100000007. Бог Бога Богом о Бога чистит.

Никита Янев

Форма: Роман
Жанр: Экспериментальная проза
Объём: 18787 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Содержание.

1. Поле от Франции до Канады с тоской в животе.
2. Пьеса на ладони.
3. Пушкин.
4. Яяяяяяя.
5. На звездЫ.
6. Лекции.
7. В жемчужине.
8. В лабиринте одиночества смерти я.
9. Бог Бога Богом о Бога чистит.
10. ВОВ внутри.
11. Транспорты серой слизи и пятое измеренье.
13. Бездна.
14. Телепатия.
15. Хоэфоры.
16. Лев Толстой и цунами.
17. Цифры.
18. Инопланетяне.

Бог Бога Богом о Бога чистит.

Тогда мир полон светлой радости,
Очарования и горести,
Глаза в глаза глядят колодцами,
И это тоже человек.

Элегии. 1989.

Я.

Вы решали. Что для вас есть жизнь? Тут ведь дело не в коммерческой успешности, а в истолкованье артистизма. Что для вас есть жизнь? Книги продаются, не золотой телец, а вас любят. Тусовка постепенно превращается в мурцовку, но это нужна другая наука, чтобы показать что случилось.

Что это за наука? Зона. Русский 20 век. Не немецкий, не американский. Хотя и они страшны. Всё же русский. Ясно стало только потом. После конца. Все слова уже знают, и всё равно делают, потому что уж слишком сладок Штирлиц. Сладок или страшен? «Нищие молятся, молятся на / то, что их нищета гарантирована».

«Мы молчали, как цуцики, пока шла торговля всем, что только можно продать, включая наших детей». Русский рок размыкали на цитаты, как пьесу «Горе от ума», и ничего не заметили? Что живут по ним, как по пьесе. Роман «Русский рок» должен быть прожит.

Американский ЛСД, немецкий Освенцим не так страшны, как русская зона, которая стала государством. А Хиросима, Колыма, Соловки, русский рок ещё должны быть прожиты. Должна быть выработана вакцина.

Вот почему было так страшно сделать следующий шаг, когда Мария сказала, что она так больше не может. Хотя, казалось бы, вот она целая жизнь на ладони, остров, проза, любовь, плыви куда хочешь с наукой за пазухой, таблеткой на шее, крестиком на смерти. Но, но, но.

Они говорят, новое я наткнулось на одиночество, и стало телепатом. Не слишком ли просто? А 100000007 закланных в жертву? Лучше всех сказала старушка из смерча. Лучше даже русского Достоевского, ко всему привыкает подлец человек.

Почему, Россия? Сказала Ванга. Слишком много жертв. Церковные в зависти кусают локти. Почему они не догадались? Ведь это так просто. Они были слишком заняты формой одежды. А потом, ведь дело не в «казал-мазал».

Сейчас мы посмотрим как ты умеешь двигать стаканы взглядом, как Сталкерова Мартышка. Что за черносотенство? Что за околонаучная ересь? А как ты узнаешь на зоне, в психушке, на ток-шоу, кто действительно начальник, как юродивый Толстой, а кто всех подставил, как новый генсек?

Итак, составляем столы, убираем пустую посуду. Достаточно Освенцимов, Хиросим, Колым, ЛСД, порнухи в Интернете и пива с жёлтым полосатиком. Тест на Соловки, простой как одновременный сеанс телекинеза, телепортации, телепатии и прочих сатанизмов.

Простое воскресение, чистое, как все молитвы всех конфессий. Прости меня, Боже, за то, что я такое чмо. Можно, чтобы эта молитва получилась?

Тест на место силы, который не прошло даже место силы, потому что место это люди, а люди это искушение несчастьем, счастьем и чудом.

Что такое несчастье? Спрошу я вас, тепепортируемые стаканы. Несчастье это когда дети умирают или когда все отводят глаза, что они мимо проходили?

Второе, отвечу я, стаканы. Что такое счастье, спрошу я в свою очередь, и отвечу самому себе, мы ведь здесь не в поддавки играем. Счастье это когда один не отводит глаза.

Только не подумайте, что это я, стаканы. Все живут его счастье, а он Бог, нормально. Да не очень. Есть ещё у нас великий инквизитор сатана, за которого все зоны, все психушки, все ток-шоу, и что-то мне соринка попала в глаз, все государства.

Ого-го, а кто же заступится за маленького человека, если даже государство, будучи вывернутым наизнанку, оказалось подставой? Стаканы?

И стаканы начинают ползти к краю. Чудо? Телепортация? Телекинез? Телепатия? И прочие черносотенства? Я? Но я очень маленький, стаканы. Я крошечный. Я даже меньше себя. Я боюсь себя, людей, подставы. Я – лукавый, стаканы.

Я боюсь даже вас. Потому что после смерти ещё одна жизнь, а мне нужны гарантии. И стаканы доходят до края и идут дальше по воздуху, чтобы уже никто не усомнился, ни одна спецслужба.

Десантник и писатель.

Входишь в место силы, проходишь тест на место силы, который не проходит место силы, и становишься местом силы.

Такие эмблемки в памятке десантника на землю, в таблетке новокаина, в крестике на распятье, что ты ниоткуда никуда навсегда здесь пока побыть должен.

Зачем? Большой вопрос. Чтобы. А, ну это другой разговор, тогда конечно. И ты всё придумать можешь, как десантник на спецзаданье. И как писатель, что было, что будет, на чём сердце успокоится, придумаешь. Конечно, бывают и совпаденья.

Например, в 40 лет я увидел, что все всё знают, просто придуриваются нерусскими, потому что им это выгодно.

Они потом скажут, что жизнь это вся жизнь, и они её жили как всю жизнь, а другой жизни нет, чтобы любить, им надо было ненавидеть.

Здесь сразу у десантника и писателя: право и лево. Сможешь ли ты сам бросить себя ради живого человека, раз ты полностью отождествился со своей жизнью и ничего другого для тебя нет, и смерти нет, и жизни нет. Нужна валюта, сразу сообразит десантник и станет писатель.

И напишет. Что такое Бог? Это сон. Что такое жизнь? Это смерть. Что такое смерть? Это жизнь. Стоп. А почему Бог не смерть? И почему Бог не жизнь?

Потому что он тогда не сможет себя до Бога чистить, что он отдал всю жизнь за смерть, а там был сон, что он был Бог. Стоп. Скажет десантник, стало быть, он был человеком?

А как же такие цифры, 800 тыс. и 25 тыс. в Афгане, 200 тыс. и 25 тыс. в Чечне? Я про потери. С цифрами надо осторожно, скажет писатель. 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона.

Но без фанфаронства. Потому что неизвестно что ты сможешь. Папу и маму? Дедушек и бабушек? Жену, дочку, тёщу? Внука Гену Янева-2? И что ты скажешь? Я всех подставил ради него? Я себя подставил ради него? И вытащит ли он такое? Ведь все всё знают, на самом деле, просто ещё не знают, смогут ли они человека и Бога.

Для меня-то дело не в тусне было. И не в том, чтобы обучать. Я знал, что нельзя обучить. Говорит писатель. Ты входишь в сон и смотришь сон про сон.

Вам бы хотелось приятное в этом сне, увидеть сон про явь. Например, Христос воскрес и ушёл с Фомой на восток и прожил до 2020 лет. А запад и север создали его именем демократии, диктатуры, аристократии.

А он считал, что он своей кровью должен скрепить позвонки века, как Мандельштам. И всё во сне видел, как 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона, которые их опять родили.

И они не хотели опять на муки, но он к ним подошёл и сказал, как десантник, надо. И они вздохнули грустно, эх, там такой сон не досмотрели, как все тебя видят наяву. А здесь опять эта мутота, как от тебя отрезают по кусочку и думают, что это не они.

Архистратиг Фёдор Михайлович.

Да, я уверен, что это неважно. Записывается или не записывается, напечатывается или не напечатывается. Раньше я не был уверен. Потому что тогда 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона тоже зря. А так нет.

И самое главное, устраивайтесь поудобней, родные зрители, одевайтесь потеплей, а впрочем, солнце сегодня должно разогреть. Май. И прошло 10 лет с тех пор, как писал повесть «Соловки», которую только что редактировал.

Про события, после которых прошло 12 лет, когда вернулся после зимовки в тайге, лёг полежать, проснулся и всё забыл. И 12 лет всё вспоминал и записывал. А потом наступило новое, потому что страна тоже не сидела зря.

За эти 12 лет она ушла далеко вперёд, заработала денег, купила «Мицубиси», трёшку, дачу, ездит в Ниццу, как дворяне, слушает Высоцкого под эстраду, придумала себе нового писателя юродивого, угадай кого?

Та ради Бога, как говорили в чужом родном южном городе Мелитополе, что в переводе с южнорусского диалекта на среднерусский означает, не надо. Итак, за эти 12 лет неоплачиваемый юродивый писатель научился хоть немного держать тему, но не держать удар.

Научиться держать удар нельзя. Потому что человеческая природа так устроена. Искушение счастьем, искушение несчастьем, искушение чудом. Искушение нищетой, искушение корыстью, искушение искусством.

Умение держать тему, умение держать удар, юродство, что всё время записывается искусство про веру на невидимую камеру, хоть записываешь, хоть не записываешь, для этого мы сюда и посылаемы.

Правда, когда записываешь, становится такая объёмная линза, как камера, на воздухе, и можешь лечить, сначала родственников, потом больных, потом страну, потом материк, потом вселенную, потом млечный путь, потом чёрную дыру.

А они говорят, юродивый. Пусть говорят, им же надо как-то отмазываться про своё истолкование, что они пожили для себя, а потом всё провалилось и оказалось, что это они так записывали.

И ты тоже оказался перед выбором, перестать записывать, стать никем, чтобы спасти 3 человек, которые испугались смерти, болезни и нищеты. И ты стоял, держался за голову 5 лет, как от прямого попадания, как юродивый.

А потом лукаво подглядел, не на эффект, а что и так записывается, и что все в том же положении, и что не у дел, и что не спасал, а топил, и что те, кто пожили для себя, совсем не пожили для себя, а спасли.

А они думают, что потопили, как Чехов, потому что у них на глазах тонированное стекло, и они не видят по-настоящему. Ты видишь по-настоящему, но у тебя отчаяние, что не спас, а потопил.

Вы смотрите друг другу в глаза с «Мицубисями» и пониманием, что это как чёрная дыра в млечном пути, и последний шанс всех спасти, и всё записать, хоть оно и так само записывается, потому что тогда не было бы смысла.

Но там было всё так строго, стройно и тонко устроено архистратигом Фёдором Михайловичем, что взгляд, смысл и шанс это уже не важно, потому что живут уже другие и смотрят на вас как на юродивого и на природу.

И в этот момент вы понимаете, что только вы можете спасти и вылечить и не умираете, и что-то там ковыряетесь, записывание чтобы было, все невольно к вам прижимаются, потому что самый лучший артист тот, которому всё равно, победит он или не победит.

Он-то знает одно, чего не знает никто, что записывают его, в этом их спасение. Чёрная дыра, Млечный Путь, вселенная, система, земля, материк, страна. А ему не то, что всё равно, несчастным он будет или счастливым, артистом или юродивым.

А просто он знает, что это всё равно, потому что это спасение, лечение и архистратиг Фёдор Михайлович.

Остров.

На самом деле, самое счастливое время, можно всё делать, всё менять – болезнь, выздоровление. Безумный кайф жизни, привыкание к человеку, приживание к жизни. Но даже в нём чин – дальше.

Люди всё время пропускают опасность. Остаться. Это их выбор. Они говорят. Бессмертье это сейчас. Сейчас проходит и они остаются с ничем. Надо им помочь. Как? Очень просто. Просто проговаривать детали, как дальше получилось.

Поэтому они так любят мертвецов. Убьют того, кто им рассказал, как дальше получилось, а потом его любят. А потом и это дальше кончается. И они смотрят глазами гюрзы, что опять с ничем остались. Ждут жертву, что ли? Да не знаю я, правда.

А теперь представьте, или вы в этом, или вы не в этом. В каком этом? 2001 год, Соловки. Я снова начал писать, через 6 лет после того, как бросил, потому что служил. Это уже 10 лет назад. Почему я вспомнил? Просто похожее время.

Вы всё время ходите, остров, море, тайга, тундра. Вы всё строите, дом, мастерскую, полупустой посёлок. Но дело не в этом. Земля выступает в космос. Остров выступает в море. Ваш дом выступает в бездну. Вы выступаете в Бога.

Вам надо всё время уходить от Бога, чтобы вас не обратала бездна, и вы закостеневаете в своих рефлексиях, слишком вы уязвимы в своей предсказуемости, всё время отсекать лишнее, чтобы осталось то, что надо.

Что, в конце концов, надо? Решётка камеры? Чашка с водою? Тоска из глаз, что все другие? Бам-бах, прилетает остров, на острове все вместятся, но остров никто не видит. Что делать острову? Подумайте, ребята.

Ну, это же, как 2 пальца обоссать, учитель. Острову надо рождаться, пока начнётся катастрофа, и спасать как эпилептику, потому что всё равно спасётся тот, кто внезапно увидит. Какая катастрофа, ребята? Ничего, учитель.

Теперь я себя понял, ребята, почему я от всех уходил всё время, как Седуксеныч, Самуилыч, Демидролыч, Соловьёв на острове. И почему я тосковал всё время, как Вера верная и Мария, что ещё неизвестно, не ловушка ли это.

Вам хорошо, вы что-то знаете, ребята. Я типа калеки. Таски от себя это ловушка, учитель. Они все хотят забыть себя и бьются о кайф, как о бездну, а нам что делать, учитель? Как что делать, ребята!

Перестаивать порнуху, что она мимо проходила, потому что боится страшного, а вы здесь всё время были, как остров. Непонятно, почему я говорю, что он прилетел и улетел, потому что он как Бог, который сыпался на асфальт семечками тополя, а все наступали.

И даже не знали, что 100000007 лет до нашей эры прошли, и божественная фора наступила. Вы входили на остров, ребята. Да, учитель. Остров нёсся? Да, да, учитель. На самом деле он стоял на месте.

Просто вы отсекали лишнее, и вам было его жалко, и вы уже не знали, где вы, а где не вы. Но на самом деле, вы прекрасно себя чувствовали, и знали, что всё нормально, потому что просто вы остались в катастрофе, но вы летели на острове.

Как это? Или – или, учитель. Вспомните сервантесовского Дон Кихота с его мельницами и русскую зону с её психушкой, ток-шоу и Интернетом. И вы поймёте, как Бог Бога Богом о Бога чистит.

И не надо ему никаких вершин Гималаев, потому что везде вершины Гималаев, таски от себя, ничего и остров, ребята.

Жалко.

В начале июня позвали на остров. Мария осталась с Глашей. У Глаши зажила онкология. Майка Пупкова пошла учительницей в школу. Орфеева Эвридика ремонт затеяла.

Мария мастерскую возле жизни развернула. Майка Пупкова общину верных. Орфеева Эвридика дом в деревне. Никита приплыл на острове, месте силы, с пьесой на ладони за ними.

Они вошли на ладонь, как на облако, и поплыли. За ними потянулись община верных, дом в деревне, мастерская возле жизни, страна, поле от Франции до Канады с тоской в животе без связи.

Переминались с ноги на ногу, что им хочется, и туда, и туда, и в бездну, и в после бездны. Нормально, сказало место силы. После бездны разберут по деталям и построят новую реальность.

Орфеева Эвридика будет вытряхивать из ягдташа грибы, рыбу, гербарий и коллекцию гадов. Гады будут расползаться. Будет пахнуть вяленой рыбой, угаром, уютом, побелкой и водорослями.

Майка Пупкова будет учить детей в школе по слогам, все дети всех. Дети будут видеть насквозь всё, как гиперборейцы. Мария будет резать из липы набором молотков и стамесок пермскую деревянную скульптуру, левкасить и красить для церкви.

Церковь будет воздух. Остров будет подплывать на вёслах, и оставлять пермскую скульптуру и запас продовольствия на берегу для тех, кто решился ждать.

В посёлке на острове, входишь в квартиру, открываешь дверь в комнату, там ещё одна дверь, так до миллиона. Там из разобранных деталей собирают новую реальность.

Про что забыл сказать? Про пьесу на ладони. Что она и есть остров. Как ты задумаешь, так и будет, надо только перестоять бездну, это не очень много.

33 года, жизнь поколенья. И вот они прошли. Как опишешь? У Марии есть 2 работы, подарок на день рожденья Никиты. 46 лет. Лучше всего сфотографировать, и всё, но фотоаппарат забрали.

Трое на дереве и один под деревом. Один на облаке в виде жирафа и двое по лестнице к нему лезут в стеклянной квадратной сфере. Интересно, интересно, а что же это такое? Ну, это как нас убивали, а мы не умирали.

Потому что нам было жалко природу севера, которая каждый раз распускается, как парашют в реальность. А в реальности все стоят возле себя и плачут, что они одиноки, как голые птицы. Жалко.

Никита говорил, только несколько радостей в жизни, разговаривать с буквами и идти по дороге. Мария на него сверкала белками, как собака Глаша на незнакомого человека. Не то, Базилио, не то.

И рассказывала. Погибла девочка, несчастный случай. Только несколько за 33 года, жизнь поколенья. Вся школа стоит на коленях и плачет, а зачем жить тогда. Родители девочки смотрят и говорят, что не жалеют, сколько друзей у живой дочки.

Их глаза летят по воздуху, как пьеса на ладони, прилетают на место на берегу моря с пермской скульптурой и запасом продовольствия, где нужно ждать остров. А там уже все школы и все несчастные случаи после бездны через 33 года, жизнь поколенья.

Как в «Братьях Карамазовых» в финале возле камня говорят друг другу, а потом советская власть будет, 100000007 закланных в жертву 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона рожают, и не знают, что надо перестоять бездну, как 3 сестры, а братья Карамазовы знают.

Да, жалко, говорит Никита, я ведь всем был, домом в деревне, пьесой на ладони, мастерской возле жизни, общиной верных, местом силы, папой, мамой, бабой Полей, бабой Леной, дедом Танасом, Афанасием Ивановичем Фарафоновым, Владимиром Леонидовичем Барабашом, Останиным, Морозовым, Агафоновым.

Я же не знал, что они рядом стояли и смотрели, я бы тогда зря не унижался, а просто шёл и плакал по дороге.

ВОВ внутри.

Я – пожилой. Мне под 50. Мне не с руки заниматься саморекламой. Несруки это не инопланетяне. Не с руки это что есть не только сейчас. Надо всё время самопоясняться. Между поколеньями пролегла ВОВ. Но она пролегла не между поколеньями, а между людьми, и даже внутри людей между сейчас и не сейчас.

Есть режиссёр, он снял фильм в конце наших 90-х, один из немногих, которые останутся, вместе с «Догмой» и этнической сказкой, «Чёрная кошка, белый кот», «Беги, Лола, беги», «Амели». «Сочинение ко дню победы» Урсуляка, «Кавказский пленник» Бодрова-старшего, «Мама» Евстигнеева-младшего.

Коллизия фильма – ветераны становятся игралищем 2 мафий, господствующих в стране, угоняют самолёт, улетают, и нигде не приземляются. Потом одна из мафий побеждает в жизни. Фильм запрещают. Режиссёр 10 лет ничего не снимает. Потом снимает сразу несколько разведчицких сериалов, получает все награды.

Но это уже другая история, как писал Достоевский. Про ВОВ внутри, между сейчас и не сейчас. На самом деле она повторяется из поколения в поколение. Это даже скучно. 90-е – искушение нищетой, что мы так больше не можем. 2000-е – искушение корыстью, что мы слепоглухонемые для благополучья. 10-е – искушение фарисейством, не надо близко.

Классика жанра – русский 19 век. Гоголя и Достоевского мы уже прожили. Ад зоны на пустой земле под пустым небом с механизмами зэков за колючкой. Чистилище страстей с советским лукавством, сказавши а, не сказать б. Толстой только начинается - с великой тишиной после ВОВ внутри - между теперь и всегда.

Когда всё, что имело смысл, не имеет смысл, потому что гибнет. И вот герой ВОВ внутри ходит после ВОВ внутри и любуется типа странника, а все на него показывают пальцами, как на парад планет и телепатию.

Май 2011.

© Никита Янев, 2011
Дата публикации: 19.08.2011 13:20:39
Просмотров: 2620

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.