Как у меня всё было. Роман. Часть 2. Жужмуй.

Никита Янев

Форма: Рассказ
Жанр: Экспериментальная проза
Объём: 29961 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Ещё 10000 вёдер, синьор Карабас,
И золотой ключик у вас в кармане.
Дуремар.

Жужмуй-1.

Я придумал выход, ура, ура. Вчера у Марии была истерика. Таких даже у нас с Эвридикой по одной. Когда она хотела «уйти», как про это говорят. Когда я заболел эпилепсией. Это значит, настаёт что-то страшное. Потому что её раньше звали Двухжильновной, ещё раньше Финлепсинычихой, Антигоной Мытищинской. А теперь у неё истерики. Это значит, что я её достал, это значит, что надо придумать выход быстро.
Очень тяжёлый год. Сначала умерла мама, потом остались без Соловков, потом её двоюродный брат, которому мы дали шанс. Короче, выяснилось, что он подставлял нас 10 лет. Потом уволилась тёща Эвридика, которая нам очень помогала, после того как я возил её на скорой, дочка Майка Пупкова была на ней. Теперь у Марии начались истерики, как когда она прогоняла меня из дома, что она работает, а я книжки пишу.
И я придумал выход, ура, ура. Весной издать книгу «Гражданство» на свои деньги, продалась мамина квартира наследная за пять тысяч долларов США. Летом поехать на Соловки, наняться на Кузова или на Жужмуй (острова Соловецкого архипелага) смотрителем на 9 месяцев одному. Тыщ 10 в месяц дадут, потому что работа сменная. Без сменщика. Это я придумал без хозяина, но у меня есть рука, крыша, свой человек в Кремле, то есть над Кремлём. Посмотрим, он что-то сделает. Я в него верю, как в себя.
Выход хорош. Во-первых, теперь наша очередь помогать тёще Эвридике спокойно старость прожить с дочкой, внучкой и зятем-добытчиком. Во-вторых, если поднимется шум в связи с опубликованием книги «Гражданство», что какое-то чмо нас всех переживёт своей памятью, которая для одних как клевета, для других как уродство, для третьих как постмодернизм, для четвёртых как неохристианство, для пятых по барабану, то я в нычке, в домике, на необитаемом острове, в ссылке, на каторге, от навигации до навигации.
За это время зачавшие выносят плод, а я, может быть, книгу напишу, которую я придумал вчера, «СА», Советская Армия, чтобы оправдаться перед Марией Двухжильновной, Антигоной Финлепсинычихой, если будет ещё в чём, что я не приживалка, а…
И это третье, наплевать, кто я. Как говорила Катерина Ивановна, когда Мария ей рассказывала, какое я чмо, 10 лет назад, когда несчастье тоже захлёстывало, «Господи, пусть любой». А я писал книжку про то, что любовь и любой это одно и то же, нужно только поверить в своего человека над Кремлём. И Мария потом так смогла.

Жужмуй-2.

Надо, чтобы так совпало, как вчера у бабушки на работе, когда их прогоняет новое начальство, потому что они мало платят за аренду, а есть диаспора, которая много платит за аренду. И вот их прогоняют. Но вообще-то эти пьющие старички и юродивые старушки, они в этом месте прослужили по 50 лет, когда это ещё был ведущий в стране НИИ, а не арендуемая фирмами девятиэтажка и в кожаных пальто ездили по заграницам, и ухаживали за жизнелюбивой мамой. А теперь это всё только ждало Жужмуя, чтобы поставить точку.
Я приехал помогать тёще перетаскивать оборудование столовой в подсобку, ходили восточные женщины и говорили, это вы нам оставляете? Я думал, а с какой стати, но не вмешивался, потому что это всё получилось из-за меня, потому что, будучи автором, не кормил семью и вот женщины, молодые и старые, делали, что могли.
Восточные люди сразу садятся на голову, если чувствуют слабину. Новые начальники НИИ, откуда-то из Урарту, недавно рассказывали тёще новый проэкт правительства, что всех, кто работает хорошо переселят в Москву, всех, кто работает плохо, выселят на Жужмуй. Старички говорят – банда.
Я вспоминаю как приехал в Москву учиться. Мама друга на кухне рассказывала, что раз я живу в Москве, должен разговаривать на среднерусском диалекте, а не на южнорусском. Преподавала языковедение в областном пединституте. Ещё вспомнил как во время последнего отъезда с Соловков быковатый бритый с мобильником на причале рассказывал очень громко, что он теперь островитянин и все москвичи – п***расы.
Многочисленные московские группы с рюкзаками, приезжавшие на Соловки для паломничества, туризма и работы уныло жались ближе к катерам.

Москва.

Слушай, а зачем он вернулся в Москву, Димедролыч, мне как-то никогда в голову не приходило? Зачем Гриша с острова Соловки в Белом море, где он был смотрителем ботанического сада «Хутор Горка» уехал? А Димедролыч смотрителем Заяцких островов, а Феликс с Феличитой смотрителями горы Секирной, а Седуксеныч смотрителем избушки ПИНРО в Школьной губе, а Финлепсиныч смотрителем острова Жужмуй, а паломница Лимона смотрителем за смотрителями.
Нет, всё понятно про политику и искушенья. Быть мастерами целого света и уже не удерживать место в своём владенье. Но ведь это значит только, что другие будут делать эту работу. Ирокез, Саам, Лёля, Ляля, Вицлипуцль, Вера Верная, вожди племён ирокезов, саамов, вицлипуцлей, ренессансных мадонн, постсуициидальных реанимаций соответственно.
Ма, старая дева, всегда прячущая слёзы дама. И тихо смахивающая слезу, навернувшуюся оттого что прежнего не воротишь и нового не остановишь. Иными словами, святой пусть ещё святится, нечестивый пусть ещё нечестивится, юродивый пусть ещё юродится, халтурящий пусть ещё халтурит. Се, Аз при дверях. Вот кто у них там приглядывает за этим делом. А я всё думал, кто ангел, кто ангел, когда жил там, ведь не может быть, чтобы без ангела обошлось. А он каждую неделю ко мне в Бот сад в 4 км от посёлка печенье «Крокет» приносил и рассказывал последние поселковые новости. Кто на ком в очередной раз женился и кто окончательно спился до начала весенней навигации. Злые языки утверждают, что это сплетня, ну, так можно Бог знает до чего договориться. Что песня Иова – сплетня, и Москва-Петушки – сплетня. Так вообще не останется ничего святого. Большое видится на расстоянье.
Седуксеныч всегда шедший к тому, чтобы только спиваться, но только теперь сделавший из этого собственное дело. Не редактор газеты «Соловецкий вестник», не монах, не хозяин пса Левомиколя, не смотритель Заяцких островов, ботанического сада «Хутор Горка», избушки Пинро в разные годы, а точно знающий что будет, такое описательное индейское длинное имя, что-то вроде праведника, какого заслужили, юродивого, кликуши, то чёрту хвост прищемит на службе, то Богу поклонится в пивной.
И все будут спиваться с круга. Тот, у которого тылы как фронт, родивший двоих за последние два года, писатель и художник, поэт и иконописец, который без градуса в крови уже даже не может нужду справить. Поляк-писатель, который на Соловках поселился, потому что считает самым большим писателем двадцатого века Варлама Тихоновича Шаламова, мученика, до святости не верившего в святость, как все мы – русские люди, родом из места, которое вроде полигона для духов гордыни, преобразящихся в духов смиренья или не преобразящихся, как фишка ляжет, другими словами, дерзай, сыне. Агар Агарыч, строитель карбасов и дор и его помощник по жизни работник Балда Полбич. То раскодируется, то закодируется. То плохой, то хороший.
Богемыч тоже бросит к ляду, будучи талантливым, вездесущим, ловким, на язык вёртким, это уездное начальство, не смотря на южную кровь, любящую нахрап и незаслуженную славу, в том виновато солнце, которого очень много на юге. Раскодируется и поедет к знакомой в Кемь на Агар Агарычевой доре, дору утопит, сам чуть в вине не задохнётся, в конце навигации с последним рейсом «Печака», музейного катера на буксире с головой ещё больше похожей на поседевшую гриву, ещё больше похожий на восточного тирана, видный мужчина, с трясущимися серыми губами на остров Соловки в Белом море вернётся.
Я тоже сварю себе кофе покрепче и погорячее, устроюсь на топчане на веранды поуютней, март, ранняя весна, как в Мелитополе на берегу Азовского моря, глобальное потепленье, снега уже нету в Мытищах, Московская область, строго посередине, между севером и югом, пахнет летом, цветы на подоконнике меня заслоняют от нескромных, досужих, будничных взглядов, компьютер чёрным экраном дисплея отражает недюжинное солнце.
И я вспоминаю, как читал, как Лев Николаевич Гумилёв, знаменитый историк, в камере увидел, в луче солнца пыль вьётся, и его посетило божественное вдохновение и озаренье от папы с мамой, Анны Андревны Ахматовой и Николая Степановича Гумилёва, поэтов от Бога, и он придумал теорию пассионарности, и в семидесятых – восьмидесятых халтурил «верхоглядными» статьями на эту тему в журналах «Знание – сила», «Наука и религия», «Правда Востока», которые пропускала цензура, ввиду того, что «рука бойцов колоть устала», дай им Бог заступничество на том свете ангелов Господних, а на этом здоровья. Как племена по просторам великих степей носились, потому что им что-то там помстилось, и я, маленький мальчик в школе, потом на заводе захлёбывался от восторга, как Чеховские сёстры, вот наступит лето и я поеду в Москву учиться.
А потом ехал на 35м троллейбусе в районе метро «Беговая» вдоль серого бетонного забора пригородной электрички и не мог оправиться от шока, разве в столице меня из шоколада серый цвет бывает?

ВЫБОР НЕВЕСТЫ.

С Фонариком мы похожи такой чертой: сховаться за большого и прожить всю жизнь потихоньку маленьким. Большой помер, Фонарик рыпнулась, что она тоже станет большой, потому что любила большого. Её теперь гнобят в банке, что не холодная, а тёплая, не мёртвая, а живая, не такая как надо, короче. Она высохла как волба, осталась одна голова.
С Катериной Ивановной мы похожи тем, что уверены до сих пор, а ведь мы уже в старость входим, любовь и любой это одно и то же. Женщине сложнее с этим проклятьем в крови прожить, то ли жена всех, то ли мученица за веру. Мужчина быстрее перебесится и станет хитрый писатель, станет сбрасывать в загробность – апокрифическую, непечатаемую литературу свои искушения, прозрения и терзанья. Женщина будет одинока среди матери, дочек, сестры, бабушки, папы, разумеется, пьющего, он ведь русский, учеников, учителей, любовников, актёров, потому что поймёт это проклятие любви, но сделать уже ничего не сможет.
Больше всего мы похожи с женой Марией такой чертой – перевоплощеньем. Особенно на свадебной фотографии это видно. Только у нас как бы две разные её части. Как кукловод и кукла. Как Вицлипуцль и Вера Верная на Соловках. Вицлипуцль рассказывает как надо, а Вера Верная, начальница, так делает, вожди племён вицлипуцлей и ренессансных мадонн, родивших четырёх новых вождей новых племён, только в какой-то момент вождята уклонились от вождя и вождихи и сами вожди перестали видеть цель ясно. Но это ведь не страшно. Жизнь – великое степное племя, особенно когда степь тянется без всяких административных препон от Финляндии на западе до Японии на востоке. И вот Финлепсиныч с лицом тайного агента, но в душе незлого человека, шепчет Финлепсинычихе на ухо одними губами, улыбайся. Той сложно улыбаться, ей судорогой свело лицо, от волненья, что ей теперь придётся всё делать, но она улыбается.
А вообще-то мы все в одной группе учились в институте лет 20 назад. А самые благородные оказались Максим Максимыч и Бэла, тоже из нашей группы, Мария всегда плачет, когда рассказывает про них. Работают все в одном продвинутом лицее для богатых. Максим Максимыч, Бэла, Катерина Ивановна, Мария. Максим Максимыча с Бэлой и сыном Серёжей Фарафоновым, который когда был помладше, насмотревшись сериалов, выбегал на середину комнаты в запале восторга и вопил: а всё равно мы бандиты, а всё равно мы русские, а всё равно писю трогать можно, согнали родители с квартиры, потому что им вдруг стало тесно, после того как 10 лет вместе прожили. Это видно демократизация общества так надавила. Они снимают двухкомнатную квартиру на той же лестничной клетке за 250 долларов в месяц, а недавно хозяева квартиры решили поднять аренду до 350 долларов в месяц. Максим Максимыч ведёт 30 часов в школе, а так же 10 частных учеников в неделю, чтобы расплатиться с долгами. Только специалист может понять, что это такое. Есть правда бабушки – забойщицы, заслуженные учителя России, которые и по 40 часов в неделю в 70 лет тянут. Но у них всё на автомате. Алгебра от русского языка, литература от физики неотличимы. Правильный ответ, неправильный ответ. Такая апория как в романе «Война и мир» или «Бесы», когда ответ и правильный и неправильный и что, вообще, литература самый главный предмет в школе, что-то вроде богословия в жизни, им чужда. Для этого есть обществознание.
И вот на день рождения родители подарили Максим Максимычу 10000 рублей и рассказали, что он неправильно живёт, и рассказали, как надо жить правильно, пусть он возьмёт эти деньги, которых хватит на один месяц снять квартиру, которую он для семьи снимает. И сделает уже как надо, тем более, что только бездарь с такими деньгами не сможет этого сделать. И вот Максим Максимыч берёт эти деньги, чтобы не обидеть родителей, напивается вдребодан и плачет, а друзья ему рассказывают, что на самом деле он имеет право подать в суд на размен, потому что он прописан и у него ребёнок. Потом едет в школу и ведёт уроки по «Преступлению и наказанию». Почему Достоевский, на самом деле, не был праведником, как его теперь рисует на православных хоругвях Илья Глазунов. Потому что он был главным персонажем своего главного романа «Бесы». Если уж кого рисовать на хоругвях, то отлучённого от церкви и преданного анафеме Льва Николаевича Толстого, который первый сто лет назад догадался, что ангелы – люди. Впрочем, автор данного отрывка должен оговориться, что он приписал свои сокровенные мысли о природе творчества своему персонажу Максим Максимычу, преподавателю русского языка и литературы в продвинутом лицее в городе Стойсторонылуны, с которым он учился в одной группе в институте, чтобы его не подвергли административному взысканью в придачу ко всем прочим бедам.
Жена Максима Максимыча Бэла была влюблена в автора тоже. Как сказала недавно Мария на одной посиделке, все были влюблены в Никиту, а отдуваться мне одной. Ведь автор писал стихи в то время. «Эта девушка, наши взгляды встретились, ей стало так же тревожно?»

Эльдорадо.

Сюжет простой. Мы поехали в торговый центр Эльдорадо из Мытищ в Подлипки на 28 маршрутке, потому что там дёшево продавались электроприборы. Пока Мария на частных учениках заработала много денег, надо было маме купить подарок на день рожденья, который через два месяца, микроволновую печку, а то потом не будет. Денег как благодати всегда не хватает. Вроде ничего не купил, только хлеба и семечек, а трёх тыщ как не бывало. Потом вспоминаешь, а яблоки, а бананы, а мясные обрезки собаке, а китикет кошке, а сок апельсиновый, а окорочка, а рыба, а метро, маршрутка, электричка подорожали, а американские авторы, а черемша, а помидоры, а багет, бородинский, а шампунь «Биомама», а крем «Биопапа», а пирожное «Ева», а мороженное «Лакомка», а сигареты, а дискеты.
В торговом центре Эльдорадо девочки и мальчики от скуки за 9 тысяч в месяц были рады посмеяться любой несообразности, мужчине, не умеющему покупать, женщине, уставшей после работы смертельно. Поленились вскрыть, проверить, заполнить гарантийный талон. Через три города, Мытищи, Королёв, Подлипки пришлось возвращаться второй раз. От скуки били в стиральные машины ребром ладони, отработка удара, извинялись, что забыли. Как можно забыть, если у 20 человек, кроме регби по телевизору, больше нет другой работы: вскрыть, проверить покупку, заполнить гарантийный талон.
Я подумал, говорят антифашистские режимы наступают, потому что нет ясно выраженной цели – мировое господство или преодоление гордыни смиреньем. Неправда. Антифашистские режимы наступают от незаработанных денег. За те же деньги из грузчика в одной фирме выпьют все соки, с 10 утра до 8 вечера. Тонн 5 разгрузит и загрузит, оклеит тыщ 10 наименований товара значками фирмы, соберёт товар на следующий день на развозку, рассортирует привезённый товар. Ещё о него ноги вытрут, если кто-то из многочисленных старших захочет интриговать или настроение плохое.
Он будет ехать в метро, электричке, маршрутке домой, заглядывать в глаза ренессансным мадоннам, постсуицидальным реанимациям, подставляющимся, подставляющим, халтурящим и думать, какие они красивые. Словно он внутри у снаружи. Словно они снаружи у внутри. Словно им видно его мысли. Словно у них смерти не будет, потому что он устал очень.

КРИТИКА.

Я читал книгу критика Папоротникова и думал, надо же, я не знал подробностей, но как точно я представлял эту отвратительную литературную кухню, а ля Шириновский, быть шестёркой пахана – населенья, девочку? мальчика? чесать пятку? романиста? «Снимайте меня, снимайте», катайте меня, катайте, говорит чеховская дама. Короче, очень противно.
Потом подумал, но немота ещё хуже. Конечно, это противно, самозванно, как у Розанова, я и египетская цивилизация, я и вечность, я и бессмертье, я и Христос. У Розанова есть такой отрывок, как он ездил из Сергиева Посада, 3 часа на локомотиве, до Ярославского вокзала в восемнадцатом, в голод, чтобы посмотреть как люди, в основном имущие – солдаты, едят. У Розанова в семнадцатом было 30 тыс., заработанных литературой, 30 тыс. старых золотых, я не знаю, сколько это на доллары, но, вы меня понимаете, голодный миллионер, потому что банков не стало, который ездит на Ярославский вокзал из дальнего Подмосковья посмотреть как новая знать ест батон пшеничного хлеба, даже не разломивши и не понюхавши запах, дух, розановского бога.
Это ведь уже серьёзней, и это тоже литература. А теперь ещё две вещи. Как Шаламов после 17 лет Колымы на торфяниках прорабом в Тверской области писал всё оставшееся от работы время, не останавливаясь, как заведённый, чтобы запомнить всё, что было, чтобы осталось, почти без надежды, что это останется, как две трети народа опускали одну треть, потому что государство закончилось концом света и для него это было как жизнь после конца света, рай, загробность, но всё равно он не смог поверить, потому что было слишком страшно и вернулся на зону в безумье. Как Пастернак, вослед учителю, начавшему новую жизнь в 80, в 70 новую жизнь начал.
Кто знает что это значит, простит всю пошлость окололитературной богеме, когда один из нас сможет. Это я так себя уговаривал напечатать книгу, слишком велик был искус ещё лет на 20 занырнуть в подполье.

Истерика.

Вчера была истерика в семье у всех, потому что тёща Эвридика подарила пылесос «Эдельберг» из торгового дома «Эльдорадо», потому что Мария сказала, что хотела его купить, потому что так она скрывала, что в подарок маме хочет купить печь «Скани» с грилем. Потому что пришлось возвращаться второй раз, потому что праздные торговцы поленились заполнить паспорт, потому что в этот день ей надо было в поликлинику к мамологу, потому что в груди твердоты, потому что я забыл, потому что отнёс рукопись в редакцию. Потому что не отвечают, потому что Мария сказала, лучше бы я тебя не просила, теперь мы с дочкой Майкой Пупковой во всём виноваты, потому что на самом деле ей было обидно, что никто не вспомнил про её болезнь, потому что вчера на работу и завтра на работу, а сегодня два раза через три города в торговый дом «Эльдорадо», оптушка, обувной магазин. Потому что сказал, зачем нам эта игра в поддавки, кто кому больше купит. Лучше я буду идти с собакой в пол двенадцатого ночи и думать, может какой-нибудь человеколюбец ножом ударит в спину.

Все.

Мария всегда говорит – все. Все сказали, что я самая красивая. Новые туфли – все улетели. Коралловое ожерелье, кольцо из янтаря – всем очень понравились. Или как говорят современные подростки: они, такие. Не есть ли это главный принцип искусства, то, с чего начинается, постмодернизм, как у Достоевского в романах, если очередная истерика происходит без переполненного амфитеатра и пятидесяти статистов, то неинтересно, как у подростков. Как у Хлестакова, курьеры, курьеры, курьеры, 30 тыщ одних курьеров, как у Розанова, я и египетская цивилизация, как у журналиста Парфёнова, Черчиль, Рузвельт, Сталин и Парфёнов в Ялте. Как в советских анекдотах про Штирлица, в конце концов, становится ясно, что воюющие стороны – эманация разведчика, его дневное и ночное сознание. Самозванно, но очень похоже на жизнь, когда на землю слетают демоны гордыни, а с земли слетают ангелы смиренья. Так давайте расскажем как их жизнь ломала. И вот искусство. Тогда постмодернизм станет неохристианство. Катарсис у жизни, а не у художественного произведенья, запомните об этом, драматические герои жизни. Иначе, посмотрите, маленькие дети, разве они люди? Ведь это какие-то серафимы, посетившие землю случайно с её серым цветом. А потом они делаются подростками и начинаются ломки. Женщины, вино, наркотики, советская армия, зона, государство.

Любовь.

Пока мы занимались любовью, над Москвой пролетали гуси. Кричали тонкими голосами, чтобы не потерять друг друга. Соловей защёлкал и бросил, видно прилетел только сегодня, примеряясь к одной из трёх яблонь в палисаде. Кошка Даша запрядала ушами. В прошлом году в форточку притащила мёртвого соловья. Я пошёл в туалет ночью и наступил ногой на птицу. Очень хотелось избить благодарную тварь, принесшую хозяевам гостинец. Так увлёкся любовной песней, что не заметил, как снизу смерть подкралась в виде стерилизованной кошки Даши.
Это получилось не нарочно. Я подобрал её на платформе с огромной грыжей. Врачи, когда вырезали, задели женские органы. Собака Блажа заблажила спросонок, как трёхмесячная дочка, которая вообще не спала ночью, мы ругались, чья очередь вставать, теперь подросток, интересно только когда про неё. Как Долохова из «Войны и мира» интересовал только один человек на свете – Долохов из «Войны и мира».
Говорят, это проходит, говорят, для этого мы и приходим, с небес на землю слетают демоны гордыни, с земли на небо слетают ангелы смиренья. Говорят, соловей может так забыться на каком-нибудь 17 колене, что умирает от разрыва сердца.
Мария везла цветы, пять белых калл. Дядечка в электричке сказал, у вас праздник? Мария сказала, да.
- День рождения?
- Нет, пятнадцатилетие супружеской жизни.
- Муж поздравил?
- Нет, я мужа.
- Так это вы ему цветы везёте?
- Да.
Дядечка обиделся.

Все благородны.

Сыщики благородны. Я знавал одного сыщика, который говорил мне на допросе, не волнуйтесь, ничего страшного, потому что я боялся как Николка у Порфирия Петровича на допросе в романе Достоевского «Преступление и наказание», что я пострадать должен. И ещё одного – Марииного папу, который один раз за всё детство Марию рядом газетой хлопнул, когда она долго не засыпала, а сам, чтобы отвлечься, запивал всё сильнее, потому что начальство говорило, это дело закрывайте, середина восьмидесятых. Цеховая дисциплина, человеческое достоинство и профессиональная честь на троих бутылку белой съедали и сбрасывали в смерть нелепость. Вряд ли в 2000х или 3000х будет по-другому. Для этого и приходил Спаситель, ни цеховая дисциплина, ни человеческое достоинство, ни профессиональная честь не спасут вас от конца света, только милость.
Бандиты благородны. Чинганчбук – бандит, который в середине 90х нашёл мой паспорт, вклеил в него свою фотографию, потому что друга раздели колпачкисты, он сказал, опергруппа, на выезд, но это была не его территория сбора бутылок. И тогда другая опергруппа эту опергруппу арестовала, и он 10 лет скрывался по моим документам, и когда его арестовали в середине 2000х, воскликнул, наконец-то, как камень с души свалился, 10 лет, сколько можно бояться, от радости рассмеялся.
Грузчики благородны. На грузчицкой подработке в одной фирме настоящие грузчики (сыр, сметана, масло, творог), весёлые и злые ребята с Украины ненастоящим грузчикам (фотоаппараты, плёнка, рамки, альбомы) говорили, давай я, а то ты здесь до второго пришествия на рохле с полетой с дебаркадера съезжать будешь. Они-то видели намётанным глазом, что никакой это не грузчик, а писатель, госкино, совписом и ксивой совесть во время обеденного перерыва посланный разведать, как здесь любят и как здесь ненавидят. И поэтому всегда выражались литературно, на хера мне это надо, чтобы не прослыть в истории жлобами.
Начальники благородны. Богемыч, бывший двусмысленный брат, начальник жилконторы, оправдывался перед Валокардинычихой, вождихой племени вицлипуцлей на острове Соловки в Белом море, подружкой, когда она на него кричала, вы зачем Яниных выселяете, мы каждую зиму тут ждём весны, значит скоро писатели приедут. «Они тебе что, родственники, что ли? Зачем нам дачники из Москвы, у нас в Москве нет дач?»
Димедролыч, художник, Робинзон Крузо, коммерческий директор фирмы присылал деньги, чтобы ещё остался на горе Секирной и отпел неотпетых, 175 тысяч посмертно реабилитированных по данным общества «Память», эти молодые совы, эти камеры, бывшие келии, эти казармы, бараки, короче, не может быть, чтобы всё это было даром.
Героиничиха, старший менеджер фирмы, тайная христианка, увольняет нерадивых, нанимает юродивых, начальники фирмы один раз придут из офиса на склад, а там вместо работы странноприимный дом, церковь и психушка.
Редактора благородны. Одна редактор, когда я принёс книгу «Гражданство» про то, что все благородны, только надо увидеть, ничего не сказала про то, что автор на всех наезжает, на милицию, на бандитов, на начальников, на населенье, на церковь, на зону, на армию, на государство. Так что не пришлось говорить, единственное, что может меня оправдать, по крайней мере, перед собой самим, это то, что больше всех я наезжаю на себя. Я у меня чмо. Если это уловка, то, без того, чтобы она получилась, вряд ли удалось построить всю книгу, что все благородны – сыщики, бандиты, грузчики, начальники, редактора и даже одно чмо – писатель.

Хайку.

Сначала Мария приехала с работы и сказала, что сын Антигоны Андрей отругал мать, какое она имела право, давать его стихи читать чужим людям. Потому что он из-за этих стихов выжил, подумал я. Всё правильно, всё нормально, подумал я. До этого я просил Марию, чтобы она спросила Антигону, чтобы она спросила сына Андрея, я хотел процитировать три его хайку для 9 главы повести «Мама», где я пишу, что на зоне хайку писать это очень внятная констатация ремесла: может быть, ты сумасшедший, наверное, ты холодный, зато ты живой. Потом Мария пол года спрашивала про это у Антигоны, потому что перегрузки на трассе, очень устаёт на работе и про всё забывает, и я не напоминал, у меня были свои заботы, что я грузчик и писатель, короче, пока книгу не сдали в набор. И тогда это стало важно. Как без разрешения человека печатать его стихи. Поэтому я расстроился очень, что надо не только вынимать три хайку Андрея из главки, потому что они настоящие, но нужно вынимать саму главку, потому что там про него, а потом оказалось, что нужно вынимать из книги всю повесть «Мама», а я не знаю, насколько такое возможно.
Тогда я придумал другое, позвонить Фонарику, жене Пети Богдана, который кроме мануального терапевства, путешествий, психологически – медицински – философски - документальной книги, как прожить 150 лет, ещё писал хайку, попросить разрешения, он давал когда-то и поменять Андреевы хайку на Петины, и хоть образ из документального превратится в квазидокументальный или, по-русски говоря, ненастоящий, а мне-то как раз важно, чтобы всё было по-настоящему. И тогда я подумал, а зачем мне Андрей и Петя, замени слово хайку на слово элегии в рукописи и печатай, хоть 3, хоть 33 стихотворенья, ведь ты всю жизнь на зоне элегии писал. Неужели ты такой формалист и тебе нужно более ритмическое произнесение фразы. На зоне хайку писал, верлибр. На зоне элегии писал, проза. Нет, дело не в этом. Мне важно было совпаденье. В моём положенье, когда 20 лет в одиночку на зону водишь и вдруг потом окажется, что есть люди, Андрей, Петя, которые тоже делают эту работу, то невольно распустишь нервы и тут же получишь пяткой в подмышку.

Война и мир.

Вика – супер, Даша – чмо. Умри ты сегодня, я завтра. Семья, б**дь, чучелов. Запись на асфальте мелом. Зоновская заповедь, одна из главных. Грибница, соседка, индейка, на сына Грибёнка, мужа Гриба, которые должны смотреть за коляской с месячным грибёнком Никитой Вторым. Старший Грибёнок прибежал, бьётся к соседке, Гойе Босховне, у которой Грибница в гостях: ты сказала, будешь на крыльце.

- Семья, б**дь, чучелов.

Соседка Грибница талантливая, даже соседку Гойю Босховну умела с жизнью помирить, что она теперь будет ухаживать за грибёнком Никиткой Вторым, когда ей нужно отлучиться, и за мужем Базиль Базиличем, который надорвался на двух работах и двух подработках, летающую тарелку строить в лесу и подводную лодку в Яузе, если вышлют на Джомолунгму после памяти, флаги стран-участниц большой восьмёрки чинить, из которой нас исключили, за то, что мы изменили принципам демократии, если вышлют в Марианскую впадину ленточных глистов своим мясом кормить для флоры и фауны. Крошечному Никите Второму, глядящему мимо и сквозь, похожему на бабочку и ангела, молоко покупать. Супруга по улице Стойсторонылуны, центральной улице Старых Мудищ с палочкой выгуливать.
А раньше бегала как борзая, что она всё делает, а всем по херу. Хотелось сказать, смерти вы не боитесь, Гойя Босховна, сколько нам жить? Может, 10 лет, может, 20, может 30, а может, два дня. А вы всё западла с включёным фонариком среди бела дня разыскиваете. Талантливая Грибница не стала ничего говорить. Дождалась, пока та разгонит всех, дочку Цветка, мужа Базиль Базилича, уё… отсюда, и останется одна.
Придёт и станет рассказывать на языке индейцев племени суахили, ёбт, ёбт, в переводе на эсперанто, не хотела с родными прожить, с чужими теперь живи. И ничего, подействовало. Мужа выгуливает по вечерам, грибёнка Никитку Второго кормит из бутылочки, уходит, когда к дочке, Цветку, спускаются с небес неизвестные, даже с соседями через стену стала здороваться, которые не хотели с родными мамами прожить, теперь пусть с чужими живут.
Это как война и мир. Война захолустье мира, мир столица войны. Когда много пошлости, халтуры и казёнщины в мире собирается, начинается война. А потом, после войны, те, кто уцелеет, сидят тихо-тихо на берегу реки в траве под деревом, смотрят как маленькая девочка на рыбалку идёт по росе с банкой с червями и с удочкой и плачут от наслаждения.

2004.

© Никита Янев, 2010
Дата публикации: 07.09.2010 13:29:11
Просмотров: 2722

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.