Публикация в журнале "Сура"

Наталия Кравченко

Форма: Цикл стихов
Жанр: Поэзия (другие жанры)
Объём: 293 строк
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Телеграммы радости

* * *
А телеграммы радости скупы,
но боль щедра и горечь хлебосольна…
Не отыскав нигде своей тропы,
не стала я ни Сольвейг, ни Ассолью.

Я так от этой жизни далека,
где всё прекрасно: лица и одежда.
Грызёт меня всеядная тоска.
Соломинкой прикинулась надежда.

Я жизнь свою сумела не прожить
по-своему, как я того хотела.
Зачем сейчас всё это ворошить?
Душа достигла своего предела.

Жить не сумела? Чем-нибудь другим
займись… Как небо — предвечерним светом…
Решай загадку замогильной зги,
что нам была предложена поэтом.

Уходят дни, неудержимо мчась,
летят, как пух от ветра дуновенья.
Проходит жизнь. Особенно сейчас.
Особенно вот в это вот мгновенье.

* * *
Одиночество, книги и мысли.
И тетрадь приоткрыта, дразня.
Пусть меня в этой жизни не числят,
где толпа, магазины, грызня.

Я один на один с этом небом,
с очертаньем рассвета в окне.
Буду тем, кем никто еще не был,
дорасту до себя в тишине.

На вершинах познания холод.
Запылилась душа, как земля.
Буду слушать свой внутренний голос,
буду ждать, как слова заболят.

Но за всё наступает расплата:
жизнь опять настигает врасплох,
неподвластная музыке лада,
и взрывает размеренный слог.

Я вольюсь в магазинную гущу
и постигну, себе изменя,
неизменное в вечнотекущем,
неразменное в сутолоке дня.

ОКНО

Окно выходит в белые деревья.
Е. Евтушенко

А у меня оно выходит в май,
в зелёный, свежий, шелестящий рай.
Напоминая разом лес и сад,
мои миры расцветшие висят.
И ветка, как большой пушистый зверь,
в балконную заглядывает дверь.
Волной ольховой плещет у окна,
и от неё вся комната темна,
но чем темней от лип и тополей,
тем на душе и чище, и светлей.
Прощаю темень, семени труху
за зелень, сор, без коего стиху
не вырасти, за веток перестук
взамен руки, что не протянет друг.
Прощаю скрип и шорох по ночам,
за этот свет божественный очам,
за этот ветра пробежавший ток,
похожий так на детский лопоток,
за то, что, несмотря на жуть и мрак
распада, что не видывал Ламарк,
сквозь смрад и срам нам брезжит по утрам
природы чистый осиянный храм.

МОИМ СЛУШАТЕЛЯМ

Люди с хорошими лицами,
с искренними глазами,
вы мне такими близкими
стали, не зная сами.

Среди сплошной безликости
не устаю дивиться:
как их судьба ни выкосит —
есть они, эти лица!

Вихри планеты кружатся,
от крутизны шалея.
Думаю часто с ужасом:
как же вы уцелели

в этом бездушье выжженном,
среди пигмеев, гномов —
люди с душой возвышенной,
с тягою к неземному?

Вечно к вам буду рваться я,
в зал, что души бездонней,
радоваться овациям
дружественных ладоней.

И, повлажнев ресницами,
веровать до смешного:
люди с такими лицами
не совершат дурного.

Я вас в толпе отыскиваю,
от узнаванья млея,
я вас в себе оттискиваю,
взращиваю, лелею.

Если б навеки слиться мне
с вами под небесами,
люди с хорошими лицами,
с искренними глазами…

* * *
Поэзия не знает дня рожденья.
Ещё не воплощённая в словах,
она была озвучена гуденьем,
журчанием, шептаньем в деревах,

небесным громом, рыком динозавров…
Заполнив чёрный космоса провал,
зародыш поэтического завтра
в утробе мира тайно созревал.

Из бренной пены, вдохновенной дрожи,
выпутывая голос из сетей,
она рождалась, тишину корёжа
страдальческим мычаньем предлюдей.

Теперь уже не вызнать, не исчислить,
как чувства, переросшие инстинкт,
преображались постепенно в мысли,
как те потом перетекали в стих…

Добравшись до истоков этой жажды,
себя на любопытстве я ловлю:
кто, на каком наречии однажды
исторг из глотки: «Я… тебя… люблю!»?

Сквозь хаос ритмов, щебетанье птичье
пробилась мука музыки немой.
И стало тех слогов косноязычье
рождением поэзии самой.

* * *
— Не убивай меня, — шепчу из сказки. —
Я пригожусь тебе, как серый волк.
Пусть все принцессы будут строить глазки,
пусть в яствах царских ласк узнаешь толк,

пусть Бог тебя хранит и любит плотски,
своих даров швыряя дребедень,
но чёрный хлеб моей любви сиротской
я сберегу тебе на чёрный день.

ЧУЧЕЛО

Среди подшивок с желтизной,
что я листала невнимательно,
я не могу забыть одной
истории душещипательной.

Как краеведческий музей
в селе — за неименьем лучшего —
в зал выставил — ходи глазей! —
фазанье (мужеское) чучело.

Но залетела в то село
вдруг одинокая фазаниха
и стала биться о стекло…
В музее наступила паника.

Она разбила когти в кровь,
стремясь прорваться в зданье душное,
чтобы отдать свою любовь
возлюбленному равнодушному.

Застыли крылья на стекле.
От жажды вздрагивало горлышко…
Но на мужском его челе
в ответ не дрогнуло ни пёрышка.

Не в силах это перенесть,
она упала там, у здания…
О женщины! Во всех нас есть
частичка глупого, фазаньего.

Преданье памяти хранит
лицо, что так когда-то мучило.
Как билась о его гранит…
А это было просто чучело.

НИЩИЙ

У врат обители святой
стоял просящий подаянья.
М. Лермонтов

Стоит он, молящий о чуде.
Глаза источают беду.
Подайте, пожалуйста, люди,
на водку, на хлеб и еду!

И тянет ладонь через силу,
и тупо взирает вокруг.
Да кто же подаст тебе, милый?
Россия — в лесу этих рук.

Я еду в троллейбусе тёплом.
Луч солнца играет в окне.
Но бьётся, колотится в стёкла:
«Подайте, подайте и мне!

Подайте мне прежние годы,
уплывшие в вечную ночь,
подайте надежды, свободы,
подайте тоску превозмочь!

Подайте опоры, гарантий,
спасенья от избранных каст,
подайте, подайте, подайте…».
Никто. Ничего. Не подаст.

В БУЛОЧНОЙ

Старушка шептала, купюры считала.
Совсем ей немного на хлеб не хватало.

Я быстро ей сунула денежку в руку,
чтоб только не видеть старушечью муку,

и тут же смешалась с толпой магазинной.
Но глянула мельком — и сердце пронзило:

так губы дрожали и дрожь её била —
ведь я той подачкой её оскорбила!

Как стыд меня жёг, я себя проклинала!
И долго потом её взгляд вспоминала.

Промчалась зима, а за нею и лето.
Я снова иду мимо булочной этой.

Смотрю — у дверей притулилась старушка
в дырявом пальтишке с облезлой опушкой,

и жалко на хлеб у прохожих просила:
«За ради Христа… С вами крестная сила…».

Та самая. Встретиться взглядом не смею.
Но что же судьба за год сделала с нею?!

Та нищая гордость и глаз её холод —
всё съел, обглодал унижающий голод.

И голос смиренный в привычных моленьях
уже не умел различить оскорбленья.

В натруженных пальцах тщедушно, неловко
сжимала она, как цветок, сторублёвку.

И, встретившись взглядом, глаза опустила.
Узнала? Прочла мои мысли? Простила?..
1995

ИЗ ЦИКЛА «ОНИ ВСЕ УМЕРЛИ, УМЕРЛИ, УМЕРЛИ…»

* * *
Так я понял: ты дочь моя, а не мать,
только надо крепче тебя обнять…
Б. Рыжий

Тихо вылез карлик маленький
и часы остановил.
А. Блок

Девочка на донышке тарелки.
Мама: «Ешь скорей, а то утонет!».
Ем взахлёб, пока не станет мелко.
К девочке тяну свои ладони…

А теперь ты жалуешься, стонешь.
Обступили капельницы, грелки.
Я боюсь, боюсь, что ты утонешь,
как та девочка на дне тарелки.

И, как суп тогда черпала ложкой,
я твои вычерпываю хвори.
Мама, потерпи ещё немножко,
я спасу тебя из моря горя.

Ты теперь мне маленькая дочка.
Улыбнись, как девочка с тарелки…
В ту незабываемую ночь я
на часах остановила стрелки.

* * *
Открыло утро полог голубой.
А у меня теперь одно мерило:
пространство улыбнулось мне тобой,
окликнуло тобой, заговорило.

Ты где-то там, в лазоревом краю,
но время ничего ещё не стёрло.
Дома сжимают улицу твою
и мне до боли стискивают горло.

Упрямо, в ту же реку, сквозь года
к тебе стремится снами и стихами…
О, если б знать тогда, что навсегда
твои шаги по лестнице стихали.

ИЗ ЦИКЛА «ВДВОЁМ»

* * *
Это счастье далось мне с кровью.
Трепетали ресницы трав,
ветер встрёпанный бесконтрольно
демонстрировал дикий нрав.

И прижались тела и души,
как у Бога, в одной горсти,
околесицу леса слушать
и такую же вслух нести.

Хлынул на плечи тёплый ливень,
выжег радугой всё дотла.
Я такою враздрыг счастливой
никогда ещё не была!

И запомнила день-виденье,
замечательный и большой.
Окончательность совпаденья
с самой близкою мне душой.

* * *
Всего лишь жизнь отдать тебе хочу.
Пред вечности жерлом не так уж много.
Я от себя тебя не отличу,
как собственную руку или ногу.

Прошу взамен лишь одного: живи.
Живи во мне, живи вовне, повсюду.
Стихов не буду стряпать о любви,
а буду просто стряпать, мыть посуду.

Любовь? Но это больше чем. Родство.
И даже больше. Магия привычки.
Как детства ощущая баловство,
в твоих объятий заключусь кавычки.

Освобождая сердце от оков,
я рву стихи на мелкие кусочки.
Как перистые клочья облаков,
они летят, легки и худосочны.

Прошу, судьба, не мучь и не страши,
не потуши неловкими устами.
В распахнутом окне моей души
стоит любовь с наивными цветами.

http://sura.liblermont.ru/cat_73.html

© Наталия Кравченко, 2011
Дата публикации: 30.09.2011 14:36:38
Просмотров: 3275

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Елена Хмелевская [2011-10-02 00:21:43]

Здесь хорошо - всё, и читанное до этого, и нечитанное. Но вот "Окно"... Даже среди этого, по-настоящему хорошего - особенное, живое настолько, что могу дотронуться до этой ветки - большого пушистого зверя. И главное - сильное Вашим прощением, обращенным к действительности...

Ответить

Наталия Кравченко [2011-10-02 00:48:47]

Спасибо огромное!