История издания сочинений Елисаветы Кульман

О Елисавете Борисовне Кульман известно, что родилась она в 1808 году в немецкой семье потомственных офицеров, состоявших на службе в русской армии; в раннем детстве проявила выдающиеся дарования в различных областях творчества, по силе сравнимые, пожалуй, только с детскими проявлениями гениальности у Моцарта. В частности, биографы сообщают, что Е.Кульман знала одиннадцать языков и сочиняла оригинальные стихи на четырех из них: русском, немецком, итальянском и французском. Имеются одобрительные отзывы И.-В.Гете и Жан-Поля о ее ранней лирике. Гете: «Я пророчу ей со временем почетное место в литературе, на каком бы из известных ей языков она ни вздумала писать».[1] Жан-Поль: «Мы, жители Юга, досель мало заботились о северных литературах, но я предчувствую, что эта северная звездочка рано или поздно принудит нас обратить на нее взоры».[2] Авторитетный в Европе знаток античности, переводчик Гомера, поэт И.-Г.Фосс так отозвался о кульмановских подражаниях древнегреческим авторам: «Эти стихотворения можно почесть мастерским переводом творений какого-нибудь поэта блистательных времен греческой литературы, о которых мы до сих пор не знали: до такой степени писательница умела вникнуть в свой предмет. Нет слова, которое могло бы нас разубедить, что мы читаем творение древности [...]».[3]

Е. Кульман умерла в 1825 году в возрасте 17 лет, по-видимому, от скоротечной чахотки, развившейся после простуды во время знаменитого петербургского наводнения 1824 года (описанного в «Медном всаднике» А.С.Пушкина). Подробные биографические сведения о ней сосредоточены в книгах литературного критика Александра Никитенко (1804-1877) и Карла-Фридриха Гросгейнриха (1783-1860) — педагога, руководившего образованием Кульман, а впоследствии ставшего инициатором издания ее произведений.[4]

Изучение творчества Кульман на нынешнем этапе должно происходить на двух уровнях, которые, впрочем, не всегда удается разграничить. Первый из них, условно говоря, — фактология, второй — проблематика.

Фактологическое направление включает три больших раздела: 1) биография; 2) издательская история и 3) история восприятия наследия Кульман читающей публикой и пишущими людьми (поэтами, композиторами, учеными). Проблематика состоит в решении ряда филологических, историко-педагогических и искусствоведческих вопросов, например, о ценности поэтического наследия Е.Кульман, о творческом формировании Кульман как факте истории педагогики, о музыкальной интерпретации произведений Кульман и т. д. — с течением времени проблематика может расшириться или, наоборот, исчерпаться. Особую задачу составляет подготовка современного научного издания сочинений Кульман, что потребует серьезной текстологической работы.

Настоящая статья посвящена в основном одному из перечисленных выше пунктов, а именно издательской истории. Часть представленных здесь материалов впервые извлечена из архивов.

История публикации сочинений Е.Кульман сама по себе чрезвычайно интересна и поучительна. В ней отразилась физиономия времени, проявились в действии характеры людей, запечатлелись приметы культурного контекста эпохи.

После смерти Е.Кульман у Гросгейнриха сложилось убеждение, что творчество его ученицы представляет ценность для читательской аудитории России и Европы. Он предпринимает настойчивые многолетние усилия к тому, чтобы опубликовать наследие Кульман и привлечь к нему внимание литературного мира. Это, однако, вовсе не означало, что Гросгейнрих не видел уязвимых сторон в сочинениях своей воспитанницы. Напротив, он остро сознавал и трагичность ранней оборванности творчества Кульман, и все несовершенства ее произведений, связанные с неполнотой развития и раскрытия ее потенциальных возможностей. Как человек весьма искушенный в истории литературы, он в состоянии был заранее предвидеть те сомнения и упреки, которые выскажут просвещенные читатели. Но его трезвый взгляд ученого и педагога в том именно и проявился, что он оценил явление всесторонне, как сказали бы теперь, комплексно. Гросгейнрих полагал, что Кульман сможет существовать в сознании читателей и в памяти культуры благодаря совокупному воздействию на читателя ее сочинений, личности и судьбы. То есть он признавал эстетическую и этическую значимость образа Елисаветы Кульман — поэтессы и человека.

Предвидя опасность скороспелых выводов, основанных на первом, поверхностном впечатлении, Гросгейнрих в переписке с издателями и влиятельными журналистами стремился упредить и смягчить возможное раздражение, склонить потенциальных критиков к снисходительности. Например, в письме А.А.Краевскому по поводу «Сказок» он замечает: «Елисавета Кульман умерла на осмьнадцатом году; Вы слишком справедливы, чтоб требовать от нее совершенства».[5] В письме С.П.Шевыреву от 12 апреля 1841 года: «[...] я осмеливаюсь просить Вас удостоить [...] произведения Елисаветы Кульман нескольких слов в Вашем Журнале. Большая часть сих сказок писана ею среди мучений той болезни, которая привела смерть ея; она же умерла на осмьнадцатом году от роду. Я уверен наперед, что Вы от таких лет не будете требовать совершенства».[6] Цитированные обращения к Краевскому и Шевыреву Гросгейнрих писал уже после повторного выхода в свет сочинений Е.Кульман в 1841 году. Основная издательская программа была к этому времени выполнена, оставалось позаботиться о том, чтобы уже поступившие в продажу издания не прошли мимо внимания критики и читающей публики. Но этому завершающему этапу всего предприятия предшествовало около десяти лет борьбы за опубликование наследия Кульман. За эти годы Гросгейнрих обращался ко многим влиятельным людям и получил реальную помощь от президента Российской Академии адмирала А.С.Шишкова, санкционировавшего издания книг Кульман на средства Российской Академии, и от адъюнкта Петербургского университета А.В.Никитенко, написавшего развернутый биографический очерк, который предварил издание «Пиитических опытов» Е. Кульман. Поддержку оказали также члены Российской Академии И.И.Мартынов (1771-1833), А.Х.Востоков (1781-1864), П.А.Ширинский-Шихматов (1790-1853), ряд издателей, поместивших сочувственные отклики на выход из печати книг Кульман.

Начиная с июня 1832 года мы можем документально проследить развитие событий, Что касается предшествовавшего семилетия с 1825 по 1832 год, то можно лишь догадываться о тех действиях, которые предпринимал Гросгейнрих. Очевидно, тогда была проделана текстологическая обработка огромного массива бумаг, оставшихся после смерти Кульман, и изготовлено несколько рукописных экземпляров собрания ее сочинений («Пиитических опытов), которые потом могли бы быть предложены для ознакомления ведущим писателям и ученым. В июне 1832 года Гросгейнрих обращается к президенту Российской Академии адмиралу А.С.Шишкову и представляет на рассмотрение Академии текст «Пиитических опытов» Кульман. В первом письме Шишкову он пишет:

«Ваши справедливость и доброта так хорошо и повсеместно известны, что, будучи иностранцем и едва имея счастье быть с Вами знакомым, я осмеливаюсь с верой взывать к ним.

Во время пребывания в этой столице в течение двадцати пяти лет я имел удовольствие обучить пять отменных учеников, среди которых была молодая особа, коей природа в высокой степени дала способности к языкам и поэзии. Наблюдая ее большие успехи, я посвятил ей свои часы досуга; другие педагоги, замечая ее большие дарования и учитывая бедность ее родных, также совершенно бесплатно посвятили себя тому, чтобы способствовать, насколько это от них зависело, быстрому развитию таких редкостных талантов. Она ответила на все проявления заботы даже большим, чем можно было ожидать при ее молодости. Я оказался свидетелем сцены, которая никогда не исчезнет из моей памяти. Ее учитель русского языка, изложив ей принципы русского стихосложения, попросил ее попытаться сложить четыре или восемь стихов, чтобы увидеть, усвоила ли она то, о нем шла речь; она ему сложила небольшую пьесу в стихах, после чтения которой он ей сказал: «Я отдам в ваше распоряжение все, что имею из русских поэтов; вы их прочтете и попытаетесь им подражать, но вы, вы больше не нуждаетесь в моих уроках». Он ее познакомил с Ломоносовым, Херасковым, Озеровым, Державиным и некоторое время спустя с Вашим переводом в поэтической прозе «Освобожденного Иерусалима». Это были ее образцы, к которым она прибавила Гомера, которого не переставала читать и перечитывать. Переводя Оды Анакреона русским свободным стихом, она избрала для них стих, имевший редкий размер, говоря, что у нее будет свой особый стих для себя и что, избавившись от рифмы, она сумеет писать, как ей нравится.

Пользуясь с четырнадцатилетнего возраста расположением и благосклонностью Ее Императорского Величества Императрицы Елисаветы и услышав, что говорят, будто дочь некоего господина Либерехта, если я не ошибаюсь, члена Академии изящных искусств, была названа членом этой Академии, она поддалась захватывающей мысли суметь когда-нибудь сделаться членом Российской Академии, эта мысль властно завладела ее воображением и склонила ее приложить самые большие усилия, чтобы со временем достичь этой цели. Но ей не суждено было этого добиться. Однако она оставила после себя редкий пример того, что может талант при содействии упорного труда. Нельзя оспаривать ее заслугу писать с одинаковой легкостью на трех языках: стихотворения, существующие на всех трех, дают тому подтверждение. Она оставила, кроме того, полный перевод в стихах трагедий Озерова, труд, предпринятый с намерением немного улучшить тяжелое положение своей матери, не разъезжаясь с ней. Прошло одиннадцать месяцев, как эта обездоленная мать, изнемогая под тяжестью своих сетований, закончила свои дни и на смертном одре завещала мне заботу о сохранении от забытья работ своей дочери. Обремененный многочисленной семьей, по отношению к которой я осознаю свои обязанности, я не смог бы на свои собственные средства напечатать ее русские стихотворения, удостоенные чести быть признанными наиизвестнейшими литераторами, гг. Жуковским, Булгариным, Воейковым. Поэтому, дерзнув прибегнуть к помощи Главы, Судьи и Законодателя русского языка, известного как своим огромным запасом знаний, так и постоянным старанием поддержать все ветви литературы, я осмеливаюсь молить Ваше Высокопревосходительство, если Вы найдете эти произведения достойными своего одобрения, соблаговолите употребить преимущества своей выдающейся должности и отдайте распоряжение об их напечатании за счет Российской Академии в пользу семьи этого молодого автора, которая доведена до крайней нужды. Тем самым новое благодеяние было бы добавлено ко всем тем, которые Ваше Высокопревосходительство сделало для литературы, и направлено в то же время в сторону облегчения участи страдающих людей.

Соблаговолите принять выражение моего глубоко прочувствованного почтения, с которым имею честь оставаться Вашего Высокопревосходительства

покорнейший слуга

Карл Гросгейнрих, семейный учитель графов Апраксиных».[7]

В ответ на это обращение А.С.Шишков пожелал узнать дополнительные сведения о поэтессе, на что во втором письме от 29 июня 1832 года Гросгейнрих сообщает: «[...]Сия фамилия происхождения из Эстляндии и военного звания, [передаваемого] от отца к сыну почти в продолжение ста лет.

Отец сей молодой особы в царствование Императрицы Екатерины провел всю свою молодость в военной службе и сделался известным по своей храбрости и приверженности. Дослужив в Кирасирах до Капитанского чина, он, за ранами, вышел в отставку и перешел в Гражданскую службу, где он окончил свое поприще в чине Коллежского Советника. У него было семь сыновей и две дочери. Хотя отец и мать Протестанты, они воспитывали всех своих детей в Греческой религии, к которой они перешли оба за несколько лет перед своею смертию. Семь их сыновей сражались все под победоносными знаменами Императора Александра. Три старшие, Маиоры и Кавалеры, умерли от своих ран; четвертый и пятый, из коих последний, быв в сорока двух сражениях и всегда в Аванпостах, умерли от недугов, в кои впали они в продолжение кампании 1812 года и в последующие; шестой, едва вышедший из Первого Кадетского корпуса, лишился жизни в Лейпцигском сражении. Седьмой, лишась руки от падения с лошади, перешел в Гражданскую службу. Имущество их ничтожно, или, лучше сказать, они находились в весьма бедном состоянии. Остались от двух сыновей и старшей дочери восемь сирот в малолетстве, из коих двое в Павловском Кадетском корпусе и двое в Горном Кадетском корпусе. Сколько для облегчения своей больной матери, столько и для избавления всех сих сирот от бедности, моя юная и добродетельная ученица вознамерилась употребить в пользу свои таланты.

Я не смел в первом письме к Вашему Высокопревосходительству сказать мои мысли. Но я имел случай, по званию своему, коему я себя посвятил, заметить, что самое сильное действие производит на юность и возбуждает наиболее соревнование пример, поданный другими юными питомцами и почти равнолетними. Я мог бы привести в пример молодых людей, которые, прочитав некоторые стихотворения моей ученицы, пристрастились сами к поэзии. Когда сии стихотворения, напечатанныя, будут находиться в руках многих, очень могут произвести такое же впечатление на большее число людей и чрез то некоторым образом соделаться средством возбуждения и распространения любви к словесности и к наукам между юношеством. [...] Карл Гросгейнрих».[8]

Рукопись «Пиитических опытов» Е.Кульман, представленная Гросгейнрихом в Российскую Академию, была отрецензирована членами так называемого Рассматривательного Комитета. Вот их заключения:

Князь П.А.Ширинский-Шихматов: «Я прочитал, по поручению Императорской Российской Академии, Пиитические Опыты Елисаветы Кульман, и могу сказать, что прочитал их с удовольствием. Переводы и стихотворения ея показывают решительный, хотя и не совсем еще усовершенствованный, дар для поэзии. Искусство изобретения, плодовитое воображение, заманчивость рассказа заметны особенно в собственных трудах ея, и нельзя не пожалеть, что смерть так ранно[9] похитила сию Писательницу, долженствовавшую быть украшением Российского Парнасса. Бесполезным почитаю обращать внимание сочленов моих на некоторыя вольности в стихах девицы Кульман, состоящия наипаче в сокращении имен и в неправильном переносе ударения с одного слога на другой: неважные сего рода погрешности могут быть легко исправлены при печатании или оговорены в примечаниях. А потому и полагаю с своей стороны, что издание в свет трудов ея сделает честь Академии. [...]».[10]

И.И.Мартынов «[...] Не входя в подробный разбор сей книги, можно сказать вообще, что издание оной в свет немалым послужит украшением нашей Cловесности. И переводы, и сочинения имеют одинакое почти достоинство занимательности по содержанию своему, плавности слога, многия по новости вымысла, по Греческому древнему колориту, по благородству чувствований, так что если бы Академия и не имела великодушного побуждения напечатанием сей книги принести жертву человечеству, то обязана была бы принести оную необыкновенному дару Стихотворицы.

Есть несколько неправильностей против Грамматики или смелых словосокращений; напр[имер], вместо Аполлон Аполл, Аполла, -у, подбородка вместо подбородок, лилье вместо лилие или лилея, стелю'тся вместо сте'лются и пр. Но их или легко поправить, или можно и оставить без поправки, с оговоркою в примечаниях.»[11] Приписка: «Нижеподписавшийся совершенно согласен с мнением Ивана Ивановича Мартынова о стихотворениях Девицы Кульман. Александр Востоков».

На заседании Академии 10 сентября 1832 года А.С.Шишков излагает суть дела и вносит следующее предложение:

«[...] Наставник графов Апраксиных Карл Гросгейнрих представил мне в минувшем Июне месяце рукопись под названием: Пиитические Опыты Елисаветы Кульман с просьбою, ежели сии опыты найдены будут достойными одобрения, напечатать их иждивением Императорской Российской Академии в пользу семейства покойной Елисаветы Кульман, находящегося в крайней бедности. Вследствие сего поручено было трем гг. Членам Академии Сии Пиитические Опыты рассмотреть и о достоинстве оных сообщить письменное мнение.

Гг. Члены, рассматривавшие сии стихотворения, единогласно отзываются об оных с отличною похвалою и, заметив в них отменное искусство изобретения, плодовитость воображения, заманчивость рассказа, плавность слога, искусное и верное подражание древним Греческим Стихотворцам и благородство чувств, изъявляют желание, чтобы Стихотворения Сии, могущия послужить немалым украшением Российской Словесности, изданы были в свет, дабы не оставались Они в совершенном забвении.

Прочитав несколько статей из сих Стихотворений, я и с своей стороны совершенно согласен с мнением гг. Членов.

А потому, отдавая полную справедливость отличному Стихотворческому дару сочинительницы и приняв во уважение весьма скудное состояние оставшегося после нея Семейства, приятным долгом себе поставляю предложить Императорской российской Академии, обязанной наблюдать, чтобы хороших и полезных книг время не истребляло, не благоугодно ли будет вышепомянутые пиитические опыты напечатать иждивением Академии в числе осмясот экземпляров в пользу Семейства Елисаветы Кульман.

Президент Академии Адмирал А. Шишков».[12]

[Приписка:] «С сим предложением согласны» [20 подписей].

«Пиитические опыты» вышли в свет в 1833 году тиражом 800 экземпляров; часть из них, по обыкновению, роздана была членам Академии,[13] остальные распроданы в пользу семейства Кульман через магазин книгопродавца А. Ф. Смирдина (по 10 руб. за книгу). В 1839 году «Пиитические опыты» были переизданы и в 1841 вошли в состав «Полного собрания русских, немецких и итальянских стихотворений».

Отзывы на первое издание «Пиитических опытов» дали «Московский телеграф» (без подписи), Литературное прибавление к «Русскому инвалиду» (за подписью J.de S.P.) и «Одесский вестник» (в статье И.В.Киреевского). Привожу некоторые выдержки.

И.В.Киреевский, 10 декабря 1833 года: «Недавно Российская Академия — и это делает честь Российской Академии — издала стихотворения одной русской писательницы, которой труды займут одно из первых мест между произведениями наших дам-поэтов и которая до сих пор оставалась совершенно неизвестной».[14]

В письме к В.И.Далю от 13 ноября 1833 года его двоюродный брат Алексей Реймерс сообщал: «Недавно вышли Стихотворения девицы Елисаветы Кульман. Она... скончалась 17-ти лет. Какая потеря для нашей литературы! Прочти несколько ее стихотворений, ты увидишь, сколько она обещала. Жаль, что предметы всех стих[отворений] ее мифологические. Она перевела на немецкий все трагедии Озерова; я читал отрывки из «Эдипа» и «Фингала», и мне очень понравилось. Перевод весьма близок. Е.Кульман была очень хороша собой (я видел портрет ее — греческое лице), играла и пела превосходно... Какое необыкновенное существо!»[15]

Дневниковая запись поэта-декабриста Вильгельма Кюхельбекера от 28 января 1835 года: «Елисавета Кульман — что за необыкновенное восхитительное существо! — Стихи ее лучше всех дамских стихов, какие мне случалось читать на русском языке, но сама она еще не в пример лучше своих стихов... Не оставлю и я без приношения священной, девственной тени Элизы! Как жаль, что я ее не знал! Нет сомнения, что я в нее бы влюбился. Сколько дарований, сколько души, какое воображение [...]»[16]. Приношение, о котором говорит здесь Кюхельбекер, — его большое стихотворение «Елисавета Кульман», сочиненное 29-30 января 1835 года (на десятом году одиночного тюремного заточения в Свеаборгской крепости) и впервые опубликованное лишь в 1884 году в журнале «Русская старина».

Среди откликов на первое издание «Пиитических опытов» также «Фантазия» в стихах «Елисавета Кульман» А.В.Тимофеева (СПб., 1835), вскоре переведенная К.Гросгейнрихом на немецкий язык и резко раскритикованная В.Г.Белинским.[17]

Ободренный удачей первого издания, К.Гросгейнрих развернул подготовку к публикации остальных частей наследия Кульман. Его деловые связи с Академией укрепились, А.С.Шишков в этот период привлекал Гросгейнриха к подготовке других академических изданий, не связанных с Кульман. Президент даже прочил Гросгейнриха в почетные члены Российской Академии, о чем свидетельствует следующий документ:

«В Российскую императорскую Академию от президента оной предложение. Весьма нужно для Академии нашей в числе почетных членов своих иметь таких иностранцев, которые, зная основательно русский и другие языки, могли бы академические сочинения переводить; ибо без сего средства, труды наши чужеземным ученым обществам, мало язык наш знающим, не могут быть известны. Доселе едва имели ли они о нашей Академии какое понятие... Господин почетный член Гетце сделал уже некоторые академическим сочинениям переводы. Я на тот же конец предлагаю к избранию в почетные члены господина Гросге[й]нриха, также оказавшего уже услугу Академии переводом на немецкой язык первой части Сравнительного словаря и притом человека, имеющего обширные познания как во многих языках, так и науках. Александр Шишков, декабря 8 дня 1834 года».[18]

В 1835 году Гросгейнрих издал в академической типографии немецкую часть наследия Кульман. На этот раз рукопись не проходила экспертизу Рассматривательного комитета, и Академия лишь post factum взяла на себя материальные расходы по изданию. Вопрос об этом А.С.Шишков предложил для обсуждения на заседании 19 октября 1835 года: «Императорская Российская Академия по предложению моему в собрании 10 сентября 1832 года изъявила согласие на издание сочинений девицы Кульман в пользу ее наследников, приняв все издержки по сему изданию на свой счет. Академии известно, что покойная девица Кульман занимает не последнее место между нашими стихотворцами. Кроме русского языка, она писала еще на немецком и италианском. Стихотворения ее и на сих языках, не менее русского, достойны замечания. Один любитель словесности, получив от наследников сочинения ее на немецком языке, напечатал их в числе 280 экз. в типографии Российской Академии в 4 частях, употребив собственную свою бумагу. В память покойной, украсившей отечественную словесность прелестнейшим венком, имею честь предложить: не благоугодно ли будет Академии принять и сие издание на свой счет, предоставив все экз[емпляры] в пользу ее наследников».[19] Выписка из журнала Российской Академии: «Слушали предложение г. президента[...] Собрание согласилось на сие предложение, а потому определено: издание сказанной книги, т. е. ту сумму, которая следовала типографии за набор и печатание оной, принять на счет Академии и напечатанные экземпляры, за исключением 60, кои удержать для раздачи членам, отдать издателю».[20]

Издатели газеты «Северная пчела», с самого начала оценив поэзию Кульман как явление европейского масштаба, рекомендовали развернуть пропаганду ее за рубежом. В отклике на первое немецкоязычное издание 1835 года они писали: «[...] по нашему мнению, наружность издания сочинений необыкновенной талантами и умом Елисаветы Кульман могла б быть приличнее внутреннему его достоинству. Пусть печатают наши русские книги на оберточной бумаге, пряничными буквами: это дело наше, домашнее. Но издать книгу для Германии, и издать ее так безвкусно и неопрятно, как изданы эти стихотворения, — право, неизвинительно! Сверх того, должно заметить, что в Германии не любят иностранных изданий. Для введения нашей писательницы в немецкую литературу надлежало бы напечатать ее сочинения в Лейпциге или в Берлине, сообразуясь со вкусом и с требованиями германской публики... Издержки непременно окупятся. Просвещенный мир узнает о том, какие таланты возникают у нас на Севере».[21] (Что могли знать эти люди в 1835 году о последующей судьбе книги Кульман?! Р.Шуман, по другому поводу, однажды написал: «[...] из будущего до нас не доходит ни один голос, поручиться нельзя ни за что»[22].)

Немецкие издания, за которые ратовала газета (и которыми впоследствии мог воспользоваться Р.Шуман), были осуществлены К.Гросгейнрихом в 40-50-е годы в Лейпциге и во Франкфурте-на-Майне. При жизни Шумана вышло 7 изданий (8-е, более полное, появилось только в 1857 году, уже после смерти композитора).

То обстоятельство, что книга Кульман попала в руки Роберта Шумана и увлекла его, — главное событие в посмертной истории наследия поэтессы. Как писал ученый-библиограф М.Н.Куфаев, «у книги своя жизнь, своя судьба, своя борьба за жизнь и свое счастье»[23]. Об этом эпизоде известно следующее. Книга Кульман попала к Шуману 28 мая 1851 года, сочинение музыки на ее стихи завершено 1 июня того же года[24] (два вокальных цикла, Ор. 103, 104), письмо Шумана в издательство «Фр.Кистнер» с предложением напечатать эту музыку датировано 10 июня[25]. Издание состоялось в том же году, после чего композитор послал экземпляр нот К.Гросгейнриху и в ответ получил от него новое издание книги Кульман и ее портрет[26]. По сведениям О.Лосевой, портрет этот «висел в рабочей комнате композитора в Дюссельдорфе»[27].

Но на этом история не закончилась и имеет грустное продолжение. Шуман, как известно, в последние годы жизни страдал прогрессирующим мозговым заболеванием, во время приступов которого терял самоконтроль. В 1854 году после попытки самоубийства он сам настоял на необходимости жить в изоляции (утрачивая временами способность контролировать свои действиям, он, по-видимому, опасался находиться вместе с семьей и предпочел быть изолированным). В психиатрической лечебнице в Энденихе (в окрестностях Бонна) Шуман прожил последние два с половиной года. Там в периоды просветлений сознания работал над новой фортепианной аранжировкой Каприсов Паганини, правил корректуру своей Праздничной увертюры для боннского издательства. В письмах к близким он время от времени просил о присылке разного рода литературы, в основном для работы. В частности, он просил присылать для прочтения ноты новых сочинений Брамса и некоторые книги из своей домашней библиотеки в Дюссельдорфе. В марте 1855 года в последнем письме к Брамсу Шуман попросил две книги (ставшие последними в его жизни)[28], это были стихи Элизабет Кульман и Атлас мира...



Следующий этап деятельности Гросгейнриха связан с изданием «Сказок» — наиболее уязвимой и спорной части наследия Кульман. Сохранились письма Гросгейнриха по этому поводу, обращенные к А.Х.Востокову,[29] А.А.Краевскому, К.С.Сербиновичу[30], С.П.Шевыреву и Д.И.Языкову. Привожу письмо последнему от 22 октября 1836 г.:

«Милостивый государь Димитрий Иванович! В течение одиннадцати лет похвалы необыкновенному таланту Елисаветы Кульман не только не уменьшились, но со дня на день умножаются. Еще при жизни своей она получила лестное одобрение знаменитых Гете, Жан Поля и Фосса; посредством издания ее немецких сочинений имя ее теперь уже начинает делаться известным и в разных странах Германии. Но одни Пиитические Опыты этой столь редким поэтическим талантом одаренной девицы не могут дать свету полного понятия об ее достоинствах и о чрезвычайной гибкости и многосторонности ее гения. Мы в них, ежели я могу так выразиться, лишь только видим соперницу греческих певцов; дабы узнать ее вполне, надобно познакомиться и с ее Сказками, разделенными на заморские, или западные, русские, или восточные. В них видно ясно, сколь она умела приноравляться к потребностям разных стран и разных народов, где поставлена сцена сих фанта[с]тических произведений; в них мы видим ее, идущую смелою стопою по сим новым путям; в них видим то важность и таинственность сказок западных, то роскошь восточных, то веселость, причудливость и удальство русских.

Императорская Российская Академия была первая, которая сему юному гению, слишком рано для собственной своей и отечественной славы исчезшему, отдала дань похвал, извещая литературный свет о существовании Стихотворений сей девицы. Сия благосклонность почтеннейшего ученого Общества внушила мне доверенность, что оно не отвергнет покорнейшей моей просьбы: удостоить напечатать в своей типографии и остальные творения сей необыкновенной девицы, т. е. Сказки ее и Пиитические Опыты на италианском языке, которым она владела едва ли не больше еще, нежели всеми другими, ей известными. Я, по поручению Его Высокопревосходительства Александра Семеновича Шишкова, перевел и второй том Сравнительного словаря, и другое сочинение Его Высокопревосходительства под заглавием «Разговоры старца с юною девицею»; я почел бы себя счастливым, ежели бы Императорская Российская Академия в награждение, сих моих трудов согласилась на покорнейшую мою просьбу: напечатать сии остальные сочинения бывшей моей ученицы. Меня к сему поступку побуждают не какие-либо корыстолюбивые виды; сколько ни было бы ограничено число экземпляров сего издания, мое желание было бы исполнено; ибо мне грустно было бы лишь то, что сии произведения юного таланта, делавшего честь русскому имени, остались бы в забвении; ибо я сам не в состоянии издать их собственным иждивением.

Осмелюсь при сем случае предложить Императорской Российской Академии, в знак искренней моей благодарности, покорнейшие мои услуги во всякое время и во всем, к чему почтеннейшее сие общество найдет меня способным.

Зная, сколько Ваше Превосходительство склонны к содеянию всякого добра, осмеливаюсь просить Вас покорнейше подкрепить сию мою просьбу благосклонным прибавлением и Ваших слов... Карл Гросгейнрих».[31]

Относительно «Сказок» Е. Кульман мнение Рассматривательного комитета было отрицательным. Предлагалось вместо издания «Сказок» поощрить полезную деятельность Гросгейнриха выдачей ему денег. Из отчета Рассматривательного комитета за подписями М.Е.Лобанова, А.Х.Востокова, В.И.Панаева, В.М.Перевощикова, Б.М.Федорова: «При всем разнообразии предметов рассказа размер в стихотворениях девицы Кульман, всегда однообразный, делает чтение сих сказок несколько утомительным. Приятно видеть начитанность, воображение и дарование юной писательницы, но заметно, что ей недоставало еще опытности для очищения слога и обработанности ее произведений. В сказках ее найдут приятные описания, игривость, простосердечие и местами живость рассказа, но неразборчивое соединение слов возвышенных с простыми, многие ошибки против словоударения, неправильность в отношении к языку и другие недостатки, к сожалению, часто встречаются в них. Издание их в свет требовало бы многих поправок и внимательного очищения; но жизнь сочинительницы угасла к общему прискорбию еще в цвете лет, а издание сказок ее без поправок не будет соответствовать ее известности и мнению о ее достоинствах, обнаруживая неопытность ее дарования в том роде, в каком мы много имеем превосходных образцов в стихотворениях Дмитриева, Жуковского, Пушкина и других писателей. Лучшим убеждением может послужить сличение ее переложения старинной сказки «Василий Богуслаевич» с сохранившеюся в «Русских сказках» Чулкова и удивительно выражающею дух Русской старины. Сказка сия представляет такой верный отпечаток Русской древней речи и богатырских времен, что обратила на себя внимание Императрицы Екатерины Второй, сделавшей из ней оперу, и еще недавно во французском переводе[...] заслужила удивление европейских писателей. Такая известность тем более может обратить внимание на переложение сей самой сказки девицею Кульман, но, сличая это переложение с подлинником, помещенным в «Русских сказках» Чулкова, напечатанных первым изданием за полвека пред сим, нельзя не видеть преимущества старинной прозы пред новыми стихами, слабо выражающими превосходные красоты подлинника».[32]

Выписка из журнала Российской Академии 16 октября 1837 года: «Определено: Поелику преложение, сделанно[е] девицею Кульман, слабо и далеко [нрзб.] с подлинником, то Академия находит, что ни издание оных [«Сказок». — Г. Г.], ни [...] выдача г-ну Гросгейнриху какой либо суммы в пособие на сие издание не соответствовали бы достоинству Академии и цели, с которою Уставом ее положено делать поощрения».[33]

Издание «Сказок» все же было осуществлено в 1839 году. Можно предположить, что авторские тексты при этом пришлось подвергнуть значительной правке. Через два года издание «Сказок» 1839 года было включено в состав собрания сочинений Кульман[34] под одной обложкой с повторным изданием «Пиитических опытов», немецкоязычных стихотворений и с первой публикацией италоязычных. Впоследствии итальянская часть наследия Кульман неоднократно переиздавалась в Италии.[35] После выхода в свет «Полного собрания...» Гросгейнрих обращался с письмами к ряду критиков. Привожу фрагмент его письма к С.П.Шевыреву от 10 апреля 1841 года:

«Милостивый Государь Степан Петрович!

По смерти всех мне известных членов семейства Елисаветы Кульман, бывшей ученицы моей, счел я долгом издать все ее стихотворения. Ежели я их соединил в одной книге, то это по примеру некоторых английских изданий, которые нам сообщают все сочинения автора в одном томе, несмотря на то что они написаны в разных языках.

Елисавета Кульман в последнее время жизни своей часто изъявила желание быть некоим образом писательницей народною. „Мои Опыты, — сказала она однажды, — хоть и встретят благосклонный прием от публики, все-таки читаны будут одними учеными, которые сами обратили некоторое внимание на Грецию и на ее древнюю словесность. А я бы желала писать кое-что, которое могло занимать и не ученых: я желала бы писать Басни."

Басни, я ей отвечал, сделаться могут народными лишь посредством рифмы. А рифма всегда вам показалась не стоющей того труда и самоотвержения, которых она требует. Вы не думайте, что я сомневаюсь в вашем успехе, если вы приметесь писать басни; я отнюдь не сомневаюсь, но боюсь, чтоб они вам не наскучились в обработке, в мелочной отделке, которой они требуют. Вы привыкли к вольности белого стиха, и посему я вам предлагал бы другой род сочинений, [к] которому вы не только весьма способны, но даже и склонны, род весьма близкий басням, столь же приятный и еще народнее, чем самые басни.

„Я отгадываю, что вы хотите сказать; вы советуете мне писать Сказки“. — Точно так. Тут любимый ваш белый стих останется во всех своих правах; тут откроется для вас поле свободное, пространное, необъятное для взора; тут явится собрание слушателей всякого рода: дети, юношество, зрелые, пожилые и старые люди: сказку всякий с охотою слушает. Вы себе творите слог особенный, сколь можно проще, понятный для всякого. А материала у вас множество.

„Правда ваша, я буду писать Сказки“...»[36]



Выход в свет «Полного собрания...» обратил на себя внимание критики не только тем, что это был новый для российской читающей публики тип издания, но прежде всего впервые открывшимся реальным масштабом творческой деятельности поэтессы. Последовали весьма разноречивые отклики в прессе, в частности два отзыва В.Г.Белинского, из которых видно, как его мнение о Кульман за несколько недель сменилось на противоположное.[37] За истекшие почти полтора века взаимоисключающие суждения читателей этой книги продолжали и продолжают высказываться. Заметную вспышку интереса к ней вызвала публикация в 1849 году русского перевода биографической книги К.Гросгейнриха, содержавшей образцы лирики поэтессы.[38] В рамках настоящей статьи нет возможности проанализировать накопившиеся мнения о личности и о поэзии Е. Кульман — этой теме я посвятил специальную работу, которая готовится к печати.

Завершая изложение фактов издательской истории, остается заметить, что осуществленная в свое время К. Гросгейнрихом публикация сочинений Елиcаветы Кульман — это культурное событие, имевшее многочисленные последствия в интеллектуальной жизни России и других стран. Возможно, не все последствия уже выявились. Мы сейчас не знаем, какой резонанс будут иметь сочинения Кульман среди читателей следующих за нами поколений. Поэтому важно сделать так, чтобы ее тексты были достаточно известны и доступны, а для этого необходимы переиздания.

--------------------------------------------------------------------------------

[1] Цит. по: Гросгейнрих К. Елисавета Кульман и ее стихотворения //Библиотека для чтения. 1849. Т. 95. Отд. III. С. 10.

[2] Там же. С. 85.

[3] Цит. по: Некрасова Е. С. Елизавета Кульман //Исторический вестник. 1886. Т. 26. № 12. С. 571.

[4] Никитенко А. В. Жизнеописание девицы Елисаветы Кульман. СПб., 1835; Гросгейнрик К. Елисавета Кульман и ее стихотворения /Пер. с нем. Е. и М. Бурнашевых. СПб., 1849.

[5] ГПБ. Ф. 391. Ед. хр. 307. Л. 2.

[6] ГПБ. Ф. 850. Ед. хр. 218

[7] ЛО ААН. Ф. 8. Оп. 1. 1832. Ед. хр. 37. Л. 300 - 301, об. (Перевод с французского В. И. Рябошапко).

[8] ЛО ААН. Ф. 8. Оп. 1. 1832. Ед. хр. 37. Л. 329 - 330.

[9] Так в подлиннике. Рука не поднимается исправить написание слова рано, которое с удвоением буквы становится одновременно производным от раны.

[10] Там же. Л. 396 - 396, об.

[11] ЛО ААН. Ф. 8. Оп. 1. 1832. Ед. хр. 37. Л. 396 - 396, об.

[12] Там же. Л. 394 - 394, об.

[13] Среди членов Российской Академии в этот период был и А.С.Пушкин. В его личной библиотеке сохранился экземпляр «Пиитических опытов» Е.Кульман.

[14] Киреевский И.В. О русских писательницах //Киреевский И. В. Полн. собр. соч. М., 1911. Т. 2. С. 70.

[15] ИРЛИ. Архив В.И.Даля. 27271/СХСVI б 3. Л. 2, об. (Источник указан С.А.Фомичевым)

[16] Кюхельбекер В.К. Путешествие; Дневник; Статьи. Л., 1979. С. 352.

[17] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. М., 1953. Т. 2. С. 80 - 82.

[18] ЛО ААН. Ф. 8. Оп. 1. Ед. хр. 39. Л. 553.

[19] Там же. Оп. 3. 1835. Ед. хр. 17. Л. 4.

[20] ЛО ААН. Оп. 3. 1835. Ед. хр. 17. Л. 5.

[21] Северная пчела. 1835. 23 сент. № 213. С. 851.

[22] Шуман Р. Письма. - М., 1982. - Т. 2. - С. 239.

[23] Куфаев М.Н. Проблемы философии книги. (Опыт введения в историю книги) //Куфаев М.Н. Избранное: Труды по книговедению и библиографоведению.- М., 1981.-С. 21.

[24] Эти даты приведены О.Лосевой со ссылкой на Дневники Р.Шумана. См.: Лосева О. Памятник поэтессе //Русско-немецкие музыкальные связи. - М., 1996. - С. 88.

[25] Шуман Р. Письма. - М., 1982. - Т. 2. - С. 282.

[26] См. там же. - С. 104, примечание 10.

[27] Там же. - _С. 93.

[28] См.: Шуман Р. Письма. Т. 2. - М., 1982. - С. 387.

[29] См.: Сборник статей, читанных в Отделении русского языка и словесности имп. Академии наук.. СПб., 1868. Т. 5. Вып. 2. С. 334-336.

[30] ЦГИА, ф.1661, оп.1, №1024.

[31] ЛО ААН. Ф. 8. Оп. 3. 1836. Ед. хр. 89. Л. 2 - 3.

[32] ЛО ААН. Ф. 8. Оп. 3. 1836. Ед. хр. 89. Л. 4 - 5.

[33] Там же. Л. 7.

[34] Кульман Е. Полн. собр. русских, немецких и итальянских стихотв. Пиитические опыты. 2-е изд. СПб., 1841.

[35] В ГПБ сохранился экземпляр третьего издания: Saggi Poetici di Elizabetta Kulmann. Milano, 1847.

[36] ГПБ Ф 850. Ед. хр. 218. Л. 1 - 2.

[37] См.: Белинский В.Г. Полн. собр. соч.-M.,1954. Т. 4.- С. 570 - 571; Т. 5.-С.174.

[38] См.: Гросгейнрих К. Елисавета Кульман и ее стихотворения /Пер. с немецкого Е. и М.Бурнашевых. СПб., 1849.