Арчибальд, раб Жозефины

Аркадий Маргулис

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 15644 знаков с пробелами
Раздел: "Прозарий: рассказы и повести"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Они родились в одном городе, и, если встречались, то случайно, мельком, где-нибудь. Но однажды их судьбы переплелись.
Жозефина Вильгельмовна Гольдблат1, дочь портного Вили, обшивающего сливки общества – от приходского священника до губернаторской тёщи. Заглазно Жозефину называли «Золотая бл*дь», имея ввиду её фамилию и будто бы чрезмерную чувственность. Она выглядела экстравагантной.
Арчибальд Александрович Живич носил имя деда – фанатика революционера из Герцеговины, клинком окорачивавшего наскоки врагов на большевистскую Россию. Во внуке, казалось, похоронена неукротимость деда – Арчибальд смотрелся тихоней, несмотря на уголовное поприще отца и восточный крен матери. Отец сгинул в тюремных передрягах, матери не стало ещё раньше.
Побывав трижды замужем, Жозефина Вильгельмовна всерьёз задумалась о будущности дочерей, по одной от каждого из супругов. Жизнь назойливо напоминала об этом. Если бы Виля оплачивал часть расходов дочери! Но он не прощал ей эротическую неряшливость. Бывшие мужья прятались от алиментов. И Жозефине приходилось «крутиться» в одиночку. Испробовала всё – от официантки до содержанки, свести же концы с концами не удавалось, и робкая мечта переросла в убеждённость. Жозефина Вильгельмовна решилась на эмиграцию в Израиль. Мешала единственная загвоздка – требовалось согласие бывших супругов на выезд детей. Мужья возражали. Нежданно-негаданно портной Виля, взволнованный решимостью дочери, подыскал резвого адвоката. Проныра виртуозно обставил дела. Одного из супругов сразил дьявольской осведомлённостью о его криминальных просчётах. Второго соблазнил процентами от продажи Жозефининого жилья. Третьего вызвал в суд, и суд обязал ответчика не чинить препятствий в вывозе ребёнка за границу. Перед Жозефиной распахнулись врата в Землю Обетованную. И она засобиралась.
Робость всегда причиняла Арчибальду Александровичу неудобства. Рядом с женщиной его корёжил озноб. Как-то на студенческой вечеринке он потанцевал с пышной сокурсницей, и после этого стал упорно осаждать девушку. Повстречавшись месяц-другой, добился руки и сердца. Через год молодые супруги стали родителями. Остались в родном городе, нашлась работа. Но зарплата выходила хилой. В безденежье и недостатках родились ещё две дочери.
Для Жозефины Вильгельмовны началась израильская жизнь. Сносно, пока пополнялась «корзина абсорбции2». Доставало на оплату квартиры, налоги, насущное. Но, когда корзина вышла, в полный рост поднялась нужда. Иврит3 Жозефины Вильгельмовны не позволял свободно конкурировать в поисках работы. О профессии предстояло забыть. Оставался «никаён4», удел репатриантов. Трудилась тяжко, зарплаты вместе с пособием матери-одиночки не хватало. И она ушла в «никаён по-чёрному». Убирала в частных квартирах, договорившись напрямую с хозяевами. В затылок дышала опасность. Стоило недоброжелателям «настучать» в налоговую службу, и за Жозефиной Вильгельмовной потянулся бы нескончаемый шлейф штрафов. Из-за безвыходности приходилось рисковать. Зато «чёрный» никаён стоил вдвое против минимума. К тому же Жозефину Вильгельмовну мучила ностальгия. Память о вкусе прохлады, насыщенном терпкостью хвои, не давала ни есть, ни спать. И Жозефина Вильгельмовна бесповоротно решила повидаться с близкими. Представляла – как там идёт жизнь. Как раз это и казалось невероятным: жизнь там идёт без неё. И стала откладывать деньги.
Арчибальда Александровича удручали невзгоды. Семья голодала. Он подрабатывал. Но работа валилась из рук. Надоедала беспризорная обида – для того ли протирал студенческие штаны, чтобы грести мусор? Он менял работу – хлопоты множились, а зарплата подрастала ничтожно. Пустые карманы, поднятые с земли окурки, приятели бомжи. В глазах жены угадывались тоска и сварливое прорицание. Давила растерянность. Зрела опухоль безвыходности, зрела и – вскрылась. Жена, безропотное существо, сразила Арчибальда Александровича обидными и непростительными, как пощёчина, словами. Захлебнувшись в горечи, он ушел из дому. Хотелось прекратить всё – но не сумел решиться. Спрашивал себя и отвечал: не смогу, страшусь смерти. Оставалось мириться. В ломбарде заложил обручальное кольцо. Память об удаче, о надежде на лучшее. Он бродил по городу, изредка ел и ночевал, где придётся. Непогода судьбы дурачила его миражами – морскими бризами, заснеженным величием гор, колоритом чужих городов. Логика тормозила психический натиск, подсвечивая сомнительность причуд.
Однажды Жозефине Вильгельмовне повезло. Подобрались богатые семьи – она убирала в квартирах, не торопясь, иногда отдыхая за беседой с хозяйкой. И улыбнулась удача – выделили социальное жильё. Через полгода Жозефина Вильгельмовна обрела финансовый простор. Отнесла в туристическое агентство паспорт, заказала билеты и улетела с дочерьми в Россию. Бродила по родному городу, легко вспоминалось прошлое. Дышалось далёким и близким.
Арчибальда Александровича знали на бирже труда. Зазывали – авось, устроит работа. Или разводили руками. В который раз подался туда. Задумавшись, никого не замечая, устроился в автобусе, подле женщины у окна. Ею была Жозефина Вильгельмовна. Так и встретились их судьбы. Они, почувствовав это, разговорились. Арчибальд Александрович жаловался на невезение. Жозефина Вильгельмовна заботливо внимала. Они провели вместе день. Расходы оплачивала она, не позволяла ему платить, и это остро взволновало Арчибальда Александровича. Расставаться не хотелось обоим, она пригласила его к себе. Выезжая в Израиль, оставила за собой квартиру, и кстати, ведь цены подскочили резко.
Девочки встретили Арчибальда Александровича благосклонно. Жозефина Вильгельмовна, обзвонив родных и близких, отменила встречи. Ужинали и вместе укладывали девочек спать. А когда, наконец, остались вдвоём, принесла вина. Вино будило неясные желания, они всю ночь проговорили. Он согласился с её предложением ехать с нею в Израиль. Сначала на полгода по приглашению. А дальше – как сложится. Жозефина Вильгельмовна уверяла, что он сможет найти работу и присылать деньги семье. Оставались формальности. Ими занялись с утра. Оформлением документов и сборами. Жозефина Вильгельмовна казалась Арчибальду Александровичу издавна близкой. Будто раньше встречались, но не припомнить, когда и где. Он отправился попрощаться с семьёй. Обрадовать супругу, что нашлась работа за рубежом, и скоро будет много денег. Портной Виля провожал близких в аэропорт. «Приезжай, - встряхивал он руку Арчибальда Александровича, - за мной костюм».
И Арчибальд Александрович с головой ушёл в израильскую жизнь. Он вбирал впечатления, как губка влагу. Но усталость пересилила новизну. Невероятная тяжесть однажды опрокинула его навзничь, а когда очнулся от оглушительного сна, недоумённо всмотрелся в окна. В одном окне была ночь, а в другом, что напротив – день. Странное зрелище недолго осознавалось, и Арчибальд Александрович снова провалился в сон. Этот сон и оказался водоразделом двух жизней. Первая завершилась удручающе, зато вторая намечалась тяжкой, но желанной. Врождённое равновесие Арчибальда Александровича перестало откликаться на раздражители. Будто отмежевавшись от времени, угодило в тупик, лишь неясно мучило предчувствие развязки. То есть, если подытожить, чувствовалось вместе скольжение и невесомость. Он не смог бы объяснить это.
Работал Арчибальд Александрович за Жозефину Вильгельмовну в трёх местах. Числилась она, а работал он. Получалось, благодаря её окрепшим связям. Ему удавалось совместить три работы, вместе по восемнадцать часов в сутки. Времени на отдых оставалась пара часов в день. В автобусах он дремал, но всегда просыпался вовремя. На работе был нерасторопен, хотя трудился с желанием. Это была заслуга Жозефины Вильгельмовны. «Работать надо много, - доказывала она, - и копить деньги на дом». Дом с садом стал их мечтой. Основная работа – дневная. С двумя перерывами: утренним и обеденным. Арчибальд Александрович никогда не обедал в столовой. Его приглашали, но он отказывался. Подогревал в микроволновой печи свою похлёбку и ел где-нибудь подальше от любопытствующих взглядов. Сердобольные сослуживцы несли ему из столовой всё, что попадало под руку. У Арчибальда Александровича не бывало своих сигарет, но в кругу курящих он не отказывался выкурить презентованную сигарету. Иногда его спрашивали, сколько денег отправил домой из получки. Арчибальд Александрович задумывался и называл цифру. Но чувствовалось, что не послал. Сослуживцы между собой жалели Арчибальда Александровича, сожительницу его поругивали.
Жозефина Вильгельмовна с появлением в доме Арчибальда вздохнула свободнее. Появилась лишняя копейка. И можно было купить что-нибудь выдающееся. Вечера у неё освободились, она зачастила в парикмахерскую. Разве могла она позволить себе это в российской глубинке! Теперь и дочек определила на дополнительные занятия – одну в балетную студию, а младших на курсы английского языка и компьютеров. Счёт в банке стал ощутимо подрастать. Но и хлопот прибавилось – поднять Арчибальда на работу и обеспечить необходимым. Ведь он вставал трудно, а к концу недели падал от изнеможения.
Исподволь наступает последний день рабочей недели – йом шиши5. И Арчибальд Александрович, отработав, спит недолго. Так, чтобы к наступлению вечера, а в Израиле говорят, субботы, подняться. К столу собираются все: Жозефина Вильгельмовна, три её дочери и Арчибальд Александрович. Он неизменно деликатен, или неизвестно, как это назвать. Подходит время зажигания свечей. Их зажигают и гасят электричество. Арчибальд Александрович умилён. Ему чудится, что здесь его семья, а не там, где жена и дочери. К концу ужина Жозефина Вильгельмовна отправляет дочерей спать. Они, умывшись, уходят в спальную. Арчибальд остаётся с Жозефиной. Это заветные минуты.
- Арчи, - ласково просит Жозефина, - расскажи девочкам сказку. И глаза её сыплют искры.
- Да, Жози, - отвечает он, замирая, идёт в спальную к девочкам и рассказывает сочинённую на ходу сказку. Он называет девочек дочерьми. Они похожи на его дочерей, оставшихся в другом мире. И, дождавшись, когда девочки уснут, возвращается. Жозефина собирает посуду, уносит в кухню. Она в халатике. Это знаковый для Арчибальда халат. Она в нём хранительница покоя, уюта и очага. Арчибальд смакует чай и ждёт. И, когда она уходит в свою комнатку, он с головокружением следует за ней. Теперь в ней величие и доступность.
- Бесцеремонно яркая, - обречённо говорит она.
- Действительно, надо приглушить, - отвечает Арчибальд и уж окончательно гасит свет.
Позади истерзанность трудовой недели. Глаза Жозефины из-под ресниц блаженно зовут и она говорит:
- Арчи, прикрой занавеску.
Он подходит к окну. Сумерки долгие. В окне, в провалах между крыш восходит к небесам безразличие моря. И слышится шипящее дыхание зноя, окунающего в волны воспалённое чрево. И с напыщенной уязвимостью погружает в море бордовую незрячесть солнце. Жозефина уже на кровати – поджав под себя ногу. Запрокидывает руки и распускает волосы. Он нервно припадает к её коленям, изящным, утробно желанным, покрывает поцелуями ноги до стоп и шепчет:
- Жози, дорогая...
- Живчик-Живич ты мой живенький, - шепчет она обжигающее, непереносимое, и ерошит его жёсткие завитки.
- Моя госпожа, моя богиня, - роняет он в сумерки расплавленный лепет.
И не лжёт. Млеет от предчувствия, от её надменной кротости и своего неприкаянного рабства. И они ложатся. И медленно поглощают друг друга, смакуют время и одинаково чувствуют, что это, наверное, одно и то же. И что надо подольше удержать мгновение. Но часы исчезают, как их не бывало. Их оглушительно жаль. Арчибальд Александрович соприкасается с душой единственной женщины, обнимает её тело. Для него несравненной ни дотоле ни после, ни наяву, ни во снах.
- Соберём деньги, - сонно шепчет Жозефина, это уже проза, - и купим дом. С садом. Яблонями. Терпи, Арчи, это трудно, а надо.
Она говорит, уговаривает, будто он в силах взяться за четвёртую работу. Может быть, в силах. Может быть, для этого и говорит. Скорее всего, нашлась четвёртая работа. Кто поймёт женщину и лабиринты её души. Арчибальду всё-равно. Карманных денег у него нет, даже на бутылку воды. Жозефина даёт деньги лишь на оплату автобусов. И ни зигзага в сторону. И – баста. И с этим всплеском в сознании Арчибальд засыпает. Жозефина настраивает будильник, чтобы до пробуждения дочерей он перебрался в салон. Не хочет, чтобы дочери увидели «что-нибудь». Арчибальд спит глубоко, и видятся ему кровиночки-дочери, и сквозь сцепку век увлажняются ресницы. Ему всегда снятся расставания и никогда не снятся встречи. И во сне он чувствует себя размазнёй, не способным прервать нелепость этого бесконечного расставания во имя чьих-то интересов. И проснувшись, он ещё долго ощущает горький привкус бессилия, хотя сон уже забыт и его никогда не вспомнить.
Суббота стремглав проходит. Арчибальд Александрович готовится к следующей неделе. Подкрадывается рассвет. Иступлённо вскрикивает будильник, идиотская запись с напором: «Хозяин, хозяин, вставай, вставай, вставай! Вставай же! Вставай тебе говорят! А-а-а-а! Вставай! Вставай! Вставай!». Это и есть йом ришон6.

Пора. Арчибальд Александрович встаёт. Поднимает непослушное тело на непослушные ноги. Умывается, завтракает, подхватывает рюкзачок с обеденным свёртком и выходит в утро. Утро ни прохладное, ни жаркое. Цвиринькает вода, увлажняя почву, брызжет на скамейки и асфальт. Возле воды свежо. Он едет на первую работу, засыпает, просыпается, «отбивает» магнитную карту на имя Жозефины Гольдблат. И приступает к работе. Отработав, переодевается, выходит через проходную. До второй работы автобусом рукой подать. На автобусной остановке толпятся люди, и нет места под навесом. Люди молчат. Жарко. Разговаривают лишь двое парней. Арчибальд вслушивается. Не иврит, но что-то знакомое. Надо же, слова его матери, прямиком из детства. Мать говорила на этом языке. Он боялся ступить на горку. «Не бойся малыш. Это не страшно». Арчибальд вслушивается внимательнее. Любопытно ведь – откуда, почему. Странно одет один из них. Слишком одет для раскалённого полдня. «Может, земляки?» - догадывается Арчибальд. «Малыш, ведь ты знаешь, они обнимут тебя – в раю. Девственницы, за той дверью. За тем порогом» - Арчибальд замечает, как один показывает второму на автобус. Арчибальд отвлекается. Это его автобус. И торопится туда, где откроются двери. Люди все здесь, пропускают выходящих. Арчибальд в числе последних, за ним эти двое парней, разговаривающих на знакомом языке. Он ступает на нижнюю ступеньку и снова слышит: «Не бойся, малыш. Девочки уже рядом, почти здесь». Арчибальд поднимается выше, оборачивается и никого не видит, нет и в помине девочек. Но видит лицо парня. У него стеклянные глаза, остановившийся взгляд, дрожащие губы. «Ну, малыш, пора, сосчитай пять и нажми штучку, а я потороплю их». Содержимое этих слов вонзается в Арчибальда изорванным куском стали. Неопровержимостью, невозможностью что-то изменить. Из зноя, из раскалённого тумана глядят на него шесть девичьих лиц. Шесть гримас беззащитности, боли и прощания. И вспыхивает в голове непостижимость мгновения. И распирает грудь шквал безумства и ярости. И в бешеном развороте он хватает парня за плечи, обрушивается туловищем, отталкивая ступени, и падает вместе с ним в накат зноя. И в молниеносности изменений замечает, как смещается в разных плоскостях пространство, вздёрнутое заревом, разлетаются осколки объёмности и ещё успевает воспринять шесть разбегающихся к спасению девичьих фигур.
- Доченьки! – обрывается в грохоте и хаосе его мысль.
И больше нет мыслей. Или чего-то другого. И даже «ничего» уже нет.

1 – золотая кровь (идиш).
2 – пособие репатрианта (иврит).
3 – еврейский язык в Израиле.
4 – уборка(иврит).
5 – пятница.
6 – воскресенье, в Израиле рабочий день.

© Аркадий Маргулис, 2012
Дата публикации: 15.05.2012 15:24:08
Просмотров: 2459

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.