Казанский «пацан» про «Слово пацана» (отрывки из повести о казанской жизни 70-х годов «Первый детский симфонический»)

Петр Муратов

Форма: Очерк
Жанр: Публицистика
Объём: 46247 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Вся аннотация - в названии. К выходу нового сериала

Казанский «пацан» про «Слово пацана»
(отрывки из повести о казанской жизни 70-х годов «Первый детский симфонический»)

Предисловие

Посмотрел восемь серий нового, сразу ставшего невероятно популярным сериала «Слово пацана. Кровь на асфальте». Авторитетно утверждаю: узнаваемо и правдоподобно. Особенно первые три серии, где собственно про пацанов-гопников из казанских группировок. Далее уже достаточно самостоятельно, по законам серийного жанра, начинают развиваться параллельные сюжетные линии, чувствуется рука сценариста. Но вначале — почти документалистика.
Пару слов о себе. Родился и вырос в Казани. Явился на свет Божий в 1962 году, в 1979 закончил среднюю школу №90 (на Танкодроме), в 1984 - биофак Казанского университета, отбыв по распределению под Новосибирск в ныне широко известный, благодаря ковидной эпопее, ГНЦ вирусологии и биотехнологии «Вектор». Так и пустил корни в Сибири, женился, заимел детей-внуков, прожив здесь уже почти вдвое больший, чем в Казани, срок. Но самосознание и рефлексы казанского пацана из меня полностью не выветрились до сих пор. И этот сериал основательно освежил и всколыхнул «подкорку» - всё же «казанский феномен» прошел через меня довольно чувствительно. Отдаю должное создателям сериала - кинематографистам и актерам, зацепили-таки, «гады».
Про Адидаса-старшего не скажу ничего — в Казани к моменту вывода наших войск из Афганистана уже не проживал, но образы Марата и Андрея подкупают своей реалистичностью, особенно Марата — сыгран настоящий казанский гопник, браво, актёр. Образ Андрея созвучен мне: я тоже учился в музыкальной школе (по классу флейты) — собственно об этом и повествует мой «Первый детский симфонический», общий лейтмотив которого: красота спасет мир. Свою повесть я написал еще десять лет назад, тема «казанского феномена» идет сквозь нее красной нитью, ибо полную картину жизни времен моего детства и отрочества изложить без описания этого явления не получится. Ведь сталкиваться с этим, в той или иной степени, приходилось почти каждому казанскому мальчишке.
Был ли я гопником-группировщиком? Не был. Но и чушпаном тоже. Поскольку вместе учился и дружил с «авторами», одевался и базарил, как гопник, умел грамотно, как мы выражались, «вклеить промеж ушей». Словом, старательно придерживался общей «фактуры», иначе… Почему не стал уличным? Не то воспитание, хотя гопниками нередко становились пацаны не только из неблагополучных семей, не то нутро — понимание «что такое хорошо и что такое плохо» впитал с молоком матери, не сомневаясь: «моталки» уличной гопоты — это однозначно плохо. Точка. Искренне надеялся, что поступив в университет, сменив окружение и обстановку, изменю и свою жизнь. Так оно и случилось: в универе, да еще Ленинском, гопников, слава Богу, не наблюдалось. Кстати, мы с Володей Ульяновым, в будущем «вождем мирового пролетариата» - собратья по альма-матер, чем, впрочем, не особо горжусь.
Мог ли я остаться в Казани после окончания университета? Мог. Но, несмотря на свою, в целом, любовь к Казани, к решению уехать подошел как к выводу математической формулы, где «константа» «казанского феномена» была одной из ее составляющих. Тогда, ближе к середине 80-х, это печальное явление представлялось мне неистребимым, и я решительно не желал, чтоб мои будущие дети вновь прошли через всё это.
«Универсамовских» не помню, но постоянно звучащее с экрана имя группировки «Хади Такташ» - реальное. «Татарские» никакого отношения к собственно татарам не имеют — это просто пацаны с Татарской Слободы (кстати, моё раннее детство прошло в историческом районе Искé Бистé — Старо-Татарская Слобода, на улице Ахтямова, в доме наискосок от Бурнаевской мечети). В семилетнем возрасте переехал с родителями на Танкодром, на улицу Курчатова. Родное слово «курчатовские» в фильме звучит дважды - в первой серии, когда «хадишевские» переворачивают троллейбус с моими «земляками»-гопниками. Но! В мою бытность мы именовали себя «комаровскими» - по имени соседней улицы, на которой проживало большинство нашей гопоты. Впрочем, как они называли себя в конце 80-х, не ведаю.
Где-то с шестого класса, а тем более, в седьмом, носить пионерский галстук пацанам уже считалось западло («чё, в натуре, уже не 3,14здюшня!» - в пионеры, напомню, принимали в третьем классе), девчонки, в основном, носили. Хотя на приеме в комсомол наличие галстука на шее, как символа преемственности ленинской идеологии, было обязательно, потому то и метался по школе Марат в его поисках, «обшакалив» в туалете случайного чушпана («обшакалить» - значит отнять, но этот расхожий казанский термин в сериале не услышал ни разу).
Несколько пафосное выражение «слово пацана!» мы почти не употребляли, чаще говорили «я тебе «о!-твечаю»!», резко акцентируя букву «о». И вообще, в фильме неслышно характерного казанского акцента (не путать с татарским).
Не припомню, чтоб мы столь жестоко и изощрено морили потерявших девственность школьниц (таковые, увы, имелись даже в моем классе), тем более, доводили их до самоубийства. Кстати, Айгуль почему-то постоянно в белом переднике — всё-таки для повседневной носки были фартучки черного цвета, белые только для торжеств и праздников.
Далее. Последние лет двадцать — двадцать пять в просторечии идет тотальная замена наречия «похоже» на «походу» (не путать со словосочетанием «по ходу того-то»). Но! В 70-х и 80-х годах прошлого века еще говорили правильно: «похоже», поэтому не раз звучащее в сериале «походу» - ошибочный неологизм.
Маловато использования татарского языка для достоверности происходящего на экране (всего один эпизод диалога Марата и Айгуль на родном языке) — некоторые мои одноклассники общались на татарском.
И еще! Я понимаю, что нужно было сюжетно воссоздать резкий контраст слова и дела у низшей комсомольской номенклатуры (исполнение «Интернационала» и последующее купание нагишом в бассейне). Но! Комсомольцы на застольях никогда не исполняли партийный гимн! Да и групповое неглиже неубедительно: всё-таки Татарстан — мусульманская республика. В свете этой вакханалии в бассейне (явно «перепевки» сцены из перестроечного фильма «ЧП районного масштаба») уж совсем неправдоподобно выглядит дикая травля Айгуль после ее изнасилования.
Стоит ли посмотреть сериал? Моё мнение — стоит. Это часть нашей истории, да, нелицеприятная, но не страшнее сталинского ГУЛАГа, а уж про него столько всего наснято — и ничего, не комплексуем, даже гордимся своей исторической самокритичностью. Тем более, что в новые времена не стало засилья гопоты на улицах города — то ли все засели за компьютеры, то ли что-то действительно изменилось. Родная Казань, этот честолюбивый и амбициозный, колоритный и динамичный город, со временем, переборола свой социальный недуг. Вычистилась и похорошела, выросла во всех отношениях. «Алла берсе» (Бог даст) так будет и впредь. Поэтому мне, в принципе, понятно нежелание местных властей ворошить неприглядное прошлое и разрешить съёмку сериала в Казани. Впрочем районы хрущевских пятиэтажек - словно клоны по всей стране, а по сему место съёмки непринципиально.

_______________________

Теперь к первоисточнику.
«Территория нового микрорайона, куда мы переехали, «Танкодрома», действительно в прошлом являлась танковым полигоном: внизу, под горой, на Оренбургском тракте стояло Казанское танковое училище. «Танкодром» довольно долгое время сполна оправдывал своё оригинальное название: проехать по нему можно было разве что на танке. Обустройство микрорайона явно запаздывало, социальной инфраструктуры почти никакой, кругом торчали унылые серые пятиэтажные хрущёвки, грязища, регулярно прорывавшиеся на улице канализация или водопровод. Чего стоил один только спуск к остановке шестого троллейбуса по глиняному, скользкому после дождя косогору. Напротив моего дома номер одиннадцать на Курчатова, там где вскоре встала школа №90, был неглубокий овраг, заваленный собачьими костями — по слухам, собачники когда-то свозили туда трупы бедных умерщвленных псов. А мы, мелкая пацанва, надев на палки черепа, часто пугали и гоняли девчонок по двору.
Точнее, «по двору» — не совсем верно сказано. Дворы, в их привычном виде, исчезли с началом массовой типовой панельной застройки. Обширные пространства между домами люди по привычке продолжали называть дворами. Причем само понятие «двор» стало обретать нарицательный смысл: выражения «уличный», «дворовый» воспринимались синонимами чего-то нехорошего. И я часто грустил, вспоминая старые уютные дворики Старо-Татарской слободы.
В те времена граница Казани в направлении Оренбургского тракта проходила по высокой насыпи железной дороги, что вела на восток. Дальше вдоль тракта стояли деревни — Аметьево, Старые Горки, Ферма, Борисково. Но Танкодром, шагнув за железку, раздвинул границы города. Тем не менее, новый микрорайон воспринимался далекой «тьмутараканью», выселками. Это сейчас, учитывая размеры нынешней Казани, он считается расположенным сравнительно недалеко от центра.
Но, как говорится, «дают — бери». Выбирать жильё в те годы не приходилось. Тем не менее, наша новая двушка, в сравнении с коммуналкой, откуда мы переехали со Старо-Татарской слободы, воспринималась хоромами. И не беда, что одна комната проходная, а кухонка всего четыре квадрата, главное: «отдельная благоустроенная». Совмещенный санузел? Ерунда! Как говорилось в анекдоте, Никита Сергеевич хоть и успел соединить ванны с туалетами, но не успел соединить полы с потолками.
Четвертый учебный год начался для меня с неприятной неожиданности: лучший друг-одноклассник Валерка перешел в другой класс — из «А» в «В». Дело в том, что классным руководителем 4«В» назначили Зою Ивановну, у которой когда-то училась мать Валерки. Без него своей жизни в «А»-классе я уже не представлял, а потому тоже попросился в новый класс.
Однако в новом классе мне была уготована непростая жизнь. Валерке было попроще, ибо его мать работала учителем в нашей школе. Большинство учеников 4«В» были знакомы между собой с самого раннего детства: их переселили из каких-то бараков с Суконной слободы. Многие байки о прошлом так и начинались: «Когда мы жили в Старых бараках...» Проживали они тоже компактно — в нескольких домах по улице Комарова. Позднее группировка гопников со всего Танкодрома стала именоваться «Комаровские».
«Мазу» в классе держали двое гопников: Шамиль Хайбуллин, по кличке «Шампунь», и Толя Коровин, по кличке «Куцый». Между собой «авторитеты» класса были не очень, у каждого имелись свои «приближенные». Куцый, вдобавок, был на год старше остальных учеников.
Шампунь, приходя утром в школу до начала первого урока, говорил мне только одно слово: «Быстро!» Это означало, что нужно было быстренько разложить тетради с домашним заданием на подоконнике коридора в нужной последовательности уроков для списывания. И поначалу приходилось мириться с таким неуважительным к себе отношением (позже мы с ним, благодаря игре в футбольно-хоккейной команде класса, скорешились).
Куцый относился более дружелюбно. Он долгое время сидел у меня за спиной, поэтому со списыванием вообще проблем не возникало. Коровин не раз благодарно говорил мне: «О, Пецца — друг детсца!». Впрочем это не помешало ему как-то раз на уроке прожечь мне штаны, подложив на стул зажженную спичку. Но это так, мелочь, «типа шутка». Куцый был злым и жестоким гопником, постоянно кого-то «отоваривал» (бил), «обшакаливал» (отнимал деньги) и, понятное дело, курил, многие его боялись. Он единственный из класса не был принят в пионеры. Кое-кто из старших гопников обзывал Куцего «октябрёнком», но из нашего класса на подобный «комплимент» в его адрес не отваживался никто: «промеж ушей» можно было схлопотать железно. Куцый был из многодетной неблагополучной семьи, его мать не работала, а отец, бывший фронтовик, крепко выпивал.
Решающее значение для веса в коллективе имело наличие старших братьев или просто «наставников». Так и говорили: «Он ходит с таким-то». «Такой-то», разумеется, должен был принадлежать к числу «блатных», как они себя называли, пацанов. У меня, к сожалению, ни старших братьев, ни корешей из блатных не было. Помню, как удачно начавшийся для меня махач с приблатненным одноклассником Серёгой Пашкиным, по кличке Паша́, остановил его старший кореш, банально мне навтыкав. А конфликт с Маратом Мардановым, назревавший перерасти в махач, обидно и больно (для меня) прервал его старший брат.
Но и собственные «кондиции» тоже имели значение. В новом 4«В» я, осмотревшись, сразу оценил, что кое-кто из пацанов незаслуженно ставил себя выше меня только потому, что учился в нем с первого класса. Изменить подобный «статус-кво» и продвинуться вверх по пацанячьей иерархической лестнице можно было только одним путем — через махач (драку).
И он вскоре случился! Сцепились из-за какого-то пустяка с Ильгизом Гадельзяновым, по кличке Грузин, и он дал мне в морду. Необходимо было ответить, ибо проглотить означало фактически сдаться, смирившись со статусом чушпана. Но Грузин явно переоценил свои силы. После короткого динамичного махача он неожиданно для меня отвернулся и заплакал, закрыв лицо руками: я удачно попал ему в глаз. Это означало победу. Меня, еще не остывшего от схватки, не разжавшего кулачки, стали хлопать по плечам Шампунь с Куцым: «Молодец! Молодец!» Но на наших будущих отношениях с Грузином тот махач никак не отразился. Просто Ильгиз (а вместе с ним и другие обитатели его ниши в «табеле о рангах») сделал для себя правильные выводы, а я уверенно шагнул на одну ступеньку вверх.
Х*лиганьё обитало повсюду, их дух, своеобразная субкультура, казалось, были разлиты в воздухе той, прежней Казани. «Нормальный» пацан стремился выглядеть приблатненным, культивировал в себе бойцовские качества — бесстрашие, агрессивность и умение драться. Общепринятыми были наглое выражение лица и даже походка: ходить полагалось не спеша, вразвалочку, чуть скосив стопы внутрь, руки непременно в карманах. Желательно что-нибудь жевать или курить, время от времени сплевывая на землю. Хрипловатый смех звучал толчками и напоминал кашель. На подчеркнуто безразлично-нагловатом лице как бы было написано: «Ну, чё-ё надо-то? Отвалите все!»
Слова произносили немного в нос, растягивая и гнусавя. Некоторые пацаны свой «базар», или как его еще называли «бáсар», тренировали специально. До сих пор стоит в ушах хрипяще-зловещее шипение детским, еще не сломавшимся голоском: «Ну ты ч-чё-о, деш-ш-шёвка, блин, в натуре, а?! Ты, чушпан, на кого хвост пружинишь? Чё, вальты загрызли что-ли? Сма-а-ррри у меня, марёха, ща бампер сверну! Пойал?!» Комментарий для непосвященных: «чушпан» — кастрированный поросенок, «марёха» — тот, кого морят, унижают, гнобят. Но что означает фраза «вальты загрызли», честно говоря, забыл. Или более «продвинутая», явно подслушанная у отсидевших старших братьев или корешей фраза: «Забейся в кураж, вша подшхоночная!» («шхонками» на зонах называли койки). Косили под гопников почти все казанские пацаны, в том числе, из благополучных семей, хорошо успевавшие, занимавшиеся в музыкальных или художественных школах из желания выглядеть круче.
А дворовые песни! Это было нечто совершенно удивительное! Их исполняли толпой в унисон с особым выражением и упоением, в сопровождении трёх гитарных аккордов. Умение бренчать на гитаре, пусть и крайне примитивно, приветствовалось.
Умение играть в футбол и хоккей, разбираться в них тогда тоже было обязательным для любого уважающего себя казанского пацана. Иногда можно было заиметь авторитет, просто хорошо играя.
Осенью 1972 года состоялась историческая, незабываемая хоккейная серия матчей СССР — Канада. Мы бредили этими играми. Конечно, прекрасно знали и любили своих хоккеистов — Михайлова, Петрова, Харламова, Якушева, Мальцева, Рагулина, Васильева, Третьяка, Анисина и других. Их постоянно показывали по телевизору, их имена были на слуху. Но вот канадцы... Задиристые, без касок, с выбитыми передними зубами, постоянно что-то жующие — они идеально походили на гопников. Неудобно вспоминать, но именно канадские, а не советские хоккеисты стали тогда нашими настоящими кумирами. К тому же суперсерию, пусть и с минимальным перевесом, все-таки выиграли «Кленовые листья»: Кен Драйден, грозный Фил и Тони Эспозито, счастливчик Хендерсон, забивший победную шайбу серии, костолом Боби Кларк, Халл, Стив Курнойе, двое братьев Маховличей, забияка Паризе... За право носить имя кого-нибудь из канадских профессионалов шли упорные споры. Я, помнится, именовался «Питером Маховличем».
К сожалению, из-за тех же канадцев стало входить в моду драться прямо на площадке во время игры (до этого невыясненные спорные моменты оставляли для разборок после матча). Тогда же я впервые услышал выражение «жевательная резинка». Крайне редкие случаи появления у кого-то из пацанов этой вожделенной резинки становились настоящим событием: на обжёвки выстраивалась очередь, поэтому даже самый маленький кусочек «жвачки» ценился на вес золота. Кому жвачки не доставалось, всё равно во время игры в хоккей совершали энергичные жевательные движения.

Конечно, коллективные драки — не уникальное казанское явление, оно присуще многим городам и поселкам страны. Во все времена на Руси сойтись врукопашную «стенка на стенку» считалось национальной забавой. Но войны группировок казанских гопников назвать «забавой» язык не поворачивается.
Всё как на войне: объявление войны какой-нибудь, как правило, соседской группировке, заключение союзов, перемирий. На стенах домов, заборах, в общественном транспорте часто красовались надписи: «Такие-то» — козлы, «такие-то» — короли (вместо слова «короли» обычно изображалась корона)», из которых можно было понять, кто с кем враждует. В итоге: «Чё-чё-чё?! За базар отвечаете? Айда шабла́ (толпа) на шаблу что ли?» И понеслась!..
Иногда «боевые действия» приобретали немалый размах — десятки бойцов с каждой стороны в рукопашной. Впрочем рукопашными, в полном смысле слова, схватки за «честь улицы» были далеко не всегда. Боевой арсенал включал в себя палки (бейсбольными битами тогда еще не торговали), цепи, кастеты, ножи. Боестолкновения нередко завершались очень печально. Словом, с наступлением темноты на улицу лучше было не выходить. Патрулирование пацанами своих «владений» называлось «моталками».
Валерку, из-за которого я перешел в новый класс, отличали бойкая башковитость и «рукастость». Помню, как он из ватного стеганного одеяла смастерил классные хоккейные щитки на ноги, правда, потом огрёб по полной от родителей. Или как мы в его квартире запускали ракету. Начинка летательного аппарата была довольно сложной, на основе магния, тем не менее, ракета поднялась в воздух. Хорошо, что наблюдение за стартом (как и полагается) происходило из-за укрытия, потому как на третьей секунде полета произошел взрыв, даже загорелся угол шкафа. К счастью, последствия нештатной аварийной ситуации удалось быстро устранить.
Но самым серьёзным Валеркиным творением был самострел, стрелявший мелкокалиберными патронами — настоящее смертельно опасное оружие. Его даже опробовали на голубях. Валерка часто выходил гулять, держа свой обрез за поясом, на животе — у него аж выражение лица менялось. Знали ли об этом его родители? Скорее всего, нет, но сейчас я отчетливо осознаю насколько это было опасно, и не только из-за вероятности самопроизвольного выстрела.
В доверие Валерке тогда втерся сосед-гопник, на пару лет старше нас Хабиб, тип коварный и подлый. Он бывал в гостях у Валерки, и, прознав про самострел, сдал его гопникам. Гуляем как-то, к нему подошли Хабиб со своим дружком: «А теперь быстро отдай то, что у тебя на животе!» Валерка мгновенно оценил ситуацию и бросился наутек. Гляжу, наперерез ему тут же бросились человек пять гопников: оказалось, что нас незаметно обложили, как волков, со всех сторон. Валерка метнулся к дому, но далеко уйти ему не дали. Когда я подбежал, он уже сидел на земле, плакал, привалившись к стене дома и держась руками за живот. К счастью, он успел незаметно выбросить обрез в подвальное вентиляционное окно в стене. А вероломный Хабиб стоял над ним и, загибая пальцы, цинично перечислял статьи уголовного кодекса, под которые неминуемо попадёт Валерка, если завтра же сам не принесет им своё самодельное оружие. Кстати, мерзкий Хабиб — пример гопника из благополучной с виду семьи. Слава Богу, никаких последствий эта опасная и крайне неприятная история не имела. И я думаю: хорошо, что этим всё и закончилось (даже то, что Валерке вломили для ума — тоже полезно). Больше попыток изготовить нечто подобное он благоразумно не предпринимал.
«Оружейных дел мастера», подобные Валерке, обитали не только в нашем районе. Однажды меня, возвращавшегося вечером из музыкальной школы (она, к сожалению, находилась на «вражеской» территории), неожиданно окружили «павлюхинские» гопники (позже они стали именоваться «Хади Такташ» или «хадишевские», по названию соседней улицы). «Где живешь?» или «Чьих будешь?» — первый вопрос чужаку повсюду был универсальным. Правдивый ответ на него мог привести к самым непредсказуемым последствиям, поэтому я назвал какую-то далекую улицу, надеясь, что павлюхинские с ней проблем не имеют. Вообще-то, врать тоже было опасно: могли подловить на втором вопросе: «Кого знаешь?» (авторитеты из разных группировок были широко известны гопникам за пределами своих улиц). И если ответа не следовало или он оказывался неверным — значит, врешь! А раз врешь, значит, скрываешь откуда на самом деле, а значит, скорее всего, с «вражеской территории». Но второго вопроса не последовало: какой-то мелкий из окруживших меня гопников (их брали для приобретения «боевого опыта») вылез вперед: «Чё гонишь, я тебя на Комарова видел!» Видал ли он меня там на самом деле или «брал на понт» выяснять было незачем, я мгновенно среагировал и, протаранив мелкого, бросился наутек. Бегал я хорошо, несмотря на портфель с флейтой. «Стоять!» — крикнули сзади. Ага, сейчас! Послышался непонятный хлопок — дома я обнаружил маленькую дырочку в портфеле, уж не знаю, из чего по мне шмальнули.
Пришлось моему отцу вечерами часто встречать меня с занятий из музыкалки, хотя, в силу возраста, это казалось несолидным — вроде как, уже не маленький. Но что ж поделаешь? Да и в светлое время суток ходить по «территории неприятеля» приходилось максимально бдительно, будучи всегда начеку. Привычка постоянно оценивать «оперативную обстановку» вокруг вошла в норму.
Хорошо запомнил, как после празднования моего пятнадцатилетия я пошел проводить гостей. Идем, ничего не можем понять: Танкодром напоминал растревоженный муравейник. У всех встречавшихся какие-то возбужденные лица, люди эмоционально что-то обсуждали, то тут, то там — милиция. Оказывается, павлюхинские только что нанесли «визит» с палками и цепями, нападая на всех встречных пацанов. «Ответка» комаровских не заставила себя долго ждать. И так по кругу.
Некоторые мои одноклассники регулярно участвовали в «моталках» и в междоусобицах гопников, это существенно повышало авторитет. Я участия в массовых драках сторонился, несмотря на культивируемый мною антураж гопника, но, повторюсь, это было частью общепринятых норм поведения. Насильно в группировки тогда не тянули — главное, внутреннее желание.
Но и мне разок пришлось поучаствовать в коллективном махаче. Возвращаясь из города, на конечной троллейбусной остановке «Кольцо» на улице Свердлова я случайно встретился со своими пацанами, человек десять-одиннадцать. Стоим, базарим, никого не трогаем. И вдруг, как атака кобры — внезапное нападение с разных сторон. Кто-то из наших успел определить: павлюхинские! Конечно, драка была скоротечной: всё-таки — средь бела дня, остановка, полно народу, но одному из наших по кличке Чича успели сильно разбить лицо.
Комаровские, на моей памяти, враждовали также с аметьевскими, с «Высотной», ЖБИ, «Борисково», со «Вторыми горками». Когда я учился в девятом классе, в драке «шабла́ на шаблу» убили пацана с микрорайона Вторые горки. Забили насмерть. Как беспристрастно и сухо констатировал милицейский протокол: «крики прекратились, удары продолжали наноситься». По уголовному делу тогда проходили четверо — все бывшие ученики нашей школы. Время стерло из памяти их имена, но кликухи помню до сих пор: Афоня, Купец, Селя и Гоголь. Все получили различные сроки заключения. Один из них, Селя, «ходил» с моей одноклассницей, она, помнится, еще собирала подписи учеников школы с просьбой взять его на поруки — не помогло.
Весьма печальным фактом было другое. Многие наши пацаны рассуждали примерно так: «его (погибшего пацана) сюда никто не звал, он сам со своей шабло́й приперся на Комарова, не убили бы его — убил бы он». Замкнутый круг. Этот трагический случай вызвал большой общественный резонанс: в газете «Советская Татария» даже вышла статья «Драка». В ней автор пытался анализировать причины подобных вопиющих инцидентов, и не только у нас на Танкодроме.
Самой крутой в городе, в пору моего детства, считалась группировка «тяп-ляповских» — с жилого микрорайона вокруг завода «Теплоконтроль». Слава о ней «гремела» далеко за пределами Казани, группировкой руководили криминальные авторитеты. Суд по уголовному делу «тяп-ляповских» также освещался в газете «Комсомолец Татарии». Поэтому могу смело утверждать, что тема гопников и в те времена не замалчивалась, не находилась в информационном вакууме. Но что толку?

* * *

В чем причины столь широкого распространения в Казани подобного феномена? Не знаю. Да и не ставлю задачу исследования этого, просто описываю, как всё происходило, исходя из личных воспоминаний и ощущений. Вражда молодежных группировок, массовые драки здорово отравляли казанскую жизнь той поры, заметно влияя на духовную атмосферу города. Народ вокруг постоянно пугал друг друга бесконечными страшилками, начинавшимися примерно одинаково: «возвращался (возвращалась) поздно вечером домой и вдруг...».
Определение «казанский феномен» появилось позже, при Горбачеве, в период «перестройки и гласности», когда я уже проживал в Сибири. Почему-то эта тема очень полюбилась журналистам и телевизионщикам, постоянно представлявшим родной город в нелицеприятном свете, как-будто ничего позитивного в Казани вообще не происходило. Тогда по телевидению и в прессе, после информационного «воздержания» застойных времен, вообще считалось нормой смаковать негатив. Вытаскиваешь «чернуху», льёшь грязь в глаза и уши сограждан — значит идешь «в ногу со временем». Гласность же! Безусловно, освещать негативные явления жизни, призывать бороться с ними — показатель зрелости гражданского общества. Но всё хорошо в меру: тот период остался в памяти, как всеобщее низвержение основ и принижение значения почти всего, что было создано поколениями советских людей, сопровождавшихся мазохистски упоительными самооплевыванием и самобичеванием.
В Новосибирске хулиганья, конечно, хватало, но массовых драк, войн группировок, как в Казани, тогда не было. Кстати, до времен гласности, когда я еще только-только переехал в Сибирь и рассказывал местным о казанских реалиях, многие мне попросту не верили. Дескать, да ладно, хорош заливать, все бахвалятся, что они из «крутого» города (большинство распределившихся на «Вектор» молодых специалистов прибыли из разных городов). Но позже, когда уже пошла информация, я, в ответ на расспросы, нередко снисходительно улыбался, мол, а вы мне не верили.
Однако всегда бесило, когда кто-то, узнав, что я из Казани, сразу начинал «давить на мозг», задавая вопросы про гопников, типа, «а правда, что у вас в Казани...» или, еще «лучше»: «...у вас, у татар...». Перво-наперво приходилось объяснять вопрошавшему, что никакой, абсолютно никакой националистической подоплеки в «казанском феномене» не было даже близко: группировки были подчеркнуто интернациональными. Честь улицы — превыше всего. И вообще, Казань, мол, в этом плане не уникальна: молодежные группировки тогда безобразничали и в Горьком (ныне Нижнем Новгороде), и в Свердловске (ныне Екатеринбурге), и в других крупных индустриальных городах, но с чьей «легкой» руки «ославили» именно Казань, не ведаю.
Не существовало у группировок и экстремистской направленности — подавляющее большинство гопников были «пролетарского происхождения». Помню, в марте-апреле 1979 года, к 90-летию со дня рождения Гитлера, по Казани поползли упорные слухи, что невесть откуда взявшиеся бритоголовые собираются широко и шумно отметить юбилей фюрера. Никто их в глаза не видывал, однако слухи множились и множились: кто-то говорил, что, мол, откуда-то приедут, кто-то — что они настолько глубоко законспирированы, но обязательно повылазят, «вот увидите»! Власти города, видимо, отнеслись к подобным слухам всерьёз, поэтому вечером 20 апреля на опустевших улицах города дежурили усиленные наряды милиции. «Патрулировали» город, с целью обнаружения и наказания бритоголовых, и группировки гопников, каждая на «своей» территории. Впервые милиция их не трогала, а на вопросы «чего тут шляетесь?», пацаны объясняли: «Да не, начальник, отвечаем, всё нормально будет: мы, в натуре, бритоголовых ищем!» И действительно, махачей шабла́ на шаблу в тот день не случилось, между группировками было заключено всеобщее перемирие, правда, никаких бритоголовых ни милиции, ни гопникам обнаружить не удалось.
Здоровые понятия о самом главном тогда были у всех. В те времена никому и в голову не приходило ставить под сомнение значимость и величие нашей Победы. С детства, играя в «войнушку», мы старательно изображали «русских» и «немцев», а не гоблинов или десептиконов, как сейчас, причем никто не хотел быть «немцем».
Вспомнилось также, как в день сообщения о нападении маоистского Китая на дружественный Вьетнам в феврале 1979 года пацаны нашего класса пришли к военруку школы с вопросом на полном серьёзе: «Как попасть в добровольцы, чтоб воевать за Вьетнам?» Конечно же, военрук доходчиво объяснил, что надобности в нас нет никакой, наше, мол, дело — «учиться, учиться и учиться», как завещал великий Ленин. Но каков сам порыв! К слову, косить от армии тогда считалось западло. А служить все, как один, пацаны хотели в десанте или морской пехоте. Многие позже сами просились на службу в Афган, это короткое жесткое слово плотно вошло в нашу жизнь в конце того же, 1979 года. Служили хорошо, в школу иногда даже приходили благодарственные письма из воинских частей.
Большинство гопников моего детства вспоминаются вполне вменяемыми пацанами. Многие из них впоследствии как бы переросли, переболели, перебороли этот возрастной недуг, и армия в его «исцелении» сослужила хорошим лекарством. Хотя и немалое их количество ломали себе судьбы: вставали на «кривую дорожку», попадали в тюрьмы или спивались. Откровенные «отморозки» (хотя, в ту пору, такое словечко, как, кстати, и слово «братва», еще не употреблялось) тоже встречались, но их, слава Богу, были единицы.
Безусловно, группировки гопников той поры принципиально отличались от «братковских» ОПГ 90-х годов. Мне довелось как-то увидеть по каналу НТВ в телепроекте «Криминальная Россия» сюжеты про казанские ОПГ «Жилка» и «Хади Такташ» — разница колоссальная. Главная причина отличия — отсутствие, скажем так, экономической составляющей, несопоставимо меньшее влияние на молодежную среду криминального бизнеса образца семидесятых годов, размах которого просто смешно сравнивать с лихими девяностыми. Но многочисленные ОПГ лихого «десятилетия реформ» уже не были локальным казанским явлением, свидетельствуя об общественном недуге всероссийского масштаба.
Однако я веду речь лишь про семидесятые. Абсолютное большинство вчерашних гопников, повзрослев и посерьёзнев, шли работать, заводили семьи, некоторые даже получали высшее образование. Но я до сих пор не могу понять, что за бес вселялся в души обыкновенных пацанов?! Отчасти понятно: подростковый максимализм, понты, бравада, общественный вызов, желание привлечь к себе внимание. Плюс, своего рода, протест против общепринятых норм поведения и правил жизни, ощущение силы, околокриминальная псевдо-романтика. Строптивость и агрессивность, как способ защиты. Но что еще?
Помню, как-то Куцый целый день ходил и напевал в школе песенку старушки Шапокляк из мультфильма «Крокодил Гена»: «Кто людям помогает, тот тратит время зря, хорошими делами прославиться нельзя!». Я еще спросил его, чего, мол, распелся-то? Он в ответ:
— А чё-ё, не так что ли?
— Ну, Куцый, — отвечаю, — ты не прав!
— Да х*ли не прав-то, б**?! Пра-а-льно, хорошее сделаешь, никто и не заметит! Вон Филиппок (местный авторитет той поры) никому ничего хорошего не сделал, а все его знают и «ссат»!
Почему-то тогда среди многих наших пацанов считалось: вежливость, учтивость, доброжелательность — свидетельства мягкотелости, слабости. А слабых бьют! Вот и старались вовсю, выпендривались друг перед другом и всеми вокруг, как могли. И потихоньку, незаметно, исподволь подобная гипертрофированная норма общения формировала некую постоянную жесткую поведенческую установку, выйти из которой у многих уже не получалось. Засасывало. Зачастую ссору можно было легко загасить, но не-е-ет! Как же! «Кодекс чести» не позволял.
В начальных классах одним из моих лучших друзей был одноклассник Азат Нурутдинов, позже широко известный среди комаровских под кличкой «Таук». Из нормальной семьи, добрый, общительный мальчишка, когда он улыбался, на его щечках появлялись симпатичные ямочки. Никогда не забуду его письмо ко мне в Пятигорск (после первого класса я отдыхал там на каникулах у бабушки). Послание было довольно сложным, потребовался подстрочный письменный «перевод» моих родителей с помощью подсказок самого автора. Азатик пояснял, что именно хотел сообщить, но вот фразу «ваш кафтан стоит по-прежнему» объяснить им не смог: дескать, забыл, что хотел сказать.
Потом мы с ним оказались в разных классах, общаться стали значительно реже, позже в мою жизнь вошли музыкалка, флейта, оркестр. И я не заметил, с какого момента Азат стал превращаться в настоящего волчонка, злого и хищного. Его полностью захватила стихия улицы. С возрастом он заимел весомый авторитет среди гопоты, многие пацаны его боялись. Общение наше и вовсе свелось к минимуму — так, кивнем друг другу, да парой фраз перебросимся. Но я никогда не обращался к нему по кликухе «Таук», по имени и только по имени. Принципиально. И чувствовал: ему это импонирует.
Как ни странно, Азат побаивался моей пятигорской бабушки, хорошо знавшей его младшеклассником. Точнее, не побаивался, а как-то, случайно сталкиваясь на улице, сторонился, активно ее избегал. Почему? Бабушка, заслуженный учитель РСФСР, очень любила пообщаться с моими друзьями подчеркнуто дружелюбно, ласково. Вот и завидев Азата на улице, всегда подходила к нему с открытой улыбкой: «Привет, Азатик! Ну, что, мой милый дружочек, как твои дела?» Причем совершенно не «просекала» ситуации: «дружочек» мог стоять с пацанами, покуривая (папиросу он сразу бросал) и «конкретно базаря» хриплыми, приблатненными голосами. Бедный «Азатик» терялся, начинал ёжиться, озабоченно озираться. У пацанов «выпадал глаз» и отвисали челюсти: чё-чё? Мы не ослышались? Грозный Таук, «аказыц-ца», «милый дружочек Азатик» этой странной еб...той бабки? И ведь не нахамишь, не пошлёшь подальше — человек, как-никак, подошел к тебе искренне, с открытым сердцем.
Да уж... Я пытался объяснить бабушке ситуацию, втолковать момент, но она решительно не «врубалась», дескать, я что, не могу подойти поприветствовать «хорошего мальчика»? «Ты что, мне, заслуженной учительнице, еще будешь рассказывать, как нужно общаться с детьми?» Стоит упомянуть, что в Пятигорске, где прошла ее основная педагогическая деятельность, гопников не было вообще. А Генка, сосед бабушки по дому, «отрекомендованный» ею как «ужасный хулиган городского масштаба», совершенно не впечатлил. Мой наметанный глаз сразу оценил: не-не-не — жидковат, в Казани этот чувак не потянул бы даже на авторитета средней руки.
Еще до окончания мною школы, Азат получил свой первый срок — год, за драку. В бытность мою студентом, отправился во вторую «ходку», более длительную. А когда я уже проживал в Сибири, он сел в третий раз, теперь уже надолго. По слухам, стал на зоне авторитетом, «смотрел» за карточными играми.
Однако годы третьей «ходки» Азата совпали с периодом колоссальных перемен как в стране, так и в криминальной жизни: во весь рост поднималась новая хищная поросль — знаменитая братва девяностых, поначалу не признававшая старые «добрые» воровские традиции. Хотя, со временем, братков, попадавших на зоны, заставили считаться с ними. Оказавшись как бы на изломе эпох, Азат, «откинувшись» с зоны, не смог вписаться в новую жизнь. Улица изменилась до неузнаваемости: «пушки», «крыши», «стрелки», проценты, «откаты», «счётчики». Прежнего пиетета к нему не стало, плюс отсутствие образования, специальности, да и на работу с тремя судимостями попробуй устройся.
Пару раз мы с ним, в те годы, встретились. Улыбались, обменивались дежурными фразами, справлялись об общих знакомых — кто где и как. Но общения не получалось: мы словно с разных планет прилетели. Однако было приятно узнать, что Азат, по слухам, гордился наличием «друга-учёного».
Общая неустроенность и неудовлетворенность жизнью, к большому сожалению, привели к пагубному пристрастию, закончившемуся трагически: Азат преждевременно ушел из жизни, царство ему небесное. Вот я и думаю: останься он самим собой — и по-другому сложилась бы жизнь. Но, не смотря ни на что, Азатик остался в моей памяти добрым обаятельным мальчишкой с замечательными ямочками на щеках, который так и не смог вспомнить, что же означает фраза «ваш кафтан стоит по-прежнему»...

* * *

Не могу не вспомнить добрым словом педагогов, сделавших очень много, чтоб отвадить пацанов от улицы, оградить от влияния гопоты.
В нашей школе это были, прежде всего, учитель труда Юрий Алексеевич Никитин, руководивший кружком «Умелые руки», и физрук Леонард Георгиевич Качалич - организатор захватывающих школьных чемпионатов по футболу и хоккею.
Кружок «Умелые руки». Ха! — усмехнетесь вы: тоже мне, «сделай сам». Но не спешите с выводами. Изделия, которые изготовляли ученики, поражали своим качеством и технической сложностью. Недаром многие пацаны ходили к Юрию Алексеевичу и в старших классах, когда уроки труда уже не входили в учебную программу. Кабинет труда поражал своей оснащенностью — сейчас таких уже не найти. Столярная и слесарная мастерские, множество самых различных инструментов и станков, с которыми наш трудовик, мастер золотые руки, управлялся виртуозно. Он запомнился мне здоровым, сильным, довольно резким мужиком. Мог на уроке и «вклеить» особо «напрашивавшемуся», и обматерить, или, как меня однажды, вышвырнуть за шкирку с урока (не скрою, заслужил). Но никогда назидательно не «зудел», не «давил на мозг», не занимался нудным морализаторством. И именно своими открытостью, искренностью, справедливостью, неподдельной увлеченностью и какой-то мужской «настоящестью» подкупал пацанов. Не могу себе представить, чтоб кто-то из нас мог ему нахамить, что в отношении многих других учителей было обычным делом. Не забуду, как в восьмом классе на уроке литературы мы совместными усилиями довели до истерики молодую учительницу Эфиру Зиевну — она, бабахнув дверью, с плачем выскочила из класса и побежала в учительскую.
Леонард Георгиевич пользовался большим уважением у гопников — они часто заходили к нему. Со стороны казалось странным: серьёзный мужчина, преподаватель, а якшается с хулиганьём. Но как-то раз я услышал их разговоры: Леонард ненавязчиво так, доходчиво, с умелым и грамотным применением «бáсара» наставлял их на ум-разум. Самое интересное — они слушали физрука. Не слушались, но хотя бы слушали, что уже было немало.
В самом конце 70-х нашу школу возглавил Лев Аркадьевич Могильнер — учитель истории, по непроверенным слухам, полковник КГБ в отставке. Прямой, жесткий, но справедливый и честный человек. Его педагогический «арсенал» напоминал таковой Юрия Алексеевича. Лев Аркадьевич совершенно не боялся гопников, не тушевался и не пасовал, был с ними подчеркнуто твердым и непреклонным. Разок, помню, элементарно навтыкал при нас авторитету по кличке Усы. И гопники, чувствуя его силу и характер, частенько давали слабину, отступали. При прежней директрисе они имели привычку постоянно приходить в вестибюль или на крыльцо школы, кого-то задирать, унижать, морить — словом, «обозначать присутствие» в жизни школы (штатных школьных лицензированных охранников с тревожными кнопками и рациями, как сейчас, тогда не существовало). Одного школяра, помню, застращали настолько, что он, боясь выйти из школы, спрыгнул со второго этажа с противоположной от крыльца стороны и сломал ногу. Ученики, в массе своей, их боялись, да и многие учителя, чего уж там скрывать, тоже опасались. Лев Аркадьевич быстро их отвадил приходить. Добавлю, что ни пионерская организация, ни комитет комсомола школы абсолютно никакого влияния на гопников не имели, хотя многие из них числились членами ВЛКСМ. Но и только.
Новый директор резко активизировал сотрудничество и с инспекторами по делам несовершеннолетних, и с участковыми. С ними проводились классные и общешкольные родительские собрания, особенно после ЧП с убийством.
На одном из общешкольных собраний Лев Аркадьевич демонстрировал небольшую экспозицию ударно-колюще-режущего «арсенала», изъятого у учеников в стенах школы. Одно время мы забавлялись тем, что, зарядив в электророзетке небольшой конденсатор, разряжали его в кого-нибудь из школяров, как правило, младше или слабее себя. Особенно «сладостным» было наблюдение за процессом медленного подноса конденсатора к открытой части тела отчаянно верещавшей жертвы, которую крепко держали. Ну, а мастерски метнуть кому-то под ноги портфель так, чтоб цель, как подкошенная, рухнула на пол, или перед самым уроком намазать соплями дверную ручку класса, чтоб учитель впопыхах ее схватил — это так, почти шутки, за плохие поступки не считалось.
В то же время, добрые сердца ребятишек ведь никуда не девались: каждое утро к крыльцу школы собирались все дворняги округи. Псы, виляя хвостами, ожидали завтраки и угощения, которыми заботливые мамы снабжали в школу своих чад. Но в какие-то моменты, детские сердца вдруг будто бы в свинцовую фольгу заворачивались.
При Могильнере в школе возникло множество спортивных и прикладных кружков. Но одним из самых знаковых и необычных деяний директора была организация в нашей школе музея Латышских стрелков.
Моя школа №90 стояла на улице Латышских Стрелков. В 1978 году в Казани широко отмечался шестидесятилетний юбилей освобождения города революционной Латышской Красной дивизией от колчаковцев. Лев Аркадьевич решил провести праздник одноименной улицы и школы, на которой она стояла. Из Риги даже приехали трое настоящих латышских стрелков, стареньких ветеранов той дивизии — они сидели на почетных местах в первом ряду школьного актового зала во время торжественного собрания и концерта в честь знаменательной даты. Перед школой состоялся праздничный митинг и шествие по улице, названной их именем (ее перед этим отремонтировали и вычистили). Юбилейные мероприятия завершились разбитием небольшого сквера «Латышских стрелков» рядом со школой.
Венцом торжеств стало открытие ветеранами-«стрелками» школьного музея Латышской Красной дивизии. Причем Лев Аркадьевич поручил основную работу по его организации самому проблемному, на тот момент, 9«Б»-классу. Делегации от класса не раз ездили в Ригу в Музей Латышских стрелков. Там с нашими школярами делились информацией, историческими документами, некоторыми экспонатами, опытом в проведении экскурсий по музею. Так в нашей школе появилась своя собственная «изюминка». Одна ученица 9«Б» даже проводила экскурсии на английском языке (несколько раз школу посещали иностранные делегации).
Первый визит в Ригу наших девятиклассников запомнился еще одним событием, но другого толка. По рассказам пацанов, около вокзала до них докопалось местное хулиганьё. Те понятия не имели, что связываться с казанскими — себе дороже. Пришлось нашим доступно «растолковывать» это рижским чушпанам простым «контактным способом»: казанская делегация не ударила лицом в грязь, подтвердив своё реноме. Вернувшиеся с гордостью докладывали о боевом успехе, и это было самым ярким впечатлением от первого визита в столицу Советской Латвии.
Но были ли такие паца..., пардон, мальчики, которые не могли принять и усвоить все те правила? Которые не махались, не умели грамотно базарить, не интересовались футболом-хоккеем, не ставили три аккорда на гитаре? Конечно, были. Участь многих из них была незавидной.
В нашем классе учился Тагир Аглиуллин, переехавший с родителями в Казань из райцентра Нурлат где-то в пятом классе. Тихий, скромный, слабенький — мухи не обидит. Морить его, конечно, никто по-настоящему не морил: считалось за низкое, но клевали регулярно. Зачастую просто так, для поддержания своего «рейтинга» из желания самоутвердиться за счет слабого. Даже девчонки его задирали. Пацаны с ним не здоровались, тем более, за руку. Дети вообще жестоки и часто безрассудны, особенно, как я заметил, где-то в средних классах, в раннем подростковом периоде.
Каюсь, я тоже изредка поклёвывал бедного Тагира. Потом, уже где-то в восьмом классе, присмотрелся к нему поближе. Оказалось, что у Тагира тонкая поэтическая натура, он любил литературу, театр, пытался писать прозаические миниатюры. Словом, взял я Тагира под своё покровительство. Поклёвки почти прекратились, что существенно повысило его самооценку и уверенность в себе.
Количество девятых классов, в сравнении с восьмыми, уменьшалось на один. Наиболее одиозным ученикам давали понять, что в девятый их не возьмут, предлагая загодя подыскать какое-нибудь ПТУ. Уходили и те, кто выбирал для дальнейшего образования техникумы или творческие училища (музыкальное, художественное или хореографическое). В результате, один класс попадал под сокращение и расформирование. Все мы волновались, задаваясь тревожным вопросом: какой? По иронии судьбы, им оказался как раз мой бывший «А»-класс. Ещё годом позже из пяти восьмых стали делать только три девятых класса, что существенно стимулировало интерес к учебе и хорошему поведению для желавших оставаться учиться в школе.
Из нашего класса тогда и «попросили на выход» Куцего с Шампунем. Кстати, Шамиль впоследствии стал уважаемым человеком, крепким семьянином, прекрасным автомехаником. Он, конечно, в лихие девяностые «поработал» с братвой, но кому тогда не «сносило крышу»? В те же годы он дал хорошие средства на строительство новой мечети «Мадина», что у нас на Курчатова. К сожалению, ни Шампуня, ни Куцего уже давно нет в живых...»

© Петр Муратов, 2023
Дата публикации: 18.12.2023 15:52:12
Просмотров: 989

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.