Германия и немцы глазами русских в XIX веке
Светлана Оболенская
|
Форма: Статья
Жанр: Проза (другие жанры) Объём: 37959 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Германия и немцы глазами русских в XIX веке В развитии всякой национальной культуры соединяются две возможности. Отделение «своего» от «чужого», «другого» создает своеобразие и самостоятельность каждой культуры. А возможность и стремление «открыть» себя другой культуре, позволить ей проникнуть в себя – это залог обогащения и универсализации, что не менее важно. Национальная культура обретает специфику только на фоне некоего «заднего» или «бокового» плана «чужой» культуры, в борьбе и общении с ней. Для русской культуры XIX века таким «задним планом» явилась немецкая культура. На уровне повседневной жизни ни с одним из западноевропейских народов русские не имели, начиная с ХVIII в., такого тесного, можно сказать, «домашнего» соприкосновения, как с немцами. Хозяйственная деятельность «русских немцев», их участие во всех сферах общественной и государственной жизни, повседневные контакты с ними постоянно ставили вопрос о различиях между немцами и русскими, между «немецкостью» и «русскостью». На уровне духовного общения в XIX в. наибольшее влияние на развитие русской общественной мысли оказали немецкая философия и литература. Не будет преувеличением сказать, что в XIX веке в нашей стране размышления образованных людей о прошлом и будущем отечества тесно были связаны с осмыслением роли немцев в России. В отталкивании от «немецкого», в осмыслении «немецкости» обретали свое содержание, оформлялись, оттачивались представления о том, что значит быть русским, и в чем состоит сущность «русскости». Поэтому изучение образа немца в русской культуре – это также и изучение русской культуры, ментальности русских людей, различной в разных слоях общества. Немцы появились в России еще в эпоху царствования Петра I. Но обширная немецкая диаспора, существовавшая в нашей стране в XIX в., сформировалась в результате массового переселения немцев в Россию, начавшегося во второй половине XVIII в. по приглашению императрицы Екатерины II. Немецкие крестьяне образовали колонии – главным образом, в южных и западных губерниях России и в Поволжье. Русские крестьяне наблюдали жизнь и хозяйство немецких колонистов. Приходилось встречаться и с немцами – управляющими, которых помещики охотно нанимали в свои имения. В городах простому люду приходилось иметь дело с инженерами, докторами, чиновниками, ремесленниками -– сапожниками, портными, булочниками, краснодеревщиками, механиками, ювелирами, каретниками и пр. Среди немцев, поселившихся в городах, больше всего в Петербурге и Москве, были и предприниматели, финансисты, торговцы, офицеры, дипломаты, ученые, учителя, художники. Много немцев было среди высших правительственных чиновников и в высших военных кругах. Естественно, в различных кругах русского общества обсуждали чужеземных соседей – немцев, высказывали о них свои суждения, сравнивали их с русскими людьми, создавали о них свои представления. Обратимся к представлениям о немцах в народной культуре. Однако возможно ли услышать голос народа той эпохи и выявить в нем эти представления? Письменных источников, созданных народом, практически не существует. Попробуем использовать другой материал, формировавший представления, образы, стереотипы в сознании простых людей. Это прежде всего лубочные или народные картинки и книжки. Еще более прямым источником могут служить тексты представлений народных театров, тексты раешников, песни, пословицы. Во второй половине XVI в. одновременно с книгопечатанием в России появились лубочные или народные картинки, печатавшиеся с деревянных досок. По словам известного литературного критика Н.Н. Страхова, они еще и в XIX в. составляли «особую народную библиотеку» и «на подхват раскупались простым народом» . Сохранилось большое собрание русских лубочных картинок, созданное Д.А. Ровинским (1824-1895), государственным деятелем и писателем, известным коллекционером. Первым лубочным листом, где упоминаются немцы, была, по-видимому, знаменитая картинка XVIII в. «Мыши кота погребают» – сатирическое, аллегорическое изображение похорон Петра I. В некоторых вариантах подписи к этой картинке значится: «Искустная мышка из Немецкой лавки, взявши свирель в лапки, умильно играет, кота проклинает» . Но здесь речь идет, вернее всего, вообще о чужеземцах. Точно так же на картинке, изображающей грешников в аду, написано «немец», но имеется в виду, конечно, иностранец, иноверец. В листах XVII-XVIII вв. слова и понятия «немец» и «чужеземец» часто сливаются, переходят друг в друга. Нужно, однако, заметить, что к этому же времени относятся и многие картинки об англичанах, испанцах, итальянцах, которых вовсе не называют немцами. Но вот на лубочной картинке XVIII в. находим изображение, бесспорно, именно немца, жителя германской земли. Словесный текст составлен на основе заметки из газеты «Московские ведомости» от 28 октября 1776 г., озаглавленной «С нижней реки Елбы». Врач, искусный в повивальном деле, «неслыханно скупой», был позван к жене дровосека. Родильница при смерти. Врач осмотрел ее и «с холодным духом» сказал, что он один может ей помочь, но потребовал большую плату вперед. Мужик принес 1 талер и 8 грошей, на коленях умолял помочь. «Но как и сие не привело в жалость жестокосердого скупяги», мужик схватил топор. Испугавшись, врач сделал все, что нужно. Дровосек бросил ему под ноги свои гроши с проклятиями. «Обруганный только скупяга… подобрал брошенные с полу деньги до последнего гроша и пошел домой» . Несколько лубочных картинок дошли до нас со времен Семилетней войны 1756-1763 гг. На картинке «Прусские драгуны и русский казак» ловкий казак, вооруженный палашом да пикой, сражается сразу с двумя прусскими драгунами, вооруженных ружьями . Одного он поразил пикой, на другого замахнулся палашом. Другое изображение карикатурно. Казаки лихо побивают толстобрюхих, с трубками во рту, неповоротливых противников. Те даже не успевают вытащить палаши или выстрелить. Здесь впервые видим момент внедрения сверху в народное сознание образа немца-пруссака как военного противника. Подчеркивается особая храбрость и удальство русских солдат, которым все нипочем. В сопоставлении с русскими вырисовывается образ прусского солдата – самоуверенный, но неповоротливый, он «терпит конфузию». Итак, в лубочных картинках XVII-XVIII и начала XIX в. постепенно вырисовываются чуждые русскому характеру черты немца – чужака, отталкивающего расчетливостью и даже скупостью, немного смешного, слабого противника, которого нетрудно победить в бою. Из тех времен пришли в обыденное сознание русских людей пословицы о немцах, которые записал и включил в свой сборник В.И. Даль: «Русский немцу задал перцу», «Прусский гут, а русский гутее», «Что русскому здорово, то немцу смерть» . В XIX в. голос народа можно также услышать в площадных спектаклях народного театра. На святках, а также в дни масленицы в городах устраивались народные гулянья. Непременной их частью был кукольный театр Петрушки, разыгрывавший традиционную комедию. Среди постоянных действующих лиц - Петрушка, его жена, цыган, доктор, квартальный. Непременным участником действия был немец. В Москве особенно популярна была сцена, в которой Петрушка учил немца говорить по-русски. Комические эффекты, связанные с пародированием речи «русских» немцев, неизменно вызывали смех зрителей. « - Доннер веттер! – кричал немец, получив удар палкой. Петрушка переспрашивал: - Что…дунул ветер? Да ты говори не по-вороньи, а по-ярославски! - Вас? - Ква-а-а-с? Какой тут квас? Пошел вон от нас, мы не хотим знать вас» . Комическое воспроизведение речи «русских немцев», того, как писал Пушкин, «русского наречия, которое мы без смеха…слышать не можем» , вообще было весьма популярным - в подписях к лубочным картинкам XIX в., в текстах площадных представлений, в лубочных книжках, юмористических рассказах, пьесках, в песенниках. Так, например, в песеннике, изданном в 1818 г., находим стихотворение «Немец и слуга»: Жил немец в улице не знаю то какой С одним слугой, Которого он поутру к себе призвал И так ему сказал: «Пашоль на больша долга ринка, Купай мне десять шорни рибка; У них есть уса длинна, А глаза смотрят бистра И нок имеет мнок» . В конце выясняется, что хозяин наказывал слуге купить раков. Это стихотворение основано на народной присказке-дразнилке, которую записал В.И. Даль: « Ноги много, глáза быстры, а шейка шлёп-шлёп (рак, так дразнят немцев)» . «Немецкая тема» звучала также в райке (другое название – «панорама»). В небольшом ящике, снабженном увеличительным стеклом, с помощью несложного устройства менялись картинки, преимущественно лубочные. Владелец райка крутил ручку и читал текст, большей частью сочиненный им самим. Мелькали изображения коронации государей, приема иностранных гостей, примечательных событий, портреты, виды иностранных городов, в частности, Берлина, Дрездена, Гамбурга. Тексты раешников конца XIX в. несут на себе печать политических процессов, протекавших внутри и вне России. Когда произошла потрясшая Европу франко-прусская война 1870-1871 гг., и на месте раздробленной Германии возникла мощная Германская империя, что было тесно связано с именем Бисмарка, образ Бисмарка со страниц газет и журналов перекочевал в раек. На одной из раешных картинок видим бессчетно повторявшуюся в печати карикатуру – лысая голова и три волоска надо лбом; подпись: «Имеет три волоса, а поет на тридцать три голоса» . Или такой текст: «А вот, извольте видеть, город Берлин! Живет в нем Бисмарк-господин! Его политика богата. Только интригами таровата! В Неметчине народ грубый, на все точит зубы. Им давно хочется на Балтийский край броситься. Да боятся, как бы сдуру не лишились бы сами шкуры» . И все-таки в народной культуре немец остается главным образом фигурой комической. Вот книжка, принадлежащая бойкому перу одного из самых известных лубочных сочинителей Миши Евстигнеева – «Бешеные бабы или Хабер-суп». Небогатый жилец въезжает в квартиру, которую сдает «вежливая немка в чепце». Она предупреждает, что, заботясь о здоровье жильцов, кормит их весьма умеренно. Не будет жильцу ни «щец с говядинкой», ни «горошку со свининой», а будет к обеду «хабер-суп» и картофель; а «ужин ошень тяжель для желудок», поэтому вечером только чай. Жилец отправляется к своей прежней хозяйке Кулине Лазаревне, они обсуждают «немецкое кушанье фабер-суп…из овсяных круп на речной воде». «Жадный народ, – говорит Кулина Лазаревна, – на чужой голод дома себе хотят построить». Вместе идут к немке. Когда за обедом та подает свой хабер-суп, Кулина Лазаревна восклицает: «Ну годится ли русскому человеку такое кушанье есть, как твой хабер?…Что с тобой, нехристем басурманкой, разговаривать? Живодеры!» . Столь грубо выраженное возмущение на поверку оказывается не таким уж серьезным. В заключительной сцене в суде происходит общее примирение. Итак, в изображении немцев в народной культуре на первое место выступает свой, русский немец, что в значительной степени определяет характер образа. Этот немец – рачительный и аккуратный хозяин, и это, конечно, заслуживает уважения; он прилежный, умелый работник и мастер на все руки. Немецкую «мастеровитость» и серьезное отношение к делу в России уважали. Это отражено в пословице «У немца на все струмент есть» . «Немецкая ученость», – говорили в России, желая подчеркнуть точность и широту знаний. «Настоящим немцем» называли человека, отличавшегося пунктуальностью и педантичностью . Но он скуп, и это плохо. Так и не выучившийся русскому языку, он безбожно и смешно коверкает русские слова; он учен и, случается, кичится своей ученостью и превосходством, но не знает чего-то самого простого; его можно обвести вокруг пальца. И можно над ним посмеяться. Сколько существовало в XIX в. присказок, прибауток о немцах, сколько прозвищ! «Немец-перец, немец-шмерец, немец-копченый, колбаса, колбасник, сосиска», «штуки-шпеки немецки человеки», «шпрехен зи дейч, Иван Андреич?», «Вас ист дас? Кислый квас» . «Все это не более, как бессвязная насмешка … – утверждал А.Д. Ровинский. – Въелся немец в русскую жизнь, куда ни оглянись. Везде он, вверху и внизу, сидит и работает… В иных местах больше иного русского русским сделался…За что же станет его народ корить? Немца бить – значит себя по щеке ударить, ну а потрунить над Иван Иванычем – нельзя не потрунить…» . Подобные представления о немцах, царившие в народе, были чрезвычайно устойчивыми и на протяжении XIX столетия оставались неизменными. * * * В среде людей образованных все было по-другому. Русские молодые люди, желавшие учиться за границей, выбирали прежде всего Германию, чаще всего – Геттинген. В первой четверти XIX в. в Геттингене побывало около 300 студентов из России . Связь с Геттингенским университетом установилась еще в конце XVIII в. через А.Л. Шлёцера, который, уезжая из России в Геттинген в 1784 г., взял с собой четверых русских студентов из Петербургской Академии, затем ему прислали еще пятерых воспитанников Московской духовной Академии. Кроме того, директор Московского университета И.П. Тургенев, друг и соратник Н.И. Новикова, знаток немецкой литературы и поклонник немецкой учености, послал в Геттинген нескольких студентов, в том числе своего сына Александра. Позже в Геттингене занимался и его брат Николай Тургенев. Александр и Николай Тургеневы были воспитаны в духе немецкой культуры. Оба они сыграли важную роль в русской ученой культуре начала XIX в., и их деятельность уже была предметом детальных исследований; затрагивались и их связи с немецкой культурой. Нас здесь интересует их встреча с немцами в Германии. Александр Иванович Тургенев, друг Вяземского, Жуковского и многих других просвещенных, либерально настроенных русских людей, отправился в Геттинген на два года учиться для подготовки к дипломатической службе. На всю жизнь Германия осталась для А.И. Тургенева олицетворением и источником высокой культуры. Много лет спустя после геттингенской поры, в 1825 г., а затем в 1840 г. он лечился в Германии на водах и вел там дневник. Самые яркие его впечатления этих лет – знакомство с Ф.Шеллингом – «первой теперь мыслящей головой в Германии», с которым он вел долгие беседы, а затем с Г.-К. ф. Штейном, известным прусским реформатором, «мудрецом нашего времени, одним из восстановителей падшей пред Наполеоном Германии» . 40 лет спустя А.И. Тургенев записал в своем дневнике: «Геттинген, Геттинген! Ты еще и теперь жизнь моего отжившего сердца; ты еще и теперь разделяешь господство над ним с Симбирском и Волгою». Однако восхищение, испытанное А.И. Тургеневым при встрече с выдающимися германскими умами, преклонение перед германской ученостью и «духом» Германии – это одно, а обыденная жизнь в Германии и характер народа – совсем другое. «К немцам что-то сердце не лежит», – писал он отцу из Германии, – они холодны и бесчувственны». Между тем, из записей А.И. Тургенева следует, что все содержание его жизни там составляли ученье, чтение, осмотр достопримечательностей и знакомство со знаменитостями. Откуда же подобные оценки национального характера немцев? Младший брат Александра Тургенева Николай Тургенев, ученый, основатель русской финансовой науки, участник тайных обществ, уехавший за границу в 1824 г. и избежавшего преследований, хотя и осужденный заочно, приехал в Геттинген в 1808 г. и прожил там три года, посвящая свое время напряженным занятиям. Он учился здесь языкам, «с охотою» слушал лекции немецких профессоров, очень много читал, особенно книг по экономике, увлекался А. Смитом, намеревался еще изучать юриспруденцию, рассчитывая выехать из Германии «с головой, которая будет не так пуста, как прежде». Возвращаясь домой, он записал в своем дневнике: «Я более люблю Геттинген, нежели сколько я сам думал… Много я тебе обязан. Ты заставил меня войти в самого себя и смотреть на все с другой, может быть, и я думаю, с справедливой стороны». И дальше в его записи целая строка, заполненная повторяющимся восклицанием: «Геттинген! Геттинген!…Геттинген!» . И в последующие годы, и в России, и позже за границей Николай Тургенев постоянно вспоминал свои геттингенские годы как время высоких радостей познания и труда. Он научился там, помимо прочего, «крепко работать», работать «по-геттингенски» . Вместе с тем в дневнике Н.И. Тургенева геттингенской поры находим такие записи: «Геттинген отвратителен», «Геттинген для меня скучен», «проклятый город», «Verfluchtes Loch!» (проклятая дыра). По-видимому, подобные оценки были навязаны жестокой ностальгией. Он записывает в дневнике, что постоянно думает о России, порою плачет, вспоминая ее, и мечтает о том, что будет «свободно дышать воздухом русским, родным». А в Германии «и солнце не так тепло, не так красно, и люди не те» . Стиль жизни и поведение обыкновенных немцев, не относящихся к тем, у кого он набирается знаний, вызывает у него крайнее раздражение. С пренебрежением и даже брезгливостью описывает праздник в Эрфурте, где танцуют «эти Bürger», нелепые и грубые, равно мужчины и женщины. Кругом, замечает он, «всё курит табак или педантствует, или дурачится». Наблюдая драку подмастерьев, поведение публики во время публичной казни, слушая немецкие песни, размышляя о нравах немцев, Н.И. Тургенев не устает повторять, что немцы скупы, холодны, бесчувственны, подлецы, достойные презрения. «Везде народ – народ, а здесь он – немцы!» И можно ли сравнивать немцев с русскими? Нигде не найдешь народа, подобного прекрасному русскому народу; а этим – рок судил быть немцами» . Помимо ностальгических ощущений и общего чрезвычайно мрачного настроения, которым окрашены дневники Н.И. Тургенева, был и другой источник подобного отношения Н.И. Тургенева к немцам – давние впечатления от встреч с «русскими немцами». Еще дома, в Москве, он записал в своем дневнике суждение молодого человека, встретившегося ему в кофейной. Тот спрашивал Тургенева, какая у него «фаворитная» нация. «Я люблю людей честных», отвечал Тургенев. Его собеседник возразил: «Неужели можно любить немца, хотя бы он был расчестен. Вообще все немцы так неловки, говорят все des platitudes и думают, что говорят bon mots. От них вечно воняет табаком. Да нет, немцы совсем не привлекательны». Эти слова молодого человека были явно по душе автору дневника. Свои оценки в адрес «русских немцев» он в значительной мере переносил на немцев в самой Германии. То же самое, несомненно, происходило и с А.И.Тургеневым. Н.В. Станкевич (1813-1840) прожил очень недолгую жизнь, но занял особое место в истории русской культуры и общественной мысли XIX в. Вокруг него сложился кружок либерально мыслящих русских интеллигентов 30-х гг. В 40-х гг. из этого кружка выделились направления западников и славянофилов. В отличие от кружка А.И. Герцена, где в центре внимания были проблемы истории, политики и общественной жизни, в кружке Станкевича царили философские, литературные, эстетические интересы, обсуждались проблемы личного совершенствования; на первом плане стояли немецкая философия и немецкая литература. Именно под влиянием членов этого кружка в 30-х гг. в России широко распространилось сильнейшее увлечение немецкой культурой. В свои университетские годы Станкевич буквально погрузился в мир немецкой поэзии (его кумирами были Гёте и Шиллер), а позже, увлекшись Шеллингом, Фихте и Гегелем, стал поклонником и проповедником немецкой философии. Осенью 1837 г. он отправился для лечения в Германию. И уже в самом начале своей поездки он писал Я.М. Неверову: «…Я много надеялся на Германию, в ней ожидал я – и еще ожидаю – душевного возрождения; кроме того, мечты детства, старые рыцарские романы, новые фантастические повести – все это сделало для нас Германию привлекательною» . И, похоже, больше времени, нежели лечению (хотя он пил минеральные воды в Карлсбаде и Эмсе), Станкевич уделял знакомству с Германией. По возвращении домой Станкевич начал развивать одну из главных своих идей относительно связей между поэзией и философией. Материалом стала для него немецкая философия. В 1840 г. в набросках к статье «Об отношении философии к искусству» он рассуждает о том, что со времени Канта «пришли они в ближайшую связь…Шиллер, воспитанный в его школе, и Гёте, уже знакомый с его системой, но еще более посвященный в нее Шиллером, бросили новый яркий свет на мир искусства… Уже не праздные мечты, – серьезные, вечные интересы духа облекались в поэтические формы» . Так открылась Станкевичу та Германия высокого духа, о которой он, по собственному признанию, грезил в юности. Но в письмах Н.В. Станкевича из Германии можно выявить мотив, который во второй половине XIX столетия станет одним из ведущих в отношении к Германии и немцам русских образованных людей. В его наблюдениях за повседневной жизнью немцев находим несколько брошенных вскользь замечаний, намечающих черты того, что позднее в сложившемся у русских образе немца превратится в понятие филистерства. Станкевич пишет, например: спокойная жизнь «мещан» – ремесленников, которой они предаются с наслаждением и восхищаются, как дети, всем хороша, только «если б эту жизнь дополнить большей любовью к искусству, любовью вообще, немножко сбавить расчетливости – это были бы люди» . Так намечается то, что впоследствии в сознании образованных русских людей превратится в устойчивую дихотомию – различение Германии поэтической и философской, Германии Гёте и Шиллера, Шеллинга и Гегеля, Германии высоких достижений духа – и Германии филистерской, Германии мещан с их главным свойством – бережливостью и расчетливостью, которые обратились в представлениях русских людей в скупость. В конце XIX в. эта дихотомия приняла характер противопоставления высокого германского духа германскому милитаризму, Германии философской, поэтической – воинственной грубой Пруссии, а немцы, по меткому выражению демократического публициста конца XIX в. Н.В. Шелгунова, превратились из «немцев мысли» в «немцев дела». * * * Духовное развитие первого поколения славянофилов началось со знакомства с немецкой философией, прежде всего, Шеллинга и Гегеля. Почти все идеологи и деятели славянофильства – А. С. Хомяков, А.И. Кошелев, братья Иван и Петр Киреевские учились в Германии. Именно немецкая философия формировала круг их философских и историко-философских интересов и стиль их мышления. Позже они всеми силами старались от нее дистанцироваться, противопоставляя западноевропейским – и прежде всего немецким – философским системам «верующее любомудрие» (И.В. Киреевский), основанное не на немецком «формальном и логическом» способе мышления, а «православном, русском», живом и цельном, включающем в себя элемент поэтической интуиции, внутреннего просветления, свободном от немецкой «умозрительности». Но, стремясь преодолеть влияние немецкой философии, славянофилы, тем не менее, сохраняли глубокое уважение к «высокой», «ученой» немецкой культуре. Однако когда речь шла о присутствии и деятельности немцев в России, «немецкая тема» звучала у них по-иному, и с течением времени ее критический дух усиливался. Славянофилы уверяли, что немцы, составляющие значительную часть высшей петербургской бюрократии и офицерства, не могут понять «органических потребностей» русского народа. Также и западники, считавшие, что России вообще надлежит идти по европейскому пути и, в частности, увлекавшиеся достижениями высокого германского «Geist», присутствие немцев у себя дома считали злом. Часто репрессивные черты царского режима относили за счет немецкого «засилья» в государственных органах, в армии и при дворе, а военные неудачи объясняли пристрастием царя к прусским военным порядкам. Болезненный «немецкий вопрос» становился все актуальнее. Начавшийся в России после крестьянской реформы 1861 г. процесс модернизации обострил ситуацию. Происходило интенсивное проникновение в Россию иностранных товаров и капиталов, среди которых бОльшую часть составляли немецкие. Ведущее место в процессе индустриализации России заняло строительство железных дорог, и главную роль в нем играло участие германских капиталов. С большим успехом германский капитал действовал и в кредитной системе, в промышленности и торговле. В рамках немецкой диаспоры в России сложился слой преуспевающих людей, которые своими инициативой, умением, традиционным усердием, предпринимательским духом активно способствовали начинавшейся индустриальной трансформации России. В конкурентной борьбе возвышающиеся активные слои русского населения часто проигрывали. Немцы мешали им – иногда в действительности, а иногда и в воображении. Антагонизм материальных интересов между действовавшими в России германскими предпринимателями и финансистами, с одной стороны, и российской буржуазией – с другой создавал почву для германофобии, составлявшей заметный аспект сознания возвышающейся российской буржуазии. Все это подготавливало существенную трансформацию представлений о Германии и немцах среди образованных русских людей. Большую роль в этом процессе сыграл европейский кризис 1870/71 гг., – франко-прусская война, провозглашение республики во Франции, победа Германии и образование Германской империи В целом общество русских образованных людей испытало настоящее потрясение. «Немцы мысли и немцы дела» – так назвал известный деятель революционно-демократического движения 60-х гг. Н.В. Шелгунов статью, написанную под впечатлением франко-прусской войны. С конца XVIII в., писал он, Германия стала «центром умственного движения», а о политике немцы не говорили и свою политическую историю, в отличие от французов, не творили. Конечно, «люди мысли» не были чужды национальных идей и в пробуждении патриотического чувства нации видели залог спасения Германии. Но теперь «прежняя Германия умерла со всеми волновавшими ее вопросами, и вместо нее возникает Германия новая» ; «Германия политическая» взяла верх над «Германией философской». «Немцы мысли и немцы дела пока еще аукаются издали». «Таинственная философская» Германия умерла в одночасье, превратившись в «Германию политическую» и прежде всего в Германию Отто фон Бисмарка, на годы ставшей для многих в России олицетворением грубой военной силы. Вместо благодушного и неповоротливого «немецкого Михеля» встал образ до зубов вооруженного солдата, угрожающего миру и спокойствию всех. Трансформации представлений о Германии и немцах, произошедшей в России в кризисной ситуации войны, очень способствовали зревшие в русском обществе во второй половине 60-х гг., с одной стороны, – почвеннические, с другой – панславистские настроения. Они побудили многих взглянуть на события 1870/71 гг. в Европе сквозь призму идеи особой миссии славянства и России, которой якобы предназначено ради спасения Европы объединить и возвысить славянский мир. С начала 70-х гг. в России развернулась идейная борьба, являвшаяся, в сущности, продолжением спора западников и славянофилов 40-х гг. Но если 30 лет назад спор шел в основном о различении «своего» и «чужого», о культурной независимости русского народа, то теперь поздние славянофилы пришли к отрицанию «чужого» как враждебного. «Образ врага» становился органической частью национального самосознания поздних славянофилов, провозглашалась неизбежность и необходимость борьбы с ним. Русский национализм приобретал шовинистический аспект. В нем звучал и антигерманский оттенок. В 80-90-х гг. в «патриотической» печати усиленно муссировались проблема немецких колоний. Примером тому может служить опубликованная в журнале «Русский вестник» в 1889 и 1890 гг. серия статей А.А. Велицына, петербургского чиновника, посланного обследовать немецкие колонии, посетившего 250 немецких колоний на юге России и с отвращением и ненавистью описавшего увиденное. Ни высокая культура хозяйств немецких колонистов, ни удобное устройство их быта, ни их спокойное, независимое поведение (все это он признает) не вызывают у него ни тени позитивного чувства. Да, с горечью подчеркивает Велицын, колонисты зажиточны, а многие очень богаты, но личным ли качествам обязаны они своим благополучием, или же решающую роль тут сыграла опека и помощь российских властей? И не сыграет ли бурное развитие немецких колоний пагубную роль для российских крестьянских хозяйств? Первая часть очерков Велицына, опубликованная в начале 1889 г., называлась «Иностранная колонизация в России», вторая, помещенная в «Русском вестнике» в 1890 г., носила название более откровенное: «Немецкое завоевание на юге России». За колонистами, осуществляющими это завоевание, – миллионы штыков, направленных на Россию . Тема угрозы полного онемечения России, особенно ее западных и южных окраин, одурачивания простодушных русских крестьян, все чаще превращалась в русской публицистике в тему реальной опасности немецкого завоевания. Так или иначе, представления о немцах менялись, менялось и отношение к немцам в России – и властей, и общества. Под влиянием обострения русско-германских противоречий во внешней и торговой политике, в ходе идейной борьбы по «немецкому вопросу» и – не в последнюю очередь – вследствие антинемецкой политики правительства Александра III в широких кругах русского образованного общества в конце XIX в. формировались и усиливались антинемецкие настроения. В очерке Н.Е. Салтыкова-Щедрина «За рубежом», написанном после поездки за границу в 1880 г., есть знаменитый диалог мальчика в штанах и мальчика без штанов. В ответ на заявление мальчика в штанах: «без немцев вам не обойтись» мальчик без штанов произносит в адрес немцев такую речь: «…есть у вас и культура, и наука, и искусство, и свободные учреждения, да вот что худо: к нам-то вы приходите совсем не с этим, а только чтобы пакостничать. Кто самый бессердечный притеснитель русского рабочего человека? – немец! Кто самый безжалостный педагог? – немец! Кто самый тупой администратор? – немец! Кто вдохновляет произвол, кто служит для него самым неумолимым и всегда готовым орудием? – немец! И заметь, что сравнительно ваша наука все-таки второго сорта, ваше искусство – тоже, а ваши учреждения – и подавно. Только зависть и жадность у вас – первого сорта, и так как вы эту жадность произвольно смешали с правом, то и думаете, что вам предстоит слопать мир» Конечно, среди образованных людей было много и противников националистических и шовинистических идей. Еще во время франко-прусской войны 1870-1871 гг. Шелгунов, призывая отличать национальные идеи культурного свойства от идей политических, опубликовал в журнале «Дело» прекрасную статью «Гений молодой Германии», посвященную Гейне. Шелгунов призывал русского читателя различать действия «юнкерско-филистерской партии» и то «нравственно-прекрасное, что присуще каждому народу в его совокупности». Гейне, как прекрасный представитель бессмертной германской культуры, подчеркивал Шелгунов, не имеет никакого отношения к тому, что происходит на полях сражений. Разве так Гейне и Бёрне учили любить свою родину? «Разве для того они хотели видеть Германию сильной, чтобы она позорилась с осадой Парижа и избиением французов?..» . В годы усиления германофобии многие либеральные и демократические публицисты учили русского читателя отличать трудолюбивый и талантливый немецкий народ, высокие достижения его духа от германских правителей, развязывающих войны, от филистеров, рукоплескающих их победам. * * * Психологический словарь дает следующее определение понятия образа: «Образ – структурированная совокупность черт феномена, и черты эти полагаются значимыми социумом как для феномена, так и для социума». Удалось ли нам действительно уловить те черты, которые русское общество полагало для себя значимыми в определении немцев, и составить некий цельный образ? Как формируются представления народов друг о друге? Непосредственные впечатления путешественников в чужой стране и наблюдения за приезжающими иностранцами не носят первичного характера, они накладываются на уже существующую основу. Эту основу составляют прежде всего отношение к чужеземцам вообще, уходящее корнями в архаику, и традиционные представления и воззрения недавних прошлых столетий. Эти два фактора уже сформировали стереотипы – неотрефлектированные, «готовые» элементы сознания. Это ясно видно на примере формирования представлений о немцах в России в XIX в. Важную, если даже не решающую роль здесь играли продолжавшиеся уже более столетия наблюдения за немцами в русском обществе, за их групповым самосознанием, ценностными ориентациями, их стилем жизни. При этом русские исходили из собственного мировосприятия и собственного стиля жизни. Сравнивая известное, привычное, свойственное им самим, с непривычным, чуждым – тем, что видели в людях, пришедших из другого культурного мира и его сохраняющих, отмечали различия с поведенческими нормами русских. Разумеется, эти наблюдения и размышления что-то изменяли, но некоторые стереотипы, сложившиеся на ментальном уровне, сохраняли устойчивость. Образ Германии и немца на протяжении столь значительного отрезка времени – мы начали с характеристики восприятия немцев и Германии в России еще до XIX в. – не оставался в сознании русских людей совершенно неизменным. Кроме того, он не был одинаковым в культуре образованных людей и в народной культуре. Народной культуре присуща историческая медленность, если не неподвижность, она устойчива и замкнута, изменения в ней происходят очень медленно и мало заметны. Что касается взаимодействия и взаимопроникновения народной и ученой культур, то народную культуру, остававшуюся все еще преимущественно устной, фольклорной, и книжную культуру образованных людей разделяла почти до конца XIX в. пропасть массовой неграмотности. Образ немца в русской народной культуре и отношение к немцам в простонародной среде не претерпевают на протяжении XIX столетия сколько-нибудь серьезных изменений. Представления о Германии и немцах в этой среде очень мало зависели от колебаний в государственных отношениях между Россией и Германией и от государственной политики в отношении немцев. В них не нашли отражения и споры но «немецкому вопросу», разыгрывавшиеся в ученой культуре. Многие стереотипы немцев, сложившиеся в народной культуре, оказались чрезвычайно устойчивыми и универсальными. Это, в частности, представления о внешних и бытовых чертах немцев. Потребление пива и табака воспринималось русскими почти как некая органическая часть немца, без которой он немыслим. Немецкая кухня, вызывавшая удивление и неудовлетворенность у русских, неизменно противопоставлялась привычной, сытной русской. Колбаса и сосиски как излюбленное немецкое блюдо стали основой прозвища немцев – «колбаса», «колбасники». В целом для русского простого человека немец – это прежде всего «русский немец», живущий рядом, но все-таки несомненно «чужой». У него своя особая жизнь, не вызывающая большого интереса и служащая главным образом предметом некоторого удивления и незлобивой насмешки. В народе в отношении к немцам соседствовали и пренебрежение, и уважение, и добродушная насмешка, и готовность к критике. Характерно, в общем, спокойное признание факта существования рядом человека иного склада, чем свой, русский, и наивное, не агрессивное убеждение в превосходстве русского народа. Обнаруживая в чем-либо превосходство «чужого», испытывали смешанные чувства – и уважение, и зависть, стремились с помощью иронии слегка принизить образ чужого. Насмешка выступает как форма самоутверждения, как способ уверить себя, что русский человек не хуже, он обладает чем-то, что выше и учености, и ловкости, и богатства. На это убеждение, восходящее, вероятно, к эпохе Петра I, когда встреча с европейской культурой породила в русских людях стремление доказать себе, что они нисколько не хуже европейцев, часто бессознательно опирались и люди образованные, участники идейной борьбы XIX в, суть которой составляли поиски русской национальной идентичности. Отрефлектированные представления о немцах в культуре образованной части русского общества начали складываться в начале XIX века. Тогда произошло знакомство и с жизнью немцев, населяющих германские земли, и знакомство с немецкой литературой и философией, которые, как мы видели, приобрели сильнейшее влияние на образованных русских людей. Возникает увлечение Германией и немцами, но одновременно формируется дихотомия, которая в изменяющихся формах сохраняется в последующие десятилетия и с самого начала выражается в противопоставлении высоких достижений германского «Geist» и приземленности немцев в обыденной жизни. Уже в первые десятилетия XIX в. декабристы в своих размышлениях и спорах о будущем России обсуждали проблему, которую условно назовем «немецким вопросом». Речь шла о восходящем к петровским временам давнему недовольству «немецким засильем» и о необходимости это «засилье» преодолеть, утвердить русскую православную идентичность. «Немецкий вопрос» играл большую роль в спорах западников и славянофилов, а в период начинавшейся после отмены крепостного права в 1861г. модернизации приобрел ощутимые формы не только в ученых и политических дискуссиях, но и в практической жизни. В связи с проникновением немецких товаров и капиталов, с которыми русские конкурировать чаще всего были не в состоянии, в обществе растет недовольство деятельностью немцев в России и возникает представление о немцах как удачливых промышленниках и финансистах, наносящих развивающейся российской экономике один лишь вред. Переломным моментом в отношении к немцам и в представлениях о них следует считать франко-прусскую войну 1870/71 гг. и образование Германской империи в 1871 г., когда в сознании образованных русских людей «немцы мысли» превращаются в «немцев дела», а объединенная Германия начинает восприниматься как источник угрозы европейскому миру и потенциальный враг России. Можно с уверенностью говорить о германофобии, распространившейся в обществе образованных людей в последней трети XIX cтолетия. Наконец, первая мировая война превращает немцев в военных противников, и в глазах очень многих образованных русских людей немцы становятся не только врагами России и славянства, но и варварами, несущими гибель европейской цивилизации © Светлана Оболенская, 2008 Дата публикации: 13.10.2008 13:40:03 Просмотров: 8960 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|
Отзывы незарегистрированных читателейларик [2010-04-27 16:54:50]
|
|