Бедные родственники

Светлана Беличенко

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 44760 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Рассказ о социальном расслоении внутри одной семьи, взаимоотношениях между
родственниками и жизни людей в 90-х гг. XX века.

Каморины жили небогато. Семья была обычная – мать, отец да двое детей – дочери. Младшая была ещё ребёнок ребёнком – полуторагодовалое дитя, а старшая ещё ни то, ни сё: неоформившаяся девушка одиннадцати лет по имени Екатерина.
Екатерину нельзя было назвать ни девушкой, ни девочкой – только подростком. Для девушки она была недостаточно женственна и имела не слишком развитое тело. Для девочки же, наоборот, она была слишком умна и независима характером. В семье и среди родственников молодую Екатерину называли Катька. Мать – по-свойски и по-простому, а все остальные родичи, включая отца, который не был девочке родным и пришел в семью, когда Кате было всего четыре года – немного иронично и свысока. А Катька по малолетству своему и не замечала никакого высокомерия родни при обращении к ней, во всяком случае, она, ещё ребёнок, не способна была оспаривать ни подобное наименование, ни тон, которым оно произносилось.
Каморин-отец работал где-то разнорабочим. Катя не знала точно где, так как никогда не откровенничала с названным отцом. Она любила его по-детски, а он... любил её так, как, скажем, может лев любить заварное пирожное.
Каморина-мать работала медицинской сестрой в госпитале для инвалидов. Она видела много горя, болезней и несчастий и потому огрубела душой, как грубеет от времени носки и чисток старая кожа. Мать любила дочь, но никогда не жалела её. Её любовь была похожа на мёртвое дерево в огороде: вроде оно и существует, а неживое. Ни чувств, ни ласки, ни толики заботы не было в этой материнской любви. Нужно было купить новые сапоги к зиме – Каморины понуро шли в магазин для того, чтобы исполнить эту не вполне приятную обязанность. «Уж больно ты сапоги неаккуратно носишь, – ворчала мать, – так никаких средств на тебя не напасёшься!». И этот укор был направлен отнюдь не в сторону дочери, скорее, он был обращен напрямую к жестокой судьбе. Лидия злилась на свою тяжёлую долю, потому как та была твёрже алмаза в намерении любой ценой не дать Лидии хотя бы крупинку простого человеческого и женского счастья.
Семья Камориных была действительно стеснена в финансах. Однако, не следует, пожалуй, судить людей по бедности их. Не вина Камориных в том, что жили они скудно, ведь почти всегда (за исключением декретов матери) работали оба супруга да и подрабатывали тоже частенько: мать, Лидия, по домам ходила уколы делать, а отец, Егор, по ночам разгружал фуры, доставлявшие продукты в магазины. Бедность Камориных не от порока шла, а от самого устройства жизни. И потому, пожалуй, нельзя сказать, что грешная, неправедная эта бедность была, скорее, несчастная, непреодолимая была эта бедность.
Бывали в жизни Камориных простые, а бывали и непростые времена. В простые, когда ещё не было младшей дочери – жили вольготно, новую одежду чаще покупали, даже один раз в отпуск на юг съездили. Катьке тогда ещё около шести лет было. В тот год ей и куклу хорошую на День рожденья справили, и в школу хорошо собрали – с новым ранцем и кучей красивых блестящих карандашей.
– Ну что, доча? Хороша кукла? – спросила мама в День рождения Кати.
– Ага. Красивая, – малютка в колыбели была очень похожа на настоящего младенца. На ней был прекрасный белый чепчик с орнаментом, распашонка и ползунки.
– Как назовёшь? – поинтересовалась мама.
– Алёнка, – не задумываясь, ответила дочь. – Она своим детским умом не подозревала, для чего матерью была куплена подобная кукла. А мать таким образом хотела подготовить дочку к рождению будущей сестрёнки или братика (тут ведь не угадаешь, а в магазине пупсы почему-то все наряженные как девочки продавались).
– Хорошее имя, – сказала мать. – Пусть это теперь твоя дочурка будет, а ты давай, учись заботиться о ней. Её укачивать нужно, ползунки, распашонки менять и всё такое.
– Так тут больше одёжки-то и нет – только та, что на ней, – спохватилась Катя.
– Ничего, мы тебе что-нибудь из тряпок старых сделаем. Сошьём мы твоей Алёнке новую одёжу, – успокоила мать.
Светлый был тогда у Катьки праздник: не в меру ласковая мать, игриво-добрый подвыпивший отец, как-то нарочито напоказ тискающий девочку в сине-лиловом платьице в этот вечер. Только друзей в этот день не было – не приглашали. Денег немного оставалось у родителей, да и как собрать кучу чужих детей, притом из разных районов города, в тесной неухоженной малогабаритной квартирке? Мать не хотела позориться перед людьми, что, конечно, говорит о ней, как о женщине разумной и продуманной. Люди ведь тоже разные бывают. Кто и слухи распускает, кто и открыто осуждать начинает. Негоже, если пойдет молва по всему району, где работала мать, что Лидка-то, мол, Каморина живёт в грязи и нищете.
Время было для страны тяжёлое. Работала мать Лида много, дома успевала сделать мало. Дочь ещё мала была, хотя делала кое-что, но вот стирки у Камориных всегда много было. Бельё копилось неделю-две, а потом стиралось в выходные – наполовину руками, наполовину старой, ещё семидесятых годов двадцатого века, полуавтоматической машиной. Машина умела только стирать, то есть собственно выбивать грязь из тканей, а вот полоскать не умела. Отжимали бельё отдельной машиной – центрифугой. В постирочные дни полквартиры было заставлено агрегатами для стирки, тазиками и вёдрами:
– Чего стоишь, Катя, помогай! – орала мать. – Настроение у неё в такие дни всегда хмурое было.
– А чего делать-то? – вопрошала дочь.
– Да вот бельё, которое я отжала да прополоскала – суй сюда, – зло говорила мать. – Эх, ничего не понимаешь, всему тебя учить надо!
А в выходные приезжали родственники. Они, бывало, на неделе не могли приехать в гости – жили в центре да и работали по будним дням. Поэтому и приезжали с Днём рожденья Катьку или маму Лиду по выходным поздравлять. Егора почему-то не поздравляли отдельно – по телефону если только брякнут: «Ну, Лида, передавай Егору поздравления», да и всё. Пришлый ведь он был – Катьке не родной, дочери с Лидой у них совместной ещё не было. Хотя и потом мало, что изменилось, да что с них взять?
Родственники у Катьки были люди богатые, солидные, обеспеченные. Тётка Лика, мамина сестра, была очень хороша собой. Она, как и многие хорошенькие девушки, с юности позаботилась о том, чтобы устроить своё будущее – в девятнадцать лет вышла замуж за весьма перспективного парня, отец которого ещё во времена СССР занимал высокую административную должность и имел автомобиль мечты того времени – шикарную белую «Волгу». Теперь же, когда Кате исполнилось шесть лет, у тёти Лики было уже два сына-школьника, и муж стал известным в городе бизнесменом. Но тётя Лика, несмотря на финансовое благополучие мужа, работала. Она это делала для души. Работа в центре дополнительного образования, в литературном кружке для детей на полставки была для неё совершенно необременительна. Скорее наоборот, такой труд дарил тёте Лике много положительных эмоций и общение, которое обязательно сопровождалось комплиментами в её адрес, восхищением и поклонением. Конечно, она выглядела безумно хорошо: великолепные стрижки, прекрасный блондинистый оттенок волос, маленький острый курносый носик, кокетливо приподнятый, дорогая косметика и изысканные платья от кутюр. Всё это делало её образ удивительно похожим на образы голливудских див. Многие отмечали её сходство с актрисой Мэрилин Монро, чем она очень гордилась.
Тётя Лика прекрасно декламировала стихи, правда, не все. Она не читала Гёте, Блока или Есенина. Она любила читать стихи о природе: Пушкина, Тютчева, Фета. Она могла прекрасно прочесть некоторые сонеты Шекспира, причем, выбирала те, в которых было как можно меньше страданий, но больше радостных эмоций, энергии, чувства созидания и безграничного счастья.
Нужно сказать, что она действительно могла увлечь и зажечь литературой. С ней мир литературы всегда был лучист, прекрасен и дарил только ощущение радости бытия. Драмы, страдания, горе, глубокие противоречия или мировоззренческий скепсис оставались за гранью её восприятия и понимания. Если бы вы спросили её о Гоголе, она бы, пожалуй, ответила: «Гоголь слишком мрачен для меня. Впрочем, он очень талантлив, бесспорно и общепризнано. Ну, извините, не люблю я мистики и всяких этих мрачных вещей. Гоголь ведь очень нелюдимый человек был, а я... Как видите, я очень общительна и откровенна...» Вот так вот хитрой лисой и обходила свои пробелы в литературе Катина тётя Лика. Вообще, как-то в среде общения тёти и дяди не принято было напрямую говорить: «Не знаю, не читала, мне это неинтересно, извините». Нельзя было ни на йоту допустить того, чтобы собеседник начал сомневаться в твоих познаниях, принизить себя было смерти подобно и означало бы полный провал в диалоге.
В те дни, когда приезжали родственники, мама Лида всегда очень много готовила и иногда даже позволяла себе сходить в парикмахерскую, если, конечно, у неё оставались на это деньги.
Катька тоже по-детски радовалась приезду дорогих гостей. Когда ещё дома будет такое застолье? Даже под Новый год, который праздновали своей малой семьёй, такого разнообразия блюд на столе не наблюдалось. В дни приезда тёти Лики и дяди Эдика на столе можно было увидеть не менее трёх различных салатов, холодные закуски (в основном собственного приготовления – солёные грибы и огурчики, квашенная капуста, лечо и т.д.), жаркое, мясную нарезку, сладости и десерты. Обычно на такую пирушку тратилась половина зарплаты мамы Лиды. Впрочем, Катя об этом даже не догадывалась, а Егор – украдкой поедал деликатесы, неизменно чувствуя себя при родственниках жены не в своей тарелке. Частенько бывало так, что у него в этот день находилась уважительная причина уйти.
– Ох, Лидочка, как у тебя все вкусно сегодня. Наверное, с раннего утра готовила? – спрашивала сестра.
– Да нет, что ты, – отмахивалась Лида, – так скромненько, по-скоренькому, по-скоренькому нарубила да на стол выставила, – хотя всё было именно так, как говорила сестра: встала ни свет ни заря и отправилась на кухню – резать, жарить и парить. Картошку, морковь, свёклу и яйца для салатов вообще отваривала ночью, чтобы к утру уже готово всё было.
В разговоры частенько вмешивался дядя Эдик, который мнил себя очень начитанным и образованным человеком. Впрочем, нельзя сказать, чтобы это было не так: читал Эдуард Николаевич действительно много, выуживая из книг своим цепким мозгом важную и полезную практическую информацию. Вот только всегда ли тот, кто много читает, является мудрецом?.. Эдуард Николаевич обычно начинал так:
– Ну, хватит вам, дамы, о хозяйстве кудахтать! Как говорил Конфуций, истина в вине, так давайте выпьем!
– Эдя, да Лидка ж не знает, кто такой Конфуций! – весело смеялась Лика.
Лида краснела и растерянно отвечала:
– Не знаю, – а супруги весело смеялись над никчемностью и убогостью медсестры, необременённой знаниями в области философии.
Вино для почетных гостей в доме медсестры Лидии было отменным. Странно даже, как такая неумная и небогатая женщина могла отыскать в маленьком городке настоящие массандровские вина. Бывало, ей помогали в этом деле какие-нибудь добрые знакомые. Одну бутылку вина Лидии даже подарил коллекционер, который ухаживал за ней, признаваясь в искренней любви. Он страстно желал подарить ей райскую счастливую жизнь, взяв в жёны с готовностью удочерить её дочь Екатерину, чего не сделал слабохарактерный Егор. Но, увы, воспитанная на укорах матери, закомплексованная и необъяснимо привязанная к неблагополучному постоянству Лидия, не могла решится на такой отчаянный шаг.
Лидия не любила мужа Егора, и он не любил её. Они никогда бы и не поженились, если бы не сводничество родни, обеспокоенной с одной стороны затянувшимся холостяцким положением Егора, а с другой – неустойчивой и нелицеприятной в обществе позицией разведённой женщины с ребёнком. Возникшая в короткий срок любовь по необходимости редко бывает успешной, а первоначальная симпатия может смениться не просто нелюбовью, а даже и омерзением, что и случится однажды во вполне благополучной внешне, на первый взгляд, семье Егора и Лиды.
В год шестилетия Кати маме Лиде не удалось порадовать пока ещё уважаемого мужа совместным ребенком. Когда она забеременела, то не сразу поняла это. В один прекрасный день Лидия почувствовала лёгкое недомогание, у неё закружилась голова.
– Егора, я себя чего-то неважно чувствую, – поделилась она с мужем.
– Ну, полежи тогда, – ответил Егор, в вальяжной позе развалившийся на диване.
– Кто же тогда пойдет огород пропалывать? – удивилась Лида. – Сегодня как раз выходной! – сердито добавила она.
– Да на черта его вообще пропалывать?! – возразил невозмутимый собеседник.
Тогда Лида рассердилась, плюнула и сгоряча пошла пропалывать огород сама, захватив с собой немного прихворавшую дочь.
Много тогда переделали на огороде мать и дочь. Они, как гориллы, выгибали спины, нагибаясь к земле, низко опуская руки, а потом исступлённо хватали сочные наглые ростки мокрицы, заполонившей грядки с морковью, редисом и репой. Затем разгибали спины с шумными стонами и стояли, пошатываясь, прислонив руки к пояснице. К вечеру обе обессилели. Трое лежали в квартире по разным углам: дочь на своей небольшой старой тахте, Егор – на супружеском раскладном диване, а мать – рядом с ним, истекая маточной кровью. Дочь и без того простуженная, получила в подарок от выдуманной матерью работы повышенную температуру, охрипшее горло и ломоту в суставах. Мать же испытывала дикую ноющую боль чуть выше паха, отдающую в поясницу. Когда из неё просто хлынула густая бурая кровь вместе с липкими склизкими сгустками, стало ясно, что она не просто надорвалась на подсобной работе. Дело приняло более серьёзный оборот. Приехавшие врачи «скорой» констатировали лишь только факт произошедшего выкидыша. Однако, дома женщину не оставили. Ей необходимо было лечение, поэтому её забрали в больницу. Через несколько дней Лида вернулась. Лицо её всё было какое-то белое, блеклое, поникшее.
– Ты идиот! Я тебя ненавижу, Егор! – сказала она, отвернулась и молча вышла из комнаты.
– Не, чё сразу я-то, – возмутился подвыпивший мужчина. – Ты ж баба, сама должна была знать эти ваши женские штучки. Сама виновата. Всё не уймёшься со своим огородом никак. Всё тебе надо и самой мучиться и других мучить!
На этом обсуждение произошедшего между супругами и закончилось.
... В девять лет Катерина отличилась. Очень уж ей захотелось одноклассников в гости позвать. Что она и сделала, как только эта идея посетила её маленькую наивную головку. Растрезвонила всему классу: у меня в конце мая День рождения. Такого-то и такого-то во столько-то жду вас у меня. Даже адрес дала. Хорошо, что к тому времени учёба закончилась, и кто-то из ребят забыл о празднике, кто-то не воспринял приглашение девочки всерьёз, некоторые разъехались, а некоторых просто родители не отпустили, потому что Катя жила далеко от школы, а большинство её одноклассников – поблизости. Но всё же нашлись смельчаки да и просто искренние друзья и любопытные, которым захотелось навестить девочку в назначенный день.
Катя призналась маме в том, что сегодня у неё будут гости утром того же дня.
– Что-о? – закричала мама. – Ты с ума сошла, дура безмозглая! Что же ты наделала. Звони, скорее звони, говори, что хочешь – отменяй! У нас даже у самих есть нечего, а тут гости... У меня и денег нет, да и в доме не прибрано...
– Мам, да это ничего, – утешала маму добродушная девочка. – Я сейчас всё вымою и приберу, и конкурсы для ребят сама приготовлю. До четырех часов ещё есть время. А отменить я ничего не могу – Костька уже маме сказал. Они с мамой вместе на трамвае приедут. Да и Маша, Оля, Ира тоже уже отпросились.
Мать замахнулась тяжёлой рукой, чтобы хлестнуть именинницу по затылку, но в последний момент что-то изменило её планы, рука опустилась ниже и удар пришелся на ягодицы. «Убила бы», – сцепив зубы, прошептала она.
Но, делать было нечего. Злость и ярость матери не могли помочь как-то исправить или изменить ситуацию, а выяснения отношений с дочерью вряд ли бы прибавили времени на подготовку застолья, организация которого уже была неотвратимой. Поэтому, матери, которая, к сожалению, не могла рассчитывать на чью-либо помощь и была уже опять в положении (правда, пока ещё ни Кате, ни родственникам этот факт не был известен), пришлось на ходу придумывать способы, как выкрутиться из ситуации, не потеряв достоинства в глазах окружающих.
Картофель всегда был главным спасением в семье. Картофель у Камориных никогда не переводился и был почти всегда. Но сейчас, как раз перед новым сезоном, все запасы были капитально подъедены. К концу весны осталась только самая мелочь размером чуть крупнее ягод черешни. Мелочь эта была уже слегка подгнившей, очищенная быстро темнела, а после варки – серела, приобретая оттенок цвета кожи умершего человека. Чтобы как-то скрыть недостатки картофеля, можно было его обжарить, и чем больше было бы использовано растительного масла, тем было бы лучше. Идеально вообще было сделать картофель фри, но мелкий размер не позволял произвести нарезку продукта соломкой, да и фритюрницы у Камориных отродясь не водилось. Поэтому Лидия обжаривала картофель на сковородке, добавив для вкуса жира из недавно опорожнённой банки тушёной говядины, репчатого лука и мелко порубленного чеснока. Потом, когда жирное, но всё же пресное из-за отсутствия мяса блюдо было готово, хозяйка немного посыпала его чёрным молотым перцем. Что делать – мяса достать было негде. Возня с чисткой картофельной мелочёвки отняла безумно много времени. Мать кинулась в комнату – так и есть: Катька ещё толком не домыла пол, а времени уже было полвторого дня. Пора накрывать на стол, а накрывать-то и нечего.
Мать сбегала в магазин за печеньем (взяла самое дешёвое), попросила ещё отвесить ей грамм двести конфет, ещё купила рулет, который собиралась использовать вместо торта, яблоки, яйцо, солёные огурцы и пачку майонеза. На всё это ушли почти все сбережения. Пришлось ещё потом докупать двухлитровую пачку апельсинового сока, ведь дети могут захотеть пить, а чай всегда подается позже – уже после еды. Вот и нужно, чтобы сок стоял на столе. Не пустую же воду выставлять? На сок средства искались уже по карманам, аккуратно считалась рублями и десятикопеечными монетами нужная сумма. Лидия надеялась на следующий день добраться до центра города – заехать к сестре, чтобы занять у неё денег до зарплаты. Конечно, миссия эта была унизительной для молодой женщины, но выбора у неё не было никакого. В стране, разрываемой экономическими потрясениями, многие люди не имели работы, а те, что имели – не всегда получали зарплату вовремя и в полном объёме. Лишь у некоторых, у тех, у кого были прочные связи с политической элитой или у бизнесменов, чьё дело было налажено и прочно стояло на ногах, деньги водились стабильно, неизменно и в немалом количестве. К числу таких людей относились и супруги Скоробогатовы – Анжелика и Эдуард, родная сестра и зять Лидии Камориной.
В три часа на столе стояли: тарелка с мясным салатом (в этом салате было всё, что нужно, кроме варёной колбасы, поэтому назвать его с полной искренностью мясным салатом, можно было весьма условно), тарелка с нарезанными кругляшами свежими яблочками, посыпанными корицей, графин с соком, печенье, конфеты, нарезанный ломтями хлеб. Также расставлены были тарелки с приборами и стаканы для питья. Горячее, чтобы его можно было разогреть перед подачей, оставалось пока на кухне, в сковороде. Там же лежал до поры до времени и рулет. Его торжественный выход должен был состояться в самом конце вечера. Чай был заварен ароматный. Для этого Лидия использовала немного мяты, листья чёрной смородины и малины со своего огорода.
Лидия сделала всё, что могла. При всей её внешней грубости и даже, порой, жестокости, она была женщиной искренней и щедрой – могла последнее отдать тем, кто нуждался, а уж угостить и достойно принять гостей она всегда считала своим долгом хозяйки. Не предложить гостю хотя бы чай, если уж в доме было шаром покати, Лидия считала для себя позором и верхом неприличия. Она всегда чувствовала неловкость и стыдилась себя в те дни, когда нежданные гости заставали её своим приходом врасплох.
– Ну, что, Катька, давай, готовься принимать гостей да смотри лишнего ничего не болтай при людях!
– Ладно, – пообещала Катя, уже раструбившая нечаянно о надвигающейся вечеринке на всю округу. – Мам, извини, а можно ещё Митя с Васей придут... и Игорь? Мне так неудобно перед ними.
Мать затрясло:
– Зачем ещё Митя, Вася, Игорь, куда они все здесь? Как поместятся, что есть они будут, эти твои Митя с Васей. Ты что пригласила их? За-чем?
– Я просто в этом платье за соком бегала, а оно красивое... а дядя Витя (это был сосед, отец двух братьев – Мити и Васи) спросил, почему я такая красивая, ну я и похвасталась... Ну, он меня поздравил, а мне так неудобно, так неудобно стало... Он наш двор видеокамерой снимал, а я спросила, может, он и меня тоже снимет... Ну, мой День рождения, то есть... Я и сказала, чтобы Митя с Васей тоже приходили... А тут ещё Игорь на крыльце гулял, услышал это, ну... я и его заодно пригласила.
– Вот дурья твоя башка, что теперь делать?! – разозлилась мать, но тут в дверь позвонили. Приехал Костька, Катин сосед по парте, со своею мамой Ириной Сергеевной.
– Ой, здравствуйте, проходите, извините, я сейчас, мне переодеться надо, – засуетилась Лидия, – а вы пока проходите, проходите, Катя принимай гостей, тапочки подай! – скомандовала мать и убежала из прихожей в комнату.
Костька обрадовался встрече с Катей, которую он очень любил, потому как она всегда помогала ему в учёбе, разрешала списывать из её тетради и вообще была девочкой очень милой, смирной, доброй и услужливой. А вот его мама . Она взглянула на внутреннюю обстановку квартиры Камориных как-то не по-доброму. Её семья не бедствовала, поэтому она укоризненно покачала головой, оглядев меню банкета. Собственно, для того, чтобы оценить блюда, ей было достаточно просто войти в комнату, в которой стоял стол – весь ассортимент банкетного меню был представлен там.
– Мам, мы пока с Катей фанты порисуем, мне надо ей помочь, – сказал толстощёкий добряк Костька.
– Порисуйте, порисуйте, – грубо ответила его мама, яростно осматривающая углы комнаты (видимо, обследуя их на предмет того, есть ли там пыль), а также низко и немного криво висящую люстру Бог знает какого года производства (такие допотопные люстры давно уже вышли из моды), шкафы и даже задрипанную картину маслом, которая украшала стену над диваном.
Лидия минут через десять вышла из маленькой комнаты, смежной с большой, в которой и собирались праздновать. Она поинтересовалась у взрослой гостьи, останется ли она на празднике и возможно ли, в случае, если она не останется, отправить Костьку домой часов в восемь на трамвае вместе с другими ребятами. Ирина Сергеевна состроила недовольную гримасу. Такое лицо может принять человек, незаслуженно оскорблённый или выгнанный откуда-нибудь. Увидев неприятные метаморфозы, произошедшие с гостьей, Лидия попыталась исправить ситуацию, сказав:
– Я Вас совершенно не выгоняю, сидите, сколько хотите. Вот только мне надо сейчас на кухню. Я там ещё хотела баночку грибов открыть да солений наших.
– Ладно. А у вас сколько комнат, две, да? – беззастенчиво спросила гостья.
– Да, две, – оправдываясь, ответила хозяйка.
Женщины вдвоем отправились на маленькую тесную кухню, где даже стройные мать и дочь Каморины едва могли разойтись, а полной и грузной Ирине Сергеевне и вовсе сразу же стало некомфортно. Что за кухня? Даже присесть негде!
– Не желаете ли чаю? – предложила услужливая хозяйка.
– Нет! – резко отрезала гостья, неожиданно обнаружившая на полу кухни ловушку для тараканов.
Гостья, увидевшая, пожалуй, слишком много лишнего, решила немедленно удалиться, предупредив о том, что сама заберёт сына в восемь вечера.
Катин праздник прошел шумно, весело, дружно и интересно. Как ни странно может это показаться взрослым, перед которыми раскрыта была вся подноготная этого мероприятия, дети были счастливы и довольны. Они благополучно не заметили никаких взрослых проблем. Много внимания было уделено скромному и доброму дяде Вите с видеокамерой, которую многие дети видели впервые. У дяди Вити были красивые густые тёмно-коричневые усы и крепкие могучие руки, которые держали тяжелый агрегат для видеосъёмки. Тогда ещё не было в обиходе горожан цифровой техники, и в камеры вставлялись большие кассеты с плёнкой, на которую и записывались события.
– А Вы потом нам на отдельную кассету перезапишете, да? – спрашивала Катька, а дядя Витя отвечал, улыбаясь:
– Конечно, Катенька, запишу и кассету отдам.
– Бесплатно? – уточняла девочка.
– Конечно, бесплатно, – смущаясь такому неприлично прямому вопросу, отвечал дядя Витя.
Дети бегали, прыгали, верещали, кривлялись, строили рожицы, глядя в круглый стеклянный глаз большой чёрной коробки, которая, казалось, срослась с руками дяди Вити, махали руками и посылали приветы и сообщения неведомо кому. Развлекла гостей и Катя игрой в фанты, показом тетрадки своих шуточных стихов и своей непринужденной, забавной игрой на балалайке.
– Катя, ну чего тренькаешь-то, чего тренькаешь? – шуточно ругалась мать. – Голова уже кругом идет от твоего бренчанья.
– Это бряцание, мама, – поправляла дочь, продолжая игру в своей удивительной манере, в которой дивная старинная русская музыка удивительным образом органично переплеталась с ритмами и мелодиями в стиле модерн.
– Вот свистопляска-то пошла, – улыбалась смягчившаяся мать.
Так и окончился день. Дети разошлись по домам, а счастливая Катя отправилась спать. Только утром мама подарила ей свой подарок: новую белую майку из плотного хлопка. Катя очень обрадовалась. Правда, мать ещё и поругаться успела – всё-таки тяжело ей далось Катькино торжество.
– И чтоб больше никогда и никого так без спросу не приглашала, поняла? – грозно спросила мать, отхлопав провинившуюся дочь горячей рукой по мягкому месту.
– Поняла, – ответила Катька, которая хотела зареветь да передумала.
Всё-таки детская психика устроена иначе, чем у взрослых. Чистые, искренне любящие сердца детей, всегда исполненные ожиданием грядущего счастья, быстро забывают обиды, умеют прощать и долго не помнят зла. Катька, конечно, что-то и поняла в душе тогда: дескать, маме было тяжело и не нужно больше дома Дни рождения праздновать, неудобно всё-таки – квартира мала да бедна, денег иногда на сладости и застолье не хватает, да тут же и забыла обо всём выслушанном, воспринятом и понятом. Всё-таки дети в своей наивности, легкомыслию и ребячестве неисправимы. Ведь не заставить ни за что попугая стать ястребом, а рыбу – черепахой! Дети на то и дети, что многого понять не могут. Мышление-то у них, даже самых одарённых и интеллектуальных, как ни крути – своё: детское, ограниченное небольшим объёмом жизненного опыта.
Десятилетие Катерины прошло скромно. Видимо, она ещё что-то помнила из долгого и серьёзного прошлогоднего разговора с матерью. Да и родилась сестрёнка – Олеська. Ей в ту пору уже около полугода минуло. Родилась Олеська слабенькая, хиленькая, немного недоношенная. Возни и забот у матери поприбавилось, а отец в тот период как раз опускаться начал.
– Егор, где ты шляешься? – негодовала Лидия. Она теперь была и сама нездорова – ныли ноги да и по женским делам осложнения после родов имелись. – Хоть бы дитю не чужому, так своему на молоко заработал! Хоть бы чего для семьи принес, чем помог, Ирод!
– Ну, чего начинаешь-то, уймись уже, баба! – отвечал он и злобно улыбался, вперивая свой пристальный хмельной взгляд в поникшие плечи жены. – Знала, на что шла, говорил тебе, дура!
– Это твоя дочь, Егор, опомнись, един-ствен-на-я! – убеждала Лидия.
А Катька сидела в своей маленькой комнатёнке и грустила. Такие разговоры действовали на неё удручённо. Она ощущала себя так, как будто бы все её самые дорогие друзья на свете в один момент исчезли из её жизни. Иные разговоры чуткому сердцу наносят урон гораздо больший, чем могут принести телесные оплеухи.
О любви супруги Каморины не говорили никогда. У Лидии иногда почти срывался с языка вопрос: «Дак ты любишь ли меня и любил ли когда, Егорушка?», только в голове её, постоянно и усиленно решающей какие-то внутренние задачи, в тот момент будто рубильник какой-то переключался, и она замолкала. Потому иногда разговоры супругов были очень коротки:
– Дак ты... – мямлила Лида.
– У-у, кобыла, всё мычишь, мычишь. Пра-авильно, хватит тебе вопить да нудить. Только и слушал раньше твою шарманку, а теперь, видно, ты устала, да и помолчи, помолчи!.. Хоть никто не будет на голову давить.
А Лида и молчит. Вроде, крикнуть хочет – раньше и кричала, и выпрашивала, и вымаливала упрёками да увещеваниями если и не любовь к себе, то хоть каплю уважения и сострадания, – но молчит. А безмолвствует она потому, что и сказать нечего. Кажется, и так всё понятно. Только ей-то ничего и не понятно вовсе, и она всё мучается, мучается, терзается загадками да отгадками и в десятках ответов путается да теряется. А ответ он и есть ответ один простой: чтоб любовь свою построить – уметь нужно любить. И умению этому ни в какой школе на земле не выучишься. Умение это в один день как дар божий в жизнь человека является. Иным легко достается, а иным и посложнее – многое, бывает, людям нужно в себе понять, всякие вещи осмыслить, во многом разобраться, чтобы искренно другого человека на земле любить научиться. А Лидии всё некогда было – жизнь да быт заели. Это долго ли? – Быстро происходит.
– Почему ты такой, Егор. Или я тебя обидела чем? – спрашивала Лида, бывало, тихо-тихо, без тени упрека.
– Да, обидела, мать, обидела, очень обидела.
– Это чем же?
– Меня жизнь обидела, Лидка, жы-ы-ызнь! – восклицал то ли муж, то ли сосед, то ли злой дух, и лицо его при этом приобретало какой-то зловещий оттенок, а яркий, внезапной искрой вспыхивающий блеск усталых мутных глаз, казался нездоровым.
Мог и более крепкое словцо добавить Егор, да и Лидия могла неожиданно из-под рубахи таких хлопушек словесных повынимать, что приличным людям и знать о них, и читать их не стоит. Всяк человек в горести сам не собой сделаться может.
Олеську Лида любила, пока та совсем мала была, как всякого котенка, щеночка, всякого детёныша малого да несмышлёного любят. Маленьких и слабых, красивых да чистых кожей легко любить. Их и потискать можно да пожалеть. И себя Лида любила странной любовью – больше жалела, скорей, а не любила.
После Нового года приезжали родственники. На материн, Лидин, День рождения. Как всегда, всё самое лучшее, что только было в доме, было схоронено до этого дня.
На столе были бутерброды с красной икрой, рагу из свинины с овощами, дорогой армянский коньяк, сёмга, которую в тот год привёз из родной деревни Егор, варенье из морошки, тоже собранной в Егоровой деревне. В ту пору даже в богатых домах сёмга и морошка были деликатесом. А уж в бедные-то и вообще не захаживали. А тут вот такое везенье Камориным привалило – Егор рыбы килограмм пятнадцать да икры килограмма два привез! Лидия предвкушала, как удивятся и восхитятся её столом родственники. Но, вопреки ожиданиям, родные не оценили Лидиных стараний:
– Угощайтесь, вот семушка, икорка, Егор привез, на родину ездил, – рассказывала Лида довольным голосом, предлагая гостям отведать дары сурового северного моря.
– Да что сёмга! Нам вон Виталик (помощник Эдуарда по работе) оленины с севера привёз, ему родня прислала. Вот там – да-а, вот это мясо. Впрочем, рыба недурна, недурна, – сказала сестра Лиды, дожёвывая третий бутерброд.
– Рада, что нравится, – улыбнулась Лида.
– Мам, а мне рыбку можно? – запросила Катька.
– Возьми, возьми да поди с Олеськой поиграй.
У взрослых за столом были свои разговоры – взрослые. Чем больше опустошалось бокалов вина и коньяка, тем откровеннее они становились.
– Ну чё, Лидка, как у тебя с Егором-то дела? Работает?
– Работает потихоньку, – вздыхала Лида.
– Какой-то он у тебя дурачок, – продолжала немилосердно жалить сестра.
– Почему дурачок? Ну, работает человек. Работу найти нелегко...
– Был бы не дурак, давно бы уж на машину или на новую квартиру заработал. Ведь плавал же он у тебя когда-то – плавал. Дак нет же, надо дураку уйти с хлебного места! Умные-то люди наоборот – рвутся за границу ходить: и платят больше, и всё, что хочешь можно купить – от велосипеда и стиральной машины до иномарки. А такие, как вы, только плодятся без ума да дурака валяют.
– Да чего это ты, Лика, мелешь? Нас за тунеядцев считать не надо! – разгорячилась, наконец, выведенная из своего вечного духовного оцепенения медсестра. – Ну, не могу я сейчас полноценно работать – с дитем в декрете сижу. Ну, подрабатываю помаленьку, да пособие ещё дают, крохи, сказать смешно – тридцать пять рублей. Но я ль украла у кого чего, что ли? Может, я для страны паразит и даром хлеб свой жую? – В одном пальто хожу десять лет да старухам больным уколы делаю! – Впервые, наверное, в жизни, Лида кричала на сестру, заступаясь за себя и отстаивая свою правду.
– Ну, будет тебе, Лида, бузить-то! – вступил в дискуссию Эдуард, который единственный за столом выпивал коньяк, наливая себе очередную рюмку.
– Нет, Лика, ты скажи? Скажи! Я у тебя, что ли, отняла чего или тебе должна? Может, я за твои барыши живу, не сама барахтаюсь?
– Брось, Лидка! Не смеши людей. Говоришь так, будто мы тебе и не помогаем совсем. Шмотки для Олеськи надо – на тебе, пожалуйста, целый куль привезли. Денег взаймы надо – пожалуйста. Катьку с ночевкой берём? – Берём. На дачу к нам ездишь в бане помыться? – Ездишь. Стирку к нам свою возишь? – Возишь.
– Ах, так! – Вспыхнула Лида. – Своими подачками меня попрекать удумали?! Тогда и не надо мне вашей помощи! Забери! – с этими словами Лида бросилась в детскую за ещё не разобранным пакетом поношенного белья, предназначавшегося Олесе, который в числе прочих подарков был вручён ей сегодня.
– Вот так, значит! Эдик, ты слышал, она ещё нас и оскорбляет. Вставай, вызывай такси, поехали отсюда скорей. А ты, Лидка, пока не извинишься – на порог не пущу, так и знай! Эдичек, миленький, собирайся! – бушевала Лика.
Разомлевший от доброго спиртного Эдик, медленно выполз из-за стола. Большинство блюд уже было съедено, а спиртное допито. В решении немедленно покинуть негостеприимный дом, Эдик был полностью солидарен со своей супругой. Неумную, как он считал, сестру своей жены Эдик не то, чтобы недолюбливал, попросту не уважал. Разве слон может уважать мошку, комара или назойливую муху, которая слизывает с его кожи капельки кисло-соленого пота?
Однако, в поздний час из района, где проживали Каморины, не всегда легко было уехать даже на такси. Минут пятнадцать супругам Скоробогатовым пришлось ожидать машину, готовую отвести их к тёплому родному очагу.
Всё это время гости толкались в коридоре. Выходить на улицу не хотелось – стало ощутимо прохладнее, чем было днём, да и соседям Камориных повод для сплетен давать было негоже. Скоробогатовы знали, что соседи их уважают, и подрывать свой авторитет им было не к лицу.
Тут, как на грех, услышав, что гости уходят, из детской выбежала неугомонная Катька.
– Как, вы что, тётечка, дядечка, уезжаете уже? – спросила она, ластясь к высокой красивой тётке.
– Чего пришла? В комнату иди! – бешено сверкая налитыми ртутью глазами зашипела мать и добавила с тревогой: Олеська где?
– Заснула Олеся. Мамочка, можно я к тётечке Ликочке ночевать сегодня поеду? Каникулы же.
Тётка брезгливо поморщилась и лукаво отмахнулась:
– Как-нибудь в другой раз, Катерина.
– А что?
– Ничего. Не слышишь – в другой раз тебе говорят. Ещё объяснять что-то надо? Попрощайся и спать иди! – буркнула мать.
– До свидания, тётя Лика и дядя Эдик! Обязательно ещё к нам приезжайте, пожалуйста! – с улыбкой сказала Катя и мгновенно скрылась в дверном проеме.
Оставшиеся в коридоре взрослые молчали. Эдик задумчиво разглядывал дыру в коридорных обоях, Лика накручивала на палец подвеску на длинной серебряной цепи и, сердито надув губки, упиралась взглядом в давно некрашеный дощатый пол. А Лида стояла в растерянности, молча укоряя себя за излишне агрессивное поведение в отношении сестры.
– Ну что, Лида, приятно сестру выгонять? – залепила вдруг кинжалом в раненое сердце сестрица.
– Лика, я тебя вовсе не выгоняю. Я совсем не о том говорила, – промямлила Лидия, окидываю сестру виноватым взглядом.
– О том – не о том, думать поздно. Всю жизнь ты, Лидка, так... И не надо всё время ждать, чтобы тебя жалели.
– Я и не жду... Ничего такого не жду.
– Ждёшь, ждёшь. А таких, как ты, Лидка, не жалко. Человек сам строит свою жизнь. А у тебя всё время кто-то виноват, – бросила сестра и досказала шёпотом, обращённым больше в сторону мужа, но достаточно громким для того, чтобы его услышала и сестра: «Да что с ней вообще разговаривать, пустое...»
Потом подъехало такси. Район был тихий, и когда резкую, звенящую, морозную тишину вечера нарушил гулкий рокот мотора и скрипучий визг тормозов, всем было ясно, что дебаты окончены.
Отношения были нарушены и законсервированы на неопределённый срок, как какой-нибудь старый, ненужный, обветшалый деревенский дом, покинутый своими хозяевами и одиноко стоящий на окраине села с грубо заколоченными гнилыми досками окнами.
Лида растила дочерей, равнодушно встречая чужого, отдалившегося мужа, возвращавшегося из бесчисленных командировок.
– Егор, так что, деньги-то будут? – спрашивала она ненавязчиво, но с просительной интонацией.
– Будут, будут, – смело лгал он в ответ.
– Дак когда?
– Когда рак на горе свиснет, – отвечал он, ехидно улыбаясь и презрительно оглядывая ненавистную жену. – Пшла, – пугал он её внезапной словесно-громовой атакой.
– А, может, это ты, Егор, пойдешь отсюда, а? – говорила она, выделяя «ы» в слове «ты». – Квартира до свадьбы моя была, вернее, моей матери – не твоей. Вот и шёл-ка бы ты отсюда подобру-поздорову!
– Ага, счас! Комнату-то я свою потерял – потерял, когда с тобой сошёлся. Здесь прописан я, дорогая, куда мне идти?
– Захочешь – найдёшь куда. Или что, будем жить, как в общежитии?
– Ыгы, будем, – отвечал он, обнажая неприятную улыбку хищника, демонстрирующую ряды неплохих ещё мелких и серых зубов.
Егор будто был не в себе, хотя все привычные человеку ежедневные ритуалы и операции выполнял чётко, спокойно и аккуратно: каждое утро исправно вставал в семь утра, умывался, причёсывался, брился и тщательно чистил зубы, а потом с тем же невозмутимым спокойствием одевался и шёл на нелюбимую, обрыглую, как и всю его жизнь, работу. Душа его будто уже много лет назад отделилась от тела, которое жило само по себе, бездуховно, одной лишь моторикой.
Лидия тоже за несколько лет посквернела, как внешне, так и внутренне. Тело её за полтора года, прошедшие с момента рождения младшей дочери, совсем ещё не оправилось от последствий тяжёлой беременности и родов: вены на ногах вспухли, надулись и болели. Даже две операции не помогли Лидии избавиться от проблемы. Кроме того, матка её, шитая-перешитая, постоянно напоминала ей о её тяжелой женской судьбе и невозможности ведения полноценной половой жизни, как и зачатия детей, обильными, болезненными и изнурительными кровотечениями.
– Катька, Олеська! – рты бы свои позакрывали. – Мать еле ходит, а они тут веселятся, орут! – часто упрекала она дочерей.
– Мам, да мы только играли... Тут смешное у нас получилось, – оправдывалась Катька.
– Рот закрой, смешное! Говна бы в жизни получила столько, как я – не смеялась бы! – срывалась она.
В день своего одиннадцатилетия Катька совершила ту же ошибку, что и за два года до этого. Только теперь нежданными никем, кроме именинницы, гостями, приглашёнными на торжество, были не одноклассники, а любимые тётя Лика и дядя Эдик вместе со своими сыновьями.
Катька наступила второй раз на одни и те же грабли не случайно. Всё дело было в кукле. Кукле «Барби», о которой кричали, говорили и сплетничали ровесницы. Куклу обсуждали, её наряжали в красивые блестящие и разноцветные платья на липучках, её обожали и ею хвастались. А Катьке среди подруг блеснуть было нечем, ведь у неё-то такой куклы не было. Хотя и возраст у Катьки был почтенный, и жизнь совсем не лёгкая, празднично-детская, всё же она ещё не могла совсем не играться куклами. Знала бы она, что как только минёт ей двенадцать – её от кукол как отрежет, не просила бы, не вымаливала слезами у матери накануне своего одиннадцатилетия эту злосчастную куклу. Но девочка ничего о том не знала, и потому, желая приобрести вес среди дворовых подружек, что бывает иногда совсем нелегко, денно и нощно доставала и третировала мать, настаивая на своём и требуя подарить ей заветную куклу.
Поскольку мать в этой просьбе отказала Катьке окончательно и бесповоротно, пришлось девочке искать другой источник осуществления своего желания, который был найден в лице дяди и тёти. Последние после юбилея мамы Лиды почему-то не баловали Камориных своими визитами.
Накануне Дня рождения Катька резво схватила трубку телефона и набрала номер, который помнила наизусть:
– Алло, – ответил весёлый женский голос.
– Тётя Лика? – спросила девочка, желая убедится в том, что попала по адресу.
– Да. А кто это?
– Это Катя.
– А, Катя. Ну, чего?
– Тётя Лик, а Вы знаете? У меня День рождения завтра.
– Ах, завтра.
– Ну да.
– И чего?
– А вы можете с дядечкой мне куколку «Барби» подарить?
– Куклу «Барби»?
– Ага.
– А вы праздновать, что ли, будете? Лида мне ничего не говорила. Она нас не приглашала.
– Будем, будем. А вы приезжайте. Можно и с братиками.
– Это мама тебе велела сказать?
– Конечно.
– Точно праздновать будете?
– Да точно, точно.
Голос на том конце провода стал более мягким и довольным:
– А во сколько застолье?
– Ну... В три часа приезжайте.
– Ладно, будем.
В три часа с улицы послышался звон каких-то сказочных колокольчиков. Катя почувствовала приближение чуда. И не ошиблась в своих предположениях: феей из сказки в шуршащем платье впорхнула в дверь квартиры Камориных тётя с красивым букетом цветов и нарядным пакетом, на глянцевой поверхности которого красовался логотип дорогого магазина одежды. За ней кавалером следовал дядя в белой накрахмаленной рубашке с серебряными запонками, в элегантном блестящем костюме, при галстуке и в лаковых туфлях из натуральной крокодиловой кожи. Пожалуй, самые известные в мире модники, щёголи и франты могли бы позавидовать дяде Эдику, если бы видели его необыкновенный наряд. Одет он был просто великолепно.
– Урра! Урра! Приехали! – закричала довольная Катька.
– Лидка! Чего гостей не встречаешь? – удивлённо воскликнула сестра.
На шум прибежала взбаламученная Лидия в грязном домашнем халате с крупными неряшливыми прорехами.
– Ой, Лика, Эдик, а вы как здесь? – закричала она и замахала руками. В её голосе смешались испуг, удивление и радость с какой-то затаившейся надеждой.
Но все надежды разбились вдребезги, как только гости заглянули в комнату.
– Что же это? Стола нет? – возмутилась Лика. Казалось, что чёрная тень промелькнула по её красивому, по-королевски аристократическому лицу.
– Лидка, ты что, стол ещё не накрыла? – удивился Эдуард и тут же посмотрел на свои изумительные золотые часы с изысканным кожаным ремешком. – Чего-то я ничего не понимаю. Время правильное, мы даже немного позднее приехали: три пятнадцать.
Родственники замолчали и с недоумением уставились на хозяйку. Катька тихонечко попятилась в комнату – видимо, предчувствовала, что затишье перед бурей продлится недолго.
– Та-ак, – протянула Лида. – Ну Катька, ну, зараза, ну, идиотка, ну... – она не знала, что ещё сказать. Всё-таки у её старшей дочери был День рождения.
Катька убежала, а Эдик и Лика поняли всё без объяснений.
– Нну знаете, – начал Эдик.
– Лика, это вообще! – продолжила его супруга, разворачивающаяся лицом в сторону выхода.
– Подождите, вы простите, простите, пожалуйста, Катьку. Она, она у меня... Она соскучилась. Ну, получилось так... Ну, проходите. Сейчас я чаю поставлю, – сказала Лида, по лицу которой предательски расползались крупные красные пятна. – Ох, господи, только к чаю-то у меня ничего нет, – запричитала она стыдливо. – Ну, ничего, ничего, вот, варенья малинового поставлю да... – Лида не успела договорить, потому что супруги сказали почти синхронно:
– Да сдался нам твой чай... да ещё и с вареньем, будто у нас своего варенья дома нет! – Потом Эдик громко агакнул, а Лика его поддержала:
– Мы на День рожденья, вообще-то, ехали, – тут она обратила внимание сестры на свой пышный наряд, явно не подходящий к пустому чаепитию.
Лида была в полнейшем замешательстве.
– Лика, Эдик, погодите, я переоденусь сейчас!
– Да не нужно переодеваться, Лида! – остановила её сестра. – В следующий раз лучше за дочерью следи. Хотя в следующий раз мы и не поедем уже, наверное!
Кукла «Барби» вместе с цветами для Катьки была небрежно брошена на ближайший стул, а добрая фея вместе со своим пажом внезапно растаяла в темноте неосвещённого коридора подъезда. Улетала она, оставляя в воздухе тянущийся за её волшебным платьем шлейф благородных масляно-сладких ароматов.
Каморина сидела на кухне, задумчиво поглощая столовой ложкой переваренное засахарившееся малиновое варенье.
Катька на цыпочках подкралась к пакету с подарком и достала «Барби» из упаковки. Она прижала куклу к груди и бесхитростно улыбнулась...

© Светлана Беличенко, 2016
Дата публикации: 10.07.2016 22:31:03
Просмотров: 2643

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.