Купаж

Виктор Сумин

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 28043 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Вы не знаете, что такое "купаж"? Тогда этот рассказ для вас. Я тоже в своё время этого не знал. Теперь знаю.

Был у меня в студенческие времена приятель. Орещенко Юрий Иванович. Высокий, стройный, с орлиным носом, он походил на Шерлока Холмса, каким его изображают в книгах.
И было у него несколько особенностей.
Первая - превыше всего он ценил респектабельность. Это была его идея фикс. Всеми силами он старался эту самую респектабельность показать и сохранить. Даже в мелочах. В каком-то детективе он прочел, что респектабельные люди выкуривают сигарету лишь на треть. И стал придерживаться этого правила неукоснительно. Даже когда в пору безденежья вынужден был «стрелять» сигареты у сокурсников. Попросит во время перекура, выкурит ровно на треть и небрежно бросает, по сути дела, только что начатую сигарету в урну. Да еще с таким видом, словно этого дерьма у него вагон и маленькая тележка.
Мартовским вечером мы возвращались из института в общежитие. Неожиданно вслед нам засвистели. Подумав, что кто-то из знакомых, я оглянулся.
- Не оборачивайся, - одернул меня Юра, старательно сохраняя устремленный вперед взгляд.
- Почему? - осведомился я.
- Цену себе надо знать, цену. Понял? - недовольно, сквозь зубы пояснил он.
Второй особенностью моего приятеля был тот факт, что говорил он преимущественно газетно-книжными штампами с добавлением какого-то блатного или полублатного жаргона.
Увидев, скажем, институтских медработников, он никогда не говорил «врач», «медсестра», а, неопределенно хмыкнув, изрекал: «Люди в белых халатах». Всех нас, и себя в частности, он называл «инженерами человеческих душ», но никак не будущими учителями. А если нас заставляли выполнять какую-либо общественно полезную работу и кто-то выражал недовольство, он дурашливо-назидательно изрекал: «Раньше думай о Родине, а потом о себе». Или: «Пятилетку - досрочно!»
Язык у Орещенко был подвешен отменно. Причем, как показали сессии, чем меньше он знал, тем больше говорил. А о вещах, о которых он вообще не имел ни малейшего представления, мог говорить до бесконечности. Или до тех пор, пока не остановят.
Любимым его словечком было «купаж». Что оно означает, никто точно не знал. Несмотря на то, что все мы учились на инязе.
Однажды мы сдавали историю педагогики. Добросовестно прочитав за две ночи учебник, я ждал своей очереди. Все прочитанное лежало в голове неясной, перемешанной кучей. И тут заявился Юра.
- Слышишь, Витя, ты не знаешь, что там Лев Толстой в педагогике кубатурил? - осведомился он. - Кроме того, что Лев Толстой - великий русский писатель, я ни хрена не знаю. Полный купаж! - добавил он.
Объяснить ему я не успел: нас вызвали на экзамен.
Юра отвечал передо мной. И надо же тому случиться - ему попался именно этот вопрос: «Лев Толстой как педагог».
Выйдя к столу экзаменатора, он начал:
- Лев Толстой - великий русский писатель. Он жил в Ясной Поляне. Написал «Войну и мир».
Доцентша - крупная, энергичная женщина средних лет - с интересом взглянула на моего приятеля.
- Это все верно. Но, пожалуйста, поконкретнее. Что сделал Лев Николаевич в области педагогики? - спросила она.
Однако сбить Юру было невозможно. Не обращая внимания на вопрос экзаменаторши, он продолжал:
- «Глыба, а не человек», - сказал о нем вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин. И, конечно же, не случайно. Доминирующими моментами в творчестве Льва Николаевича Толстого были следующие компоненты...
- Простите, я вас не понимаю, - перебила экзаменаторша.
- Мне что, выражаться посимплицитнее? - участливо спросил мой приятель.
Несколько ошеломленная преподавательница стала задавать наводящие и дополнительные вопросы. И получала подробнейшие, гладкие и обкатанные ответы. Мало что имеющие общего с этими самыми вопросами. В конце концов утомленная доцентша поставила Юре долгожданную тройку.
Довольный донельзя, он покинул аудиторию...
Я был следующим. Посмотрев на меня, доцентша доверительно посетовала:
- Вот ведь фрукт какой ваш Юрий Иванович! Рад, наверное, что преподавателя провел. А я просто поняла, что большего из него не выжмешь...
Выскочив из аудитории с четверкой в зачетке, я натолкнулся на Юру.
- Ну что, сдал? - участливо спросил он.
- Четыре балла!
- Живем! - возликовал он, забыв про респектабельность. - Доцентшу обшлепали, а старших преподавателей и подавно объегорим!
«Обшлепать-то обшлепал, - подумал я. - Только вот кто кого?» Впрочем, разубеждать я его не стал.
Непостижимым для меня образом Юра сдал зачет по истории английского языка. На восьмой раз. Так ни разу и не открыв учебника. Благодаря лишь упорству в достижении поставленной цели, в просторечии именуемому наглостью.
На третьем курсе мы начали изучать второй язык. Я - английский, поскольку учился на немецком отделении. Юра - немецкий. И надо сказать, что второй язык он воспринял как абсолютно ненужное дополнение. С немецкого он предпочитал сбегать. А если сделать это было невозможно, то обращался ко мне:
- Слышишь, Витя, купаж полнейший: сегодня должны спросить, а я - ни в зуб ногой. Скубатурь мне пару упражнений.
И я кубатурил. И даже переводил ему немецкую книжку, которую он обязан был прочитать по домашнему чтению. Книга называлась «Штайнкнабе» - «Каменный мальчик». Издевательское название по отношению к Юре. Мне казалось, что оно точнейшим образом характеризовало моего приятеля в системе немецкого языка.
Что и говорить, учебой он себя не обременял. Как-то раз накануне экзаменов его посетила подруга Валя. И ужаснулась. Согласно установленному порядку, если у студента был не сдан хотя бы один зачет, его к сессии не допускали. Над головой Юры висело аж пять несданных зачетов. Пять домокловых мечей! И что же? Он спокойно лежал на кровати и читал «Современный английский детектив».
- Юра, - ужаснулась подруга. - Вставай сейчас же! Надо что-то делать. Ведь тебя же до экзаменов не допустят!
- Успокойся, Валя. Допустят, куда они денутся, - недовольно поморщившись, отвечал Юра, не прекращая чтения.
И правда. Преподавательский состав никуда не девался: допускал, принимал и ставил моему приятелю «уды».
Впрочем, однажды он чуть было не залетел. Я вдруг заметил, что по институту он передвигается как-то внимательно и осторожно. Как Следопыт Фенимора Купера. Местами даже перебежками. Напрочь забывая про респектабельность.
- В чем дело? - поинтересовался я.
- Купаж, Витя, полнейший, - пожаловался Юра. - Ты ведь не был с нами в кино позавчера.
- Причем тут кино? - не понял я.
- А притом. Выходим мы с ребятами из общежития и сталкиваемся в дверях с каким-то, мягко говоря, поддатым корешком. Деловой такой корешок. Прет навстречу, как танк, да еще и командует: «Прочь с дороги!» Ну, я его за плечи взял и в сторонку отставил. Слышь, говорю, не разбухай, а то хуже будет, сявота этакая.
- Ну и что?
- А то! - пояснил Юра. - Корешок-то преподавателем истории оказался. Говорят, экзамены у нас будет принимать. Вместо заболевшего Ивана Ивановича. Главное, раньше я его никогда в институте не видел. А сейчас постоянно на него натыкаюсь. Так что влип я глухо, - подытожил приятель.
Что я мог сказать в утешение? Ничего.
Но и это ему обошлось. А потом он женился на своей подруге Вале. Женился, можно сказать, неожиданно даже для самого себя.
Юра не был бабником. Но как у всякого молодого человека у него была девушка - стройная студентка с продолговато-печальным ликом мадонны. Вечерами они молча стояли друг перед другом в одной из темных рекреаций общежития, и их фигуры были похожи на памятник невысказанному чувству.
Со свиданий Юра возвращался где-то часа в два ночи, нервно закуривал сигарету и включал магнитофон: «Битлз», «Лэд зэплин» или еще какую-либо англоязычную запись. (Советскую эстраду он принципиально не заводил, презрительно называя ее «ширпотребом».) Так вот, включая в два часа ночи музыку, Юрий Иванович, надо полагать, сбрасывал некое напряжение. Душевное или телесное - этого я не знаю. Но напряжение вспыхивало недовольным бормотанием на кроватях его товарищей по комнате. Чаще всего просыпался в такие минуты Петруха - вечно недовольный спортсмен маленького роста. Он начинал всячески возмущаться бесцеремонностью Юры. И его возмущение находило у того определенное понимание.
- Шо, мешает? - сочувственно спрашивал он разгневанного спортсмена. - Ну да ничего. Ты спи, спи, - по-отечески ласково советовал ему, не выключая музыку и не делая ее тише.
Докурив сигарету, наконец-то ложился и засыпал. А спортсмен еще долго ворочался, пытаясь хоть как-то вернуть свой прерванный сон...
Но однажды Юра сделал финт, заставивший говорить о нем чуть ли не весь факультет.
Он пригласил свою ликоносную подругу в кино. Назначил ей встречу в фойе кинотеатра «Радуга». Подруга на свидание пришла, но Юра профланировал мимо нее с какой-то девицей под руку, не обратив на свою бывшую пассию абсолютно никакого внимания. Словно он ее никогда и не видел. С ликоносной студенткой случился шок. Прямо с места свидания ее забрала «скорая помощь», и девушка даже лечилась после этого случая в больнице.
Объясняя в кругу друзей свой поступок, Юра так охарактеризовал свою бывшую подругу:
- Придет на свидание - и стоит. Конца краю этому стоянию не видно. Ну, раз стоишь - на тебе. Шоб знала...
- Но ведь ты ее вызываешь, вот она и стоит. А что ей делать? - не удержался я.
Юра оставил мое замечание без ответа...
Как я понимаю, его ликоносная подруга просто не давала ему того, что ему было нужно. А свою потребность он высказал вполне определенно во время летней сессии:
- Слышь, Витя, какая тут учеба? Полный купаж, а не учеба. Сидишь, только о бабах думаешь. Сделали б на первом этаже общаги публичный дом! Все равно там несколько комнат пустуют. И пускали б только по зачеткам. Если хорошо учишься - вот тебе красивая девушка. Если на одни тройки - на тебе с кривыми ногами! Ты знаешь, как бы тогда успеваемость подпрыгнула? До заоблачных высот!
- Да по твоим оценкам тебе бы только с кривыми ногами и перепадали, - заметил я.
Он промолчал, но проблема, как говорится, осталась. И тут, аккурат накануне лета, в общежитии появилась Валя. Она была местной и тоже училась на инязе, на английском отделении. Но на курс ниже нас. За вытянутую вперед шею при оттянутых назад плечах и стремительную походку ее прозвали Щукой. Она курила. Странным было не то, что она появилась в общежитии, а то, что зачастила эта девушка в те комнаты, где жили ребята. Как правило, Валя старалась остаться с кем-либо из хлопцев наедине. Это мы выяснили во время нашего традиционного курения на лестничной площадке. Оказалось, что больше всего времени она проводит в комнате Юры.
- Полный купаж! - с коротким смешком признался тот, небрежно стряхивая указательным пальцем пепел с сигареты. - Придет и сидит. Что ей надо? Лишь «Яву» свою смалит одну за другой. А выгнать неудобно. Дама как-никак. А щука, вылитая щука...
Мне вдруг все стало ясно. Валя искала себе друга. А может быть, мужа.
- Юр, да ты на ней женишься, - вырвалось у меня.
- Кто, я? На Щуке?!
Он обиделся не на шутку. И две недели со мной не разговаривал. А я оказался прав. Валя начала длительную и планомерную осаду респектабельного и гордого сердца моего приятеля. Быстро сообразив, что превыше всего Юра ценит вкусную и здоровую пищу, она стала приносить ему в общежитие различные деликатесы. Благо, ее мама работала в торговой сфере. Валя не жалела саму себя. Она дала Юре то, чего никто не давал.
Через девять месяцев мой приятель пал.
В то тихое февральское утро я встретил Юру и Валю на улице. Зимняя сессия подходила к концу, и я намеревался съездить на автовокзал, чтобы заранее купить билет домой. Парочка же, напротив, шла в сторону общежития. Валя о чем-то щебетала, а мой приятель с довольной улыбкой внимал ее щебету. Увидев меня, они встрепенулись, и Валя, толкнув Юру локтем в бок, что-то быстро-быстро проговорила.
- Слышь, Витя, - приблизившись ко мне, забубнил он. - Десятого февраля у нас с Валей свадьба. Приходи, если хочешь. А если не хочешь, можешь не приходить. Гляди сам, как тебе удобнее.
- Да кто ж так приглашает? - рассмеялась Валя. - Приходи, Витя. Обязательно приходи. Мы тебя будем ждать, - бойко затарахтела она...
Я поблагодарил за приглашение, но твердо не обещал. Ведь свадьба выпадала как раз на каникулы. И, наверное, правильно сделал, что не обещал. Приехать на церемонию бракосочетания я не смог.
А потом у них родилась дочь. Через месяц после этого знаменательного события он пригласил нас в гости. На свой день рождения. Нас - это меня и двух наших друзей - Володю и Валеру. В отличие от меня они были на свадьбе и знали, что он жил теперь у Вали. В частном домике на Харьковской горе.
Домик был чисто выбелен и даже имел палисадник. Теща, как я понял, обитала в глубине двора, во времянке, и за весь вечер мы ее так и не увидели.
Супруги Орещенко оказались на редкость радушными и хлебосольными хозяевами. Юра встретил нас в прихожей, лично принял от каждого пальто и собственноручно повесил на вешалку. Когда уселись за стол, он налил по первой. Валентина без устали потчевала нас всяческой снедью. Но не это поразило меня и моих друзей. А то, с каким благоговением подвел нас Юра к кроватке, где лежала его дочка.
- Гляньте, вон у нее и складочка на переносице точно такая, как у меня! - то ли с умилением, то ли с гордостью произнес он.
Это было так непохоже на него, что мы немного растерялись. И стали дружно поддакивать, хотя никакого сходства, откровенно говоря, не заметили...
Возвращаясь гулкой мартовской ночью в общежитие, мы пришли к выводу, что Юра для нас - отрезанный ломоть. Ведь у него были уже совсем другие заботы...
А потом студенческая жизнь закончилась. Юре, как женатому человеку, дали свободный диплом, а нас разбросали по деревням.

***
После месяца учительской работы в селе мне вновь захотелось повидать город своей студенческой юности. Захотелось нестерпимо. Как никогда ни до, ни после этого. Директор отпустил меня на два дня. Школа все равно не училась: работала на уборке сахарной свеклы...
Я снял в гостинице «Центральной» номер и, бросив в нем сумку, целый день бродил по солнечному осеннему городу. Начисто забыв об успеваемости, дисциплине и прочих хлопотных моментах школьной жизни. Зашел и в свою бывшую альма-матер. И неожиданно натолкнулся на Валю. Увидев меня, она очень обрадовалась:
- Приходи вечером в гости, Витя. Сегодня Юра приедет...
Вечером я взял бутылку вина и потопал на Харьковскую гору. Осенний город был тих, как страничка истории. Прочитанная и оставленная.
Неожиданно у железнодорожного переезда на меня кто-то налетел. Чьи-то крепкие руки схватили меня сзади за плечи. Я оглянулся. Передо мной стоял... Юра.
- Привет, Витя. Ты куда? - осведомился он удивленно.
- К тебе в гости. Валя пригласила.
- Молодец! - возликовал он.
Странное дело: я совсем не помню, о чем мы говорили у него дома, но наш разговор по пути врезался в память довольно четко. Оказалось, мой приятель работал недалеко от города. В Брюхановке.
- Ну и как дисциплина? - задал я животрепещущий для всех новичков вопрос.
Легкая тень пробежала по лицу моего приятеля.
- Да ты знаешь, хорошая, - стряхнул он какое-то секундное воспоминание. - Хотя первый урок в теперь уже моем восьмом классе был еще тот. Захожу, представляюсь. Начинаем делать какое-то упражнение. Однако делают не все. Корешки некоторые нагловатые оказались. Ведут себя вольно, переговариваются. А один гад сидит по парте барабанит. Купаж, да и только. Ну, я спокойно подхожу с раскрытой книгой, он - ноль внимания. Я ближе - никакой реакции. Я тогда его прям раскрытой книгой по рукам - бабах! Звук получился как выстрел. На весь класс. Корешок сразу: «Ой!» Все: «У-у-у!» И тишина мертвая.
- А какой язык ты преподаешь? - спросил я.
- Немецкий, - не моргнув глазом, ответил приятель.
- Как? - удивился я. - Ты же его сам не знаешь.
- Какие проблемы, - отмахнулся он. - Задаю тексты переводить.
- Да ты ж их сам не переведешь! - не выдержал я.
- А мне это и не нужно. Отличники любой текст переведут.
- А если не переведут?
- Тогда берем другой. Текстов-то в учебнике как собак нерезаных.
Стоит ли говорить о том, что я был просто сражен методикой своего приятеля?

***
Отработав в деревне год, Юра рассчитался, и его призвали в армию. Представляю, как он говорил близким и знакомым:
- Купаж полнейший. Загребают в «несокрушимую и легендарную».
Впрочем, меня забрали тоже. И тоже в стройбат. Как и его. Целый год я долбил траншеи на каменистом побережье Черного моря.
А его и этот «купаж» не смутил. Их, новобранцев, построили и спросили:
- Киномеханики есть?
В институте нам пару раз показывали, как заряжается узкопленочный киноаппарат.
Он шагнул вперед.
И год прокатался как сыр в масле. Вернее, одиннадцать месяцев. Его демобилизовали раньше положенного.
Все это мне рассказывал он сам.
Вскоре после армии он съездил по турпутевке в Англию. Заглянул за «железный занавес», как он выразился. Впечатлений было - через край! Но главное, что он привез, - фирменные джинсы и кучку человеческого дерьма. Сувенир такой из резины. Восхитительный в своем правдоподобии. Но это по мнению моего приятеля. Я его восторга не разделял. Зато он радовался как дитя, подкладывая вышеназванное изделие под зады своих знакомых. Даже про респектабельность забывал. Что с ним случалось крайне редко.

***
Последний раз я встречался с Юрой, когда он работал в городе уже на двух работах. Две ставки преподавателя профтехучилища плюс ставка воспитателя в общежитии.
- Купаж, Витя, купаж, - жаловался он. - Ухожу в восемь и прихожу в восемь. Но уже вечера. Халтуру гоню глухо.
- И какие ж ты знания ребятам даешь при таком темпе? - удивился я.
Он удивился не меньше моего:
- Какие знания? Кому они на хрен нужны, Витя! Главное - деньги. И чем больше, тем лучше. У меня ведь дочь подрастает. Семья. А семья - это святое. Ячейка общества.
Такое кредо моего приятеля тоже удивило меня. Я прежде всего старался научить детей, а деньги - это уже потом...
Больше я с ним не встречался. До меня доходили слухи, что он перешел в школу. Работал завучем. И весьма строгим. Призывал и требовал не щадя сил осуществлять очередную реформу народного образования. «Планы партии - планы народа», - говорил он на педсоветах...
Потом супруги Орещенко уехали на Камчатку. За длинным рублем.

***
А пару лет спустя грянул главный «купаж» в нашей жизни - перестройка. Юрий Иванович устроился в какую-то японскую фирму переводчиком, выучил за счет этой фирмы дочь в Америке и даже выдал ее замуж. За какого-то полицейского. Американского, разумеется. Спустя некоторое время и сам махнул в американский рай. С дорогой и любимой супругой. Перед отъездом за океан он заезжал в город нашей юности. С кучей денег, как утверждали наши общие знакомые. Но все это были лишь слухи.

***
В апреле этого года меня пригласили на сорокалетие ин-яза. С тех пор как я покинул стены родной альма-матер, прошло тридцать лет. За это время наш скромный институт превратился в современный университет европейского уровня. А новое девятиэтажное здание с зимним садом и куполообразной крышей казалось воплощением архитектурного совершенства. На площади перед университетом весело бил пышный фонтан, играл духовой оркестр.
И хотя в новом корпусе мне бывать не приходилось, тем не менее сориентировался я без особых проблем. Двери концертного зала были широко открыты, и я понял, что идти надо именно туда...
В самом зале, да и в фойе, оказалось много народа. Работал буфет. За столиками шла регистрация вновь прибывших. Тут же разместились выставки факультетских достижений по кафедрам: английская, французская, немецкая...
Я сдал гардеробщице свой белый великоватый плащ, который мне подарил со своего плеча один из родственников, причесался перед огромным зеркалом и стал у стенки, не зная, что делать. Кругом мелькали незнакомые и слегка знакомые, полустертые временем лица. Как монетки далекой эпохи.
В стране своей юности я был чужим. Словно медведь-шатун, попавший на чужую территорию. Никому до меня не было дела, да и мне до остальных, в общем-то, тоже. Не было даже преподавателей, которые меня учили.
И вдруг я увидел Юрку! Юрия Ивановича Орещенко собственной персоной! Он шел сосредоточенно настороженный, в белых брюках и коричневом пиджаке, с тремя белыми розами в целлофановой упаковке, в мою сторону. Меня поразило, как он постарел. Пожилой мужчина с резко очерченным лицом. Впрочем, и я, наверное, выглядел ничуть не моложе. Увидев меня, он заулыбался. Мы с жаром пожали друг другу руки. Но почему-то не обнялись.
- Ну что, как ты? - глядя мне в глаза, заинтересованно спросил он.
- Да все так же. В Кудеяровке учителем работаю, - ответил я. - А ты? Тоже в школе?
- Да ты что? - хохотнул он. - Школа иссушает душу. Я с Камчатки приехал. Работал переводчиком в одной японской фирме, потом - директором консервного завода. А когда завод почил в бозе, открыл брачное агентство.
- Ну и как, выгодно? - поинтересовался я.
- Еще бы! Я ведь не альтруист. В этом году двадцать семь невест за границу сбагрил. Представляешь ты - двадцать семь штук! Теперь вот думаю и сам в Америку махнуть. Вид на жительство у меня есть, а больше ничего и не надо. Изъездил вдоль и поперек.
- Ну и как?
- Классная страна! Все остальное - хлам!
- А где же ты будешь жить? - не унимался я.
- Первое время поживем у дочери в Чикаго. У нее там дом за полмиллиона баксов. А когда найдем с Валей работу, купим и себе какой-нибудь особнячок...
И тут подошла сама Валя. Со своими институтскими подругами. Мы радостно поздоровались. Валя выделялась какой-то иностранной ухоженностью и короткой стильной прической.
Я стал с воодушевлением напоминать ей события тридцатилетней давности: о том, как она приглашала меня в гости и как я посещал их с Юрием на Харгоре.
Но ей это было неинтересно.
Вежливо улыбнувшись, она отвернулась к подругам. Да и Юрка отошел к какому-то мужчине. Судя по долетавшим до меня обрывкам их разговора, - работнику банка.
Похоже, я стал им неинтересен.
Они ведь были почти что американцами. Людьми знаковыми и в своем кругу харизматичными. А кем был я? Простым российским учителем в плаще с чужого плеча. И хотя плащ на данный момент я сдал в раздевалку, сути дела это никак не меняло.
В Юркиной речи я заметил один значимый для меня нюанс: он ни разу не произнес любимое им прежде слово «купаж». Зато у меня оно почему-то все время вертелось на языке. Может быть, потому, что я, в отличие от Юрки, не догадался купить своим преподавателям цветов. А может, еще почему...
Я прошел в зал и, найдя свободное место, сел.
Начиналась торжественная часть инязовского праздника.

***
После великолепного концерта нас пригласили по кафедрам на небольшое застолье. «Немцев» - на восьмой этаж, «французов» - на седьмой, «англичан» - на шестой. Четыре больших лифта, бесшумно скользя, вознесли всех в порядке живой очереди на нужную высоту. А там, в просторной аудитории, стояли уже сдвинутые рядами столы, а на них - бутылки вина и в пластиковых тарелочках - бутерброды, конфеты, фрукты.
Мы расселись по годам выпуска, и начались тосты, воспоминания, слова благодарности. Установилась теплая, веселая атмосфера... А мне было грустно.
Во-первых, потому что из всего нашего выпуска явились лишь двое: я и бывшая староста группы Алла Маракина, теперь уже преподаватель одного из вузов областного центра.
Во-вторых, потому что мои бывшие наставники заметно постарели. Даже «грамматист» Леонид Сергеевич - крепкий, кряжистый мужчина - как-то высох и ходил, опираясь на палочку.
А в-третьих, а может даже, во-первых, потому что после встречи с Юркой я чувствовал себя неудачником. И действительно, чего я достиг? В моем возрасте у меня уже должен быть приличный счет в банке, престижная машина и современный особняк. Ничего этого я не имел. Хотя и стал заслуженным учителем России. Кстати, дети заслуженных учителей в нашем университете учились бесплатно. А я за работой даже об этом узнал с опозданием. Поэтому и платил за учебу своего сына, копя целый год нужную сумму. А когда попробовал перевести его на бесплатное, то мне сказали, что теперь это проблематично. А сыну посоветовали перевестись на заочное, коль у нас с деньгами проблемы. И это при всем при том, что я верой и правдой прослужил более четверти века народному образованию, а мое имя внесли в анналы областного Музея просвещения.
Не улучшил моего настроения и момент, поставивший меня на некоторое время в центр всего застолья. А именно, когда молодые инязовские преподаватели стали с восторгом говорить о моих учениках, которые учились в данный момент на факультете. В частности, о прошлогоднем моем выпускнике Пете Яцыне.
- Представляете, - весело блестя очками, говорила одна из них, - моя дочь учится вместе с Петей. Группа у них очень сильная. Почти все из школ с углубленным изучением языка. У каждого - самомнение выше крыши. Сидят, на Петю свысока поглядывают, рассказывает дочь. Откуда, мол, эта деревенщина к нам затесалась? Входит преподаватель, начинает знакомиться, спрашивать. Ребята действительно хорошо подготовлены, но когда подошла Петина очередь, все поразились: какая речь, какое произношение! Словно из Германии прибыл, а не из деревни...

***
В полупустом вечернем автобусе по пути домой я вспоминал молодость и размышлял о жизни: о себе и о Юрке.
Когда-то наш общий друг Володя по кличке Уолтер, желая подразнить «респектабельного» студента Юрия Ивановича Орещенко, каламбурил:
- Юрко юркнул Юрка!
И оказался прав. Юрко, что и говорить. Юрий Иванович добился своего. Все, к чему он стремился, у него есть: и респектабельность, и деньги.
Потому что всегда и во всем искал только личную выгоду. Работал только на себя. На свое нутро, презрев так называемые общественные интересы.
А что имеем мы, неустанные проводники этих самых интересов? Нищету и почетные грамоты. Мы остались с пустыми руками. Словно и не работали никогда. Словно сыграли с жуликами в лохотрон. Мы - обманутое поколение строителей коммунизма - растерялись в новом обществе, суть которого сводится к незамысловатой формуле: «Человек без бакса, как без хозяина такса». Мы не можем даже обеспечить своей семье прожиточный минимум, поэтому вынуждены подрабатывать. Но почему сбагривать невест за границу выгоднее, чем обеспечивать будущее своей страны - учить детей? Почему все-таки победила Юркина философия: «Нажива любой ценой», а не привычная нам: «Раньше думай о Родине, а потом о себе»? Если бы я задал этот вопрос Юрию Ивановичу, он бы, скорее всего, ответил так:
- Ну и думай! Кто тебе мешает? Свобода ведь.
А суть, наверное, в том, что к власти пришли такие, как мой приятель...

***
А на следующий день у меня был урок в пятом классе. Мы повторяли слова, обозначающие цвета: красный, белый, зеленый... Я почему-то вспомнил, что в молодости давал расширенное значение этих слов, их переносный смысл. Детям тогда это очень нравилось.
И я решил этот метод повторить спустя четверть века.
- «Блау» - означает не только «голубой», но и «навеселе», «в подпитии», - пояснил я. - Например, «Вова ист блау» - «Вова навеселе». А если перевести дословно, то будет: «Вова - голубой».
Дружный взрыв хохота потряс кабинет немецкого языка.
- Вова - голубой, - ехидно заулыбались пятиклассники, разом обратив свои взоры на единственного в классе Вову -Гужкина Владимира, худенького, серьезного мальчика в очках.
Тот сидел, низко опустив голову. Красный, как рак.
И тут до меня дошло, какой смысл вложили пятиклассники в слово «голубой». Я даже не подумал, что ученики могут так истолковать мой точный перевод. Это был мой промах.
Раньше дети воспринимали этот цвет спокойно, как и остальной спектр радуги, но то было раньше...
Мне пришлось призвать на помощь все свое умение и такт, чтобы вернуть урок в нормальное русло. Но и после этого пятиклассники время от времени поглядывали на безответного Вову и нехорошо похихикивали.

***
Кстати, недавно я все же заглянул в толковый словарь. «Купаж» - французское слово. Оно означает «смешение различных пищевых продуктов в определенных соотношениях для получения изделий определенного типа и состава».
Странно, что мы, филологи, этого не знали. Впрочем, далеко не все из нас знали и слово «бакс». А сейчас, что такое баксы, знают даже дошкольники. И кто такой «голубой», знают. И что такое «рэкет», тоже знают.
Купаж да и только.

© Виктор Сумин, 2009
Дата публикации: 19.08.2009 09:23:27
Просмотров: 3887

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.