"Много всякой всячины"
Николай Лемкин
|
Форма: Рассказ
Жанр: Размышления Объём: 24056 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Н.Е.Лемкин «Гегемон» ...Художник был стар, потрёпан жизнью, и очень болен... (Простатит, уретрит, холецистит,панкреотит, радикулит, парадонтоз...стоп, парадонтоза не было... зубы уже выпали.... Н-да,... ну, в общем, художник как художник в пятьдесят восемь лет...) А вот Петрович был величав, здоров, и солиден... Холодная элитная водка студила стопки, роса на хрустале... (Ой, не могу...роса..! Грибочки в маслице...Лучок..! Укропчик!...) Ну, ладно...продолжу... Итак – водка... ...Да что ты поделаешь!...Ну никак!... Где полёт литературной мысли, изыск слов? Красота неологизмов? Опыт предшественников? Фёдора Михалыча Доставайского, а вот скажем-Виктора Ерофеева? (Матёрый человечище! Инженер человеческих душ!...) Ну, ещё раз!... Петрович был «ГЕГЕМОНОМ», он любил это слово за многозначительность, внутреннюю энергию. Он любил много чего – силофосию, то есть науку, объясняющую всё сразу, Чубайса А.Б. за правдивость и честность, яркого, бесноватого делапута Госдумы, опять же-за правдивость и честность... но больше всего – самого себя! Художник юлил и юзил, мурлыкал и уговаривал... ....- А не будете ли любезны...водочки да со стерлядочкой?... ....-А чё? И не в падло...пнимаш ли...водочки... Вы спросите – о чём это я? Художник? Петрович?... А я и объясню - Петрович сложил художнику камин, да вот незадача – вскоре пошла вонь по всему дому, вот его и вызвали исправить.... Расчитались с Петровичем честно, кто бы спорил...но он был МАСТЕРОМ!... Гегемоном! И всегда то крысу вмуровывал в стенку, то яйцо куриное... А то и бутылку пустую в дымоход... Мастер как-никак! И уставшие от вони или ночного воя заказчики звали его опять....исправить, спасти от горя... И Петрович, переступая через гордость, шёл и спасал! Гегемон! Петрович ел жареную стерлядку, поглядывая на хозяина... ...Пора? Да нет, рано...ещё чуток...пусть поест... Художник смаковал стерлядочку, изящно сплёвывая редкие треугольные чешуйки, протягивая сквозь губы скользкую струну позвоночной хорды...он был рад спасению от вони, царскому вкусу жареной сочной и жирненькой стерлядки, водочки... Петрович понял-пора! ...Вот и сижу я, значит в лодке, забурлила вода подо мной, это водолазы утопленницу искали, да и нашли, да прямо у моей лодки-то и подняли... Всплыла она - распухшая, а на ней стерлядки, мелкие такие, водянистые, шевелятся как червяки...тыща...не меньше! Они прилипают, понимаешь ли, а оторваться не могут...и шевелятся! Художник закатил глаза, побледнел, осел как тряпка...от услышаного его рвало деликатесной рыбой, за которую были отданы последние деньги... Петрович облизал пальцы, сунул недопитую бутылку в карман, и походкой гегемона пошёл домой... Гнильё эти художники, скрипачи, да писатели, да и жиды, поди все, но скрывают! Прослойка, понимаешь ли... Вот Чубайс! Ну... Наш! Тоже поди – гегемон... Июнь 2008г. «Неравный брак» Н.Е. Лемкин ...Свадебные столы украшали букеты цветов ярких, но непахнущих – гены бразильских рогатых лягушек, вживлённые в хромосомы роз, придали им невероятную живучесть и стойкость, но отобрали аромат. Увы, побочные эффекты неизбежны – вот и телятина, нежнейшая, ароматная, от генной модификации стала огнеопасной, и вспыхивала как промасленная ветошь от любой искры, почему за столом никто и не курил... Другое дело – вино из настоящего генномодифицированного винограда, лёгкое, не вызывающее никакого похмелья, антиалкогольное... Человек, став Творцом, исправил ошибки Создателя, ошибки Бога, и вот они – огурцы с генами солончаковой осоки, вырабатывающими поваренную соль из ничего... Они уже на грядке росли малосольными... А вот и хрен с ароматом клубники и вкусом ананаса... Капуста, выросшая квашеной, но с запахом бразильского кофе и вкусом конфет «Мишка на севере»... Ах, ну разве опишешь настоящий свадебный стол?!.. А эти запахи! А радость гостей! Впрочем, одно грустное лицо можно найти на любой свадьбе – это, конечно же – мать невесты... Матушка смотрела на доченьку – белую и светлую, и ей было грустно... Давно ли дочка была ребёнком, весёлым и бесхитросным? Дочка до пятнадцати лет была нескладной, угловатой, с телом, покрытым лёгким жёлтым пушком, а глянь какая красавица выросла! Какая стать! Густые куриные перья выросли вместо лёгкого пушка... Невеста! Жених, поросший с рождения рыбьей чешуёй, не сводил с неё глаз... Любовь! Но матери было грустно – её беспокоили какие – то предчувствия... Неравный брак?.. 2008г. «Этюд акварелью» Н.Е. Лемкин. ...Осенний вечер. Ещё не знобит, но уже свежо... Охристо-золотистая листва на фоне густо-ультрамаринового неба... ( Таким оно бывает только осенью – холодное, равнодушное...) Вы как хотите, но лично я убеждён, что только акварель-материал тонкой живописи, ну что такое, например – масло? Громоздкое, слишком материалистическое, унылое и скучное как милицейский протокол... Акварель, непредсказуемая, хулиганисто-текущая, живущая сама по себе... Вот вроде бы делаешь мазок «а ля прима»- сухой, просчитанный, а он оживает на влажном торшоне, и понёс он тебя, и понёс, глянь – уже он тобой управляет, а не ты им! И радостно тебе... Ультрамарин зернист, ну, натура у него такая... Не любит смесей, серчает. А вот охра, сиена или умбра доброжелательны, а как они дружат с окружением! Вот она – осенняя палитра... Палитра согласия. Уютно присев на краешек скамейки старенький художник варакал очередную помарашку в стареньком замызганном этюднике. Сесть удобно было нельзя – новорусская мода требовала сидеть на спинке, поставив ноги на сиденье, однако, художник был жертвой советского воспитания, и не мог пачкать грязью скамейки. Сиденье было загажено почти целиком, старичок уместился на более- менее чистом уголочке. Вскоре над ним как петухи на насесте уместилась стайка подростков – два пьяненьких боя и сопливая гирла с металлическим кольцом в носу. Уселись они не из любопытства – ну, какое может быть любопытство у пятнадцатилетних, познавших всё, и уже уставших от жизни тинэйджеров? Да и старика – то они просто не видели, не замечали. Он для них так же не существовал, как и всё вокруг... Самоучки и бездари видят осень как набор диких кадмиев, синей «ФЦ», стронциановой жёлтой, и сажи газовой в тенях. И напоминает такая анилиновая живопись пьяную драку в сельском клубе... Старичок увязывал тени, прозрачные, холодные со светами. Чуть-чуть, и могла полезть грязь, а этого ой как не хотелось - этюд выходил тонким, лёгким, без «фузы»... ---...Пять штук накинь! ---...С хера ли – базар был о трёх... ---...А кто насвистел, что лажи не будет? ---...А я чо? Троица подростков вяло переругивались над головой старичка. ---...Чо-чо? Через плечо! Ты Гнуса спроси – чо? Гнус, я прав? ---...Да чо базарить? Не заморачивайся – гони пять штук! Я пока ей мозги вышиб, аж вспотел – ну и живучая, сучка была! А как визжала! Я весь в кровище перемазался! ---...А ты не лайся, какая-никакая, а это была моя мамка. Мне, может быть, её даже жалко! ---...Ни хера себе – жалко! А что же ты её заказала замочить, жалостливая ты наша? ---...А тебя бы так доставали – в школу ходи! Ночуй дома! Сам бы заказал! ---...Кончай сопли размазывать! ---...Слышь, Гнус, а может, я тебе отработаю? ---...Ага! Дурака нашла – Гвоздь после тебя сколько лечился? Отработаю!..Хе! Художник убрал с этюда пацанский плевок, солнце уходило, ещё чуть-чуть, и придёт другое состояние, да вот уже и приходит- тени стали глубже, вытянулись по тропинке... А славно я сегодня поработал, славненько! Старичок неспешно собрал этюдник, поправил берет,оплёваный пацанятами, и двинулся по тропинке... Гирла вынула из кармана горсть жвачки, скрипя зубами, отсчитала пять упаковок... ---...На, подавись, жлобина! ---...Ну, ты полегче, фильтруй базар, шлюшка трёпаная... Осеннее солнце выстрелило по верхушкам деревьев лучом, верхушки полыхнули, но это уже невозможно написать - этим можно только любоваться. Старичок шёл по парку, улыбаясь своим мыслям, вспомнился «Гамлет» со Смоктуновским, виденый в Одессе. Фильм был дублирован на украинский язык, и фраза ... «Буты, чи нэ буты, ось чё спытаты..» до сих пор рождала улыбку. « Быть или не быть, вот в чём вопрос..» Нет, «Гамлет» со Смоктуновским – только по-русски, а осень-только акварелью! АКВАРЕЛЬЮ! Новая Россия вступала в очередную осень... 2008г. Н.Е. Лемкин «Лёня – Штыковина» Водитель маршрутки тиранил пассажиров зековской музыкой. Словестный сблёв слезливо и нудно описывал страдания молодой воровки, якобы влюблённой в мента – опера... Тошнило... И вспомнилось... На июльском солнцепёке сидел старик. Глаза, провалившиеся под седые брови. Жёлто – зелёные щёки в ярко – красных пятнах, поросшие дикой клочковатой бородой... Так бы и прошёл мимо, но... - ...Лёнька, ты? Старик поднял глаза... -...Э-э-э... Колян – художник? Сколько же лет мы не виделись?.. Посадили его первый раз... ну, да – тридцать лет назад! Сейчас ему почти сорок шесть, как и мне... -...Вышел? -...Не... актировали. Ещё бы почти десятку париться на киче... Тубик, вот и турнули на волю – подыхать, хе – хе – хе... Старикан закашлялся, слюни, сопли и кровь хлынули на грудь. Голый череп мгновенно покрылся испариной... Тридцать лет назад город содрогнулся от отвращения, двести тысяч человек обсуждали одно, но очень странное событие. Каких только похорон мы ни видывали, но эти были из ряда вон... Через весь город, а это не меньше пятнадцати километров, на руках несли труп вора в законе. Гроб переходил из рук в руки. Освободившиеся руки перехватывались операми в гражданском, носильщик заталкивался в «Чёрный воронок», и так под «Шопена» он и набивался под завязку... Вся уголовная грязь страны вылезла из щелей на проводы вора. Лёню это событие восхитило, родило зависть к усопшему... через два дня он убил мужика. А... да просто так... Мужичок был забавным, и звали его Фидя – Сирота. «Фидя» - так он наколол в детстве имя Федя на руке, а сирота... Ему было уже почти шестьтьдесят, когда умерла мать, он долго переживал, и на всяческие шутки и розыгрыши в свой адрес беззлобно бормотал... -...Эх, люди, зря сироту обижаете... Было грех не разыграть простоватого и доверчивого человечка... Лёня всадил ему нож в спину. Костлявое тело, пережившее военный голод, дёрнулось, развернулось, клинок сломался. Фидя удивлённо посмотрел на пацанёнка, так сильно его обидевшего, потом упал... Лёню так и взяли с обломком ножа в окровавленной руке. Убийца молчал и счастливо улыбался – вот он я! Я! Это я сделал! А, просто так! Прямо в магазине! Вот он – я! Лёня зябко тёр руке, дышал на них, пытаясь разогреть умирающую кровь... -...Вышел я с малолетки, а мать мне – женись, да женись, я тебе и бабёнку нашла! Во, дура!.. Сватовство хорошо начиналось, да вот кончилось опять сроком. Жених после двух стаканов водки в кровь избил всех участников ритуала, захватил самое ценное в квартире, и понёс менять это на теофедрин, модный в воровской среде. Так его и взяли со швейной машинкой в руках... Воли он больше не видел. Летнее солнце жгло лицо, слепило глаза, хотелось в тень, а лучше – в воду, отмыться от впечатлений. Человек из моего детства зябко кутался в вонючий ватник, и рассказывал о себе... Он стал уважаемым, и получил кликуху «Штыковина» за любовь к заточкам и ножам, он проехал все зоны и «крытки», он знал всех, и все знали его... Воля приняла его без эмоций, без уважения, соседи обходили стороной, и было это неправильно и обидно... Тубика боятся? Не уважают? Его, и не уважать? Лёня высказывал мне своё возмущение, потом его прорвало, и он начал делиться опытом – как правильно бить ножом в печень – с разворотом... Хоронил его участковый. Соседи играли в домино, гуляли с детьми, пили пиво в тени – был уже август, но было так же жарко... Лёню – Штыковину может быть, помнил певец воровской судьбы Круг, да убили певца его же герои, а может, создатель «Бригады» его знал. Как знать, как знать... Тюремный «шансон» (Господи, прости их за осквернение этого слова...) мутил, я чувствовал запах Лёни – немытое тело, кислая вонь старого ватника, туберкулёзный пот... Запах Новой России... . «Стон» Н.Е. Лемкин ... Пейзаж был бесцветен... Нет, не так – он был серым... И опять не так... Не то... Как бы поточнее... Вся гамма серых тонов... вот – это точно! Да! Гризаль! Слева от меня – заводские корпуса, коричнево-серые от пыли карбида кальция, ярко-белые от слоя хлорной извести и аммиачной селитры, жёлто-серые от паров кислот... Серной, ортофосфорной, азотной, соляной... Пыль от известковых печей, дымы от бесконечных заводских труб клубились в воздухе, смягчая силуэты... Серые силуэты... Даже тополя, росшие вдоль бараков, не были зелёными. Душистый ветерок, насыщенный парами хлора, аммиака и серного ангидрида, переносил тонны продукции с ближайших химзаводов, окрашивая всё в благородные серые, бархатисто - чёрные, и серебристо - белые тона. Изредка цвет менялся на радостные лимонно-жёлтые, или оранжево-красные оттенки – это либо прилетала пыль серы с кислотных производств, либо цех циансолей сбрасывал в воздух цианистые цинк или медь. Народ боялся только запаха свежего сена – так пах боевой газ фосген... Но бывало это нечасто, привычным был запах дихлордифинилтрихлорметилэтана, известного под вульгарным именем «дуст». По – английски дуст – это пыль, в моём городе это было правильно, ибо именно «дуст» покрывал всё – чёрно-серый песок, тополя, бараки, лица и души. Запах моего детства... Он был могуч и велик как сатана – от него не росло ничего кроме тополей и страшной осоки - жёсткой и острой как бандитский нож. Он проникал повсюду, сжигал лёгкие, печень, почки... Лето 1957 года. Мне семь лет, скоро в школу, родители ищут по магазинам форму, но она дефицит, и пойду я в первый класс не в гимнастёрке с роскошным ремнём с латунной бляхой, не в форменной фуражке с шикарной алюминевой кокардой... Но не об этом думаю я, стоя перед бараком на посёлке Калинина. Я впервые осознаю смерть. Вернее – гибель. Гибнет дом, в котором я родился, начал ходить, прожил всю свою долгую семилетнюю жизнь. Здесь родилась и вскоре умерла от белокровия моя старшая, неведомая мне сестра... Здесь хоронили моих друзей, съеденных раком в младенчестве. Смерть, гибель не укладывается в разум, тем более – в детский, светлый и радостный... Дом может сгореть – и это понятно, дом может рухнуть, и это тоже не странно, но... Мой Дом УХОДИЛ ПОД ЗЕМЛЮ ! Чёрный песок засасывал барак как удав кролика – медленно, мучительно... Барак тонул в грязном, вонючем песке... как в болоте. Барак красив и логичен – он длинный как корабль, приземистый, как мужик, простой, как милицейский протокол... Его сколачивают за неделю, но живут в нём десятилетиями. Его собирают из досок гвоздями, засыпая промежутки в стенах душистыми опилками, его кроют благородным рубероидом. В нём длинный коридор, пропахший керосиновой гарью от примусов, кошачьим говном и блевотиной, и он пронзает всё здание насквозь. Слева и справа от него уютные, десятиметровые каюты-комнаты. За тридцать лет мягкие слои досок истлели, сучки нахально вылезли, жёлтые и жёсткие. Доски насытились парами бензола, дибутилфталатов, изопренов, дуста... Уже отсуетились жильцы, спасая своё нищенское богатство, уже спасли бабульку, забытую и запертую под замок, кончились слёзы и крики. Сотня человек в полной тишине внемла стону... Оторвите доску от забора, запомните скрип и визг отрываемых гвоздей. Умножте услышанное в миллион раз... Крыша выгнулась дугой, стропила мгновенно выскочили наружу, раскидав куски рубероида. Чердак взорвался, вывернувшись наизнанку... Чердак-место, где взрослые сушат бельё. Чердак-это страшно загадочное место для пацанов. Оно пугает своей высотой, полумраком, но как тянет к себе!... Нашли мы там в закутке парабеллум – большой, чёрный, красивый, и наше счастье, что мы – шестилетние, не смогли его взвести... Нет чердака! Почти залпом треснули окна... Стаи мышей и крыс хлынули из барака. Странная эпоха породила массу парадоксов – была нищенская зарплата, но в буфетах торговали копеечными бутербродами с красной икрой, кетой, роскошной сельдью «иваси»... Магазины были завалены свежим мясом и сливочным маслом, но крестьяне бежали из голодных сёл на химзаводы. Люди жили в нищенских бараках, но завешивали окна решётками... Чего они боялись потерять? Было мне лет пять, меня заперли дома, мне стало скучно, и я кухонным ножом прорезал стенку и ушёл в гости к другу – соседу... Из чего была стена? На чём держались двери, если сосед - матвей регулярно выбивал свою, вместе с куском стены... Матвей – не имя, - это явление, неописуемое, бесконечное, и безграничное. Люди, сбежавшие из колхоза. Семья Матвеевых... Матвеев было человек девять, не меньше, ну да – мамка, папка и ещё человек семь детей... А может, и не семь – больше... Впрочем, они и сами едва ли знали, сколько их... Они переливались как ртуть – одни в тюрьму, другие – из тюрьмы, или колхоза... мы не успевали запоминать их имена. И вся эта вечно пьяная, орущая, поющая и падающая орда умещалась в самой большой комнате барака, на двадцати метрах. Мы, дети, придумали игру по мотивам их бурной пьяной жизни – брались штаны, завязывались снизу, и набивались тряпками, выигрывал тот, у кого «матвей» дольше стоял, не падая... Как по расписанию по ночам подъезжал шумный «Чёрный воронок», и «мильтоны» в синих гимнастёрках проводили обыск... Старший матвей привычно объяснял соседям воровской промысел своих детей -... Чай не из дома несут, а в дом... Очередной сын попадал в тюрьму, и вот уже соседи рассуждают, глядя вслед отцу, несущему передачку «на зону» -...А теперь вот из дома пора нести... Всё имело своё место – клопы жили в щелях и на потолке, откуда и падали, злые и рыжие. Крысы и мыши плодились в стенах, уголовники собирались у матвея. Но и там, опившись одеколона и нажравшись таблеток, они не орали в полный голос «блатоту». Бренча на гитарах, они вполголоса выли словестный тюремный сблёв о вертухаях, Колыме, о «зоне». «Зона» была загадочной для нас, пацанов, и постыдной для всех остальных... «Зона» была поблизости, практически на территории завода жирных спиртов, в десятке метров от «Капролактама». «Зона» была и в бараке – половина жильцов щеголяли фиксами и наколками. Щипачи и мокрушники обожали Хрущёва за амнистию, но гордились и Сталином, наколотым на груди. Стены со скрипом и стоном стали сближаться... В нём стонали бывшие зеки, отсидевшие «ни за что» - ну, подумаешь, мужика «порезал»! -...Враг народа, фраер! Я лес за Уралом валил, а ты, гад, девок французских тискал!.. Туберкулёзный Федя-Неси-Подай пытался зачать очередную драку с моим дядькой. Дядя Костя воевал во Франции, там он бежал из концлагеря, попал к «маки», с ними и прошёл всю страну с юга до Ла Манша. В самом конце войны англичане собрали советских, пуганули Сибирью, посадили на корабль, и доставили в Британию. Месяц их держали на рейде, убеждая принять подданство британской королевы, месяц СССР требовал их вернуть. -...И ведь не спрашивают, что делал во Франции! Что делал в Англии? Чего-чего...на барже сидел!- дядя Костя зло посмеивался после очередного вызова «куда надо». «Куда надо»-звучало страшно даже для нас, пацанят. Я держал в своих руках его французские награды, так не похожие на наши. Нашими мы просто играли, отцы не надевали медалей даже в праздники. Была война, ну была... все там были? Все... И только бабёнки-фронтовички вызывали кривые ухмылки у бывших зеков. -...Мы-то понимаем, чем они там занимались... Дядя Костя не дрался с зеками без особой нужды, он брезговал иметь дело с уголовной грязью. Федя-Неси-Подай нарывался. Ежедневные пьянки заканчивались для него синяками, выбитыми зубами, и пьяными слезами «жертвы сталинского режима». Он сидел ни за что! -...Я её, понимаешь ли, аккуратненько так увёл в поле, ласково так уложил в межу...почему в межу? Так горбатенькая она была, чтобы не кувыркалась набок, хе-хе-хе, ну и... Он считал, что осчастливил соседскую девочку. -...Кто на неё позарится? Я первый и последний!.. Так он летом сорок второго спьяну отпраздновал повестку на фронт, куда, естественно, не попал. Не дожил он до светлых времён, когда мог бы именоваться «жертвой репрессий», в одной из очередных драк неудачно упал на собственную же финку... Стены с хрустом вдавливались во внутрь. Начали крениться и осыпаться печные трубы... В крошечных каморках умещался целый мир, его согревали печками. Зимой сладко-омерзительный запах горящего метилакрилата перебивал все привычные заводские ароматы – кто-то топился обрезками оргстекла. Горы обломков, кусков и брусьев плексигласа перетаскивались с заводской свалки. Оргстекло горело адским пламенем, гудело, чёрный дым рвался в небо. Время от времени случалось радостное для пацанят – раздавался оглушительный грохот, из печной трубы вылетал столб чёрного дыма и устремлялся в зенит-это взрывалась сажа от сгоревшего оргстекла в печной трубе. Толпа матвеев радостно галдела, фантазируя о предстоящем вселении в новую квартиру, и обязательно - в центре города! -...Мы многодетные! Товарищ Сталин нам помогал, Никитка-то, что-не человек? -...Поможет! Я Маленкову напишу, если что!... Пьяный визг и хохот заглушал стон гибнущего барака. Спасать им было нечего, пяток грязных матрасов, ватники, валенки и прочие шобоны кучкой валялись в луже браги (бутыль лопнула в самый последний момент). Прошедшая война отняла у каждого чего-нибудь. Семью. Здоровье. Ноги. «Врачи отняли» - так тогда говорилось, и мы, пацаны так и представляли это, не удивляясь, нелепости – кому и зачем нужны чужие ноги? Безногих называли почему-то танкистами, хотя половина из них была в наколках с якорями. «Танкисты»... деревянные коляски зло визжали подшипниками по асфальту. Седые, страшно старые – лет по тридцать пять-сорок, покрытые ужасными шрамами, они собирались поутру вокруг серого дощатого чапка. Не могли они дотянуться до окошка, буфетчица сама выносила им водку. -... А ну, враги народа, налетай! Враг народа по-настоящему был один – старый армянин Ашот. Ашот без слёз смотрел на гибель своего жилища. В юности он был дашнаком, и воевал против красных, в молодости строил Беломор-канал. Вернулся с чемоданом денег и мечтой купить домик в Горьком, подальше от Еревана, за независимость которого он больше не хотел ни воевать, ни сидеть. Деньги отняли урки, ноги - хирурги под Прагой. Ну, что ж, судьба опять отняла у него угол... Через сутки из песчаной воронки раздался последний звук... Мой город и все его химзаводы стоят на карстовых пещерах, присыпанных песком, время от времени своды пещер обрушаются, в провал уходит всё, что наверху – к примеру, цех завода «Химмаш». Сейчас уходил мой дом. Со стоном. Тридцать лет деревянный корабль барака впитывал в себя звуки, чтобы вернуть их миру. И звук тот не был радостным. Да, в нём смеялись мы - дети, да, пели наши матери, но остался только стон... Рожали нас со стоном, хоронили кого-то со стоном, стонали фронтовики, и не было тому причин... Всё вроде бы давно кончилось... 2008 г. © Николай Лемкин, 2008 Дата публикации: 15.09.2008 06:05:20 Просмотров: 3064 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|
РецензииМихаил Лезинский [2008-09-15 19:02:59]
Вот делаю тебе замечания , а у самого предостаточно херни понаписано . Нажми пальцем и запей пивом : www.wplanet.ru/index.php?show=text&id=3374 Ответить Михаил Лезинский [2008-09-15 10:41:40]
Конечно , по сравнению с памфлетами , эти мини-рассказы и зарисовки менее привлекательны , но зная , что и ЭТО вышло из-под пера Николая Лемкина , хочется дочитать до конца .
- Но у каждого кобеля свой вкус , - сказал мой знакомый Пёс Вафля , облизывая бейцы . Ответить |
|