Кира Кирова

Светлана Оболенская

Форма: Очерк
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 14801 знаков с пробелами
Раздел: "Какие бывают историки"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Я хочу написать об историке Кире Эммануиловне Кировой, потому что ее странная судьба отразила в себе один из многочисленных оттенков тех драм, которые пришлось пережить многим из нас. Жертва эпохи, фигура трагическая и героическая – это относится и к ее деятельности в науке, и к ее жизни. Я не назову Кирову крупным историком. Но ее исследования отнюдь не лишены интереса и в свое время каждое из них, как она мне не раз говорила, хоть «на щелочку» приоткрывало новый взгляд на вещи.
Не будучи сотрудником нашего Института всеобщей истории, Кира Эммануиловна прочно «прибилась» к сектору Новой истории, посещала наши заседания, имела друзей среди наших сотрудников. В последние годы ее жизни волею судьбы я оказалась одной из немногих, кто поддерживал с нею дружескую или полу-дружескую связь.
Еще не познакомившись, я отметила среди постоянных посетителей наших заседаний эту странную женщину. Она была очень красива; на фотографии, сделанной в молодости, просто библейская красавица. Маленькая головка, точеное лицо, абсолютно правильные черты, большие глаза, гладкие рыжеватые волосы с четким пробором посередине. Если бы все это имело ну если не достойное красоты, то хотя бы скромно-приличное обрамление! Но Кира Эммануиловна о своей внешности не заботилась абсолютно и одета была почти всегда в немыслимые какие-то одежды, выглядевшие просто лохмотьями. Ей это было совершенно все равно; единственное, что ее в жизни интересовало, – это историческая наука.
Она не любила говорить о своем прошлом, и только по каким-то сказанным случайно фразам можно было заключить, что не всегда она была так одинока, как в последние годы, что были в ее жизни увлечения не только в науке. И лишь стремление к абсолютной независимости и свободе лишило ее простых человеческих и женских радостей, оставив только науку, заполнившую жизнь без остатка.
После кончины К.Э. я встречалась с ее племянницей, в квартире которой у нее была комната, разбирала немногочисленные книги. Отношения с племянницей были чрезвычайно напряженные, порой выливавшиеся в многомесячные разрывы. Напряжение, возникшее в условиях жизни бок о бок, при совершенно противоположном отношении к бытовым проблемам, было обусловлено и тем, что К.Э. вовсе и не хотела эти проблемы решать, с высоты величия человека науки относилась к ним с пренебрежительным равнодушием. Племянница не подозревала, что ее тетка была автором шести книг, известной среди итальянистов специалисткой по истории Италии и пользовалась уважением коллег.
От нее удалось узнать, что К.Э. родилась в Минске в семье известного адвоката, была поздним избалованным ребенком, не приученным к домашнему труду. Она получила юридическое образование и стала журналисткой, позже окончила исторический факультет и на всю жизнь погрузилась в исследовательскую работу, которая не дала ей ни сколько-нибудь приличного материального положения, ни даже приличного места работы. Недолгое время она преподавала в Калининском педагогическом институте, но затем вернулась в Москву. Единственным местом, где хотела работать, был наш Институт истории. Ей советовали возобновить преподавательскую работу в каком-нибудь провинциальном вузе, но она решительно отвергала такую перспективу. Не раз предпринимала безуспешные попытки устроиться к нам. Б.Ф.Поршнев и А.З.Манфред, высоко ценившие ее как неутомимого исследователя, пытались помочь. Ничего не вышло. В отказах начальства смешивались разные причины: «пятый пункт», трудный характер, смутные подозрения, что с этим самостоятельным во всех отношениях человеком нелегко сработаться. Так она и осталась без постоянного места работы.
Долгие годы Кирова пробивалась случайными заработками – переводами, проверкой контрольных работ в вузах, отзывами на исторические работы и пр. и некоторое время еще надеялась все-таки, что справедливость восторжествует. Потом перестала надеяться, но не прекратила исследования, ибо в труде историка видела смысл своей жизни и даже некоторую миссию. Как-то в ходе спора по политическим вопросам укоризненно бросила мне: «Нельзя быть историком от 9-ти утра до 5-ти вечера. Я – всегда историк!»
Результаты оказались весьма внушительными: она написала и издала шесть монографий и ряд научных статей, участвовала в написании вузовских учебников по Новой истории, учебных пособий для студентов.
Кире Эммануиловне приходилось преодолевать множество трудностей. Например, чуть ли не ежегодно она выпрашивала в нашем Институте полу-фиктивную справку о сотрудничестве. Без такой справки нельзя было проникнуть в некоторые библиотеки и в архивы. Главное же, нужно было проталкивать свои работы в печать. С каждым разом это становилось все труднее, иногда помогали те же Поршнев или Манфред, порой приходилось специальные работы представлять в редакцию научно-популярной литературы и с помощью доброжелательных редакторов издательства «Наука» добиваться их выхода в свет.
Кира Эммануиловна всегда была набита замыслами будущих сочинений. Еще только близилась к завершению работа над одной книгой, а у нее уже рождались темы, из которых она выбирала что-то новое и тотчас начинала над этим новым работать.
Как ученого ее больше всего интересовали две темы – история Италии и история революций и революционных движений. Последнее не случайно и продиктовано отнюдь не конъюнктурными соображениями, которые Кировой были абсолютно чужды. Просто она выросла в эпоху революции, в эту эпоху складывались ее взгляды, и многие из них до конца жизни оставались неизменными.
Лучшей книгой, выношенной ею глубоко и с любовью, была «Жизнь Джузеппе Мадзини» (М., 1981). На обложке этой книги – портрет Мадзини. Однажды мы обратили внимание на сходство в чертах лица итальянского революционера и автора книги о нем. Масштабы личностей, конечно, несопоставимы, но удивительно похожи характеры. Сходство натур итальянского революционера и историка Кировой выражалось прежде всего в фанатической увлеченности своим делом и преданности ему, в предпочтении этого дела всему остальному. Занятие любимым делом составляло, в сущности, все содержание человеческого бытия Киры Эммануиловны. Подобно Мадзини, она во имя своего дела обрекла себя на одиночество и бесчисленные жертвы. Даже то сближало Кирову с героем ее книги, что в последние ее поистине трагические годы ей довелось увидеть конец коммунистической утопии, в которую она верила всю жизнь. Как и Мадзини, она умерла, мучимая сознанием несбывшихся надежд.
В эпоху «застоя» К.Э., конечно, разделяла диссидентские настроения лучшей части нашей интеллигенции. Я познакомилась с ней близко, соседствуя на даче, и даже подружилась, насколько возможно было с ней дружить. При всей своей неслыханной нищете она всегда на лето снимала дачу – что-нибудь самое что ни на есть дешевое, убогое, но на природе. Без этого она просто не могла жить. Помню, как ранним утром 21 августа 1968 г. на даче она пришла ко мне с другого конца деревни и разбудила, чтобы сказать, что только что услышала сквозь завывания глушилок сообщение иностранного радио о том, что советские танки вошли в Прагу. «Будь они прокляты!» – повторяла она с бессильным гневом и ушла своей размашистой деревянной походкой ловить новые сообщения. Я всегда удивлялась тому, что она не присоединилась ни к каким диссидентским акциям, – казалось, что это было бы в ее характере. Но ведь работать можно было только при условии, что проклятия в адрес властей предержащих держишь внутри себя.
Конечно, она горячо приветствовала «перестройку», Горбачева, жадно ловила всплывающие разоблачения прошлого и наивно (как, впрочем, и все мы) верила в то, что все теперь пойдет по-иному, не будет ни «откатов», ни поражений, ни возвращения к прошлому. Но, упорно придерживаясь коммунистических идеалов в «чистом» виде, полагая, что Советская власть была лишь искажением идей социализма и коммунизма, она верила в будущее их осуществление, ссылаясь на «шведский вариант» социализма. К.Э. готова была спорить бесконечно, и в основе ее позиции лежали главным образом постулаты марксистской теории. Главный ее тезис заключался в том, что никакого социализма в истинном смысле у нас никогда не существовало, но он может быть построен и станет залогом всеобщего процветания.
Она все-таки очень была далека от действительной жизни, об этом напоминает происшедший с ней смешной случай. Не помню, когда именно это было, но еще в «доперестроечное» время. В Испании возникла очередная коллизия с басками, люди из их организации были арестованы и приговорены к смертной казни. К.Э. прочитала в газете «Правда» призыв ко всем людям доброй воли вступиться за басков. Ничтоже сумняшеся она отправилась в ближайшее почтовое отделение и написала телеграмму такого содержания: «Испания. Мадрид. Генералу Франко. Помилуйте басков! Кирова». Служащая почтового отделения с недоумением взглянула на отправительницу и пошла советоваться с начальством. Вышла начальница и сказала, что такую телеграмму они принять не могут. Почему?! – возмущалась Кирова. Ведь к таким действиям призывает наша главная газета. Разумеется, ничего не вышло.
В последние годы жизни Кировой я оказались в числе самых близких ей людей, но отнюдь не в житейском отношении. Напротив, она решительно не желала принимать никакой, даже самой малой материальной помощи, в которой очень нуждалась. Правда, под конец жизни ее положение оказалось более или менее сносным. Не имея необходимого рабочего стажа, она не заработала пенсии, но какой-то не известный мне академик помог ей, дав справку о том, что она работала у него секретарем. Таким опробованным другими безработными интеллигентами способом она получила пенсию и все же могла уже существовать, конечно, очень и очень скромно. Но большего ей и не нужно было. Когда она получила инвалидность, Собес выделил ей социального работника, который приходил два раза в неделю. Когда попадался на эту должность молодой человек, она вменяла ему в единственную обязанность раз в две недели отправляться в библиотеку ИНИОН за книгами, которыми ее обеспечивали горячо сочувствовавшие ей сотрудники читального зала по истории.
Бытовая сторона ее жизни могла бы несколько наладиться, но ей было не до того, все новые и новые замыслы роились в ее голове, и когда ей исполнилось 82 года, вышла в свет ее последняя книга «Заговорщики и народ», посвященная итальянским социалистам и коммунистам середины XIX века. Шел 1991 год, Происходившие тогда переломные события заставляли ее много размышлять о происходящем. В этой своей последней книге она сочла необходимым кратко высказаться о том, какой должна быть позиция историка в подобные моменты. Конечно, - писала она, - мечты итальянских утопических социалистов и коммунистов середины XIX в. о всеобщем равенстве, а также их гипертрофированная ненависть к частной собственности, их страстная вера в преимущества коллективного труда, звучат сейчас наивно, смешно, но в то время люди верили в их идеи. Такова история, а ее не дано изменить никому. Точно так же несправедливо было бы счесть провидцами итальянских либералов, которые в середине XIX в. отвергли огосударствление экономики и выступили поборниками свободной конкуренции. «Да и можем ли мы ожидать от людей давно минувшей поры понимания того, что почти за 75 лет ошибок и деформаций выстрадали и поняли мы сами?… Всему свое время. Время питать иллюзии и время изживать их и, отбрасывая догмы, приходить к тому, что отвергали раньше, а взятое в целом, это и есть то, что принято называть трудным путем познания».
Вспоминаю мои посещения К.Э.Кировой в последние годы ее жизни. Если промежутки между визитами затягивались, она звонила и настойчиво просила придти. Купив что-нибудь незамысловатое и недорогое (иначе она обиделась бы) к чаю, я отправлялась к ней на Новослободскую. Маленькая запущенная комната со скудной и странно разнородной мебелью. Полу-разваливающиеся стулья и старинный столик с большим красивым зеркалом, узенький диванчик с неубранной постелью, кресло, в котором неизменно сидела сама хозяйка, низкий неудобный журнальный столик, на который мы ставили чашки и разливали чай – все это бедное, неухоженое, и видно, что хозяйку эта сторона дела абсолютно не интересует.
По традиции, я всякий раз «отчитывалась» перед Кирой Эммануиловной, рассказывала ей о своих занятиях. Она слушала с неизменным интересом, критиковала, советовала. Потом рассказывала о своей работе, о новых замыслах, просила совета. Часто мы спорили о происходящих в стране политических событиях, говорили о новых книгах. Она очень дорожила нашими встречами и огорчалась, когда я долго не приходила.
У нее были еще подруги ее молодости, которые заботились о ней, но с ними, очевидно, таких разговоров, как со мной, не было. А потом они почти все ушли из жизни. Она очень постарела, теряла силы, часто во время разговора задремывала, но каждый раз не отпускала, просила побыть еще. Я старалась помочь ей, чем могла. Когда она писала свою статью о Достоевском, - статья называлась «Христианский социализм Достоевского» - я постепенно принесла ей из дому почти все тома полного собрания сочинений, приносила книги из библиотеки.
Хорошо помню мой последний визит к К.Э. Это было за два дня до того, как она слегла совсем. Я пришла к ней в вечерний час, она была совсем одна в квартире. Сидела не в своей комнате, а в кухне, на неудобной табуретке, все время задремывала и чуть не падала с нее. Кухонная раковина была завалена грязной посудой, а кухонный стол перед ней – беспорядочными листками бумаг: она продолжала работать.
Последняя тема, которую она выбрала, касалась писателя Александра Грина. Она говорила, что выявила нравственное кредо Грина и хочет понять и объяснить, почему он в своем творчестве предпочел реальному миру мир сказки. Работа только еще начиналась, и контуры ее были совсем не ясны. Разбросанные листочки на столе – это были ее заметки о Грине.
Тщетно я предлагала ей помочь перейти в комнату и лечь там, предлагала вымыть посуду и немножко прибрать вокруг – она с негодованием отвергла мою помощь и уверила меня совсем слабым голосом, что здесь, в кухне, ей удобнее всего.
Больше я не видела Киру Эммануиловну. Над ней в это время взяла шефство некая благотворительная религиозная организация, к которой принадлежал обслуживавший ее в последнее время социальный работник – совсем молодой человек, приносивший ей продукты. Он и отвез ее в больницу, и навещал ее там. Через несколько дней она умерла. Все свои листки с записями о Грине она взяла в больницу. Конечно, они не сохранились.
В этом воспоминании о К.Э. Кировой я все время говорю о работе, составлявшей весь смысл ее малозаметной героической жизни. Это не случайно. Человек исключительного мужества, она с простотой и твердостью переносила все тяготы и испытания, которые выпали ей на долю, лишь бы можно было работать, работать…«Когда мне плохо, – однажды сказала мне Кира Эммануиловна, – я утешаю себя тем, что думаю: а все-таки я работаю!"

© Светлана Оболенская, 2009
Дата публикации: 12.10.2009 00:22:05
Просмотров: 3118

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.