Расстелила на траве бумажную скатерть. Симон разложил продукты, открыл лимонад и наполнил пластмассовый стакан. Эмма приняла стакан из рук Симона и поднесла его к губам Славика:
– Пей, милый.
Славик сделал несколько глотков и посмотрел на Эмму. В его глазах промелькнула благодарность. Симон зашел за спину Славика, а Эмма отступила на шаг. Симон вынул пистолет и, не торопясь, навернул глушитель. Он медленно поднял руку и выстрелил в затылок Славику. Эмма вздрогнула и смахнула пальцами с лица, как ей показалось, какие-то брызги.
– Всё? Он мертв? – спросила она.
Симон склонился к упавшему на траву Славику, перевернул на спину.
– Мертвее не бывает, – сказал он, заглядывая в застывшие глаза.– Как ты думаешь, малышка, что мы скажем ему, когда встретимся в аду? – Симон поднял стаканчик, выпавший из рук Эммы, выдул из него травинку и наполнил лимонадом.
– Ты знаешь, что делать дальше, – сказала Эмма и, стараясь не смотреть в сторону убитого, примяла траву босыми ногами. Затем вынула из сумочки удостоверение, выписанное на имя депутата Государственной Думы от Приморского края, Павла Николаевича N, и бросила документ на землю. Возвращаясь к машине, захватила сброшенные туфли и подумала, что, как только выдастся время она обязательно сходит в церковь и поставит свечку за упокой души раба божьего Вячеслава. И Бог ее простит, ведь, другого выхода у нее не было.
А сейчас Симон быстренько доставит Эмму назад, в Россошь. Оттуда она свяжется с Патроном и изложит суть дела. Потом Симон на какое-то время спрячет проводника, единственного свидетеля, который может опровергнуть версию Эммы. Как он это сделает, ее не касается. А дальше остается уповать на удачу. Всё зависит от того, как скоро обнаружат тело Славика с пулей в затылке, а рядом – удостоверение «депутата». Если ей повезет, то это случиться уже сегодня, до наступления темноты. Ведь, недаром Эмма выбрала такое место. Рядом находятся дачи и сады. До самой дороги рукой подать. Часа через два, три здесь пойдут люди и обнаружат Славика.
А что, если не обнаружат? Или найдут нескоро, например, завтра к вечеру. Или, чего доброго, послезавтра? Эмма вздрогнула и покачала головой. Даже подумать об этом страшно.

Глава 8

Встречу назначили в ресторане гостиницы «Балчуг». Но в последний момент генерала вызвал заместитель министра. И тогда они условились, что разговор состоится в кабинете начальника Управления ровно через час после того, как генерал вернется к себе. Брызгалов подъехал к Управлению на бронированном джипе «Ленд Ровер», но без охраны, что позволял себе в исключительно редких случаях. Пропуск на его имя был выписан заранее. Сопроводить предпринимателя в кабинет начальника Управления взялся дежурный офицер, капитан Лёвочкин. Они прошли через холл и поднялись на второй этаж по широкой лестнице с мраморными перилами.
– А здесь, похоже, ничего не изменилось со времен Феликса Эдмундовича, – сказал Брызгалов, рассматривая бюсты знаменитых чекистов, утопающие в коридорных нишах.
– Скорее всего, вы неправы, – не удержался от комментариев капитан. – При Дзержинском вы бы шли по этому коридору с наручниками на руках.
Брызгалов остановился, внимательно посмотрел на Лёвочкина. Высокий, подтянутый, лицо имеет круглое и свежее, как у ребенка, над губой жидкая щеточка белесых усиков. По всей вероятности, усы отпущены с целью обрести солидность. Однако цель достигнута не была. Ни мужества, ни солидности в лице капитана не просматривалось. Брызгалов рассмеялся и сказал:
– Молодец капитан. Смело подметил. Значит, и по вашим коридорам просвистел ветер перемен.
Лёвочкин с облегчением вздохнул и даже улыбнулся – пронесло. И кто его только за язык тянет? Ну, не любишь ты толстосумов, разных там банкиров и олигархов, которых всех подряд можно сажать в Матросскую тишину без суда и следствия, но зачем же афишировать свою неприязнь?
– Не знаю, – сказал Лёвочкин. – Но я надеюсь на перемены в будущем.
– И это правильно, – подмигнул ему Брызгалов, – генералы когда-то тоже были капитанами. Кстати, ты не в курсе, зачем Андрея Иосифовича вызывал замминистра?
– Грядут кадровые перестановки, – с вызовом произнес Лёвочкин. – На самом высоком уровне.
– Ишь ты! – удивился Брызгалов. – Я про это ничего не слышал. Ну, пойдем, показывай кабинет.
Пройдя половину коридора, они остановились перед массивной дверью. Лёвочкин посторонился, уступая дорогу Брызгалову. В просторной приемной пол был выстелен коврами. Вдоль глухих стен расположились кожаные диваны, а возле окна, перед компьютером, сидел офицер. «Адъютант», – решил Брызгалов. При виде входящего бизнесмена, офицер стремительно встал и отчетливо произнес:
– Здравия желаю, Илья Николаевич. Прошу. Андрей Иосифович вас ждет.
Прежде чем пройти в кабинет начальника, Брызгалов обернулся, встретился взглядом с Лёвочкиным:
– Ты совершенно прав, капитан, – сказал он. – Все мы – сволочи. Сколотили начальные капиталы преступным путем. По нам плачет Матросская тишина. Но, если мы сядем в Матросскую тишину, на наше место придут другие ребята. И придут через трупы и кровь, точно так, как в свое время приходили мы. Зачем все повторять? Но ты молодец. Заказывай новые погоны, скоро будешь майором, чует мое сердце.
Когда он скрылся в кабинете, офицер, которого Брызгалов определил, как адъютанта, повертел пальцем у виска и сказал, обращаясь к Лёвочкину:
– Трепло.
Капитан только руки развел. Он не мог понять, каким образом этот «денежный мешок» угадал его мысли.
Недавно генералу исполнилось пятьдесят девять лет, но, несмотря на возраст и тяжесть фигуры, он ловко выбрался из кресла и засеменил навстречу Брызгалову. Они обнялись. Потом сели рядом, на стулья за длинным столом в середине кабинета.
– Что случилось, Илья Николаевич? – спросил генерал после короткого обмена любезностями.
– Выручай, Андрей Иосифович. Меня обокрали, – сказал Брызгалов и заглянул в глаза собеседнику, предвкушая потеху. И действительно, каменное лицо генерала вдруг как будто растаяло и поплыло в разные стороны. Как это возможно – обокрасть олигарха, человека, у которого состояние размещено в заводах и фабриках, в иностранных и отечественных банках, в живой рабочей силе и в недрах любимого государства? Насладившись эффектом, Брызгалов коротко изложил историю с саквояжем.
– Что же ты багаж не застраховал? – пожурил его генерал.
– Потому что нет такой суммы, на которую можно застраховать мой багаж. Он бесценен.
– Дороже золота? – удивился генерал.
– Андрей Иосифович, я же говорю тебе – у него нет цены. А у золота она имеется. И, если мне не изменяет память, чуть больше тысячи долларов за тройскую унцию.
– Господи, да что же это за лекарство такое, дороже золота?
– Эх, – вздохнул Брызгалов, – не хотел раньше времени говорить. Но тебе, как другу, скажу. Только обещай, что все останется между нами.
– Клянусь, – сказал генерал и зачем-то перекрестился.
– В саквояже находились опытные образцы препарата. Слушай внимательно, Андрей Иосифович. Препарата, который излечивает СПИД.
– Ого! – воскликнул генерал. – Неужто получилось? – и когда Брызгалов со значением кивнул в ответ, генерал сильно хлопнул по столу двумя ладонями. – Ура, – сказал он негромко, но с чувством. – Поздравляю тебя, Илья Николаевич. От всей души. Это же какую славу ты принесешь отечеству! Сравнить не с чем, – он даже хотел, было, поцеловать Брызгалова, но что-то остановило его в последнюю секунду. – Неужели, правда? Получилось?
– Первые клинические испытания дали потрясающие результаты, – сказал Брызгалов, уловив сомнение в голосе собеседника. – Сейчас я уверен, что смогу остановить эпидемию века. Но, пока препарат не запатентован, держу его в секрете.
– И правильно делаешь, – поддержал его генерал. – Сп**дят, как у Попова радио, глазом не успеешь моргнуть. У меня только один вопрос, Илья Николаевич. Куда и для чего тебе понадобилось перевозить этот препарат? Или секрет?
– Какой может быть секрет от друзей, – обиделся Брызгалов. – Я вез его в Новороссийск, своему хорошему знакомому, которому доверяю на сто процентов. Это врач, профессор, имеет огромнейший опыт работы в этом направлении. У него в там прекрасная лаборатория, и клиника рядом. Я хотел, чтобы он проверил мой препарат на своих пациентах. Проверил и подтвердил его высокие кондиции.
– А что, в Москве таких клиник нет? – спросил генерал.
– Полно. Но здесь я никому не доверяю, – Брызгалов положил руку на плечо генерала. – Ну что, Андрей Иосифович, поможешь?
– Какой разговор. Сегодня же назначу человека. Он сформирует специальную бригаду по твоему делу. Как ты думаешь, Илья Николаевич, а твои люди могут быть в этом замешаны? Ведь случайный воришка вряд ли мог знать цену твоему саквояжу.
– Мои? – переспросил Брызгалов и на мгновение задумался. – Не знаю. Но со своими я разберусь. А ты поищи человека на стороне. Скорее всего, здесь действовал профессионал. Видишь, и охрану мою обвел вокруг пальца.
– Если это был профессиональный вагонный вор, мы его возьмем. Даже не сомневайся. Поднимем картотеку, выберем одного за другим, так называемых вагонных специалистов, и прошерстим всех.
– Кстати, Андрей Иосифович, ты мне дай парочку таких вагонных «специалистов», я хочу с ними побеседовать.
– Хорошо, получишь.
– И просьба у меня к тебе, поставь-ка на это дело толкового парня. Я слышал, у тебя есть такой Разин. В аналитическом отделе. Может, его?
– М-да, – генерал поджал губы и почесал макушку с редкой растительностью.– Тут такое дело. Короче, мне пришлось уволить майора Разина. Совсем недавно.
– А что так? – удивился Брызгалов.
– Да понимаешь, на меня сверху все время давили. Хотели поставить на отдел своего человека. Я этому Разину и так и эдак намекал. Предлагал варианты. А он уперся, как баран. Ну, и пришлось его вывести за штат.
– Жалко, – Брызгалов искренне огорчился. – Хотя отлично тебя понимаю. И вот что хочу сказать. Как бы ты не стелился под начальство, в этом кресле тебе не усидеть. Грядут кадровые перестановки. На самом высоком уровне. Не зря, ведь, сегодня в министерство ездил.
– Ты все знаешь? – удивился генерал.
– Слухами мир полнится, – скромно заметил Брызгалов. – Но я тебе помогу. Поддержать друга в тяжелую минуту – святое дело. Я поговорю с Василием Аркадьевичем и, думаю, годика три, четыре для тебя прикуплю. Посидишь еще в этом кабинете, покомандуешь.
На глазах генерала навернулись слезы. Он вынул черный платок с красной каймою, скомкал его и принялся вытирать щеки. Потом не удержался и полез целоваться к Брызгалову.
– Спасибо, Ильюша, спасибо, брат, – повторял он, обнимая Брызгалова, пока тот не отстранил генерала.
– Но и ты помоги мне, – сказал Брызгалов. – Достань этого ублюдка.
– Я его достану! – произнес генерал, ударяя себя кулаками в грудь. – В лепешку расшибусь, а достану.
– Вот и хорошо, – Брызгалов поднялся со стула и направился к двери.
Генерал заколыхался телом, поднялся и засеменил вслед за важным посетителем.
– Илья Николаевич, а, может, коньячку? – спросил он.
Брызгалов остановился, посмотрел на генерала с плохо скрываемой брезгливостью и сказал:
– Извини, Андрей Иосифович, некогда. Время – деньги, – и вышел, не пожав на прощание руку.

Глава 9

Телефонный звонок застал его в маршрутном такси. Эдик вытащил из портфеля смартфон и сказал свое обычное:
– Кремль на проводе.
Несколько секунд трубка хранила молчание. Встречный абонент, по-видимому, решал: стоит ли начинать разговор?
– Я вас слушаю, говорите, – подбодрил его Эдик.
– Мне нужен Поспелов. Эдуард, – сказал женский голос. Эдик узнал Ольгу Афанасьевну, медицинскую сестру из областной больницы номер 4.
– Что случилось, Оленька?
– Зубрицкий умер.
– Что!?
– Я больше не могу говорить.
– Когда это случилось?
– До свиданья.
Разговор прервался. Целую минуту Эдик сидел в задумчивости. Когда маршрутка нырнула в туннель, он тряхнул головой и сказал водителю:
– На следующей останови.
Спустя пару минут Поспелов сидел в такси и ехал в обратную сторону, в областную больницу номер 4. Нужно было звякнуть в редакцию, предупредить. Но сейчас он не желал ни с кем объясняться. Даже отключил телефон.
В больнице Эдика ждало разочарование. Во-первых, сестра Оленька, сообщившая о смерти Зубрицкого, сменилась в восемь часов и ушла домой. Главный врач, Владислав Арамович был срочно куда-то вызван. Эдик попытался проникнуть в морг, чтобы самолично осмотреть тело умершего, однако, его туда не пустили. Ни один человек из персонала больницы ничего определенного о кончине Алексея сказать не мог. Удалось лишь познакомиться с записью в медицинской карте. Смерть больного наступила в пять утра в результате удушья, причиной которого явилась сильная деформация шейных мышц. А сама деформация была следствием болезни, которую так и не удалось идентифицировать.
Время близилось к одиннадцати часам, а дело не продвинулось ни на йоту. Эдик попросил разрешение и позвонил из ординаторской медицинской сестре Ольге Афанасьевне. Ответил тоненький девчоночий голос:
– Мамы нет. Она спит, и сказала, что ее нет.
– Котик, разбуди мамочку. Скажи, это с работы звонят. По очень важному делу.
Потянулись секунды ожидания. Не выпуская трубку, Эдик подошел к окну и стал смотреть во двор больницы. Машина скорой помощи с распахнутой задней дверью стояла возле одноэтажного здания морга. Эдик хотел высунуться в окно, но в это время услышал голос медсестры:
– Я слушаю.
– Алло, это я, Эдик Поспелов.
– Не звоните мне.
– Только одно слово, – торопливо произнес Эдик. – Кто первым обнаружил Зубрицкого мертвым? Алло, Оленька, вы слышите меня?
– Прошу вас, не звоните.
– Хорошо, – сказал Эдик, – я не буду звонить. А завтра вы или ваша маленькая дочь, или все мы вместе превратимся в уродов. В таких же страшных, мерзких уродов, каким стал красавец Леша Зубрицкий. Давайте, молчите!
– Не кричите, – умоляющим голосом попросила Ольга Афанасьевна. – Его нашел наш сменный электрик. Дядя Жора.
– Господи, а он-то как оказался в палате?
– В нашем крыле свет погас.
– В котором часу?
– Не знаю. Может быть, в половине пятого или чуть раньше. А у нас там холодильники, автоклав, операционная. Я вызвала дядю Жору. Он стал ковыряться в своих коробках. Еще удивлялся, почему аварийное освещение не горит? Ну, такие маленькие лампочки, которые от аккумуляторов. А потом он сделал свет и решил проводку посмотреть, чего это аварийка не загорелась. У нас проводка идет как раз через ту палату, где Зубрицкий был. Дядя Жора туда сунулся и как закричит.
– А где был охранник в это время? – спросил Эдик.
– Сережка со мной сидел. Точил лясы. Я вас прошу, Эдик, вы не звоните мне больше.
– Спасибо вам, Оленька. Больше звонить не буду.
Во время телефонного разговора Эдик стоял у окна и смотрел во двор. Он видел, как из морга вынесли носилки. Покойник был укрыт простыней. Его погрузили в машину скорой помощи. Два человека в белых халатах забрались вслед за носилками. Еще один санитар сел рядом с водителем. Эдик еще продолжал разговаривать с Ольгой Афанасьевной, когда «Скорая» проехала внизу, под окнами, и скрылась за воротами больницы.
Эдик положил трубку и быстро спустился вниз. Позвонил в дверь морга. Вскоре щелкнули засовы. Вышедший мужчина держал в руке бутерброд с колбасой.
– Опять ты? – удивился он и откусил бутерброд. – Все, увезли твоего кореша.
– Куда?
– Куда надо, – засмеялся мужчина и подавился бутербродом.
Не стоило большого труда выяснить адрес, по которому проживал электрик дядя Жора.
Спустя пятнадцать минут Эдик подходил к его дому. Казалось, что панельная «брежневка» с разгона въехала в лес и застряла в сосновой роще.
Когда Поспелов обошел дом, то увидел скорую помощь и белый «Жигуленок» седьмой модели, с синей полицейской полосой на боку. Возле подъезда стояли женщины и один старикашка с профессорской бородкой. Все смотрели куда-то вверх. Эдик тоже поднял голову. На последнем этаже было распахнуто окно. Поверхность стены над окном успела хорошо закоптиться.
– Дядя Жора? – спросил Эдик. Он не знал, почему так решил, просто с языка сорвалось.
– Он самый. Угорел насмерть, – доложила полная женщина в домашних тапочках. И тут же спохватилась. – А ты почем знаешь? Вроде не тутошний.
– Не тутошний, – подтвердил Эдик.
– А, так ты, наверно, из этих? – сказала женщина и сделала ладонью жест, который по ее мнению изображал собаку, виляющую по следу. – Сыщик.
Эдик не стал разочаровывать хороших людей и спросил:
– Скажите, а что, дядя Жора, наверное, крепко выпивал? А, выпивши, любил покурить в постели? Так?
– Да какой там. Жора с водкой не дружил, – сказала женщина. – Бывало, купит с получки «маленькую» и поставит. Она у него и стоит. Как-то дети ко мне приехали, я к нему: Жора, займи бутылку, в магазин далёко бежать. Он достал две чекушки – на! А у пьяницы, разве, устоит?
– Он один жил? – спросил Эдик.
– Давно. Как Поля померла в девяностом шестом, так и один. Хотя некоторые вертихвостки не прочь такого мужика охмурить, – женщина строго посмотрела на старушку, что сидела на скамеечке. И та опустила голову.
– А сегодня кто-нибудь приходил к нему? – спросил Эдик.
– Никого не было. Только слесарь из ЖЭКа перекрывал воду в подвале. Вроде, счетчики собираются делать на каждый стояк. А то, говорит, воды потребляете на рубль, а платите копейку.
– Вы знаете этого слесаря? – поинтересовался Эдик.
– Да их там меняют, как перчатки.
Эдик не стал уточнять, как часто женщина меняет перчатки. Он раскланялся и вошел в подъезд. Запах гари ощущался даже внизу. На третьем этаже, на площадке между лестничными пролетами, стоял полицейский. Он обмахивал лицо фуражкой, а ртом хватал воздух из открытого окна.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант, – поздоровался Эдик.
– Младший лейтенант, – поправил мужчина. – Я тут участковый.
Эдик извинился и показал удостоверение.
– Ишь ты, из самой Москвы! Как вы так быстро узнаете? – удивился младший лейтенант.
– По Интернету.
– И чего, там уже написано про дядю Жору?
Поспелов кивнул:
– Там про всех написано. И про нас тоже. Мы все у них под колпаком, – Эдик значительно указал пальцем вверх.
– Да, надо быть поосторожней, – согласился участковый. Он повернулся к окну и сделал глубокий вдох. Сказал, извиняясь. – Хронический бронхит на фоне сезонной аллергии. Как дыхну этой гадости, хоть помирай. Хорошо, служба спокойная. Тихо у нас.
– А дядя Жора? – сказал Эдик.
– Ну что, дядя Жора? Тут чистая бытовуха. Сто процентов. Пришел человек с работы, ночь не спал. У них там еще какой-то случай произошел, в больнице-то. Ну, выпил для тонуса. И не рассчитал. Принял на грудь лишнюю стопку. Потом прилег на диванчик. Закурил. Тут его бедолагу и сморило. А вокруг – сплошные предметы легкого воспламенения. Подушка, матрац, одеяло. Оно так и просится: дай искру и возгорится пламя.
– Признаков насильственной смерти не обнаружено? – спросил Эдик.
– Та откуда? – удивился милиционер. – Дурацкая гибель дяди Жоры наступила в результате отравления продуктами горения. Я сам чуть было не окочурился.
– Скажите, товарищ младший лейтенант, алкоголь в крови обнаружен?
– А куда он денется? Обнаружится, – заверил участковый. – На столе осталась порожняя бутылка. Рядом граненый стакан с остатками сорокаградусного алкоголя.
– Чекушка? – спросил Эдик.
– Ну, прям. Какой русский обойдется чекушкой? Полноценная пол-литра.
– Вы разрешите мне подняться в квартиру, – спросил Эдик.
– Вообще-то не положено. Но для центральной прессы сделаем исключение.
Эдик взбежал на пятый этаж. Дверь была открыта. Пахло, как на свалке, где жгут мусор. Черствый воздух набивался в горло, щипал глаза. Но внутри квартиры дышать стало легче. Оказалось, что матрац, подушку и одеяло уже вынесли на балкон. За столом сидел врач и быстро исписывал неразборчивыми почерком какой-то бланк. Рукава белого халата были измазаны сажей.
– Вы кто? – спросил врач, не отрываясь от писанины.
– Журналист. Из Москвы.
– Делать вам нечего, ездить по разным пустякам. Неужели в столице писать не о чем?
– Есть, – сказал Эдик. – Просто нужен материал для рубрики «Вести из провинции».
Врач поднял голову. За тонкой оправой очков блеснули желтые глаза, а на юном лице застыла маска наигранного цинизма.
– Ну-ну, – сказал врач и снова обратился к своей бумажке.
– Можно посмотреть? – спросил Эдик и указал подбородком на тело, укрытое простыней.
– На здоровье, – буркнул врач.
Эдик подошел к белому кулю, лежащему на полу, и опустился на корточки. Осторожно приподнял угол простыни. Взгляду открылось отекшее лицо, покрытое бледными чернильными пятнами. Сквозь узкие щели приоткрытых ресниц на Эдика смотрели застывшие зрачки. Между губ высовывался кончик языка. Поспелов быстро опустил простынный саван и стал ждать, когда закончится приступ тошноты. Он закрыл глаза, но продолжал видеть это страшное лицо, показывающее язык с того света.
В это время раздался телефонный звонок.
– Иван Петрович! – крикнул врач, продолжая писать. Отворилась балконная дверь, и вошел мужчина средних лет. Был он в белом халате с закаченными рукавами. – Иван Петрович, подними трубку. Может, это родственники звонят. Было бы очень кстати.
Иван Петрович вышел в прихожую и снял трубку. Спустя полминуты, он показался в дверном проеме и сказал неуверенно:
– Спрашивают какого-то журналиста. Поспелова.
Эдик не сразу понял, что речь идет о нем. А, когда дошло, он жутко удивился:
– Что? Меня к телефону?
В дверях Иван Петрович вежливо попятился, уступая дорогу. Трубка лежала рядом с аппаратом.
– Кремль на проводе, – сказал Эдик.
В трубке помолчали, а потом голос, который он узнал бы из миллиона других голосов, произнес:
– Эдуард Дмитриевич, вы нарушаете условия договора, – сказал «человек, который заказывает музыку».
Внутри Поспелова взорвалась адреналиновая бомба. Осколки разлетелись по кровеносным сосудам. Даже до пальцев достали. Трубка едва не выскользнула из ослабевших рук.
– Какого договора? – спросил Эдик.
– Ваша задача заключалась в том, чтобы обратить внимание общественности на странное заболевание двух известных персон. Не так ли?
– Так, – согласился Эдик.
– Вы написали хорошую статью, – продолжал баритон. – И получили за нее деньги. Вы получили деньги?
– Получил, – сказал Эдик.
– Как вы думаете, Эдуард Дмитриевич, за что я заплатил вам семь тысяч американских долларов? Вы правильно подумали. За молчание. Это одно из условий нашего контракта. Вы знали об этом. А что происходит теперь? Вы суете свой поганый нос туда, где такие носы отрубают. Мне очень жаль, но я вынужден потребовать от вас компенсацию за причиненный моральный ущерб. Вы знаете сумму компенсации?
– Нет.
– Так спросите.
– Сколько? – пролепетал Эдик.
– Ваша жизнь.

Глава 10

Участковый уполномоченный Андрей Балахонцев стоял рядом с дверью, прижимаясь лопатками к стене, как это делают в кино перед штурмом квартиры, где засели бандиты. До этого он несколько раз давил на кнопку электрического звонка, трижды стучал в деревянное перекрестье, но за дверью никто не подавал признаков жизни. Только слышались ритмы какого-то марша. Мелодия показалась знакомой.
– Козлов! – крикнул Балахонцев. – Я прошу вас об одном: не делайте глупостей. Слышите, Козлов! Немедленно открывайте и не вздумайте баловаться холодным оружием!
Балахонцев выждал несколько секунд, потом разбежался и ломанулся плечом в дверь. Неожиданно для него дверь распахнулась легко, и милиционер влетел в прихожую. Ударился о какой-то шкаф. С трудом удерживая равновесие, замер на широко расставленных ногах, готовый отразить нападение.
Наконец, он вспомнил мелодию – «Марш славянки». Из глубины квартиры тянуло запахом мяса, подгорающего на огне.
– Козлов, – громко произнес Балахоцев, – не надо играть в жмурки. Выходите по-хорошему, с поднятыми руками. И включите свет, черт бы вас побрал!
Вскоре из дальней комнаты в прихожую бочком выдвинулся высокий мужчина.
– Кто там? – спросил он.
– Руки! – крикнул Балахонцев. – Поднимите руки.
– А, это вы, Андрюшенька. Прошу вас не стреляйте, мне нужно снять сковородку с плиты.
– Руки!
– В каком смысле?
– Руки вверх!
– Андрюшенька, с левого боку от вас – выключатель. Щелкните, и вы убедитесь, что я не представляю никакой опасности. Я в пижаме, простите.
Через пару минут вагонный вор Мишка Козлов по кличке Танцор и участковый полиции Андрей Балахонцев сидели на кухне, где еще витал крепкий запах пригоревших котлет. Балахонцев проводил дознание:
– Вы утверждаете, что в тот день, когда произошло ограбление пассажиров поезда номер 030 С, во время его следования между станциями Воронеж и Ростов, вы находились в совершенно другом месте.
– В совершенно другом.
– У вас есть свидетели?
– Андрюшенька, помилуйте, конечно, у меня есть такие свидетели. Полно! Когда вы говорите, произошел этот ужасный случай? Шестнадцатого? Одну минуточку, сейчас припомню. Шестнадцатого у нас была среда, не так ли?
– Так.
– Ну, вот, пожалуйста, сто пятьдесят процентов алиби, – сказал Танцор. – В этот день я находился на даче у моей хорошей знакомой, Аллы Сергеевны Красильниковой.
– Она подтвердит? – спросил милиционер.
– А как же? И она, и соседи. Да весь поселок меня видел. Любого спросите.
– Дайте ее адрес, телефон.
– Всегда, пожалуйста, – быстро согласился Танцор. Он поднялся и стал перелистывать телефонную книжку. – Андрюшенька, а я как раз собираюсь ее навестить, послезавтра, да. Не желаете прокатиться со мной? Там такой воздух, природа – охреневающая. И, главное, дача ее находится недалеко, можно сказать, рядом. Полтора часика на электричке, а дальше на автобусе – рукой подать.
– Никуда я не поеду, – угрюмо заявил участковый. Если у Танцора действительно окажется железное алиби, тогда, выходит, что он, Андрей Балахонцев, напрасно тратит свои силы и время. Этого он не любил. – Мы найдем, кому поручить это дело. Адрес!
– Извольте, Андрюшенька. Вам в книжечку записать или на отдельном листочке? У меня почерк каллиграфический, без балды.
Танцор достал лист белоснежной бумаги и снова присел к столу. Старательно выводя каждую буковку, записал адрес и передал лист участковому.
– А телефон? – спросил Балахонцев.
– О чем вы говорите, Андрюшенька? Деревня. Глушь беспросветная. Туда еще газ не провели, печку дровами топят. Представляете?
– Ну, тогда – мобильник?
– Господь с вами, какой мобильник? Алла Сергеевна человек не старый, но с предрассудками. Боится мобильников, как черт ладана. Говорит, будто бы они плохо влияют на подкорку, – Танцор постучал себя указательным пальцем по лбу. – Вы, кстати, не знаете – это правда или так, досужие выдумки? А то я собираюсь приобрести, да никак не решусь, вдруг дурачком стану от этого мобильника.
Балахонцев повертел в руках бумажку, сложил ее вчетверо и сунул в карман.
– Ладно, проверим, – сказал он. – А вас, гражданин Козлов, попрошу никуда не отлучаться в ближайшие два дня.
– Как же так, Андрюшенька? – всполошился Танцор. – У меня, между прочим, холодильник пустой.
– Из Москвы не отлучаться, – уточнил милиционер.
– Ах, простите, родной. Теперь понял. А то расстроился, понимаете. Эти безобразия на железных дорогах кому угодно мозги запудрят.
Когда Балахонцев поднялся и собрался уходить, Танцор сказал:
– Андрюшенька, а водочки холодненькой, грамм сто, а?
– Не могу.
– С селедочкой, с лучком. Постное масло у меня душистое, подсолнухами пахнет. А?
– Не могу.
– А через «не могу», Андрюшенька?
Балахонцев опустился на стул. По мере того, как тонкая струйка лилась из запотевшей бутылки и наполняла высокую стопку до самых краев, суровость на его лице постепенно уступала место нетерпеливому ожиданию.
– Через «не могу» – могу, – сказал он и выпил.
Проводив участкового, Танцор вернулся на кухню, заварил себе крепкий кофе и начал обдумывать ситуацию. Дело с украденным саквояжем принимало нежелательный оборот. Содержимое саквояжа по-прежнему оставалось загадкой для Танцора. Определить истинную цену ампулам и прилагаемой к ним флешке он не мог. Но теперь, после визита участкового, можно было сделать вывод: его трофей – чертовски важная штука. Иначе бы дело не дошло до милиции. Судя по всему, розыскные мероприятия приняли государственный масштаб. Танцор был уверен, что менты решили проверить всех, кто был способен совершить столь дерзкое ограбление.
Он прошел в спальню, открыл шифоньер и вынул из него саквояж. Очередной осмотр ничего нового не принес. Ампулы были аккуратно расфасованы по картонным коробкам. Серебристые колбы, выполненные из какого-то упругого материала, заканчивалась иглой, закрытой колпачком. По сути, это был шприц, готовый к использованию. Танцор вспомнил – что-то похожее он уже видел. Лет десять назад он и Яша Батумский грабанули полковника медицинской службы. В его чемодане обнаружилась армейская аптечка с такими же ампулами-шприцами. Помнится, они выбросили ту аптечку в окно где-то на подъезде к городу Мценску.
Танцор вытащил из внутреннего карманчика саквояжа пластмассовый футляр, извлек из него флешку. Он не умел пользоваться компьютером, но знал примерное назначение флешки. С минуту он крутил в руках эту симпатичную штуку, похожую на зажигалку, потом решительно поднял трубку и набрал номер.
– Витька, здорово, – сказал он. – Это твой сосед звонит, с пятого этажа. Дядя Миша. Слушай, отец дома? А мать?... Слушай, братан, мне нужна твоя помощь. Тут один кореш флешку прислал. А у меня, сам знаешь, ни компьютера, ни тямы. Выручай.
Когда Танцор познакомился с содержанием флешки и вернулся домой, лицо его отражало задумчивость. Он так и не смог понять главного: что находится в ампулах? Мешала спешка. Танцор боялся, что вернутся родители Витьки и застанут их за просмотром этой странной штуки. Опасался и самого Витьку. Мало ли, какие выводы он сделает и что станет рассказывать своим школьным дружкам. Какая волна за этим покатится? Не смоет ли она самого Танцора?
Сначала ему показалось, что речь идет о наркотиках. Но потом за массой непонятных терминов стала проявляться другая суть. Похоже, дело касалось большого научного открытия по медицинской части. Приводились спортивные результаты каких-то «кроликов». Так и было написано в кавычках – «кролики». Колонки цифр ничего Танцору не говорили, кроме одного – «кролики» были не кроликами, а людьми, потому что результаты были человеческие. Один результат он даже запомнил, потому что за ним, за этим результатом, следовала приписка, неприятно поразившая его. Вот что там было написано. «Кролик-67», 29 лет, жен., бег 100м, результат до применения препарата «RZ—4» 12,31 сек. После введения препарата «RZ—4» результат 11,34 сек. Примечание: по причине неготовности суставов к повышенным нагрузкам, на финише произошла деформация тазобедренного соединения. «Кролик-67» помещен в бокс № 9.
Еще из текста Танцор понял следующее. Препарат «RZ—4» может придавать человеку необыкновенную силу и выносливость. Он даже способен развивать отдельные группы мышц. Только применять его надо так или эдак, в зависимости от того, чем вы собираетесь заниматься. Плавать, или давить на педали велика, или поднимать штангу, или работать в фирме «Мужчина по вызову» в должности мужчины. Что-то было сказано про заживляющие способности препарата. И еще про то, что «RZ—4» не оставляет в организме следов. Его нельзя обнаружить. А дальше шли еще два раздела. «Побочные эффекты» и «Применение по специальному назначению». Но Витька почему-то не смог их открыть. Что-то про пароль сказал. Мелькнула статья журналиста Поспелова, но Танцор не стал вникать в ее содержание. Он торопился добраться до конца. И был прав. В конце дискеты были указаны два номера телефона, по которым некоему Аполлону Петровичу предлагалось связаться для дальнейших оперативных инструкций. Танцор списал номера.
Неожиданно ему в голову пришла интересная мысль. Танцор сунул руку в карман своего зимнего пальто и достал смартфон. Это была мобила, которую он спер у Эммы. Еще там, в вагоне, когда его готовились выносить из купе, он воспользовался всеобщей неразберихой и незаметно смахнул эту штуку со столика. Все произошло автоматически, помимо его желания. И вот теперь он сидел в собственной квартире и просматривал номера, забитые в память телефона. И сравнивал их с номерами, записанными на клочке бумаги.
– Опа! – воскликнул он. Второй номер, записанный на клочке бумаги, совпал с номером, внесенным в память мобилы под кодовым именем «ПАТРОН».
Несмотря на то, что поисками саквояжа занималась полиция, Танцор был уверен – эти ампулы и вся морока с их пересылкой, сильно попахивают криминалом. И, соответственно, большими «бабками». К сожалению, Танцор не может «толкнуть» саквояж кому попало. Он не сумеет отрекомендовать товар. Поэтому, если он желает заработать, а он желал этого всей своей воровской душой, то ему остается один путь – толкнуть товар его же хозяину. И он это сделает.
Танцор допил холодный кофе, взял в руки смартфон Эммы и набрал номер Патрона.
– Откуда у тебя эта труба? – спросил его мужской голос.
– Украл, – ответил Танцор. – Вместе с портфелем.
Некоторое время собеседник хранил молчание. Танцор уже хотел прервать разговор, когда голос, ровный и бесстрастный, произнес:
– Ну, что, будем договариваться? Назови твои условия. Сколько? Только не горячись.
Теперь уже медлил Танцор. Он не был готов к такому стремительному развитию переговоров. Саму цифру выкупа Танцор для себя определил и держал в уме. Она была не большая и не маленькая. Двадцать тысяч долларов. Но теперь ему казалось, что он ошибся, хотя и не знал в какую сторону.
– Двадцать пять тысяч, – сказал Танцор. И уточнил. – Зеленых.
Хозяин саквояжа сделал паузу длиною в пять секунд и Танцор едва ни изменил свое решение, но вовремя промолчал.
– Это хорошие деньги, – наконец, сказал Патрон. – Я думаю, сойдемся на двадцати. И ты их получишь. Но при одном условии.
– При каком еще условии?
– Обмен произведем немедленно. Сегодня. Крайняк – завтра. Ты где находишься?
«Так я тебе и сказал», – подумал Танцор, а вслух произнес первое, что пришло в голову:
– Загораю на море.
– Замечательно, – без выражения произнес голос. – Я тебе предлагаю произвести обмен в Городке. Знаешь такой населенный пункт?
– Слыхал, – сказал Танцор. – Я подумаю и перезвоню.
Тревожные предчувствия кружили над его головой, как тучи перед ливнем. Оставаться в Москве нельзя. Завтра сюда явится участковый Андрей Балахонцев и выведет Танцора на чистую воду. Ведь, шестнадцатого числа, в среду, его никто не видел на даче Аллы Сергеевны Красильниковой. Да и вообще такой знакомой у него нет.
Танцор позвонил в агентство. Самолет на Краснодар вылетал через два часа. Танцор оделся попроще. В дорожную сумку бросил зубную щетку и плавки. Туда же погрузил саквояж. И вызвал такси.

Глава 11

После покушения Яша Батумский, по кличке Паровозный Свисток, начал серьезно задумываться о переводе своего полукриминального бизнеса в легальное русло. Суровое время передела подошло к концу. Жить по закону становилось безопасней, и, главное, выгоднее. Ко всему прочему Яше хотелось узаконить в качестве частной собственности все, что было наворовано за минувшие годы. Чтобы замолить грехи, он выделил круглую сумму на строительство православного храма на западной окраине подмосковного города Егорьевска, откуда сам был родом. Оставалось легализовать капитал, который, как считал Яша, не был настолько велик, чтобы на него позарились бандиты или чиновники, а с другой стороны – вполне достаточным для открытия целой линии недорогих кафешек. Он уже присмотрел несколько помещений в Егорьевске и одно в Москве. И в это московское помещение Яша влюбился, что называется, с первого взгляда. Просторное, на бойком месте у Киевского вокзала, оно даже снилось ему по ночам. Как раз на сегодня были назначены переговоры с хозяином помещения.
К семи часам вечера Яша подъехал на своем «Рено» к центральному входу пивного клуба «Улитка». Как всегда в это время, припарковать машину оказалось непросто. Пришлось дать смотрителю десять долларов, и тот мигом уселся в старенькую «Бэшку», вывел ее из общей шеренги, освободив место для Яши. Но, едва Батумский заглушил мотор и выбрался из машины, как к нему приблизились двое молодых людей. Оба среднего роста, в одинаковых белых рубашках с короткими рукавами. Но один был полным с округлым лицом и длинным шрамом в углу рта, отчего казалось, будто он все время улыбается, а второй – сухим и жилистым, похожим на бурята.
– Яков Степанович, мы вас заждались, – с укоризной в голосе сказал полный. – Коленька, – обратился он к своему напарнику, – огласи дяде Яше его права.
– Ребята, вы кто такие? Откуда? – холодея сердцем, спросил Яша Батумский.
Коленька, похожий на бурята, приблизился к Яше вплотную и зашептал на ухо:
– Вы лишаетесь права обратиться к адвокату. Вы лишаетесь права хранить молчание. Вы лишаетесь права на звонок другу. А теперь – быстро в машину и домой, – в бок Яши ткнулся ствол пистолета. Батумский, когда бросил взгляд на пистолет, обратил внимание, что молодые люди, несмотря на жаркую погоду, обуты в армейские ботинки, туго зашнурованные до самого верха. Яша поднял голову. Смотритель стоянки, с любопытством наблюдавший за сценой, быстро отвернулся и принялся натирать лобовое стекло «Бэшки».
Коленька уселся на переднее сиденье, рядом с Яшей, положил на колени пистолет и укрыл ствол газеткой, а его напарник, улыбчивый и мордастый, расположился за спиной водителя. И как только захлопнулись двери, Яша почувствовал, как его шею окольцевала проволочная петля.
– Дядь Яш, – сказал мордастый, – трогай, только правила не нарушай и фарами не моргай, ладно. А то, ни приведи Господь, тебя менты остановят, получится некрасиво.
Маршрут они выбирали сами. Яша догадался, что молодые люди старательно уклоняются от тех мест, где возможны пробки и где встречаются дорожные посты.
В квартиру, на четвертый этаж, поднимались в таком порядке – впереди шагал мордастый, в середине Яша, а за ним – Коленька. Дверь им открыла Белла, женщина, которая была младше Батумского на двадцать лет и в одной себе вмещала всех женщин, которых по-настоящему любят мужчины – невесту, дочь и мать.
– А, мальчики, – обрадовалась она, – ну, что, нашли моего Пупика?
– А как же, Белочка, это наша работа, – весело сказал мордастый, пропуская в квартиру Яшу и Коленьку и закрывая за ними дверь.
– Пупик, а что ты не веселый? – спросила Белла, повисая на плечах Яши. – Мальчики хотели сделать тебе сюрприз. Сю-юрпри-из! Хэппи фёзды ду ю, – запела она.

Спустя полчаса Яша Батумский сидел в большой комнате на стуле. Руки его были привязаны электрическими шнурами к задним ножкам. Губы разбиты, из носа текло, а в верхнем ряду не доставало трех зубов. Белла, совершенно голая, стояла перед ним в двух шагах. Бельевая веревка схватывала ее кисти и вытягивала руки высоко вверх. Второй конец веревки был заведен за край люстры. Во рту Беллы торчал кляп. Мордастый развалился в кресле, перед телевизором и, прибавив громкости, смотрел мультик про дядюшку Скруша. Бурят Коленька тем временем прогуливался в узком пространстве между Беллой и Яшей и поигрывал узким лезвием опасной бритвы.
– Давай еще раз, с самого начала, – сказал он, поворачиваясь к Яше. – Итак, где ты был шестнадцатого июня сего года?
– В Анталии, – прошепелявил Яша. – Мы еждили с Белочкой на пять дней.
– Врешь! – кинулся к нему Коленька и ударил кулаком в зубы.
Голова Яши мотнулась назад. Он закашлялся и выплюнул на пол кровавый сгусток. Белла заворочалась и замычала.
– Тихо! – рявкнул на нее Коленька. А мордастый дотянулся до телевизора и прибавил громкости. – Где билеты? – спросил Коленька у Яши.
– Не жнаю, – сказал Яша. – Выброшили, наверно.
– Номер рейса? Время? – наседал бурят Коленька.
Яша номер рейса не вспомнил, за что получил в зубы еще раз, но время назвал точно, и указал свидетелей, которые могли подтвердить его пребывание в самолетах, летящих туда и обратно, а также его неотлучное пребывание на курорте. Мордастый тотчас принялся обзванивать этих людей и вскоре они с Коленькой удалились на совещание, перейдя ближе к окну. После минутной заминки бурят вернулся и встал рядом с Беллой, а мордастый взял стул и подсел к Яше.
– Ладно, дядь Яш, не обижайся на Коленьку, будем считать, что ты отдыхал в Анталии, – сказал он. – А теперь давай пороемся в твоем прошлом. Из школы тебя несколько раз выгоняли, ты с большим трудом дотянул до седьмого класса. Потом «фазанка». Но и там не усидел. Вместо того чтобы стать токарем второго разряда, ты предпочел тырить барахло у пассажиров Юго-Западной железной дороги. До 96-го года ты промышлял в качестве вагонного вора. И, говорят, стал на редкость талантливым специалистом. Мог украсть носки, не снимая ботинок. Это правда?
Яша посмотрел на Беллу и по его взгляду мордастый понял, что девушка не была посвящена в тонкости железнодорожных подвигов своего возлюбленного.
– Дядь Яш, так это правда или нет? – переспросил мордастый.
– Не молчи! Отвечай! – Коленька подскочил к Батумскому, размахивая лезвием бритвы. – Денис, – сказал он, обращаясь к мордастому, – я ему нос отрежу.
На что Денис погрозил пальцем и указал на Беллу. И тогда бурят Коленька присел на корточки перед Беллой, положил руку с бритвой ей на живот и, глядя на Яшу, проговорил:
– Будешь молчать, я отрежу твоей бабе самые лакомые кусочки, – при этих словах его рука стала медленно двигаться вниз по женскому животу, в какой-то миг лезвие вскинулось над выпуклым лобком, блеснуло – и клок рыжих волос соскользнул на ковер.
Яша вскрикнул. Потом прокашлялся и закивал согласно головой – да, да, правда.
– Сколько ходок имел на зону? – спросил Денис.
– Две, – прошамкал Яша.
– Вот видишь, разговариваем, когда захотим, я уже думал, ты язык себе откусил, – Денис двумя руками заправил за уши редкие волосы. – А теперь скажи, дядь Яш, ты как работал? Один? В паре? В бригаде?
– По-рафному, – ответил Яша.
– Хорошо, – подбодрил его мордастый Денис. – У вас, наверное, существовал какой-то профессиональный союз? Такой, знаешь, союз узких специалистов по вагонным кражам? Было такое? Вы знали друг друга?
– Фнали, – сказал Яша.
– И ты был знаком со всеми, дядь Яш?
– Пофти со всеми.
– Что значит – почти? Ты кого-то не знал? – удивился Денис.
– Были флучайные люди, – сказал Яша. – Один, два рафа шуму наделают, а потом их нет.
– Ну, случайные нам не нужны, – Денис великодушно отмахнулся и поправил под собой стул, который оказался узким для его непомерного зада. – Дядь Яш, буду с тобой откровенным, – продолжал он. – Шестнадцатого июня у нас выкрали багаж, небольшой такой портфельчик. Кража произошла в районе станции Россошь, в спальном вагоне. Поезд следовал из Москвы в Новороссийск. Ты слышишь меня, дядь Яш?
– Флышу.
– Замечательно. Так вот в том портфельчике находились кое-какие вещицы, дорогие нашему сердцу. Их надо вернуть, дядь Яш. Как хочешь, – Денис бросил короткий взгляд на бурята. Тот поднялся с корточек, взял Беллу за сосок, оттянул грудь и занес над ней бритву.
– Я сейчас отрежу ей сиську и запихаю тебе в рот, – сказал Коленька, глядя на Яшу. – А, когда ты ее сожрешь, я отрежу ей вторую.
– Фто вы хотите, – простонал Яша.
– Мы хотим, дядь Яша, чтобы ты нам помог, – ласково произнес Денис. – Подскажи, кто из твоих коллег мог совершить эту дерзкую кражу? Назови имя или несколько имен. Вспомни профессионалов, которые до сих пор работают на этом направлении.
– Я не фанимаюсь давно. Не фнаю, – сказал Яша.
В тот же миг лезвие мелькнуло в руках бурята, и из Беллиной груди брызнула кровь. Надрез был поверхностный, неглубокий. Коленька знал толк в пыточном деле. Страх и боль должны восходить по нарастающей кривой, иначе исчезает ужас ожидания следующей минуты, которая обязана стать еще более кошмарной, чем предыдущая. Но Яша видел замах и видел кровь. Он дернулся на стуле и закричал:
– Фтойте! Фтойте!
– Что такое, дядь Яш? – удивился Денис. – Неужели вспомнил?
– Ефть один человек, – сказал Яша.
Денис качнулся вперед, приблизил лицо к Батумскому:
– Кто? Назови имя.
Яша молчал несколько секунд, потому что его горло наполняла то ли кровь, то ли желчь, поднявшаяся изнутри. Денис, не отводя взгляда от Яшиных глаз начал медленно поворачивать голову в сторону Коленьки. И тот, в ожидании команды, занес бритву высоко над Беллиной грудью.
– Нет! – крикнул Яша и поперхнулся, выплюнул на пол какую-то бурую гадость. – Я фкажу. Это Мифка Кофлов.
– Мишка Ковлов? – переспросил Денис.
– Кофлов, Кофлов, – повторил Яша.
– Козлов? – уточнил Денис. Яша закивал головой. – Погоняло?
– Танфор.
– Танцор? – мордастый пристально изучал Яшины губы. – Ну, вот, – сказал он, получив подтверждение, – видишь, дядь Яш, как все чистенько обошлось. Ни одного выдавлено глаза, ни одного раздавленного пальчика.
Когда Коленька и Денис ушли, Яша Батумский еще долго сидел на стуле. К нему приблизилась Белла и, опустившись на колени, заглянула в глаза, наполненные состраданием.
– Пупик, – спросила она, – ты чаю хочешь?

Танцор жил в Крылатском, на пятом этаже. Прежде, чем подняться в его квартиру, Денис и Николай осмотрели местность и наметили безопасные пути отхода. Заходить в подъезд решили порознь. Первым отправился Николай. Войдя в подъезд, он миновал двери лифта и начал неторопливо подниматься по лестничным пролетам. Попутно заглянул в почтовый ящик Танцора. Извлек из него пачку рекламных проспектов и две квитанции.
Спустя пару минут, вслед за ним двинулся Денис. Мимо старушек на скамейке прошелся, путаясь в собственных ногах. При этом ладонь держал на щеке. Укрывал шрам. Со стороны могло показаться, будто у пьяницы болят зубы, что, конечно, случается исключительно редко. На пятый этаж Денис поднялся на лифте. Николай, поджидавший его на площадке, протянул корреспонденцию Танцора.
– Три дня не вынимал почту? – удивился Денис. Он достал мобильник и позвонил на домашний телефон Танцора. Жестом указал Николаю, чтобы тот приложил ухо к двери. Николай прислушался и согласно кивнул. Телефон в квартире заливался веселой трелью. – Похоже, никого нет, – сказал Денис и надавил кнопку дверного замка.
– Ну, что? – спросил Николай.
– Давай.
Николай открыл портфель и вытащил короткую фомку.

Обыск в квартире результатов не дал. И Денис позвонил Патрону:
– Мы находимся в квартире Козлова. Хозяина нет. По моим предположениям отсутствует дня три или четыре. Прямых подтверждений, что товар взял именно он, не обнаружено.
– Нужны его фотографии для опознания, – сказал Патрон.
– У него в доме ни одной фотографии. Но мы нашли его паспорт. Скорее всего, у него несколько паспортов. Фотка черно-белая, давнишняя. Но, кто его видел хотя бы раз, узнает без труда, лицо характерное, запоминающееся.
– Хорошо, – сказал Патрон, – делаем так. Ты оставайся в квартире и жди. Вдруг хозяин объявится. А Николай пусть смотается в гостиницу «Космос» и заберет там Эмму. Она видела этого кренделя. Если опознает, сразу звони мне.
– А, если не опознает? – спросил Денис.
– В любом случае оставайтесь в квартире до утра. И, самое главное, узнайте у Эммы, что произошло на самом деле в этом чертовом поезде? Вытяните из нее правду. Клещами.
– Сделаем, – с удовольствием проговорил Денис. К Эмме Антоновне он относился с завистью, всегда ревновал, когда Патрон распевал дифирамбы ее уму и изворотливости.
– Дело в том, – уточнил Патрон, – что Славик исчез. Может, он просто испугался и дал деру. Но я не исключаю, что имел место сговор. И оба они, Эмма и Славик, могут оказаться соучастниками. Они догадывались, сколько может стоить саквояж.

Николай заранее предупредил, что он возвращается вместе с Эммой. И, когда Денис открыл дверь, Эмма прямо с порога бросилась ему на шею.
– Денечка, – приговаривала она, обнимая и целуя его в обе щеки, – я так соскучилась! Сколько не виделись? Месяца два или три? А ты загорел, стройненький стал, как олень. Небось, жениться собрался, а? – она игриво ткнула его пальцем в бок. – Мы сейчас ехали по Москве, а я говорю, Колька, давай остановимся у гастронома, накупим вкусненького и устроим пир, пока Патрон не устроил выволочку за этот саквояж. Коля, доставай, – скомандовала она, обращаясь к Николаю.
Все трое прошли в комнату и Николай начал выставлять на стол продукты из большой дорожной сумки. Бутылку шампанского, заливную рыбу в гофрированных плошках, апельсины, корейские разносолы, которые сразу наполнили комнату аппетитными запахами, нарезной черный батон, запаянный в целлофан. А потом на столе оказалась и бутылка виски, и шпроты, и много зелени. Николай продолжал выставлять продукты, а Денис тем временем извинился и прошел в туалетную комнату. Сдернул занавеску над ванной и вернулся назад. Не говоря ни слова, он расстелил клеенчатую штору на ковре, посередине комнаты.
– Денечка, что ты придумал, – улыбаясь, спросила Эмма, – боишься, что мы напачкаем?
– Боюсь, – сказал Денис. – Раздевайтесь, Эмма Антоновна, и ложитесь на клеенку.
Кровь мгновенно отлила от лица Эммы, а взгляд словно прилип к этой чертовой клеенке.
– Как раздеваться? – спросила она, спустя полминуты.
– Полностью. Догола, – сказал Денис. – Мы люди свои, нам нечего стесняться. Верно, Коленька?

Глава 12

Ирочка Разина проснулась оттого, что солнечный луч мигал на ее лице, как прожектор маяка: вспыхнет-погаснет, вспыхнет-погаснет. Огромное окно во всю стену было наполнено светом. Ветер играл легкой шторой.
В такое утро приятно поваляться в постели, помечтать, испытывая загадочное томление. Но этим можно заниматься и дома. Поэтому она приказала себе: Ирка, подъем!
С номером ей повезло. Первые лучи солнца были ее утренними гостями. Да и сам санаторий пришелся по душе. Одно название чего стоило — «Жемчужина Черного моря». Обалдеть! Здание, возведенное из белого камня, со временем сделалось зеленовато-серым и так удачно укладывалось в ландшафт, что, казалось, будто выросло вместе с реликтовыми соснами и голубыми скалами, покрытыми субтропической растительностью.
Курортный сезон только набирал силу. Редкие пациенты санатория завтракали в левом крыле ресторана, в небольшом банкетном зале. Из двенадцати столиков накрывали лишь пять. Соседями Ирочки по столу оказалась журналисты из московской газеты «Голубая луна». Это была странная парочка. Мужчину звали Борис Игнатьевич. Он был главным редактором. Вчера ему исполнилось сорок шесть лет, но, несмотря на солидный возраст, он напоминал Ирочке восьмиклассника, которого родители обкормили гамбургерами. Толстый и лоснящийся, он все время вертелся, громко разговаривал и «ржал» над своими и чужими шутками. Он размахивал руками и тогда на пол летели фужеры, вилки, куски хлеба и даже его собственные очки.
– Этот гавнюк ничем не лучше других наших олигархов, – говорил Борис Игнатьевич и его голос был слышен за всеми столиками. – Если воровать, так миллионы, если трахать, так королеву. Господин Брызгалов урвал на халяву половину России, и быстренько разложил яйца по разным корзинам. А теперь, когда мошонка лопается от яиц, можно отстегнуть две копейки на благотворительность.
– Как вам не стыдно, маэстро, – сказала женщина. Когда Ирочка с ней знакомилась, то в первую очередь обратила внимание на голос. Немного сипловатый от сигарет, этот голос как-то сразу располагал и делал ее симпатичной. Женщину звали Аленой. В газете она работала ответственным секретарем. – Господин Брызгалов, – сказала она, – делает важное дело. Он поддерживает штаны у нашей культуры.
– Лучше бы эти штаны упали, – ухмыльнулся Борис Игнатьевич. – Тогда все увидят задницу нашей культуры. Кстати, вы знаете, как она выглядит? – спросил он у женщин. Ирочка и Алена пожали плечами. – Тогда я сегодня устрою вам экскурсию в мужской сортир и познакомлю с настенным творчеством. Вы посмотрите, что там нарисовано и написано. Это и есть задница нашей культуры. Хотя, – он взмахнул рукой, и вилка полетела на пол, – должен заметить, всю эту гальюнную культуру мы давно перенесли из мужских туалетов на экраны телевизоров и на страницы газет. И наша «Голубая луна» впереди планеты всей. Скажи, Аленка?
– Вы знаете, – обратилась Алена к Ирочке, – у Бори патологическая классовая ненависть к буржуинам. Он считает себя Володей Ульяновым, делает ножку вперед, выбрасывает вверх кулачок и кричит возле каждого фонаря: «Нет! Мы пойдем другим путем!» А на самом деле он хороший. Живет на Рублевке в скромном дворце из семи комнат, ездит на «Ауди» последней модели, а водку закусывает исключительно кетовой икрой.
– Ирочка, ласточка небесная, – перебил Алену Борис Игнатьевич, – не слушай ты эту курицу. Лучше давай я сооружу тебе русский национальный коктейль. Называется «Северное сияние». Смотри и запоминай, потому что дело это чрезвычайно тонкое. Итак, берем чистый хрустальный фужер. Наливаем в него две трети шампанского. Желательно, чтобы это было шампанское «брют», производства, – он посмотрел на этикетку, – производства завода марочных вин Абрау-Дюрсо. Затем… Вот здесь будь особенно внимательна, наступает ответственный момент. Затем наполняем оставшееся пространство фужера во-доч-кой. До самого обреза. Вот так, – он откинулся на спинку стула, любуясь созданным продуктом, взмахнул руками и зацепил очки большим пальцем, но изловчился и поймал их на лету. – Все! Коктейль готов! – Борис Игнатьевич осторожно пододвинул фужер к Ирочке. – Прошу отведать эту прелесть, ласточка небесная.
– Что вы, Борис Игнатьевич, – Ирочка испуганно отгородилась от фужера ладонями. – Разве можно пить с утра? Да еще водку! Нет и еще раз нет.
– Без б? – поинтересовался Борис Игнатьевич.
– Без б, – сказала Ирочка.
– Ах, женщины, непостижимые, загадочные души, – вздохнул Борис Игнатьевич. – Я всегда утверждал, что вас понять невозможно, – он торжественно поднес бокал к своим пухлым губам и медленно, с наслаждение испил его до дна. Потом поставил фужер на стол, посидел молча с закрытыми глазами и сказал. – Сукой буду, ничего прекрасней в этой жизни не пил.
Закусывал он быстро и жадно, низко наклонившись над тарелкой.
– А плохо ему не будет? – спросила Ирочка. – Такая гремучая смесь.
– Хотела бы я увидеть, когда ему будет плохо, – сказала Алена.
– Не дождешься, – рот Бориса Игнатьевича был занят огромным куском холодной телятины, поэтому он слегка шепелявил.
– Все дело в том, – сказала Алена, – что он практически не пьет. Он просто оправляется от вчерашней пьянки. Сегодня, например, он отходит после собственного дня рождения.
– А где отмечали? – поинтересовалась Ирочка. На завтрак она заказала морковные котлеты, и сейчас две крохотные лепешки сиротливо покоились в середине огромной тарелки. Золотистые капли меда украшали их выгнутые спины, а вокруг курчавилась зеленая травка неизвестного происхождения.
– Здесь проходит фестиваль малобюджетных фильмов, – начала объяснять Алена. – И, прошу заметить, под патронажем ведущего буржуя России и Бориного врага номер один, господина Брызгалова. Боря приглашен в жюри фестиваля. Ну, посуди, Ирочка, сама, куда им деваться, этим малобюджетным фильмам, без Бори? И вдруг кто-то из участников фестиваля совершенно случайно, узнает о грядущем дне рождения. Тут же выбирается оргкомитет, заказывается банкетный зал в гостинице «Акрос». Приглашаются актеры. И местные девушки по триста долларов за штуку. Ну, еще были режиссеры, депутаты, один адмирал, и я грешная.
– А Брызгалов? – спросила Ирочка.
– Буржуя не было, врать не стану, – сказала Алена. – Ходят слухи, что оне прибудут в день раздачи слонов. Короче, скромненько посидели, чайку попили, а в четыре утра я уже вносила Борю в его 413-й номер, на своих могучих дамских плечах
– Я к тебе приставал? – спросил Борис Игнатьевич, с умилением глядя на Алену через очки.
– К сожалению, нет.
– Почему? – удивился он.
– Потому, Боря, что в четыре утра ты напоминал кучу говна, которая упала с третьего этажа на асфальт.
Борис Игнатьевич громко расхохотался и уронил фужер. Откололась только подставка у ножки. Борис Игнатьевич поднял фужер и подставочку, сложил их вместе и сказал:
– Аленка, тебе не кажется, что мы похожи на этот бокал? Когда мы отдельно друг от друга, – он покачал в одной руке бокал, в другой подставочку, – нас можно, не задумываясь, выбрасывать на помойку. – Он поставил фужер на острие отломанной ножки. – Видишь, я не держусь на ногах. А ты, — он повертел в пальцах стеклянный кругляшек, – ты, вообще, пустышка. Но когда мы вместе, когда одно целое, то представляем собой изящную, очень ценную и совершенно незаменимую вещь для всего цивилизованного человечества.
Произнося эти слова, Борис Игнатьевич взял Аленин фужер, подержал на весу, затем поставил на середину стола и стал на него смотреть с такой трогательной нежностью, что Ирочке показалось, сейчас заплачет.
– А теперь, маэстро, то же самое, только в два раза медленнее, – сказала Алена. – Я буду записывать, – она зацепила вилкой кусок заливного из форели и, подставив ладонь, осторожно поднесла ко рту. – М-м, вкуснятина. Очень рекомендую, – сказала она Ирочке.

Спустя полчаса Ирочка спускалась к морю по извилистой дорожке, проложенной в парке. Высокие сосны закрывали небо. Запах хвои и можжевельника дурманил голову. Через плечо Ирочки был перекинут алый ремень, на котором болталась пляжная сумка. Ее голову покрывала пестрая шляпа из длинных крашеных перьев. Вскоре закончилась дорожка. Небольшая площадка с ротондой словно просили – остановись, прохожий, посмотри и скажи: ах! Ирочка задержалась на минуту. Голубая поверхность моря сверкала на солнце. А внизу, за деревьями, был виден пляж. На белой гальке стояли пестрые зонты и лежали люди. Людей было мало. Под голубовато-зеленым стеклом воды просвечивался загадочный узор дна. Ирочка спустилась на пляж и скинула босоножки. Галька еще не нагрелась и приятно охлаждала босые ноги.
Когда Ирочка заходила в море, то обратила внимание, что только она единственная решилась искупаться в столь ранний час. Море оказалось неожиданно холодным. Зайдя в воду по щиколотку, Ирочка ощутила леденящий озноб. Но возвращаться не стала. Она чувствовала, как подняли головы и смотрят ей в спину те пятнадцать или двадцать курортников, которые грелись на солнышке.
– А вот вам, – тихо сказала Ирочка и начала разбег. Когда вода достигла коленей, Ирочка бросилась в море головой вперед и поплыла кролем. На одном дыхании она пронеслась метров сорок, оставляя пенную дорожку. А, когда остановилась и обернулась, то увидела, что все, ну, почти все, приподнялись и смотрят на нее. Теперь вода не казалась такой холодной. Можно было еще плыть и плыть, как она это делала в бассейне, от одной стенке к другой, по двадцать, по тридцать раз. Но Ирочка не стала рисковать. Она отдышалась и, повернувшись на спину, быстро поплыла к берегу, высоко выбрасывая над собой руки.
Когда вышла и растерлась махровым полотенцем, ощутила необыкновенную легкость. Кожа сделалась розовой, а все тело было охвачено свежим пламенем. Ирочке показалось, что она стала моложе лет на пятнадцать.
– Разрешите? – услышала она мужской голос и обернулась. Перед ней стоял высокий мужчина. Он был не молод и не стар. Есть же, черт возьми, такие люди, и особенно часто они встречаются между мужчинами, которые непостижимым образом выскальзывают за пределы быстротекущих лет и живут сорокалетними красавцами до глубокой старости. – Прошу разрешения расположиться здесь, – он ткнул пальцем вниз, рядом с Ирочкой.
Она захотела ответить, что места вокруг навалом и совсем не обязательно двум незнакомым людям лежать на пустынном пляже, соприкасаясь плечами. Но не смогла обронить ни слова. Сердце ее провалилось. Перед ней стоял мужчина, которого Ирочка ждала всю жизнь.
– Располагайтесь, где хотите, – сказала она и отвела взгляд. – Пляж – не моя собственность. Я его не купила.
– Но вы, наверняка, мечтали об этом, – сказал мужчина.
– Разумеется. День и ночь, – ответила она.
Мужчина опустил на гальку дорожную сумку и присел на корточки. Он вынул из сумки плавки, по расцветке напоминающие американский флаг и сказал:
– Возьмите меня в долю. Мы будем вместе мечтать, как прикупить метров тридцать прибрежной полосы. От вас и во-он до той кабинки, куда я пойду переодеваться.
– Посмотрим на ваше поведение, – Ирочка не удержалась и посмотрела на него. Грубоватое красивое лицо не портил даже шрам, прочерченный над правой бровью. Мужчина улыбнулся ей. Зубы у него были крепкие, как у юноши. Не поднимаясь с корточек, он протянул руку:
– Настало время познакомиться. Меня зовут Михаил, фамилия Козлов. Пятьдесят лет. Не женат. Специалист по закупке пляжных территорий.
– Ирина. Вообще-то, я врач, – сказала Ирочки и положила руку в его раскрытую ладонь.
Когда он переоделся и лег на расстеленное полотенце, Ирочка спросила:
– Миша, почему вы подошли именно ко мне? Здесь немало женщин. Молодые, красивые, одинокие.
– Я стоял на площадке, – ответил он, – и с восторгом смотрел, как вы плаваете по Черному морю. А я плавать так и не научился. Все некогда было. И я подумал – вот женщина, с которой мне нужно познакомиться. Она научит меня держаться на плаву и не даст утонуть в этой жизни. Спасибо, что не прогнали.
– Вы где остановились? – спросила Ирочка.
– Пока на этом пляже. Я только что приехал из Москвы, и сразу сюда. Люблю море и боюсь его.
– Я научу вас не бояться. Это очень просто.
– Правда?
Ирочка не ответила, она думала о том, что могла испугаться холодной воды и, если бы не решилась в последнюю секунду и не бросилась в море, Миша подошел бы не к ней, а к другой женщине, помоложе и покрасивее ее. Например, вон к той крашеной стерве. Ирочка с неприязнью посмотрела на длинноногую блондинку лет двадцати пяти от роду, которая загорала недалеко от них, и почувствовала, как в душе закипает какое-то незнакомое чувство, как будто туда капнули серной кислоты. Это место съеживалось и ныло тоскливой зубной болью. Она пока не знала, что это чувство называется – ревность.

Глава 14

Вылет рейсов задерживался. Над Москвой висел туман и пассажиры, заполнившие вокзал, томились от неизвестности и дискомфорта. Возможно, Валентин Григорьевич был единственным, кому эта задержка пришлась по душе. Командировка, в которую он собирался, ничего хорошего не сулила. Неприятности возникали всякий раз, когда ему приказывали явиться в Городок срочно, в экстренном порядке. Вот и вчера поздно вечером позвонил Брызгалов.
– Валя, – сказал он, – жду тебя завтра, в Центре.
– Но, Илья Николаевич, у меня коллегия, – попытался сопротивляться Валентин Григорьевич.
– Отложи все дела и дуй ко мне, – перебил его Брызгалов.
– Что-то случилось? – осторожно спросил Валентин Григорьевич.
– Поговорим на месте. Срочно заказывай билет на самолет. А своим мужикам скажи, что едешь решать вопрос об изменении статуса Центра.
– Что вы имеете в виду?
– Пора нам из категории научно-исследовательского Центра подняться до ранга Академии. Как ты на это смотришь?
– Дело серьезное, – подумав, произнес Валентин Григорьевич.
– Чепуха, – сказал Брызгалов. – Мы с тобой это провернем в два счета.
Валентин Григорьевич по всем документам проходил, как учредитель-собственник медицинского Центра. Являясь юридическим лицом, он подписывал договоры, контракты, финансовые, налоговые и прочие бумаги. Но фактическим хозяином Центра оставался Брызгалов. Об этом было известно всем, начиная от научного руководителя, профессора Милославича, и заканчивая последней уборщицей.
Валентин Григорьевич устроился в кресле перед телевизором, свисающем с потолка, и смотрел футбольный матч. Матч был товарищеским. Сборная России играла с белорусами.
Как ни сладка была отсрочка, но туман вскоре рассеялся. Сквозь прозрачную стену вокзала было видно, как самолеты выруливают на взлетную полосу. Моторы ревели и поднимали тяжелые машины, унося их за пелену облаков.
Полет оказался приятным. В бизнес-классе угощали слабосоленым лососем, а на десерт подали ореховое пирожное и зеленый чай. Спустя два часа Валентин Григорьевич уже расстегивал ремни безопасности и покидал самолет. Едва он спустился по трапу, как увидел Максуда, и в который раз подивился его отточенной красоте.
– Что случилось? – спросил Максуд с легким восточным акцентом. – Почему Москва не отпускает хороших людей?
– Погода, – неопределенно ответил Валентин Григорьевич. Он взял Максуда под руку и спросил доверительно:
– Ну, рассказывай. Что здесь произошло?
Максуд сверкнул горячими глазами, осторожно высвободил свой локоть:
– Зачем крутить испорченный телефон? Через час будем на месте. Все узнаете из первых рук.
«Волга» мчалась на предельной скорости, дважды проскочила на красный свет. Когда началась горная дорога с перепадами высот и обилием поворотов, водитель скорость убрал, но совсем немного. По-прежнему визжали тормоза, а грузное тело Валентина Григорьевича моталось вправо и влево, как боксерская груша. Уже на подъезде к Городку на связь вышел Брызгалов:
– Валя, ты где?
– Проехали заправку «Юкоса» на 76-м километре.
– Не задерживайся. Сразу ко мне.
Спустя несколько минут «Волга» остановилась перед чугунными воротами. Два бойца в камуфляже дежурили возле ворот. Один заглянул в машину и отдал честь.
– Здравия желаю, Валентин Григорьевич, – сказал охранник. – Как добрались?
– Спасибо, живой. У Максуда опять ничего не получилось.
Они проехали по дорожкам парка, миновали гостиницу и стадион, и вновь остановились перед воротами. Теперь это были другие ворота и другой забор, глухие, без единой щели. За ними начиналась зона номер два. Освобожденная от растительности и покрытая бетонными дорожками, она напоминала огромный плац с нарисованными на земле указательными стрелками. Здесь размещались корпуса лабораторий и склады. Проезжая через плац, Валентин Григорьевич обратил внимание, что в промышленной лаборатории закончен монтаж ферментеров. Эти аппараты, похожие на высокие цилиндры, блестели металлическими боками за высокими окнами здания. Скоро в ферментерах начнут выращивать микроорганизмы для промышленного производства различных веществ.
«Волга» нырнула в боковую улочку, между корпусами, и через минуту остановилась, упершись в забор. Этот забор напоминал Валентину Григорьевичу Великую китайскую стену высотою с двухэтажный дом, с бойницами и с караульной дорожкой, проложенной по всему периметру. По верху забора, метрах в двадцати от них, прогуливался охранник. Короткоствольный автомат болтался у него на животе. Неожиданно часть стены сместилась в сторону и «Волга» въехала в зону три. На КПП Максуд и Валентин Григорьевич предъявили пластиковые карты, которые тут же были просканированы и возвращены хозяевам. Лаборатория, одна единственная, стояла в середине зоны и напоминала по форме дворец спорта. Сферическая крыша, словно огромный зонтик, лежала на вертикальных пилонах, наклонно уходящих вверх.
– Приехали, – сказал Максуд. Он вышел из машины и забрал багаж Валентина Григорьевича, большой черный чемодан на колесиках.
Зона три была тем местом, где по замыслу Брызгалова ковалось бессмертие.
Они поднялись на второй этаж и оказались в приемной Патрона. Навстречу вышел молодой человек в белой рубашке с короткими рукавами и в шортах.
– Поднимите руки, – вежливо обратился он к Валентину Григорьевичу. Быстро пробежался пальцами вдоль его тела, от плеч до щиколоток. Затем Валентин Григорьевич был проведен через магнитную рамку и лишь после этого был допущен к Брызгалову.
– Ты извини, Валя, за шмон, – сказал Брызгалов, выходя навстречу гостю, – меня эти «секьюрети» уже запарили. Но ничего не поделаешь, приказ начальника службы безопасности.
– Что случилось, Илья Николаевич? – с тревогой спросил Валентин Григорьевич. Он сел в предложенное кресло, и оказался спиной к окну, из которого открывался чудесный вид. Внизу лежал сад камней, созданный в лучших японских традициях.
– Расскажи мне, Валя, как обстоят дела с грузом, который ты отправил для наших зарубежных партнеров? – поинтересовался Брызгалов. Голос у него был ровный, даже скучный. Это успокоило Валентина Григорьевича.
– Как и договаривались, Илья Николаевич, – бодро начал он свой доклад. – Материал расфасован в стандартные упаковки для инсулина. Десять ампул по пять кубиков в каждой коробке. Всего сто двадцать ампул. Кроме того приложена флешка, которая содержит описание препарата. Расписан механизм воздействия его на человеческий организм. Приведено несколько примеров. И, конечно, инструкция. Как применять. Кого выбирать в качестве «кроликов». И несколько практических советов по организации работы. Специальная информация размещена на секретных файлах, которые посторонний человек открыть не сможет.
– Замечательно, – Брызгалов вынул из холодильника бутылку «боржоми» и наполнил стакан. – Воды хочешь? – спросил он Валентина Григорьевича.
– Не откажусь. Жарко. Особенно с непривычки.
– А будет еще жарче. Даю слово, – Брызгалов поднял стакан до уровня глаз и посмотрел сквозь него на сад камней. – И что же груз, Валя? Прибыл благополучно?
Валентин Григорьевич хотел, было, сказать, что все в порядке, но в последнюю секунду передумал, вспомнил, что Патрон способен читать мысли.
– Виноват, Илья Николаевич, – признался он. – Не успел проверить. – Последние пять дней меня не было в Москве. Отсутствовал по причине служебной командировки.
– Хорошие командировки у вас в департаменте, – сказал Брызгалов, не опуская стакана. – Монте-Карло, отель «Эрмитаж». Не всякий нефтяной магнат позволит себе провести пять ночей в президентском номере, да еще каждую ночь с новой девушкой. Хрен не стерся? – лицо Валентина Григорьевича покрылось бордовыми пятнами, он открыл рот, но ответить не успел. – Ты, Валя, не переживай, мы тебе новый вырастим в лаборатории. Крепче старого будет. Ты лучше вспомни – в той флешке упоминались какие-нибудь имена, адреса, телефоны?
– Ни в коем случае.
– Точно?
– Илья Николаевич, ну, что я – дурак? – возмутился Валентин Григорьевич.
– На, – Брызгалов протянул ему стакан с водой. – Выпей.
Когда Валентин Григорьевич принимал стакан, рука его мелко дрожала. Едва он сделал первый глоток, как Брызгалов произнес:
– Груз пропал.
Стакан выпал из руки Валентина Григорьевича, а вода, которая уже была в горле, остановилась чуть ниже кадыка, ни туда, ни обратно. Хорошо олигарх подоспел, треснул Валентина Григорьевича между лопаток.
– А ты, Валя, вместо того, чтобы зорко следить за прохождением саквояжа, отправился в Европу, девок портить, – Брызгалов ногой подвинул стакан с коврика, на котором стояло кресло. – Что? Передок зачесался?
– Виноват, – глухо произнес Валентин Григорьевич.
– Виноват? Нет, Валя, мне твоего извинения мало. Я прикажу тебя кастрировать. Здесь и сейчас, – Брызгалов сел за стол и включил переговорное устройство. – Адель Федоровна, пригласите, пожалуйста, ко мне в кабинет хирурга и анестезиолога. Пусть захватят все необходимое, предстоит небольшая операция, – он провел мизинцем по лакированной поверхности стола, проверил, нет ли пыли и ласково произнес. – Видишь, Валя, я человек гуманный, сделаем тебе операцию под наркозом.

Глава 14

Обнаженная Эмма лежала на полу, на клеенчатой шторе, принесенной из ванной комнаты. Голова ее была повернута в сторону входной двери, глаза закрыты. Эмма не помнила слов молитвы, но сейчас она обращалась к небесам и просила прибавить ей стойкости и терпения. Она боялась, что собственных сил может оказаться недостаточно, чтобы выдержать пытки.
– Хорошие шпротики, – услышала она голос Николая, – вкусные.
– Так это рижские, – сказал Денис. – Настоящие шпроты, натуральное прованское масло. А у нас – натолкают в банку черноморской кильки, зальют черт знает чем, и пишут «шпроты». Ты, Коленька, больше не пей, – произнес он после небольшой паузы. – У нас работы на всю ночь. Эмма Антоновна – крепкий орешек. Это тебе не дядь Яша, ее на испуг не возьмешь. Правда, Эмма Антоновна? – громко спросил он.
Но Эмма не ответила. Она думала. Скорее всего, Славика уже обнаружили в лесополосе с пулей в затылке. Но этого мало. Чтобы план Эммы сработал, сыскарям необходимо найти удостоверение, выписанное на имя депутата Государственной Думы, некоего Павла Николаевича N. Оно, это самое удостоверение, вроде, и на виду оставлено, но кто знает…
– За работу, друзья, – сказал Денис. Он опустился на корточки перед Эммой и с нежностью в голосе произнес. – Откройте глазки, Эмма Антоновна.
Эмма повернула голову и открыла глаза. Денис держал перед ее лицом паспорт Михаила Козлова, раскрытый на том месте, где вклеена фотография.
– Вы узнаете этого господина? – спросил Денис.
Разумеется, Эмма узнала «депутата». Но прикусила язык зубами, чтобы не сказать лишнего. Если они нашли «депутата», и взяли его живым, то дело Эммы – дрянь. Но с другой стороны, если бы они взяли «депутата», их бы уже не интересовало мнение Эммы. Какая разница – узнает или нет?
– Вроде, что-то знакомое, – неуверенно сказала Эмма. – Слишком маленькая фотка. А вы не могли бы показать его живьем?
– Если б могли, тебя не спрашивали, – подал голос Николай. Он стоял с банкой консервов в руке. Губы блестели от прованского масла.
– Тихо, Коленька, помолчи, – урезонил его Денис и снова обратился к Эмме. – Значит, не признаете? Может, вам очки принести?
– Вот бы не помешало, – Эмме позарез нужно время, хотя бы минута или две, чтобы решить, как вести себя дальше. – Будь добр, Денечка, достань из моей сумки кожаный очечник. Что поделаешь? Старею, зрение падает.
Денис взял ее сумку и высыпал содержимое на стол. Поворошил пальцами горку мелких вещиц, выбрал плоскую коробочку, поднес к глазам.
– Ну, вот, – сказал он. — Жалуетесь, что стареете, а в сумочке презервативы носите. Да не простые, а с каким-то полигамным эффектом. Одно название чего стоит? «Шпанская мушка»!
– Что поделаешь, Денечка, природа свое берет. Да и я, грешная, оченно уважаю это дело. Ему все возрасты покорны.
Эмма надела очки и стала рассматривать фотографию «депутата».
Николай скользнул взглядом по столу – что бы такое схряпать, вкусненькое? И в это время в поле его зрения попала Эмма. Голая женщина в очках поразила Николая. Только что она казалась ему обычным материалом для пыточной работы. Но стоило ей, голой, надеть очки, как все переменилось. Оказалось, что у нее прекрасная фигура. И выглядит она на редкость молодо. Женщина в соку. Сейчас от нее струились особенные электрические ионы, которые сводят мужчин с ума. Николай, как лунатик, выпростал перед собой руки. Сделал шаг, потом другой.
Денис заметил маневры товарища и понял, что Николая нужно остановить, иначе работы не будет. Он поднялся с корточек и, прежде чем Николай приблизился, нанес Эмме удар носком ботинка. В бок, чуть ниже ребер, чтобы не поломать кости раньше времени. Эмма съежилась и выпустила воздух в коротком стоне. Очки закружились на полу волчком. Николай остановился, встряхнул головой, освобождаясь от наваждения.
– Эмма Анто-оновна-а, – позвал Денис женщину. И, когда она выплыла из короткого забытья, легонько похлопал ее по щекам. – Будем еще смотреть фотографию или так вспомним?
Вскоре бессмысленный взгляд Эммы перестал блуждать по стенам и сосредоточился на лице Дениса.
– Денечка, – удивилась она, – зачем ты меня бьешь?
– Любопытство меня разбирает, Эмма Антоновна, – доброжелательно произнес Денис. – Почему из всего поезда в восемнадцать вагонов плюс один прицепной на всем пути следования ничего не пропало, ни одной самой говенной вещицы? Ни одной наволочки, ни одного подстаканника. Ничего. Все целое. А вот наш груз, бесценный и совершенно секретный, о котором не знала ни одна скотина, кроме вас и Славика, исчез. На одной станции его поставили на полку, а на другой уже сперли. Как такое могло случиться, а?
– Кто-то нас подставил, – сказала Эмма.
– Кто?
– Не знаю, Денечка. Клянусь.
– Ну, что же, не знаете – будем выяснять, – Денис повернулся к столу. – Коленька, будь другом, помоги Эмме Антоновне освежить память.
Николай порылся в своем портфеле и выложил на стол инструменты. Они сверкали никелированными поверхностями и по своему назначению находились где-то посередине, между хирургией и слесарным делом. Здесь были бокорезы и кусачки, тонкая пружинистая проволока, свернутая в колечко, короткая ножовка с мощной рукояткой, резиновые жгуты, защипки и прочее. Николай выложил инструменты в аккуратный ряд. Его пальцы с любовью прикасались к холодному металлу. Он бросил короткий взгляд на Эмму, на секунду задумался и выбрал пассатижи с широкими губками. Подошел к Эмме.
– Вашу ручку, фра-мадам, – сказал Коленька, протягивая свою ладонь.
– Мальчики, – взмолилась Эмма, – я ничего не знаю. Клянусь жизнью!
Николай тем временем присел перед Эммой, взял ее кисть и стал перебирать пальцы. Остановился на безымянном. Защемил пассатижами ноготь и поднял глаза на Дениса.
– Эмма Антоновна, – сказал Денис, – признайтесь, что между вами и Славиком имел место сговор. Вы женщина умная. Продумали до мелочей всю операцию. И то, что Славик сбежал, вам только на руку. Я полагаю, что его побег – один из этапов вашего плана, – Денис опустился перед Эммой на корточки и, глядя ей в глаза, спросил. – Где саквояж?
– Не знаю, – с подвыванием произнесла Эмма. Ожидание предстоящей боли казалось невыносимым. По ее телу пробегали короткие судороги, а в голове металась одна единственная мысль: сейчас, вот сейчас начнется, сейчас.
Денис покачал головой. Он был разочарован ответом. Перевел взгляд на Николая и плавно опустил веки – давай. Коленька улыбнулся, посильнее сжал ручки щипцов и медленно-медленно начал отделять ноготь от пальца. Из груди Эммы вырвался страшный, нечеловеческий крик. Денис накрыл ее лицо огромной ладонью.

Пыточная работа странным образом влияла на организм Коленьки. В нем просыпался звериный аппетит. В самый разгар дела, когда воля клиента еще не была подавлена, Коленька готов был сметать со стола все подряд, будь то паюсная икра или засохшая корка хлеба. А когда под рукой не оказывалось продуктов питания, он рвал стебли домашних цветов и запихивал в рот вместе с листьями. А уж когда и цветов не было, он сминал кусок газеты, разжевывал бумагу, обильно сдабривая ее слюной, и проглатывал. Однажды он съел суп, который простоял на кухне две недели, покрытый зеленой плесенью. И ничего ему не было. В смысле, Коленьке.
Вот и сейчас он сделал перерыв, чтобы подкрепиться. Жадно откусывал крепкими зубами большие куски сырокопченой колбасы и заедал укропом. При этом Коленька не отводил взгляда от Эммы. Его маленькие глаза горели вдохновением. А все существо было на взводе и с нетерпением ждало, когда в неподвижном теле Эммы запульсируют признаки жизни. Тут важно не пропустить момент, не дать клиенту время на отдых, на восстановление сил. Нужно задать вопрос и получить ответ. И, если ответ будет неправильный, сделать клиенту еще больнее, чем в прошлый раз.

Эмма лежала на животе, уткнувшись лицом в клеенку. Рядом стояло пластмассовое ведро, наполненное водой.
– Хватит жрать, – сказал Денис, с брезгливостью наблюдая за Николаем.
– Тихо, тихо! – перебил его Коленька и подался вперед – у Эммы вздрогнуло плечо.
В это время зазвучала мелодия «Севастопольского вальса». Денис вынул свой мобильник, приложил к уху:
– Слушаю вас, Патрон, – Денис старался говорить бодро, но в голосе сквозила усталость. Он посмотрел в окно. Ночь прошла. Первые лучи солнца легли на стену жилого дома, стоящего напротив. Они не заметили, как пролетело время. А Эмма, эта упертая дама, до сих пор стояла на своем.
– Как у вас дела? – спросил Патрон.
Денис вздохнул, показал кулак Николаю, чтобы тот перестал чавкать и ответил:
– Она твердит одно и то же. Не виновата. Нас подставили. Не знаю кто.
– На Славика вину спихивает?
– Нет, – сказал Денис. – Она его защищает. Но, если выстроить всю картину, получается, что крыса – Славик.
– Ну-ка, давай коротко изложи мне эту картину, – приказал Патрон.
Денис собрался с мыслями и начал доклад:
– Эмма и Славик входили в состав второй бригады. Они должны были принять багаж в Воронеже, у первой бригады, и доставить его в Новороссийск для дальнейшей транспортировки. Эмма села в поезд в Мичуринске. А Славик с багажом присоединился к ней в Воронеже. Вдвоем они должны были обеспечивать охрану и провоз багажа через границу. У Эммы на таможне свои люди.
– Дальше, – сказал Патрон.
– А дальше события развивались так. В попутчиках у Эммы оказался некий депутат Госдумы, который ехал на отдых к морю. Он угостил Эмму коньяком. Она подсыпала в его бокал клофелин, чтобы тот очухался только на конечной станции. Багаж находиться в их купе. Сосед вскоре отрубился. Но во сне у него случился приступ. Он умирал. Эмма, конечно, засуетилась. Если депутат отбросит коньки, вскрытие покажет наличие клофелина в крови. Эмма вызвала Славика из соседнего купе и направила его к проводнику. Но Славик повел себя странно. Идти отказался. Пошла Эмма. Она затратила около минуты на то, чтобы дойти до служебного купе. Вернулась с проводником и с этого момента купе не покидала. Продолжать?
– Да.
– В Россоши депутата уже ждала «скорая». Прямо на перроне. Его вынесли без сознания. С ним – его вещи и чемодан.
– Кто обнаружил пропажу? И когда? – задал вопрос Патрон.
– На подъезде к Ростову Славик решил проверить багаж. В сумке, где лежал саквояж, оказалась подушка. Из Ростова они вернулись в Россошь, нашли бригаду скорой помощи, которая увозила депутата.
– Ну?
– Депутат сбежал из приемного покоя. Вместе с чемоданом.
– А Славик?
– Он зашел в туалет на вокзале. И не вернулся. Эмма ждала его сорок минут, потом с дежурной проверила туалет. Славика там не было.
– М-да, – вздохнул Патрон. – Заканчивайте работу и приведите Эмму в порядок.
– Патрон! – взмолился Денис. – Она почти готова. Вот-вот начнет давать признательные показания.
– Я сказал – остановиться! – повысил голос Патрон. – У вас даже папа римский признается, что он мусульманский террорист. – Он помолчал и добавил. – Только что мне сообщили, что Славика нашли.
– Да? – удивился Денис. – И что он говорит.
– Он молчит. У него в голове дырка диаметром девять миллиметров. Стреляли в упор, в затылок. Смерть наступила мгновенно. Следов борьбы не отмечено. По-видимому, человек, который в него стрелял, был хорошо ему знаком. Тело обнаружено недалеко от того места, где умыкнули саквояж. А рядом нашли утерянное удостоверение на имя депутата Госдумы Павла Николаевича N.
– Как? – испуганно воскликнул Денис. – Выходит, мы зря Эмму…
– А что, сильно разворочали?
– Да, так, – сказал Денис, оправдываясь. – Кое-что отбили внутри. Выдернули два ногтя. И мизинец откусили бокорезами. В четыре приема.
– Хватит! – остановил его Патрон. – Через два дня привези ее в Центр. Живую, здоровую и веселую.

Глава 15

Весь день Танцор обдумывал план. Договориться о встрече и получить выкуп – вот такая простенькая задача, она никак не хотела увязываться с личной безопасностью Танцора.
Рано утром, во вторник, он поймал такси и отправился на восточную окраину города, в район, который назывался Самарская балка. Здесь находился автовокзал. Весь из стекла, сверкающий никелированными стяжками, он являл собой последнее слово архитектуры. Танцор остановил такси, не доехав до вокзала четырех кварталов. Прошел вдоль молодого парка, затем повернул назад. Спустился в подземный переход и оказался на противоположной стороне. Отсюда проспект хорошо просматривался. И здесь же, в первом этаже одного из домов, помещалось кафе под названием «Снежинка».
Вчера, в понедельник, Танцор уже был здесь. Он посетил кафе и выяснил, что в глубине помещения, за кухней, имеется черный ход. Сюда, между двенадцатью и часом дня, подъезжал фургон с продуктами. В другое время суток дверь старались держать закрытой. Это правило то и дело нарушалось. Кто-то из персонала кафе выходил покурить на задний двор, кто-то выносил мусор. Но в любом случае ключ висел рядом, на гвоздике.
Перед фасадом кафе возвышалась небольшая площадка, похожая на подиум. Днем на нее выставлялись пластмассовые столики с пестрыми зонтами. Легкие белые кресла ждали посетителей. Но в часы палящего солнца никто не торопился съесть мороженое или выпить кружку пива, заплатив в два раза дороже, чем в магазине, расположенном в соседнем доме. Танцор посидел, поковырял ложечкой мороженое, познакомился с официантами. И пообещал придти завтра.
На следующий день без пятнадцати одиннадцать Танцор вошел в кафе «Снежинка». В правой руке он нес букет белых хризантем. Официант, узнав вчерашнего клиента, поднялся навстречу:
– Рад вас видеть. Присаживайтесь. Я сейчас принесу меню.
– Не стоит, – сказал Танцор, усаживаясь за столик возле окна. – Вы можете приготовить добрый кусок говядины с картошкой фри? И зелени, как можно больше зелени.
– Сделаем, – кивнул официант. – Только придется подождать. Совсем немного.
– Я никуда не спешу, – улыбнулся Танцор. – У меня сегодня день рождения.
– Поздравляю.
– Спасибо, Женечка. Вас, ведь Женей зовут? – спросил Танцор, хотя прекрасно запомнил имя официанта. – Принесите, Женечка, вазу с водой. Боюсь, хризантемы завянут.
Внутри кафе оказалось пустым. Лишь за одним из столиков сидел пожилой мужчина с седыми волосами. Он подпирал щеки ладонями и смотрел в пивную кружку.
Когда официант отошел, Танцор вынул из кармана смартфон и набрал:
– Вы готовы произвести обмен?
– Мы всегда готовы, – ответил Патрон. – Где? Когда?
– Я совсем не знаю ваш город, – сказал Танцор. – Только что приехал на автостанцию. Ну, это такое здание модерновое. Стекляшки, блестяшки.
– Знаю. Дальше.
– А дальше я куда-то пошел, по аллее. И сейчас стою на автобусной остановке.
– На какой?
Понятия не имею. Здесь рядом какое-то кафе.
– Как называется кафе? – спросил Патрон.
– Одну секунду… Называется «Снежинка».
– Подожди, я уточню, – сказал Патрон.
Пока он с кем-то советовался, Танцор отодвинул рукой штору и еще раз, после вчерашнего посещения, осмотрел окно. Стекло было монолитным, рама наглухо вделана в толстые кирпичные стены. В нижней части рамы во всю ширину окна проходила узкая форточка. Если откинуть щеколды слева и справа, тогда форточку можно открыть движением снизу вверх, внутрь помещения. Образовавшееся пространство было невелико, но вполне достаточным для того, чтобы просунуть руку. Танцор отметил важный момент – если смотреть с улицы на высокий подоконник, то эта форточка практически незаметна. Танцор встал и проверил щеколды. Они открылись легко. Плавным движением он приоткрыл форточку. Потом возвратил ее на место, но щеколды закрывать не стал.
– Алло, – раздалось в трубке.
– Слушаю, – отозвался Танцор.
– Я понял, где ты находишься. Мои люди выезжают через пять минут. С деньгами.
– Никаких людей, – сказал Танцор. – К остановке должен подъехать один человек. На машине с прозрачными стеклами. Повторяю, с прозрачными, а не с тонированными. Когда остановится, пусть выйдет из машины и оставит двери открытыми. И только потом позвонит по этому номеру.
– Саквояж с тобой?
– Я передам только часть товара и копию флешки, – сказал Танцор, возвращаясь в кресло.
– Почему не все сразу?
– Мне нужно убедиться, что вы согласны играть по моим правилам. Я хочу получить половину той суммы, о которой мы говорили. Деньги должны находиться в прозрачном целлофановом пакете.
Некоторое время трубка молчала. Танцор не торопил. Изменились обстоятельства, на которые рассчитывал Патрон. Пусть теперь подумает, перестроится.
– Хорошо, – сказал, наконец, Патрон. – Мой человек будет на остановке через полчаса. И выйдет с тобой на связь. Все?
– Кроме одного. Если я замечу что-то подозрительное, сделка не состоится. Я изменю свои планы.
– Договорились, – ответил Патрон, и связь прервалась.
Официант принес вазу и аккуратно поместил в нее цветы. Поправил белые лепестки.
– Прекрасный букет, – сказал он, открывая потную бутылку «Ессентуков». Затем принялся сервировать стол. Делал он это неторопливо и обстоятельно. – Еще минут двадцать, и ваш заказ будет исполнен. Если не возражаете, я подам к картошечке греческий соус. Наше фирменное блюдо.
– Женечка, вы не торопитесь, – сказал Танцор. – Кто питается на скорую руку, тот утрачивает смысл жизни. Да, вот еще, – продолжил Танцор. – Будьте добры, положите этот пакетик вон на то кресло на улице, чтобы я отсюда мог присматривать за ним, – он протянул официанту пакет, обернутый желтым целлофаном.
Когда официант отошел, Танцор поставил цветы на подоконник и задернул тюлевую занавеску. Теперь с его места была видна автобусная остановка, часть проспекта и противоположная сторона улицы. Людей на остановке было немного, человек семь, восемь. Они прятались под навесом от солнца, набирающего полуденную силу. Танцор взглянул на часы. Было 11:22. С момента его разговора с Патроном прошло 18 минут. Вот-вот события начнут развиваться с бешеной скоростью. Надо быть предельно внимательным.
Движение транспорта по проспекту разительно отличалось от московской дорожной сутолоки. Сначала неторопливо проезжала какая-нибудь ГАЗель, затем вдалеке показывалась «Мазда» тысяча девятьсот затертого года выпуска, потом ковылял «Москвич». Танцор видел, как подошел автобус, желтый «Икарус». Остановился. Два человека вышли, трое зашли. Автобус тронулся, на ходу закрывая двери. И почти следом за «Икарусом» к остановке подкатила белая «Хонда». Из нее вышла женщина. Танцор сразу узнал ее. Это была Эмма. Она обошла машину и открыла переднюю и заднюю двери со стороны тротуара. Затем вынула мобильник. Танцор дождался, пока мелодия в его смартфоне отыграла полкуплета, и ответил:
– Слушаю.
– Я на месте. Деньги при мне, – услышал он голос Эммы.
– Пройдите на летнюю площадку кафе «Снежинка», – сказал Танцор. – Возле второго столика справа, на кресле, лежит желтый пакет. Проверьте его. Если там все в порядке, свяжитесь со мной, – он отключил телефон. Приблизившись к окну, Танцор осмотрел проспект в обе стороны. По направлению к городу от автовокзала ехал «Жигуленок» шестой модели. С противоположной стороны к остановке приближался автобус. Это был такой же «Икарус» с номером маршрута во лбу. Танцору показалось, что он едет несколько быстрее, чем двигались пассажирские автобусы по этой трассе. Но не это взволновало его. Интервал – вот что было по-настоящему странным. Еще и минуты не прошло с того момента, когда от этой же остановки отошел такой автобус. Танцор смахнул ладонью капли пота висевшие на бровях и отхлебнул глоток «Ессентуков». Перевел взгляд на Эмму. Она стояла за окном, метрах в десяти от него. Проверяла содержимое пакета. В это время «Икарус» подошел к остановке. Двери его открылись. Но никто не вышел. В это время зазвучала мелодия телефона.
– Да? – сказал он в трубку.
– Я проверила. Все в порядке, – раздался голос Эммы. – Кому передать деньги?
Танцор медлил с ответом. Он внимательно следил за автобусом, который по-прежнему стоял на остановке, не желая трогаться.
– Пакет с деньгами положите на подоконник.
– Куда?
– На подоконник того окна, в котором стоит букет белых хризантем. И сразу возвращайтесь к своей машине. Вы нашли это окно?
Он увидел, как Эмма подняла голову и прошлась взглядом по окнам кафе.
– Да, я вижу это окно, – прозвучал ее голос и Танцор прервал связь.
Эмма положила пакет на подоконник и повернула голову в сторону автобуса. Возможно, она подала какой-то знак. Этого Танцор разглядеть не мог. Но в тот же момент из автобуса начали выходить люди. Это были молодые мужчины. Танцор не мог ошибиться – они явились по его душу. Он открыл форточку и втащил пакет. И это движение не осталось незамеченным. За пакетом внимательно следили.
Несколько человек из автобуса бросились в сторону кафе. Расстояние здесь было небольшое, метров сорок. Танцор метнулся на кухню, сжимая в руке пакет с деньгами. Навстречу шел официант Женя. Он нес перед собой поднос, как дорогую реликвию. Танцор оттолкнул его в сторону, освобождая путь. Кусок говядины с картошкой фри, какие-то стаканчики и судочки, все полетело на пол.
Танцор ворвался на кухню, пробежал мимо двух удивленных поваров, мимо котлов и печей, и оказался в маленьком темном коридоре. Толкнул дверь. Она оказалась запертой. Он пошарил в темноте, в том месте, где всегда висел ключ. Наткнулся пальцами на гвоздь. Ключа на месте не было.
«Всё, – мелькнуло у него в голове, – конец».
Танцор выглянул в кухню. Он ни на что не надеялся, но его инстинкт продолжал искать шанс на спасение. В кухню вбежал официант, перепачканный бордовым соусом. Танцор крикнул:
– Женя, ключ!
И произошло удивительное. Официант быстро, без вопросов сунул руку в карман и подал ключ. Танцор бросился к двери, дрожащими руками пытался вставить ключ. Но замочная скважина будто пропала. Танцору казалось, что прошло бесконечно много времени, и погоня вот-вот ворвется сюда.
– Дай мне, – услышал он рядом голос официанта и сунул ключ в его руку.
Дверь распахнулась, и в глаза ударил яркий солнечный свет. Танцор выскочил во двор и захлопнул за собой дверь. Выхватил из укрытия кусок арматуры, который приготовил еще вчера, и вставил в крепкие проушины двери.

В то время, когда Танцор уже сидел в машине, увозившей его в сторону городского пляжа, в кафе «Снежинка» было необычайно многолюдно. Молодые люди, заполнившие кафе, осматривали каждый квадратный сантиметр. Двери черного хода пришлось выломать. Для этого потребовались усилия четырех человек. Но даже им дверь поддалась не сразу. Когда с дверью все же справились, стало ясно, что продолжать погоню бессмысленно. На всякий случай был вызван кинолог с собакой и послан наряд милиции в старые кварталы города.
Допрос свидетелей проводил сам начальник полиции, подполковник Кравец. Когда он предъявил для опознания несколько фотографий, то все, и два повара и официант Женя, показали на Танцора. Только случайный посетитель никого не признал. Он был уже «под мухой», и его забрали в участок. С пьянством в городе серьезно боролись.
Когда поступили доклады от кинолога и от наряда милиции, подполковник Кравец тяжело вздохнул и вытащил из нагрудного кармана телефон.
– Илья Николаевич, – сказал он в трубку, – объект ушел.
Некоторое время он слушал, слегка отставив трубу от уха. Румянец вишневого цвета медленно выползал из-за воротника форменной рубашки и покрывал шею, уши, лоб. Когда ему было позволено говорить, он отрапортовал:
– Илья Николаевич, никуда он не денется. Я перекрою весь город. Щелки не оставлю. Его портрет будет висеть на каждом заборе. Да, да и с телевидением договорюсь. Прямо сейчас. В каждом выпуске новостей – объявление: разыскивается опасный преступник! Мы его возьмем. Живого или мертвого… Ясно, будем брать живого, пока товар у него.
Когда он убрал телефон и поднял голову, то увидел, что его подчиненные стоят перед ним, образуя полукруг, и внимательно смотрят на него.
– Ну, что, сыскари драные, – сказал Кравец, выпуская гнев наружу. – Не можете в рабочее время потрясти жопами, будете рыть землю днем и ночью. Мордами! Как собаки!

Глава 16

Валентин Григорьевич сполз с кресла и упал на колени:
– Не губите, Илья Николаевич! Все сделаю. Только пощадите.
– Встань, Валя, смотреть на тебя противно, – сказал Брызгалов.
Ноги Валентина Григорьевича совершенно ослабли. Он с трудном поднялся. Кое-как добрался до кресла.
– Груз выкрали в поезде, – донесся до него голос Брызгалова. – Вор уже позвонил мне и предложил выкупить саквояж. Странно, что он не знает истинную цену саквояжа. За все про все запросил двадцать пять штук. Сошлись на двадцати.
– Я дам деньги! – выкрикнул Валентин Григорьевич.
– Не сомневаюсь, – сказал Брызгалов. – Но дело в том, что вор знает мой телефон. А теперь, Валя, представь, что этот воришка или другой человек, у которого окажется флешка, соединит мою личность с той эпидемией уродства, которую мы с тобой затеяли. Как ты думаешь, к чему это приведет?
Валентин Григорьевич затаился в кресле. В это время в переговорном устройстве раздался голос охранника:
– Илья Николаевич, прибыли врачи.
– Очень хорошо, – ответил Брызгалов. – Давай их сюда.
В кабинет вошли двое мужчин. Хирург Володя Пострижак в красной футболке с надписью «Газпром» держал в одной руке санитарную сумку, а другой все время поддергивал красные трусы с белой полосой на боку. Другой, анестезиолог Максим Теодорович выглядел стареющим интеллигентом, ведущим нездоровый образ жизни. Выцветшие глаза за толстыми стеклами очков казались примерзшими льдинками.
– Посмотрите внимательно на этого человека, – Брызгалов вытянул указательный палец и долго держал его, направляя в голову Валентина Григорьевича. – Запомните его.
– А чего запоминать? – удивился Володя Пострижак. – Это наш генеральный директор.
– Точно, – согласился Брызгалов. – Так вот, ребята, у вашего генерального директора имеется на теле одно доброкачественное образование. Беда в том, что оно постоянно чешется, вызывает нестерпимый зуд. И мешает работать. Вы можете его удалить?
– Прямо здесь что ли? – поинтересовался Пострижак.
– Ну, да. Не отходя от кассы.
– Запросто, – хирург опустил сумку на пол, подтянул трусы и осмотрел кабинет. – Разрешите воспользоваться вашим столом, Илья Николаевич.
– Стол в вашем распоряжении, – великодушно разрешил Брызгалов.
Валентин Григорьевич сидел, вжавшись в кресло. Его пальцы впились в деревянные подлокотники и стали белыми от напряжения.
– Не губите, Илья Николаевич. Не велите казнить, – шептал Валентин Григорьевич пересохшими губами. Его затравленный взгляд метался из одного угла кабинета в другой.
– Не хочешь, Валя? – участливо спросил Брызгалов, и Валентин Григорьевич затряс головой: нет, нет! – А жаль, сразу бы почувствовал себя значительно лучше. Извините, ребята, что оторвал вас от дела, – обратился к врачам Брызгалов. – Можете идти. Но прежде запомните одну вещь. В следующий раз по первому моему требованию, вы отрежете ему яйца и оттяпаете член по самый корешок. Как поняли?
– Нет проблем, – легко согласился Володя Пострижак.
– А вы что скажете, Максим Теодорович? – спросил Брызгалов.
Анестезиолог поправил очки и произнес скрипучим голосом:
– Я бы не стал откладывать.
Когда врачи ушли, Брызгалов обратился к Валентину Григорьевичу, как будто ничего и не было.
– Я думаю, Валя, пришло время начинать второй этап операции, которую мы назвали так романтично – «Синдром Квазимодо», – сказал Брызгалов.
– «Синдром Квазимодо» – великолепная идея, – услужливо подхватил Валентин Григорьевич. – Она могла прийти только в вашу гениальную голову.
– Да, Валя, я злой гений, – согласился Брызгалов. – Но «Синдром Квазимодо» вынужденная мера. Иначе мы остановимся.
– Как такое можно придумать? – с умилительным восторгом произнес Валентин Григорьевич. После пережитого страха ему хотелось говорить не останавливаясь. – Разрешите, Илья Николаевич, я припомню, как было дело? Разверну, так сказать, картину.
– Ну, давай, разворачивай, – разрешил Брызгалов. Как человек умный, он знал цену лести. Но, как человек одинокий, готов был принять похвалу даже от такого незначительного человека, как Валентин Григорьевич.
– Значит, так. Милославич придумал допинг. При этом спортсмен становился сильным и выносливым, – начал говорить Валентин Григорьевич. – Мы радовались, как дети. Но потом оказалось, что опыт оказался неудачным. Пик спортивной формы быстро снижался. Происходила мутация. Человек превращался в урода. Мы потерпели поражение и впали в уныние. Но вы, Илья Николаевич, сохранили холодный ум и спокойствие. И нашли способ, как обратить наше поражение в нашу победу. Придумали операцию «Синдром Квазимодо».
– А ты, Валя, краснобай, – улыбнулся Брызгалов.
Валентин Григорьевич приободрился, стукнул себя ладонями по щекам, вскочил на ноги и заговорил с еще большим пылом:
– Мы организовали видимость эпидемии. Выбрали трех известных красавчиков, из числа VIP-персон, и превратили их в уродов. Мы посеяли ужас. В верхних слоях общества началась паника. Но мы тут же предложили лекарство от уродства. Инъекцию фармацевтического концерна «Брызгалов и компания». Только наша таблетка дает гарантию. Только она спасет от уродства. Кто пожадничает и не купит, тот в жопе.
– Сядь, Валя, не мельтеши перед глазами, – успокоил его Брызгалов. Валентин Григорьевич послушно вернулся в кресло. – За год мы должны выкачать из этих придурков миллиард долларов. Я на досуге прикинул. Это реальная цифра. А, если расширим рынок до стран ближнего зарубежья, то сумма возрастет многократно. А там, глядишь, подоспеют новые открытия, – он задумался на мгновение, сокрушенно покачал головой. – М-да, исчезновение саквояжа очень некстати. Чтоб тебе, Валя, гореть на том свете. Если информация о содержимом саквояжа распространится, я тебя точно кастрирую. По самое горло. А теперь, пока не поздно, надо зачищать хвосты. Ты сильно там засветился?
Валентин Григорьевич заелозил в кресле.
– В Питере все нормально, – сказал он. – Там я действовал через четвертых лиц. А в Москве – напрямую, через Галину, медсестру стоматологической клиники. Она сама делала уколы и певице, и этому мудаку с телевидения.
– Любовница твоя, что ли?
– Так, немножко контачим.
– Ну, и что ты предлагаешь? – спросил Брызгалов.
– Надо бы ей рот закрыть, – сказал Валентин Григорьевич. – Желательно, навсегда.
– А тебе не жалко любовницу?
– Жалко, Илья Николаевич. Но себя-то жальче.
– Ох, мерзавец. За что тебя и люблю, – улыбаясь, сказал Брызгалов. – Ладно, заткнем рот твоей Галине. Оставь ее координаты.
– И еще, – спохватился Валентин Григорьевич.
– Ну, ты, Валя, живодер.
– Журналист, Илья Николаевич. Сначала, вроде, ничего, а потом полез, куда не надо. Собственное расследование затеял. Из-за него пришлось убрать Зубрицкого. Тот сболтнул про стоматологическую клинику. Благо охранник подслушал. Он на меня работал.
– Ох, замутил ты воду, – сказал Брызгалов. – Хотя, я так скажу: эту журналистскую кодлу надо время от времени прореживать. Иначе проходу от них не будет.
Вошел охранник и доложил, что прибыли Милославич и Панов. Ждут в приемной.
– Веди в кабинет, – приказал Брызгалов.

Валентин Григорьевич недолюбливал научного руководителя Павла Петровича Милославича. Тот был ровесником Валентина Григорьевича, но выглядел старше. Лысый череп, пергаментная кожа и красивое лицо патриция придавали ему надменный вид. Милославич никому не подавал руки и говорил только о работе. Вот и сегодня, едва переступив порог, он обратился к Брызгалову.
– До меня дошли тревожные слухи, – начал он громко, – что открытие, недавно сделанное в моей лаборатории, некоторые коллеги используют на практике.
– Пал Петрович, не пойму о чем речь – удивился Брызгалов.
Аркаша Панов, молодой ученый, работающий под началом Милославича, сделал попытку образумить шефа, но тот лишь выдернул локоть. Даже не обернулся. Валентин Григорьевич хорошо знал Аркашу Панова. Это с его помощью было налажено производство препарата RZ—4. Аркаша имел один из самых высоких окладов в Центре и за деньги готов был продать родную мать.
– Я разработал методику, – наседал Милославич на Брызгалова, – которая позволяет устанавливать с большой точностью местоположение гена после его встраивания в геном.
– Да, – сказал Брызгалов, – это открытие достойно Нобелевской премии.
– Прекратите! – отмахнулся Милославич. – Я тысячу раз предупреждал и хочу предупредить в тысяча первый. Наши сведения о ДНК настолько неполны, что я не могу предсказать результаты. Вы это понимаете?
– Как никто другой, – с готовностью отозвался Брызгалов.
– Вы прекрасно знаете, – продолжал распаляться Милославич, повернувшись уже к Валентину Григорьевичу, – что манипулирование генами коренным образом отличается от комбинирования материнских и отцовских хромосом, которое происходит при естественном скрещивании. А что делаем мы?
– Что? – эхом повторил Валентин Григорьевич.
– Мы берем живой организм, который природа создавала в течение трех миллиардов лет, пока шла эволюция, – кричал Милославич, – хватаем его и давай корежить, ломать, изменять его устройство по своему усмотрению.
– Напрасно вы так, Пал Петрович, – сокрушаясь, произнес Брызгалов. – Мы собрались здесь не для того, чтобы портить матушку-природу и поганить ее своими неумелыми руками. Мы создали Центр, чтобы постоянно улучшать человека, облагораживать его. Ухаживать за ним, как садовник за садом.
– Тогда объясните мне, уважаемый господин Брызгалов, что означает промышленное производство препарата RZ—4? Только не делайте вид, будто вам ничего не известно. Я знаю, что вы делаете инъекции нашим спортсменам. Требую немедленно остановить все эксперименты, связанные с человеком.
Брызгалов подошел к окну. С минуту он смотрел на сад камней, как будто подпитывался энергией. Люди за его спиной стояли, потупив взоры. Молчали.
– Остановить научный прогресс, – неожиданно заговорил Брызгалов, – это все равно, что пытаться остановить лавину, сходящую с гор. Тот, кто осмелится это сделать, будет сам погребен, – он обернулся, подошел вплотную к Милославичу. – Ставлю перед вами задачу номер один. Препарат RZ—4 довести до идеального состояния. Он должен повышать и сохранять в течение длительного времени физические кондиции человека. Исключить побочные эффекты, которые приводят к бесконтрольной мутации клеток. Мне нужен допинг. Качественно новый. Мощный, эффективный. Недоступный контролю. Времени у вас мало. Самое большее полгода. Так, Валентин Григорьевич?
Не ожидавший вопроса Валентин Григорьевич вздрогнул, быстро закивал головой:
– Так. Так.
Милославич стоял, раскачивался с пяток на носки. Широкие ладони, похожие на штыковые лопаты, далеко высовывались из рукавов халата.
– Я не желаю с вами сотрудничать! – он рванул на груди халат, сорвал его и бросил на пол. Лысая голова покрылась малиновыми пятнами.
В кабинете наступила тишина. Было слышно, как пуговица катится по полу.
Брызгалов не смутился, не отвел взгляда. Спросил тихо:
– А как же наш договор, Пал Петрович?
– Какой договор?! – почти пропищал Милославич, брызгая слюной. – Вы что? Не знаете, перед какой этической проблемой ставите науку?
– А как же Ферми, Курчатов, другие физики, которые делали атомную бомбу? – спросил Брызгалов. – У них что, не было этической проблемы? Почему до сегодняшнего дня наша мораль оправдывала любые проникновения в тайны природы так глубоко, как только возможно? Да потому что мы, извлекали из этого максимум знаний и пользы. Короче говоря, любезнейший Пал Петрович, давайте вспомним про наш договор и продолжим работу.
– Вносить изменения в природу? Такого договора у нас не было, – неожиданно успокоившись, произнес Милославич. – Это не наша с вами прерогатива. Такой договор можно заключать исключительно с Господом Богом. Или с Дьяволом. Как вам будет угодно.
Валентин Григорьевич и Аркаша Панов боялись пошевелиться. Предчувствие серьезных неприятностей витало в жарком воздухе кабинета. Было видно, что Брызгалову пришлись не по вкусу последние слова Милославича.
– Вы отказываетесь работать со мной? – спросил он.
– Да. Категорически, – сказал Милославич, высоко подняв голову.
– Хорошо, – Брызгалов подошел к столу и сказал в переговорное устройство. – Геша, зайди ко мне.
В ту же секунду открылась дверь кабинета, и вошел охранник.
– Слушайте внимательно все, – сказал Брызгалов. – Я приказываю взять господина Милославича под стражу. Поместить в 14-й бокс. И немедленно ввести ему препарат RZ—4. По полной схеме.

– Илья Николаевич, а, может, ну его в болото, этого Милославича? – сказал Валентин Григорьевич, когда они остались вдвоем. В тайне он надеялся, что угроза ввести зловредный препарат научному руководителю останется не исполненной, так же, как обещание кастрировать его самого. – Может, выставим его за ворота и дадим пинка?
– Нельзя за ворота. Слишком много знает. Да и здесь без него не обойдемся. Такие люди рождаются раз в двести лет. Если отпустим, придется остановить проект. А ты, кстати, знаешь, какие бабки я вложил в этот проект?
– Нет.
– Вот и хорошо, – сказал Брызгалов. – Лучше тебе не знать, а то спать перестанешь.
– Илья Николаевич, – не унимался Валентин Григорьевич, – я все время переживаю. А что, если «толстые кошельки», ну, эти VIP персоны, не испугаются эпидемии? И не заплатят нам? Все-таки мы живем в России, в самой непредсказуемой стране на свете.
– Не заплатят, говоришь, – Брызгалов на секунду задумался. Взгляд его сделался жестким, как лезвие ножа. – Если не заплатят, я всю Россию превращу в уродов.
В это время зазвонил телефон. Брызгалов снял трубку и молча выслушал.
– Ну, вот, Валя, – сказал он, возвращая трубку на место, – только что Милославичу ввели шестнадцать кубиков внутривенно. Теперь его судьба – в его руках.

Глава 17

Можно было всё упростить. Воспользоваться канатной дорогой и подняться в горы с комфортом. Там немного прогуляться, зайти в ресторан «Ковчег» и заказать куропатку и шампанского. Но Танцор уже вошел в раж.
Женщины в его жизни играли прикладную роль. Они чем-то напоминали обувь. Выбираешь, платишь и носишь. Когда обувь изнашивается, ее выбрасываешь и заводишь себе новую пару. Вот такая простенькая схема. Она хорошо вписывалась в тот хаос, из которого состояла жизнь Танцора.
То, что происходило с ним теперь, было незнакомым и оттого пугающим. Он как будто бросался со скалы в море, не зная, какая внизу глубина и нет ли там острого камня, о который голова расколется, как арбуз. Танцор влюбился. Впервые. Разменяв шестой десяток.
Он взял в прокате машину. Это был маленький желтый «Опель» с открытым верхом. В двухместной кабине, между кожаными сиденьями, помещался ящик для инструментов. Но вместо инструмента Танцор загрузил в него продукты, электрический фонарь, бутылку коньяка «Форсайт» и Советское шампанское, купленное в дегустационном павильоне. Кроме того, Танцор прихватил две ампулы из саквояжа. Узнав, что Ирочка врач, он решил выяснить в непринужденной обстановке – не встречала ли она подобные штуки в своей медицинской практике?
Они выехали вечером. Решили переночевать на вершине горы, проснуться пораньше, до четырех часов утра, и там встретить восход солнца. Мотор работал ровно. Когда проехали окраину городка, Танцор бросил взгляд на часы.
– Мы успеем поужинать засветло, – сказал он. – А потом будем смотреть, как солнце опускается в море.
Ирочка подняла обе руки и сцепила пальцы на затылке. Ветер шевелил ее волосы и щекотал запястья. Она засмеялась и сказала:
– Никогда в жизни я не чувствовала себя такой беззаботной. Спасибо тебе, Миша.
– Сейчас у нас забота одна – как бы шампанское не нагрелось, – ответил он. Ему хотелось добавить другие слова, красивые, нежные. Но он их не знал или забыл. В прошлой жизни такие слова были ни к чему.
Дорога начала забирать вверх. Танцор включил третью передачу и «Опель» переменил тембр урчания. В гору машина шла так же легко, как по равнине. То и дело на обочине встречались знаки, предупреждающее о крутых поворотах и извилистой дороге. Начался серпантин. Теперь по краю дороги, над пропастью, бежали белые столбики с красными пятаками отражателей. С другой стороны поднималась стена, заросшая можжевельником, соснами и кустами кизила. Зелень деревьев была перевита лианами. Местами вдоль дороги тянулась голая скала, побелевшая, как высохшая кость, и покрытая рыжим лишайником. Кое-где, в расселинах скал, в трещинах, набивалась земля. И там сразу возникали новая жизнь. Цепляясь корнями за невесть что, оттуда поднимались кривые стволы деревцев.
До горного плата оставалось немного, когда Танцор заметил небольшую площадку и съехал на нее. Ирочка и он вышли из машины и встали на краю обрыва. Отсюда море казалось бескрайним и вогнутым в глубину, как огромная тарелка
– А Земля и правда круглая, – засмеялась Ирочка, запрокидывая голову.
Танцор осторожно обнял ее за плечи, словно боялся вспугнуть развязным движением. С него станется, он привык брать подобные баррикады напором. А зачем тратить время, придумывать слова, которые застревают в горле? Но сейчас он стал другим. Он должен научиться любить.
– Ты пахнешь можжевельником, – сказала Ирочка и мягко отстранила его руку, которая успела скользнуть под кофточку и поймать в ладонь спелый округлый плод. Рука сделал это сама, без разрешения Танцора.
Вверху они повернули на старую глинобитную дорогу. Обогнули какую-то впадину и оказались на гребне горы. Это был край, за которым простиралась бездна. Когда они приблизились к этому краю, оба почувствовали, как обмерли их сердца. Перед ними зияла пустота.
– Мне кажется, если туда бросить камень, он будет лететь полдня, – прошептала Ирочка, цепляясь за руку Танцора.
– Может быть, туда вообще ничего не долетает, – сказал Танцор.
– Страшно, а уходить не хочется. По-моему, этот обрыв завораживает. Он все время шепчет на ухо: ну, сделай еще один шаг, а теперь еще один. Иди, не бойся. Ведь тебе этого хочется.
Они вернулись к машине. Ирочка выбрала место рядом с терновником, расстелила коврик. Танцор наполнил пластмассовые стаканы шампанским.
– Скоро начнется закат, – сказал он. – Одна и та же картина миллионы лет. А я жду не дождусь, когда мы пойдем на край обрыва, и будем смотреть, как солнце опускается в море. Знаешь, что бы я сделал без тебя? Если бы один был.
– Что? – спросила Ирочка.
– Я сел бы спиной к солнцу, чтоб глаза не слепило. И пил коньяк. А потом дождался темноты и завалился бы спать на этой подстилке. Мне бы и мысли не пришло в голову о каком-то дурацком закате.
– Спасибо тебе, Миша. Ты говоришь так трогательно, что мне плакать хочется, – Ирочка подняла стакан. – За нас!
Когда они подошли к краю разлома, солнце уже коснулся воды. Оранжевый шар выглядел непомерно большим. На него можно было смотреть, не мигая. Прошло несколько мгновений и светило погрузилось в море наполовину. Танцору даже показалось, что он улавливает глазом медленный разворот Земли в огромном пространстве космоса.
– Обалдеть, – тихо произнес он.
Вскоре над поверхностью моря остался сверкающий осколок. Свет его быстро увядал, пока не исчез полностью. Море изменило цвет. Стало бледным, как расплавленное олово. И только небеса в том месте, где растворился осколок, продолжали пылать, как будто за горизонтом извергался вулкан.
Танцор и Ирочка вернулись к скатерти-самобранке.
– Я хочу, чтобы мы были вместе все время, – сказал Танцор. – А ты, Ира, ты хочешь этого?
Впервые за долгие годы Танцор называл женщину по имени. До этого были обезличенные Курочки, Цветочки, Пончики. Но после встречи с Ирочкой кто-то перевел стрелки на рельсах, и теперь его поезд летел в другом направлении.
Ирочка ответила не сразу. Она смотрела туда, где скрылось солнце. На фоне остывающего неба четко вырисовывался ее профиль.
– Миша, – сказала Ирочка, не поворачивая головы, – мне сейчас так хорошо, что я не хочу заглядывать дальше того, что есть теперь.
Быстро опустилась южная ночь. За ужином Танцор обдумывал, как ему овладеть Ирочкиным сердцем и телом, и с чего следует начать. Но в это время по темным кустам заметались снопы желтого света, а следом послышался звук мотора.
– Машина, – сказал Танцор и быстро поднялся на ноги. – Сюда идет какая-то машина. Я включу габариты, а то они разнесут нашу тачку. Будь здесь. Никуда не ходи.
Он побежал в сторону «Опеля», спотыкаясь в темноте. Чужая машина двигалась по той же дороге, на которой стоял «Опель». Узкое полотно вряд ли позволит им разойтись. До мелькающих фар оставалось метров пятьдесят, когда Танцор сел в кабину и включил габаритные огни.
Вскоре машина приблизилась и остановилась в двух метрах от «Опеля». Включенные фары слепили Танцора. Он закрыл лицо ладонью и с трудом разглядел, что перед ним светлая «Волга». Из «Волги» вышли двое. Они медленно подходили справа и слева, покачивая плечами. Танцор видел их темные силуэты, как будто вырезанные из бумаги. По крепости их фигур было ясно, что перед ним молодые, тренированные мужчины. Танцор незаметно опустил руку и нащупал под сиденьем монтировку.
– Добрый вечер, ребятки, – сказал он, стараясь придать голосу радушие. – Щас я дорожку уступлю. Вот только сдам назад метров сорок. Там площадочка имеется. Моя телега в аккурат станет.
– Убери руку, – сказал силуэт с левой стороны. По его голосу было ясно – дело добром не кончится.
– Чо? – переспросил Танцор.
– Хрен через плечо! Руку от морды убери, – повторил голос.
Танцор отвел в сторону левую ладонь, которой прикрывал глаза от слепящего света.
– Точно, это он. Ну, привет, Танцор. А баба где? – спросили у него.
– Какая баба? Один я, ребятки. Один. Так я это, поехал на площадку, лады? – Танцор повернул ключ и мотор заработал. Хорошая машина «Опель», заводится, что называется, с пол-оборота.
– Стоять! – приказали ему и тотчас рука того силуэта, что был слева, протянулась к нему и больно сдавила запястье, сдернула кисть с баранки.
Но Танцор успел включить заднюю передачу. Он выхватил монтировку и с короткого маха ударил по чужой руке. Ночь пронзил крик. Длинный и страшный. Танцор нажал на газ.
– Стой, сука! Убью! – кричал вслед один голос. А другой выл, будто зверь.
Не различая в темноте дороги, Танцор летел задом наперед. Он утопил педаль газа до пола. Огни чужой машины быстро удалялись. В голове у Танцора билась одна-единственная мысль: «Только бы она не вышла! Только бы не показалась им!» «Волга» до сих пор стояла на месте. Они не бросилась в погоню за ним. И Танцору это не понравилось. Он испугался за Ирочку. Сейчас обе машины разделяли метров 100–150. Танцор остановил «Опель». Стал напряженно всматриваться туда, где стояла «Волга». Что-то там происходило. Двигалась фигура, перечеркивая луч. Потом Танцор увидел другой свет, послабее, и понял, что там включили фонарик. Вот свет фонаря покачнулся и поплыл в сторону. Туда, где он и Ирочка пили шампанское. От напряжения выступили слезы. Вся картина поплыла и размылась. Танцор начал тереть глаза кулаками. А, когда убрал кулаки, то увидел тот же несильный свет фонаря. Теперь человек возвращался назад, к машине. И, когда один за другим мелькнули два силуэта, Танцору показалось, что он узнал Ирочку. «Господи, сделай так, чтобы они не тронули ее», – попросил Танцор, впервые в жизни обращаясь к Богу. «Волга» по-прежнему стояла на месте, не трогалась. Танцор представил, что эти парни могут сделать с Ирочкой. Представил и услышал, как скрипнули собственные зубы. Он включил дальний свет. Передернул рукоятку передач. Теперь вместо задней скорости была включена вторая. Танцор глубоко вздохнул и, повернув голову, смачно сплюнул. Ему вдруг сделалось весело, как будто он поймал кураж. Он дважды моргнул дальним светом и нажал на педаль. «Опель» полетел навстречу застывшим огням «Волги». Танцор врубил высокую передачу и вдавил газ. Грудь его почти касалась рулевого колеса. Танцор запел во все горло:
А балаган мой, американка,
А я девчонка, я хулиганка!
Черный ветер свистел в его волосах, жестких, как проволока. Огни «волговских» фар стремительно приближались.

Глава 18

Эстрадная певица Виктория пользовалась фантастической популярностью среди девочек от четырнадцати до семнадцати лет. Но мелькали дни, проходили годы. Ее фанаты подрастали, меняли пристрастия. На их место являлись новые четырнадцатилетние. Виктория пела уже для них. И теперь взрослые мамы замедляли шаги и слушали с ностальгической грустью диски Виктории, которые их дочери ставили на свои плееры.
Глядя в телевизор на поющую Викторию, все сходились в том, что ей далеко за тридцать, может быть, даже сорок с хвостиком. Но каково было народное удивление, когда в один из июньских вечеров сливки московского общества собрались в верхнем зале ресторана «Прага» на полувековой юбилей эстрадной певицы Виктории.
Эдик Поспелов присутствовал на юбилее, как официальный представитель еженедельника «Голубая луна», откомандированный на светское мероприятие. Это была его тема – Московские тусовки.
Когда отшумели первые тосты и подарки заняли место на специальном подиуме, между гостями затеялись разговоры. И вышло так, что за всеми столиками, в конце концов, пришли к одной теме. Увы, этой темой была не госпожа Виктория, а последние случаи уродства, прокатившиеся по Москве и Питеру. Зловещая болезнь, поразившая молодых популярных людей, наводила ужас и сеяла панику, как эпидемия чумы в прежние времена. Все только и говорили, что о Веронике Искандеровой и Алексее Зубрицком, да о питерском актере театра и кино Вадиме Кутасове. Спрашивали: кто следующий?
Почти все присутствующие знали Эдика Поспелова. Сейчас, когда юбилей переместился на второй план, гости подходили к нему, расспрашивали, уточняли детали.
– Поспелов, – сказал известный шоумен, поправляя волосы холеной рукой, – ты просто обязан довести расследование до конца.
– А что говорят врачи? – поинтересовалась его спутница и одернула юбку. Ее длинные ноги начинались позже, чем заканчивалась юбка.
– Господи, о чем вы говорите? – удивилась телеведущая первого канала. – Врачи делают вид, что такой проблемы не существует.
– Вы знаете, – вмешалась в разговор красивая дама, которую все знали, как дизайнера, – это не первый случай. В начале года, в департаменте Лесного хозяйства, произошел подобный казус. Заместитель Управляющего стал превращаться в обезьяну. Чтобы коллеги не видели жуткой метаморфозы, он взял бюллетень и скрылся на собственной даче. А когда жена, спустя месяц, явилась к нему, то обнаружила мартышку. Он весь покрылся коричневой шерстью и уже вырос хвост, пятнадцать сантиметров длинной.
– Живой? – поинтересовалась спутница шоумена.
– Ну, что вы? – удивилась дама-дизайнер. – Он выпрыгнул со второго этажа на чугунную ограду. На самые пики.
До слуха Эдика доносились разговоры, происходящие за соседним столиком. Матерый певец, который озвучил половину советских мультиков, говорил, покачивая бокалом:
– Это настоящая эпидемия. Такая эпидемия, по сравнению с которой СПИД — легкая простуда.
– Странно, почему эта болезнь поражает людей из высшего общества? – спросила телеведущая.
– С чего ты взяла? – с тревогой спросил поэт-песенник. – Может, где-нибудь в Тамбове или в Хабаровске таких случаев уже сотни. Просто мы не знаем о них.
– Я бы знала, – ответила телеведущая.
– А по-моему, это черножопые привезли, – сказала спутница шоумена. – Или утечка на военном заводе.
Находясь на работе, Эдик никогда не пил. Он давно убедился, что трезвый взгляд на людей выпивающих, закусывающих и веселящихся открывает всю подноготную, которую при иных обстоятельствах разглядеть невозможно.
Он прогулялся на кухню и выяснил все, что касалось меню. Такие подробности хорошо украшают статью. Читатель легко вообразит, что это он сам идет по залу ресторана «Прага». Мягкая кожа британских штиблет скользит по зеленому ворсу ковра. Читатель цепляет на вилку «жульен фрикасе», который при ближайшем рассмотрении оказывается не более чем гриб – подмосковная лисичка под белым соусом. Но как звучит! Песня.
Около часа ночи с работой было покончено. На крохотный диктофон «Филипс» Эдик наговорил на целую статью. Пора сваливать домой. Через час веселье пойдет на убыль, кто-то кого-то оскорбит, кто-то из гостей подерется и начнется разъезд. Молодые поедут добирать в ночные клубы, а солидные господа – на Рублевку, на хауз.

Выйдя из такси возле дома, он посмотрел на окна второго этажа. В маминой комнате горел свет. Это значило, что Элеонора Алексеевна не спит, ждет сына. Голова ее, наверняка, повязана влажным полотенцем, пахнущим уксусом. На глазах слезы. Эдик вздохнул. Ну, что он может поделать? Уйти из газеты в какое-нибудь издательство? Чтобы возвращаться домой в семь часов вечера, и сидеть у ее ног, наслаждаясь «Полем чудес»?
Эдик набрал код и вошел в подъезд. На площадке первого этажа было темно. Он пощелкал выключателем. Безрезультатно. Видно, лампочка перегорела. Эдик миновал двери лифта, нащупал ногой ступеньку и сделал первый шаг наверх. И в это время почувствовал, что за спиной кто-то есть. Человек крался за ним осторожно. Его кошачьи шаги не были слышны в темноте, а горячее дыхание заперто в груди. Но от него струились волны агрессии. Они-то и предупредили Эдика об опасности.
Впереди простирались два лестничных марша по десять ступеней каждый. Не оборачиваясь, Эдик бросил тело вперед. В одно мгновение взлетел на второй этаж, где находилась его квартира. С улицы через окно падал слабый свет. Эдик поднял голову и увидел, как от стены отделился человек и шагнул навстречу.
То, что произошло дальше, не ожидал никто. Дверь шестой квартиры стремительно распахнулась. Из квартиры вывалился сосед Эдика, Василий Третий. Так его называла жена Даша. Василий был ее третьим мужем, и она регулярно, раз в две недели, выгоняла его с треском, ревнуя к соперницам. Василий зацепился за порог и распластался на полу. Из квартиры номер шесть летели Дашины проклятья и бил яркий свет. И в этом свете Эдик увидел человека. Среднего роста, полноватый. В опущенной руке – пистолет с длинным стволом. Сквозь шум, поднятый соседями, Эдик услышал шаги – это тот, первый, взбегал по лестнице. Эдик бросился к окну и запрыгнул на подоконник.
Когда-то, будучи школьником, он не раз проделывал этот фокус – из окна прыгал на бетонный козырек, установленный над дверью подъезда, а оттуда направо, на клумбу с астрами, которые старательно выращивала соседка с нижнего этажа.
Эдик услышал два хлопка. После первого брызнули щепки оконной рамы. После второго рвануло портфель, но это уже в полете. На козырьке задерживаться не стал, прыгнул направо. И бросился бежать через палисадник, вдоль стены. Повернул за угол. Потом еще раз и оказался по другую сторону дома. Здесь с незапамятных времен стояли пять гаражей. Эдик протиснулся через узкое пространство между третьим и четвертым гаражами. Этот проход заканчивался тупиком. Но Эдик знал, что в конце тупика в боковых стенах выбиты углубления. Цепляясь за них, забрался на крышу. Лег и затаился. Преследователи выбежали из-за дома и остановились. Их силуэты прочерчивались в свете уличного фонаря.
– Туда, – сказал один из них.
– Погоди, может, он спрятался, – возразил другой. – Он здесь каждую колдобину знает.
Они приблизились к гаражам, высвечивая фонариком каждый клочок земли. Остановились между третьим и четвертым. Посветили в узкий проем.
– Тупик, – сказал один из них. – Ладно, возвращаемся. Скорее всего, он со страху дернул подальше от дома. Садимся в машину и прочешем всю улицу.

Спустя полчаса Эдик перестал дрожать и отправился домой. На первый взгляд его решение казалось безрассудным. Лучше обратиться в полицию. Там поднимут отряд омоновцев. Те окружат дом, прочешут кварталы. Ну, и что? Кого они найдут в третьем часу ночи? А вот те двое Эдика найдут. Обязательно. Не дома, так в редакции. Или просто на улице. Найдут и выпустят в него обойму свинца. А дом? Во-первых, «мой дом – моя крепость». Во-вторых, преступникам в голову не придет, что он посмеет вернуться. И, в-третьих, единственный человек, который сможет дать совет, это отец.
В шестой квартире еще были слышны голоса. Но, похоже, дело шло к примирению. Эдик открыл свою дверь. Не включая свет в прихожей, прошел в мамину спальню. Элеонора Алексеевна смотрела телевизор, сидя в кресле. Ее голову стягивало полотенце. В воздухе висел кислый запах уксуса.
– Мам, привет. Почему не спим? – спросил Эдик, не решаясь выходить на свет.
– Слава Богу, ты вернулся, – Элеонора Алексеевна убавила звук телевизора. – Три часа ночи, не знаю, что и думать. Леночке звонила, она тоже волнуется.
– Мама, ты всю Москву поставишь на уши, – с укоризной произнес Эдик.
– Я уже и папе звонила, – призналась она. – Нажаловалась на тебя.
В другое время он бы вспылил. Но только не теперь.
– А где сейчас папа?
– В Гааге. Там судят какого-то военного преступника.
– Мама, дай его телефон. Мне нужно проконсультироваться. По работе.
Элеонора Алексеевна принялась искать телефон и заодно пересказывать Эдику вечерние новости. Ужас, что творится на улицах. Сегодня, например, застрелили молодую женщину, медсестру. Прямо на пороге стоматологической клиники, где она работала.
– Как называется клиника? – перебил ее Эдик.
– Не помню, – сказала Элеонора Алексеевна. – По имени какого-то доктора. Может, Парацельс? Или Живаго? Нет, не помню.
– Доктор Сименс?
– Точно, – обрадовалась она. – Доктор Сименс. Значит, ты уже слышал?
– Спокойной ночи, мама, – сказал Эдик таким голосом, что Элеонора Алексеевна тут же выключила телевизор и легла спать.
Пройдя в свою комнату, он осмотрел портфель. Пуля прошла навылет. Эдик открыл замки и вынул диктофон «Филипс», который тут же развалился на части, оставляя на ладони пластмассовые крошки. Эдик запер дверь и набрал номер Гааги.
– Эдька, ты знаешь, который теперь час? – спросил отец сонным голосом.
– В Москве двадцать минут четвертого, – сказал Эдик, – но мне позарез нужна твоя помощь.
– Тогда забудем про время, – отец откашлялся и произнес. – Я тебя слушаю, сын.
Эдик старался излагать события лаконично, но прошло не меньше двадцати минут, прежде чем он закончил свой рассказ. Отец задал несколько вопросов.
– Я должен подумать, – сказал он. – Перезвоню в течение часа. Не спи.
Несмотря на перенесенный стресс и на просьбу отца, Эдик умудрился заснуть. Молодой организм выбрал оптимальное решение. И поэтому, когда зазвонил телефон, Эдик не сразу сообразил, где находится.
– Эдька, – сказал отец, – ты попал в скверную историю. – Статья, которую тебе заказали, имела цель запугать общество, чтобы затем сыграть на этом страхе. А ты полез разбираться, вести собственное расследование.
– И при этом вышел на след, – напомнил Эдик.
– Вышел, – согласился отец, – Но загубил трех свидетелей. Зубрицкий умирает в больнице якобы в результате болезни. Электрик задыхается от случайного пожара. А в стоматологической клинике, куда ведут следы, происходит убийство медсестры. Теперь «баритон» постарается разорвать последнюю ниточку – ликвидировать тебя.
– Спасибо, папа, утешил. И что ты мне предлагаешь? Начинать молиться?
– Молиться никогда не помешает, – заметил отец. – А теперь давай рассмотрим ситуацию в практическом ключе. Судя по всему, наш «баритон» или как ты его называешь «человек, который заказывает музыку», фигура значительная. Наверняка у него есть свои подвязки в полиции, на высоком уровне. Поэтому обращаться в правоохранительные органы в обычном порядке не имеет смысла. Дело заглохнет.
– Симпатичное начало, – вставил Эдик.
– Поэтому я обращусь лично к самому высокому полицейскому начальнику, который мне доступен.
– Кто же это? – спросил Эдик.
– Генерал Тарханов. Андрей Иосифович.
– Круто, – удивился Эдик. – Ты откуда его знаешь?
– Было дело, – уклончиво ответил отец. – Я позвоню Тарханову завтра утром. Вернее, уже сегодня. А теперь – твои действия. Прямо сейчас садись и пиши все, что рассказал мне. Только коротко. Генералы сантиментов не любят. Из дома ты должен выйти через час. Письмо отправишь с вокзала. Будь предельно осторожным. Ближайшим самолетом отправляйся в Краснодар. Оттуда автобусом – в Городок. Там сейчас проходит фестиваль малобюджетных фильмов. Твой главный редактор Борис Игнатьевич в жюри фестиваля. Я ему позвоню. Он тебя пристроит. Место там тихое. Отсидишься, пока Тарханов не упечет «баритона» в каталажку. У тебя деньги есть?
– Не знаю, куда девать.
– Через два, три дня свяжись со мной, – сказал отец. – Я уже буду знать, как дела у Тарханова. Вернее, как у нас дела. Береги себя. Я тебя очень люблю, сын.
– Я тебя тоже, папа.

Четверг – дело святое. В этот день начальник Управления парился. В самом прямом смысле. И не в каких-нибудь Сандуновских банях или в Tazik Club на Красносельской, где драли шесть с половиной тысяч за час удовольствия. Каждый четверг генерал садился в «Мерседес» и ехал на Петровско-Разумовскую, в ведомственный комбинат бытового обслуживания, где на первом этаже располагалась сауна. Именно здесь генеральская душа испытывала блаженство, которое не сравнить ни с чем. Если в банный день случались препятствия, Тарханов делал все, чтобы их устранить. Поэтому за пять лет генеральской службы с сауной разминулся считанные разы.
Вот и сегодня, как во всякий четверг, он постарался освободиться к восемнадцати часам. И это ему почти удалось. Оставалось одно дело. Даже не дело, а так, безделица. Страничка рапорта какого-то Эдика Поспелова. Генерал его знать не знал. Но вот незадача – позвонил утром папаша этого Эдика, Дима Поспелов. А это уже совсем другой расклад.
Дима был женат на молоденькой родственнице Тарханова. Но не это было важно. Однажды Дима оказал генералу услугу, которую невозможно забыть. Он вытащил его, тогда еще подполковника, из самого, можно сказать, дерьма. В начале двухтысячных в Управлении вышел прокол. Повязали человека, за которым тянулся шлейф крупных денежных махинаций. А потом оказалось, что это «попутчик», человек «команды». Все, что он творил, он делал во благо и на пользу. Тарханов оказался стрелочником. И быть ему в забвении, без выходного пособия и без пенсии, когда б ни Дима Поспелов. Уже тогда известный журналист, он возбудил общественное мнение, привлек передовые умы на защиту полковника. Сотворил из него борца за справедливость. В результате «команда» отреклась от нечистого на руку «попутчика». А Тарханову выразил благодарность, что в немалой степени способствовало продвижению Андрея Иосифовича.
Суть дела, изложенного в рапорте Эдика Поспелова, генерал понял сразу. Он мог немедленно дать ход этой бумаге, но что-то удерживало Андрея Иосифовича. Шофер уже загрузил в «Мерседес» несколько бутылок пива, закуску, два веника, перчатки и шапку, в которой парился генерал, а Андрей Иосифович продолжал сидеть за столом и перекладывать злополучный листок из одной руки в другую. Вздыхал и смотрел в окно. Не мог понять, что мешает написать резолюцию и передать рапорт по службе.
Решение пришло неожиданно и оказалось более чем странным. Генерал Тарханов порылся в справочнике и набрал номер фармацевтического магната Брызгалова.
– Здравия желаю, Илья Николаевич, как здоровьице? – спросил генерал.
– Спасибо, Андрей Иосифович. Жив твоими молитвами, – голос Брызгалова показался генералу усталым. – Неужели, вора поймал?
– Пока не поймал. Идем по следу. Преступник объявлен во всероссийский розыск.
– Уже теплее, – сказал Брызгалов. – Как поймаешь – звони. А я после этого встречусь с нашим уважаемым Василием Аркадьевичем, побеседую с ним о твоей дальнейшей судьбе. Что-то еще?
– Тут такое дело, – начал генерал, запинаясь и демонстрируя смущение. В двух словах он изложил суть Эдикиного рапорта. Несмотря на вздохи, доклад получился коротким и точным. – Я вот почему к тебе обращаюсь, Илья Николаевич? – подытожил генерал свой доклад. – Может быть, ты подскажешь, нет ли в твоих медицинских кругах чего-то похожего? Ну, допустим, такого человека, который способен на подобные деяния? И, вообще, возможно ли в принципе преступление такого рода? Не бред ли это сивой кобылы?
Брызгалов долго молчал. Генерал даже засомневался, а слышит ли его первый фармацевт страны? И вдруг в трубке зазвучал его смех, испугавший генерала своей неискренностью.
– Ох, насмешил, Андрей Иосифович, – сказал Брызгалов, умеряя смех. – Не знаю, как вы строите свою работу, но тебе-то хорошо известно, сколько может быть правды в словах журналиста, обслуживающего желтую прессу.
– И то верно, – согласился генерал и отметил про себя, что словами про желтую прессу магнат выдал себя с головой. Ведь, Тарханов, ни разу не обмолвился, в какой газете работает Эдик Поспелов. – Значит, чепуха это? – спросил он глуповатым голосом.
– Абсолютная, – подтвердил Брызгалов. Помолчал и добавил. – А ты знаешь, Андрей Иосифович, я, пожалуй, не буду откладывать и наведаюсь к Василию Аркадьевичу прямо завтра. С твоим опытом надо еще посидеть на этом месте. Как минимум, лет пять.
Когда они распрощались, генерал хлопнул по столу ладонями и сказал весело:
– Попал в десятку. С завязанными глазами. Мне бы в цирке выступать.
Затем он щелкнул зажигалкой, поднес огонек к рапорту Эдика Поспелова. Пламя лизнуло край бумаги и весело охватило ее всю. Через тридцать секунд от рапорта осталась кучка пепла. Генерал выбрался из-за стола, заторопился. Он не любил опаздывать. Особенно в сауну, где его ждала теплая, постоянная компания.

Глава 19

С той минуты, когда Танцор отправился к машине, Ирочку охватило волнение. Со своим мужем, Сашей Разиным, она всегда оставалась спокойной. Разин умел защитить и себя, и ее. Он разговаривал с людьми на том языке, на котором разговаривали они. Если в качестве аргументов использовались слова, он умело оперировал словами, и ставил оппонента на место. Если предлагалось выяснять отношения другим способом, Разин укладывал обидчика на землю всего двумя ударами. Это были фирменные удары. Саша нырял под правую руку обидчика и бил его по печени, левой снизу. А, когда гражданин складывался пополам, Разин опрокидывал его на землю ударом правой руки в подбородок. Не было случая, когда этот прием дал бы осечку. Но теперь воспоминания о муже вызвали только горечь. Сердце Ирочки было наполнено любовью к Мише. Любовью настоящей, безграничной. Такого с ней раньше не было.
С приходом ночи запахи обострились. Ирочка ощутила соленую свежесть моря. Легкий ветерок доносил аромат трав, высыхающих на корню. Звезды висели низко. Казалось, протяни руку и коснешься пальцем ковша Большой Медведицы.
Ирочка не могла спокойно сидеть. Она встала и выглянула из-за кустов. До их «Опеля» было недалеко, шагов пятьдесят, семьдесят. Но отсюда машину не видно.
Ирочка медленно двинулась в путь, стараясь нащупать тропу босыми пятками. И вскоре увидела свет. Какая-то машина быстро приближалась. Долетал шум мотора, и в черном воздухе раскачивались снопы ее фар. Потом все стихло. Свет перестал метаться по небу. Ирочка отстранила ветки терновника и стала обходить заросли.
Вскоре она увидела их «Опель». Он стоял, облитый ярким светом. Пришедшая с востока машина фары не погасила и яркость не убавила. В кабине «Опеля» сидел Миша, одна его руки лежала на руле. По обе стороны от Миши стояли двое мужчин в футболках. Свет падал на их крепкие спины. Ирочке послышалось, будто завелся мотор «Опеля». Вдруг один из мужчин схватил Мишу за руку и крикнул:
– Стоять!
И тотчас ночь рассек ужасный звук. Это кричал мужчина, который удерживал Мишу. Ирочка увидела, как он качнулся назад и присел. Распахнутый рот мужчины, как медвежья пасть, извергал нечеловеческий рев.
Другой мужчина выругался матом. И в ту же секунду «Опель» дернулся назад, вильнул на дороге и стал набирать скорость, уезжая задом наперед. Ощущение опасности заставило Ирочку присесть, укрывшись в черных кустах. Она чуть-чуть раздвинула ветки, как театральный занавес перед началом спектакля, и стала осматриваться. Ей было страшно остаться одной. Но она знала, что Миша вынужден отступить. Его отступление временное, всего лишь маневр. Между тем, рядом с машиной происходила какая-то заминка. Ирочка прислушалась. Ночью звуки слышны особенно отчетливо. Вот забилась в деревьях птица. Камешек сполз по уклону. Ирочка услышала, как продолжает стонать парень с пораненной рукой.
– Ну, чего ты ноешь? – произнес другой человек.
– Падла, он мне кость поломал. Убью.
– Не получится. Патрон велел взять живым.
– Убью! Убью!
– Садись в машину. Надо его догнать.
– Не могу.
– Чего не можешь?
– Трясет в машине, не могу, – мужчина выругался, как будто мат помогал ему забыть боль. Потом вдруг умолк и сказал. – Смотри, он остановился.
Ирочка немного приподнялась и посмотрела в ту сторону, куда уехал Миша. Там, вдалеке, где дорога начинала забирать вверх, бледно светились габаритные огни их «Опеля». Огни не двигались. «Опель» стоял. Это показалось Ирочке дурным знаком. У Миши что-то случилось. И теперь он не сможет ей помочь. И тотчас она услышала голос одного из мужчин:
– В горы он поехал с бабой. Надо ее поискать. Хорошая приманка будет.
– А Танцор? Вдруг он уйдет, – с натугой сказал второй мужчина. Ему не терпелось рассчитаться за свою покалеченную руку.
– Не уйдет, – сказал первый уверенно. – Видишь огни? Это едут Геша и Максуд. Ему деваться некуда. Мы зажмем Танцора с двух сторон.
Дорога, на которой стояла «Волга» с включенными фарами, проходила немножко выше того места, где сейчас пряталась Ирочка, но, даже отсюда она увидела огни приближающейся машины. Пока эти огни раскачивались далеко, значительно дальше того места, где застрял «Опель». Ирочка догадалась, что Мише, пожалуй, не виден свет той машины, которая подкрадывается к нему со спины.
– Я возьму фонарик и поищу бабу, – сказал первый мужчина. И в ту же минуту по кустам запрыгало яркое пятно. Ирочка опустилась на корточки и услышала, как стучат ее зубы. Она с трудом разжала зубы и сунула между ними пальцы правой руки. – А вот и тропинка, – с удовлетворением сказал мужчина. – Она где-то здесь, чует мое сердце. Эй, куколка? Выходи!
Он шагнул вперед и, подсвечивая фонарем в обе стороны, двинулся по тропинке. Когда проходил мимо Ирочки, в какое-то мгновение луч выстрелил прямо ей в лицо. Она едва не вскрикнула. Зубы впились в пальцы. Но мужчина прошел, не заметив Ирочку. Ей показалось, что она теряет сознание. Но это действительно показалось, потому что вскоре она снова увидела его. Мужчина быстро возвращался к машине, светя фонарем под ноги.
– Они там поляну накрыли, – сказал вернувшийся. – Все по уму. Шампусик, закусь. А бабы нет. Где-то затаилась, сука. Ну, ничего, никуда не денется. Смотри! – вдруг неожиданно выкрикнул он.
Ирочка вынула изо рта пальцы, искусанные до крови. Раздвинула ветки и выглянула на дорогу. Мужчина стоял в свете фар и протягивал руку в ту сторону, куда уехал Миша. Ирочка чуть-чуть приподнялась на ватных ногах. То, что она увидела, поразило ее до глубины души. Там, где бледно светились габаритные огни «Опеля», теперь во всю силу полыхали автомобильные фары. Они пробивали ночь, как два мощных прожектора. Ирочка увидела, как эти фары дрогнули. И машина покатилась вперед, набирая скорости. И с каждым мгновением ее огни становились ближе и ближе.
Ирочку охватил ужас. Если Миша с разгону врежется в эту страшную машину, он погибнет. А кто тогда защитит ее? Кто? Она не могла сейчас долго раздумывать. Какая-то пружина выстрелила и толкнула ее вперед. Навстречу мчащемуся «Опелю». Она побежала, простирая перед собой руки. По лицу хлестали невидимые в темноте ветки, ноги цеплялись за выступы. Она падала, и снова вскакивала, и бежала. Бежала, не оглядываясь на страшную машину, на двух мужчин, обозленных на Мишу. Она видела только яркий свет, стремительно летящий навстречу. Ирочка выскочила на дорогу и почти остановилась. Она задыхалась от невозможных усилий. С трудом переставляя ноги, сделала шаг, другой. Расставила руки в стороны. Она хотела, чтобы Миша увидел ее. Вот же она, вот! Пусть он остановится и заберет ее. Пусть защитит Ирочку. Но машина почему-то не сбавляет скорость? Еще несколько мгновений и «Опель» ударит ее в живот. А сойти в сторону – нет сил. Ирочка закрыла глаза и опустилась на колени.

Глава 20

«Опель» мчался по грунтовой дороге, пронизывая ночь фарами. Танцор, как всадник, подпрыгивал на сиденье и, подавшись вперед, ловил взглядом место между двумя огнями «Волги», место, куда он сейчас вляпается на полной скорости, и, превратившись в лепешку, унесет с собой еще несколько жизней. Вдруг он увидел, как на дорогу выбежал человек. Картинка прыгала в его глазах, дробилась.
– Черт! – успел крикнуть Танцор, узнавая Ирочку. Он ударил по тормозам и стал выворачивать руль вправо. И в тот же миг что-то ударило снизу в поддон и сила, которой невозможно было сопротивляться, потащила Танцора вверх и вправо. Руки, сжимающие штурвал, дернуло так мощно, что показалось, будто их оторвало напрочь. Танцор летел, кувыркаясь, как подстреленная перепелка, и упал спиною в пружинные кусты. Самая большая неприятность, которая с ним приключилась, это лопнувшая на спине рубашка да десяток царапин. Некоторое время он выпутывался из кустов и привыкал к тому, что остался живой. Ему показалось, что голова у него сделалась мягкая, как студень, он даже потрогал ее, что бы убедиться – так ли это? Нет, все оказалось в порядке, голова, как голова. Только внутри что-то сместилось. Он никак не мог сообразить, что делать дальше? Но когда увидел Ирочку, стоящую на коленях, догадался, что должен спасти ее.
– Ира, – позвал ее Танцор. – Иди ко мне.

А возле «Волги» секундами раньше происходило следующее. Как только «Опель» врубил дальний свет и начал разгон, и первый мужчина, и второй поняли замысел Танцора. Бензобак у «Волги» был почти полон. В багажнике стояли две запасные канистры под жвак залитые бензином. Когда «Опель» промчался половину пути, продолжая набирать скорость, и до столкновения оставались считанные секунды, оба мужчины посмотрели друг на друга, молча развернулись и побежали. Они даже не заметили Ирочку, которая в это время выбралась на дорогу всего в двадцати метрах перед «Волгой». Они бежали, не оборачиваясь. Подальше от машины, которая вот-вот рванет и накроет огненной лавиной половину земли. Но взрыва не дождались. Был какой-то визг, дребезг и даже удар с характерным звуком. А потом наступила тишина. Теперь им казалось, будто изнутри заложило уши.
Мужчины остановились. Обернулись. «Волга» по-прежнему стояла на месте, целая и невредимая. Ее фары пробивали светлый коридор в чернильном мраке. А вот «Опель» исчез. Словно испарился. Вскоре мужчины успокоились и увидели Ирочку. Она к этому времени уже слышала голос Танцора. Плохо понимая, что происходит, пошла навстречу. Танцор схватил ее за руку и сказал одно слово:
– Бежим!
На вершине холма, где еще недавно стоял Опель, показались огни. Машина приближалась. Это ехали Геша и Максуд. Перед ними стояла задача – перекрыть путь Танцору с другой стороны.
Ирочка и Танцор пытались выбраться из кустов. Но тугие ветки густо переплетались. Танцор бросался грудью на черные изгороди, раздирал лицо. Ему чертовски не хотелось сдаваться, и он раз за разом повторял петушиные наскоки, пока, наконец, не остановился. Все тщетно, они в клетке. Потный, задохнувшийся, он обернулся и посмотрел назад. В переплете стволов увидел, как двое молодцов трусят вдоль дороги в свете фар. Своим неторопливым бегом они как будто говорили: «Все, голубчики. Ваша песенка спета». С другой же стороны приближалась вторая машины. Ее огни раскачивались рядом.
«Обложили», – подумал Танцор. И тотчас услышал голос Ирочки:
– Миша, дай я попробую. У меня руки видят в темноте, – она мягко высвободила свою ладонь из его руки. – Держись за мою блузку, иди за мной.
Ирочка простерла обе руки и повела Танцора. Сначала сделала несколько шагов по направлению к дороге, потом круто развернулась и обогнула кусты, наклоненные в их сторону. Они выбрались из ветвистой клетки и оказались в реденьком пролеске. Невысокие деревца перемежались с травянистыми кочками, похожими на затаившихся зверей. Они бежали, ловко уклоняясь и огибая преграды. Узкий серп луны не прибавил света. Но, поглядывая на него, можно было ориентироваться, выбирать путь. Ирочке и Танцору уже казалось, что появился шанс. Надежда прибавила сил. Но в это время над головами заметался луч фонаря.
– Вот они! – раздался крик за их спинами.
– Где?
– Да вот же! Прямо! Стоять! Стоять, твою мать!
Но послушаться и остановиться было невозможно. Ноги сами несли их вперед. Танцор тащил Ирочку за собой, крепко удерживая за руку. Несколько раз она спотыкалась и падала, но Танцор поднимал ее и бежал, бежал. Перед ними висело черное небо, усыпанное звездами.
Танцор не оборачивался, но знал, что их отделяет всего несколько шагов от преследователей.
– Стой! – кричал голос за его спиной. – Стой! Куда тебя несет!? Стой!
Танцор почувствовал, как напряглась Ирочка. Ее рука уперлась и стала тянуть назад.
– Нет! – крикнула Ирочка. – Нет!
В следующую секунду небо кувыркнулось перед Танцором, а грудь ощутила полет. Последнее, что запомнилось – ладонь Ирочки крепко зажата в его руке.

Преследователи, а их уже было четверо, стояли потрясенные и молчаливые. Никто из них и думать не мог, что Танцор нырнет в пропасть вместе с бабой. Первым пришел в себя Геша. Это был невысокий качек лет тридцати. Круглая головка утопала в его крепких плечах.
– Пацаны, – сказал Геша, – готовьте мыло. Патрон вставит нам осиновый кол. Вот такой толщины.
Некоторое время все молчали. А потом парень с перебитой рукой сказал:
– Надо посмотреть, чего они там.
– Фонарь у тебя. Вот и смотри, – предложил его напарник.
– Я буду смотреть, – Максуд решительно взял фонарь и двинулся к краю пропасти. Когда до кромки осталось три шага, Максуд лег на землю и пополз. Так он двигался до тех пор, пока голова ни оказалась выступающей над пропастью. Носом он касался края скалы, а глаза выступали за ту черту, за которой открывалась бездна. Максуд осторожно подтянул правую руку, в которой был зажат фонарь, и медленно выдвинул ее вперед. Ему казалось, еще одно движение и тело его потеряет устойчивость, опрокинется вниз. Левая рука упиралась в камень. Вдруг она потеряла опору — небольшой кусок скалы отломился и полетел вниз. Максуд замер, прижался щекой к земле.
– Ну, что там? – услышал он нетерпеливый голос Геши.
– Подожди, – Максуд снова поднял голову и заглянул в пропасть, подсвечивая себе фонариком. Ночью, когда не видна глубина, смотреть в пропасть было не так страшно. Максуд увидел ветки какого-то дерева, росшего прямо под ним. Там белел предмет неопределенной формы. Максуд присмотрелся и понял, что это лоскут женской кофточки. Зацепился за ветки и оторвался. А женщина полетела дальше, куда не достает луч фонаря.
Максуд вернулся к товарищам и сказал:
– Всё. Их больше нет.
– А ты чего ожидал? – спросил Геша. – Что они висят над пропастью и машут руками, как крыльями.
– Проверять надо всегда, – рассудительно заметил Максуд.
Прошло около часа, пока они обследовали местность. Надежды обнаружить саквояж было мало. Они не особенно верили, что Танцор прихватит саквояж, отправляясь на увеселительную прогулку. Пришло время, когда они должны были отчитаться перед Патроном. Звонить поручили Максуду.
– Патрон, – сказал Максуд. От волнения он стал говорить с сильным акцентом. – Они погибли. Прямо на глазах. Упали в пропасть. Да, я осмотрел. Лично. Нет. Их тела обнаружить не удалось, – он помолчал, почтительно выслушивая Патрона, затем осторожно ответил. – Мы не можем спуститься вниз. Темно. У нас нет оснастки. Саквояж? Не нашли. Хорошо, будем думать, куда он мог его спрятать.
Он отключил мобильник и вытер шею платком.
– Жарко, – сказал Максуд, хотя все знали, что он никогда не потеет. – Сейчас возвращаемся вниз. А утром – снова сюда. Будем искать тела.
– Чего, вниз полезем? – испугался Геша.
– Я бы полез, но Патрон сказал: не надо. Спасатели приедут.

Глава 20

Когда Танцор тянул лямку на зоне, один умный человек сказал ему:
– Запомни, сынок, маленькую истину. Удача не залетает дважды в одни и те же сети. Если такое случается, значит, скоро жизнь выставит счет, по которому ты не сможешь заплатить.
Было что-то знаменательное в том, что эти слова пришли в голову именно теперь. Если он остался живой, то, выходит, удача залетела в его сети второй раз за этот день. Но вполне может быть, что он разбился вдребезги. И сейчас за всем наблюдает и умничает не Мишка Козлов, а его душа. Сверху.
Танцор не знал, сколько время прошло с того момента, как он нырнул в пропасть. Он, вроде, ощущал собственное тело. Ну, да, у него ныли бока, болели ноги и раскалывалась голова. Он лежал в неудобной позе, уткнувшись лицом в землю. Левая рука была вывернута за спину, а кисть правой распласталась перед самым носом. Танцор пошевелил пальцами и увидел, что лежит на подстилке из толстого слоя пыли.
Он не знал, что тугие ветки отбросили его тело сюда, в расщелину скалы. Тяжесть в голове не проходила. Но вскоре глаза приучились видеть в темноте. Танцор пошевелился, с трудом высвободил левую руку и сел. Над ним нависал каменный свод. А впереди простиралось небо. На небе блестели звезды. Далеко внизу, словно на дне колодца мерцали огоньки. Неожиданно к горлу подступила тошнота. Танцор лег и закрыл глаза.
Когда он снова открыл их, небо заметно посветлело, в бледной жижице нарождающегося дня Танцор рассмотрел, что находится в какой-то выемке, похожей на пещеру. Площадка под ним оказалась ровной, как стол. Край, отделяющий пещеру от пропасти, был немного приподнят, а за этими скалистыми выступами росли деревья, наклоненные стволами в сторону бездны. «Вот они, мои спасители», – подумал Танцор и с удивлением покачал головой. Чем дольше он присматривался к пещере, тем больше убеждался, что это спасительное место – дело рук человека. Не полностью, конечно. Природа изготовила расщелину и глубокую выемку. А люди, скорее всего туристы, обустроили ее, подрубили стены, выровняли площадку. Русский экстрим, одним словом. Отдых с обмиранием сердца.
Танцор решил, что из такой пещеры обязательно должен быть выход. Он осмотрелся и увидел с левой стороны карниз, подрубленный в скале. Карниз, сужаясь, уходил за выступ.
И в это время будто вспыхнуло в голове:
– Ира! – крикнул он. – Ирочка!
Танцор привстал на колени и ударился головой о низкий свод пещеры. Минуты две он стоял на коленях и медленно раскачивался вперед-назад.
– Я убил ее. Господи, я ее убил, – приговаривал Танцор, закрывая лицо ладонями.
Плакать он не умел, только чувствовал, как в груди разрастается черствый ком. Потом он подобрался к самому краю пещеры и выглянул за выступающие скалы. И здесь, совсем рядом, может быть, в метре от себя, он увидел Ирочку. Она лежала, животом обнимая наклоненный, почти горизонтальный, ствол дерева. Ноги и руки Ирочки свисали над пропастью.
– Ира, – шепотом произнес Танцор. – Ты что, Ира?
Танцор хотел дотронуться до нее, но, стоило протянуть руку за предел выступающих скал, как вслед за ней увлекалось все тело. Он отпрянул назад. Эх, если бы под рукой оказалась веревка. Танцор потрогал брючный ремень, но понял, что толку от него мало. Тогда он предпринял другой маневр. Лег на живот и, развернувшись ногами к обрыву, стал выползать из пещеры. Когда его грудь находилась на уровне выступа, Танцор нащупал ногами ствол дерева. Теперь главное – не оступиться, не поскользнуться. Иначе Ирочке никто не поможет.
Танцор не помнил, как он затащил Ирочку в пещеру. Уже рассвело, до восхода оставалось немного. Танцор сидел в пещере, по-турецки сложив ноги, и смотрел на Ирочку. Уже несколько раз он пытался нащупать пульс на безжизненном Ирочкином запястье. Припадал ухом к ее груди в надежде услышать сердце. Иногда ему казалось, что он слышит слабые удары, но потом они исчезали. Он всматривался, не вздымается ли Ирочкина грудь, заглядывал ей в зрачки, но ничего не понимал, путаясь в признаках живого и мертвого.
– Ира, – сказал он, – смотри, солнце всходит.
Вскоре стало светло. Танцор сидел перед Ирочкой и молчал, не отводил от нее глаз. Голова по-прежнему разрывалась на части, в боку, слева, разрасталась невыносимая боль. Танцор запустил руку под рубашку, чтобы проверить, не сломаны ли ребра. Пальцы наткнулись на потайную сумку, которая была спрятана подмышкой. Он расстегнул сумку и вынул две ампулы.
«Заживляющий эффект», – вспомнил Танцор. Теперь, рассматривая ампулы, он пожалел, что не разобрался тогда с флешкой. Какой эффект? От чего помогает? Куда и как вводить? Какую дозу?
Он еще раз заглянул в безжизненное лицо Ирочки и подумал о том, что у него нет выбора. Надо вколоть ей эту бодягу, хуже не будет, потому что хуже некуда. Он вытер землю с левого плеча Ирочки, помассировал мягкую ткань. Отвинтил колпачок с эластичного шприца. Игла остро блеснула в лучах солнца. Танцор склонился над Ирочкой и воткнул иглу. Второй укол он сделал в бедро.
Все время Танцор тешился себя мыслью, что из пещеры есть выход. Не какой-то особенный, на стропах и веревках, а простой выход, пешим порядком, не сопряженный с риском. Он решил проверить свое предположение. По-обезьяньи, на четвереньках он переместился в сторону скалистого карниза, уходящего из пещеры. Прижимаясь грудью к нависающей стене, Танцор ступил на карниз и сделал первый шаг. Через два метра от него карниз уходил за скалу. Что там дальше, за этим поворотом, угадать было невозможно. Танцор сделал еще один шаг и обернулся назад. Еще не поздно вернуться, но, когда он выйдет к повороту, сделать это будет значительно трудней. Танцор нащупал в стене выступы и впадины. Удерживаясь за них, он сделал еще один шаг. И еще. Теперь поворот был рядом. Вполне возможно, что за скалой карниз прервется, просто не будет его. Танцор старался не смотреть вниз. Стена, карниз, собственные пальцы – вот куда надо смотреть. Но в какой-то момент взгляд предательски соскользнул и поймал бесконечную пустоту, разверстую за его спиной. И тотчас перед глазами все поплыло. В солнечном сплетении все съежилось, зашевелилось и начало подниматься к горлу. Ноги ослабели и готовы были подкоситься в любой миг. Безвольные пальцы начали выползать из расщелин. Но Танцор успел вернуться под свод пещеры. Опустился на четвереньки. Едва коснулся ладонями земли, как руки разъехались в стороны, и он упал, теряя сознание.
Танцор пришел в себя оттого, что кто–то тряс его за плечо. Он открыл глаза и долго не мог понять, где находится. А потом услышал знакомый голос:
– Миша. Мишенька, ну, что же ты? Миша, – повторял голос.
Танцор пошевелил плечами и повернул голову. В глаза ударили солнечные лучи.
– Ира, – произнес он вслух и только теперь почувствовал, что рот его полон песка. Танцор повернулся набок, вытер рот грязной ладонью. Голова по-прежнему была тяжелой, но взгляд не туманился, и предметы не плыли перед глазами.
Ирочка обрадовалась, схватила его лицо двумя руками и быстро-быстро повторяла:
– Живой, живой, Мишенька. Ты живой.
– Ира, – сказал Танцор, вытирая песок с губ, – мы их сделали. Как пацанов, – и засмеялся икающим смехом.
Спустя несколько секунд они уже оба смеялись и кривились от боли.
– А думал: все, кранты, – приговаривал Танцор, – думал, ты уже того, а ты живая.
– Ага, знаешь, как больно? Мне кажется, все кости поломаны.
– Ничего, до свадьбы заживет, – сказал Танцор. – Главное, что мы живые.
– Смотри, – сказала Ирочка и предъявила Танцору свой мизинец на левой руке. Палец неестественно смотрел в сторону, скорее всего это был вывих или внутренний перелом. Ирочка шмыгнула носом. – Теперь он всю жизнь будет кривой.
Танцор сжал кисть ее руки с поломанным мизинцем, поднес к губам.
– Нам нужно выбираться отсюда, – сказал он. – Ты готова идти?
Через несколько минут они стояли в начале карниза.
– Назад не оборачивайся и вниз не смотри, – сказал Танцор. – Иди за мной и крепко держись за скалу. Здесь много трещин и выступов. Главное – добраться до поворота.
– Мишенька, а там что, дорога?
– Шикарная дорога, – сказал Танцор. – Шоссе с двухсторонним движением.
Танцор ступил на карниз и сделал первый шаг.
– Я боюсь, – голос Ирочки дрожал, и Танцору пришлось вернуться, взять ее за руку.
– Прижмись к стене. Вот так, – сказал он. – А теперь делай короткий шаг. Молодец. Видишь, в скале трещина? Просунь в нее пальцы как можно глубже. И сразу почувствуешь уверенность.
Они уже были в том месте, куда добрался Танцор в первый свой выход. Отсюда до поворота оставалось три шага. Но как раз в этом месте карниз сильно сужался, а стена, как показалось Танцору, нависала отрицательным углом. Поэтому приходилось наклоняться в сторону бездны.
– Не смотри вниз, – напомнил Танцор. – Нам осталось совсем чуть-чуть.
Про себя он подумал, что последние слова могут стать пророческими. Если окажется, что за поворотом карниз обрывается, им конец. Ирочка не сможет вернуться в пещеру, а он не сумеет ее обойти. Они так и будут стоять на карнизе, пока не сорвутся в бездну. А это случится быстро, потому что безнадежность лишает последних сил.
Танцор сделал еще один шаг и обнаружил штырь, забитый в стену. В кольцо на конце штыря была продета веревка с карабином на конце. Правой рукой Танцор выбрал веревку.
– Я сейчас свалюсь, – услышал он дрожащий голос Ирочки.
– Кто тебе позволит? – как можно спокойнее произнес Танцор. – Освободи правую руку и прими веревку.
Спустя некоторое время, после двух неудачных попыток, удалось обернуть веревку вокруг талии Ирочки и защелкнуть карабин. Танцор знал, что такое крепление недопустимо. Если Ирочка сорвется с карниза, петля затянется и это будет конец. Но сама Ирочка, как считал Танцор, об этом не догадывалась. Веревка, обхватившая талию, придавала ей уверенность.
Вскоре Танцор достиг поворота и, когда выглянул за него, едва не свалился в пропасть. От радости. За выступом и впрямь начиналась приличная дорога. С полметра шириной, она была отделена от пропасти невысоким буртом. И вдобавок по краю росли многочисленные кусты. Уж за них-то держаться куда проще. А еще выше чьей-то заботливой рукой были вырублены ступени. Выбраться на плато не составит труда.
Когда они действительно выбрались и отошли от края пропасти, то упали на землю. Лежали долго, разбросав руки в стороны. Смотрели в пронзительную синеву неба.
– Пора идти, – сказал, наконец, Танцор. Он сел и взял Ирочку за руку. – Мне кажется, они могут вернуться.
Ирочка села и внимательно посмотрела в лицо Танцора.
– Миша, – спросила она, – почему эти люди преследуют нас? Что им нужно?
– Не знаю, – соврал Танцор. – Бандиты.
– Надо заявить в полицию.
– Ладно. Но сначала давай вниз.
Они шли, укрываясь за высокими ветвями кустов. При малейшем шорохе опускались на корточки, пережидали. И только убедившись, что опасности нет, продолжали путь. Вскоре тропа повернула налево и повела вниз. Кусты здесь стали выше и плотнее, все чаще встречались деревья. Вскоре с обеих сторон поднялся настоящий тропический лес. Деревья закрывали небо над их головами. Уклон сделался настолько крутой, что теперь приходилось держаться за ветки. Все чаще на их пути стали попадаться огромные каменные глыбы, отломленные от старых гор. Танцор и Ирочка обходили глыбы, путаясь в корнях, выступающих из земли. Рубашка Танцора потемнела от пота, а дыхание стало прерывистым. Наконец, он опустился на землю и сказал:
– Все, больше не могу. Перекур.
– Ты устал? – спросила Ирочка.
– Не то слово. Вымотался. А ты?
– Ни капельки. Так бы шла и шла целый день.
– Ты молодая, а я старый.
– Нет, Миша, ты не старый. Просто мой страх сильнее усталости. И очень хочется есть. Эх, сейчас бы вот такую отбивную и полную сковородку картошки! Миша, нам далеко еще топать?
– Мы находимся у подножья, – сказал Танцор, стараясь сквозь деревья рассмотреть очертания гор. – Минут через тридцать, сорок выйдем на магистральную трассу. А оттуда рукой подать до твоего отеля.
– Да, видок у меня бравый, – сказала Ирочка, осматривая свой наряд. Бежевые шорты были перепачканы землей и лопнули сбоку по шву. Один рукав блузки вырван вместе с воротником. На плече темнела ссадина с запекшейся кровью.
– Нормальный вид. Очень даже сексапильный.
Прошло не менее часа, прежде чем они услышали шум проезжающих машин, а вскоре между деревьями показалось полотно магистральной дороги.
– Вот мы и дома, – сказал Танцор. Сухие губы едва шевелились. – Дальше пойдем порознь.
– Разве ты не проводишь меня до санатория?
– Нет, – сказал Танцор. – Похоже, эти люди охотятся на меня. Я пока не знаю, что происходит, но обещаю все выяснить. Очень скоро. Ты не должна пострадать из-за меня.
– Когда мы увидимся?
– Ты отдыхай. Я позвоню вечером, – сказал Танцор и обнял Ирочку. Она прильнула к его плечу и спросила:
– Что с нами было, Миша? Так страшно.
– Все будет хорошо, – успокоил ее Танцор. – Мы уедем отсюда.
– Да, да, уедем, – обрадовалась Ирочка.
Танцор еще долго стоял и смотрел ей вслед. Он видел, как Ирочка пересекла шоссе и спустилась в городской парк. Несколько раз она оборачивалась и махала ему рукой. Он укрылся за деревьями, чтобы Ирочка подумала, будто он ушел. А сам в это время тайно наблюдал за ней. Ее фигура становилась все меньше и меньше, а потом и вовсе исчезла в тропической зелени. Из этой зелени, возле самого моря, выступала черепичная крыша санатория «Жемчужина Черного моря».

Глава 22

Несмотря на то, что Сонька являлась представителем породы карликовых пинчеров и весила, как считал Разин, не более килограмма, уход за ней требовался серьезный. Кроме прогулок и кормления с ней нужно было вести беседы. И чем больше Разин уделял внимания собаке, тем больше убеждался, что Сонька обладает не только разумом, но и интеллектом, который не часто встретишь у людей. Правда, спустя некоторое время, у Разина возникла другая теория. Возможно, считал он, это не Сонька набирает баллы, а он, бывший майор МВД, оказавшись за бортом, снижает свои умственные способности и с каждым днем приближается к Соньке.
После увольнения из органов и исчезновения жены Разин оказался в пустыне, которая вместо песка была наполнена временем. Минуты, часы и дни простирались до самого горизонта, куда ни посмотри. Разин брел по этой пустыне без цели и направления. Иногда он ложился и долго смотрел в потолок, который теперь был его небом.
Ему звонили. Первые дни он трубку не брал. А, когда нашел в себе силы и подошел к телефону, то услышал тревожный голос Варшавца:
– Сан Саныч, куда вы пропали? С вами все в порядке?
– Ленчик, не беспокойся. Я живучий, как уличный кот, – бодро ответил Разин.
– Вас тут все спрашивают. Я звоню, звоню, а вас нет.
– Так я же это, – Разин на секунду запнулся. – Я на улице с утра до вечера. Да. Гуляю с Сонькой.
– Сан Саныч, вам тут работу нашли. В крутой фирме. Они ждут вас со страшной силой. Это Куличек расстарался. Сказать, какой будет оклад? Вы только сядьте, а то упадете.
– Ленчик, – перебил Разин, – ты погоди с окладом. – Я сейчас не могу работать. Некогда.
– Как это «некогда»? – не понял Варшавец.
– Нет ни одной свободной минуты, – сказал Разин и почувствовал, что Леня Варшавец ждет пояснений. – Я тут, понимаешь, пишу учебник. Называется «Мотивация преступлений и логика сыщиков». Чего ты молчишь?
– Все ваши шуточки, – сказал Леня.
– Какие, к черту, шуточки? Я уже договор подписал с издательством. Целыми днями пропадаю в библиотеке.
– Вы же говорили, на улице гуляете, с собакой, – напомнил Варшавец.
– Вообще-то я на курорт собираюсь, – вяло отбился Разин. – Вот только книгу закончу и уеду. Куда-нибудь на море, к чертовой матери.
– Сан Саныч, а можно я к вам приеду? – спросил Варшавец.
– Нет! – испуганно выкрикнул Разин. – Не сейчас, Ленчик, позже.
Потом звонили еще. И дважды, когда Разин все-таки поднимал трубку, оказывалось, что это его коллеги, бывшие, правда. Интересовались здоровьем, настроением. А молодой капитан, Стасик Лёвочкин, тот вообще отмочил. Сказал, что уже записался на прием к начальнику Управления по вопросу несправедливого увольнения майора. С большим трудом Разин отговорил его.
Новый день начинался как обычно. Когда он открыл глаза, часы показывали девять. Разин сел в кровати и постарался вспомнить, с чего он начинал утро раньше, когда все было путем? Открывал шторы и спешил в туалет – чистить зубы, бриться, принимать душ. Сейчас ничего этого делать не надо. Вот только не забыть бы сходить по малой нужде. Кстати, какой сегодня день? Среда или пятница? А число? Разин выпустил Соньку на улицу и оставил дверь открытой. Уселся в кресло, взял ножницы и принялся вырезать из бумаги профили полковника Скворцова, стараясь изобразить его с длинным носом и маленьким подбородком. Он так увлекся этим занятием, что, когда зазвонил телефон, снял трубку, хотя сегодня не собирался ни с кем разговаривать.
– Саша, здравствуй, – сказала трубка знакомым голосом. – Узнал?
– А, это ты, Григорич, – уныло произнес Разин. – Чем обязан?
– Хочу тебя поблагодарить. Молодец. Троих парней рекрутировал в наш медицинский центр. А последний экземпляр особенно хорош, – Валентин Григорьевич чмокнул в трубку губами. – Ну, этот, помнишь, десятиборец. Лампус. Правда, хлопот он доставил, ни приведи господи. Морды моим ребятам расквасил, да и меня помял изрядно, – он хохотнул с барственной надменностью. – А ты выручил. Спасибо, Саша.
– Мне твое «спасибо» до одного места, – сказал Разин. – Меня с работы турнули.
– Как так? – удивился Валентин Григорьевич. – Ты же там первый умник на всю контору. Про тебя легенды складывают. Сам слышал.
– Ну, это у нас запросто. Начинают складывать легенду, получается анекдот.
– Саша, – вкрадчиво произнес Валентин Григорьевич, – все, что ни делается – к лучшему. Теперь ты свободен и можешь сосредоточиться на работе со мной. А у меня на примете двое таких ребят, пальчики оближешь. Один лыжник, а второй пловец. Но с ними надо поработать. А с твоим умением разбираться в психологии и находить подходы…
– Ты со мной еще за Лампуса не рассчитался, – перебил его Разин.
– Так я потому и звоню. Давай встретиться.
– Сейчас не могу, – сказал Разин.
– Ну, хорошо, не сегодня. Как насчет завтра?
– Я перезвоню, – Разин швырнул трубку и выдернул телефонный шнур из розетки. Он поднял с пола ножницы и пошарил по столу рукой в поисках листа бумаги. Но вся бумага была переведена на силуэты полковника Скворцова. Вернулась Сонька и, усевшись напротив кресла, стала пристально смотреть в лицо хозяину.
– Ты дверь заперла? – спросил Разин. Сонька открыла рот и показала розовый язык. – Ну, вот, я все должен делать сам, – Разин поднялся из кресла, закрыл дверь и отправился искать бумагу. Дались ему эти силуэты. Он выдвигал ящики столов, заглядывал в тумбочки и шкафы. И зачем он только связался с Валентином Григорьевичем? Они познакомились давным-давно, когда спорт в их жизни занимал ведущие позиции. Только Разин выступал в команде легкоатлетов, а Валентин Григорьевич уже тогда слыл видным борцом вольного стиля. Их отношения, не переходя в дружбу, сохранялись на протяжении многих лет. А года полтора назад Валентин Григорьевич предложил Разину подрабатывать. В задачу майора входило – вербовать спортсменов для медицинского центра из числа молодых, еще не состоявшихся ребят или из «старой гвардии», из тех, кто прошел свой пик и завершал спортивную карьеру. Разину казалось, что в первом и во втором случае он делает добро. Для молодых создает идеальные условия тренировок под руководством лучших специалистов и с применением новейших достижений в области спортивной медицины, а «старикам» дает возможность продлить спортивный век и при этом неплохо заработать, прежде чем оказаться на распутье незнакомой жизни вне спорта.
– Где же бумага, черт побери! – спросил Разин у Соньки, которая шла за ним по пятам, переходя из комнаты в комнату. – Куда она прячет? – теперь майор имел в виду свою жену. Не хотел ее вспоминать, даже имя не назвал. Но Сонька, похоже, все поняла и закрутилась возле серванта с посудой. – Неужели здесь? – Разин открыл нижние дверцы и принялся выкладывать на пол вещи Ирины – старые кожаные сумки, шкатулки, выкройки, спицы, мотки разноцветной шерсти. И вдруг ему в голову пришла неожиданная мысль. Он вспомнил, как однажды был лично представлен заместителю генерального прокурора, человеку немолодому, но крепкому. Тот был похож на бетонный фундамент. Какие бы ветры ни дули – крышу сносило, стены падали – а он оставался. Поводом для представления послужила одна операция, в результате которой освободили человека, близкого заместителю генерального прокурора. Эту операцию придумал и рассчитал Разин. И, хотя готовили ее и участвовали в ней множество людей, имя майора было названо. И зам. генерального настоял, чтобы Разина ему показали.
– Вот что, сынок, – сказал он, прощаясь после их беседы, – когда тебе будет трудно, обратись ко мне. Если буду жив, помогу. Только запомни, я не золотая рыбка, меня нельзя напрягать трижды. А один раз помогу, точно. Поэтому обращайся, когда прижмет по-настоящему.
Про этот разговор Разин не забывал. Но он знал, что обещание помощи – это, скорее всего, дань вежливости. Его фамилия наверняка уже стерлась из памяти заместителя Генерального прокурора.
Сейчас, когда он выбрасывал из серванта вещи Ирины, на душе сделалось так горько, что он подумал – а не обратиться ли за помощью к этому железобетонному фундаменту? Он назовет не себя, а фамилию человека, которого спасла та операция.
– Как ты думаешь, Сонька – позвонить или нет? – спросил Разин. И, пока Сонька раздумывала, виляя от напряжения хвостом, он продолжал вытаскивать из серванта вещи жены. Когда в его руках оказалась картонная папка с белыми тесемками, Разин покачал ее на весу и открыл. В папке лежали его письма адресованные Ирочке. Тогда он писал ей по три письма в неделю, и каждый раз умел находить слова, которые грели Ирочкину душу. В конце концов, именно эти письма склонили Ирочку сказать «да». Она согласилась выйти замуж за Разина. Здесь же Разин обнаружил ежедневник за прошлый год, на одну треть исписанный аккуратным Ирочкиным почерком. Он погладил пальцами коричневый переплет и открыл страницу.
«Дело вовсе не в том, что у нас нет детей, – писала Ирочка. – У нас разные скорости. Мы, как две лодки в одной реке. Одна лодка без руля и ветрил лежит в дрейфе. Она кружится, едва поспевая за течением воды, а другая – под парусом. С каждым днем расстояние между нами становится все больше и больше. Мы уже не видим друг друга, хотя плывем в одной реке, в одном направлении…»
– Интересно, — сказал Разин, – какая из двух лодок я?
Он забыл про заместителя генерального прокурора. Продолжая читать Ирочкин дневник, Разин перешагнул через вещи, разбросанные на полу, и ударился лбом о распахнутую дверцу шкафа. Прихватил по пути початую бутылку коньяка и, вернувшись в спальню, лег на диван.
«Душа томится в ожидании любви. Смотрю назад, до самого детства, когда папа водил меня в садик на какой-то Песчаной улице. Смотрю и не могу вспомнить ни одного мальчика или мужчину, в которого я была влюблена, никого, кроме Жени Удальцова. Он появился в нашем 9-м «Б» в середине года, когда закончились зимние каникулы. Я увидела его, и мое сердце провалилось. За три недели я прошла путь от не целованной домашней куколки до распущенной сучки. У других на это уходили годы, но во мне скопилось столько нерастраченной энергии, столько любви и страсти, что я набросилась на Женю и поглотила его целиком. Накрыла бубликом. Я даже не знаю, любил ли он меня?
Скандал разразился в апреле. И его, и меня родители забрали из школы и развели по разным концам Москвы. А летом я сделала аборт…»
Разин налил в стакан коньяка, выпил и вытер губы ладонью.
– Ты поняла? – сказал он Соньке, которая уже примостилась на диване, у него под боком. – Все вы бабы суки.
Сонька не возражала. Она сидела, высунув язык, и часто дышала. Разин поднялся с дивана, налил в тарелку воды, в другую насыпал коричневых катышков «Педигрипала». Прихватил горсть и себе, на закуску. Потом включил телефон в розетку и снял трубку. Он хотел позвонить Ленчику Варшавцу и рассказать, какая падла у него жена. Посидел, понянчил трубку на руках, как младенца, и положил на место. Он подумал о том, что, оказывается, Ирочка плодородна, как черноземная полоса России. Пацан ее трахнул и она тут же понесла. А причина их бездетности кроется в нем. Это его Господь наказал, выхолостил и лишил продолжения. Разин лег и принялся дальше читать дневник.
«Саша очень хороший человек. И это плохо. Будь он негодяем, скрягой или пьяницей, я бы ушла от него, не задумываясь. А он меня любит. Как было бы замечательно, если бы он оказался моим братом! Но он муж. Законный. И, следуя законам брака, я обязана отдаваться ему. Но Саша не мой мужчина. Каждый раз, когда я ложусь с ним в постель, мне кажется, что рядом со мной шевелится живой крокодил. Не опасный, даже ласковый, но все-таки крокодил. Твердые мышцы, как панцирь. Тело холодное. Я не знаю, как дальше терпеть его лапы с острыми когтями, которые сжимают мою грудь, его шершавый язык, проникающий в мой рот, и его член – он, как жало, вонзается в меня и брызжет ядом…»
– Бред какой-то, – сказал Разин, – ты не находишь, Сонька? Посмотри, – он протянул перед собой руки, – разве они похожи на лапы крокодила? И когти не острые, это я сейчас отросли, потому что болт забил на себя. А язык? – он встал, подошел к Ирочкиному трюмо и высунул язык. – Ну, может, чуть-чуть шершавый. Так я ведь не девочка и не мальчик Женя Удальцов. Мне 35 лет, поизносился язык. А член? – Разин повернулся спиной к Соньке. – Извини, – сказал он и, стоя перед трюмо, приспустил трико вместе с трусами. – Член, как член, – сказал он, – не хуже других. Хотя, должен признаться, Сонька, и не лучше.
Разин поднял бутылку коньяка и посмотрел на свет, половину он уже выпил. Зато оставалась вторая половина. Он снова наполнил стакан. Брезгливо, двумя пальцами взял катышек «Педигрипала» и запел:
– Я встретил вас – и все былое в отжившем сердце ожило… Подпевай, Сонька, — скомандовал он собаке и Сонька подняла мордочку кверху и, вытянув шею, начала тоненько подвывать ему. – Я вспомнил время, время золотое – и сердцу стало так тепло…, – пел Разин, дирижируя себе стаканом. Потом он выпил, лег на диван и закрыл глаза. Разин плыл в темноте космоса, а вокруг него кружилась вселенная, закручиваясь в спираль. Так продолжалось до тех пор, пока он не провалился в пустоту и замер. Все остановилось, только сердце билось мелко и часто, разгоняя по крови коньяк.
Его разбудил телефонный звонок. Разин открыл глаза. Шторы были плотно закрыты, и в комнате стоял полумрак, даже время на часах не разобрать. Не вставая с дивана, Разин дотянулся до стола и нащупал трубку:
– Саша, Саша, Саша! – бился в трубке Ирочкин голос. – Помоги мне!
– Ирка! – крикнул Разин, мгновенно трезвея и вскакивая на ноги. – Что случилось? Ты где? Откуда звонишь?
– Санаторий «Жемчужина Черного моря», – прокричала Ирочка. – Мы с тобой были здесь.
– Что случилось? Что?! – торопил ее Разин.
– Беда, – сквозь слезы выкрикивала Ирочка. – Я не знаю. Помоги! – и вдруг ее голос сбился на визг. – А-а-а! – завопила Ирочка. – Са-ша!
Разин услышал в трубке посторонний шум. Ему показалось, что Ирочка уронила трубку, или выставила руку, в которой держала трубку, вперед, перед собой. Он явственно услышал мужской голос.
– Брось телефон, сука, — сказал голос с легким восточным акцентом.
Связь прервалась.
– Ирка! Ирка! – кричал Разин в глухую бесконечность. Потом осторожно положил трубку, подошел к окну и отбросил штору. Часы показывали 14:47.

Глава 23

С Ирочкой что-то случилось. Ей казалось, что все вокруг остановилось и замерло – прекратилось движение автомобилей и планет, застыл ветер в листьях деревьев. И только она сохранила способность поворачивать тело так и эдак, подставляя спину под горячие струи воды.
Когда она спустилась в столовую, оказалось, что завтрак уже закончился. До обеда было далеко, как до колымского прииска «Восточный», про который она успела прочитать в журнале «Вокруг света» пока сушила голову феном. Ирочка прошла на кухню и обратилась к поварихам:
– Девчонки, если вы меня не накормите сию минуту, я умру. Прямо здесь, за плитой.
Одна из поварих, которая была постарше, посмотрела на Ирочку опухшими глазами и сказала своей напарнице:
– Танька, дай чего этой сумасшедшей. Да не скупись.
– Теть Клав, а чё ей дать? У нас не готово.
– Вынь из бачка кусок мяса, да у меня в сумке выбери что почище. Я собачкам своим пожрать прихватила.
Вскоре Танька поднесла Ирочке большую тарелку, в середине которой исходил паром огромный кусок говядины, а рядом примостились четыре яичка, несколько ломтиков сыра, картофельная запеканка, рыбное филе, перемазанное горчицей, и полбулки черного хлеба.
– Кисель тама, в чайнике, – сказала Танька. – Наливайте сколько хотите. Только потом тарелку назад принесите.
– А я здесь перекушу, – сказала Ирочка и, выйдя в зал, устроилась за первым же столиком.
Ела она с жадностью, как собака, которая боится, что вот-вот отберут кость. Хлеб резать не стала, откусывала прямо от буханки, погружаясь в нее щеками и носом. Мясо оказалось немного недоваренным. Ирочка отрывала вилкой большие куски и отправляла их в рот. Яички съедала в два приема, не успевая полностью очищать скорлупу.
Обе поварихи вышли в зал и остановились, оторопев от изумления. Они смотрели на Ирочку, позабыв про кастрюли и сковородки.
Когда тарелка опустела, Ирочка выпила один за другим три стакана киселя, поблагодарила поварих и вышла легкой походкой.
– Я же говорю – сумасшедшая, – проговорила тетя Клава, приходя в себя. – Танька, лук горит! – крикнула вдруг она и обе поварихи скрылись в кухне.
А Ирочка тем временем поднялась к себе в номер. Когда шла по ступеням, почувствовала едва ли не приступ необыкновенной сонливости. Захотелось прямо здесь, на лестничной площадке, прилечь на ковер, рядом с кадушкой, из которой торчала тропическая пальма. Еле-еле добралась на свой этаж. Глаза слипались, сознание погружалось в туман. Не снимая платья, рухнула на кровать и мгновенно уснула.

Танцор решил, что не станет беспокоить Ирочку до семи часов вечера, пусть отдохнет, приведет себя в порядок. Но задолго до назначенного часа его душа начала томиться. Он то и дело хватался за трубку, но каждый раз одергивал себя. Наконец не выдержал и в шесть вечера позвонил Ирочке в номер. Около минуты слушал длинные гудки, потом, не дождавшись ответа, положил трубку. Он решил, что следующий звонок сделает через полчаса. Но через пять минут позвонил снова. И снова в ответ – только гудки. Он позвонил на мобильный. Ответа не было. До семи часов Танцор звонил непрерывно, по стационарному, по сотовому, даже трубки стали горячими. Потом выскочил на улицу и отправился в санаторий «Жемчужина Черного моря».
Когда выходил из такси, вспомнил, что еще утром поставил за правило – не слоняться в светлое время суток по Городку, отсиживаться на частной квартире. И вот не выдержал, бросился сломя голову за юбкой. Танцор взлетел на четвертый этаж санатория, отдышался перед дверью Ирочки и осторожно постучал. Никто ему не ответил. Танцор нажал на ручку, и дверь отворилась. Прозрачная штора на широком окне прогнулась ему навстречу, как парус, набитый ветром.
Ирочка лежала на боку, положив ладони под щеку. Подол белого платья задрался, оголив ее ногу. На бедре темнел огромный синяк с желтой каймою по краям. Танцор склонился над Ирочкой и услышал несильное, ровное дыхание.
– Ира, – тихо позвал он, – просыпайся. Это я пришел, Миша.
Она не ответила. Тогда он прикоснулся к Ирочкиному плечу и легонько потормошил.
– Ирочка, детка, вставай – приговаривал он. – На дворе уже вечер. Солнышко садится. Курортники, все нарядные, гуляют по Набережной. Кушают эскимо на палочке, капают шоколадом на белые брюки. Ирочка, ты меня слышишь?
Но она не проснулась. Только протяжно застонала и, не открывая глаз, повернулась на спину, разметала в стороны руки. Лучи вечернего солнца заглядывали в окно, высвечивая на стене узкую полоску. Танцор взял Ирочкину ладонь в свои руки. Ее ресницы даже не дрогнули. Он наклонился и сказал:
– Ирка, я тебя люблю.
Она спала, а Танцор сидел на краешке кровати, и тихо разговаривал с ней, спящей. Он рассказывал ей анекдоты, смешные случаи из собственной жизни. Он даже вспомнил, как однажды они с Яшей Батумским решили жениться на проводницах купейных вагонов, чтобы организовать семейный подряд.
Когда он посмотрел в окно, было уже темно. Танцор поцеловал Ирочку в губы, освободил ее ладонь и вышел, осторожно прикрыв за собою дверь. Завтра у него деловая встреча. Если все пройдет гладко, он станет богаче на десять тысяч американских долларов. И впредь будет осмотрительным. Авантюры всегда бодрили его кровь. Но теперь он не станет рисковать из-за денег, потому что в его жизни появилось кое-что дороже денег. Завтра, после полудня, он закончит дела и закажет билеты. Куда? А это не важно. В Сибирь или в Румынию, лишь бы подальше от этого прекрасного, но слишком горячего места.

Только на следующее утро Ирочка проснулась. Она лежала на спине и улыбалась. Думать о том, что произошло в горах, ей не хотелось. Когда-нибудь она вернется к этим воспоминаниям, но только не сейчас и не здесь. Комната была наполнена утренним светом и соленым воздухом. Ирочка сладко потянулась, вытягивая руки за голову и прогибаясь в спине. И вскрикнула! Острая боль пронзила суставы. Ей показалось, что это не она, а кто-то другой, с невероятной силой растягивает и выкручивает локти, колени и спину. Она подумала, что падение в горах не прошло бесследно и надо быть внимательней. Возможно, случились ушибы или разрывы связок, которые сразу не дали о себе знать, потому что шоковое состояние не объективно. Ирочка знает случай, когда человек с оторванной в аварии ступней пробежал около ста метров. А все – шок. Она села в кровати, осторожно опустила ноги на коврик. Встала в полный рост. Ее поразило чувство легкости, как будто тело превратилось в пушинку. Ирочка прошлась по комнате, покружилась, расставив руки пропеллером, присела и встала. Бесподобно. Движения совершенно не требовали усилий. Кружась и наслаждаясь легкостью, она случайно смахнула свои часики со стола. Они улетели под кровать, далеко, к самой стене. Ирочка решила отодвинуть кровать. Взялась за деревянную спинку двумя руками, приготовилась одолеть сопротивление, ведь, кровать даже на вид казалась тяжелой, но совершенно неожиданно один ее край поднялся легко, почти до самой груди. Было такое впечатление, что кровать изготовлена из папье-маше. Ирочка достала часы и посмотрела на них. Без пятнадцати семь. До завтрака еще далеко. Можно успеть окунуться в Черное море, потом принять душ, надеть желтое платье и спуститься в банкетный зал. Только сегодня уже не метать со стола все подряд, как это было вчера, иначе, что подумают соседи по столу, Борис Игнатьевич и Алена? А есть-то охота, зверски! И почему до сих пор не звонит Миша?
На краешке тюлевой шторы примостилась ночная бабочка, то ли лапки запутались в капроновых ячейках, то ли она замешкалась и уснула, настигнутая утренним солнцем. Ирочка пошире распахнула окно и встряхнула штору, чтобы выпустить бабочку на волю, но вместо этого насекомое оказалось в комнате. Бабочка беспорядочно металась, ударялась о стены. Ирочка сдвинула штору. Теперь оставалось направить пленницу в широкий оконный проем. Неожиданно бабочка села на потолок. Ирочка, не раздумывая, подпрыгнула и выставила вверх руку. И здесь произошло странное. Ирочка даже не поняла, в чем дело. Тело ее вознеслось на невиданную высоту. Сначала пальцы ударились в потолок, а потом рука согнулась и треснулась локтем. И, если бы не этот локоть, упершийся в потолок, то наверняка бы она расшибла голову. Опустившись вниз и мягко спружинив на ногах, Ирочка еще долго стояла и с недоумением смотрела на потолок. Там, на гладкой поверхности, явственно выделялись следы ее пальцев. Было такое впечатление, что с сегодняшнего дня земное притяжение сделалось меньше в два раза. Глазами она измерила высоту потолков. Примерно, 2,50 – 2,70, как у нее дома. Но никогда в жизни она не смогла бы допрыгнуть дома до потолка. Она даже не пыталась этого сделать. Нет, этого не может быть. Ирочка согнула колени, на всякий случай подняла над головой обе руки, и подпрыгнула. И хорошо, что не вложила в прыжок много сил. Влетела с размаху в потолок ладонями. А руки, как амортизаторы, погасили полет, не дали приложиться лбом. Когда опустилась на пол, посмотрела на ладони – следы побелки. Значит, это не обман и не сон. Но, в таком случае, что это? А бабочка тем временем снова заметалась по комнате. И, когда проносилась мимо нее, Ирочка сделала непроизвольный жест – рука метнулась, как молния, и бабочка забилась в ее кулаке.
– Вот это реакция, – удивилась Ирочка, выпуская бабочку за окно.
Туалет и ванная в ее номере помещались за одной дверью. Но что-то неладное творилось с замком. Прежде, чем попасть в эту интимную комнату приходилось несколько раз дергать за дверную ручку. Ирочка даже администраторше пожаловалась, и та обещала прислать слесаря. И сейчас Ирочка, отправляясь в уборную, по привычке повернула ручку до упора и когда дверь не открылась, чуть поднажала. Дверь-то открылась, а ручка хрупнула и отломилась. Ирочка повертела ее в руках и подивилась – до чего стали нежную делать фурнитуру. Красота, вроде, есть, а крепости никакой.
В ванной комнате Ирочка вспомнила про свой мизинец. Вчера ей показалось, что палец сломан. Он неестественно смотрел в сторону и отзывался болью всякий раз, как только ей приходилось напрягать кисть. Но обратиться к врачу уже не было сил. И она решила сделать это сегодня. Но сегодня мизинец не болел. Ни капельки. Да, он оставался кривым, точно таким же, как и вчера, он плохо сгибался, но… Он сросся. За одну единственную ночь. И теперь всю жизнь будет таким уродливым.
На этом утренние сюрпризы не закончились. Когда Ирочка покончила с туалетом, она, прежде чем облачиться в купальник, встала перед зеркалом. Подняла руками волосы от затылка к макушке. Ничего не скажешь, хороша бабенка! Не зря Миша положил на нее глаз. Возможно, она не красавица, но кожа на лице молодая, а фигура, та, вообще, загляденье – ни жиринки, ни одной лишней складочки. Куда там юным целлюлитным сыкалкам до нее, тридцатипятилетней? Ирочка продолжала счастливо улыбаться, а глаза уже отметили некоторую странность. Видимо, дефекты зеркала искажали реальную картину. Но Ирочку насторожило вот что. Зеркало деформировало только ее тело, а все остальные предметы – стену с туалетной полочкой, штору над ванной, шампуни и кремы, стоящие на умывальной раковине, все это отражало в натуральном, правильном виде. Охваченная неприятными предчувствиями, она вплотную приблизилась к зеркалу. Сомнений не было – за ночь с ней произошли удивительные изменения. Лимфатические узлы подмышками увеличились до размеров перепелиного яйца, в верхней части шеи вырос второй подбородок. Она всмотрелась в свои губы и отметила, что рот находится не посередине лица, а сместился в сторону, и от этого в углу губ появились две новые морщинки. Левый глаз казался больше правого. Зато правый изменил форму. Теперь он не был похож на миндалину. И разрез его напоминал правильный круг.
Ирочка сняла зеркало. Вынесла его в комнату, залитую светом. Поставила зеркало на подоконник и принялась внимательно изучать собственное тело. Первым делом она ощупала шею. Опухоль напоминала зоб. Под кожей катались маленькими шариками, которые то и дело ускользали из-под пальцев. Наплывы подмышками оказались твердыми, и само прикосновение к ним было одновременно и болезненным, и неприятным.
Испуг нарастал и вскоре заполнил всю грудь. Ирочка едва не потеряла сознание. Ей пришло в голову, что, возможно, с ней случился инсульт. Долбанул, и повело, покорежило. Но мысль об инсульте тут же пришлось отмести, она вспомнила, как легко кружилась по комнате, какие невероятные совершала прыжки. Это при инсульте-то? Оставалась слабая надежда, что ей снится дурной сон. Ирочка ущипнула себя за щеку и вскрикнула от боли. Увы, это был не сон.
Ирочка села в кресло и заплакала. В это время на журнальном столике зазвонил телефон. Она помедлила и сняла трубку:
– Але.
– Доброе утро, соня, – сказала трубка голосом Миши Козлова. – Как настроение?
Ирочка шмыгнула носом и сказала, едва не плача:
– Хорошее.
– Что случилось, Ирочка? Что с тобой? – тут же заволновался Миша. – Ты плачешь?
– Я заболела, Мишенька, – сквозь слезы произнесла она.
– Как заболела? Чем? Я сейчас приеду!
– Нет! – крикнула Ирочка. А затем добавила значительно мягче. – Не сейчас, Миша. Мы потом встретимся. Позже.
– Ладно, – сказал он. – Я позвоню после обеда. Только скажи – с тобой точно ничего страшного?
– Ничего страшного, – сказала она и положила трубку.
Несколько минут Ирочка отрешенно сидела в кресле. Ее взгляд застыл на противоположной стене комнаты, на которой не было ничего, кроме одной крохотной гравюры. Еще в день своего приезда Ирочка старалась разобраться в тоненьких линиях, похожих на паутинки. И тогда же, приблизившись к картине вплотную, она рассмотрела, что из этих линий складываются горы и море, и парусник вдалеке. Но имя художника так и не прочитала. Слишком мелкими оказались буквы. А теперь, сидя в кресле, с четырех метров увидела и прочитала – П. Нестеров. 1914 год.
– Черт! – воскликнула Ирочка. – Что со мной происходит?
Она в сердцах стукнула кулаком по деревянному подлокотнику кресла. Тот хрустнул и разломился пополам. Вот тебе и дуб – крепкое дерево.

Глава 24

Весь путь от дома до санатория Танцор одолел пешком. Долго петлял безлюдными улочками в старой части города, пока не достиг объездной дороги. От нее спустился по узкой тропинке и оказался на окраине центрального парка.
Выйдя на маленькую площадь перед санаторием, огляделся по сторонам. И тут же сердце тревожно забилось. Возле парадного подъезда «Жемчужины Черного моря» стояла белая «Волга». Недалеко от машины прогуливался молодой человек. Квадратные плечи, стриженая голова. На ногах армейские ботинки со шнуровкой. Танцор отпрянул назад, за угол здания. Подумал и решил зайти с тыла. Внутрь он проник через столовую, расположенную на первом этаже. Обед недавно закончился, и оба зала были пусты. Лишь на кухне играла музыка да позвякивала посуда в мойке. Танцор пересек залы и оказался в небольшом фойе. Здесь царил полумрак. Люстра, напоминающая огромный сталактит, свисала с потолка. Она была погашена, только в хрустальной глубине мерцали светлячки, отражая какой-то далекий свет. Танцор зацепился ногой за диван и едва не опрокинул телевизор.
Привыкнув к темноте, он обнаружил вторую дверь. Чуть-чуть приоткрыл ее и увидел холл с колоннами. Дальше три окна, выходящие на площадь. По левой стене холла тянулась стойка дежурного администратора. За стойкой, на фоне огромного живописного полотна, сидела женщина лет сорока.
«Явление Христа народу, художник Иванов», – вспомнил Танцор объяснения Ирочки, касающиеся этой картины. Танцор видел картину впервые, и она ему очень понравилась. Он даже подумал: неплохо бы повесить такую штуку у себя в комнате, да вряд ли она поместится. Ирочка, правда, добавила, что это копия, выполненная, очевидно, местным умельцем, приводит ее в ужас, но Танцор ее мнение не разделил, хотя высказываться не стал. Ведь, в музеи он не ходил, а с живописью познакомился на зоне.
Воспоминание о картине было совершенно неуместным, потому что рядом с администраторшей стояли два молодых человека. Они, как две капли воды, были похожие на того, что дежурил на улице, возле «Волги». Белые футболки, спортивные брюки и высокие армейские ботинки. Молодые люди беседовали с администраторшей. Танцор не слышал их голосов. Наблюдал немую сцену. Один из мужчин вынул из папки фотографию и протянул администраторше. Та согласно кивнула головой: да, мол, знаю. Затем женщина приподнялась и посмотрела на доску с ключами. Развела руки в стороны, что, возможно, означало следующее: человек, которым вы интересуетесь, ключи на вахту не сдал и сейчас, скорее всего, находится в номере.
Последующий их разговор занял не больше минуты. Потом женщина вышла из-за стойки и направилась к лифту. Двое молодых мужчин последовали за ней.
Один из них скрылся в кабине лифта вместе с дежурной, другой решил подниматься по лестнице. Танцор выждал несколько секунд и вышел из укрытия. Пересек холл и заглянул за администраторскую стойку. Фотография лежала на столе изображением вниз. Танцор перевернул ее. Так и есть – его харя. Где же это он снимался? Пиджак в полосочку, белая рубашка, галстук. А лицо–то, лицо. Надменное, как у актера Пороховщикова. Господи, да это же копия с его фотокарточки, которую он делал для липового депутатского удостоверения. Ох, молодцы, ребята, крепко за него взялись. И фотку увеличили, не поленились.
Он забрал листок со стола, смял его в комок и сунул в карман. Затем направился к лестнице, ведущей наверх.
Достигнув четвертого этажа, на котором жила Ирочка, Танцор достал из кармана маленькое зеркальце и, выставив его за угол, осмотрел коридор. Две квадратные спины, покачиваясь, удалялись в сторону Ирочкиного номера. Между ними мельтешила фигурка дежурной. Неожиданно один мужчина быстро оглянулся. Танцор спрятал зеркальце.
Еще раньше, в прошлое посещение, Танцор приметил комнату. Это была обыкновенная бытовка, где можно погладить одежду, привести в порядок обувь. В прошлый раз дверь бытовки оказалась распахнутой настежь, и Танцора удивило, что в этой комнате не было окон. Но полукруглые бра, густо навешенные вдоль стен, светили так сильно, что слепили глаза. И тогда же в бытовке какая-то женщина гладила мужскую рубашку. Она увидела Танцора, обрадовалась и сказала:
– Одну минуточку, маэстро! Подскажите, эти складки на мужских рубашках обязательно надо разглаживать? Или можно оставить?
– Оставляйте, – разрешил Танцор. – В рубашке главное – воротничок. Он должен быть безупречным.
До бытовки оставалось шагов пять. Танцор выбрал момент и шмыгнул в нее. Сейчас в комнате было темно, зато из ее глубины Танцор мог вести наблюдение, оставаясь незамеченным.
Двое мужчин и дежурная остановились перед номером Ирочки. Дежурная постучала в дверь и что-то произнесла. Отсюда, из бытовки, Танцор не мог разобрать слов. Прошло, наверное, больше минуты, а эта троица все еще оставалась в коридоре. Дежурная вела переговоры с Ирочкой, а та почему-то не разрешала им войти. Потом Танцор увидел, как один из парней проводил дежурную до лифта и вернулся назад. А другой, наоборот, отошел на противоположную сторону коридора, немного подождал и начал разбег, целясь плечом в дверь Ирочкиного номера.

Она сидела в кресле, сжимая виски ладонями. Сейчас главное успокоится, не паниковать. Может, это какая-то инфекция или обычная аллергия на экзотические фрукты? Ирочка вспомнила случай, когда они с Сашей купили арбуз, то ли вьетнамский, то ли еще какой. И вместе съели. Ей-то ничего, а Сашу так разбомбило, ужас. Лицо опухло, как будто его покусали пчелы. Глаза заплыли, а по телу пошли бурые пятна. Но самое неприятное – он начал задыхаться. Хорошо что «скорую» не пришлось долго ждать. Ирочка поднялась из кресла и приблизилась к зеркалу. Целый день она только этим и занималась – подходила к зеркалу, начинала плакать, потом снова возвращалась в кресло и старалась успокоиться. Вот и сейчас, едва она увидела свое отражение, слезы покатились по щекам. Вернулась в кресло, начала ощупывать колени. Сквозь слезы показалось, что колени тоже раздулись, будто в них закачали силикон. Ирочка решила проверить суставы на локтях, но не успела, раздался стук в дверь.
«Неужели Миша? – подумала она. – Ни за что не открою».
Стук повторился, а вслед за ним она услышала женский голос:
– Ирина Александровна, откройте, пожалуйста. Вас беспокоит дежурный администратор. Меня зовут Лариса.
– Что вам нужно, – спросила Ирочка, подойдя к двери.
– Я привела вам слесаря. Вы заявку подавали, помните?
– Извините, Лариса, пусть он придет в другой раз. Я сейчас не могу вам открыть.
За дверью возникла короткая пауза, а, спустя пару секунд, Ирочка услышала своим чудесно обострившимся слухом мужской шепот:
– Спросите, она одна или у нее кто-то есть?
Как только Ирочка услышала за дверью мужской голос, ее охватил животные страх. Надо было что-то предпринимать. Срочно. Мысли путались, а взгляд метался по комнате, как будто искал подсказку.
– Послушай, Ирина Александровна, давай договоримся так, – произнес за дверью мужской голос с восточным акцентом. – Или ты быстро откроешь дверь, или мы ее сломаем. Выбирай. Я считаю до трех. Раз.
Ирочка бросилась к телефону, еще не зная, куда собирается звонить. Схватила трубку. Пальцы противно дрожали. Она сбилась и начала набирать снова.
– Два, – произнес голос за дверью. – Ты слышишь, Ирина Александровна, я сказал – два.
Ирочка слушала длинные гудки и только теперь поняла, что набрала номер телефона своей московской квартиры. Но почему никто не отвечает? Наконец, трубку подняли.
– Чего надо? – спросил заспанный, нетрезвый голос.
– Саша! – закричала Ирочка, – Саша, помоги!
Она стала торопливо объяснять, где находится и, что с ней произошло. Но не успела. Раздался удар, дверь распахнулась, и в комнату ворвались два разгоряченных молодца. Один из них вырвал трубку из рук Ирочки, а другой зажал ей рот ладонью. Она попыталась укусить эту жесткую ладонь, но получила удар по голове и успокоилась. Впервые за сегодняшний день.

Глава 25

Утром, прямо с автостанции, Разин отправился к начальнику УВД. Они были знакомы с прошлого года, когда Разин с женой провел в городке несколько счастливых дней. Знакомство получилось шапочным при каких-то незначительных обстоятельствах. После той встречи подполковник Кравец раза три звонил в Москву, обращался с просьбами, касающимися профессиональных дел. И теперь настал черед Разина. Только дело у него было не профессиональное, а сугубо личное.
– У меня жена пропала, – сказал Разин, едва успев поздороваться.
– Да ты что? – удивился Кравец. – Когда?
– Она уехала неделю назад. Мы крепко поругались. С утра пораньше. Наговорили друг другу гадостей. А в одиннадцать часов ее уже не было. А вчера позвонила мне в Москву. Звонок был из санатория «Жемчужина Черного моря», того самого, где мы отдыхали прошлым летом. Говорила взволнованно, я даже не понял, что произошло. Потом вскрикнула, как будто кто-то ее испугал. А, может быть, что-то. И разговор прервался.
– Ты перезвонил в санаторий?
– Сразу же. Мне долго морочили голову, но толком ничего не объяснили. Полчаса назад, уже с вашей автостанции, я снова позвонил в «Жемчужину». Она не появилась. Толя, ты поможешь найти Ирину?
– Какой разговор, – Кравец даже удивился – как это, не помочь коллеге разыскать любимую жену. – Сделаю все, что в моих силах. Лучших ребят поставлю, сегодня же развернем оперативно-розыскные мероприятия. И можешь не сомневаться – найдем твою прелестницу. Городок у нас небольшой, у меня все под контролем.
Спустя пару часов, посетив санаторий и не узнав ничего нового, они сидели в кафе «Снежинка», за тем же столиком, где в минувший вторник делал свой заказ вагонный вор Мишка Козлов по кличке Танцор. Начальник полиции возлагал на Разина определенные надежды. Опыт аналитика может пригодиться в деле, которое Кравец провалил с треском. Подполковник решил ничего не утаивать от Разина. Однако немного слукавил, когда представлял хозяина саквояжа. Брызгалов в изложении Кравца получился кристально честным ученым. Что касалось саквояжа, то в нем, как было известно подполковнику, находилась вакцина, излечивающая СПИД. Штука исключительно дорогая и совершенно секретная. Ее, эту вакцину, и инструкцию на флешке везли из Москвы в Новороссийск, чтобы там проверить на практике. А впоследствии, возможно, получить Нобелевскую премию.
Начальник полиции предоставил Разину свободу действий. И, пока тот обследовал кафе внутри и снаружи, Кравец терпеливо сидел за столиком и грыз сухие ядра фундука. Разин вернулся. Сел в кресло и уставился в окно. Прошло не меньше минуты, когда Кравец побеспокоил его:
– Ну, что, Саня, какие-нибудь соображения имеются?
– Что? – Разин словно очнулся от забытья. – А, соображения? Да, имеются. Он сюда вернется.
– Не понял, – удивился Кравец и отодвинул бумажную тарелочку с орехами. – Ты хочешь сказать, что Танцор вернется в кафе «Снежинка»? Зачем?
– За деньгами.
– Постой, постой, – начальник полиции почувствовал, что сейчас этот столичный хлыщ попытается сместить в его голове простые и четкие ориентиры, на которые Кравец опирался в своей профессии. – Ты считаешь, что Танцор, вместо того, чтобы сунуть деньги за пазуху и дать деру, спрятал денежки здесь?
– Угу.
– Но почему? Для этого у него должны быть веские причины. Я таких причин не вижу. Может быть, ты объяснишь?
– Слушай, давай возьмем пива, – сказал Разин. – Жарюка страшная, а от твоих орешков только в горле першит.
Они заказали по кружке пива, и Разин продолжил:
– Судя по той характеристике, которую ты дал Танцору, он человек умный, расчетливый и опытный. Обладает поразительной интуицией. Предчувствует опасность, как дикий зверь. Так?
– Ну, допустим, – Кравец утер с губ пивную пену. – Дальше.
– Танцор понимает, что, продавая украденный саквояж, его же хозяину, он идет на крайне рискованную операцию. А это значит, что саму операцию он будет готовить самым тщательным образом. Он догадывается: хозяин саквояжа – мужик крутой, может раздавить Танцора, как улитку на садовой дорожке.
– Саня, – сказал Кравец, – ты давай ближе к телу. Почему Танцор решил оставить деньги здесь? Я в это мало верю. Переубеди. А еще лучше, покажи мне эту пачку долларов, завернутую в прозрачный целлофановый пакет.
– Дойдем и до этого, – сказал Разин. – А пока закрепим следующее. Танцор заранее подготовил место передачи, наметил план отхода. И был готов к неожиданностям.
– Так он что – заранее решил спрятать деньги здесь?
– Нет, – ответил Разин. – Это получилось спонтанно. Танцор всем своим видом показывал, что идет на операцию неподготовленным. Местность он, вроде, не знает, только что приехал в незнакомый город и торопится погреть руки на украденном саквояже. А, когда хозяин согласился произвести обмен на условиях Танцора, тот внес маленькую поправку – товара, дескать, будет только половина, а вместо оригинала флешки, ее копия. Но хозяин уже повелся, он подумал, что имеет дело с лохом. И решил взять Танцора за шиворот, а потом выбить из него недостающий товар. Ошибся хозяин. Но и Танцор допустил оплошность. Он подумал, что вторая часть материала и оригинал флешки, послужат сдерживающим фактором, охладят пыл хозяина. Самая серьезная неприятность, которая может случиться, это банальная слежка. Хозяин ее организует. Но Танцор знает, как уйти незамеченным.
Разин замолчал, поднял кружку и стал медленно цедить через зубы холодное пиво. А, когда прервался, не смог удержаться и вкусно, с наслаждением выдохнул:
– А-а-а…
– Ну, дальше, дальше, – Кравец вытянул руку над столом и придержал кружку майора.
– А дальше появились вы и все пошло кувырком. Танцор сидел в этом кресле, где ты сейчас сидишь. Посмотри в окно. Ты хорошо видишь остановку автобуса?
– Как на ладони.
– Вот. Значит, все ваши маневры разворачивались у него перед глазами. А ты не нашел ничего лучшего, как приволочь сюда взвод бойцов на рейсовом автобусе.
– У нас не было времени, – сказал Кравец с досадой. – Я выбрал неплохой вариант, не раз и не два проверенный.
– Правильно. Танцор на это и рассчитывал. Он устроил дело так, что вы не успели приготовить что-нибудь свеженькое. А сам он был готов ко всему. Но все-таки поверил в благоразумие хозяина. Увы, этого не случилось. И тогда Танцор испугался. А, когда испугался, тут же включился его редкостный инстинкт самосохранения. Это автопилот, который мгновенно анализирует и выбирает оптимальный вариант. – Разин встал и подошел к окну. Отомкнул щеколды на узкой форточке, расположенной в самом низу рамы. Несколько раз приподнял и опустил форточку. – Ушлый мужик твой Танцор, – с уважением произнес Разин. – Его поймать будет непросто.
– Куда он на фик денется с подводной лодки? – усмехнулся Кравец и накрыл кружку майора ладонью, когда тот потянулся, было, за пивом. – Это потом, когда предъявишь доказательства, что деньги здесь. А я тебе за это закажу еще пять порций. И бутылку коньяка в придачу.
– Пиво с коньяком? – удивился Разин. — Это что-то новенькое. Видишь, можешь мыслить свежо, когда захочешь. Толя, а ты, случайно, не извращенец по части выпивки?
– Не отвлекайся.
– Уф, – Разин взял со стола салфетку и вытер влажный лоб. – Итак, Танцор в панике покидает место проведения операции. Мы с тобой установили, что свой отход он продумал заранее. И не просто продумал, а тщательно подготовил. Свидетельство тому кусок арматуры, на которую он, убегая, запер дверь. Я осмотрел весь двор. Второго такого куска, да и вообще арматуры во всем дворе нет. Значит, этот кусок был заготовлен планово. Обрати внимание, как точно и плотно он вошел в отверстия проушин. Окажись он чуть толще, не пролез бы в скобы. Окажись, тоньше, он бы вывалился, как только дернешь дверь три, четыре раза. После этого разве можно поверить, что Танцор только что приехал в незнакомый город и случайно оказался в этом кафе?
– Нет, конечно.
– Ну, слава богу, хоть это мы закрепили. Переходим к следующему параграфу. Помнишь, к чему мы пришли в начале нашего разговора?
– Саня, не темни.
– А в начале нашего разговора мы согласовали очень важный пункт. Танцор обладает поразительной интуицией. Да, он в панике. Однако ноги сами несут его, куда надо, с той скоростью, на которую способны. В руках у него пакет с деньгами. Якобы, с деньгами. Ведь он схватил пакет и сразу бросился бежать. У него не было даже секунды, чтобы убедиться: да, в целлофан завернуты деньги. Именно деньги, а не что-то другое. И в то время, пока он бежит, его поразительная интуиция, стремительно перебирает весь диапазон возможных опасностей. Танцор знает, что хозяин саквояжа нарушил главную договоренность – он не пошел на обмен, а решил взять Танцора за жабры. Из этого следует, что все сопутствующие договоренности тоже могут быть нарушены. А это значит, что в пакете вместо денег может оказаться что угодно. Например, маячок. Ты бежишь, стараешься запутать погоню, петляешь, как заяц, а преследователи сидят у тебя на хвосте, потому что маячок показывает твой маршрут. Или, еще хуже, в пакете взрывчатка, аккуратный кусочек пластида. Стоит кому-то нажать кнопочку на пульте, и тебя три дня будут соскабливать со стен этого кафе. Значит, нужно сделать что?
– Освободиться от пакета, – сказал Кравец.
– Гениально, – похвалил его Разин.
– Саня, но ведь самый простой способ – бросить пакет в сторону и задать деру.
– Ты прав, – согласился Разин. – Это самый простой способ. И ты, скорее всего, так бы и поступил – выбросил пакет. Ты, но не Танцор.
– Хочешь обидеть?
– Ни в коем случае. Просто у вас с ним разный жизненный опыт. Ты, да и я тоже, мы как зарабатываем деньги? Сидим на шее государства, свесив ножки. А пятого числа каждого месяца шлепаем в кассу и орем – гони монету. Ну, может, где-то еще калымим или слегка подворовываем в меру своего воспитания. А Танцор? У него каждая заработанная копейка сопряжена с риском. И, чем большая сумма ему светит, тем на больший риск он готов пойти. Опыт подсказывает Танцору, что в пакете может быть взрывчатка, но могут быть и деньги. Вероятность того или другого – пятьдесят на пятьдесят. А это значит: первое, от пакета необходимо освободиться немедленно, второе, оставить для себя шанс проверить пакет в неспешной обстановке. И Танцор прячет пакет.
– Где?
– Толя, я что тебе – Игорь Кио? Вот возьму сейчас и вытащу из духовки пакет с долларами.
Разин откинулся на спинку кресла и, сложив на груди руки, уставился в окно. День обещал быть жарким. Беспощадное солнце заливало кроны отцветающих каштанов и плавило асфальт. «Пойду и куплю себе шорты, – подумал Разин. – Это будут первые шорты в моей жизни».
– Саня, ну хотя бы примерно.
– Примерно можно, – согласился Разин. – Внутри помещения он спрятать не мог.
– Почему?
– Времени у него в обрез, а он еще должен выскочить через черный ход и запереть дверь на арматуру. Вот когда запер, у него появилось время. К тому же на улице полно мест, где можно устроить тайник. Я осмотрел двор. Мусорные баки. Горы штукатурки и битого стекла. Старые трубы, сваленные возле котельной. Скворечник прибит очень низко. Ну, и щели, щели. Вся стена дома номер 16, выходящего торцом во двор, состоит из этих чертовых щелей.
– Так, может, я поставлю людей, и мы перелопатим весь двор к ядреной фене?
– Не советую, – сказал Разин.
– А чего так?
– Во-первых, Танцор мог сюда явиться еще вчера. Например, ночью. И спокойно изъять пакет. Ты же не выставил наблюдение?
– С какой стати?
– Во-вторых, если вчера Танцор не приходил, а это вполне вероятно, потому что ему надо отлежаться и выработать новый план действий, так вот, если он не приходил, то пакет где-то здесь. Но я уверен, что Танцор за ним наблюдает. Не сам, конечно. Через подставных лиц. Если здесь начнется шмон, Танцор узнает об этом первым.
– Ну, и что ты предлагаешь? – с раздражением спросил Кравец.
– Пусть хозяин свяжется с Танцором. Скажет, что погорячился, что даже не представлял, с кем имеет дело, думал, на пацана нарвался. Пусть извинится. И предложит конструктивное сотрудничество. И в ходе этого разговора, хозяин должен полюбопытствовать: а все ли благополучно с деньгами? На руках ли они у Танцора? Слушай, Толя, а ты не врешь? – неожиданно спросил Разин. – В пакете действительно были деньги в размере 10 тысяч долларов?
– Да чтобы мне провалиться! – Кравец стукнул себя кулаком в грудь.
– В каких купюрах?
– Сотнями.
– Ага, – удовлетворенно заключил Разин. – Тогда вот что. Пусть хозяин во время разговора извинится за то, что большая часть денег представлена в пятидесятидолларовых купюрах. Мол, торопились набрать нужную сумму, хватали, что оказалось под рукой. Даже не досчитались ста долларов, за что отдельные извинения. Но все до копеечки будет компенсировано при окончательном расчете.
– Саня, – сказал Кравец, – а ты хитрая лиса. Иди работать ко мне. Здесь будешь получать поболи. Гарантирую.
– Жарко у вас, – сказал Разин, поднимаясь из кресла. – Пойду куплю себе шорты.
– Я жду тебя вечером, – крикнул ему вслед Кравец. – Возможно, что-то узнаю про твою жену.
– Приду, – обернулся Разин. – Куда я на фик денусь с подводной лодки.

Глава 26

Чувство легкости не покидало его весь день. И, когда прозвучала команда «На старт!», Валерий Лампус встряхнул кистями рук, несколько раз легко подпрыгнул на носках. Опустился на правое колено и коснулся пальцами тартановой дорожки. Новые шиповки, синие с желтым и с черной пумой, изогнувшейся в прыжке, были выданы сегодня утром, как будто новый тренер, Родион Захарович, не сомневался – рекорду быть. Валерию предстояло принять старт по четвертой крайней дорожке. По традиции внешняя дорожка считается самой неудобной при забеге на 200 и 400 метров. Соперники начинают бег за твоей спиной. И все маневры, связанные с тактикой бега, остаются за пределами твоего внимания. Запросто можно упустить рывок или резкий финишный спурт. Да и потянуться не за кем. Ты сам, наподобие паровоза, тянешь весь состав забега за собой. Справедливости ради следует заметить, что, кроме минусов, внешняя дорожка имеет свои плюсы. И Валерий Лампус думал сейчас только о плюсах. Во-первых, две спринтерские дистанции, связанные с преодолением виража, никогда не требовали хитроумных тактических задумок. Здесь главный принцип звучит так: «Забудь про соперников и дуй во весь опор». Зачем размышлять о тактике, если твой личный рекорд на 400 метров 50,75 секунды? Просто старайся пробежать на одну сотую быстрее. И второе преимущество – вираж на дальних дорожках менее крутой, он имеет больший радиус, и преодолевать его на большой скорости чуточку легче.
Валерий поместил ступни в стартовые колодки и проверил упор. Тело сделалось расслабленным, все мышцы распустились и провисли, как пустые бельевые веревки.
Забег на 400 метров – пятый вид легкоатлетического десятиборья, последний вид первого дня соревнований. К этому времени уже истрачено столько энергии, что возникает вопрос – а сможешь ли ты в принципе пробежать целый круг по стадиону? И речь идет не о личном рекорде, дай-то Бог одолеть круг до последнего метра. А уж если упасть, то только за финишной чертой, а не где-нибудь при выходе на последнюю прямую, когда ноги нальются свинцом, а грудь защемит, и тебе будет казаться, что вот-вот разорвутся легкие. И тут же следует ожидать, что тебя подведут зрение и слух. Но слух-то ладно, а вот пелена в глазах – это уже облом. Сначала все расплывается, как будто предметы из твердого состояния обращаются в дым, а потом и вовсе покажется, что на голову тебе брошено полотенце – ни черта не видно. Где соперники? Где финиш? И, вообще, где ты? И кто?

С того момента, когда Валерий Лампус переступил порог медицинского центра, минул почти месяц. Рабочий контракт был подписан еще в Москве, при участии Валентина Григорьевича. И теперь ежемесячный оклад Валерия составлял сумму в несколько раз большую, чем та злополучная взятка.
Сразу же после подписания контракта Валерий вернулся в Елец, к семье. Ему дали неделю на сборы, на прощания. Мама не скрывала восхищения, Ее сын будет зарабатывать столько, сколько не получает иной директор на местной фабрике.
– Сынок, – сказала она на перроне, – ты не переживай. Мы справимся. Нюрка на будущий год школу закончит, работать пойдет ко мне на химкомбинат. Одежа у нее хорошая, в этом году костюм брючный справили и курточку на зиму. А Виталька в интернате, всегда накормленный. Так что расходов особенных не предвидится. Ты свои денежки побереги. Может, придется квартиру снимать. А там, на юге, знаешь, как дерут, ого!
– Ма, я же говорил, буду жить в отдельном номере, в гостинице. И спортивную форму мне выдадут. И питание за казенный счет. И медицинское обслуживание. На всем готовеньком. Так что давай, не выступай. Я буду присылать вам каждый месяц, – Валерий наклонился к матери и шепнул на ухо сумму, которую будет присылать.
– Упаси Бог! Куда нам столько?
– Сказал – буду, значит буду.
На прощание, когда он уже садился в вагон, мама расплакалась и сказала:
– Ох, Валерка, боюсь я за тебя.
– Ну, ты, даешь, ма! Радоваться надо, а ты сырость разводишь.
– Боюсь, – повторила мама. – Что это за контора такая, где платят сумасшедшие деньги за то, чтобы гарцевать по стадиону? Как жеребец.

Первое, что поразило Лампуса в Городке, так это воздух. Чистый, пропитанный вкусом моря, он насыщал, как целебный напиток. Валерий стоял, опустив большую сумку с надпись «Blaze of energy» на газон с цветущими розами, и медленно наполнял легкие упоительным озоном. Никогда прежде он не видел такого ландшафта. Узкая полоса земли между отвесной стеною гор и морем, представлял собою тропический рай. Незнакомые деревья источали сильный и пряный запах. Кроме пальм, кипарисов и огромных сосен, усыпанных шишками, здесь было много новых, неизвестных Валерию растений. Он решил, как только появится время, обязательно посетит Ботанический сад и купит справочник «Флора черноморского побережья». За купами деревьев открывалось море. Пронзительное синее пространство невозможно охватить взглядом. С противоположной стороны в небо уходила вертикальная скала. И туда страшно было смотреть.

В этом забеге у Валерия было три соперника. По первой дорожке старт принимал Женька Анисимов, тоже десятиборец. Когда-то он подавал большие надежды. И даже стал третьим призером на чемпионате Европы в закрытых помещениях.
То, что с ним произошло потом, не было чем-то выходящим за рамки. Женьку Анисимова перехвалили. И он забыл, что у Бога нет других рук, кроме наших. После Европейского успеха Анисимов большую часть времени проводил в веселых компаниях. На секторах стадиона его видели все реже и реже. Вскоре его имя исчезло со страниц прессы, и сам он куда-то пропал на годы.
И вот теперь объявился на стадионе медицинского Центра. Потемневшее лицо и дряблые мешки, провисшие под глазами. Скоро ему исполнится 35. От прежней выносливости не осталось и следа. А нынешние Женькины результаты едва ли вытягивают на третий разряд.
Кого действительно следовало опасаться, так это Владислава Шпака, принимающего старт по второй дорожке. Владик приехал в Москву из украинского города Черновцы в поисках удачи. Три месяца Шпак добросовестно отпахал на новостройках столицы в составе бригады гастербайтеров, а весной, в один из редких выходных дней, оказался на стадионе московского университета, где тренировались легкоатлеты. Он долго сидел на трибуне, не решаясь обратиться к тренеру, немолодой белокурой женщине в голубом спортивном костюме. Когда тренировка подходила к концу, Владислав пересилил смущение и подошел к тренерше.
– Сколько, сколько? – удивилась она, когда Шпак рассказал ей о своих результатах.
Пока он снимал куртку и брюки, она смотрела на него, не отрываясь. Владик остался в спортивных трусах и в майке, которые загодя надел в общаге, вернее в 2-х комнатной квартире еще не сданного дома, где бригада строителей умудрялась ночевать.
– У тебя хорошая фигура, – похвалила тренерша. – Ноги длинные, крепкие, а мышцы эластичные.
Время, отпущенное легкоатлетам, уже вышло и на дорожку стадиона начали выходить немолодые люди в дорогих тренировочных костюмах, в основном это были женщины. Они быстро заполнили беговые дорожки, и, спустя минуту, уже бежали трусцой, растянувшись по всему кругу.
– Даю 15 минут на разминку, – сказала тренерша. – Придержу двух парней, чтобы составили тебе компанию. Посмотрим, чего ты стоишь.
Несмотря на тяжелую работу в Москве, Владик Шпак бегал ежедневно. Пока его товарищи дули пиво и охмуряли молдаванок из троллейбусного парка, он, надев куртку с капюшоном, выходил на улицу. В любую погоду отмерял километр за километром вдоль новостроек. В кроссовки укладывал пластины мягкой резины, взятой на стройке. Нужно беречь связки и мышцы. Ведь бег по асфальту да при плохом освещении – вещь рискованная.
– Готов? – спросила тренерша. Ее фамилия была Гайворонская. Она так и представилась Владику – Гайворонская, как будто он был обязан знать ее имя и отчество. – Я сейчас тормозну этих пердунов.
Она подошла к мужчине, тренеру группы здоровья, и пошепталась с ним. И тот убрал своих подопечных с дорожек.
– Забег на 400 метров, – объявила Гайворонская. – Новенький побежит в середине, по третьей дорожке. Мышцы не рвать, каждый идет на свой результат.
После первого виража Владик оказался позади всех. Его козырь – вторая половина дистанции, когда соперники начинают «сдыхать». И действительно, вскоре оба парня, что бежали справа и слева, отстали. Казалось, их ноги увязли в непроходимом болоте. А Владик напротив, легко преодолел второй вираж. А когда вышел на финишную прямую, ощутил эйфорию. То ли оттого, что давно не бегал по настоящей дорожке, то ли от скорой победы, в которой теперь не сомневался. Последние метры пролетел, как на крыльях. Когда пересек финиш, то услышал аплодисменты. Это группа здоровья в полном составе благодарила его за легкий, изумительный по красоте бег. В глазах немолодых женщин Владик увидел восторг. Одна дама вынула из волос цветок, искусно сплетенный из шелковой ленты, и бросила победителю.
Гайворонская долго смотрела на ручной секундомер. Время, показанное новичком, сомнений не оставляло – перед ней настоящий талант.
Но, спустя несколько дней, выяснилось: прежде чем делать ставку на этого парня, нужно разрешить немало каверзных вопросов. Устроить ему регистрацию, а еще лучше полноценную прописку. Потом совершить марафонский забег по бюрократическим инстанциям и оформить вид на жительство. Гайворонская развила бурную деятельность, даже в Спорткомитет ходила. Однако через месяц на стадионе появился незнакомый человек. Всю тренировку он просидел на трибуне, внимательно наблюдая за Владиславом Шпаком. А когда спортсмены приняли душ и вышли из раздевалки, человек подозвал Шпака. Потом они заглянули в кафе «Пенальти» и провели за беседой два с половиной часа.
На следующий день Шпак на тренировку не явился. Гайворонская выждала неделю и начала его поиск. Но единственное, что ей удалось выяснить, добравшись до бригады гастербайтеров – Владик забрал свою сумку и уехал. Возможно, на родину, в город Черновцы. Гайворонская пыталась связаться с Черновцами, с их легкоатлетическим клубом, но отношения между странами были далеко не лучшими, и, в конце концов, она оставила эти попытки. Но еще долго вспоминала Владика Шпака, его легкий, стремительный бег, похожий на полет птицы.
Вот и сейчас, еще до начала забега на стадионе медицинского Центра, было ясно – победит Шпак. Сам он был в этом уверен и решил не выкладываться, но сохранять контроль над соперниками. Впрочем, только верзила Лампус мог составить ему конкуренцию. Но Валерка устал, отработал четыре вида многоборья и теперь шел на пятый. Да и личный рекорд Лампуса был ниже почти на полторы секунды. А это значило, что на одной дорожке сошлись спортсмены разного класса.
В этом забеге принимал старт еще один человек. Он прибыл в Центр два дня назад. Рельефные мышцы охватывали все тело, и можно было подумать, что именно с него рисовали картинки в анатомический атлас. Бодибилдинг – вот его призвание. А на дорожке длинного спринта, декоративные мышцы никого не вводили в заблуждение.

«Внимание!», – отчетливо произнес судья и поднял руку со стартовым пистолетом.
Валерий Лампус привстал с колена, опираясь на пальцы рук. Его плечи сместились вперед. А тело напряглось и стало похожим на взведенную пружину. Он весь превратился в слух. Каждая клетка его организма ждала, когда раздастся выстрел.

Майор Разин, спасший Лампуса от тюрьмы, просил его позвонить, как только Валерий обустроится на новом месте. Но первые дни пребывания в Центре были очень напряженными. Даже с мамой он впервые поговорил по телефону, спустя неделю.
– Валерка, – испуганно запричитала мать, – ты куда пропал?! Я тут вся извелась, а он балбесничает. Позвонить матери – не найдет минуту.
– Ма, не ори так, – сказал Валерий. – Я был занят по самые уши. Честно. Да успокойся ты, не кричи. Ма, я послал тебе деньги. Угадай сколько?
– Мы тут все переживаем, – продолжала мать уже поспокойней, – а он, смотри, барин какой, занятый. Хоть бы слово, полслова, так нет, деньги послал, умник.
– Сорок тысяч, – сказал Валерий, укрывая ладонью рот, хотя подслушивать его никто не собирался. Будка междугородного телефона стояла в аллее парка. Лампус, как и все сотрудники Центра, звонил по электронной карточке, которую ему выдали в первый же день, вместе с постельным бельем, спортивной одеждой и ключом от номера гостиницы, в котором он проживал один.
Несколько секунд трубка молчала, потом он услышал изменившийся голос матери, ставший каким-то писклявым и заискивающим:
– Я не поняла, Валерочка, чего ты сказал?
Валерий помолчал, а потом произнес медленно, выделяя отдельно каждое слово:
– Сорок. Тысяч. Рублей.
Мать расплакалась. Она хлюпала носом, бормотала в трубку какие-то ненужные слова, и Валерию стоило труда, чтобы ее успокоить.
– Ну, все, мам, все! – он сам был готов расплакаться от жалости к ней, рано состарившейся, ставшей некрасивой и грубой. Мама всю жизнь тяжело работала и жила по средствам, не считая себя бедной, несмотря на то, что имела две пары обуви, одну на зиму, а другую на весну, лето и осень. – Я получил подъемные, – сказал Лампус веселым голосом и вытер слезу.
А вот майору Разину он позвонил позже, через день или два после разговора с мамой.
– Лампус? – удивился майор, как будто на связь с ним вышел личный секретарь японского императора. – Ну, ты чего? Небось, кием груши околачиваешь?
– Сан Саныч, здесь такой распорядок, минуты свободной нет. Подъем в семь, ноль-ноль, и сразу медосмотр.
– Ага, поссать мимо пробирки не дают.
– Это точно, – улыбнулся Валерий.
– Как твои результаты? – поинтересовался Разин.
– Какие? – спросил Лампус.
Разин рассмеялся. Как показалось Валерию, не очень весело.
– Нет, мне, конечно, интересно, сколько девок ты перепортил в Городке, но я спросил о спортивных результатах. Подвижки есть?
– Трудно сказать, – Валерий и в самом деле не знал своих нынешних возможностей. В первые дни с ним проводились специальные тесты. Самым тщательным образом проверяли объем легких, координацию движений, реакцию, силу мышц по отдельным группам. Все показания записывались в личную карточку спортсмена вместе с результатами анализов и описаниями снимков различных суставов. – Сейчас мне делают капельницы. Каждый день.
– Капельницы? – удивился Разин. – Ты что, заболел?
– Нет, здоров. Тренируюсь по два раза в день.
– Странно, – сказал Разин. – Надо бы мне приехать, посмотреть на ваших алхимиков.
Лампус услышал, как майор сказал кому-то в сторону: «Сонька, ты куда полезла, твою мать! С грязными ногами. Ах, ты бесстыжая».
– Я, наверное, не во время? У вас кто-то есть? – спросил Валерий.
– Да есть тут дамочка одна. Породы карликовый пинчер.
– Сан Саныч, а как ваши дела?
– У меня, Валера, все прекрасно, – сказал Разин, не меняя голоса. – С работы погнали. А жена сбежала.

«Пах»! – раздался выстрел стартера и Валерий рванулся вперед, набирая скорость. Он стремительно ввинчивался в вираж. Наклонившись влево и мощно работая руками, Лампус лишь на кротчайший миг касался дорожки носком шиповок и резко отталкивался, как будто бежал по раскаленному металлу. Первый поворот одолел на одном дыхании. Не оборачиваясь, скосил глаза влево, но никого не увидел. Разогнавшись на вираже, он выскочил на прямую. Расслабил плечевой пояс. Теперь его руки взлетали легко и свободно в такт бегу. В какое-то мгновение Валерий почувствовал, что привычный ритм не устраивает его, он может прибавить. И тогда Лампус перестал сдерживать себя и беречь силы на последний отрезок дистанции. Что-то подсказывало – сегодня он не «сдохнет» за пятьдесят метров до финиша. Второй вираж показался ему короче, чем обычно. Когда он вылетал из последнего поворота, услышал голос Родиона Захаровича:
– Молодец, Валера! Плечи расслабь! И таз – выше! Накатил! Накатил!
Валерий удивился – у него, похоже, оставалось достаточно сил, что бы одолеть последнюю стометровку, не сбавляя скорости. Но что случилось с Владькой Шпаком, почему его до сих пор нет впереди? И только метров за пять до финиша Валерий оглянулся и увидел Владьку. Его лицо искажала гримаса невероятных физических усилий. Он делал все, чтобы не проиграть забег. Финишную черту они пересекли одновременно. Только Шпак тут же упал на дорожку и лежал на спине, разбросав в стороны руки. А Валерий пробежал по инерции метров двадцать, прежде чем остановиться.
Когда Лампус развернулся и стал возвращаться назад, он увидел, как финиширует Женька Анисимов. Тот совершенно обессилел и на последних метрах перешел на шаг. А за ним, далеко отстав, не спеша и улыбаясь, трусил новичок. Его плечи работали, как паровозные маховики, рельефные мышцы играли, поблескивая на солнце.
– Валерка! – услышал Лампус знакомый голос и поднял голову. По бетонным ступеням, с верхних рядов трибуны, сбегал майор Разин. Он был в шортах и в зеленой майке без рукавов. Его тело полыхало малиновым загаром. – Я, как вареный рак, – сказал он, обнимая Лампуса, – кожа слазит портянками, а посмотри на этот нос. Слушай, ну ты молоток, бежал, как бог. Мне показалось, ты мог прибавить? Точно? – Валерий пожал плечами. – Ладно, отдыхай, – махнул рукой Разин. – Ты результат знаешь?
– Сорок восемь и восемь десятых,- сказал низенький старичок с секундомером в руке. Соломенная шляпа закрывала его плечи. Голос дребезжал. – Это невероятно! Ты улучшил личный рекорд на…, – старичок зашевелил губами, принялся подсчитывать. – Почти на две секунды. И это после четырех видов. С ума сойти!
Неожиданно Лампус покачнулся и начал падать. Разин успел подхватить его за руку и с трудом удерживал тяжелое, непослушное тело.
– Тихо, тихо, – Разин осторожно положил Валерия на траву. – Ну, что такое? Что случилось, Валера?
– Тошнит, – сказал Лампус. Он отвернул голову, его вырвало. На лице и на плечах выступил пот. – Мне плохо, – прошептал Валерий посиневшими губами. – Плохо.
– Врача! – крикнул Разин. – Скорее врача!
Спустя полминуты, через футбольный газон уже бежали двое мужчин. У одного на плечах развевался белый халат, а другой, помоложе, нес в руках поклажу – медицинскую сумку и большой футляр, в котором мог уместиться аккордеон.
– В сторону, в сторону! – скомандовал врач и круг людей, окруживших Лампуса, разомкнулся. Врач опустился на колени и начал осмотр. Наконец, был открыт большой футляр. Вместо аккордеона, в нем оказался какой-то прибор. Врач и его помощник быстро наложили пояски на голову Лампуса, на руки и ноги, закрепили датчики по всему телу. Прибор заработал с легким шелестом. Врач, не отрываясь, смотрел на экран монитора.
– Ну, что там? – не выдержал тренер, Родион Захарович.
– Сосуды, – сказал врач, не отрывая взгляд от экрана.
– Какие к черту сосуды! – с намеренной грубостью произнес Разин. – Отвечай по-русски, коротко и ясно – что с ним?
Врач поднял глаза и встретил взгляд майора. Два черных сверла с победитовыми наконечниками будто сверлили медика насквозь. Он моргнул выгоревшими ресницами, попытался отвернуться, но не смог.
– Его кровеносные сосуды, – сказал врач, заворожено глядя в глаза Разину, – оказались не достаточно эластичными. Они не были готовы выдержать такую нагрузку. У него обширный инфаркт.

Глава 27

Разин вошел в приемную, за которой следовал кабинет начальника полиции.
– У себя? – спросил он секретаршу, кивая головой в сторону двери.
Секретарша видела Разина впервые. Это была дама лет сорока, в белом платье с множеством рюшек, присборенных воротничков и карманчиков. Цветочный запах духов заполнял приемную и казался Разину ядовитым, как армейская дымовая завеса.
– Мадам, я к начальнику, – уточнил Разин.
Женщина опустила глаза, посмотрела на красные ноги майора. Джинсовые шорты не закрывали его коленей.
– А вы знаете, молодой человек, – произнесла она с надменностью в голосе, – что у нас не принято являться на прием в такой легкомысленной одежде.
Разин засунул руки в карманы новых штанов, постоял, покачался с пяток на носки, потом подошел к двери и открыл ее ногой.
Кравец, увидев его, проворно поднялся навстречу:
– Представляешь, – сказал он, – твоя уловка сработала. Вчера хозяин звонил Танцору. Во время разговора стало ясно, что денег у того нет. Танцор клюнул! Подтвердил и купюры по пятьдесят долларов, которых там и в помине не было, и недостающую сотню.
– Что с Ириной? – перебил его Разин.
– Работаем, Саня. Полным ходом. Вчера были составлены фотороботы. Правда, надежды на них немного. Свидетельница, дама из числа отдыхающих, оказалась не очень внимательной. Она видела, как некую женщину двое молодых людей вывели из санатория под руки и посадили в машину. Но есть успехи.
– Какие?
– Возможно, сегодня мы вычислим машину, на которой увезли твою жену. Имеются расхождения в показаниях свидетелей. Одни утверждают, что видели белую «Волгу», модели 3110, другие – белую «Вольво». Здесь легко ошибиться, машины похожи, особенно, если «Вольво» выпуска какого-нибудь тысяча девятьсот затертого года. Мы проверяем те, и другие. В нашем городе таких машин не так много. Да ты не расстраивайся, возьмем мы этих субчиков. Как миленьких.
– Мне они не нужны, – сказал Разин. – Мне жена нужна. Живая и здоровая.
– Очень хорошо тебя понимаю, – сказал Кравец с проникновенной теплотой. – Только прошу, Саня, не мешай нам. Не лезь сам в это дело. Ты зачем вчера устроил этот переполох в санатории? Поднял списки отдыхающих с начала сезона, устроил допрос персонала. Люди жалуются. И они правы. Твои действия совершенно незаконны.
– Я не могу сидеть, сложа руки. Или ты прикажешь целыми днями жариться на пляже?
– Просто ставь меня в известность, не кати буром. У меня эти жалобы от населения – вот где сидят, – Кравец поводил ребром ладони по своей массивной шее.
– Кстати, про Танцора, – сказал Разин, вспомнив свои ночные мысли. – Ты не знаешь, каким образом получают продукты в кафе «Снежинка».
– Обычно. Привозят на фургоне. Хозяин кафе заранее заказывает.
– Куда подходит фургон? – перебил его Разин.
– К дверям черного хода.
– А твой человек – где несет дежурство?
– У меня их там целых три. Один сидит в кафе, а еще двое ведут наблюдение за двором из квартиры на первом этаже дома.
– Когда приходит фургон? В котором часу?
– По-моему, часов в двенадцать, – сказал Кравец.
– А сейчас сколько?
– Ты думаешь, он…
– Время сколько?!
– Половина двенадцатого. Поехали! – вдруг выкрикнул Кравец. – Еще успеем.
Он схватил трубку внутреннего телефона и приказал:
– Машину! Срочно! «Волгу», черт возьми. И двух человек. Едем на задержание!
Когда они вышли на крыльцо, машина уже стояла напротив дверей. Два молодых человека в цветных футболках и спортивных штанах усаживались на заднее сиденье.
– Садись рядом с ними, – сказал Кравец, а сам крякнул, пригнул голову и полез на переднее сиденье, рядом с водителем.
Спустя несколько минут, их машина притормозила возле кафе «Снежинка». Кравец обернулся, положил мясистый локоть на спинку сиденья и сказал, обращаясь к своим сотрудникам:
– Действуем быстро, но без паники. Вы заходите в кафе, как посетители. Там осмотритесь и подтягивайтесь к черному ходу. Нос наружу не высовывать, не светиться. Ждем прибытия продуктового фургона. Возможно, на нем явится Танцор. Фотография с вами?
– Да мы запомнили его рожу лучше отца родного, – сказал один из парней, выбираясь из машины.
– Смотри, Юрка, упустишь, пощады на этот раз не будет, – сказал Кравец. Когда дверь захлопнулась, обратился к водителю. – Давай, Степаныч, на ту сторону, мухой. Мы должны опередить фургон.
Проехав метров семьсот, они свернули в переулок. Машину начало трясти и раскачивать. Дорога оказалась малопригодной для езды. Скорость упала до 15 км в час.
– Степаныч, что ты плетешься, как золотарь на кляче! – с нетерпением выпалил Кравец. – Забыл, какой ногой на газ давят? Так я тебе сейчас напомню!
– Анатолий Борисович, развалимся, – отозвался водитель.
– Да и мать его!
– Фургон! – крикнул Разин с заднего сиденья. Он протянул руку между водителем и начальником милиции и указал вперед.
В конце переулка, метрах в двухстах от них, медленно двигался фургон с голубой будкой. Даже отсюда было видно, как будка раскачивается из стороны в сторону. Расстояние между ними сокращалось и, когда до фургона оставалось метров пятьдесят, Кравец придержал водителя:
– Хорош, ближе не надо. Черт его знает, этого Танцора, может, он наши номера запомнил. Ты останови перед знаком, мы с Сан Санычем пешочком прогуляемся. Здесь недалеко.
Они вышли из машины. Фургон оказался почти рядом. Он медленно въезжал в узкую арку, под домом. Во дворе фургон развернулся и, медленно сдавая назад, причалил к дверям черного хода. Когда машина остановилась, водитель развернул газету и принялся разгадывать кроссворд. А с правого сиденья на землю спрыгнул невысокий вертлявый паренек лет девятнадцати. Он отправился открывать будку. В это время во двор вошли Разин и подполковник Кравец. Разин придержал напарника за локоть, показывая жестами, что нужно выдержать некоторое время, постоять, укрывшись за машиной. Лязгнул стальной засов будки. Скрипнула дверь, наотмашь ударилась в металлическую обшивку.
– Приехали, – сказал паренек, обращаясь к кому-то внутри будки. – Сегодня товара мало, за пять минут управимся. С накладными больше возни.
Было слышно, как прошуршал картонный пак, скользя по дну кузова. Паренек крякнул, принимая груз, и скрылся внутри кафе. А, спустя несколько секунд, послышался еще один звук, ошибиться было невозможно – из кузова на землю спрыгнул человек.
Разин обозначил рукой направление, по которому предстояло обойти машину подполковнику. Сам двинулся в обход с противоположной стороны. При этом Разин все время прикладывал палец к губам, сигналил Кравцу, что маневр следует выполнять бесшумно. Когда Кравец выглянул из-за будки, он увидел высокого мужчину. Тот стоял спиной к подполковнику и, приподняв руку, что-то выуживал в мусорном баке. Кравец замер. Наконец мужчина извлек руку из бака. Жирная грязь обволакивала ее по самый локоть. А кисть сжимала предмет неясного очертания, облепленный чем-то, похожим на макароны черного цвета.
– Ну, что, допрыгался, Танцор, – сказал подполковник и сделал шаг вперед.
Мужчина вздрогнул, и бросился в открытую дверь черного хода.

Глава 28

В первый день своего приезда в Городок Танцор выбирал место для проведения операции по обмену саквояжа на деньги. Он внимательно осмотрел два пляжа, дикий и цивильный, Морской вокзал, городской рынок, шесть пивнушек и несметное количество различных бутиков и прочих людных мест, где можно было вести наблюдение за местностью, оставаясь незамеченным. В конце концов, он остановил свой выбор на кафе «Снежинка». Но первая часть дела оказалась успешной только наполовину. Патрон сделал попытку завершить операцию в свою пользу одним нахрапистым маневром. Но Танцор выскользнул из его лап, оставил Патрона с носом. Теперь Танцор мог повышать ставки, ссылаясь на нечестную игру. Но, прежде чем начать переговоры, нужно было забрать целлофановый пакет с десятью тысячами долларов, который Танцор спрятал в мусорном баке, уходя от погони. Соваться туда самому равносильно самоубийству. Менты организовали в кафе круглосуточное дежурство. Каким-то образом они догадались, что, убегая, Танцор спрятал деньги, и теперь должен вернуться за ними.
Танцор придумал хитроумный план по изъятию денег с помощью грузчиков продуктового фургона. Но Танцор знал, что в команде Патрона есть толковый мужик, способный просчитывать его действия. И поэтому принял решение – проследить, насколько успешно пройдет та часть операции, которую он назвал «забор валюты из мусорного бака».
Еще до поездки в горы, он с большой осторожностью посетил дом номер 16. Под видом работника милиции обошел несколько квартир. При необходимости предъявлял удостоверение Андрюши Балохонцева, которое спер из кармана участкового и которое теперь оказалось весьма кстати. На втором этаже, в квартире 49, проживала одинокая старушка, баба Нюра. Ее окна выходили во двор, прямо на дверь черного хода кафе «Снежинка». Танцор показал бабе Нюре удостоверение Балахонцева и сказал:
– Баба Нюра, на тебя вся надежда. Я специально прилетел из Москвы, чтобы взять преступников. Здесь орудует целая шайка. Среди них есть даже местные милиционеры. Ну, как, поможешь?
– Чего я должна делать? – спросила старушка, распрямляя сутулую спину.
– Следить и докладывать.
Телефона в квартире не имелось, поэтому Танцор оставил старушке трубку «Nokia», купленную накануне по дешевке. Пятнадцать минут ушло на обучение. Наконец, баба Нюра разобралась, как надо держать трубку, какую кнопочку нажимать, куда говорить и откуда слушать. А, когда Танцор вручил старушке деньги в размере двух ее пенсий, то тут же об этом пожалел. Баба Нюра принялась немедленно накрывать на стол и не желала отпускать «чекиста». Еле отбился.
– Я временно зачисляю тебя в штат министерства внутренних дел и выдаю аванс за будущую работу. И, заметь, баба Нюра, деньги я плачу не свои, а казенные. Поэтому все такое, – Танцор указал пальцем на стол, где уже сверкали красными боками помидоры, благоухали пупырчатые огурчики, утопая в обильной зелени петрушки и укропа, – все такое я рассматриваю, как взятку должностному лицу, врученную при исполнении служебных обязанностей.
– Ишь ты, куды повернул, – удивилась баба Нюра. – Ладно, торописься, так и скажи. А взятку я тебе все одно заверну. С собой заберешь.
И вот теперь пришло время звонить, начиналась операция «забор валюты из мусорного бака». Танцор набрал номер:
– Привет, баба Нюра, это я, капитан Балахонцев. Андрюша. Помнишь такого?
– Здравствуй, милок. Ты часом не заболел? Не звонишь, не приходишь.
– Некогда мне. Сижу в засаде.
– А то я деньги твои и трогать-то боюсь, чего как передумаешь, скажешь: отдавай, бабка, зарплату назад, отменяю секретное задание.
– Трать деньги налево и направо, – разрешил Танцор. – И не бойся, никто их у тебя не заберет, я уже отчитался перед начальством. А что касается задания, как раз, поэтому и звоню. Принимай, баба Нюра, секретное поручение. Ты как меня слышишь?
– Громко. Твоя трубочка орет, что мое радио на кухне.
– Через несколько минут во двор приедет продовольственный фургон. Ты, наверное, знаешь эту машину.
– А как же, – сказала баба Нюра. – У ее номер сто шешнадцать, почти, как мой адрес. Продовольствие в столовую возют.
– Правильно, – подтвердил Танцор. – Твоя задача внимательно наблюдать за грузчиками. Все, что они будут делать, докладывай мне. И еще. Посмотри хорошенько – не будет ли в это время кого постороннего во дворе или, может, какие-то люди будут выходить из кафе. Ты сейчас – мои глаза. Поэтому смотри в оба. Только занавеску в сторону не отодвигай, чтобы тебя со двора не было видно. Ты меня поняла, баба Нюра?
– А чего не понять, когда русским языком говорять.
– Вот и хорошо. Я перезвоню минут через десять. Будь начеку. Жди фургон.

Человек стоял, согнувшись пополам, его лицо почти касалось собственных коленей, а обе руки были завернуты за спину и подняты вверх. По сторонам, вцепившись в него мертвой хваткой и удерживая в согнутом положении, расположились два дюжих молодца. Их лица были возбуждены, а глаза горели, как у хищников в завершении удачной погони.
Подполковник Кравец приблизился к ним, снял форменную фуражку и вытер платком вспотевший лоб.
– Ну, что, допрыгался, Танцор? — повторил он.
Потом нагнулся и поднял с земли целлофановый пакет, который оказался отвратительно грязным. С него продолжала капать коричневая жижа. Кравец удерживал пакет двумя оттопыренными пальцами и брезгливо отстранял его на дистанцию вытянутой руки.
– Вот они денежки, в целости и сохранности, – произнес подполковник, не скрывая удовлетворения и разглядывая очертания пачки. – А вы, хлопцы, – сказал он, обращаясь к двум молодцам, – полегче, а то костей наломаете, и будет нам на орехи. Танцора велено доставить живым и невредимым. С ним еще беседовать будут. Ты чего, Саня? – спросил он у Разина, присевшего на корточки перед согнутым мужчиной.
– Лоб низкий, щеки опухшие, – сказал Разин, всматриваясь в опущенное лицо. – Подбородок плохо очерчен, интеллект выражен крайне слабо, – Разин поднялся и, почесывая кадык, произнес: — Наш Танцор, Толя, похож на человека, который способен «сообразить на троих», и не более того.
– А ну-ка, поднимите его, – скомандовал Кравец.
Молодые люди ослабили хватку и распрямили задержанного в полный рост. Подполковник сделал шаг вперед, нахмурил брови и внимательно осмотрел мужчину. Остановил взгляд на его лице. Припухшие глаза, запекшиеся губы, синюшные разводы проступающих капилляров – все это говорило о том, что здоровый образ жизни не был в почете у молодого человека. Именно молодого, потому что лет ему было не более тридцати, а на пятьдесят он никак не тянул, несмотря на чрезмерное увлечение дешевым напитками.
– Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – воскликнул Кравец. Опять Танцор обвел подполковника вокруг пальца. Это было обидно, как будто ему во второй раз плюнули в лицо, нагло, откровенно, в присутствии зрителей. Но полковник Кравец был из тех людей, которые в таких случаях не бьются в истерике, а утираются и прут дальше.
Разин стоял рядом. Он заглянул в глаза подполковника и прочитал его чувства.
– Ничего, Толя, – сказал Разин, – мы его сделаем. Охота только начинается.
– Как тебя зовут, чучело? – спросил Кравец, обращаясь к задержанному.
– Жорик. А чего?
– Слушай меня внимательно, Жорик. Сейчас я задам тебе несколько вопросов, а ты мне ответишь. Только честно и подробно. Один раз соврешь – капут. Мои ребята отвезут тебя в обезьянник и выдадут таких п**дюлей, до самой пенсии будешь сидеть на больничном листе. Ты меня понял, Жорик?
– Ну, понял.
– Вопрос первый. Кто тебе поручил забрать этот пакет в мусорном баке?
– Никто. Я сам полез. Думал бутылки собрать, потом сдать. Бывает, вещи выбрасывают. Еще носить можно, а их в бак. На той неделе возле гастронома брюки взял, джинсовые. Зашил, как новые.
После такого ответа подполковник Кравец секунд десять стоял молча, покачиваясь вперед и назад на массивных ногах. Грязный целлофановый пакет болтался в его руке, отставленной далеко в сторону. Потом Кравец подбросил пакет и поймал его в ладонь. Со всего маха впечатал в лицо Жорика. Коричневая жижа брызнула в стороны, капли полетели на двух молодцов и на самого Кравца. Но они даже глазом не моргнули, как будто помойные брызги были обязательной частью их работы.
– В машину его и в наш подвал, – скомандовал Кравец. – Я вернусь через полчаса. Чтобы к моему приезду у него не осталось ни одного целого зуба.
– А ребра? – спросил один из молодцов. При этом Разин заметил, что он подмигивает подполковнику.
– Ребра поломать, почки отбить, – распорядился Кравец.
И только они дернули Жорика за руки, чтобы увести, как он весь затрясся, начал упираться и взмолился:
– Я все скажу! Все! Это Аркаша. Он сказал – забери пакет.
– Кто такой Аркаша? – спросил Кравец. Он уже успел положить пакет на скат фургона и теперь стоял, вытирая платком лицо.
– Не знаю, – сказал Жорик. Его снова дернули за руки с двух сторон. Тогда Жорик заговорил быстро и сбивчиво, время от времени сплевывая коричневую жижу, которая текла по его лицу и попадала в рот. – Один раз видел. Он подошел. Мы выгружали продукты, молочные, в этот, как его? Тьфу. В «Леди милк», ага, в магазин на Садовой. Говорит, хочешь заработать? Ставлю ящик водки. А я говорю, чего делать? Тьфу. А он – забери пакет. Вот. Тьфу.
– Ты можешь обрисовать на словах, как выглядит Аркаша?
– А чего, могу.
– Давай, рассказывай.
— Ну, он такой. Обыкновенный. Только фартовый.
Кравец посмотрел на майора, но тот лишь пожал плечами, как будто хотел сказать, что прилагательное «фартовый» довольно точно характеризует человека, но в данном конкретном случае не может быть принято в качестве определяющего аргумента.
– Роста он какого?
– Ну, как я. Такой.
– А возраст?
– Не знаю, он паспорт не показывал.
– А ты примерно назови. Вот сколько лет ты дашь мне?
– Вам тридцать восемь, – сказал Жорик и впервые улыбнулся, обнажив редкие прокуренные зубы. – Я в газете читал, в «Курортной». Вы заняли первое место по этому, ресингу что ли, ну, которые на руках борются. Тьфу. Так и написали – среди взрослых тряхнул стариной и одержал победу тридцативосьмилетний начальник УВД, подполковник Кравец.
– Прими мои поздравления, Толя, – сказал Разин, протягивая руку.
– Ети твою мать! – выругался Кравец и сделал вид, что не заметил руки майора. – Дай ориентировку, – обратился он к одному из молодцов и тот протянул изрядно помятый листок с фотографией и с типографским текстом «Разыскивается опасный преступник». – Это он? – Кравец сунул ориентировку Жорику под нос.
Жорик отстранил голову, посмотрел на бумажку и сказал:
– Ну. Аркаша. Только шрама не видать.
– А где у него шрам? – поинтересовался майор Разин.
– Пусть он руку отпустит, тогда покажу.
Подполковник кивнул и один из парней освободил руку Жорика. Грузчик пошевелил пальцами, размял затекшую кисть, потом поднес палец к правой брови и показал:
– Вот тута.
– Шрам свежий? – спросил Разин.
– Не-а, давнишний.
– Саня, на кой тебе этот шрам? – раздраженно спросил Кравец.
– Не знаю, – честно ответил майор.
– Эх, – вздохнул Кравец, – мне бы твое курортное мировоззрение, – он повернулся к задержанному грузчику и спросил его строгим голосом. – Где вы должны встретиться для передачи денег?
– Каких денег?
– Опять в морду захотел? – сказал Кравец, теряя терпение. – Где договорились передать пакет?
– Не знаю, – заморгал грузчик, испуганно поглядывая на своих мучителей. – Аркаша сказал, будете развозить товар, как обычно, я вас перестрену где-нибудь, не разминемся.
Разин тронул подполковника за плечо, давая понять, что он тоже желает задать вопрос.
– Этот пакет, – сказал Разин, – ты должен был передать Аркаше из рук в руки?
– Не-а. Он сказал, эту грязь с собой не таскай, а брось в ящик для инструментов. Вон туда, – Жорик скосил глаза, указывая на небольшой металлический ящик, приделанный под кузовом, возле бензобака.
Разин и Кравец подошли к ящику. Майор приподнял крышку. Внутри лежали промасленные тряпки, канат и небольшая кувалда.
– Все грамотно, – сказал Разин. – Ящик отродясь не закрывался. Значит, пакет можно забрать в любое время, в любом месте. Не надо тревожить ни Жорика, ни водилу. Даже во время движения или, когда фургон замедлит ход при подъезде к торговой точке.
– Придется ехать с ними, – сказал Кравец.
– Бесполезно, – вздохнул Разин. – Танцор уже знает, что мы взяли Жорика и к фургону не подойдет.
– Откуда он может знать? – удивился подполковник.
Разин пожал плечами:
– Может, сам наблюдает прямо сейчас. А, может, кто-то ему помогает.
При этих словах Кравец поднял голову. Его взгляд заскользил по окнам домов, выходящих во двор.
– Ты уверен? – спросил он. – На сто процентов?
– В нашем деле, – сказал Разин, – только идиот может быть уверенным на сто процентов. Толя, объясни, на кой хрен хозяину нужен Танцор? Почему бы не обменять саквояж на деньги. Насколько я понимаю, двадцать штук зеленых для хозяина – пыль.
– Он опасается, что Танцор оставит себе копию флешку или ее копию. Потом будет шантажировать или, чего доброго, продаст секретную информацию конкурентам.
– А это что, страшно? – поинтересовался Разин.
– Еще бы! – сказал Кравец. – Если кто-то другой оформит патент на это лекарство против СПИДа, хозяин потеряет огромную сумму. Нам такие бабки даже во сне не приснятся.
Они помолчали. Потом Разин сказал:
– Ну, посади в фургон человека. Пусть покатается. Чем черт не шутит, вдруг Танцор окажется глупее, чем мы о нем думаем.

Глава 29

Больше всего Танцор был удивлен тем обстоятельством, что люди, похитившие Ирочку, нисколько не таились. Они действовали без спешки, на виду честного народа. Танцор поймал частника и поехал за машиной, увозившей Ирочку. Вскоре белая «Волга» въехала в ворота, которые тут же закрылись. На проходной дежурили молодые охранники. Здесь же висела большая вывеска – «Спортивно-медицинский Центр». Отсюда Танцор направился на рынок. Несмотря на то, что лишний раз боялся засветиться, все-таки посидел в пивнушках, поговорил с людьми и угостил их пивом. Вскоре он знал, что Патрон является номинальным хозяином Городка. Он вкладывает в Городок деньги и снимает сливки. Местные власти, исполнительные и законодательные, равно как и все бюрократические структуры, не более чем марионетки, лицедействующие под рукою Патрона.
– Ешкин кот, – сказал себе Танцор, – я связался с динозавром. Перекусит мне хребет и даже не заметит этого.
Сожалеть было поздно, а отступать нельзя. В руках Патрона находилась Ирочка. Танцор не сомневался, что похищение Ирочки связано с украденным саквояжем. Еще несколько дней назад в подлунном мире существовал только один человек, которого Танцор любил и на которого мог положиться. Этим человеком был он сам. Но недавно в его сердце случилась перестановка. То огромное место, которое занимал Мишка Козлов, теперь приходилось делить на двоих. Причем, Мишка Козлов становился все скромнее и неказистее. Он уменьшался в размерах, теснился, уступая место другому человеку. И этот новый человек был так значителен и прекрасен, что только ради него и стоило жить.
Решение, которое принял Танцор, сложилось само собой.
– Он хочет получить саквояж в обмен на Ирочку, – сказал себе Танцор. – Но он не знает, что я сделаю это с радостью.
Да, он откажется от денег, вернет саквояж и флешку. А взамен получит Ирочку. И это будет самый крутой бизнес в его жизни. Остается принять меры безопасности. Патрон коварен, как император Нерон, про которого Танцор слушал передачу по телеку. Надо все продумать до мелочей. Ведь на кону стоит не только его жизнь, цена которой три копейки в базарный день. На кону бесценная жизнь Ирочки.
К одиннадцати часам вечера в его голове сложился окончательный план. В нем было одно слабое место. После того, как Ирочка окажется в безопасности, а саквояж перейдет к Патрону, у Танцора останется десять минут на то, чтобы исчезнуть из Городка. После того, как Патрон обнаружит, что в упаковках недостает двух ампул, он поставит на уши весь Городок. Он перекроет дороги, выставит двойной заслон и начнет прочесывать квартал за кварталом. Каждому жителю Городка вручат фотографию Танцора, а за информацию о нем назначат такую премию, перед которой не устоит ни один здравомыслящий человек. Его опознают и схватят. Не велика, в общем-то, беда, если бы не одно маленькое обстоятельство – сейчас Танцору хотелось жить, как никогда раньше. Жить вместе с Ирочкой. На воле.
Впереди целая ночь и он что-нибудь придумает. Он найдет способ вырваться из Городка.
Танцор взял смартфон, который стибрил у Эммы, и набрал номер Патрона.
– Я ждал твоего звонка, – весело отозвался Патрон. – Поговорим?
– С ней все в порядке? – спросил Танцор.
– Обрати внимание, – проговорил Патрон, как будто не расслышал вопроса, – удача все время ходит рядом с тобой. Тебя должны были повязать в кафе «Снежинка». Ты выскользнул. Оставил в дураках начальника полиции. Ты должен был разбиться насмерть, свалившись в пропасть. Но ты выжил. Как тебе это удается?
– Если с ее головы упадет хотя бы один волос…
– Подожди, – перебил его Патрон. – Куда нам теперь спешить? Давай выясним, почему тебе так баснословно везет? Ведь даже удачливый игрок в казино, в конце концов, остается без штанов. Это закон больших чисел. Или вот, послушай, замечательная вещь. «Достигнув успеха, следует отступить. Таков путь неба».
– Мое предложение тебе понравится, – сказал Танцор. – Давай поговорим об этом.
– Ты уверен, что понравится? – удивился Патрон.
– Уверен. Оно слово в слово совпадает с теми требованиями, которые ты собираешься выдвинуть мне.
– Ты меня окончательно заинтриговал. Говори.
– Ты возвращаешь мою женщину, – сказал Танцор, стараясь произносить слова взвешенно, – а я передаю тебе саквояж с ампулами и флешку. Оригинал и две копии, все, что у меня есть. Разговор о деньгах я прекращаю. Первую половину я так и не забрал. Думаю, эти десять тысяч тебе уже принесли и положили на стол.
Некоторое время они молчали. Потом Патрон сказал:
– А, если я твою бабу начну резать на шашлык, ты вернешь краденое сам?
– Даже не думай об этом. Если с Ирой что-то случится, твой препарат попадет к твоим врагам.
– У меня нет врагов.
– Значит, попадет к тем, против кого ты дружишь.
– Ладно, – сказал Патрон. – Выкладывай, что ты придумал по части техники безопасности.
Танцор улыбнулся и принялся излагать план обмена.

Глава 30

Часы на стене приемной показывали половину восьмого утра. Разин и подполковник Кравец сидели в кабинете начальника УВД. Майор обвинял собеседника в бездействии, а тот вяло оборонялся. Было видно, что его мысли далеки от темы разговора.
– У тебя такой вид, – сказал Разин, выведенный из терпения, – как будто тебя везут на каталке к проктологу, удалять геморрой без наркоза.
– Ничего, – пробурчал подполковник. – С этим геморроем, по имени Танцор, сегодня будет покончено.
– Что-то случилось?
– Вчера, поздно вечером, Танцор позвонил Патрону. Предложил новые условия обмена.
– Повысил ставку? – поинтересовался Разин. – Назови сумму.
– Нет, – задумчиво произнес Кравец. – Патрон намекнул, что у него появилась наживка. Наживка, на которую Танцор обязательно клюнет. Даже выкупа не запросит.
– Интересно, – удивился Разин. – Ты догадываешься, как может выглядеть эта наживка, которая для Танцора покруче денег?
– Понятия не имею. Патрон свои карты не раскрывает. На этот раз он решил действовать самостоятельно. Силами своих боевиков.
– Значит все-таки захват, – сказал Разин. – По-другому не желает.
– Саня, разве можно полагаться на таких людей, как Танцор? У жулика вся жизнь построена на обмане.
– Ну-ну, – Разин подвинул к себе чистый лист бумаги, вытащил из прибора шариковую ручку и принялся рисовать рожицы. – Выходит, ты сегодня свободен, – сообразил, наконец, Разин, – и сможешь заняться поиском моей жены. По-настоящему, а не так, халам-балам.
– К сожалению, Саня, не могу. Мне поручено в 15 часов перекрыть все пути-дороги, окружить Городок таким плотным кольцом, чтобы отсюда даже кузнечик не выпрыгнул.
– Ну, вот, а ты говоришь, что Патрон будет действовать самостоятельно, – сказал Разин, бросая ручку поверх листа. – Нет, брат. На «номерах» стоять вам, господа ментяры. А вот гнать Танцора, как дикого кабана, поручено людям Патрона. И время хорошо известно. Осталось определиться с местом и способом обмена. Но я думаю, что Патрон ни места, ни способа пока не знает. Эту информацию Танцор прибережет на последнюю минуту. Хе-хе, начинается игра в кошки-мышки. Я буду болеть за Танцора. А ты?
– Пошел к черту!
– Толя, а давай заключим договор, – предложил Разин.
– Какой еще договор?
– Я беру на себя обязательство изловить Танцора. Я его поймаю и поднесу тебе на блюдечке с голубой каемочкой. Но сделаю это не бескорыстно. Ты за это найдешь мою жену. По рукам?
– Ох, Саня, ты все шуточки шутишь, – вздохнул Кравец. – Я, понимаешь, сижу между молотом и наковальней. А у тебя хватает дерзости издеваться надо мной. Как не стыдно.
– Жаль, Толя, что ты не проникся всей серьезностью моего предложения, – сказал Разин. – Я готов повторить еще раз.
– Не надо, – остановил его подполковник. Он выглянул в раскрытое окно, внимательно осмотрел двор. Затем вернулся к столу и шепнул Разину на ухо:
– Саня, если ты это сделаешь, я буду твоим должником. По гроб жизни.

Лучше всего Разину думалось в метро или в поезде, при стечении большого количества незнакомых людей. Но поскольку в Городке железнодорожного транспорта не наблюдалось, а просчитывать возможные действия Танцора нужно было немедленно и качественно, Разин принял решение заняться умственной деятельностью, прогуливаясь по городскому парку. Он купил пломбир, пересек центральную аллею, где изнывали от безделья курортники, и вышел на тропу. Большой рекламный щит извещал, что с этого места берет начало терренкур повышенной сложности. Полная протяженность маршрута 5,5 км, перепад высот 110 метров, финиш – в районе теннисного корта санатория «Москва».
Пожалуй, это то, что надо, решил Разин. Он подтянул шорты и двинулся в путь. Тропинка забирала вверх. Временами она поворачивала в лес. Тогда высокие сосны закрывали солнце и небо. Потом неожиданно выводила на скалистый выступ, откуда открывался изумительный вид на море, раскинувшееся до горизонта.
Но вскоре экзотические красоты стали казаться Разину картинками из рекламного буклета, куда можно войти неторопливым прогулочным шагом.
Ситуация вокруг саквояжа поменялась диаметрально. Если раньше шантажирующей стороной являлся Танцор, то теперь в качестве вымогателя выступал Патрон.
Разин задал себе первый вопрос: что собой представляет наживка, на которую хозяин саквояжа собирается поймать Мишку Козлова? Московская квартира? Возможно. Она, разумеется, повесомей тех двадцати тысяч «зеленых», которые Танцор предполагал слупить за саквояж. Или какая-то информация, которую можно обратить во вред Танцору. Допустим, он кого-то убил и до сих пор скрывал это. А Патрон раскопал и теперь предъявляет в качестве наживки. Дальше. Близкие люди, которых можно взять в заложники. Жена, ребенок, мать?
Разин позвонил Ленчику Варшавцу и попросил срочно поднять дело вагонного вора Михаила Козлова по кличке Танцор.
– Ленчик, мне нужно знать, есть ли у Козлова такой человек, ради которого он готов совершить героический поступок? Например, отказаться от честно украденных денег. Обрати внимание на родственников. Мать, жена, дети. Или женщина, которую он любит до сумасшествия. Дальше. Проверь, по какому адресу он зарегистрирован. На него ли записана квартира? И с кем он проживает? И еще. Нет ли за ним чего-то более серьезного, чем вагонные кражи?
– Мокруха? – спросил Ленчик.
– Ну, что-то в этом роде. Прозвони его знакомым, постарайся выяснить, куда и зачем он уехал?
Спустя минут сорок Варшавец уже докладывал результат.
Близкого человека, ради которого Танцор готов совершать подвиги, обнаружить не удалось. Родители его умерли, сестер и братьев нет. Не женат. Бездетный.
Что касается квартиры, то таковая имеется. В Крылатском. Записана на Михаила Козлова, приватизирована в 1993 году. Танцор проживает в ней один. Квартира, что называется засвечена. С одной стороны находится под пристальным вниманием органов внутренних дел. А с другой – недавно была вскрыта неизвестными, которые устроили грандиозный шмон. Но что характерно ничего не вынесли. Бытовая техника и даже деньги – все на месте.
И последнее. Ничего более крупного, чем вагонные кражи, за Танцором не числится.
– А какие-нибудь связи обнаружить удалось? – спросил Разин.
– Недавно Танцор устроился на работу. Собирается заняться частным извозом, – сказал Ленчик. – Хозяин фирмы, его давний знакомый, говорит, что Козлов до настоящего времени к работе не приступил. Отпросился на пару недель. Решил смотаться на юг.
– Куда и зачем?
– Куда – неизвестно. А на вопрос – «зачем», хозяин ответил так: «Московские б**ди надоели. Поехал снимать черноморских».
– Спасибо, Ленчик, Родина тебя не забудет, – сказал Разин и дал отбой.
Итак, что у нас получается? Квартира отпадает. Танцор туда даже нос не сунет. «Мокрухи» за ним не числится. И близкого человека, ради которого можно лечь грудью на амбразуру, тоже не наблюдается.
Но именно последний пункт показался Разину спорным. Танцор отправился на юг с единственной мыслью – отдохнуть, предаться легкому необременительному разврату. Но что порой выходит из этого «легкого и необременительного» известно давно. Достаточно вспомнить «Даму с собачкой», Дмитрия Гурова и Анну Сергеевну. Из пошлого флирта часто вырастает глубокое чувство, которому и сам потом не рад.
Разин решил: в его рабочей гипотезе наживкой будет женщина, которая сумела очаровать Танцора до такой степени, что тот потерял голову.
Оставалось определиться с местом, где Танцор собирается вернуть саквояж хозяину, аккуратно снять наживку и оставить Патрона с пустым крючком. Совершенно ясно, что оно, это место, должно отвечать следующим требованиям: а) делать Танцора незаметным; б) обеспечивать широкий спектр наблюдения; в) гарантировать возможность быстрого и скрытного убытия из города. И тут же Разин вспомнил шпионскую хитрость, что лучший способ оказаться незаметным – это быть постоянно на виду.
– Ну, что же, – сказал майор сам себе, – я знаю такое место.

Глава 31

Чтобы подготовить освобождение Ирочки, Танцор должен был выполнить несколько неотложных дел.
Район, где он снимал комнату, находился на западной окраине Городка. Здесь заканчивался санаторный комплекс, и начинались старые очистные сооружения. Круглые бассейны отстойников наполняли полуденный воздух тяжелыми испарениями. Хозяева, Василий Парамонович и его жена тетя Катя жили вдвоем на Каштановой улице, в небольшом доме под номером шесть. Во дворе, за виноградной палаткой, примостился флигелек с одним оконцем. Его-то и снял Мишка Козлов на один месяц за весьма умеренную плату.
Каштановая улица находилась на самом верху слободки, и Танцору пришлось долго объяснять диспетчеру, как проехать к дому № 6. Такси он заказал на 9:30. Сейчас 8:15. Минуло около часа с тех пор, как Василий Парамонович ушел на «производство», так он называл насосную станцию, где работал дежурным слесарем. Следом за ним покинула двор и тетя Катя. Сегодня пятница, базарный день, и она по своему обыкновению отправилась за покупками на центральный рынок. Вернется не раньше полудня.
Танцор тщательно побрился. Придирчиво осмотрел каждую складочку на лице. Затем открыл чемодан и принялся вынимать вещи, приобретенные накануне в секонд-хенде. Долго изучал коричневое платье с расклешенной юбкой и высоким воротничком под горло. Прикладывал платье к плечам, смотрелся в зеркало и вертел головой. Потом вытащил обувь. Это были растоптанные старушечьи туфли огромного размера и без каблуков. Затем на стол легли парик, очки, две косынки, беленькая и темная с розами, бюстгальтер третьего размера, косметические карандаши и несколько пакетов ваты. Раскрыл пластмассовую коробочку с набором теней. На всякий случай приготовил пудру.
Опыт перевоплощения в женщину у Танцора имелся. На зоне он играл в новогоднем спектакле Бабу Ягу. И теперь ему предстояло нарядиться старушкой. По сути той же Бабой Ягой только с приличным характером.
Танцор надел шорты и майку с короткими рукавами. Лифчик никак не хотел застегиваться на спине. Не хватало буквально одного сантиметра. Пришлось сделать впереди надрез. В чашечки бюстгальтера натолкал ваты. Постоял, пощупал новую грудь и пришел к выводу, что бабушка с идеальным третьим размером выглядит излишне сексуально. Решил, что грудь у старухи должна быть плоской. Отшвырнул бюстгальтер в сторону. Облачился в платье. Оно оказалось великовато, зато юбка закрывала ноги до щиколоток. Танцор ссутулился и присел, согнув ноги колесом. Подал плечи вперед, как будто у него не разгибалась спина. Прошелся, опираясь на клюшку и припадая на правую ногу. Замечательно. Во-первых, он сделался меньше ростом. Во-вторых, приобрел такой вид, что пионеры, те что из ХХ века, обязательно уступили бы место в трамвае. Теперь нужно заняться головой. Парик оказался отвратительного мышиного цвета, но зато хорошо прятал крепкие волосы Танцора. От макияжа пришлось отказаться. День обещал быть жарким, да еще это коричневое платье из плотной ткани. Вся красота потечет по лицу. Вот так будет старушка будет – полный атас. Единственное на что он решился, так это нарисовал на щеках две «мушки» черным косметическим карандашом. Потом заложил за щеки и под верхнюю губу поролоновые тампоны и поджал губы. Платок выбрал светлый. Во-первых, чтобы не одуреть от жары, а, во-вторых, темный платок странным образом подчеркивал здоровый цвет его лица. Теперь главное, не зыркать по сторонам вострым глазом, да поменьше раскрывать рот, чтобы не пришлось потом объяснять, откуда у больной старушки объявились тридцать два крепких зуба.
Когда в начале Каштановой улицы показалась машина радио-такси, возле дома номер шесть ее поджидала старенькая бабушка в заношенном коричневом платье. Она стояла, одной рукой опираясь на палку. Другая же рука старушки удерживала багажную тележку с поклажей. Сама поклажа была завернута в холщевый мешок и поверху увязана бумажным шпагатом.
– Бабуля, а у тебя деньги-то есть? – поинтересовался таксист, помогая засовывать тележку в багажник.
– Во, – сказала старушка и вытащила из глубоких карманов несколько сотенных купюр, скрученных в трубочку и схваченных аптечной резинкой.
Прибыв на автовокзал, бабушка расплатилась. Кое-как докатила тележку до зала обслуживания пассажиров и сдала поклажу в камеру хранения.
– Что у тебя, бабка, в мешке? Золото, небось? – спросил насмешливый приемщик, забирая багаж из рук старухи. Холщевая ткань была явно не первой свежести.
– Ага, брульянты, – ответила старуха неприятным скрипучим голосом. Приняла пластмассовый жетон с номером багажного места и растворилась в толпе.

Здание автовокзала, исполненное в стиле «модерн», хотя и не блистало таким количеством стеклянных граней, как Центр искусств в Париже имени Жоржа Помпиду, тем не менее, на всем пространстве южной России считалось последним писком архитектурной моды. Никелированные пилоны, похожие на лекала, уходили вверх, под выступающий козырек крыши. Двери бесшумно размыкали створки. Стеклянные стены отражали лучи, а внутрь пропускали мягкий зеленоватый свет. Круглый бассейн с фонтаном в середине зала то и дело менял цветовую гамму и высоту струй, следуя ритму негромкой мелодии, которая поднималась из глубины бурлящей воды.
На уровне второго этажа, на переходе, переброшенном между двумя галереями, стоял мужчина. Он с ленивым безразличием поглядывал вниз, на толпу пассажиров, напоминающую дневной муравейник. Мужчина зевнул и сладко потянулся, положив ладони на затылок. Большие электронные часы на торцевой стене вокзала показывали 14:48. Это была исходная позиция, и Разин облюбовал ее заранее. Отсюда открывалось большая часть зала ожидания, фонтан, окошки касс и входные двери. Только что он позвонил из телефона-автомата диспетчеру вокзала и попросил передать по громкой трансляции сообщение частного характера.
– Миленькая, – сказал Разин диспетчеру, – я обращаюсь к вам по поручению господина Брызгалова. Ильи Николаевича. Знаете такого? Вот и славно. У нас возникла небольшая проблема. К Илье Николаевичу должен приехать двоюродный дядя из Москвы. Мне поручено его встретить. Да вот незадача – разминулись. А этот дядя беспомощный, как ребенок. Я вас очень прошу: передайте сообщение по вокзальной трансляции.
– Хорошо, – ответил женский голос, – говорите текст.
Разин продиктовал и добавил:
– Как только встречу родственника господина Брызгалова, зайду к вам и сполна рассчитаюсь.
– Что вы! Мы готовы оказать Илье Николаевичу любую услугу бесплатно.
Теперь, стоя на переходе с безразличным видом, Разин внимательно всматривался в пассажиров, стараясь угадать, того единственного, у которого сообщение вызовет особенную реакцию.
И вот под сводами вокзала заметался голос диктора:
– Внимание! Гражданин Козлов Михаил, прибывший из Москвы, поднимитесь на второй этаж. Возле кабинета начальника вокзала вас ожидает близкий человек, прибывший от Ильи Николаевича Брызгалова.
Сообщение было повторено дважды. И тотчас Разин увидел, как двое молодых людей застыли в напряженных позах, переглянулись и бросились по лестнице наверх. Это были люди Патрона или сотрудники милиции. Они мало интересовали майора. А вот старушка в коричневом платье завладела его вниманием полностью. Бабушка резко поднялась из кресла, распрямилась, как молодая березка. А потом вдруг согнулась, оперлась на палку и проворно заковыляла через зал.
Разин быстро сбежал вниз и настиг старушку, когда та вошла в кабину междугороднего телефона, но вместо того, чтобы воспользоваться телефонным аппаратом, вытащила мобильник. Разин обошел кабину и заглянул в лицо старушки. Над правой бровью из-под легкого грима проступал белый шрам. Разин приоткрыл дверь кабины и сказал:
– Миша, не делай резких движений. Здесь полно людей Патрона. Вокзал просто кишит ими.
– Ты кто? – тихо спросила старушка мужским голосом.
– Майор Разин, город Москва.
– Мент что ли?
– Бывший.
Несколько секунд они молчали. Потом старушка сказала:
– Ты собираешься сдать меня Патрону?
– Нет, – ответил Разин. – Я собираюсь передать тебя законным органам внутренних дел.
– Московским?
– Местным.
– Это все равно, что Патрону, – прошептала старушка. – Он подвесит меня на крючок. В буквальном смысле.
– Я постараюсь этого не допустить, Танцор.
– Да кто ты такой? Майор… Они похитили мою женщину, – сказал Танцор, переодетый в старушку. – Я шел сюда, чтобы обменять ее на саквояж и флешку. А ты все испортил. Спасибо, век тебя не забуду.
– Как это – похитили?
– Обыкновенно. Среди белого дня. На глазах у народа. Они ничего не боятся.
– Белая «Вольво»? – спросил Разин.
– «Волга».
– Номер запомнил?
– Нет, далеко было.
– Куда ее увезли, знаешь?
– На восточную окраину города. В спортивно-медицинский центр.
– В центр? – глаза Разина сделались узкими и злыми. – Ладно, пойдем отсюда. Опирайся на мою руку, бабуля. И не дергайся, не привлекай внимания.

Мужчина в джинсовых шортах и в зеленой майке помог старушке перейти вокзальную площадь. Они сели в такси. Когда машина тронулась, «старушка» опустила на бедро Разина скомканный платок:
– Возьми это.
Разин развернул мягкую ткань и обнаружил флешку и круглый пластмассовый жетон.
– Это что? – спросил он, сжимая в пальцах жетон.
– Саквояж. Камера хранения номер два. Только прошу тебя, майор, не отдавай им эти штуки. Попробуй разобраться сам. Там дело нечистое. Когда разберешься, помоги мне и моей женщине. А я буду молчать сколько смогу.

Когда Разин и Кравец остались вдвоем в кабинете начальника полиции, подполковник не выдержал, подошел к Разину и крепко обнял его.
– Полегче, медведь, – застонал майор. Кравец отстранил Разина, положил ладони на его плечи и уставился ему в лицо. – Ты чего? – спросил Разин.
– Ищу признаки гениальности.
– И не находишь?
– Не нахожу, — признался Кравец.
– Значит, не с той стороны заглядываешь.
– Нет, честно, как ты на него вышел? – спросил Кравец.
– По шраму над правой бровью, – ответил майор.
Подполковник качнулся назад, как будто ему в лицо выстрелили вишневой косточкой, и сказал с укоризной:
– Саня, ты меня за дурака держишь? Чтобы до этого шрама добраться, надо столько всего распутать. Или ты ясновидец? Признайся честно. Я никому не скажу.
– Когда-нибудь я все разложу по полочкам.
– А как же Танцор собирался обменять саквояж на свою даму?
– План у Танцора был таков, – сказал Разин. – Он переодевается в старушку и едет на автовокзал. Затем в 15:30 звонит Патрону и дает команду, чтобы женщину доставили на вокзальную площадь. Там ее будет дожидаться такси. С водителем Танцор договорился заранее, сказал, что в его машину сядет женщина. Одна. Задача таксиста довезти ее до маяка. Там женщина пересядет в другую машину. И водитель другой машины, который, кстати, является знакомым Танцора, должен был сбросить эсэмэску Козлову, что доставил даму в безопасное место. После чего Танцор звонит Патрону и говорит, где находится саквояж и дискеты.
– Ну, стратег, ядрена вошь, – с восхищением произнес Кравец.
– Толя, а что ты намерен делать с Танцором? – спросил Разин, усаживаясь за стол.
– Да ничего. Сдам Патрону и все дела.
– Прошу тебя, подержи Танцора у себя. Хотя бы пару дней. Мне надо кое-что выяснить.
– Саня, ты в своем уме? Да Патрон из меня все кишки вытащит. И намотает на кулак.
– Но ведь он до сих пор не знает, что Танцор у тебя в руках.
– А вот это вряд ли, – сказал Кравец. – Я подозреваю, кто-то из моих пацанов стучит на меня Патрону.
– А ты сошлись на процедурные заморочки. Скажи, что твои ребята по запарке составили протокол задержания, и теперь дело приняло официальный оборот. Или вот еще. Ты говорил, что генерал Тарханов лично интересовался Танцором и велел докладывать о каждом шаге, связанным с его поимкой. Так вот напиши генералу рапорт, как ты взял Танцора.
– Самое большее, что я смогу сделать – это подержать его до завтрашнего утра, часов до девяти. Максимум до десяти.
– Мало.
– Не могу, Саня. Честно. Ты даже не представляешь, чего мне это стоит – держать его до утра. Только ради тебя.
– Ладно, – вздохнул майор. – И на том спасибо. За одну ночь, я ни черта не успею сделать. Но пусть мужик хотя бы отдохнет перед новыми испытаниями.
Разин поднялся, подошел к окну и остановился рядом с подполковником, который в это время задумчиво смотрел на темнеющую крону огромного тополя, росшего на другой стороне улицы.
– Толя, а тебе не приходило в голову, что за стенами этого центра могут твориться очень мутные делишки? – спросил Разин.
– Потише говори, – подполковник приложил палец к губам. А затем, склонившись, прошептал на ухо Разину. – У меня есть такие подозрения. Но, если я выскажу их вслух, то…, – Кравец приложил ладонь к кадыку и провел ей, как отрезал.

Глава 32

Ближайшее Интернет-кафе находилось в конце Набережной. Разина это вполне устраивало. После вчерашних посиделок в ресторане «Акрос» трудно было сосредоточиться. Мысли растекались, как папиросный дым. Поэтому небольшая прогулка на свежем воздухе пошла бы только на пользу.
Вчера Кравец уговорил майора «обмыть» успешную поимку Танцора. В ресторане они оказались за одним столом с главным редактором газеты «Голубая луна» и его помощницей Аленой. Невзирая на разительное несовпадение профессиональных интересов, к концу вечера они сошлись так близко, что вызвались сопроводить журналистов к месту их проживания. Разин уже не помнил, как назывался отель, где поселились журналисты. В голове вертелось смутное упоминание о каком-то банкете, на который они с Кравцом были приглашены уже сегодня. Что за банкет? Где? По какому поводу? Этих данных в голове майора не сохранилось.
Выйдя на Набережную, Разин купил стеклянную бутылку «боржоми», два караимских чебурека и плитку горького шоколада. Пройдя шагов триста под олеандрами и магнолиями, он повернул налево и спустился к двум длинным пирсам, выступающим в море. Возле одного из пирсов лениво покачивался белый пассажирский катер. Едва Разин опустился на скамью, втиснутую между стволами невысоких пальм, как из репродукторов полетел звонкий девичий голос.
– Дамы и господа! Граждане отдыхающие! Туристическая фирма «Ариадна» приглашает вас совершить морскую прогулку на комфортабельном катере «Меркурий».
Разин дождался, пока девушка расскажет, какое неизгладимое впечатление произведет на туристов бар-ресторан, игровые автоматы и собственно Черное море. Трем счастливчикам, победившим в лотереи «Рыбалка пуще неволи», будут вручены рыбацкие снасти, и представится возможность выловить по одной штуке черноморской акулы – катран.
– На всем протяжении экскурсии, – продолжал звенеть молодой голос, – вас будет развлекать царь морей Нептун и симпатичные русалки.
«Ну, русалки, куда ни шло, – подумал Разин, откусывая большой кусок ароматного чебурека, – а вот Нептун – явный перебор».
Нет ничего лучше, чем завтрак под пальмами и прогулка в полтора километра длиной, до самого конца Набережной.
В Интернет-кафе было пусто. Только возле окна сидел вихрастый мальчишка. Перед ним на столе стоял раскуроченный системный блок, а в руках он вертел материнскую плату и колупал в ней мизинцем с длинным заостренным ногтем.
– Привет, бамбино, – сказал Разин. – Где у тебя свободно?
– А, садись вон туда, – мальчишка мотнул головой, указывая на стол в самом углу комнаты. – Я на него поставил навороченную видеокарту. Зашибись!
Разину крутая видеокарта была ни к чему, но он послушно прошел в угол, сел за стол и вставил флешку.

Из четырех файлов, размещенных на дискете, Разин сумел открыть только два. Но этого оказалось достаточно, чтобы его сердце дрогнуло. Крайне неприятным оказался тот факт, что он, майор Разин, сам того не подозревая, является шестеренкой в огромном механизме, где задействованы мощные научные и материальные ресурсы. Майор оказался одним из поставщиков «кроликов». Разин не сомневался, что в двух файлах, которые он не сумел открыть, хранится информация куда более серьезная. Возможно, страшная. Он скопировал дискету и отправил ее содержание на домашний компьютер Ленчика Варшавца с просьбой поломать голову над поиском ключей, открывающих секретные файлы.
Первым побуждением, которое возникло от просмотра флешки, было острое желание разыскать Валентина Григорьевича и съездить пару раз по его самодовольной физиономии. А потом зажать в угол и выяснить, что же на самом деле происходит в спортивно-медицинском центре? Выйдя из Интернет-кафе, Разин выхватил сотовый и набрал номер Валентина Григорьевича. Но, немного подумав, прервал звонок. Невозможно достичь успеха, действуя на горячую голову. Если Варшавцу удастся найти ключ к секретным файлам, то в руках майора может оказаться оружие такой силы, против которого не устоит ни Валентин Григорьевич, ни Патрон.
Майор свернул с Набережной в переулок и оказался в небольшом сквере, растянувшемся вдоль русла мелководной реки. Судя по ширине берегов, забранных в серый гранит, в другое время года здесь бурлили обильные горные воды. Но сейчас на дне глубокого русла, между камешков, тихо журчал ручей, который можно было перешагнуть. Разин сел на скамью в тени огромной ивы, свесившей ветви в ручей.
– Итак, что мы имеем? – сказал себе Разин. Оставаясь в одиночестве, он любил рассуждать вслух. При этом выступал от лица двух оппонентов. Один выстраивал конструкцию события, подкрепляя ее фактами и логикой. А другой расшатывал опоры и отыскивал неубедительные места. – Центр призван улучшать спортивные результаты и сохранять здоровье спортсменов, – сказал первый оппонент. – Но вместо этого, в Центре производят новейшие допинги. Факт второй. Центр оснащен мощной научной базой. В его лабораториях сидят головастики-интеллектуалы. Они нашли способ воздействовать на генетическую структуру человека и изменять ее по собственному усмотрению.
– Наука никогда не стояла на месте, – возразил второй оппонент. – Эти люди улучшают реакцию человека. Увеличивают силу и выносливость. Да, пока результаты плачевные. Но таков путь прогресса – от поражения к победе.
– Головастики вплотную подошли к тому, чтобы встраивать ген в определенное место генома. И в результате смогут гиперболизировать отдельные мышцы. У бегунов будут лошадиные ноги. У штангистов – медвежья сила плечевого пояса.
– Ты что-нибудь понимаешь в этом? – поинтересовался второй.
– Скорее нет, чем да, – признался первый оппонент. – Но мне достаточно видеть конечные результаты.
– И как тебе результаты?
– Отвратительные, – сказал первый. – И это есть факт номер три. Препарат RZ—4 ужасен. Он дает спортсмену прибавку в силе и выносливости, а на эластичность мышц и сосудов, на готовность других органов принять повышенную нагрузку, ему наплевать. Пусть рвутся мышцы, пусть лопаются сосуды. Пусть легкие не успевают насыщать кровь кислородом. Плевать! Главное – выше, дальше, быстрее.
Майор подумал о Валерии Лампусе. Да, это он, Разин, уговорил парня заключить контракт с Центром, а, значит, должен принять на себя часть вины за то, что произошло с молодым спортсменом. Сегодня же, решил Разин, как только он освободится, то навестит Лампуса. Купит апельсины и абрикосы, какие-нибудь деликатесы и отправится в Центр.
Неожиданно Разин вспомнил прошедший вечер, веселых соседей по ресторанному столику. Проводы, прощание. А потом в его голове всплыли очертания места, где они с Кравцом прощались с Аленой, прикладываясь губами к дамской ручке. Эти перила, эти лестницы, переходы. Почему-то от этих воспоминаний стало тревожно на сердце. Разин достал мобильник и позвонил главному редактору.

Глава 33

– Все дерутся за место под солнцем, как будто солнечный свет подобен лучу карманного фонарика и освещает маленький кружок, – сказала Алена Борзаковская, окидывая взглядом городской пляж.
Несмотря на раннее время, узкая полоса пляжа оказалась густо уставленной шезлонгами, лежаками, надувными матрацами и прочими средствами временного обустройства. Всюду лежали, сидели и стояли сотни, а, скорее всего, тысячи людей.
– Нет, голуба моя, – сказал в ответ Борис Игнатьевич, – солнечный свет греет одинаково и мертвую Луну, и песок азиатской пустыни. Но, к сожалению, во всей вселенной райских мест – раз, два и обчелся. И вот одно из них, – он поднял белую руку и театральным жестом обвел море и пляж. – Пойдем же и мы на этот птичий базар и совьем свое гнездышко.
Главный редактор плавал неважно. Он заходил в воду по грудь и мог долго, по часу, стоять на одном месте, подпрыгивая и погружаясь в море с головой. Еще он любил медленно плавать вдоль пляжа, где простиралась неизменная безопасная глубина. Выйдя на берег, Борис Игнатьевич, выпивал стакан марочного портвейна и ложился на разогретую гальку, нисколько не заботясь о гигиене и комфорте.
Когда раздалась мелодия российского гимна, Алена подняла голову и посмотрела на главного редактора. Тот лежал на животе, разбросав в стороны руки и уткнувшись лицом в круглые камешки. Его сопение было ровным, как у ребенка. Алена дотянулась рукой до кремовых штанов Бориса Игнатьевича, небрежно брошенных на камни, и, порывшись в карманах, вытащила смартфон.
«Наверное, Майка звонит», – подумала она.
Майка, жена главного редактора, названивала ему регулярно, через каждые три часа. И спрашивала всегда об одном и том же – не забыл ли Боря положить в карман нитроглицерин и полощет ли на ночь горло шалфеем? Однако номер высветился незнакомый.
– Слушаю, Борзаковская, – сказала Алена.
– Доброе утро, Алена, – услышала она приятный мужской голос. – Вас беспокоит Александр. Помните, вчера в ресторане?
– А, Сашенька, здравствуйте, – улыбнулась она, вспоминая вчерашних ментов, которые почти опрокинули ее представление о людях этой профессии. – Как ваше здоровье? – спросила Алена.
– Ох, не спрашивайте, – ответил Разин. – Вы не думайте про меня плохо. Вчерашний вечер – это показательное выступление. Случается редко. Раз в год, не чаще. Аленушка, а Боря далеко?
– Рядом. Спит, как младенец. Прямо на камнях городского пляжа. Я сейчас его разбужу.
– Не стоит, – удержал ее Разин. – Дело вот в чем. Мне кажется, мы вчера договаривались о какой-то встрече. У меня все вылетело из головы. Вот и решил позвонить. Благо телефон записал.
– Ха-ха-ха, – рассмеялась Алена. – Вы совершенно правы. Сегодня вечером мы встречаемся в доме режиссера Лачугина.
– По какому поводу?
– Приходите, и все узнаете. Только обязательно приходите. Вы уже включено в список официальных гостей.
– Алена, – сказал Разин, – мы с Толей вчера вас провожали? Не так ли?
– О, да. Без вас бы я пропала. Лифт уже выключили, и вы тащили Борю по лестницам на четвертый этаж.
– Ваш отель показался мне знакомым. Как он называется? – спросил Разин.
– Господи, какой там отель? Оргкомитет кинофестиваля предложил нам отдельные номера в санатории «Жемчужина Черного моря». Нас здесь кормят. И даже процедуры назначили. Душ шарко, радоновые ванны и все такое. Саша? Вы, почему молчите?
– Я ошеломлен, – сказал Разин. – Этот санаторий мне хорошо знаком. А его не узнал.
– Ничего удивительного, – сказал Алена. – Во-первых, ночь, темно. Во-вторых, мы прошли через служебный вход, потому что главный уже закрыли. Ну, и, в-третьих, давайте все-таки учитывать ваше показательное выступление, которое случается один раз в год.
– Алена, вы давно живете в этом санатории?
– Мы приехали в день открытия кинофестиваля. Это была суббота, – Борзаковская на мгновение задумалась. – Получается семь дней.
– Неделя? Значит, вы должны были видеть ее.
– Кого? – спросила Алена.
– На четвертом этаже, 427-й номер занимала Ирина Разина. Тридцать четыре года. Выглядит моложе, лет на тридцать. Рост метр шестьдесят девять, вес шестьдесят пять килограмм. Размер груди третий. Сложение спортивное, хорошо развиты мышцы ног и плечевого пояса. Волосы светло-русые, глаза серые. Когда улыбается, становится похожей на молодую Ани Жирардо. На левом плече небольшое родимое пятно в виде сердечка. Могла быть одета в голубой сарафан. На голове пестрая шляпка из крашенных перьев.
– Саша, – перебила его Алена. – Я чувствую, про эту женщину вы можете говорить бесконечно. Ирочку я прекрасно знаю. В столовой мы сидим за одним столом. Однажды я видела, как она плавает, и была поражена.
– Да, это она, – сказал Разин. – А вы знаете, что Ирина Разина исчезла?
– Как исчезла? – удивилась Алена.
– Я занимаюсь расследованием этого дела.
– То-то же я смотрю, ее нет и нет. Даже обращалась к администраторше.
– И что администраторша?
– Не выразила никакого удивления. Сказала, возможно, дамочка с кем-то познакомилась. Здесь это случается часто.
– Когда вы видели Ирину в последний раз?
– Где-то в середине недели, кажется, в среду. Она собиралась на экскурсию. В горы.
– В горы?
– Да, они хотели посмотреть на восход солнца с вершины горы.
– Они? – переспросил Разин. – Она и кто-то еще?
– Сашенька, – сказала Алена, – возможно, я вас огорчу, но это был мужчина. Он приехал на маленькой желтой машине с открытым верхом.
– Как он выглядел, этот мужчина?
– Ну, я бы сказала, он такой… импозантный. Одет хорошо. Не то чтобы красив, но море обаяния.
– Особые приметы имеются? – спросил Разин.
– Нет, ничего такого я не заметила. Хотя, постойте, Саша! – вдруг вспомнила она. – Я же с ним разговаривала однажды. У нас на этаже, в гладильной комнате. Мы стояли рядом. У него и вправду есть одна особая примета. Такой мужественный шрам над правой бровью.
Разин безвольно уронил руку с мобильником на деревянную скамью и уставился в пустое русло реки. Стеклянные стрекозы чертили гиперболы над скучной водой и зависали в пространстве.
Ирина, ее исчезновение, Танцор, горы, желтый автомобильчик с открытым верхом и последующее пленение Мишки Козлова в тот самый момент, когда тот был готов освободить Ирину – все кружилось в голове Разина в хаотическом вихре. Он боялся остановить это кружение. Боялся увидеть картину, где ему, Разину, отводилась роль дурака и предателя.

Варшавец позвонил, когда Разин, переполненный горькими мыслями, медленно брел вниз по Набережной.
– Сан Саныч, – прокричал Ленчик, – вы меня слышите?
– Да слышу, не ори так, – сказал Разин, озираясь по сторонам. Народу на Набережной было полным полно. Курортный сезон набирал силу, да и часы показывали то особенное время, когда разумные отдыхающие уже возвращались с пляжей, а безумцы только выходили к морю, под палящее вертикальное солнце.
– Два секретных файла открыть невозможно, – продолжал кричать Варшавец. – Они самоуничтожились.
– Как это самоуничтожились? – не удержался от вопроса Разин. Обычно из осторожности он не повторял слова телефонного собеседника.
– Там программа была такая. После трех неправильных запросов на открытие, файлы уничтожаются. И еще. Препарат RZ—4 нигде не зарегистрирован. Механизм его воздействия на геном человека неизвестен. Что касается двух приведенных номеров телефонов, то один принадлежит русскому фармацевтическому магнату Илье Николаевичу Брызгалову, а второй чиновнику департамента спорта Валентину Григорьевичу Радченко.
– Это все? – спросил Разин.
– Есть одно частное замечание, – сказал Ленчик уже потише. – Статья журналиста Поспелова про уродов, помещенная на дискете. Вы обратили на нее внимание?
– Продолжай, – сказал Разин.
– Эту статью мы впервые прочитали в вашем кабинете, – напомнил Ленчик. – В последний день вашей работы.
– Помню.
– Сан Саныч, вам не кажется, что препарат RZ—4 и статья про уродов могут быть как-то связаны между собой?
– Я уже думал об этом, – сказал Разин и отключил телефон.
Не сходя с места, он во второй раз за сегодняшний день набрал номер главного редактора газеты «Голубая луна». Трубку взял сам Борис Игнатьевич.
– А, Санек, – обрадовался он. – Срочно дуй ко мне, на пляж. У меня тут портвейн греется под шляпой. Скоро закипит.
– Не могу, Боря, работы по горло, – сказал Разин.
– А подчиненные на хрена? – удивился Борис Игнатьевич.
– Кстати, я хотел поговорить с тобой о подчиненных. У тебя в газете работает журналист Поспелов.
– Эдька что ли?
– Точно. Эдуард Поспелов. Боря, как его найти? Ты чего молчишь?
Борис Игнатьевич вздохнул, посопел носом. А потом сказал?
– Тут, понимаешь какое дело? Эдькин отец, мой кореш, Димка Поспелов, да ты должен его знать, известный международник. Так вот он просил присмотреть за сыном. Куда-то он там вляпался, в какую-то некрасивую историю и теперь его пасут бандюганы. Но тебе, как другу, скажу. Здесь он. У меня под крылом.
– Его телефон у тебя есть? – спросил Разин.
– Пошукаем, – сказал Борис Игнатьевич. – И, заметь, сейчас я даже спрашивать не буду – за каким лешим он тебе понадобился. Только обещай, Санек, что вечером мы встречаемся у Лачугина.
– Обязательно приду. Е. Бэ. Жэ.
– Если будешь жив? – рассмеялся Борис Игнатьевич. – Ах ты, толстовец чертов. Ладно, записывай Эдькин телефон.

Кафе располагалось на верхней палубе списанного пассажирского парохода «Дмитрий Шостакович». Под брезентовым тентом, растянутым от борта к борту, стояли с десяток столов, покрытых белыми скатертями. На каждом из столов – цветы и вазы с фруктами, массивные стеклянные приборы со специями и атласные папки меню с золоченым клише на обложке. Деревянные стулья с прямыми спинками напоминали троны царствующих особ.
Эдик Поспелов кивком поприветствовал официанта, вышедшего навстречу, и обернулся к Разину.
– Самое прохладное место во всем городе, – сказал Эдик. – Днем здесь пусто, а вечером густо.
Официант измерил Разина скептическим взглядом и остался недоволен. Короткие шорты и зеленая майка в темных разводах пота не укладывались в чопорный стиль заведения. Он хотел, было, отказать в посещении этому безалаберному клиенту, но, случайно заглянув в глаза майору, отпрянул и благоразумно промолчал. Черные пронзительные глаза смотрели на официанта, не мигая, и, казалось, говорили – только попробуй открыть рот и я тут же оторву тебе язык. Голыми руками.
Они съели по большому куску горячей баранины, заправленной черносливом и уложенной в нежные листы кресс-салата. К черному байховому чаю подали рахат-лукум и сахар рафинад, накусанный специальными щипчиками на корявые кусочки. Сами щипчики лежали рядом с сахарницей в продолговатом блюдце.
– Из твоего рассказа следует, – произнес Разин, вытирая губы салфеткой, – что случаи превращения известных персон в уродов, дело рук человеческих.
– У меня нет прямых доказательств, но смотрите, что получается, – взволнованно сказал Эдик. – Алексей Зубрицкий, который навел меня на стоматологическую клинику, срочно умирает на больничной койке. Электрик дядя Жора, что-то знающий об истинной причине гибели Алексея, задыхается на пожаре через два часа после смены. Медсестру клиники «Доктор Сименс», заметьте, это она обслуживала двух красавцев, превратившихся в уродов, так вот эту медсестру расстреливают прямо в дверях клиники. Сан Саныч, а что вы думаете обо всем этом?
– Ты забыл вставить в этот ряд еще одно событие. Тебе угрожали и на тебя покушались, – сказал Разин.
– Ну, да!
– Боюсь, что это не все. В наш клубок вплетены судьбы еще трех людей. Моей жены Ирины, исчезнувшей при загадочных обстоятельствах. Вагонного вора Мишки Козлова по кличке Танцор. И молодого спортсмена Валерия Лампуса, который с моей подачи сделался узником медицинского центра. Я просто обязан в этом разобраться.
– Сан Саныч, если что, рассчитывайте на меня, – сказал Эдик.
– Спасибо, – сказал Разин. – Я рад, что не ошибся в тебе. А пока сиди и не высовывайся. Им и в голову не придет искать журналиста Поспелова у себя под носом.

Глава 34

Кравец и Разин прогуливались вдоль дикого пляжа. Шли по полосе прибоя. Время от времени они останавливались и начинали размахивать руками, спорили. Но вскоре успокаивались и брели дальше. Узкий переход между морем и отвесной каменной стеной заполнен был огромными валунами и кусками отломившихся скал. То и дело за скалами обнаруживались молодые парочки, мужчины и женщины, уединившиеся от посторонних глаз. Подполковник в семейных трусах вышагивал босиком по влажной гальке. Иногда он заходил в воду по щиколотку и с наслаждением шевелил пальцами ног.
– Саня, ты с одной стороны, вроде, умный мужик, а с другой полный дурак, – сказал Кравец, выкручивая голову так, что хрустнули позвонки. Между валунами лежала славная девушка, загорелая, как шоколадка, а рядом, сложив ноги по-турецки, сидел косматый парень и пробкой от пива рисовал на ее голой спине маленькие сердечки. – Ты, как ребенок, ставишь перед собой невыполнимые цели. Заведомо обрекаешь себя на неудачу.
– Возможно, Толя, – Разин поднял с земли плоский камешек и, пригнувшись, метнул его в море. Проследил, как прыгает он по воде, оставляя за собой пунктирную дорожку. – Но и ты согласись, скромные задачи – это такая тоска, удавиться хочется.
– Я хочу тебя предостеречь, – сказал Кравец. – Чтобы ты не вляпался в некрасивую историю.
– Мне нужно найти жену, ты понимаешь это? – перебил его Разин.
– Найдем, – быстро согласился Кравец. – Найдем, Саня. Только ты не суетись. Да, есть подозрения, что ее похитили люди из медицинского Центра. Но это всего лишь подозрения. Не более. А ты сразу – давай возьмем их штурмом. Прошли те времена, когда можно было поднять взвод омоновцев и поставить крутого пацана раком.
– А разве ты не так поступил, когда устроил облаву на Танцора в кафе «Снежинка»? – поддел его Разин.
– Саня, – снисходительно произнес Кравец, как будто и вправду разговаривал с ребенком, – Танцор обыкновенный вагонный воришка, а господин Брызгалов это… Это Эверест, который не покорить ни тебе, ни мне. Он номинальный хозяин города.
– Что и мэр под ним ходит? – спросил Разин.
– И мэр, и я. Все мы под ним. И все клюем зернышки с его ладони, – со злостью сказал Кравец. – Да что мы, мелочь пузатая. Брызгалов – один из тех, кто финансировал избирательные кампании.
– Неужели президентские?
– А то! – подполковник как будто даже удивился неосведомленности Разина. – Я не знаю, какой ногой он открывает министерские двери, но руки у него всегда заняты. Деньгами.
– Толя, ты можешь организовать мне встречу с Танцором? Где угодно.
– Даже не проси.
– Почему? Я же тебе говорил, что Ирина последние дни была с ним.
– Ну, говорил, знаю, – согласился Кравец. – Вверху, на плато, обнаружили желтый «Опель», который Танцор взял напрокат. Судя по всему, машина перевернулась на большой скорости. Удар смягчили кусты, повреждения небольшие. А твоя Ирина исчезла только спустя два дня после этого. Поэтому я думаю, что во время аварии, ее в машине не было.
– Вот поэтому мне и нужен Танцор, – сказал Разин. – Я хочу снять все вопросы.
– Не могу, Саня, ну, хоть убей.
– Боишься Патрона?
– Боюсь, – согласился Кравец. – Но я также боюсь, что Танцора в медицинском Центре мы уже не застанем.
– А где же он, по-твоему?
– Возможно, там, – Кравец поднял палец и указал на небо. – Хотя, вряд ли. Ведь, он до сих пор не признался, где спрятал саквояж.
Они подошли к тому месту, где вертикальная скала перегораживала путь, и повернули назад.
– Толя, – сказал Разин, – а что если Патрон прикажет «замочить» меня. Скажет тебе, ну-ка, братело, убери с моих глаз этого обормота, Сан Саныча Разина. Ты исполнишь его поручение?
– Я же говорю, дурак ты, Саня. И не лечишься.
– А я думаю, исполнишь, – не унимался Разин, – потому что деваться тебе некуда. Лишишься головы, чего доброго. А без головы, как зернышки клевать с его ладони?
– Чего ты хочешь? – устало спросил Кравец. Разговор ему не нравился. Разин ставил перед ним такие вопросы, которые подполковник и сам не раз задавал себе. Но ответить не мог, потому что не знал, остались ли в нем честь, достоинство, мужество. Или все это давно улетучилось, а в сердце живет только страх и рабская покорность.
– Я хочу, – сказал Разин, – чтобы мы взяли Патрона за мошонку и, как следует, встряхнули его. Привели в чувство. Он возомнил, что для него не существует Закона. Ни один человек в стране не посмеет проверить, что творится за стенами его лабораторий.
– Ты хочешь, чтобы это сделал я? – спросил Кравец.
– Больше некому.
– Саня, ты ошибся адресом. Я не Дмитрий Донской, чтобы спасать Россию от нашествия. Я даже не Джордано Бруно, чтобы гореть на костре за свои убеждения. Саня, я тебе по секрету скажу, у меня нет своих убеждений. Даже в огонь сажать не за что. Советую тебе поискать другого парня на роль героя-освободителя. А я тихонечко посижу в кустах. Как мышонок.
– Нормальное желание, – согласился Разин. – Только, боюсь, ничего у тебя не получится.
– Это почему же? – удивился Кравец.
– Сейчас Патрон взялся за Танцора. Потом придет очередь журналиста Поспелова, потом моя. А там, глядишь, и до тебя доберется. Так всех по одному и перещелкает.
– Ну, это ты загнул, – отмахнулся подполковник. – Да, согласен, Танцор и Поспелов, они у Патрона поперек горла встали. А я здесь причем?
– Слишком много знаешь, – сказал Разин. – А, следовательно, становишься потенциально опасным.
– Да ничего я не знаю! И не желаю знать! – выкрикнул Кравец, вспугнув молодую парочку. – Я заткну себе уши, закрою глаза и прикушу язык.
– Нет, Толя, даже не надейся, – сказал Разин. – В кустах не отсидишься.
Когда они вернулись к машине, водитель «Волги» спал, устроившись на заднем сиденье. Полуденное солнце обливало его ноги, выставленные из салона. Черные брюки сморщились от жары.
– Степаныч, – сказал Кравец, трогая водителя за плечо, – у тебя носки дымятся.

Вечером того же дня, когда солнце опустилось за высокие мачты брига «Товарищ», стоящего на рейде, позвонил Ленчик Варшавец. На этот раз он почти не заикался, что свидетельствовало о внутреннем равновесии, которое у него случалось после хорошо исполненной работы.
– Госпожа Искандерова, – докладывал Ленчик, – посещала клинику «Доктор Сименс» почти одновременно с Алексеем Зубрицким. Та же имплантация. Металлокерамические протезы под общим наркозом. Изменения в организме начались спустя три-четыре дня. И продолжались в течение недели. Здесь все совпадает с Зубрицким. В настоящее время ее состояние стабильное. Мутация организма прекратилась. Но ни о каком продолжении карьеры в шоу бизнесе не может быть и речи. На нее невозможно смотреть без содрогания.
– Что говорят врачи по поводу ее болезни? – спросил Разин. Он сидел на стуле перед распахнутым окном и смотрел на мачты «Товарища», вооруженные сложным такелажем.
– Врачи высказываются крайне осторожно. Никаких отклонений от нормы не обнаружено, анализы в порядке. И, тем не менее, процесс мутации налицо.
– Как ты думаешь, Ленчик, – спросил Разин, – Искандеровой не грозит такой же финал, как Зубрицкому?
– Сан Саныч, если вы имеете в виду медицинскую сторону дела, то сейчас ей ничего не угрожает.
– Ты в этом уверен?
– Меня в этом убедили врачи. Ее сильно покорежило, это точно, но теперь, когда все закончилось, она может жить и жить. Другое дело, ее психическое состояние. А вот что касается Алексея Зубрицкого, то его смерть наступила от удушья. И точно так же умер электрик дядя Жора. Причем, дядя Жора был мертв до того, как начался пожар в его квартире.
– Откуда это известно? – спросил Разин.
– В его легких не обнаружено продуктов горения. Дядю Жору придушили раньше. И еще. Письменное заявление журналиста Поспелова зарегистрировано в секретариате Управления. Оно было адресовано лично генералу Тарханову и поступило к нему пять дней назад. Но от генерала до сих пор не вернулось. И, естественно, никакого расследования по этому делу не начато.
– Ты хорошо поработал, Ленчик, – сказал Разин. – Извини, что я отнимаю твое личное время.
– Да ну вас, Сан Саныч, такую чепуху говорите, – сказал Вашавец, и по его голосу было слышно, что он польщен одобрением майора. – Теперь, что касается медсестры. Галина Ляпина ассистировала на обеих операциях. Она была убита двумя выстрелами из пистолета «Макарова» прямо на ступеньках клиники. По этому делу разыскиваются двое неизвестных мужчин и автомобиль «Москвич» красного цвета, пикап. Занятие, скорее всего, безнадежное, потому что ни примет, ни номера машины в этом деле не имеется. И еще. Как утверждают сослуживцы и родственники Ляпиной, у них в голове не укладывается – зачем это сделали? Медсестра коммерческой деятельностью не занималась и дорогу никому не переходила.
– Заметают следы? – предположил Разин.
– Очень похоже, – согласился Ленчик. – С завтрашнего дня начну проверять все связи Галины Ляпиной. Может, выйду на что-то интересное.
– Ленчик, ты мне скажи – новых случаев превращения красавцев в уродов не отмечено? – спросил Разин.
– Кроме наших двоих москвичей и питерца Кутасова, пока, слава Богу, никого. Тихо, спокойно.
– Значит, первый этап они завершили, – сказал Разин. – Цель достигнута. В определенных кругах общества посеяна паника. А сейчас хвосты подчищают. Для этого тоже нужно время.
– Теперь, что касается препарата RZ—4, – сказал Варшавец. – Никаких сведений об этом препарате обнаружить не удалось. Возможно, в секретных файлах… Но вы сами знаете.

Когда разговор был окончен, Разин начал собираться в гости. Встречу назначили в частном доме, купленном в прошлом году кинорежиссером «Мосфильма» Лачугиным. Сам Лачугин, как и Борис Игнатьевич, входил в состав жюри кинофестиваля, а его жена под псевдонимом Алиса Гламур представляла свою малобюджетную ленту. Фильм был задуман, как провокационно-скандальный, но в итоге получился вялым и пошлым. Поэтому воскресная вечеринка была организована с целью поддать жару в размеренное течение фестиваля и заставить членов жюри взглянуть на Алису Гламур с новой точки зрения. Разин облачился в белые брюки и в белую рубашку с большим синим воротником, напоминающим матросский гюйс, на голову надел пилотку из тонкой марлевой ткани, купленную сдуру на Набережной, и стал похож на английского моряка, сошедшего на берег в колониальном порту.
Он уже собирался покинуть номер своего двухзвездочного отеля, когда ему в голову пришла интересная мысль. Майор взял мобильник и набрал номер.
– Привет, Валентин Григорьевич. Узнал? – спросил он своего собеседника.
– Саша, ты? – удивился чиновник департамента спорта. – Ты куда пропал? Я тебе названиваю домой, никто не отвечает. Надо бы встретиться. За Лампуса с тобой рассчитаюсь. Да и аванс выдам на будущее.
– А чего же, встретимся, – согласился Разин. – Вот только вернусь, и сразу к тебе.
– А ты, разве, не в Москве? – изумился Валентин Григорьевич. – Вот тебе на. А где же?
– Я там, откуда ты недавно вернулся, – по длине паузы Разин почувствовал, как насторожился Валентин Григорьевич.
– А что ты там делаешь, Саша? – наконец, спросил он.
– Изучаю препарат RZ—4, – ответил Разин. – Что же ты, сучара, меня за нос водишь. Только что я просмотрел флешку. Ту, что была приложена к саквояжу. И хочу сказать – зря старались, я открыл все файлы. Ты понял, мудак.
– Что ты собираешься делать? – изменившимся голосом спросил Валентин Григорьевич.
– Как положено. Сдам тебя и всю вашу шоблу со всеми потрохами. Завтра же вылетаю в Москву. У меня уже билет в кармане.
– Саша, не делай этого, – сказал Валентин Григорьевич. – Давай встретимся и поговорим. Я уверен, мы договоримся.
– Не мечтай об этом, – сказал Разин. – А тебя, мразь, я завтра возьму за жабры и вырву их вместе с кишками. Ты меня знаешь.
Разин отключил мобильник. Поправил перед зеркалом волосы и сказал своему отражению:
– Ну, вот, ты сам засунул голову в петлю. Теперь жди, когда из-под тебя вышибут табуретку.
Выйдя на Набережную, Разин вдохнул тепловатый воздух. Пахло морской травой и жареным мясом. Полный узбек в белом халате жарил шашлык прямо на улице. Разин медленно двинулся вдоль Набережной, заложив руки за спину. Путь от «Земляничной Поляны» до частного владения режиссера Лачугина предстоял немалый, но в запасе у майора оставался целый час. Этого времени было достаточно, чтобы пересечь Городок от края до края. Сейчас Разин думал вот о чем. Он обманул Валентина Григорьевича, сказал, что сумел открыть секретные файлы. Если эти файлы хранили обыкновенные технологические секреты или что-то в этом роде, тогда ему, Разину, бояться нечего. Но, если на дискете была спрятана информация преступного характера, тогда его обязаны «замочить». Безжалостно и срочно. Вернее, наоборот. Если его попытаются «замочить», значит на секретных файлах скрыто преступление.
Но где в таком случае искать спасение? На кого надеяться? На Толю Кравца? Да, пожалуй, только на него. На его совесть и бесстрашие, если таковые имеются.

Глава 35

Дом оказался старым одноэтажным строением с разомлевшими стенами и темными пятнами выпавшей штукатурки. Зато двор был огромен. Он включал в себя фруктовый сад и виноградник, поднятый над широкой бетонной площадкой. В листьях винограда горели разноцветные лампочки иллюминации. А на площадке стоял длинный стол с деревянными лавками, сооруженными на скорую руку. Киношный софит на тонкой металлической ножке поливал стенку дома, выходящую во двор, сильным прожекторным светом. В вечернем небе догорали перистые облака, прочертившие свод с запада на восток.
Алиса Гламур встречала гостей возле калитки. Остриженная наголо, со смуглым красивым лицом, она походила на статую египетской царицы, изваянную в натуральную величину. Она крепко пожимала руку каждому мужчине и каждой женщине, и улыбалась, обнажая ровные зубы. Разин обратил внимание, что при этом ее губы мелко подрагивали, как у рассерженной собаки.
Борис Игнатьевич обнял и расцеловал Разина, как лучшего друга. А Алена Борзаковская подкатилась вплотную и стукнула маленьким кулачком в грудь:
– Сашенька, вы сегодня просто неотразимы. Жигало! Жаль, что Толя не смог придти.
Для Разина это было новостью. Пару часов назад они с Кравцом разговаривали по телефону и договорились встретиться здесь, в доме Лачугина. Что-то случилось?
Едва гости расселись за длинным столом, как смех и шум голосов сменились постукиванием и позвякиванием. С вазочек и блюд сметались в тарелки винегреты, оливье, селедка под шубой. Жирные ломти буженины шлепались рядом с зелеными стеблями латука. Острые соусы заливали бока жареной кефали, а пронзительный запах хрена прошибал до мозгов, как нашатырный спирт. Хлопнули пробки шампанского. В торце стола поднялся человек с седыми волосами, забранными в жидкую косичку, постучал вилкой по горлышку графина.
– Лачугин, – шепнула Алена на ухо майору.
– Господа, товарищи, друзья! – голос режиссера звучал грозно, как будто Лачугин засунул голову в пустую бочку. – Сегодня мы собрались, чтобы отметить скромный юбилей. Десять лет – ровно столько Алиса Гламур работает в кино. Впервые снявшись в знаковой ленте Юрия Крымова «Скорпион», она уже на следующий день была завалена предложениями режиссеров. Ваш покорный слуга, – Лачугин поклонился, предъявив гостям лысую щель между длинными прядями волос, – имел честь снять Алису в трех своих лентах. Но ее темперамент и высокий творческий потенциал не вмещался в рамках актерской профессии. Эта удивительная женщина, – снова последовал поклон, но теперь уже в сторону Алисы, – обнаружила в себе новый талант. Она стала кинорежиссером. Я поднимаю бокал и пью за удачу, за ту составляющую часть нашей профессии, которая изначально пребывает в руках Божьих. Но в данном конкретном случае Господь делегировал эту составляющую нам грешным, членам жюри. Итак, за удачу, господа!
В тарелке Бориса Игнатьевича одиноко покоился причудливый листик базилика. Шампанское в бокале осталось нетронутым.
– Боря, почему ты не пьешь, не ешь? – спросил Разин, цепляя на вилку здоровенный шмат сахарного помидора.
– Кусок в горло не лезет от таких тостов, – сказал главный редактор.
– Хам московский, – Алена кивнула головой в сторону своего начальника. Низенькая, она сидела между майором и Борисом Игнатьевичем, и плечи ее чуть-чуть выступали над поверхностью стола. – Люди поистратились, ждут от тебя благодарности, а ты?
– Болт они от меня дождутся, – насупился Борис Игнатьевич.
Разин слегка наклонился над столом и спросил:
– Боря, ты смотрел ее кино? Как оно тебе?
– Не к столу будь сказано — гавно. Я вычеркнул из жизни полтора часа.
– Вот за это, – Разин направил взгляд в торец стола, где сидели Лачугин и Алиса Гламур, – за это они обязаны кормить тебя и поить. Всю неделю.
– Ты так считаешь? – спросил Борис Игнатьевич, и в голосе его блеснула надежда.
– Уверен.
Борис Игнатьевич глубоко, с облегчением вздохнул, налил себе рюмку водки и выпил. Крякнул с удовольствие, поправил запотевшие очки и принялся неторопливо и обстоятельно накладывать закуски.
В этот вечер Разин пил только воду. Он пребывал в постоянной готовности, как лук с натянутой тетивой. Люди Патрона вряд ли устроят разборку с майором прямо здесь, среди пестрого бала. Им лишний шум ни к чему. Скорее всего, они обставят дело, как несчастный случай, чтобы следствие закрылось, едва начавшись.
Сфокусировать внимание на Алисе Гламур удалось лишь на короткое время. После второго тоста, разговоры за столом сместились на другие предметы. И главной темой стали случаи уродства, произошедшие в обеих столицах. Газеты и телевидение высказывали самые противоречивые мнения о причинах этого бедствия, но все сходились в одном – болезнь поражает известных, богатых, красивых. Назывались имена двух десятков персон, известных всей стране, которые, якобы, стали похожими на восставших мертвецов из фильмов ужасов. И даже последующие опровержения не очень успокаивали людей. Сейчас за столом напряженно обсуждали вопрос, где раздобыть чудодейственную вакцину и сколько она может стоить на черном рынке.
Не успело пройти и часа, как все истерзали себя страшными разговорами и разбрелись по неосвещенным углам бескрайнего двора. В фруктовом саду можно было наткнуться на темные фигуры. Огоньки сигарет светились даже в глубине сарая, откуда пахло углем и ветхостью.
За столом остались Разин, Алена и главный редактор. Борис Игнатьевич сидел, облокотившись локтем в салат с крабами, и заканчивал рассказ о малобюджетном кино:
– Скажи мне, Санек, разве можно сегодня поставить приличное кино за пятьдесят штук баксов?
– Пятьдесят тысяч долларов? – переспросил Разин. – Я думаю, можно.
– А вот! – Борис Игнатьевич сунул кукиш майору под нос и при этом сбил свои очки.
Разин нащупал под ногами очки и протянул их главному редактору:
– А если нанять студентов? Допустим, из театральных вузов. Или из студий. Или старых актеров, они все равно сидят без дела и готовы сниматься почти бесплатно, лишь бы напомнить о себе.
– Фуфло, – главный редактор безнадежно махнул рукой. Потом неловко развернулся в сторону Алены Барзаковской. Тарелка с салатом выскочила из-под его локтя и упала на землю, но Борис Игнатьевич этого даже не заметил. Он постучал по плечу Алены и пожаловался на Разина. – Наш друг ни хрена не понимает в кино.
– Согласна, – кивнула Алена. – Зато он гениальный сыщик.
– Ну, смотри, я тебя предупредил, – Борис Игнатьевич снова развернулся к Разину. – Санек, ты можешь снять кино за пять рублей, но его никто не будет смотреть. А в нормальной картине за эти бабки, ну, за пятьдесят штук, можно сделать один эпизод. Один! Например. Крутая машина летит в пропасть. Там-тадам-бам! Взрыв, пламя до неба. Все путем. Но зрителя не обманешь, – погрозил он пальцем. – Если ты скинешь в пропасть раздолбанный «Запорожец» вместо положенного «Мерседеса» – все, веры тебе не будет. Картину ты загубил. Поэтому все должно быть настоящим. Сценарий, машины, актеры, натура и, конечно, режиссер. А, если настоящее, значит дорогое. Другого пути к успеху нет. Подожди, – сказал он неожиданно. – А где твоя жена?
– Жена сбежала от меня.
– Почему?
– Потому что я не похож на Женю Удальцова.
– Минуточку, – Борис Игнатьевич подхватил со стола бутылку водки и аккуратно наполнил две рюмки. Одну протянул Разину, вторую поднял сам. – Сейчас мы выпьем, и все образуется. А потом пойдем и набьем морду этому Жене Удальцову.

Глава 36

Чувство страха не знакомо только идиотам, и металлическому лому, против которого, как известно, нет приема. Чиновник департамента спорта Валентин Григорьевич ни тем, ни другим не являлся. Поэтому сразу после звонка майора его начало трясти, словно он подцепил тропическую лихорадку. Валентин Григорьевич измерил температуру. Оказалось 36,6. В этот вечерний час в доме не было ни жены, ни прислуги, некому подать лекарство. Да и какое лекарство ему нужно? Звонить Патрону, вот что нужно. Но страшно, рука не поднимается. Валентин Григорьевич посмотрел на часы. 20:16. Дальнейшее промедление могло обернуться крупными неприятностями.
Реакция Патрона озадачила Валентина Григорьевича.
– Что ты паникуешь, Валя? – сказал он, привычно растягивая слова. – Ты говорил, на флешке ничего крамольного нет. Разве не так?
– Так, – неуверенно произнес Валентин Григорьевич. В открытой информации действительно ничего крамольного не было. Разве что номера телефонов, которые опрометчиво оказались в открытом тексте. Но Валентин Григорьевич знал, что Сашка Разин добрался-таки до самого нутра, взломал секретные файлы и теперь знает то, что не положено знать никому, кроме посвященных. А посвященных в операцию «Синдром Квазимодо» всего четверо. Сам Валентин Григорьевич, олигарх Брызгалов, врач спортивно-медицинского Центра Аркаша Панов и доктор Джемиль Кучук, заведующий биохимической лабораторией в турецком городе Анталия, куда и направлялся злополучный саквояж.
– Разин, Разин, – вспоминал между тем Брызгалов, – знакомая фамилия. Может, это со школы осталось. Стенька Разин, а? Стой! – неожиданно сказал он. – Это не тот ли Разин, что сидел на аналитическом отделе у моего знакомого, у генерала Тарханова? Майор, кажется?
– Точно так, – сказал Валентин Григорьевич. – Это он. Илья Николаевич, я его хорошо знаю, еще со студенческих времен. Это страшный человек. Ему только палец протяни, он тебя целиком проглотит. Ужасный тип. Его надо убить. Убить! Немедленно. Сегодня. Потому что завтра будет поздно.
– Полегче, Валя, – с насмешкой в голосе произнес Брызгалов. – Ты хорошо знаешь, что телефонные разговоры прослушиваются даже в кабинетах президентов. А что говорить про нас грешных?
Валентин Григорьевич понизил голос и стал говорить шепотом. Но даже шептал он с такой страстью, что Брызгалову пришлось немного отстранить трубку.
– Убить! Убить! – яростно шептал спортивный чиновник. – Сейчас же. Немедленно. До наступления утра.
– Валя, почему ты такой кровожадный? – спокойно поинтересовался Брызгалов. – У нас, между прочим, находится жена этого майора. Неплохой крючок, а? – при этих словах Валентин Григорьевич догадался, что Брызгалов разыгрывает его. Оказывается, он знает намного больше. И Разина помнит прекрасно, и даже с его женой Ириной знаком.
– Илья Николаевич, вы не представляете, кто такой Разин, – продолжал истово шептать Валентин Григорьевич. – Если он вцепился – всё! Его уже ничто не остановит. Ни деньги, ни жена. Только пуля. Пуля в его упертый лоб.
Он замолчал. Брызгалов тоже не отвечал. Раздумывал, принимал решение. Наконец, Валентин Григорьевич услышал его голос, по-прежнему спокойный и ровный.
– Хорошо, Валя, будь по-твоему. Я позабочусь о нашем друге. Где он находится?
– Рядом с вами, Илья Николаевич. Проживает в отеле «Земляничная Поляна».
– Это упрощает задачу, – сказал Брызгалов и добавил: – Ты, Валя, прими немедленно тридцать капель валокордина и ляг в постель. А то, неровен час, хватит тебя удар. С кого я тогда спрашивать буду за развал нашего общего дела?

Всякий раз, приезжая в Городок, Брызгалов останавливался в собственном доме. Построенный из современных материалов, этот дом, представлял собой точную копию средневекового замка, купленного им по случаю на атлантическом побережье Испании. Здесь, в Городке, замок стоял на скалистом берегу, откуда открывался вид на бескрайний простор моря. Но в этом доме, в отличие от испанского, Илья Николаевич выдерживал не более двух дней кряду. На третий же день у него объявлялись различные фобии, начиная от страха перед замкнутым пространством до боязни темноты. Собственно, боялся он не столько темноты, сколько одного вида факелов, тускло мерцающих на стенах арочных переходов. Факелы были электрические, но так здорово имитировали настоящие, что сразу не отличишь. Даже копоть на сводах и та присутствовала. Как бы там ни было, на третий день Брызгалов сбегал из замка и поселялся в главной лаборатории спортивно-медицинского Центра. Здесь у него имелись свои апартаменты. По роскоши и комфорту они уступали средневековому замку, однако здесь настроение Брызгалова резко менялось. К нему возвращалась несокрушимая воля. Цели прорисовывались ясно. А путь к ним казался четким, как железнодорожная ветка метро.
В тот вечер, когда из Москвы позвонил перепуганный Валентин Григорьевич, Брызгалов ужинал в апартаментах с мэром Городка Игорем Тушкановым.
– Илья Николаевич, вот вы говорите, что наступит такое время, когда вы сможете накормить искусственными продуктами весь мир, – сказал Тушканов, вытирая салфеткой лоснящийся подбородок. – А по мне лучше помереть с голоду, чем жевать эту мякину. Как-то жена принесла домой сыр. Искусственный. Черт знает из чего сделанный. Я попробовал и чуть не вырвал. А вот это еда, так еда! – он простер руки над столом, обильно уставленном яствами.
– А что ты будешь кушать, Игорек, когда мы выловим и сожрем последнего черноморского бычка. На Земле не останется ни свиней, ни коров, потому что кормить их будет нечем. Наши черноземы исчахнут и откажутся плодоносить. Рожь, пшеница, овес, все это уйдет в прошлое. Останется чертополох, да перекати-поле.
– Я не доживу до этого кошмара, – сказал Тушканов.
– Кто знает, – произнес Илья Николаевич с таким видом, как будто сам Бог на утренней планерке поделился с ним планами на будущее. – Когда-то, прежде чем исчезал какой-нибудь вид, проходили тысячи лет. А теперь и дня не бывает, чтобы мы не досчитались той или иной божьей твари. Жучка, моллюска. На худой конец, какого-нибудь аленького цветочка.
– Поверить не могу, – сказал Игорь Тушканов, обильно намазывая горчицей кусок студня.
– Эх, Игорек, никуда мы не денемся от биологических продуктов, – сказал Брызгалов, потягиваясь в кресле. – Но продукты продуктами, а хочется помечтать, заглянуть в приятное будущее. Ты можешь себе представить биологический компьютер?
– Из мяса что ли? – удивился Тушканов.
– Это будет живой организм, плод человеческого разума. Когда я захочу позабавить гостей, он примет форму Федора Шаляпина и запоет басом у меня в гостиной. А, если среди гостей обнаружатся любители искусства бельканто, мой биологический компьютер примет пышные формы Монсеррат Кабалье, и запоет неповторимым сопрано этой замечательной испанки.
– Вроде музыкального центра, что ли? – поинтересовался Тушканов.
– М-да, – с некоторым разочарованием в голосе произнес Брызгалов. Он понял, что его собеседник не способен к полету фантазии. – Биокомпьютером, – продолжал Илья Николаевич, – можно будет любоваться, как золотыми рыбками в аквариуме. И с ним же полезно говорить о погоде, о котировках на фондовой бирже или обсуждать труд Фомы Аквинского «О началах природы».
– Илья Николаевич, вы, наверное, разыгрываете меня. Разве такое возможно?
– Это придет в нашу жизнь неминуемо. И намного раньше, чем думают многие, – Брызгалов налил в свой бокал воды, а рюмку мэра наполнил коньяком «Hennessy». – Уже сегодня новые технологии позволяют перемещать гены куда угодно. От одного вида к другому. И даже переступать границы, установленные природой между живыми организмами. До сих пор живые организмы развивались очень медленно. Новые формы приживались на земле тысячелетиями. Зато сегодня, целые протеины могут быть перемещены за один день в совершенно новые ассоциации.
На этих словах Илью Николаевича прервал звонок из Москвы. Когда он понял, что звонивший Валентин Григорьевич находится в паническом состоянии, Брызгалов извинился перед Тушкановым и вышел на веранду.
После разговора с Москвой, Патрон на минуту задумался. Поднять свою гвардию и ликвидировать майора Разина – дело простое и мало рискованное. Кому придет в голову гнать волну по случаю гибели отставного мента? Тем более, если его кончину обставить простыми, хорошо мотивированными причинами. Ну, шел себе человек и шел, и вдруг ему на темечко – горшок с геранью. Все. Шапки долой, марш Шопена и скупые соболезнования в траурной рамке. Но Брызгалову, как человеку дальновидному и по своей натуре авантюрному, подобный ход казался бездарным. Слишком прямолинейно и смахивает на уголовщину. Пошло, в конце концов.
После коротких размышлений Илья Николаевич составил план, который выглядел гораздо интересней и перспективней. Более десятка лет Брызгалов наблюдал за Анатолием Кравцом. И не столько за его карьерным ростом, сколько за постепенным перерождением розовощекого лейтенанта, готового живот свой положить за справедливость и интересы Отечества, в корыстного и продажного начальника местной полиции. И вот теперь представился случай проверить истинную преданность подполковника, определить его готовность беспрекословно следовать за своим Патроном. Илья Николаевич решил поставить его на кровь.

Глава 37

Прямо от Лачугиных Разин вернулся в гостиницу. Подъехал уже за полночь. Расплатился с таксистом. Прежде чем выйти из машины, внимательно осмотрелся. Улица освещалась хорошо. С одной стороны взгляду открывалось здание Морского вокзала, залитое белым светом, а с другой – огни Набережной. Они убегали в перспективу, изгибаясь дугой. За стойкой администратора сидела немолодая дама и листала глянцевый журнал. Подавая ключ, она посмотрела на Разина с укором – поздних посетителей ночная дежурная не жаловала. Разин поднялся на свой этаж и открыл дверь ключом. Щелкнул выключателем и вздрогнул от неожиданности. Прямо напротив него, развалившись в кресле, сидел подполковник Кравец. Сощурившись на свет, он поднес руку к глазам и посмотрел на часы.
– Саня, где тебя черти носят? Я уже чуть не уснул.
Разин перевел дух, подождал, пока разогнавшееся сердце немного успокоится, и сказал:
– Фу-у, испугал. Ты чего здесь делаешь?
– Да вот пришел, – медленно проговорил Кравец и вздохнул так тяжело, как будто на груди у него стояла двухпудовая гиря. – Пришел, Саня, убивать тебя.
Разин услышал за спиной шум какого-то движения и быстро обернулся. Из туалетной комнаты вышли двое молодых парней. В руках они держали пистолеты. Один из молодцов остановился возле входной двери, а другой, пройдя к окну, повернулся лицом к майору и, не торопясь, принялся накручивать глушитель на ствол пистолета. Разин непроизвольно сделал один шаг в сторону, но подполковник жестом остановил его:
– Только давай без фокусов, Саня. Ты же умный мужик. Зачем нам шум поднимать среди ночи. Всех жильцов перебудим. А здесь, между прочим, отдыхают женщины и дети.

«Земляничная Поляна», как и всякий отель, который не тянул выше двух звездочек, славен был тем, что помимо отсутствия горячей воды и туалетной бумаги, экономил средства на обслуживающем персонале. Швейцар у входа не был предусмотрен даже в штатном расписании. Вместо десяти горничных, управлялись шестеро, три из которых являлись пенсионерками по возрасту. Постоянных дежурных ни на одном из трех этажей не было. Вместо этой непозволительной роскоши, сторожу предписывалось делать регулярные обходы, цель которых состояла в обнаружении нежелательных возгораний и предупреждении физических беспорядков. Но, поскольку должностная инструкция сторожа не уточняла периодичности обходов, то на экскурсию по этажам он отправлялся в исключительных случаях, когда своим собачьим нюхом угадывал назревающую пьянку. Сто грамм на халяву, да разве наш человек упустит подобное?
Максуд и Геша были в курсе внутреннего распорядка в отеле «Земляничная Поляна» и поэтому полагали, что действия милиционеров по ликвидации Разина окажутся простыми, как правила для боев без правил. Но, когда милицейская «Волга» обогнула отель и въехала в узкий проулок, где скрытно припарковалась под нависающими купами жасмина, они догадались, что операция будет проводиться вдали от любопытствующих глаз.
– Твою мать, – выругался Геша, прикуривая от бензиновой зажигалки «Zippo». – Как же мы будем следить за ними? – он и Максуд сидели в душной кабине «Форда», взятого на вечер у местного владельца транспортно-пассажирской компании. Такси стояло на площади перед зданием Морского вокзала, рядом с другими «извозчиками». Водители машин, дожидаясь прибытия теплохода из Туапсе, играли в нарды.
– Придется идти, – сказал Максуд.
– А, если нас увидят? Ты помнишь, что Патрон сказал – нос не высовывать, только следить, – напомнил Геша.
– Шапку-невидимку надень.
– Да пошел ты со своей шапкой.
В конце концов, решили следующее. Поскольку Разина в данную минуту в отеле не было, Геша и Максуд остаются в машине. Но, как только майор объявится, они незамедлительно последуют за ним, не обнаруживая себя и сохраняя дистанцию. Интересно, что же придумали менты? Скорее всего, начальник полиции попытается использовать личное знакомство с Разиным. А задача Максуда и Геши зафиксировать факт убийства. И для фиксации использовать любые доступные средствами, например, аудиозапись или сверхчувствительный фотоаппарат без вспышки.
Время тянулось медленно. За входом в отель следили попеременно. Когда к причалу пришвартовался большой теплоход, прибывший из Туапсе, на площади возникла суматоха. Таксисты ловили состоятельных пассажиров. Максуду пришлось выйти из «Форда», пересечь площадь и вести наблюдение из небольшого сквера, расположенного как раз напротив гостиницы. Вскоре на Городок опустилась ночь. На Набережной зажглись фонари. Максуд вернулся и сел в машину. В половине третьего ночи Геша, ведущий наблюдение через бинокль, вдруг крикнул:
– Кажись, он!
– Где? – встрепенулся Максуд.
– Да вон же, в тачке, на переднем сидении. Расплачивается с водилой.
Вскоре дверь такси распахнулась, и из машины вышел пижон среднего роста в белых одеждах и в белой дурацкой шапочке. Он немного поболтал с шофером, пожал ему руку и, пройдя легкой походкой, скрылся в отеле.
– Вперед, – подал команду Максуд.
Они быстро пересекли площадь, немного задержались на площадке перед стеклянной дверью и вошли в холл.
– Вы к кому, молодые люди? – привставая за стойкой, спросила дежурная.
– К кому? К кому? – передразнил ее Геша. – Нас девушки ждут.
– Какие еще девушки? – дежурная бросила взгляд на будильник, стоящий на стойке. – Я сейчас охрану вызову!
– Слушай, мама, не надо охрану, – сказал Максуд и опустил две купюры по тысяче рублей на раскрытый журнал, на то место, где мускулистый красавчик в плавках, улыбаясь во весь рот, приглашал читателей посетить испанский остров Мальорка. – Хорошую книжку читаешь, про любовь, – похвалил дежурную Максуд.
Они поднялись на второй этаж и укрылись в темной нише, где стояли несколько кресел и в бочках росли фикусы. За стеной помещался номер, который снимал Разин. Максуд вынул из сумки прибор размером со школьный пенал с небольшим раструбом на конце. Приложил его к стене и надел наушники. Поправил тоненькие проводки, которые тянулись от наушников к прибору, и стал слушать. Голоса за стенкой казались немного искаженными, но Максуд слышал отчетливо каждый звук.
– Только давай без фокусов, Саня, – услышал он голос начальника полиции. – Зачем нам шум поднимать среди ночи. Только жильцов перебудим. А здесь отдыхают женщины и дети, – он помолчал и добавил, обращаясь, видимо, к кому-то другому: – Закрой дверь на ключ. А то еще сунется кто.
Потом вдруг что-то там метнулось, опрокинулась мебель, послышался звук борьбы, какое-то кряхтенье, стон. Раздался натужный голос майора:
– Пусти. Больно.
Еще с минуту слышалась какая-то возня, а потом незнакомый голос произнес:
– Сильный, собака. Чуть меня не вырубил.
– Спортсмен, – сказал подполковник. – Но мы тоже не лыком шиты. Давай-ка его на пол, чтобы следов поменьше было.
Прошло не меньше минуты. Что-то там, в номере, ворочали, перетаскивали, чем-то шуршали. И снова Максуд услышал голос Разина. Судя по всему, говорить ему было трудно.
– Сволочь ты, Толя, – выдавил из себя майор. – Я надеялся, что-то в тебе осталось порядочного. Нет, ничего не осталось. Шакал… Ну, и жри падаль, пока не сдохнешь.
– Кончай его, – произнес подполковник.
Один за другим хлопнули два негромких выстрела. «Уже и менты научились работать с глушителями», – с удивлением подумал Максуд.
– Ну, чего там? – тронул его за рукав Геша.
Максуд приложил палец к губам и жестом показал, что нужно спрятаться поосновательней. Скоро гости покинут номер. И, хотя в нише было темно, они решили укрыться за спинками кресел. Но, даже сидя на корточках, Максуд продолжал прослушивать номер майора.
А там происходило следующее. Зашуршал целлофан, визгливо пропела «молния». Кравец произнес:
– Давай его в мешок.
– Головой или ногами? – спросил незнакомый голос.
– Без разницы, – сказал подполковник. – Ему теперь все равно.
Спустя несколько минут дверь номера открылась, и в коридор выглянул подполковник Кравец. Он осмотрелся и подал команду:
– Пошел.
Два дюжих молодца выволокли черный целлофановый мешок и, шурша им по полу, потащили в конец коридора. Но двигались они не в ту сторону, откуда явились Геша и Максуд, а в противоположную. Там, через узкую дверь предусмотрен был аварийный выход на пожарную лестницу.
– Не шуршите, черт побери, – шепотом выругался Кравец. – Поднимите выше.
Молодцы приподняли мешок, и один из них сказал:
– Тяжелый, зараза.
Максуд и Геша дождались, пока двое ментов спустят тело вниз, и отправились к машине.
– Что же вы так быстро, мальчики? – спросила дежурная, когда они с видимой неторопливостью пересекали холл.
– Наши телки заняты, – сказал Геша. – Они сегодня дают другим.

«Волга» выкатилась на Набережную и, проехав метров сто, повернула направо, на улицу Горную, откуда еще раз повернула направо и по магистральному шоссе устремилась в сторону маяка. «Форд» с атрибутикой радио-такси следовал за ней, сохраняя дистанцию и не включая фары и габаритные огни. Вскоре проехали маяк. «Волга» замедлила ход. На одном из поворотов свернула на грунтовую дорогу, ведущую к морю.
– Куда это они? – удивился Геша. – Там через километр дорога заканчивается.
– Посмотрим, – сказал Максуд. В этот момент раздался удар, мужчин бросило вперед, и Геша ударился лицом в лобовое стекло.
– Мать твою так, – ругнулся Геша.
– Послушай, – сказал ему Максуд, – еще один раз вспомнишь мою маму, я тебя зарежу.
– А ты, блин, смотри, куда прешь.
– Куда смотри? – завелся Максуд. – Темно, как у негра…
– Тихо! – перебил его Геша. – Они остановились.
«Волга» стояла на краю обрыва. Ближний свет серебрил траву и обрывался там, где заканчивалась площадка. А дальше простиралась Черное море, которое сейчас было действительно черным и сливалось с бездонной вселенной.
Максуд заглушил мотор и вынул подслушивающий прибор. А Геша прицелился фотоаппаратом и начал щелкать. До «Волги» оставалось метров семьдесят. Было видно, как из машины вышли трое. Открыли багажник. Все они делали молча. Максуд хорошо слышал звук их шагов. Иногда, правда, стрекот цикад, многократно усиленный прибором, заставлял Максуда сдергивать наушники и пережидать. Вот один из троих подошел к краю обрыва и заглянул вниз.
– Ни хера себе, – сказал он и Максуд узнал голос начальника полиции.
Двое других вынули из багажника мешок и подтащили его к самому краю.
– Груз положили? – спросил подполковник.
– Привязали к ногам, – ответил один из тащивших.
– Бросайте подальше, чтобы мешок не порвался о скалы, – сказал Кравец.
В свете волговских фар было видно, как мешок раскачали и бросили. Через мгновение Максуд услышал всплеск. Он снял наушники и включил мотор.
Когда «Форд» выехал на магистральное шоссе, Максуд включил огни. Ехали медленно, километров 50, не больше. Спустя несколько минут, когда «Форд» миновал маяк, его обогнала белая «Волга». Геша успел заметить, что за рулем сидел сам начальник полиции. А на заднем сидении два его помощника клевали носами – поздно уже было, полчетвертого ночи.

Глава 38

Безжизненный купол неба напоминал топку мартена. Раскаленный добела, он коробился и потрескивал. На голую землю ложился беспощадный жар. Горячий воздух обжигал бронхи. При каждом вдохе в груди у Брызгалова сипели высохшие пленки. Во все стороны от Ильи Николаевича простиралась пустыня. Ее заливал желтый слепящий свет. Свет заполнял трещины и разломы, метеоритные воронки и бесчисленные колеи, оставленные колесами машин. Чтобы не ослепнуть, Брызгалов сложил ладони козырьком. Но тени не появилось.
У самого горизонта Илья Николаевич разглядел крохотную фигурку человека, который медленно шел в его сторону. Чтобы занять себя, Брызгалов начал снимать одежды. Но оказалось, что вместо привычных рубашек и штанов, он завернут в какие-то липкие обертки, которые нужно отдирать одну за другой с большой осторожностью, ибо они были такой же частью его организма, как волосы или ногти.
Брызгалов так увлекся снятием оберток, что не сразу заметил, что тот человек уже рядом.
– Дай твои руки, – сказал человек голосом Милославича.
С трудом одолев страх, Брызгалов поднял глаза, но Милославича признал не сразу. Лысая голова обтянутая пергаментной кожей висела над белым халатом, но лица не было и шеи тоже не было. Тонкая синяя жилка пульсировала в воздухе, как раз в том месте, где должен находиться висок. Пал Петрович стоял, вытянув перед собой руки. Кисти, похожие на две штыковые лопаты были развернуты ладонями вверх. Илья Николаевич помимо желания положил свои руки на ладони Милославича. Что-то клацнуло, и кисти врача захлопнулись, как железные механизмы. Брызгалов вскрикнул, но не от боли, а от вида крови, что выступила на его сдавленных запястьях.
– Быть и тебе уродом, – сказал Милославич и Илья Николаевич увидел, как по их соединенным рукам, словно по двум прозрачным шлангам, побежала мутная жидкость. Она двигалась толчками и делалась все темней, все грязней и вскоре превратилась в зловонные помои со сгустками жира, с мелькающими окурками и рыбьей требухой.
– Нет! Не хочу! – выкрикнул Илья Николаевич, но слов своих не услышал, потому что язык его завибрировал, изо рта вырвался звук, похожий на щебет маленькой птицы.
На миг обозначилось лицо Милославича с перекошенным ртом. И тут же их руки, скрепленные, как пожарные шланги, начали раздуваться от неимоверного внутреннего давления. Вскоре они превратились в огромный пузырь, наполненный коричневой дрянью.
«Всё», – успел подумать Илья Николаевич, и в то же мгновение пузырь лопнул. Брызгалов дернулся всем телом и проснулся.
Бледный свет лежал на оконном стекле. Кондиционер почему-то не работал, и липкая жара наполняла кабинет. Соловьиной трелью пел телефон на рабочем столе.
– Слушаю, – хрипло произнес Брызгалов, вытирая мокрую шею простыней.
– Патрон, – услышал он голос Максуда, – они его уделали. Если позволите, то подробности я доложу днем, при личной встрече.
– Хорошо, – сказал Илья Николаевич и повесил трубку.
Он отворил окно и стал жадно вдыхать утренний воздух.

Коридор оказался длинным и не имел ни одного окна. Потолочные светильники струили молочный свет. С правой стороны шла глухая стена, выкрашенная зеленой эмалью. А слева, через равные промежутки, чередовались двери. Штук пять, наверное, Танцор не считал. Единственное, что он отметил, двери были не простые, они напоминали бронированные люки, которые ставят перед входом в хранилища банков. Черные штурвалы говорили о том, что вход в помещение можно задраить герметично. Коридор заканчивался тупиком. В торце тупика обнаружилась еще одна дверь, попроще, но тоже крепкая, с броней. Но главное, что Танцору не понравилось, так это надпись. Черной краской по белому фону было выведено слово «Морг». Когда охранники заталкивали Танцора в это помещение, он начал упираться:
– Мужики, да вы чего? Живого человека – в морг?
– Это ненадолго, – сказал один из охранников, тот, который недавно бил Танцора скрученной медной проволокой. Его маленькая голова утопала в огромных плечах.
– Что ненадолго, в морг что ли? – спросил Танцор.
– Жить недолго осталось, – сказал охранник и засмеялся весело, как ребенок. – Зря ты не признался, куда спрятал саквояж. Может, скажешь, а? За это премия – умрешь быстро и практически безболезненно. Не хочешь? Ну, тогда мужайся, братан. Завтра приедут два больших специалиста, Денис и Николай. Как только они приступят к работе, мое предложение покажется тебе просто райским. Да будет поздно.
Дверь захлопнулась, и Танцор остался один. Окон в морге не имелось. Зато над входной дверью мерцала лампочка, укрытая зеленым стеклянным колпаком. «Ватт 25, не больше», – прикинул Танцор. В средине помещения стояли два пустых стола, а к дальней стене примыкали шесть холодильных контейнеров, по три в ряд. Какой-то тревогой веяло от этих контейнеров. Танцор покойников не то чтобы боялся, но предпочитал не оставаться с ними наедине. Он раза три или четыре обошел вокруг столов, и, наконец, решился, приблизился к холодильникам. Преодолевая неприязнь, начал открывать одну за другой дверцы шкафов. Верхний ряд оказался пустым. Нижние два тоже были порожние, а в последнем шкафу лежал человек. Танцору совсем не хотелось смотреть на покойника, но он с тайным ужасом опасался, что человек в холодильнике может оказаться Ирочкой. Танцор выдвинул стол-каталку и приподнял угол простыни. И вздохнул с облегчением – это была не Ирочка. На столе лежал молодой мужчина. Его лицо, совсем еще мальчишеское, казалось живым и полным внутренних соков. Танцор взял пластмассовую папку, что покоилась сверху, и, сощурившись, разобрал в тусклом свете фамилию мужчины – Валерий Лампус, полных лет 20.
Танцор задвинул каталку, закрыл дверцу и лег на один из столов. Полежал, потом хлопнул себя ладонями по ляжкам и запел во все горло:
А мой задорный смех
Всегда имел успех,
И моя юность раскололась, как орех!

Глава 39

Высадив двух помощников, подполковник Кравец поехал в сторону спортивно-медицинского центра. Однако в аллею, ведущую к воротам центра, не свернул, а лишь бросил туда взгляд и отметил, что машина радио-такси марки «Форд» припаркована рядом с проходной. После этого подполковник немного попетлял в старой части города и, в конце концов, оказался на заброшенной объездной дороге. По ней можно выбраться из Городка, минуя пост ГИБДД. Спустя минут сорок, Кравец уже въезжал в ворота собственной дачи. Когда заглушил мотор и выбрался из кабины, открыл багажник.
– Ну, что, утопленник, – сказал он, – ты сегодня заново родился. Поздравляю с днем рождения.
– А кто придумал эту идею? – спросил гость, когда они расположились на пыльных стульях в одной из трех комнат дачного домика.
– Я, – с гордостью произнес Кравец. – Недурно получилось, верно?
– Классно. Правда, я чуть было не закричал, когда ты мне под нос бумажку тыкал. Кстати, что ты написал там?
– «Саня! Не говори ни слова. Прочти!» Вот такенными буквами, – показала Кравец, разводя руки.
– Ну, да. А дальше я сам помню. «Мне Патрон поручил убить тебя. Его люди следят за нами, проверяют, как я исполню приказ. Действуй по моему сценарию и все будет хорошо. Подыграй мне, как артист. Ты это можешь, я знаю».
– Мои парни заметили людей Патрона. Некто Максуд шарахался напротив гостиницы, перед окнами твоего номера. А потом, когда проехали маяк и свернули на грунтовку, мой сотрудник, обнаружил их машину. Она плелась за нами с потушенными фарами.
– А что было в том мешке, который вы бросили в море вместо меня? – спросил Разин.
– Металлокордовые скаты, порезанные на куски. Они сто лет валялись у нас на заднем дворе. Вот и пригодились. Для надежности сунули еще железную болванку, – Кравец зевнул и посмотрел на часы. – Шесть утра, – сказал он. – Всю ночь с тобой проваландались.
Комната, заставленная старой мебелью, казалась складом ненужных вещей. Сломанные ракетки для бадминтона, гитара без струн, большая клетка для попугая, кипы старых подписных журналов, разложенных на подоконниках, все это было покрыто слоем пыли, похожей на пепел.
– А что будет дальше, Толя? – спросил Разин.
– Посидишь здесь денька два, три. Подумаешь. Ты парень головастый, что-нибудь изобретешь.
–Что же я изобрету? – удивился Разин. – Сделаю пластическую операцию? Поменяю фамилию? Уеду жить на остров Сахалин?
– Не знаю, Саня, – честно признался Кравец. – Но, если Патрон пронюхает, что ты остался жив, а я вожу его за нос – все! Сразу заказывай траурный венок «Незабвенному другу Толику от Александра». Себе, кстати, тоже заказывай.
– На венки у меня нет денег, – сказал Разин. – Придется нам жить, Толя.
– Денег нет, – согласился Кравец. – Из твоего барахла в гостинице я захватил только документы и твои дурацкие шорты.
– Ты настоящий друг, – сказал Разин. Он стащил с себя белые брюки, сбросил рубашку и, облачившись в шорты, облегченно вздохнул. Принялся расхаживать по комнате, лавируя в узких проходах, не заставленных мебелью. Подполковник следил за Разиным, поворачивая голову то вправо, то влево.
– Может, ты перестанешь мельтешить перед глазами, присядешь, наконец? – предложил Кравец.
– Знаешь, о чем я думаю, Толя? – сказал Разин, продолжая кружить. – У тебя остался один выход. Только один.
– Ну, и какой же?
– Объявить войну Патрону.
Кравец внимательно посмотрел на Разина и, убедившись, что тот не шутит, покрутил пальцем у виска.
– Я говорю это, находясь в полном здравии и при ясной памяти, – продолжал Разин. – Я трезво соотношу твои и его возможности. Вижу, что победа достанется тебе нелегко. Но шансы есть. И очень приличные.
– Саня, он раздавит меня, как комара, – с тоскою в голосе произнес подполковник.
– Толя, ты человек казенный. За тебя государство в ответе.
– Какое там государство? – отмахнулся Кравец. – Помнишь, слова товарища Маяковского: «Мы говорим Партия – подразумеваем Ленин». А здесь, в Городке, мы говорим государство – подразумеваем Брызгалов. А он никого не щадит. Действует по принципу – бей своих, чтоб чужие боялись? Ты вот послушай свежую историю, – сказал Кравец и, поднявшись со стула, пересел на кособокий диван, подняв облако пыли. – Саквояж в поезде, – начал он свой рассказ, – сопровождали два курьера. Молодой пацан по имени Славик и некая дама, Эмма Антоновна. Мальчишка видно позарился на денежки и вступил в сговор с Танцором. А потом они на пару умыкнули саквояж и смылись. Ну, эту часть ты уже знаешь. А Эмму Антоновну взяли под белые руки и устроили ей настоящее гестапо. Пытали по всем правилам. Мизинец на правой руке откусили в четыре приема. Кусачками. И, главное, Патрон не скрывает этого факта. Он хочет держать в страхе весь личный состав. А теперь представь, что его люди могут сделать со мной.
Они помолчали. Разин подошел к старому креслу и сел на его подлокотник, оказавшись лицом к лицу с подполковником.
– Толя, – сказал Разин, – ты должен понять одну вещь. Патрон втягивает тебя в кровавые разборки. Он делает это намеренно, хочет, чтобы ты был повязан кровью. Заказ – ликвидировать меня – это только начало. Патрон будет держать тебя, как киллера на окладе. Тебе предстоит ликвидировать всех, кто станет ему неугоден. Толя, ты готов идти по этому пути?
Кравец сидел, обхватив голову руками.
– Что же мне делать, Саня? – глухо спросил он. – Я давно перестал быть честным и бескомпромиссным. Но становиться киллером не хочу. Я человек семейный. У меня Машка, жена, две взрослые девки на выданье, сестра Верочка, та вообще не выходит из дома четвертый год. Я не могу быть киллером, Саня, – Кравец поднял голову и заглянул в глаза Разину. – Но я боюсь Патрона. У меня вот здесь всё обрывается, как только подумаю, что надо слово сказать поперек. Ты понимаешь, даже лишнее слово боюсь сказать. А ты говоришь – объяви войну.
– Правильно, – сказал Разин. – Ты боишься, потому что стоишь один против его денег и его бандитов. И даже, если поставишь на уши всю свою милицию, Патрона не одолеешь. Надо, чтобы у нас за спиной стояли фигуры, равные ему по значению. Или даже крупнее.
– Какие еще фигуры? О чем ты говоришь?
– У тебя есть телефон?
Кравец порылся в карманах и протянул майору смартфон. Разин посмотрел, который час, и остался недоволен – было чертовски рано. Немного подумал, майор тяжело вздохнул и набрал номера заместителя генерального прокурора. Этот номер на всякий случай он давно выучил наизусть.

Телефонный разговор получился непростым. Разин изложил суть дела предельно лаконично. От внутреннего напряжения его лицо покрылось потом. Оказалось, что «старик», хорошо помнит Разина и помнит свое обещание – оказать ему любую одноразовую помощь. К тому же зам. генерального обладал способностью выстраивать из разрозненных фактов цельную картину события.
– Майор, – сказал он, выслушав Разина, – ты хотя бы понимаешь, что просишь у меня невозможного? Не могу я выписать ордер на арест такого человека. Подобные вещи надо согласовывать сам знаешь с кем.
– Прекрасно вас понимаю, Юрий Семенович, – согласился Разин. – Но здесь имеется одна тонкость. Формально медицинский центр исполняет функции научно-методической базы спортивного ведомства. А фактически это частное заведение. И юридическим собственником Центра является некий Радченко Валентин Григорьевич, один из чиновников департамента спорта.
– Вот как? Ну, это совсем другое дело. Дай-ка мне реквизиты твоего чиновника.
Когда Разин продиктовал все необходимое, Юрий Семенович спросил:
– А что же олигарх? Ты его так и отпустишь? Ведь, он, как я понимаю, ни по каким документам не проходит, как собственник.
– Не проходит, – согласился Разин. – Но дело в том, что около года назад швейцарская фармацевтическая фирма «Евро-Мед» прикупила 90 процентов акций Медицинского центра.
– Фью, – присвистнул «старик». – И за этой «Евро-Мед» стоит ни кто иной, как наш олигарх?
– Совершенно верно.
– Ну, смотри, Разин, если ты не добудешь железобетонных фактов, подтверждающих преступный характер деятельности олигарха в этом центре, тебе не поздоровится.
– Юрий Семенович, факты будут, можете не сомневаться.
– Тогда делаем так. Я предъявляю руководству центра, а конкретно этому Радченко Валентину Григорьевичу, стандартное обвинение в сокрытии доходов и в неуплате налога. И даю разрешение на арест финансовых документов. А дальше тебе карты в руки. Вернее, силовым структурам, которые, надеюсь, тебя не подведут.
– Структуры не подведут, – произнес Разин, подмигивая подполковнику.
– Теперь слушай главное, – сказал зам. генерального прокурора. – Если ты в общей суматохе случайно прихватишь за жопу олигарха и усадишь его на нары, будет здорово. Но в этом случае я примерно накажу тебя за превышение полномочий. Накажу строго и показательно. И это наказание будет в силе, угадай, до каких пор?
– Пока я не представлю железобетонных фактов его вины.
– Умница. Ну, действуй, майор. С Богом.

Когда разговор был окончен, Разин поднял голову и посмотрел на подполковника. Тот сидел бледный, сцепив пальцы на животе.
– Ну вот, Толя, – сказал Разин, – теперь за нами сила и закон. Остается придумать, как провернуть это дело. Здесь нужна хитрость. Но прежде понадобится аэрофотографии всех трех зон медицинского центра, внутренняя планировка лабораторий и служебных помещений, а также точная дислокация сил противника. При этом надо помнить, что люди, охраняющие центр, наши братья, нанятые на службу преступником. Нужно все сделать чисто, без жертв.
Все, что сейчас происходило перед глазами подполковника Кравца, казалось ему то ли сном, то ли странной игрой, в которую он втянут помимо желания. И, тем не менее, словно включаясь в эту игру, он сказал:
– Слушай, я вот что вспомнил. Не так давно, месяца три назад, мы обсуждали с начальником службы безопасности медицинского центра такой вопрос. Неплохо, дескать, провести учения, чтобы отработать действия охраны в случае нападения на центр террористов. Может, под эту сурдинку?
– Толя, браво! – воскликнул Разин. – Вот именно на этом мы и построим наш план.

Глава 40

Учения назначили на девять утра. Начальник службы безопасности, господин Скачков, и подполковник Кравец уже четверть часа находились в радиорубке стадиона. Место выбрали не случайно. Отсюда открывалась большая часть зоны номер один. Хвойный парк, корпуса гостиниц и чугунная ограда по периметру медицинского центра лежали перед ними, как на ладони.
– Леонид Сергеевич, – сказал Кравец, – а ты проверил, у всех ли патроны холостые? Вдруг пальнут боевым, неприятностей не оберемся.
– Наружный караул и охрана лабораторий обеспечены холостым боезапасом, – успокоил его Скачков. – Боевые патроны остались только у телохранителей Брызгалова. Но мы, ведь, договорились, учения не распространяются на зону три и центральную лабораторию. Не так ли?
– Отличная связь, – заметил Кравец, поглаживая корпус радиостанции.
– Верно. Я могу вызвать любого бойца, – согласился Скачков. – А, если нажму эту кнопочку, – он прикоснулся мизинцем к одной из клавиш, – то свяжусь со всеми одновременно, как центральный диспетчер.
Скачков включил радиостанцию и поднес микрофон ко рту:
– Внимание всем постам! Говорит начальник службы безопасности. До начала плановых учений осталось пятьдесят секунд. Приказываю усилить наблюдение на охраняемых объектах, действовать в соответствии с полученным инструктажем. Обо всех нарушениях режима секретности немедленно докладывать мне. Жду вашего доклада. Пост номер один?
– Пост номер один – готов! – услышал Кравец металлический голос в приемнике станции.
– Пост номер два – готов!
Пока шел доклад, подполковник то и дело поглядывал на часы.
План операции был прост и дерзок. Познакомившись с фотоснимками, сделанными с борта вертолета, Кравец и Разин обратили внимание на то, что все три зоны напоминали концентрические окружности. Одна внутри другой. Однако на юге, со стороны моря, окружности соприкасались. Наружная стена зоны три была одновременно стеной второй и первой зоны. Выходило, что с юга, преодолев всего одну стену, можно сразу попасть в главную лабораторию. Майор и Кравец тайно осмотрели южную стену с моря и убедились, что это крепкий орешек. Во-первых, высокая. Во-вторых, стоит на верху скалистого обрыва. В-третьих, скрытно подобраться к подножью скалы невозможно. Часовой наверху отлично просматривает все подступы со стороны моря.
В конечном итоге, план был такой. С первых минут учений устроить шум на северной стороне медицинского центра, в районе центрального входа. Привлечь туда все внимание и все силы охраны. Основной штурмовой отряд решили посадить на прогулочный катер «Меркурий». С него десантироваться к подножью скалы. И оттуда начать восхождение и штурм. С этой целью Кравец привлек к операции горных спасателей. Они должны вывести наверх бойцов СОБРа.
Ровно в девять в небольшом отдалении грохнул взрыв и эхом отразился на трибунах стадиона. Слева от ворот взметнулось густое облако дыма. А следом за ним, сметая чугунную ограду, на территорию ворвался грузовик. Это был «студебекер», чудом сохранивший со времен ленд-лиза. Его бампер был укреплен двутавровой балкой номер 30. Тотчас в разных местах ограды зажглись дымовые шашки. Легкий ветер погнал дым в сторону стадиона. Несколько человек из числа нападающих бежали, растянувшись цепью по обе стороны от «студебекера». Но вскоре машина и люди оказались закрытыми дымовой завесой. Раздался второй взрыв. Потом третий, от которого дрогнули стекла радиорубки. А потом взрывы загремели не переставая, и каждый следующий казался сильней предыдущего.
– Немедленно прекрати этот бардак! – крикнул Скачков.
Кравец наивно развел руки:
– Извини, не думал, что так получится.
Начальник службы безопасности, чертыхаясь, схватил микрофон. При каждом взрыве он вздрагивал и приседал. Казалось, что стекла радиорубки вот-вот вылетят.
– Начальник караула! Егоров! – рявкнул Скачков. – Ты меня слышишь?
– Так точно. Слышу, – отозвался Егоров.
– Немедленно поднимай караул «в ружье»! Выводи отдыхающую смену в район стадиона. Для усиления отряда разрешаю снять посты номер 2, 4 и 7. Немедленно останови противника и вытесни за пределы Центра.
– А сколько их человек? – спросил Егоров.
Кравец поднял обе руки и растопырил пальцы.
– Десять, – сказал Скачков. – Вперед!
Теперь взрывы гремели с другой стороны стадиона. Это означало, что нападающая сторона продвинулась под стены второй зоны. Ядовитый запах дымовой завесы проник в радиорубку. Кравец припал лицом к мутному стеклу. В клубах дыма мелькали тени бегущих людей. С противоположной стороны огромная чаша стадиона наполнялась белым маревом.
Скачков приказал всем охранникам, несшим службу на внутренних объектах, покинуть свои посты и сосредоточиться перед входом в зону номер два. Не успел он произнести последние слова, как с правой стороны раздался вой сирены. Долгий звук раздирал душу на части и наполнял сердце тревогой. И тотчас же вторая сирена завыла слева.
Кравец услышал в приемнике голос начальника караула. Сквозь вой сирены Егоров докладывал, что обнаружить противника невозможно. Во-первых, дымовая завеса. Во-вторых, среди гражданского персонала началась паника. Люди бегут, не ведая куда, и сшибают с ног бойцов караула. Да еще эти проклятые сирены! Обе они обнаружены. Но та и другая заминированы, о чем свидетельствуют таблички, заблаговременно и аккуратно надписанные.
С начала штурма прошло двадцать три минуты. До сих пор не поступило тревожных сигналов от часовых, несущих вахту на южной стене. Это значило, что план Разина и Кравца сработал.
Не успел подполковник об этом подумать, как в приемнике раздался мальчишеский голос:
– Товарищ командир! Докладывает пост номер одиннадцать. Здесь на стену лезут! Какие-то люди в камуфляже и в масках.
– Что!? – заревел Скачков, и лицо его болезненно покривилось. – Приказываю открыть огонь на поражение!
– Так я уже стрелял. И в воздух, и так. А они лезут. У меня же холостые, – звонко сообщил одиннадцатый пост. – Зато в меня пуляют – будь здоров. Только штукатурка летит в разные стороны!
На свирепый взгляд Скачкова подполковник только пожал плечами:
– Французские карабины для разгона несанкционированных демонстраций, – сказал он. – Стреляют резиновыми пулями. Недавно получили, так сказать, в порядке обмена опытом.
Не дожидаясь реакции, Кравец схватил начальника службы безопасности за обе кисти. Скачков хотел, было, оказать сопротивление, однако Кравец держал его на безопасной дистанции.
– Не дергайся, Леонид Сергеевич, – посоветовал подполковник. — Или ты позабыл, что я чемпион города по армрестлингу?
Заученным движением Кравец выхватил из кармана наручники. Спустя пару секунд начальник службы безопасности был прикован к вертикальной трубе в три четверти дюйма.
– Отдыхай, Леонид Сергеевич, – сказал ему Кравец и подвинул стул. – На сегодня твоя работа закончена.
– Ты еще пожалеешь об этом, предатель, – произнес Скачков.
— Я выбрал разумное решение. Иначе мы устроим такую бойню, с настоящей кровью, с настоящей смертью. А тебе это надо?
Кравец взял микрофон и произнес:
– Внимание всем постам, охранникам, часовым! Всем, кто меня слышит! С вами говорит начальник полиции, подполковник Кравец. Я действую по поручению Генерального прокурора. Мне поручено произвести арест финансовых документов медицинского центра. Как руководитель операции, я приказываю немедленно прекратить сопротивление. Убедительно прошу всех сотрудников оказывать содействие правоохранительным органам. Обеспечить доступ ко всем необходимым документам. Конец связи.

Черная маска на лице майора то и дело сбивалась в сторону. Приходилось ее поправлять и терять драгоценные мгновения. Бойцы штурмового отряда, оставшиеся внизу, вели непрерывную стрельбу. Резиновые пули рассекали воздух. Они издавали за спиной майора протяжный ноющий звук. Казалось, кто-то сгибал узкое полотно пилы и резко отпускал его. Разин поднимался по штормтрапу, сброшенному со стены. В метре от него по такому же трапу поднимался молодой боец СОБРа Василий Рыбаков. Василий оказался проворнее. Перед глазами майора мелькали его ботинки.
Начало операции складывалось благоприятно для нападающей стороны. Прогулочный катер «Меркурий» совершал обычные маневры. Он, то удалялся от берега, то приближался, насколько позволяла глубина фарватера. Над утренним морем неслась бодрая речь экскурсовода. Когда началась канонада на северной стороне медицинского центра, и, когда часовой на южной стене отвлекся и скрылся из виду, катер резко вильнул к берегу. На узкую полоску земли десантировались двенадцать человек. Трое из них были горными спасателями, восемь – собровцами. Командовал отрядом майор Разин. Когда вернулся часовой, два штормтрапа уже были навешены на стене. Их закрепили на штатных крюках, которые Кравец и Разин рассмотрели в бинокли, когда изучали место будущего штурма. Крюки располагались метра на два ниже верхнего обреза стены, поэтому последние два метра было решено преодолевать с помощью веревок с «кошками» на конце.
Часовые на стене, а их там было двое или трое, пытались сбросить штормтрапы. Но огонь прикрытия не давал им возможности действовать открыто. Майор поднял голову и увидел крюки. Штормтрап кончился. Пот заливал глаза. Легкие разрывались на части, казалось, что он вдыхает толченное бутылочное стекло. Ему нужен был отдых. Разин остановился, нащупал на поясе фал с «кошкой» и начал подготовку к последнему броску. Он увидел, как Рыбаков отпустил свой трап, качнулся назад и повис на капроновой нити. Затем уперся ногами в стену и начал подъем, перебирая трос руками. Разин бросил «кошку» и дернул фал. Почувствовал его упругое сопротивление. Зацепился. Дыхание еще не восстановилось, но медлить нельзя. Разин начал подъем на стену. Когда он достиг цели и закинул руку на верхнюю плиту, то услышал крик и увидел мелькнувшее в пропасть тело Рыбакова. Разин подтянулся на руках. В трех шагах от него стоял молодой охранник с белой челкой на лбу. Чуть дальше – еще двое. Несколько мгновений они растеряно переглядывались, а потом все трое бросились к Разину. Но тотчас остановились. Разин лежал животом на плите и направлял на них пистолет:
– Заряжен боевыми, – предупредил он. – На ком проверять будем?

Разин бежал по коридору в сопровождении семи бойцов СОБРа. Неожиданно дорогу бойцам перегородила стена. В середине ее темнела металлическая дверь с окошком в виде иллюминатора. «Бокс № 6» было начертано на этой двери. Разин навалился плечом – бесполезно, дверь не шелохнулась. Нажал кнопку звонка. Вскоре отворилась задрайка иллюминатора, и за толстым стеклом обозначилось лицо мужчины. Человек за дверью был в голубой хирургической шапочке и с марлевой повязкой на лице. Один из бойцов показал ему удостоверение офицера УВД. Однако человек за дверью покачал головой и захлопнул задрайку.
– Взрывай! – приказал Разин.
Грохнул взрыв. Несколько стекол вылетели из коридорных окон. Дверь лежала на полу. Бойцы бросились внутрь. Взгляду майора открылся огромный зал, разделенный на три сектора. Сотрудники лаборатории, человек десять, испуганные взрывом и вторжением бойцов, вскочили со своих мест.
– Здравия желаю, господа Ньютоны, – приветствовал их Разин. Он осмотрел разделочные столики, микроскопы, блестящие инструменты и сказал: – Успокойтесь. Мы не бандиты. Мы действуем по поручению Генерального прокурора. Продолжайте свою работу. А вас, – Разин указал на одного из лаборантов, – я попрошу проводить нас к господину Брызгалову. Илье Николаевичу.
Вслед за лаборантом бойцы миновали овальный зал, выстеленный паркетом. Зал был пуст. Только в многочисленных нишах стояли стеклянные колбы, в которых плавали странные предметы, напоминавшие Разину маленьких уродцев.
– Что это? – спросил он у лаборанта.
– Человеческие зародыши на разной стадии развития, – ответил тот.
Потом они вышли в холл. Майор посмотрел вверх и увидел, что над ними нет третьего этажа, а там, где должна быть крыша, высится прозрачная арка, исполненная в стиле барокко.
– Я дальше не пойду, – сказал лаборант. – Вам в ту дверь.
– Товарищ, майор, – обратился к Разину командир собровцев, – смотрите. Нас, кажется, ждут.
Высоко, по двум углам холла, были установлены камеры слежения. Разин толкнул дверь. Первое, что он увидел, три ствола, направленные ему прямо в лицо. Первый ствол принадлежал скорострельному израильскому автомату УЗИ, второй – американской винтовке М16А, стоящей на вооружении американской морской пехоты, а третий майору известен не был, но, судя по длине ствола и калибру пулевого отверстия, его заряд мог снести башню на танке.
– А что так, ребята? – удивился майор, останавливаясь и замирая в дверях. – Мы к вам со всей душой, по закону.
– Знаем твои законы, – сказал человек с винтовкой. У него было красивое восточное лицо и легкий акцент. – Ты пришел за документами. Ты их получишь. А туда, – человек кивнул в сторону закрытой двери, которая выходила в приемную, – не ходи, не надо.
– Я хочу задать Илье Николаевичу два вопроса, – сказал Разин. – Если он на них ответит, я уйду.
– Слушай, запишись на прием у дежурного и приходи в нечетную среду. Получишь свои два ответа.
– Хорошо у вас организовано, – согласился Разин, – четко. Только я не могу ждать до нечетной среды.
– Уходи, – сказал восточный красавец. – И своих людей убери.
Не успел Разин придумать ответ, как под ногами у него что-то несильно застукало. Он опустил глаза и увидел круглую гранату. Она неторопливо вкатилась в приемную и замерла на полу, между майором и вооруженными телохранителями. И в тот же миг сильные руки выдернули Разина из проема двери и повалили на пол.
Взрыв был несильный, похожий на залп, произведенный из помпового ружья. Гораздо больше шума наделала длинная автоматная очередь и частые одиночные выстрелы карабина. Один из собровцев толкнул дверь ногой, и она закрылась.
– Сейчас нанюхаются, – сказал он.
И действительно, стрельба вскоре прекратилась, и за дверью раздались проклятья. Командир собровцев отсчитывал время, глядя на секундную стрелку часов. Наконец он поднял руку и сказал:
– Работаем!
Когда бойцы ворвались в приемную, они застали следующую картину. Телохранители сгрудились у окна и судорожно втягивали воздух разинутыми ртами. Раму открыть не успели, но выбили стекла. И сейчас все трое яростно терли кулаками глаза, размазывая по щекам сопли и слезы. Было такое впечатление, будто каждому из них швырнули в лицо по горсти молотого перца. Разоружить таких людей не составило большого труда. Разин почувствовал, как у него тоже начинают слезиться глаза.
Неожиданно дверь, ведущая в апартаменты, открылась, и в приемную вошел человек. Одет он был в короткий халат из синего атласа. Такой же капюшон покрывал его голову и прятал лицо. На руках блестели красные боксерские перчатки.
– Фу, – сказал он, перчаткой разгоняя воздух перед своим лицом, – какой мерзкий запах. Моя фамилия Брызгалов. Вы ко мне, господа? – поинтересовался человек, обращаясь к людям в масках и камуфляжной форме.
– К вам, Илья Николаевич, – сказал Разин.
– Признаюсь честно, ваш визит нарушает мой распорядок дня, – произнес Брызгалов. – А мои охранники ни к черту не годятся. Придется их заменить. Кстати, господа, вы не желаете поступить ко мне на службу? Получать будете десятикратно от сегодняшнего вашего содержания. И это только начало.
Разин сделал один шаг навстречу Брызгалову и в это время раздался выстрел. Стрелял телохранитель с восточной внешностью, который сейчас с двумя своими товарищами сидел на полу. Уж неизвестно, где он взял этот пистолет, старый бельгийский «браунинг» с перламутровой отделкой, и как сумел прицелиться с глазами полными слез. Майор Разин сделал по инерции один шаг и упал на пол, лицом вниз. Прямо к ногам Патрона.

Глава 41

День клонился к вечеру и поэтому Кравец, забрав Разина из больницы, решил везти его к себе домой. Но майор заупрямился, не поеду и все. И тогда они решили, что ужинать будут в кабинете начальника милиции, после чего подполковник подбросит Разина в отель «Земляничная Поляна».
– Ты оказался прав, – сказал подполковник, когда они расположились за длинным столом совещаний. – Да я и сам догадывался, что в медицинском центре совершаются поганые дела. Но чтобы так… Сейчас работы у прокуратуры – во! – Кравец провел ладонью по кадыку и принялся разливать коньяк. – Давай, Саня, выпьем за твое выздоровление. За возвращение на грешную землю, – и они выпили. – А что Ирина? – осторожно спросил Кравец. – Ты ее видел?
– Она изменилась очень, – вздохнул Разин. – Сама говорит, что превратилась в уродину. Но это не так. У меня создалось впечатление, что за это время, пока мы были в разлуке, она, сделалась старше лет на пять, на шесть. Я думаю, это следствие инъекции, которую сделал Танцор, спасая ее в горах. Один лаборант пояснил: Ирка не превратилась в уродину только потому, что Танцор сделал укол не в вену, а в мышцу. Но ты знаешь, ей новая внешность даже к лицу, – Разин умолк, словно вспомнил что-то, а потом улыбнулся. – Они приперлись ко мне в больницу. Ирка и Танцор. Просили благословения. Ты можешь себе представить?
– Ну, а ты что?
– Сначала послал их в одно неприличное место. На следующий день они явились снова. Я уже поостыл, все обдумал и, ты знаешь, благословил. Вот тебе парадокс – обманутый муж благословляет жену и ее любовника.
– Чего только не бывает, – успокоил его Кравец.
– Наверное, сдохну от вашей жары, – Разин стащил с плеч мокрую футболку и бросил ее на подоконник. – Почему не поставишь кондиционер, как все нормальные люди?
– А мне и так хорошо, – подполковник сидел в форменной рубашке, расстегнутой до пупа. Черные волосы густо покрывали грудь и закручивались кольцами. – Между прочим, – продолжал Кравец, – кондиционеры вырабатывают какую-то плесень и травят здоровых, симпатичных людей, вроде меня, – он наполнил коньяком пузатые стопки, поднял свою и сказал. – Давай, Саня, по второй, не чокаясь. За тех, кто погиб при исполнении. За Ваську Рыбакова. Такой молодой. Эх, жалко, прямо сил нет. Давай помянем его минутой молчания.
Они стояли друг перед другом, опустив головы. Молчали. И в это время зазвонил телефон. Звонил настырно, долго. Кравец не выдержал, опрокинул в себя коньяк и поднял трубку.
– Да, – сказал он, не скрывая неудовольствия, и услышал в ответ молодой, по юношески задиристый голос.
– С вами говорят из Москвы. Из Главного Управления.
– Слушаю, – сказал Кравец, и запоздало представился, – начальник УВД, подполковник Кравец.
– Товарищ Кравец, в вашем городе должен находиться майор Разин, наш сотрудник. Убедительно прошу, разыщите его немедленно и передайте, чтоб он срочно связался с нами. Запишите телефон.
Возможно, коньяк ударил в голову подполковника или горькая скорбь по убиенному товарищу-коллеге сделала его отважнее, точно не известно, во всяком случае, он осмелился возразить:
– Простите, насколько мне известно, майор Разин уже не является вашим сотрудником. Вы его уволили.
Голос в трубке взметнулся вверх:
– Подполковник Кравец, позвольте решать нам, кто наш сотрудник, а кто уже не наш. Записывайте телефон!
– Не имеет смысла, потому что майор Разин находится у меня в кабинете.
Разин принял трубу и жестом спросил – кто это? Кравец только пожал плечами:
– Какой-то мудак из твоей конторы. Будешь в Москве, научи их представляться, прежде чем раздавать ценные указания.
Разин усмехнулся, выпил коньяк, взял с блюдца дольку лимона, пожевал и только после этого поднес трубку к уху:
– Слушаю, Разин.
– Сан Саныч, здравствуйте, – сказал голос в трубке.
– Привет, Стасик.
– Вы меня узнали? – удивился голос.
– Конечно, – сказал Разин. – Как у тебя дела, капитан Лёвочкин?
– Уже майор.
– У-у-у, поздравляю, – искренне произнес Разин. – Это что же получается – тебе досрочно звание присвоили?
– Как заметил один олигарх, по нашим коридорам просвистел ветер перемен, – сказал Лёвочкин. – У нас тут много чего поменялось. Сан Саныч, я звоню вам по поручению заместителя начальника Управления по кадрам.
– Этого гавнюка, полковника Скворцова? – завелся Разин. – Запомни сам и ему передай – знать его не желаю. Ничего общего у нас не будет.
– Сан Саныч, я же сказал – просвистел ветер перемен, – напомнил Лёвочкин. – Полковник Скворцов на пенсии. Начальник Управления – там же. На их место пришли новые люди. Руководство приносит вам свои извинения и просит вернуться. Так сказать, укрепить ряды.
– Ни фига себе! – воскликнул Разин и, прикрыв трубку ладонью, сообщил Кравцу: – Обратно зовут. Слышь, Стасик, – снова заговорил Разин в трубку, – а ты здесь с какого боку-припеку? Почему именно тебе поручили вести переговоры со мной?
– Я сейчас на кадрах сижу, – сказал Лёвочкин. – Помощником.
Разин треснул себя ладонью по лбу:
– Вот, блин, мог же догадаться! – расстроился он. – Это от жары плавятся мозги. Поздравляю тебя, майор, еще раз. И прошу время на размышление. Да и дела у меня здесь остались. Кое-какие.
– Я уверен, Сан Саныч, что вы примете правильное решение и вернетесь, – сказал Лёвочкин.
Разин хмыкнул, почесал телефонной трубкой затылок и сказал на прощание:
– Передавай привет нашим мужикам.
День заканчивался. Солнце наполовину спряталось за крышей нотариальной конторы.
– Саня, что бы тебе подарить на память? – спросил Кравец. Он осмотрел кабинет и, не обнаружив ничего подходящего, выдвинул ящик стола. – О! Возьми наручники. Французские. На прошлой неделе получил.
– А на кой они мне сдались?
– Пригодятся. Может, займешься крутым сексом. Ты, ведь, теперь холостяк. Месье Саша из Парижа. Или просто повесишь на стенку. Меня вспоминать будешь.
– Спасибо, Толя, – растрогался Разин.
Пару минут они сидели молча, думали о своем. Между ними, на столе, лежали арбузные корки. Последние лучи солнца заглядывали в окно и преломлялись на стекле коньячной бутылки. Кравец посмотрел на Разина и сказал:
– Ну, что ты, Саня, расселся, как гость. Давай, наливай.

Глава 42

В ночь на 23-е на Городок обрушился шквал. Дождь яростно лупил по деревьям, стараясь порвать листья. С высоты второго этажа казалось, что улица превратилась в полноводную реку. Мутный поток огибал машины и уносился в сторону моря. Но вдруг рядом полыхнула молния. И в ту же секунду треснула вселенная. От сильного разряда подпрыгнуло все, что стояло на земле. На разные голоса завыла сигнализация машин.
– Как вы думаете, Сан Саныч, мы сегодня уедем? – спросил Эдик. Он стоял перед окном в номере Разина и смотрел на разгулявшуюся стихию.
Майор отложил книгу и зевнул:
– Уедем, – сказал он. – На юге это безобразие заканчивается быстро.
И действительно, ближе к обеду дождь прекратился, в прорехах туч заблистали солнечные лучи. Разин и Поспелов купили билет на автобус и во второй половине дня прибыли в Краснодар, откуда им предстояло поездом ехать в Москву.

Когда поезд миновал Ростов-на-Дону, в купе тактично постучали, и в узкий проем был задан вопрос:
– Есть кто живой? – голос был завораживающий, как у цыганок из театра «Рамен». Дама, стоящая в коридоре, заметив Поспелова, улыбнулась. – Ради бога, извините, – сказала она. – Я прошла весь вагон, народу с гулькин нос, в основном мужчины. Не с кем поплакаться о нашей горькой доле. Еще раз примите мои извинения.
Дверь плавно закрылась, и Эдик услышал ее голос, уже отсеченный зеркальной створкой:
– Безобразие, во всем вагоне ни одного женского купе. Я буду жаловаться министру транспорта Российской федерации.
Поспелов улыбнулся и предложил Разину:
– Сан Саныч, а давайте пригласим тетю? Перетрем с ней о горькой женской доле.
– Как хочешь, – пожал плечами Разин. Он всецело был поглощен разделкой чехони. Серебряная чешуя лежала на газете, закрученная, словно металлические стружки. А крупная тушка маслянисто блестела под его пальцами. Аромат пива, налитого в стаканы, и запах вяленой рыбы дурманили голову майора и заставляли время от времени проглатывать слюну в предчувствии близкого удовольствия.
Эдик встал и открыл дверь.
– Тысяча извинений, мадам, – сказал он вслед удаляющейся женщины. – Вы не составите нам компанию? Я и мой сосед будем очень рады.
– Даже не знаю, – сказала женщина, останавливаясь. – Если у вас нет злого умысла… Скажите, ваш сосед не Синяя Борода?
– Боже упаси! Да вы посмотрите на него, – воскликнул Эдик, распахивая дверь. – Мужчина в расцвете сил. Скромный, но принципиальный, как Павлик Морозов.
Она вошла в купе. На столе вместо скатерти коробилась замусоленная газета. Стеклянная банка с черной икрой выглядывала из перьев зеленого лука. Помидоры и маленькие огурцы лежали вперемешку с вареной картошкой и с кусками колбасы, нарезанной толстыми ломтями. Под вяленой рыбой темнело на газете жирное пятно. И здесь же, у самого окошка, покачивалась бутылка коньяка. А с краю лежала колода карт.
– У вас настоящий вагон-ресторан, – удивилась гостья. – Но, позвольте, господа, по-моему, распивать спиртное в дороге…
– Нам можно, – сказал Эдик. – У нас справка от нарколога, ни дня без рюмки.
Они познакомились. Женщину звали Светланой. Эдик улыбнулся, растягивая рот до ушей, и предложил:
– Может, в картишки для начала? С чего начнем, Светочка?
– Давайте с подкидного дурачка, – сказала Светлана и ловко собрала карты в ладонь.
– На что играем? – поинтересовался Эдик. – На шелбаны?
– Это жестоко, — сказала Светлана. – Давайте сыграем на желание.
– Ну, берегитесь!
Светлана принялась тасовать колоду. Карты мелькали, словно лопасти настольного вентилятора. Разин и Эдик зачарованно смотрели на ее ловкие пальцы. И вдруг Разин почувствовал, как в груди у него начала вибрировать какая-то струнка. Это проснулось профессиональное чутье. И тотчас же он понял причину. У Светланы не было одного мизинца. Правую кисть венчал короткий футлярчик из кожи телесного цвета, украшенный россыпью мелких камешков. Футлярчик удерживался на руке при помощи ремешка. Красноватые разводы на руке под футлярчиком говорили о том, что женщина лишилась мизинца недавно. И тут же Разин припомнил рассказ подполковника Кравца о курьерше, сопровождавшей саквояж. Как же ее звали? Инна? Алина? Эмма? Точно, Эмма Антоновна. Если это она, то, что задумала на этот раз? Разин демонстративно зевнул и отвел взгляд от рук женщины.
Карты легли на стол, игра началась. Разин молчал, нахмурив брови. Эдик без умолку болтал, пока Светлана не сказала:
– Вы проиграли.
– Как? А Сан Саныч?
– Ваш Сан Саныч давно вышел. И умял половину рыбы с пивом.
– Позор, позор! – стенал Эдик. – Я вызываю вас на матч-реванш.
– Потрудитесь исполнить желание, – сказала Светлана. – Налейте даме рюмочку коньяку.
Она выпила и посмотрела на майора, увлеченного чехонью.
– А теперь, – сказала Светлана, – я хочу сыграть с вашим Сан Санычем. Мир должен знать абсолютного чемпиона. Вы согласны?
Разин пожал плечами и вытер руки о край газеты.
Играли молча. Эдик сидел рядом со Светланой и смотрел в ее карты. Иногда он наклонялся и, касаясь губами ее волос, подсказывал. Светлана кивала, но играла по-своему. Карточная дуэль подходила к концу. У Разина на руках оставались две карты. У Светланы – четыре шестерки. Эдик подсказал, что следует ходить с козырной червы. Но Светлана пошла с бубей, а вдогонку послала пику. Разин принял две шестерки и две другие получил на «погоны».
– Браво, Светочка! – захлопал Эдик. – Пусть Сан Саныч исполнит желание.
– Вы думаете, он исполнит? – недоверчиво спросила она и смутила Эдика взглядом.
– А ему деваться некуда, – сказал Эдик. – Вы знаете, что такое офицерская честь? Он лучше застрелится, чем не заплатит карточный долг.
– В таком случае, – сказала она Разину, – поднимайтесь и следуйте за дамой. Я желаю, чтобы вы провели меня до моего купе.
– Завидую вам, – сказал Эдик майору. – Может, махнемся?
Но Светлана так посмотрела на Эдика, что тот поперхнулся и умолк.
Когда Светлана была уже в коридоре, Разин достал из сумки наручники и сунул в карман:
– Займусь крутым сексом, как советовал один товарищ.
Выходя из купе, майор просигналил Эдику глазами: внимание, опасность! И успел шепнуть:
– Действуй по обстановке.

Шагая по коридору, Светлана обернулась. Разин в ответ поднял руку – здесь я, следую в кильватерном строю. Возле купе номер два она остановилась:
– Вот мы и пришли, – Светлана попыталась сдвинуть дверь и не смогла. – Сил не хватает. Попробуйте вы. Хотя, постойте, дайте на вас посмотреть, – она развернула майора, и теперь он стоял, прислонившись спиною к двери. Руки Светланы лежали на его плечах, а глаза обещали любовь и наслаждение. Вдруг Светлана стукнула ноготками по лакированной створке и произнесла:
– Сезам, откройся.
И в то же мгновение дверь распахнулась. Светлана подтолкнула Разина в грудь. Он шагнул назад и оказался в купе. Дверь тут же захлопнулась. Светлана осталась в коридоре, а майор ощутил прикосновение металла к виску. Ствол пистолета, в этом можно не сомневаться.
– Не дергайся, майор, – услышал он низкий незнакомый голос. – Я человек нервный, могу нажать раньше времени. Поэтому делай, что я говорю. Убери руки за спину. Сомкни пальцы в замок.
Разин выполнил команду. И тогда человек с пистолетом приказал кому-то другому, кого майор не видел:
– Держи крепче, – Разин почувствовал, что кто-то сжимает его переплетенные пальцы. Теперь руки освободить невозможно. – Развернись, только медленно, – приказал человек с пистолетом.
Разин повернулся в тесном пространстве купе и увидел Валентина Григорьевича. Чиновник сидел за столиком, положив одну ладонь на другую.
– Ну, здравствуй, Саша, – сказал Валентин Григорьевич, нервно постукивая пальцами. Массивное кольцо отбрасывало солнечные зайчики. – А мне рассказывали небылицы. Будто ты утонул в Черном море.
– Слухи о моей смерти сильно преувеличены, – сказал Разин. Он улыбнулся сомкнутыми губами и прищурил глаза, чтобы чиновник не прочитал его чувств.
– Говорил же я Илье Николаевичу, с тобой шутки плохи. Не поверил Патрон.
– И что?
– Теперь хлебает баланду в «Матросской тишине», – с укором произнес Валентин Григорьевич. – Знакомься, Саша. Это мои помощники. Тот, что держит тебя на мушке, Симон. Профессиональный киллер, родом из ваших спецназовцев. Советую прислушаться к его просьбам. Человек прошел горячие точки, нервишки ни к черту. А второй, тот, что за спиной у тебя, это Аркаша Панов. Гениальный ученый, врач нашей Академии. Но пусть тебя не смущает его благородная специальность, Аркаша обладатель черного пояса. Завернет тебя кренделем за милую душу.
– Григорич, а тебе-то чего надо? – спросил Разин. – Ты на свободе. По делу проходишь, как свидетель. Тебе этого мало?
– Мало, Саша. Мне нужен саквояж и флешка. Все ее копии.
– Зачем? – удивился Разин.
– Не люблю оставлять улик.
– Ну, отдам я тебе саквояж, а как быть с моей головой? – спросил Разин. – Она-то все помнит.
– С твоей головой будем договариваться, – сказал Валентин Григорьевич. – Если она подскажет тебе мудрое решение, останется на плечах. Заупрямится, я брошу твою башку под колесами этого поезда.
Разин был уверен, что в живых его не оставят ни за что. Слишком он опасен для этих людей. Саквояж с препаратом и флешку майор вез в Москву в своем багаже. Но Валентин Григорьевич об этом не знал. В противном случае его действия были бы просты и прямолинейны. Вагон практически пустой. Его ребята ворвались бы в купе, расстреляли майора и Эдика и взяли все, что им нужно.

Светлана стояла в коридоре, у открытого окна. Она увидела, как Эдик Поспелов вышел из купе. Зацепился кроссовкой за порожек и вылетел, едва не высадив стекло головой. Неприлично ругнулся. И, слегка пошатываясь, направился в туалет. Он шел, пьяненько напевал: ах, какая женщина, мне б такую. Эдик перемещался по ковру, как по натянутой веревке. Его мотало то влево, то вправо. Он даже Светлану не замечал. И только, когда сошелся с ней лоб в лоб, удивился:
– Ой, Светочка! Здравствуйте, моя радость.
– Куда вы собрались, Эдик? – спросила женщина.
– Это пиво, оно такое, я извиняюсь, мочегонное. Спасу нет. А где наш Казанова?
– Не волнуйтесь, скоро появится.
– Ох, коварный искуситель! Будьте осторожны, Светочка. Это страшный половой разбойник. Страшный. Сан Саныч! – заорал он на весь вагон. – Не опозорь наше купе!
– Эдик, идите по своим делам.
Поспелов поднял мутные глаза и посмотрел в окно. Там, за трепещущей занавеской, летели бесконечные поля. Эдик с трудом разминулся в коридоре со Светланой и двинулся дальше. Он расставил руки в стороны и пошел, цепляясь за шторы. На его пути подвернулся стоп-кран. И в это время Поспелова повело в другую сторону. Чтобы не упасть он схватился за ручку. Дернул стоп-кран. От резкого толчка Эдика бросило вперед. Он вляпался грудью в какой-то пластик цвета слоновой кости. Сзади на него навалилась Светлана.

Когда вагон неожиданно дернулся, то всех, кто находился в купе номер два, швырнуло к стенке. Аркаша Панов ударился головой в переборку, и даже думать забыл про майора. Разин врезался во что-то твердое, но успел поднять плечо и тем самым спасти голову от удара. И сейчас же на майора обрушилось тело Симона. Некоторое время, пока тормозил поезд, всех прессовало, как асфальт под катком. Разин пришел в себя первым. Он вскочил на ноги и в доли секунды оценил обстановку. Когда вслед за ним поднялся Симон, Разин нырнул под его правую руку и нанес точный удар в печень. Симон захрипел и стал складываться пополам. И в этот момент Разин встретил его коротким ударом снизу в подбородок. Голова Симона дернулась. Он обмяк и сложился у ног майора.

Поезд бежал по степи, как стайка марафонцев, вытянувшихся в линию. Одолевал километр за километром. В купе номер два было необычайно многолюдно. Киллер Симон и мастер восточных единоборств Аркаша Панов, скованные одной парой наручников, сидели на диване спиной к движению. Напротив, привалившись к окну, грустил Валентин Григорьевич. По обе стороны от них несли вахту двое полицейских из линейной службы. Третий стоял в коридоре, возле дверей. Здесь же начальник поезда названивал по телефону. Рядом с ним находились две проводницы, то ли в качестве свидетелей, то ли как хозяйки-раззявы, пропустившие важное событие на своей территории. Еще несколько человек толклись в коридоре. Среди них – Разин и Эдик Поспелов. Каждый был озабочен своим. Эдик возбужденно втолковывал Разину, что узнал этот голос, этот размеренный баритон.
– Это он! Он! – без конца повторял Эдик, указывая на Валентина Григорьевича.
Разин уже дважды обошел поезд из конца в конец. И теперь тормошил Эдика, пытался вывести его из ступора и выяснить, куда подевалась Эмма Антоновна, то бишь, новоявленная Светлана.
– Ушла, бестия, – с восхищением заключил майор. – Вот это женщина!
Разин протиснулся между двумя проводницами и заглянул в купе:
– Ну, как дела, лейтенант? – спросил он у старшего линейного наряда.
– Все нормально, Сан Саныч. На следующей станции уже машина ждет. Вы не исчезайте. Может, к вам будут вопросы.
Валентин Григорьевич посмотрел на голову Разина, которую еще недавно собирался бросить под колеса поезда, и сказал:
– Это безобразие. Я буду жаловаться. Какая следующая остановка?
– Григорич, для тебя последняя, – уточнил Разин. Он выбрался из купе, положил руку на плечо Эдика и сказал:
— Что ты заладил, как попугай – «человек, который заказывает музыку», «человек, который заказывает музыку»? Хватит! Возвращаемся в наше купе. Там пиво, небось, греется.

© Виктор Лановенко, 2023
Дата публикации: 19.10.2023 12:48:04
Просмотров: 1009

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.