Перекресток. Часть первая. Тень. Продолжение 4

Юрий Леж

Форма: Роман
Жанр: Фантастика
Объём: 20480 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Продолжение романа.

5
В маленьком и очень уютном буфете, обставленном вопреки остальному гостиничному интерьеру тяжелой дубовой мебелью под антиквариат, Мишелю и Нике подали удивительно вкусный кофе, именно такой, как любила блондинка: с пенкой, пьянящим ароматом, крепкий, сваренный от души. И – чай, такой же ароматный, только уже совсем по-своему, и, несмотря на ехидное замечание девушки в адрес поверенного, дегтярного, почти черного цвета. Мишель за своим цветом лица не следил и предпочитал, по возможности, употреблять очень крепкий напиток. Конечно же, Ника затребовала к кофе полдюжины пирожных самых разных сортов. «На пробу», – пояснила она своему спутнику с жадным аппетитным блеском в глазах. «И куда в нее столько вмешается, а еще интереснее, куда всё съеденное и выпитое девается, – задумчиво отхлебнул из тонкого стеклянного стакана в изящном мельхиоровом подстаканнике глоток ароматного цейлонского в смеси с индийским чая Мишель. – Сколько помню Нику, всегда ела, как грузчик после смены, ни в чем себе не отказывая. И никогда не злоупотребляла ни зарядкой, ни спортом, а про слово «диета» даже и не слышала… Бог, как обычно, несправедлив, давая кому-то всё, а кому-то – мучения, чтобы сохранить к тридцати годам хоть капельку внешней юной привлекательности…»
– Какая прелесть… – едва ли не промурлыкала Ника, низко склоняясь над «корзиночкой» и быстрым, розовым язычком, жадно, как в детстве, слизывая кремовую розочку, украшающую верхушку пирожного…
– Получаешь удовольствие? и без меня? – раздался негромкий, но отлично слышимый в маленьком, тихом помещении буфета голос.
У входа, с легкой смешинкой в глазах, застыл памятником самому себе Антон Карев. Повыше среднего роста, длинноволосый, настоящей вороной масти, с правильными чертами лица и пронзительно-голубыми глазами известный романист был одет в плотную, даже на взгляд тяжелую кожаную куртку, такие же брюки, заправленные в невысокие, «десантные» сапоги с застежками на голенищах.
Ника подняла лохматую головку, в янтарных, кошачьих глазах её плеснулась долгожданная искренняя радость, но – тут же исчезла под слегка насмешливыми словами:
– Ты, как обычно, к шапочному разбору, Антон… позавтракали мы давным-давно, а сладким я даже с лучшими друзьями не делюсь, сам знаешь – жадная я…
– А я на сладкое не претендую, – веско сказал, как отрезал, Антон, одним движением, будто скользнув по льду на коньках, оказавшись возле буфетной стойки. – Мне бы горького…
И замершей в напряжении, как кролик под взглядом удава, девушке за стойкой романист весело скомандовал:
– Джина! Двести, в один стакан и очень быстро… Кстати, у вас прелестный буфетик, барышня… А тебе, Мишель, пламенный привет от работников пера и клавиатуры!!!
– Ты не исправим, – нарочито вздохнула Ника, покачивая головой.
– У меня абстиненция, – пояснил Антон, ловко выхватывая из руки буфетчицы большой стакан, благоухающий запахом можжевельника. – Считай, не пил полночи, все утро и вот – до сих пор…
– И чем же ты таким занимался все это время? – подозрительно спросила Ника, демонстративно разглядывая очень заметно заляпанные дорожной грязью наружные стороны брюк и рукава куртки романиста.
Подняв вверх указательной палец левой руки, мол, слышал, не торопите, сейчас отвечу, Антон с жадностью припал губами к стакану с джином, ополовинил его в два глотка, удовлетворительно крякнул, слегка мотнув головой, и сказал, обращаясь к Нике, но поглядывая при этом на буфетчицу:
– Эх, закусить бы сейчас поцелуем в алые губки…
– Размечтался… – с легкой нарочитой брезгливостью сморщила носик блондинка. – Сначала скажи, где был и что делал…
– Да к тебе я рвался всем сердцем, легкими, почками, печенью и остальными частями тела, – засмеялся Антон, усаживаясь, наконец-то, за столик и водружая недопитый стакан с джином среди вазочек с пирожными, сахарницей, блюдцем с лимоном и чашкой кофе.
От Карева сильно пахло потом, кожей куртки, дорожной пылью, машинным маслом и крепкими сигаретами, пачку которых он немедленно извлек из кармана и бросил на столешницу. И был романист весь каким-то сильным, крепким, земным и простецким, особенно на фоне леденящего спокойствия Мишеля и пусть нарочитой, снобистской брезгливости, изображаемой Никой. И руки у него были сильными, мужскими, неухоженными, хоть и с ровно и коротко постриженными ногтями, но – не писательские руки, работящие.
Блондинка легким, едва уловимым движением накрыла своей ладонью ладонь Антона, обозначая принятое у них при встрече вместо устных приветствий рукопожатие, и пристально посмотрела в глаза своего мужчины.
– Про то, как концерт задержали, да не просто, а аж два раза, вы и так знаете, – улыбнулся Антон. – Звонил и тебе, и Мишелю из гримерки. Значит, поезд наш – тю-тю, пришлось выдумывать на ходу, как бы поскорее вас догнать, тем более, в столице мне после концерта и делать-то нечего было… Прямо на ходу, на сцене, считай, договорился с нашим клавишником, он же старый байкер, отошел, правда, немного от их регулярных развлечений, но мотоцикл всегда на ходу, разве что – заправиться пришлось по дороге…
– Ты – на мотике прямиком из столицы? – удивленно покачала головой Ника, широко раскрывая глаза. – И во сколько же ты выехал, бедолага?
– Ночью не рискнул, – сознался Антон. – Все-таки, лет уже пять за рулем не сидел, отвык совсем. Рассвело чуток, и – сразу рванул вслед за вами…
– Долго как-то получается, – неожиданно вмешался в разговор Мишель, скорее по своей бухгалтерской привычке подмечать неточности, чем желая уличить собеседника в некой преднамеренной лжи.
– Долго – это не то слово, – согласился Антон, кивая, как послушный ребенок. – Ну, во-первых, дороги у нас, сами знаете, какие… но не это главное, я бы в городе был уже сразу после полудня, если бы не одно приключение…
– После полудня я только проснулась, – серьезно сказала Ника. – Ну, не томи, что там у тебя случилось? Не можешь без приключений?..
– Как бы это приключение нам всем не аукнулось, – сказал, понизив голос, Антон. – Уезд в блокаде…

…Это только в шикарных видовых фильмах главный герой, ну, или кто попроще, пусть и второго плана, но тоже – высокий, красивый и благородный, лихо оседлав мотоцикл, мчится по бесконечной трассе, ловя лицом встречный ветер, и испытывает от этого движения непередаваемое наслаждение. Попробовали бы режиссеры, да и сами исполнители ролей посидеть хотя бы часок в седле, не меняя позы, сосредоточив все свое внимание на стелящихся под колеса колдобинах и камнях, пожалуй, резко изменили свое мнение о прелестях передвижения на двухколесном транспорте. А если делать это еще и после длительного, вытягивающего все силы концерта, буйной, почти бессонной ночи, после шумной ресторанной компании и какой-то невнятной, полной намеков и недоговоренностей застольной беседы с непонятным, но очень опасным человечком, желавшим всенепременно отговорить его от поездки на фестиваль, но отговорить так, чтобы Антон принял его желание за свое… пожалуй, после таких событий поездка на мотоцикле за полтысячи верст покажется чем-то сродни пыткам. И это – невзирая на цель, приз в конце пути в лице маленькой, лохматой и ставшей за последние полтора года такой близкой блондиночки.
Сосредоточившись на серой, полной неровностей ленте шоссе, стараясь во время заметить и объехать возможное роковое препятствие, будь то просто мелкий камешек или серьезная, сто лет не ремонтированная выбоина, Карев, чтобы не потерять концентрации и не впасть в некую нирвану однообразного движения, думал о Нике. Мысли о ней всегда возбуждали, придавали дополнительный тонус, беспокоили и тормошили.
Кем стала для него за полтора года знакомства известная своей раскрепощенностью, ну, или распущенностью, то ли актриса, то ли модель, то ли и то, и другое сразу, про которую в кругах снобов говорили, сморщив носы: «Та самая, которая…э-э-э-э…», и неопределенно водили в воздухе указательным и средним пальцами… Вместе они не жили, то есть, как говорят замудренные собственными знаниями юристы, совместного хозяйства не вели, хотя и встречались, и ночевали или дневали, в зависимости от обстоятельств, то в его, то в её квартирах частенько, а иной раз выбирались в гостиницы или санатории, на природу, бывали вместе в ресторанах, на некоторых полусветских приемах в салонах друзей и приятелей, которых у Ники оказалось гораздо больше, чем у вроде бы не менее известного и скандального романиста. И как-то незаметно, без особых внешних признаков задорная и хулиганистая блондинка, любительница поэпатировать «почтеннейшую публику» разного рода вполне безобидными, но не укладывающимися в рамки общепринятой морали и норм поведения выходками стала близкой и – настолько, что уже полгода спустя после их знакомства Антон перестал смотреть на других женщин. Нет-нет, смотреть-то он смотрел, даже иной раз с интересом, мог и поболтать на рискованные темы, потанцевать, хоть и не любил этот самый процесс, мог и поцеловаться, пообжиматься, как говорили во времена его детства, но – не более того. В постель Карева тянуло только с Никой. И хотя она никогда не говорила ничего подобного, как-то интуитивно Антон чувствовал, что с девушкой происходит нечто то же самое, и другие мужчины, как самцы, ей стали неинтересны. При этом и он, и она старательно делали вид, что совершенно не задумываются о будущем своих отношений, живя, как бы, одним днем, избегая при общении между собой слов о любви и прочих телячьих нежностях, но где-то в глубине души отчетливо понимая, что они просто нашли друг друга… наверное, еще и для того, чтобы вот сейчас известный романист Антон Карев летел по пустынной трассе на мотоцикле, одолженном для такого случая у одного приятеля, наматывал на колеса пятьсот с лишком верст, только для того, чтобы побыть несколько дней рядом с Никой…
Занятый такими вот мыслями и внимательным слежением за ближним к колесу полотном дороги, Карев чуток увеличил скорость на очередном подъеме – вся дорога шла по взгоркам и ложбинам, то взлетая на пару-другую десятков метров вверх, то опускаясь – и едва оказавшись на вершине, приметил далеко впереди, на следующем взгорке, умело оборудованный блокпост, перегораживающий трассу парой легких бронетранспортеров. Первой, инстинктивной реакцией Антона было желание немедленно прижаться к обочине, бросить мотоцикл и затаиться, понаблюдать за неожиданно возникшим на его пути препятствием, он даже вильнул было к краю дороги, но во время спохватился, что едет по совершенно мирной, пусть и не очень хорошо знакомой имперского значения трассе, с совершенно мирными намерениями, и прятаться от кого-то в такой ситуации было бы глупостью. «Может, какие учения у ребятишек, ну, или ловят кого», – подумал Антон, окончательно подавляя намертво вбитые в подсознание давно оконченной воинской службой рефлексы.
Но по мере приближения к заставе первоначально легкое волнение Карева не уменьшалось, несмотря даже на то, что он очень быстро опознал в бронетехнике начавшие поступать на вооружение еще в его бытность на службе легкие «парашютные» бронетранспортеры знакомой до боли камуфляжной окраски, приметил изредка мелькающие между броней фигурки в солдатских мундирах и даже чуток восхитился, как умело, грамотно были выставлены громоздкие машины поперек дороги: как раз в таком месте, где возможный съезд на обочины для объезда был максимально затруднен.
На его приближение – а шум мотоцикла это вам не пение лесных птичек, которое можно не заметить или просто не обратить на него внимания, увлекшись своими делами – никто на блокпосту не отреагировал до тех самых пор, пока Антон едва ли не уперся передним колесом своего «коня» в мощное, армированное, говорят, то ли вольфрамом, то ли керамикой колесо бронетранспортера. И только когда Карев сбросил до минимума обороты двигателя, почему-то не решаясь окончательно заглушить его, из-за приземистой, но очень внушительной вблизи машины вынырнул невысокий, молоденький солдатик.
– Стой! Вертай назад! – скомандовал он ломающимся все еще голоском и очень серьезно, без тени сомнения, взял наизготовку автомат, легким взмахом ствола указывая мотоциклисту, куда именно тому надо бы двигаться…
– А вот уж хрен тебе, «сопля», – резко ответил Антон, осторожно перебрасывая через седло затекшую в пути ногу.
Карев не хотел ни грубить, ни вообще как-то конфликтовать с неожиданно возникшим на его дороге солдатиком, но слова бывшего унтер-офицера парашютных войск вырвались автоматически. Только так он, как старший по званию и сроку службы, мог обращаться с едва-едва отслужившим полгода новобранцам своих же, пусть уже и бывших, но так и оставшихся родными войск. А полевой мундир парашютиста, пусть и второго срока носки, изрядно потрепанный и сидящий пока еще на пареньке, как на корове седло, Антон разглядел сразу же.
Чуть подрастерявшийся солдатик уже было потянулся одной рукой к простенькому шнурку, заправленному в нагрудный карман, обычно на таких шнурках висели сигнальные свистки, выдаваемые часовым, но неожиданно покраснел, как уличенный в онанизме школьник, перехватил покрепче автомат и крикнул, почти срываясь на визг:
– Вертай назад, хуже будет, стрелять начну…
И для пущей убедительности своих слов звонко передернул затвор.
«Вот дела…» – с веселой злостью подумал Антон, наблюдая, как выбросился из патронника матово блеснувший медью цилиндрик с заостренным концом. – Так у него еще и оружие наготове… с чего бы это вдруг? не Лаос какой-нибудь здесь… вот интересно, хотя бы на предохранителе автомат стоит?..»
– Зови начкара, фикус домашний!!! – чуток подражая своему оппоненту, заорал и Карев. – Или хочешь до дембеля сортиры зубной щеткой драить?!? Устрою враз на счет «три»…
Антон, конечно, понимал, что услышанные из уст постороннего штатского человека привычные армейские словечки вряд ли помогут изменить незыблемую позицию часового, просто своими криками они неизбежно должны были привлечь внимание остальных парашютистов, наверняка распологающихся в бронетранспортерах или где-нибудь еще поблизости и сейчас потешающихся над стычкой первогодка с напористым штатским. И расчет Карева оправдался. Сперва послышалось гулкое в чреве бронированной машины кряхтение, покашливание и шмыгание носом, через пяток-другой секунд – бурное шевеление и невнятный мат, и только потом – мягкий, ловкий прыжок, касание подошвами земли где-то на противоположной стороне брони и хрусткое, сладкое потягивание. Как верно сообразил Антон, некто, облеченный должной армейской властью, мирно дремал, а заслышав шум, решил-таки покинуть свое убежище и вышел из бронетранспортера через боковой, обычно резервный, узкий и неудобный люк.
Проснувшийся начальник вышел из-за бронетранспортера совсем не с той стороны, откуда ожидали его появления и часовой, и Карев. «Ай, молодец, вот это я понимаю…» – успел подумать Антон, глядя, как вроде бы лениво почесываясь и приглаживая взъерошенные со сна волосы, сначала чуть-чуть, на четверть корпуса, а потом, вглядевшись хотя бы мельком в происходящее, и целиком, выдвигается из-за брони удивительно знакомая физиономия со слегка оттопыренными ушами, круглыми глазами и заметным шрамом пониже левого виска. Очень похожий на солдатский, потертый и заношенный мундир, берет под левым погоном, маленькие, зеленые звездочки на пестрой камуфляжной ткани…
– Э-э-э… а-а-а… Фатей, что за посторонние на посту? – прочистив горло, строго спросил офицер, глаз не спуская с Антона, даже поясную кобуру расстегнул, вроде бы незаметно, во время почесываний и потягушек.
– Проехать мне надо, вот почему, – нагло опередив часового, заявил Антон. – А вы тут понаставили свои телеги, «рывки» хреновы… У нас что – очередная революция или просто веселый путч?
– Нехорошо говорите, господин хороший… – зло прищурившись, как бы спросонья, отозвался было офицер, но тут же широко распахнул глаза и неожиданно заорал: – Тоха?!!! Тох-тох-тох!!! Мать твою через два этажа с переворотом в центр мироздания!!!
Однако, вопреки законам жанра, встретившиеся через много лет в такой необычной обстановке мужчины не стали братски обниматься и тискаться, как имеет обыкновение изображать кинематограф. Карев и офицер обменялись крепким рукопожатием, да еще романист, от чувств, позволил себе похлопать свободной рукой по плечу бывшего сослуживца по взводу.
– Фатей! Фикус домашний! – вновь вскрикнул капитан, обернувшись к солдатику, который, видя такую задушевную встречу своего ротного с подозрительным, казалось бы, посторонним, взял автомат к ноге и отшагнул чуток в сторонку. – Хотя, нет, ты ж на посту… свисти разводящего, кто там сейчас? Прохор?
– Так точно, унтер-офицер Прохорской! – бодро, как и подобает новобранцу, отрапортовал солдатик, вытаскивая из нагрудного карманчика свисток.
И уже через минуту капитан распоряжался, обращаясь одновременно к Антону и подошедшему унтеру из сверхсрочников, обладателю необычайно пышных усов:
– Проша, плащ-палатку, два энзэ, посуду приличную – вот туда, к лесочку… Эх, а ведь мы с тобой последний раз лет восемь назад виделись, верно?.. ты тогда еще стриженным был, да? помню-помню… Проша, не забудь из моего отсека… бутылочку, ту самую… и поаккуратнее с ней, это тебе не гранаты… вот сейчас и расскажешь, как эти годы провел, а у меня – что: служба есть служба. Подъем-отбой, стрельбы-прыжки, лето-зима… что у нас там есть еще? огручики-помидорчики? И пусть маринованные, тащи… идем, Тох, идем, здесь пост, место не простое, освященное Уставом и традициями, а там – лесная полянка, только и всего…

– … и ты говоришь, что со столицы спиртного во рту не было ни капли? – перебила рассказчика Ника. – Ой, врешь, Карев, я тебя насквозь вижу…
– Кто о чем, а Ника – всегда за правду, – улыбнулся Антон. – Не пил, хотя, губы, каюсь, смочил, чтобы человека не обижать. А капитан Ликус все правильно понял, он всегда догадливым был, а тут – чего ж не догадаться…
– А в какой мы оказались блокаде? – задрала светлые, густые бровки девушка, возвращая разговор к главному.
– Если я правильно понял, в полной, – разъяснил Карев. – По дорогам, да и без дорог стоит восемнадцатый парашютный полк. Приказ внятный и непонятный, как обычно у военных бывает: «Всех впускать, никого не выпускать». Хотя, насчет «впускать» – это для красного словца… не будь на блокпосте Ликуса, и мне пришлось бы косогорами и буераками пробираться через заслоны…
– Имперские военные блокировали уезд? – недоверчиво переспросил Мишель, впиваясь взглядом в лицо романиста. – С какой это стати?
Вопрос совершенно неожиданно прозвучал совсем по-другому, будто скромный поверенный в дешевом костюмчике цвета «фельдграу» негромким, но внятным стальным голосом прогромыхал: «Почему я не знаю!?!»
– А много ли знает даже и ротный командир? – мгновенно насторожившись, осторожно ответил Антон. – Мне еще повезло, что наш мир так тесен, с этим парнем мы служили срочную в одном взводе… я вот после дембеля ушел в богемную жизнь, а он – остался в парашютистах. Теперь вот целой ротой командует, весь из себя такой важный, что даже и не узнал меня сначала… конечно, я – и волосы отрастил, и в коже весь, как какой-нибудь экстремист… или экстремал…
Вообщем, по дружбе старой меня без лишних разъяснений пропустили и даже стрелять вслед не стали, хотя такой приказ по полку имеет, я Боре Ликусу верю. А подняли их ночью по тревоге и перебросили на границы уезда по срочному распоряжению аж Генерального Штаба, хотя, вряд ли кто и из полкового начальства распоряжение это живьем видел. Держат они до нового приказа блокаду – вот и всё. Настроение у офицеров, конечно, аховое, тем более, применять боевое оружие при попытках пересечения границы уезда с любой стороны им не просто разрешили, а вменили в обязанность. То есть, стреляй – не хочу, и тебе за это ничего не будет, только по головке погладят, да еще, может быть, конфетку дадут. И не подставляют их, такие вещи старые офицеры, тем более парашютисты, чувствуют еще до приказа. Тут все серьезно. Не игрушки какие…»
Антон прервался, глотнул, на этот раз поменьше джина, достал и раскурил сигаретку, как-то непривычно застенчиво для него пуская дым в сторону от сидящей напротив Ники. Блондинка, оценив его жест, махнула рукой и сама потянула из пачки Карева сигарету. Оказавшийся, как обычно – к месту и кстати, Мишель щелкнул неведомо откуда появившейся у него в ладони зажигалкой.
– Вот так… съездили, пофестивалили, – задумчиво произнесла Ника, затягиваясь крепким, но вкусным дымком. – А почему же Андроний этот жирный ничего нам не сказал? Сам не знает?
– Думаю, не только Андроний… ни мэр, ни полицмейстер, ни губернатор ничего не знают, – с нехорошей задумчивостью в голосе сказал Мишель. – Да и большинство Имперского Государственного Совета то же, полагаю, не в курсе…

© Юрий Леж, 2011
Дата публикации: 08.09.2011 14:43:37
Просмотров: 2237

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.