Правильный выбор (отрывок из повести)

Джон Мили

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 14366 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Как вы, может, уже заметили, памятью на географические названия не страдаю, тем более, на чужие. Помню, какой-то городишко, цирк-шапито; пошел от скуки. Помню, клоун их местный смешил – ничего такого особенного, они везде одинаковы. И не въедь он мне случайно громадным таким мячом по носу, так бы и ушел без рассказа. Перехватил у дверей, извинялся; потом у него в вагончике пили. Как это… дай Бог памяти… «ерша»: это, значит, пиво мешали с водкой. Приятный оказался мужик, только пьяница горький. Вот его история.

Я рос красивым парнем, хоть и был очкарик. Смешливым, впечатлительным, и с воображением, все это говорили. Потому с детства, как многие, мечтал стать артистом кино или театра.
Окончив школу с удовлетворительными, еле-еле, оценками по естественно-научным предметам и отличными по истории и литературе, собрался поступать в театральный институт. Поехал за тридевять земель, но на приемных экзаменах провалился. Сам знаю, что читал тогда деревянным голосом, и тело совсем не слушалось. Даже финальный поклон, многажды отрепетированный
- и тот не получился. Только один старичок из комиссии, я заметил, раз посмотрел на меня с искренним интересом. Это когда в сцене дуэли, предчувствуя близкую смерть, Ленский у меня вдруг жалобно взвизгнул и перешел на фальцет - небольшая домашняя заготовка.
Несмотря на неудачу, я не потерял интерес к театру. Хоть и не планировал дальнейшие попытки поступления, но читал драматические произведения, кино- и телесценарии, все, что мог найти в городской библиотеке, куда с помощью родителей устроился на работу. Само собой, посещал все спектакли изредка наезжающих к нам на гастроли театров.
Прошло несколько лет, и случилось, наконец, то, что перевернуло мою, тогда еще молодую, жизнь, и чему я сейчас чрезвычайно благодарен.

Этот театр гастролировал поздней осенью. Добираясь по грязи до центрального клуба культуры, где проходили все сколько-нибудь значительные городские мероприятия, я предвкушал удовольствие - давали Антония и Клеопатру. Сидел близко, в девятом ряду, все было отлично видно и слышно. Нельзя сказать, чтобы актерская игра мне сильно нравилась: натянуто, скучновато... Но вот, в какой-то момент я перехватил взгляд служанки Клеопатры, обращенный, так показалось, прям на меня. Не понял, и на всякий случай незаметно себя ощупал - может, какой непорядок в костюме. Вроде нет. Раз перехватил, два; потом понял, что актриса – молодая и на вид симпатичная девушка, - выходя на сцену в незатейливой своей роли, всего-то с парочкой-другой реплик, ну, просто, что называется, глаз с меня не сводит. Недоумевая, чем вызвано столь исключительное внимание к моей персоне, строгими глазами посылаю запрос, и в ответ получаю ослепительную улыбку. Она улыбается мне, я, естественно, рад, и улыбаюсь в ответ - остаток спектакля прошел преприятнейшим образом, я его совершенно не помню. По окончании уходил последним, медлил все, оглядывался. Не может быть, думал почти что в отчаянии, чтобы этот откровенный обмен, внезапно возникшая ниточка взаимной приязни, раз - и оборвались... В общем... Кажется, влюбился.

Не нужно, пожалуй, и говорить, что на следующий день я сидел в своем кресле, пришедши одним из первых, ерзал и напрягался, взглядом терзая занавес и пытаясь найти в нем ту самую тайную дырку, через которую она могла глядеть на меня. Зал медленно наполнялся. Шум и гомон приветствий, я тоже раскланивался и пожимал руки, что-то спрашивал и что-то отвечал; время будто застыло.
Наконец, спектакль начался. На сцену выбежала девочка-старшеклассница, в школьной форме, и со стулом в руках (какая-то современная молодежная пьеса, дрянь редкая... впрочем, черт бы с ней), быстрым шагом пересекла ее по диагонали и, поставив стул у самой рампы, уселась лицом к публике, ручки чинно сложены на коленях. Я охнул. Это была она - прелесть моя, чудо мое! - что фигура, что формы… За ней появился «мальчик» - высоченный верзила, тоже в форме, и со стулом, и тоже бегом, вроде за ней гонится. Не сразу, якобы, заметив героиню, подошел на цыпочках, тать, поставил стул сзади, и, не мешкая - вы только представьте! - давай ее лапать. Задышал, скотина, задышал... А она, бедненькая, извивается, но ничего с его грубой силой поделать не может...
Что-то помутилось в моей голове. Вскочил, заорал как безумный, по чьим-то ногам рванулся на сцену. Верзила, вошедший тем временем в раж, продолжая вовсю лапать, уткнулся носом в ее высокую грациозную шею и целовал взасос. Потому, не видя и никак не ожидая удара, только так свалился со стула. Публика молчала; похоже, все полагали, что так задумано сценарием. Лапочка моя еще подыграла: поставив ножку на грудь ошеломленному и поверженному насильнику, обняла меня, облобызала в губы (запашочек я почуял не слабый), и громко так, на весь зал, закричала: «о мой спаситель!.. спасибо тебе, спасибо!»... Кто-то там догадался, занавес пошел вниз. Еле дождавшись, пока он закроется – меж тем я наслаждался ее объятиями, - герой-любовник вскочил с грязного пола, бросился, силой оторвал меня от любимой. Стекла моих очков брызнули в разные стороны, мы сцепились. На сцену выскочили какие-то люди; одни начали разнимать, другие, тем временем, пытались исподтишка ударить. Очень, помню, старался пожилой коротышка с длинной лохматой бородой, оказался режиссер: забегал сзади и норовил попасть по мошонке, я более-менее удачно уворачивался... Короче, побили меня и уволокли со сцены. Куда?.. Не знаю, потерял сознание. Очнулся в каком-то чулане. Лежу на горе грязных тряпок, темно, и все у меня болит. Вспоминаю события, корю себя на чем свет. Ведь не дурак, понимаю: спектакль же сорвал, идиот! Дверь, правда, была открыта; охая, еле доковылял до дому.

На следующий спектакль меня не пустили, как я ни умолял билетершу. Полный беспредел, ведь билет-то у меня был!.. Но за ее спиной стоял и угрожающе улыбался тот самый коротышка. В надежде увидеть предмет своей пылкой страсти – а дело обстояло уже именно так, много для этого мне было не надо – пришлось под дождем дожидаться окончания представления. Мне повезло; спустя два часа после того как последний из зрителей покинул клуб, из дверей вывалила кучка актеров. Среди них я заметил свою, шла нетвердо и в обнимку с верзилой. Полный решимости, я встал на пути.
Видно, что-то в моем бледном израненом лице внушало ужас; во всяком случае ничем иным я не мог объяснить неожиданное бегство верзилы. Остальные меня окружили, смеялись, одобрительно хлопали по плечу. Моя девушка как сразу приникла ко мне, так и не отлипала. Оказалась гораздо пьяней, чем я
думал.
Наше неожиданное счастье длилось до конца их гастролей. На этот период -
хоть мама сильно ругалась и за глаза обзывала ее шлюхой - она переехала из
гостиницы и мы жили у меня в комнате. Эти ночи и дни я никогда не забуду.
Ночами, когда мы приходили из театра, она обнимала меня и тотчас засыпала – соня неимоверная. Во сне я мог делать с ней все, что угодно, она никогда не просыпалась. После, утром, увидев смятые, местами еще влажноватые простыни, всегда удивлялась, и мы вновь отдавались нашей любви. Днем обычно гуляли и похмелялись пивом.

За кулисами, куда я теперь имел свободный доступ (даже злобный режиссер-коротышка, потакая своим актерам, относившимся ко мне отныне как к родному, делал вид, что любит и за что-то уважает; уважение, на самом деле - у них у всех, в том числе, у верзилы, - заслужил единственным, только-только открытым в себе качеством: оказалось, я легко перепивал любого из них), непрерывно пили. Пили на репетициях, пили во время и – дружно - после спектаклей, объясняя процесс непереносимостью специфически гастрольной скуки, а еще, необходимостью поддержания актерского тонуса в тяжелейших провинциальных условиях. Чем уж они, эти условия, здесь такие тяжелые, я
не очень-то понимал, но сочувствовал, и принимал на себя значительную часть общей алкогольной нагрузки.
Поглядывая на сцену в кратких промежутках между приемом спиртного, отмечал и вынес для себя такое впечатление, что во взбудораженном состоянии играть вовсе не трудно. Потому обнаглел, и, под конец, через свою подружку, попросил режиссера дать мне какую-нибудь маленькую роль.

Удивительно, но я ее получил. Причем, именно в начале той молодежной пьесы, про которую уже говорил – роль хулигана-верзилы.
Это был настоящий цирк, как мы с ней ее разучивали. Еще нетрезвые после
вчерашнего, трахались на моем старом несчастном кресле, заканчивали
всегда в постели. Ни разу она не дала мне довести до конца финальную мою реплику, после которой я должен был уходить со сцены и больше не возвращаться: «Дура ты... я ж хотел как лучше...» «Сам дурак», перебивая, весело орала она, и валила меня на кровать.
Накануне моего дебюта мы почему-то особенно сильно напились. Наутро даже я, не говоря уж о ней, плохо выглядел, у обоих сильно болела голова. Пришлось похмелиться не пивом, как обычно, а более серьезным напитком.

Где-то к полудню у меня, должно быть, от волнения, начали трястись руки и
ноги. Ведь дело серьезное - предупреждены практически все мои друзья и знакомые, придут родители. Репетиции, по причине отсутствия в этот день режиссера (он куда-то уехал по делам), не было; чтобы снять мою тряску, пили, не прерываясь, почитай, до самого начала спектакля.
Тем, кто не присутствовал тогда в зале, крупно не повезло. Конечно же, это нужно было видеть. Реконструированная на следующий день, при участии
всей труппы, картинка была, примерно, такая.

Перед самым выходом на сцену я выпил для храбрости целый заранее приготовленный стакан. Моя милая школьница в школьной форме и белом передничке (с посаженным на него за пять минут до того большим масляным пятном от закуски в виде куска консервированной селедки, которое, разумеется, некогда и некому было отмывать) уже там. Криво сидя на стуле – сразу видно, что криво, - болтает ногами и ждет меня. Поощряемый «коллегами» и напутствуемый чересчур, как оказалось, сильным пинком под зад, я вылетаю на сцену под свет прожекторов и, не удержавшись, тут же растягиваюсь на полу. Стул, от удара выбитый из моих рук, гулко скачет по сцене. Робкий смех в зале и голос какой-то жалостливой старушки: «Тише, ему же больно». Смех затихает. Оглушенный, я поднимаюсь на ноги и не бегу, как мне положено ролью, а, шаркая подошвами, бреду, сначала за стулом, который поднимаю почему-то одной рукой, отчего он крутится и несколько раз больно бьет меня по колену, и только потом к своей партнерше. Обернувшись, она наблюдает за моими передвижениями, громко хихикает. Подошедши, ставлю стул рядом и, вместо того, чтобы начать ее сильничать, спокойно сажусь, растираю ушибленное колено. Все происходит в полнейшем молчании, потому как реплики свои я давно позабыл. Видя, что я и не собираюсь что-либо предпринимать, она встает со своего стула, нахально садится ко мне на колени и шепчет в ухо: «лапай же, дурак!». Послушно, но опять же молча, я начинаю ее лапать. Проходит минута, другая; я занимаюсь своим делом, а она, не зная, что сказать, только выгибается и довольно урчит.
В зале напряженно наблюдают, чем это кончится; на некоторых, первоначально удивленных, лицах появляются кривые ухмылки. Время идет, картина все та же. Мой лучший дружок, признанный балагур и остряк, сидя в первом ряду, и не выдерживает первым:
- Ты давай в шею целуй... и в ухо... еще не освоил...
- Ноги... ноги ей разведи, чтоб удобней... - сразу следом советует парень из третьего ряда.
И тут началось.
- Разверни к себе... Да, да... жопой... - громко неслось с галерки.
- Левую сиську вверх, правую – вниз... и болтай... - крик откуда-то справа.
- Клитором не побрезгуй... - это слева.
- Раком... раком... – надрывался центр...
Зал уже бушевал, стонал и загибался от смеха. Краешком глаза я видел, как
встали и ушли, сгорбившись, мои родители. Тем не менее, ничего с собой поделать не мог. «Коллеги», решив, видно, вполне насладиться невиданным доселе – даже ими, волками - зрелищем, занавес не давали, а гоготали, как сумасшедшие. Я слышал их сзади, сам же находился в глубочайшем ступоре.
Дело усугубляла моя любимая. Ничуть не смущаясь, хохотала вместе со всеми, ерзала, подпрыгивала и, закрывая глаза, разводила руками - изображала, будто улетает от наслаждения. Я же, стремясь удержать равновесие, держался как за ее крутые бока, так и за другие части тела без разбору, только чтоб не упасть. Веселье достигло апогея, когда в результате эдаких действий ножка стула не выдержала, и мы с ней свалились на пол. Но и там – руки мои свело, будто закостенели - я никак не мог ее отпустить. Мы барахтались, ползали и перекатывались по сцене, как два хороших цирковых клоуна-убийцы, своей безупречно чистой работой взявших публику в оборот и теперь заставлявших ее помирать в жесточайших желудочных коликах.
Я не знаю, как и чем бы все это кончилось, если бы кто-то сердобольный, из технической обслуги, все-таки не сжалился надо мной и не закрыл занавес. Налетела толпа; с трудом, но нас с ней разняли; правда, при этом вывихнули мне руку. Рука болела; после принятого тут же спасительного стакана я сидел где-то сбоку и начинал приходить в себя. А на сцене уже исправляли положение; освобожденная из плена главная героиня невозмутимо порхала, танцевала и пела. Зал постепенно затихал, только кое-где еще слышались судорожные всхлипы; действие пьесы катило по накатанной дорожке.

На следующий день, и еще долго, весь город стоял на ушах; только обо мне
и говорили. В каких только фантасмагорически искаженных вариантах я ни
слышал рассказы о своем выступлении. Народ был искренне благодарен за доставленное удовольствие; общее мнение: ни от одной цирковой клоунады они бы так не смеялись. Не растерявшись – вот, молодец! - я ржал над собой вместе с ними. И вот это-то и навело меня на мысль, что надо идти в цирковое училище. Если так, оказалось, легко насмешить людей – пусть в первый раз и получилось невольно, то почему бы не делать это сознательно и профессионально. Я поделился намерением со своей вскоре уезжавшей в составе труппы зазнобой и получил полное одобрение задумке.
На проводах театра мы с ней упились вусмерть. Я дружески простился с актерами, а коротышке-режиссеру, блюющему на радостях в туалете, вспомнив начало и не удержавшись, легонько наподдал в зад.
Да, еще. Верзила напоследок признался, что смылся тогда не потому, что испугался, а потому, что боялся разрыдаться от смеха. Это еще больше укрепило меня в правильности моего выбора.

© Джон Мили, 2017
Дата публикации: 29.04.2017 19:15:49
Просмотров: 1945

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.