Пробуждение

Вионор Меретуков

Форма: Рассказ
Жанр: Фантастика
Объём: 6416 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

...Даже в пьяном до безумия состоянии Илья Григорьевич Болтянский оставался неотразимо красивым.

Даже – без брюк, когда он, сидя на низком диване, без рубашки, но в галстуке, вернее, в том, что от него осталось, – половинку галстука маникюрными ножничками отстригла одна из проституток, – одной рукой вяло обнимал за голые плечи растрепанную молоденькую девчонку с раскосыми азиатскими глазами, а другой расплескивал вино из бокала прямо себе на
колени.

Веселый дом, где Болтянского, судя по всему, хорошо знали, принял нас как родных...

Илья Григорьевич, как он сам о себе сказал еще в ресторане, был «евреем в третьем поколении». Мама, папа, дедушки и бабушки были у него евреи, это он знал точно.

А вот дальше, начиная с прадедов, царила полнейшая неразбериха: хотя он-то, Болтянский был уверен, что прадедами у него были половцы, сарматы, скифы и древляне. И даже меря, чудь, жмудь и весь. Как в этот балаган попали евреи, он не знал... И вообще он недавно сделал открытие, что евреев придумали. Чтобы было о ком рассказывать анекдоты...

В этой связи там же, в ресторане, он поведал мне историю об одном своем приятеле, Исааке Нудельмане, который уехал в Израиль еще при Брежневе и который потом, когда это стало возможным и безопасным, много раз специально приезжал в Россию на проводы своих друзей-евреев, покидавших родину под стоны и плач родственников.

Сострадательный Нудельман обожал принимать участие в этих проводах, произносить проникновенные слова, трогавшие до глубины души как самого отъезжающего, так и провожающих.

Особенно он умилял всех на перроне или в аэропорту, когда атмосфера проводов достигала наивысшей точки и он доставал из кармана надушенный платочек, картинно им взмахивал и прикладывал к глазам.

Потом, сухо попрощавшись, Нудельман ехал в гостиницу, сноровисто собирал вещи и возвращался к себе в Израиль, в свою роскошную сорокакомнатную виллу, где по вечерам любил рассказывать слугам – жил он уединенно – душераздирающие подробности возникавших при расставании сцен.

Эти поездки, по его словам, давали ему новый прилив сил и способствовали душевному очищению.

Проливая слезы на чужих похоронах, говорил Нудельман, меньше тоскуешь по собственным.

Этот мудрый человек, склонный к мягкому эпатажу, несмотря на принципиальное нежелание учить иврит, без труда вписался в жизнь страны, которую нежно любил и которую, тем не менее, называл опереточной. Илья обещал меня с ним познакомить...

...Из радушного дома с женской прислугой я убрался под утро...

В памяти осталась пьяная стычка с Болтянским, который во что бы то ни стало хотел меня задержать. Мы обменялись вялыми ударами, похожими на дружелюбные толчки.

Я был менее пьян и потому победил. После одного из ударов Болтянский упал замертво. Нагнувшись над ним, я услышал нежное похрапывание: видно, он уснул во время падения. Пока опытные девицы поднимали его с пола и перекладывали на диван, я, успешно отразив недвусмысленную атаку раскосой красотки, решившей, что она в качестве трофея должна достаться победителю, ретировался.

Спустившись во двор незнакомого дома, я нашел одинокое молодое деревце, встал перед ним, обхватил его ствол обеими руками и с наслаждением принялся блевать.

Я брел по ночному городу, не понимая, где нахожусь. После эволюций у дерева я несколько протрезвел и теперь испытывал ненависть ко всему миру и отвращение к самому себе. Я понимал, что это чувство порождено не только пьянством...

Я вышел на какую-то широкую пустынную улицу, долго, посылая громкие проклятия небу, торчал на проезжей части в ожидании такси. Наконец появился механизированный ангел о четырех колесах, я погрузился в его чрево и, совершенно разбитый, когда уже светало, поднялся к себе в квартиру и, частично разоблачившись, повалился на кровать...

...Проспал я, чего со мной никогда не бывало, двое суток. Сквозь сон я слышал, как надрывался телефон, однажды посреди ужасной ночи, когда мне не снилось ничего, кроме черноты, я открыл глаза, и мне показалось, что я вижу мерзкие лица Сталина и Берии.

Я закрыл глаза и опять провалился в сон, более похожий на беспамятство или обморок.

Утром, на третий день, я, выходя из ванной, где простоял под ледяным душем добрые полчаса, нос к носу столкнулся с Лаврентием Берией. Его глазки за стеклами пенсне тревожно бегали. Я моментально вспомнил историю или анекдот конца шестидесятых и, прежде чем Берия успел раскрыть рот, сказал:

— Вот, послушайте, Лаврентий Павлович, веселый анекдотец про вас и вашего хозяина. Не перебивайте! – я сжал кулак и грозно занес его над головой Берии, от неожиданности он закрыл глаза. – Не перебивайте, я сегодня в очень опасном настроении! Итак, Москва, Кремль, кабинет Сталина. Вы и Иосиф Виссарионович сидите и выпиваете. Помолчите, черт бы вас побрал! – рявкнул я, заметив, что Берия порывается что-то сказать. – Помолчите, не то так тресну по башке, что вас ни в какой Кремлевке не восстановят! Значит так, сидите вы вдвоем и пьянствуете. Сталин говорит: «Лаврентий, давай выпьем по рюмке за наши органы!» Сталин, конечно, имеет в виду органы НКВД. Вы, имея в виду совсем другое, нежно поглаживаете себя между ляжек, произносите с воодушевлением: «Да что по рюмке, за это можно и по фужеру!..» Сталин, высадив фужер, впивается в вас своим пронизывающим взглядом: «А скажи-ка мне, Лаврентий, почему это у людей, когда я на них смотрю, глаза начинают бегать?» Вы в ответ, внутренне содрогнувшись, приближаете свое лицо к нему, не мигая, таращитесь широко раскрытыми от ужаса глазами на Сталина – долго таращитесь! – и дрожащим от страха голосом выкрикиваете: « Видно, совесть не чиста у них, товарищ Сталин!» Ну, признайтесь, было такое? Что ж вы замерли, как глухонемой грешник на исповеди? Ага, понимаю. Жалеете, что не можете тут же выпустить из меня кишки?

— Не понимаю, почему вы так меня не любите? Лично вам я пока не сделал ничего дурного, – смиренно произнес Берия. – А я, между прочим, отвечаю за вашу безопасность перед коммунистической партией. Вот у вас синячок под глазом, а у нас сразу потери: умер на боевом посту Александр Николаевич Поскребышев, – и скорбно добавил: – верный солдат революции.

— Слава тебе, Господи! – вырвалась у меня. – Одним говнюком меньше. Знали бы вы, как он мне осточертел! Повадился будить меня по ночам и водить к вашему хозяину. Мундир заставлял одевать...

(Фрагмент романа «Тринадцатая пуля»)

© Вионор Меретуков, 2011
Дата публикации: 25.01.2011 19:49:02
Просмотров: 2453

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.