Времена и Бремена. Книга третья "Время зрелых женщин"

Сергей Кузичкин

Форма: Роман
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 390196 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Сергей КУЗИЧКИН

ВРЕМЯ ЗРЕЛЫХ ЖЕНЩИН
Книга третья из трилогии «Времена и Бремена»

Повествование о мужчине и женщинах, любви плотской и вдохновенной. С элементами романтики, философии и занудства.

Эпиграф:
С той, чей стан – кипарис, а уста – словно лал,
В сад любви удались и наполни бокал,
Пока рок неминуемый, волк ненасытный,
Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!
Омар Хайям.

ОЖИДАНИЕ В НОЯБРЬСКИЙ ВЕЧЕР
Ноябрь первого года третьего тысячелетия в Енисей-граде был похож на поздний август. В начале одиннадцатого месяца температура в самом центре холодной Сибири неожиданно поднялась до плюс десяти. Старожилы не удивились и сообщили местным телевизионщикам, что такое бывает, но после седьмого ноября всё встанет на свои места, и долгожданный снег покроет крыши домов, дворы и переулки сантиметров на двадцать-двадцать пять. Ко дню милиции ртутный столбик на моём градуснике поднялся ещё на два деления, но никаких комментариев по телевизору не последовало. Не выпал снег и нисколько не похолодало в середине месяца. Несколько человек, родившихся в двадцатых годах прошлого столетия, выступили по этому поводу в прессе, но объяснить толком ситуацию не смогли, и все их выступления свелись к тому, что подобной выходки от природы они с рождения не помнят, и их родители о таких катаклизмах им тоже ничего не говорили.
Семнадцатого числа вышеупомянутого месяца, с восемнадцати до двадцати часов по местному времени, в узеньком проулочке возле основания отправленного в ремонт памятника Доброму Художнику с мольбертом и зонтиком, я ожидал одну начинающую теледеву. Я ходил взад-вперёд от места, где стоял раньше Художник до действующей чайной, а мимо меня в восточном и западном направлениях сновали девочки в коротеньких юбчонках, взрослые дамы в лёгких курточках и пальто и пожилые мужики в плащах и пиджаках. Почти все были без головных уборов. Ярко светили электрические лампы городского освещения, а входные двери павильонов и магазинов были открыты настежь.
Дева навстречу ко мне не торопилась, и пока до меня дошло, что она предпочла сегодня моему другое общество, количество прогуливающихся по улицам города людей стало понемногу сокращаться. Но я был упрям и продолжал ждать ещё какое-то время. Я прошёлся несколько раз по проулку, от одной главной улицы до другой. Мимо дамы около часу говорившей по телефону-автомату. Мимо двух соплюшек-малолеток сидящих на скамеечке, вызывающе закинув одну худенькую ножку на другую и дымящих сигаретками. Мимо стоящего на коленях на холодной брусчатке подростка просящего подаяние. Все они, как и я, преследовали какие-то свои цели, находясь на определённом участке городской территории довольно продолжительное время. Когда, уже было в сорок первый раз, я собрался прогуляться мимо молча просящего денег ребёнка, возле него появилась весёлая пожилая парочка. Женщина громко хохотала и тянула мужчину в павильон, но тот, встав рядом с подростком, снял с себя шляпу и, пытаясь сделать серьёзным лицо вытянул вперёд руку. В ту минуту лицо нового просителя денег в белом плаще почти точь-в-точь было похоже на лицо Доброго Художника отлитого в бронзе и не знай, я, что мужик попросту придуривается, наверняка подумал бы, что это сын Художника таким способом решил заработать денег на реставрацию памятника. Этого не знал проходивший мимо бородач, а потому бросил в шляпу просителя какую-то сумму. Придуривающийся проситель, не ожидавший такого быстрого эффекта, был неописуемо удивлён и обрадован. Оставившая его без присмотра женщина, успевшая за это время посетить павильон, вернувшись, была удивлена не меньше. Она тут же передала вырученную сумму подростку и попыталась надеть на мужика шляпу, но тот уже почуяв вкус к ремеслу нищего, легко отстранил её от себя, и более настойчиво стал протягивать головной убор навстречу идущему люду. Когда в шляпу мужика упало ещё несколько монет и даже бумажных рублей, я окончательно понял, что тёплая встреча за чаем и пирожными с мадмуазель сегодня уже не состоится. Как уяснил мысль о том, что в то время, когда люди на ходу учатся делать бизнес, я напрасно расходую время в узеньком проулочке, упуская возможность побродить по широким проспектам и площадям большого вечернего города одному или с какой-нибудь незнакомкой. А, поняв и уяснив всё это, я, облегчённо вдохнув полной грудью, направился по главной улице на зелёный свет светофоров.
В то время, когда на западе страны термометры показывали плюс два, а на столицу государства и город Петра обрушились снегопады, температура воздуха в Енисей-граде прогрелась до семнадцати градусов по Цельсию. К девяти часам вечера окна многих домов были раскрыты настежь, звучала музыка, а народ за этими окнами радовался возвратившемуся вдруг лету. Я понял, что грустить сегодня не имею никакого права. А что грустить? Супруга моя уже третью неделю пребывала на юге Сибири, где вместе с моими дальними родственниками наполняла себя витаминами в виде диких яблок, груш, маринованных помидоров, огурцов и солёных рыжиков заботливо собранных двоюродной тётушкой. Что грустить, когда тепло на улице и на душе, у меня в распоряжении целая свободная квартира, а рядом ходят красивые женщины? Откуда-то, толи сверху: с вершины небес, то ли с боку: с очередного переулка, то ли прямо: от проходящей длинноногой красавицы на меня обрушилось чувство абсолютной уверенности, что сегодня я не буду один, а шуршащая в моём кармане пятисотка оставит меня еще до наступления рассвета. Бросив в металлическую баночку сидевшей у крыльца детского магазина и просившей подаяния старушке несколько десятикопеечных монет, я непроизвольно последовал за полной дамой в клетчатых брюках и кожаной куртке в сторону театра драмы носившего имя Очень Великого Поэта. Когда мы подошли к театру, дама зашла в помещение, а я остановился у афиши, и стал разглядывать репертуар. Как несостоявшийся актёр и режиссёр, я попробовал было представить в своём воображении, как построит постановщик спектакля “Калигула” действо перед зрителями: будут ли выходить на сцену лошади и выезжать колесницы, каковых в одноимённом фильме про римского императора было предостаточно или обойдётся без них. Афишу я разглядывал не долго, не долго и ломал голову над вопросами режиссуры, через минуту дама вышла и остановилась в метре от меня. Я глянул ей в лицо: ещё молодое, но уже несущее в себе отпечаток жизненных передряг, убедился, что передо мной созревшая во всех отношениях женщина, и ещё раз получил подтверждение своей теории, выведенной не так давно – в первое лето нового века: как бы мне не нравились молоденькие девицы, как бы они не восхищались мной тайно и явно, как бы я не целовал их: понарошку или всерьёз, для меня всё же наступило ВРЕМЯ ЗРЕЛЫХ ЖЕНЩИН.
НЕИЗБЕЖНОЕ ВРЕМЯ.

НЕИЗБЕЖНОЕ ВРЕМЯ
Когда началось оно, это время в моей неравномерно-текущей жизни?
Вопрос этот и риторический и вполне имеющий право на существование. Не первый и не второй год я углубляюсь в анналы своей памяти. Углубляюсь, время от времени, когда есть свободная минутка или часок и вспоминаю истории связанные именно с женщинами опытными в любви, знающими толк в поцелуях и другой близости с мужчинами. Все они до одной, до самой последней, запали в мою душу и некоторые, видимо пригрелись навечно возле моего любвеобильного сердца. Люды, Лены, Ларисы, Наташи, а также Инны, Ирины, Марины… Имён, в принципе не так уж много, женщин с этими именами несколько больше. Я говорю только о зрелых женщинах встречавшихся на пути сорокадвухлетнего мужчины, имеющего двадцатидвухлетний половой стаж.
“Так ли оно было неизбежно, это время? – думаю я в такие минуты и часы. – И если было неизбежно, то почему?”. Ведь я вполне мог бы тормознуться на уровне бестолковых в вопросах секса и душевного общения молодок, возраста восемнадцати-двадцати лет, зависнуть на этом уровне, и до сих пор не знать о том, что после обниманий и жаркой любви под одеялом, или поверх простыни, женщина должна сделать подтирание мужского, а затем женского органа, и самое лучшее время занятий любовными играми перед сном, а для серьёзных разговоров утром. Молодым девицам этого знать, до определённого возраста не дано. А если они что-то и знают, то на практике всё равно применить пока не могут. Для таких дел они должны созреть и набраться опыта. Чтобы мужчина мог узнать эти и другие тонкости любовных отношений нужна, опытная, зрелая женщина.
Рано или поздно такая женщина появляется. Если она появляется рано, то чаще представляет собой даму за тридцать, уже разок-другой побывавшую замужем, и очень желающую поиграть с молодым, не избалованным женским вниманием мужчиной. Если она появляется на более позднем этапе у мужика малоопытного или ранее верного супруге, то возраст её может быть раза в полтора, а то и в два меньше, чем у её нового партнера, но поскольку опыта у неё несравнимо больше, возрастная планка выравнивается, либо переворачивается на сто восемьдесят градусов.
Когда же появилась такая женщина на пути неизбалованного крупными суммами денег Сочинителя, инфантильного во всех без исключения вопросах бытия и начавшего понимать, что такое жизнь далеко за тридцать? Сразу вспомнить трудно.
Конечно же, это совсем не та безымянная, подвыпившая бабёнка в привокзальном парке небольшого городка, повалившая однажды его со скамейки на мокрую траву и затащившая на себя почти силой. И не та, что пила водку в небольшой компании только что вернувшихся из армии парнишек, а потом на практике, поочередно с каждым, показывала, как надо пользоваться влагалищем. И не та сорокатрёхлетняя маруська с перебинтованной ногой, которую приволок тридцатилетний кочегар к двадцатидвухлетнему молодожёну ожидающему супругу из роддома и, естественно скучающему. Скука сразу оставила молодожёна, и он забыл о жёнушке и родившемся сыне до утра. После трёх выпитых бутылок водки, на скрипучей кровати-полуторке пущенной в производство на заре Советской власти начались такие скачки, каких в последующие двадцать лет своей жизни молодожён не видел. Маруська лежала, раскинувшись на кровати, а молодожён с кочегаром пытались поочередно овладеть ею. Она тоже желала этого, страстно поддавалась на встречу, то и дело сбрасывая с себя мужиков. Мужики с грохотом летели на пол, а на всю барачную округу из четвертушки, где проживал молодожён, целую ночь разносилась громкая брань. Кочегар утащил маруську под утро, а молодожён потом целый день ликвидировал остатки пиршества, заметая следы, уносил на дальнюю помойку бутылки, окурки, порванные трусы и грязные бинты.
Все эти вышеупомянутые и некоторые другие женщины, о которых не стоит даже вспоминать, были бабами зрелыми, но наряду с ними, вперемежку, или даже между ними сплошь и рядом тогда, в начале восьмидесятых, то и дело возникали неопытные молодухи. А раз так, то период тот нельзя назвать временем зрелых женщин. Больше всё-таки тогда было незрелых. И даже совсем недозрелых. Скорее это было ВРЕМЯ ПОЗНАНИЯ ЛЮБВИ. Практического познания. И тоже неизбежное.
Я вспоминал и думал обо всём этом стоя у драмтеатра, вечером, в необычно тёплом ноябре первого года нового тысячелетия, рядом с ПОЛНОЙ ДАМОЙ В КЛЕТЧАТЫХ БРЮКАХ.

ПОЛНАЯ ДАМА В КЛЕТЧАТЫХ БРЮКАХ
Мы стояли молча минут шесть, и я уже было собрался спросить её: была ли она на постановке “Калигулы”, но не спросил. А ей, очевидно, надоело соседство рядом с молчаливым мужчиной, и она, пройдя мимо меня, пошла дальше по главной городской улице. Я поплёлся следом. У перекрёстка она сбавила шаг. “Заговорю о погоде”, -- решил я, но едва с ней поравнялся, она свернула влево и перешла на другую сторону улицы. Дальше мы продолжали прогулку параллельно друг другу разделённые широкой проезжей частью и небольшим потоком автомобилей. Через квартал был поворот на Набережную и я, мысленно попрощавшись с толстушкой, скорректировал маршрут на девяносто градусов. Я шёл к автомобильному мосту, большие стрелки новых городских часов бледно замерли между цифрами десять и одиннадцать. Двигаясь очень медленно, я интуитивно почувствовал, что дама в клетчатых брюках идет за мной. И она действительно шла! Я убедился в этом, осторожно оглянувшись. Она шла медленно, как бы стесняясь. Я остановился, подойдя к очередному перекрёстку. Дальнейший путь преграждал красный свет. Она подошла и встала рядом.
-- Девушка, вы можете меня сфотографировать на фоне курантов? – подавляя комок в горле, и неведомо откуда нахлынувшую на меня стеснительность, спросил её я.
-- А получится? Ведь уже темно… -- сказала она, и я понял, что она готова к общению. Она дозрела до него, прогуливаясь вблизи меня, и мы были уже связаны этим ещё пока не состоявшимся, но уже неизбежным общением, предчувствием его необычности и жаждой случайного знакомства.
-- Получится. Фотоаппарат у меня классный.
Я достал из сумки “PENTAX” и уже по ходу пересечения улицы на зелёный свет, коротко, но доходчиво объяснил ей, как надо им пользоваться.
Она без суеты дважды зафиксировала меня под Енисей-градской достопримечательностью, потом дважды это сделал с ней я.
-- Девушка, а вы не хотели бы отметить со мной одно событие? – спросил я.
-- Очень важное? – поинтересовалась она.
-- Для меня важное. Сегодня я подписал договор с одним столичным издательским домом, и в скором времени там могут выпустить несколько моих книг и даже начать их раскрутку. Может быть, по этому поводу сходим в кафе?
-- Давайте для начала погуляем,-- сделала контрпредложение она. – Мне понравилась гулять вместе с вами.
-- Хорошо, пойдёмте на Набережную. Вас как зовут? Меня Сергей.
-- А я Наташа.
-- Хорошее имя. Одно из моих любимых. – говорю ей я, нисколько не лукавя, отмечая при этом закономерность и неизбежность нашего общения. Ведь ожидаемую мною сегодня, не пришедшую теледеву тоже зовут Наташа. Всё правильно: если к зрелому мужчине не приходит одна женщина, обязательно появляется другая. Не пришла одна Наташа, вакантное место заполнила другая.
– А вы не на филфаке учитесь? – спрашиваю я.
-- Нет, не на филфаке, -- говорит она и тут же задаёт вопрос мне:
-- А почему об этом спрашиваете?
-- Да так, подумал: если как-то связаны с филологией, то книжку подарю. Собственного сочинения.
-- А вы думаете, что если я не связана с филологическим образованием, то и книги читать не умею? – говорит она с лёгкой обидой в голосе.
-- Хорошо, если любите читать, то подарю вам книжечку про любовь и другие чувства, – произношу я с интонацией виноватого человека.
-- Я согласна, – прощает она меня. – А вообще-то я учусь на экономическом, но вечерами, а днём работаю.
-- Тоже хорошо, – одобрительно киваю я. – Экономика дело нужное, особенно сейчас.

Итак, общение наше завязывается быстро, неуверенность почти сразу же исчезает и мы как давние знакомые, раскованно, говорим обо всём и направляемся на берег сибирской реки. Прогуливаемся по Набережной, подходим близко к воде, она становится на бордюр и чуть было не теряет равновесие, но я вовремя подхватываю её под руку. Всё вроде бы идёт пока нормально, но меня снова начинает мучить мысль о кафе, о не разменянной пятисотке в кармане, о пустой квартире и перспективе вернуться туда в такой чудесный вечер одному.
-- Поскольку всё идет чудесно, и мы почти перешли на “ты”, -- говорю я ей уже ничуть не робея и не боясь отказа, -- То я предлагаю два варианта: пойти в кафе или сейчас же взять вина, фруктов, поймать “тачку” и отправиться ко мне.
-- Я не могу поехать в гости к незнакомому мужчине,-- вполне логично размышляет она вслух.
-- Будем считать, что мы уже хорошо знакомы, – пытаюсь убедить её я. – Минут сорок мы уже находимся в словесном общении, а если учесть то время, когда мы молча ходили друг возле друга, то получится почти два часа.
-- Убедительно, но если выбор за мной, то я выбираю кафе. В гости поедем в другой раз.
-- Что ж кафе, так кафе. – Произношу я обречёно, мысленно жалея о том, что визит этой дамы в мой Калининский район очевидно не состоится.
Дальше мы идём на поиски ближайшего кафе мимо городского парка, площади, где когда-то круглосуточно горел вечный огонь, оказавшийся не таким долговечным. Через улицу от площади в кафушке кроме пива и дорогой водки другой выпивки нет, к тому же там много накурено и шумно. Мы же хотим вина, немноголюдия, побольше интима, поэтому отправляемся дальше. Дальше – “Кафе-мороженое” для детей. Оно уже закрывается, но там же, в подвальном помещении есть “Погребок”, в котором тоже много пива, но и вина предостаточно. Пожилой швейцар учтив и многословен, рассыпается в любезностях и комплементах в адрес Наташи. Самый дальний стол слегка в полумраке, я по одну сторону, она по другую. Тяжёлые стулья, под вид дубовых, лёгкое красное вино, фрукты. Обаятельная официантка следит за тем, чтобы фужеры были постоянно наполнены. В общем, всё то, что и должно быть для завязки хорошего знакомства, а то и целого романа.
-- Кто-то мне обещал книжку подарить… -- говорит дама Наташа, отхлебнув из фужера.
-- Ну, раз обещал… -- я расстёгиваю молнию своей небольшой сумки, открываю тот её отдел, где хранится мною написанная литература. -- Где она, про любовь которая?.. Тебе с подписью или…
-- С подписью, естественно.
-- Такса за подпись обычно поцелуй, но поскольку мы с тобой ещё не так хорошо знакомы, поэтому…
-- Но почему, поэтому? Давай по правилам: поцелуемся, но потом. То же самое давай и про брудершафт решим: выпьем сейчас, а целоваться на улице будем.
Меня это устраивает. Дама видимо, ещё более опытна, чем я предполагал, и толк в любовных отношениях понимает. Знает толк она и в книжках, и кое-что о жизни писателей читала. Например, о том, как, и что писал маркиз де Сад, находясь в неволе, и даже правило щелкопёров: не можешь не писать – пиши!
-- А ты все книги подряд читаешь? – спрашивает она.
-- В последнее время совсем не читаю. Когда читать, Наташа, когда писать надо?
-- Всё понятно: чукча не читатель – чукча писатель. Так?
-- Так выходит. Читал в последнее время по совету друзей Довлатова, да заставил себя перечитать “Сто лет одиночества” Маркеса. И то потому, что сам на роман замахнулся. А вообще, когда беру книгу какого-нибудь нового для меня писателя, то первым делом открываю оглавление и ищу самый короткий рассказ, а уж потом решаю: стоит ли читать дальше.
-- Хороший способ знакомства с автором! – одобрительно хлопает в ладоши она. – Сейчас посмотрю в оглавлении какой у тебя самый короткий рассказ.
Наташа открывает предпоследнюю страницу. Лицо её слегка пунцовое от выпитого вина, глаза искрятся.
-- Скажи-ка, с чего начать?
-- В данном случае, при сложившихся обстоятельствах тебе следует прочесть рассказ под названием “Наташка”, -- советую я.
-- О! Есть и такой?
-- Есть, по случаю.
-- В двух словах: о чём?
-- Про корреспондента и продавщицу.
-- Да-а-а! Прочту сейчас же. И знаешь почему?
-- Скажешь, буду знать.
-- Потому, что я работаю простой продавщицей в павильоне.
-- Значит это о тебе…
Она находит нужную страницу и начинает читать. Я же, чтобы не мешать ей, тоже нахожу себе самое лучшее в этом случае занятие: начинаю брать с тарелки и поедать нарезанные дольками яблоки и груши, а также крупный спелый виноград.
Чтение продолжается около четверти часа. Я смотрю на тарелку и понимаю, что если оно затянется ещё минут на пять-шесть, то ни яблок, ни груш, ни тем более винограда не останется и мне придётся сделать новый заказ. Я начинаю себя ограничивать. Рука тянется к фруктам не так быстро, а голова работает в направлении экономии. В подсознании происходит мысленный подсчёт: а хватит ли денег расплатиться за всё, что заказано, а сознание решает: не пора ли переходить от разговоров об абстрактном к деловым предложениям.
-- Принести вам минералочки? – спрашивает учтивая официанточка, заметив, что я не пью вина.
-- Принесите.
-- Кстати, а почему ты не пьёшь вино? – не отрываясь от чтения, задает мне резонный вопрос Наташа.
-- Не хочу.
-- А почему тогда в той пивнушке не остался? Какая разница, где не пить вино: здесь или там?
-- А потому, что здесь уютнее.
-- Да, здесь действительно уютнее, – соглашается она.
Мне приносят минеральную воду “Боржоми” и даже наливают в фужер. Наташа продолжает углубляться в сюжет рассказа. Делает она это расковано, попивая небольшими глотками вино, изящно удерживая кончиками пальцев фужер. В такт её вздоху-выдоху из-под кофточки, словно вырываясь наружу, покачиваются груди, небольшая челка свисает до бровей, а зачёсанные назад волосы ровно лежат на плечах. Губы похожи на спелую малину.
Я больше не могу ни есть, ни пить, ибо начинаю понимать, что уже влюблён. Мне уже хочется как можно быстрее покинуть этот погребок, взять Наташину руку в свою, погладить волосы, коснуться груди, обнять за талию и закрыть её губы в долгом поцелуе. Внутри меня клокочет мужское начало и рвётся наружу. Я стараюсь сдерживать себя и против воли пью минеральную воду.
-- Да-а-а… – произносит она, дочитав рассказ до конца. – Впечатляет, хотя и грустная концовка. И всё же: почему ты не пьёшь?
-- Ты имеешь в виду вино?
-- Конечно. Оно сегодня по особенному вкусное.
-- Не пью потому, что в последнее время питие спиртных напитков и пива не приносит мне радости. Раньше бывало: выпьешь, настроение поднимается, смеёшься, радуешься жизни, женщин целуешь, а теперь…
-- Теперь не целуешь? – улыбается она.
-- Целую, но, не будучи пьян, – говорю я, взяв её руку в свою. – А когда выпью грустить хочется. Чтобы не быть грустнее трезвого, я не пью.
-- Тоже логично,-- соглашается она.-- Ты хочешь, чтобы мы скорее начали целоваться?
Вместо ответа я делаю глубокий вдох.
-- Ясно. Тогда давай будем уходить. Тем более, кроме нас посетителей не осталось. Сколько времени?
На часах половина первого. Работники “Погребка” дружно собравшись у стойки, открыто подсчитывают прибыль. Официантка, заметив движение за нашим столиком, аккуратно подает мне книжицу-меню в кожаной обложке. Как я правильно догадываюсь – там счёт.
-- Много насчитали? – спрашивает Наташа, в её руках появляется большой кожаный кошелёк.
От трехзначной цифры рябит в глазах, но я ещё не успеваю понять до конца, что попал в очень щекотливую ситуацию, как передо мной ложится стопочка из пяти пятидесятирублевых купюр. Они кстати. Ибо белая бумажка говорит о том, что я должен в “Погребок” за чудный вечер семьсот сорок два рубля, а у меня в кармане только пятьсот тридцать.
-- Положи мои деньги поверх твоих, закрой книжицу, и пошли, -- говорит Наташа, поднимаясь. -- Приятный был вечер, пусть приятно и закончится.
Поразительное совпадение мыслей, поступков и я уверен, чувств, не оставляет сомнений в том, что сегодня у нас всё будет так, как и должно быть у двух ищущих и желающих любви людей.
Пока я готовлюсь к выходу, она говорит официантке о том, как хорошо мы провели время в их прекрасном заведении, при хорошем вежливом обслуживании, о том, что вечер этот был чудесным исключительно благодаря тому, что мы зашли на огонёк “Погребка” и теперь непременно будем здесь бывать. Я киваю в такт её воркованию и, мы не спеша, уходим. Швейцары, один уже знакомый старик и другой зелёный юнец, уже ждут нас в верхней одежде. Мы действительно последние клиенты.
Юнец, видимо только познает азы щвейцарного искусства, а потому волнуется и путается. Моё полупальто он пытается надеть на Наташу, а кожаную куртку предложить мне. Когда недоразумение проясняется, мы в компании с опытным швейцаром откровенно смеёмся, а молодой представитель обслуживающего персонала несколько раз извиняется, прижимая руку к сердцу. Всё его существо выражает готовность бить долгие и продолжительные поклоны.
А на дворе уже настоящая ночь. Настоящая летняя ночь во второй половине ноября! Ноги даже не потеют, а горят в зимней обуви. Ярко светят электрические лампы, а выше их над головой виден свет далёких звёзд. В переулках, где потемнее, звёзды висят гроздьями-созвездиями и кружат голову, и добавляют жару, и страсти оказавшимся в это время на улицах Енисей-града влюблённым. Мы идём рядом, почти вплотную, но хочется быть ещё ближе, не смотря на потные ноги, тяжёлую осеннюю одежду, предчувствие любви, от которого тяжело дышать и говорить.
-- Теперь идём меня провожать, – говорит Наташа. – А почему ты не берёшь меня за руку? Мне же тяжело идти: я пила вино за двоих и выпила целую бутылку ёмкостью семьсот граммов.
-- Давай твою руку. Я давно хочу её взять, но не решаюсь.
Руки наши переплетаются, ладонь соприкасается с ладонью, пальцы смыкаются в замок.
Мы идём провожать Наташу – полную, молодую, но зрелую даму в клетчатых брюках. За несколько часов общения, мы сблизились с ней с космической скоростью. Осталось только скрепить эту близость, общность мыслей и чувств, близостью физической. Мы идём по пешеходной части главной улицы города. Время за полночь, но прохожих много. Даже слишком много для такого времени суток и такого города как Енисей-град. Люди гуляют парами, группами до пяти человек и даже компаниями от семи и более. Есть, одиночки, пьяные, мужчины и женщины с собаками. Изредка на обочинах проезжей части появляются “ночные бабочки”. Они стоят спокойно, словно манекены, в коротеньких курточках и юбчонках, с красивыми ножками в эффектных колготках. Не часто курсирующие авто иногда останавливаются возле них, дверца машины открывается. Дама наклоняется к водителю или пассажиру и происходит общение. Иногда после коротких переговоров, “бабочка”, сложив крылышки, и поджав ножки, садится в салон, но иногда с силой захлопывает дверцу, провожает взглядом отъезжающий автомобиль и снова принимает позу манекена.
-- Не договорились, – комментирует Наташа.
-- Не сошлись в цене, – соглашаюсь с ней я, думая о том, придём ли мы к согласию через несколько минут, когда наступит время “Х”.
Время “Х” однако приближается. Я жду его с нетерпением и осторожностью. Сейчас во мне главенствует плоть и на первый план выходит инстинкт самца. А о чём думает в это время самка? Я примерно догадываюсь, но её действия могут быть непредсказуемы, и это меня настораживает. А зря. По опыту недавно созревшего мужика, я знаю, что волнения в этом случае излишни и моя настороженность может передаться потенциальной партнерше и тогда…
И тогда может случиться… Вернее тогда может ничего не случиться. А если ещё точнее – процесс может замкнуться в полушаге от, наверное не самого главного в установлении любовных отношений, но очень важного и даже необходимого для мужчины, события.

Настороженность покинула меня, когда мы приземлились на скамеечке недалеко от памятника Великому Стратегу Осенней революции 1917 года.
Целоваться мы начали без предисловий, едва присели на металлическую скамеечку с деревянным сидением. Сочные губки её оставляли на моих сладкий вкус малины, слегка кисленькой клюквы, чуть отдавали горечью спелой рябины. Одно прикосновение её пробирало до самого сердца, второе выворачивало душу наизнанку. Таких вкусных ощущений я не испытывал более десяти лет. Ощущений настоящей живой женщины-самки. Она всасывала мои губы в себя, проводила по ним шершавым кончиком языка, входила в меня языком и каждое касание ею моего нёба заставляло передергиваться все мои внутренности и наполняло неистовой силой. Левая рука моя обнимала её за шею, а правая кочевала от спины к груди и обратно. Её же руки…
Я не помню, где была её правая рука, а вот левая…
Левая страстно водила по моему бедру и поднималась выше и выше. Когда она поднялась до критической зоны, я, теряя разум, только и смог выдохнуть:
-- Поедем! Поедем ко мне… Сейчас же!
Но тут она, прервав поцелуй, произнесла то, чего я уже не ожидал от неё услышать:
-- Не могу. Мне завтра на работу.
-- Я доставлю тебя до работы на тачке, -- вскричал я, уже отрываясь от неё, но, ещё не понимая, что это отказ.
-- У меня вещи дома, мне переодеться надо.
-- Забирай их сейчас, и поехали. У меня дома деньги есть, с таксистом рассчитаюсь…
-- Не получится. Мне нужно встать в семь часов. А если мы будем вместе, то совсем не уснём.
-- Ну, поспим пару часиков…
-- Я не знаю как ты, но когда ко мне приходит любовь, я спать не могу.
Я хотел сказать: “Я тоже…”, но подумал, что это прозвучит глупо, поэтому произнёс:
-- Тогда пошли к тебе.
-- Если мы пойдём ко мне, то завтра мне придётся собирать вещи и прощаться с хозяйкой. У нас с ней уговор: я живу скромно и никого не привожу.
-- И что нам делать?
-- Встретимся завтра у меня в павильоне. На рабочем месте. Завтра воскресенье, народу будет не так много.
Я молчу. Я пребываю ещё под воздействием её сладких поцелуев и прикосновений, но сознание моё уже крутит мысль о том, что сказка о случайной попутчице, золушке и принцессе, о любви с первого взгляда не имеет ничего общего с реальной прозой жизни. Завтра наступит совсем другой день и продолжения сегодняшнего вечера уже не будет. НИКОГДА.
Я понимаю это, но верить не хочется. А вдруг?
Мы встаём со скамейки, и только тут я замечаю, что людской не частый поток не иссякает нисколько. Люди по прежнему парами, в одиночку, компаниями, группами и с собаками бродят по улице и скверу. Даже проходят мимо скамейки, в полутора метрах от нас. Несколько человек стоят у памятника Стратегу революции. Один с букетом цветов. Город живёт своей ночной жизнью, в которой мне, как я уже понимаю, нет места.
Мы снова идём, взявшись за руки, близкие друг к другу, но уже разделённые чертой неизбежности. Мимо памятника, мимо парка, мимо патрульной машины милиции. Вот ювелирный магазин, за которым скромный деревянный двухэтажный домик, в котором она снимает комнату. Она открывает дверь подъезда ключом, и мы сливаемся в прощальном долгом поцелуе. Прощальный поцелуй мало знакомых, случайных и, в общем-то, далёких друг от друга людей.
-- Ты помашешь мне рукой из окна? – спрашиваю я.
-- Нет, – говорит она и с этим “нет” исчезают последние иллюзии.
-- Пока, -- говорю я ей и ухожу в тёплую ноябрьскую ночь.
Навсегда из её жизни.
Обратного хода нет. Как нет места этой даме в моей судьбе: определённой и расписанной небесами за тысячи лет до моего рождения. Время “Х” пошутило сегодня надо мной. В этом есть своя логика и закономерность. Как закономерно само ВРЕМЯ “Х”.

ВРЕМЯ “Х”
Ситуации, в которых чаша весов может качнуться в ту или иную сторону, постоянно преследуют меня в земной плотской жизни. Этакие грани судьбы, через которые удаётся или не удаётся перевалить мне, я назвал временем “Х”. Назвал так, без какого-то глубокого смысла. Мог бы назвать и временем “Z”. Или “У”. Или “Ч”. Или даже “0”. От этого бы ничего не изменилось. Я хотел его назвать временем “Я” и даже “С” -- по первой букве моего имени, или “S” -- в английской его версии.
В пору своей незрелости я часто думал: случайно или закономерно это время? Эти жизненные ситуации, разворачивающие меня порой на девяносто градусов и направляющие дальнейшую жизнь в новое русло. Теперь знаю, что ничего случайного в жизни не бывает. Всё закономерно. И если тебе суждено иметь сорок восемь любовниц, в жизни их будет ровно сорок восемь, а не сорок семь или сорок девять. Даже если предпосылок будет сто сорок восемь. Сто лишних не выдержат испытаний, и у тебя с ними ничего не получится. Если выпала тебе доля мучаться с одной женой полвека, сколько не заводи романов на стороне, сколько не стучи кулаком по столу, грозясь уйти к Людке или Таньке, всё равно на долго тебя не хватит. И не пройдёт месяца, а то и недели, как ты снова приземлишься под одним покрывалом со своей неизбежной Леной или Верой. Положишь свою повинную голову на ту же подушку, где отдыхает утомлённая от твоих выходок головушка законной супруги и будешь шептать ей слова благодарности и говорить о том, что она самая, самая, самая…
Всё определёно: и время и место, когда, где и с кем суждено встретиться, а мимо кого просто пройти, не коснувшись, не познакомившись, не проронив ни слова.
Ах, сколько было этих встреч, вроде бы не случайных и имеющих продолжение и развитие, но заканчивающихся ничем! Они тоже ведь были закономерны, поучительны, заполняли пробелы и пустоты моей жизни и являлись связующими звеньями одной закономерности с другой. Встречи эти случались на путях-перепутьях судьбы. Часто возникали они без каких-либо предпосылок, как будто ИЗ НИЧЕГО. Один раз любовная история завязалась в поезде и переросла в роман или как сейчас модно говорить, триллер.
Её звали Нина, и была она ЖЕНЩИНОЙ ИЗ СЕВЕРНОГО ГОРОДА.

ЖЕНЩИНА ИЗ СЕВЕРНОГО ГОРОДА
***
Её звали Нина, она жила в Cеверном городе, и, пожалуй, именно эта полная русская дама тридцати с лишним лет, преподавшая ему впоследствии, немало уроков и стала первой по-настоящему зрелой женщиной в жизни Валеры.
А рассказывать эту историю надо с предисловия. С того, каким было время, познакомившее Валеру и Нину.
Шёл второй год широкого переобустройства страны. Правительство стремилось улучшить жизнь рядового гражданина и проводило одну реформу за другой, но это только ухудшало бытиЕ и превращало житиЕ большинства населения страны в существованиЕ. Самым удивительным было то, что все это происходило в мирное время. Товары в магазинах исчезали с неимоверной быстротой и не только промышленные. Продуктов на всех не хватало, и было решено ввести нормы, лимиты и раздать людям талоны. По талонам один раз в месяц одному человеку было разрешено купить три килограмма сахару, пять крупы, килограмм масла, несколько литров молока и две бутылки водки.
Про спиртное разговор особый. Но об этом чуть ниже.
В то время Валерий, мужчина двадцати восьми лет находился не на самом лучшем отрезке своего жизненного пути. Это был период, когда он существовал на положении холостяка: первой жены у него уже не было, а второй ещё не было. Более того, почти три года он прожил на ограниченном участке одной таёжной территории, практически не видев цивилизации и женского общества и не пив ни грамма водки, ни вина, ни пива.
Естественно, приехав в родной город, где проживала его мать, воспитывающая его же малолетнего сына, оказавшегося сиротой при живом отце, Валера, думая серьезно заняться воспитанием ребенка, все же перед этим благородным делом решил расслабиться. Буквально на третий день после приезда, блуждая по городку, он наткнулся на бывшего мужа своей родной сестры. Встречу решили обмыть. Валера достал из кармана часть заработанных в тайге средств, а бывший зять повел его к цыганам, продававшим спиртное по двойной цене. Они набрали у свободно спекулирующего спиртным смуглого многодетного семейства какого-то жуткого портвейна и напились вдрызг.
На календаре было начало марта – необычно холодного в том году. Бывшие родственнички начали питие на колхозном рынке, в чебуречной, продолжили в фойе кинотеатра, а потом, не помня как, оказались в железнодорожном вагончике, в компании каких-то путейцев и пэмээсовцев. Вначале все сидели, разговаривали и пили водку тихо-мирно, но потом возникла потасовка. То ли работникам ПМС что-то не понравилась в действиях путейцев, то ли сотрудники ПЧ усмотрели в разговорах пэмээсовцев что-то аполитичное, и понеслось. Сначала один работник железнодорожного транспорта врезал прямо за столом другому -- из соседней организации. Потом ещё один вышиб табуретку из-под соседа и в драчный процесс, как-то сразу включились все кто там находился. Даже сроду драк не любившие и старающиеся в них не участвовать и те оказались в эпицентре потасовки.
Как всё закончилось, никто из выпивающих в вагончике, так потом и не вспомнил. Главное все остались живы, и сам вагончик уцелел. Валера же пришел в себя дома. Он лежал на диване: болела челюсть, правый глаз не открывался, на бровях запеклись кровоподтёки. Два следующих дня он из дому не выходил: слушал нотации матери, и взялся было за осуществление благородного воспитательного процесса – стал рассказывать сказки сыну-шестилетке, прикладывая одновременно к глазу старинный медный пятак, отчеканенный во времена Екатерины-второй. Однако благородное дело молодого человека очень скоро утомило. Еще через день, когда Валере стало немного получше, и, голова замыслила о вечном – о любви, он вдруг вспомнил, что должен срочно ехать в областной город, где он назначил свидание женщине, с которой переписывался три последних месяца. В письме они договорились встретиться на кануне Международного женского праздника. В общем, не смотря ни на что, в том числе и на самочувствие Валере нужно было быть в областном центре. По программе максимум -- устраивать свою дальнейшую жизнь, по программе минимум – хотя бы увидеть заочницу вживую.
Заштукатурив синяки и ссадины разной женской косметикой, взяв деньжат и адресок заочной подруги, Валерий купил железнодорожный билет до областного города, сел в поезд, и на другой день уже шёл к проходной чаеразвесочной фабрики, где трудилась на благо перестройки женщина, имя которой он тогда знал, но сразу после визита к чаеразвесчикам, позабыл навсегда.
Имя её читателю то же ни к чему, так как в дальнейшем повествовании о ней больше ничего написано не будет. К Валере на проходную она не вышла. Позвонившие вахтеру из цеха фасовки чайной продукции, передали, что в тот день была не её смена. Хотя в последнем письме, она подробно расписала Валерию, как найти чаеразвеску, в какой день лучше приехать и в какой желательно час прийти на проходную фабрики. Валера сделал все по инструкции заочницы, но…
Дома подруги по переписке тоже не оказалось. “Не судьба”, – решил Валера, твердо веривший в фатальный исход любого мероприятия, и прокатился на автобусе в другой конец города к старшей материной сестре. Но дверь ему не открылась и в тётушкиной квартире. К тому же на улице стало холодать. И когда гость областного центра, вышел из тёткиного подъезда, и пошел обратно, к автобусной остановке, одетый по-весеннему, он попросту околел на мартовском промозглом ветру. Замёрзнув, племянник так и не увидевший тётю и не передавший ей материного привета, забежал в ближайший продуктовый магазин и обомлел от неожиданности. Там, почти без очереди (двадцать пять человек не в счёт) продавали натуральную “Столичную” водку, всего с трёхрублёвой наценкой. Не раздумывая, Валера купил пол-литра, а когда вышел на мороз пожалел, что не взял больше. Собачий холод внёс корректировку в дальнейшие планы приезжего, и он поспешил туда, откуда ранним утром появился в городе -- на железнодорожный вокзал. Потолкавшись с часик в очередях у касс, Валера выяснил, что билетов на самые ходовые плацкартные места нет и, поразмыслив, пересчитав оставшиеся деньги, купил проездной документ до родного города в купейный прицепной вагон. Вагон этот шел с одним поездом, отцеплялся на станции Валериного города, потом цеплялся к другому -- проходящему поезду и следовал с ним дальше -- на север, туда, где бурлила известная на всю страну стройка. Но Валере было все равно. На север, тем более на стройку, он не собирался. Поезд шел в нужном ему направлении, у него была с собой бутылка водки, а он сам был свободен от обязательств к женщине-заочнице и теперь уж точно никто ему не мог помешать, по приезду домой, заняться воспитанием своего единственного ребенка.
Тут, наверное, все-таки нужно пояснить читателю, почему наш герой Валера был единственным родителем шестилетнего Максимки, и, рассказать вкратце: как жил-существовал он до начала описываемых выше и ниже событий.
Начнем издалека. Со школы. Валера никогда не был отличником, учился сплошь на тройки. Однако, склонность к литературному творчеству у него пробилась на свет довольно рано и он, уже в отроческие годы сочинял стихотворения и рассказы и относил их в местную районную газету. Не беда, что на каждом листочке исписанном от руки, юный литератор делал по пять-шесть орфографических ошибок и совсем не считался с правилами пунктуации, сотрудники редакции сразу же полюбили молодое дарование и, при случае, кое-где кое-что подправив и подредактировав в рифмованных и прозаических строчках, произведения его печатали. В старших классах, почувствовав уже вкус к газетному делу и, получению гонораров, Валера стал появляться в редакции с заметками о школьной жизни и рассказами о передовиках местного завода по ремонту дорожно-строительных машин. Денежное вознаграждение юного корреспондента заметно возросло. А в школе к нему стали относиться еще снисходительней. Некоторые учителя, разглядели в круглом, неисправимом троечнике задатки будущего публичного человека и открыто «натягивали» ему оценки. В общем, Валера окончил школу, имея в аттестате «всего» три тройки и, получив направление от редакции, умудрился поступить в госуниверситет на факультет журналистики, обойдя некоторых «хорошистов». Но учился там не долго. Не захотел, как он говорил приятелям: «париться целых пять лет». Кое-как промучившись в высшем учебном заведении один год и, дождавшись призывного возраста, он ушел на службу в вооруженные силы. Но и там, его творческая способность проявилась довольно быстро. Написав несколько заметок в армейскую газету, он, после публикаций, попал в поле зрения политотдела дивизии и был рекомендован в военное училище, готовившее армейских корреспондентов. Быть военным Валера тоже не хотел и экзамены в училище завалил. Но сотрудничество с армейской печатью он продолжал и за два года не плохо поднаторел в газетном деле. Об успехах Валеры хорошо знали в родном городе и потому, когда он, отслужив два года, вернулся на родину, родная редакция приняла его на работу младшим литературным сотрудником. Редактор пообещал сделать из него мэтра районной журналистики и обязательно выучить в университете. Правда, сделал оговорку: выучить заочно – без отрыва от производства газеты.
Выучить не удалось. Хотя попытки устроить Валеру в университет редактор делал не один раз. И сразу после того, как Валера стал штатным газетчиком и позже, когда он стал активно сотрудничать с областными газетами и его, порекомендовали в Союз журналистов, и потом, когда его на областной творческой конференции молодых дарований в этот Союз приняли, и позже, когда Валера обзавелся семьей.
Но сразу после поступления на работу Валера уговорил редактора не торопиться с университетом, так как собрался жениться. С Галей он познакомился на одной из вечеринок молодежи. Симпатичная, небольшого роста девчушка, с «лисьими» живыми глазками работала кассиром в «Детском мире» и первое время обезумевший от любви Валера, каждый день, сразу после работы спешил к известному всему городу магазину. Через полгода после знакомства молодые поженились. И Валера снова убедил редактора намеревавшегося на следующий год отправить на учебу молодого литсотрудника, подождать еще год. Потом у Галины случились преждевременные неудачные роды, молодая семья ребенка потеряла, и Андрей опять отложил свидание со студенческой скамьей и званием заочника. Вторая попытка родить ребенка Валере и Гале удалась. Галина едва ли с первых дней беременности была под пристальным вниманием врачей городской больницы, ежемесячно ложилась в стационар на обследование, и Максимка появился на свет вовремя: здоровым, с нормальным весом и ростом. Ошалевший от радости Валера думать не захотел не только об учебе, но даже о поездке в областной центр. Он попросил у редактора отсрочки еще на один год и снова отдалил себя от высшего образования. А потом…
Потом, ходившая все время неподалеку и постоянно дававшая о себе знать беда зашла и в Валерин дом. Ее визит нельзя было назвать неожиданным. Две непростые беременности, которые перенесла Галя, сказались на ее здоровье. За какой-то год она потеряла былую подвижность. «Лисьи» глазки ее больше не светились ни хитрецой, ни озорными, как бывало ранее, огоньками. Она похудела, рано перестала кормить грудью ребенка, у нее все чаще и чаще стали случаться внутренние кровотечения. Когда Максимке исполнилось полтора года, его мама слегла и уже больше не встала.
После смерти жены Валера стал не похож сам на себя. Он потерял всякий интерес к творчеству и работе, и больше уже не помышлял и даже не хотел слушать ни о какой учебе. Оперативно писавший «горячие» материалы молодой корреспондент стал срывать задания редакции, отказываться от командировок и все больше и больше увлекаться питием спиртных напитков. Отстранился он и от воспитания сына, доверив это делать бабушке -- своей матери, а сам не редко пропадал из дому по нескольку дней. Добром это кончиться не могло и кончилось для Валеры очень плачевно. Однажды он оказался на торжествах по случаю сдачи в эксплуатацию нового цеха ремонтного завода. После хорошего банкета Валеру пригласили к себе в общежитие строители из молодежной бригады, впереди было два выходных дня, и в эти дни бригада не просыхала. В понедельник остались самые стойкие – те, кто на работу был идти не в состоянии, но пить еще мог. «Обмывка» объекта продолжалась еще два дня. За это время компания утряслась до четырех самых стойких человек, в числе которых был и корреспондент районной газеты. К вечеру четвертого дня обмывки, когда «последние финансы пропел последние романсы», четверка подружившихся за столом приятелей отправилась на поиски чего-нибудь «жидкого спиртосодержащего» или «бумажного шелестящего». Искали не долго. Город, в котором родился и жил Валера, в первой половине восьмидесятых годов двадцатого столетия представлял из себя несколько благоустроенных незначительно отдалённых друг от друга поселков. В одном жили заводчане, в другом железнодорожники, в третьем местные строители, в четвертом тоже строители, но в большинстве своем приезжие. И хотя Валерин город находился за полтысячи верст от великой северной стройки, именно от него шла на север единственная железная дорога, а потому город, о котором сейчас идёт речь, был объявлен начальным пунктом ударного строительства. Приехавшие и местные строители возвели там несколько новых цехов для завода по ремонту дорожных и строительных машин и готовили площадку под будущий комбинат домостроения. Вот в этом, четвертом поселке состоявшем сплошь из одно- двухэтажных общежитий, где жили приехавшие со всей страны на всесоюзную стройку люди самых разных профессий, обмывали новый объект самые стойкие потребители спиртного. Вот в этот четвертый поселок и отправились четыре разыскивающих выпивку человека. И, в одном из общежитий, выпивающих нашли. Правда, отмечающая там день рождение молоденькой малярши компания, не захотела принять в свои ряды незнакомых им пришлых с улицы людей. Когда аргумент: «С нами корреспондент», не сработал, пришлые люди решили взять место застолья штурмом. Им оказали сопротивление…
В общем, когда к месту конфликта прибыл дежурный наряд милиции, штурмовики успели снять с петель двери, перевернуть стол и стулья, вынести оконную раму. Когда же штурмующие общежитскую комнату поняли, что дело приняло неприятный оборот и на подмогу обороняющим пришло подкрепление, то, не договариваясь, стали разбегаться. Валеру догнали возле автобусной остановки два дружинника, повалили на землю, заломили руки и передали в руки милиции. У корреспондента забрали оказавшуюся почему-то у него чужую хозяйственную сумку, в которой были: две бутылки водки, начатый батон колбасы и кошелёк с деньгами. Денег было четырнадцати рублей и тридцать три копейки.
Всех четверых задержанных в тот же вечер доставили в отдел милиции, а утром возбудили уголовное дело. Молоденькая малярша, чьи именины подпортила компания «с корреспондентом», оказалась секретарем комсомольской организации строительно-монтажного поезда. Она требовала «сурово наказать хулиганов» и в своих стремлениях дошла до первых лиц строительного треста, города и района.
Вначале делу хотели дать широкую огласку и квалифицировать как «разбой, совершенный в сговоре группой лиц», но вмешались партийные органы, которым было не выгодно выносить «сор из избы» (всесоюзная стройка – дело политической важности) и все свелось к бытовой драке с «попыткой завладеть чужим имуществом». Валера мог отделаться условным сроком, но сумка с водкой, колбасой и четырнадцатью рублями потянула на лишение свободы. Ему дали по самому минимуму: два года общего режима, остальным по три. Вот так, не попав больше в высшее учебное заведение, Валера пошел по тюремному коридорчику к своим «университетам жизни». Наказание отбывал в таежной зоне. Работал на деревообработке, на погрузке вагонов. А когда срок его закончился, он еще восемь месяцев пересиливая себя, тоску по воле и грусть по родине, «залечивал душевную рану» -- работал в зоне вольнонаемным контролером ОТК. И только потом решил вернуться к родительскому дому.
Шла, как было уже сказано вторая весна всеобщего переустройства страны.

***
…Согласно билета Валере досталось место с верхней полкой. Он вошел в вагон первым из пассажиров. В пустом купе, сняв верхнюю одежду, уселся у окна поудобнее. До самого отправления поезда ему никто так и не составил компанию. Валера ехал и скучал. Чем дальше, он отъезжал от областного города, тем сильнее становилась отчего-то его тоска. Он не мог понять: откуда вдруг взялась хандра? Не получившаяся встреча никаким образом не отразилась на нем. С заочницей он, хоть и питал какие-то отдаленные иллюзии, о создании семьи, но сам в это с самого начала переписки верил мало. Слишком они уж были разными, судя по письмам. Наверное, это понимала и женщина, которой его послания были адресованы. Но переписка продолжалась больше года: письма на определенном этапе жизни, общение с посторонним далеким, почти незнакомым человеком видимо были нужны им обоим. В общем, Валера, возвращаясь к свободной жизни, не мог не предложить заочнице встреться, она дала согласие на встречу. Но… Теперь он был даже рад тому, что встречи не случилось и у него вначале отлегло от сердца: как тюремные оковы пали обязательства, которые он сам на себя наложил в начале переписки с одинокой женщиной, отозвавшейся на письмо невольника. На вокзал он ехал с лёгким чувством, но потом… Одинокое сидение в купе напрягало и мысль о том, правильно ли он сделал, стала преследовать его.
Ни на следующей станции, ни на последующей никто компанию Валере тоже не составил. Одинокий пассажир прогулялся до тамбура, заглянул в туалет, и снова усевшись у окна, стал было подумывать о том, чтобы достать бутылочку водочки, нарезать ливерной колбаски, купленной им в привокзальном буфете, выпить и закусить. Однако его остановила от этих действий мысль, что пить-то придётся в одиночку, что делать Валера не привык. Тогда скучающий пассажир решил заняться другим делом: вытащил из сумки свежий номер областной газеты и стал искать знакомые фамилии корреспондентов. За таким занятием и застала его северная женщина.
Поначалу она не произвела на него какого-то особого впечатления, и даже не вызвала, как он полагал, даже малейшего интереса. Во всяком случае, желания познакомиться поближе у Валеры с первого взгляда на нее не возникло. Здоровая, в широком зимнем пальто, с тремя большими сумками дама не вошла, а едва протиснулась в двери купе.
-- Помогите мне, молодой человек, приподнимите полочку, я вещи поставлю, – попросила она его первым делом, не сказав даже: «здравствуйте».
“Лет под сорок бабе”. – Попробовал определить Валера возраст попутчицы, помогая разместить ей под нижней полкой сумки.
-- Гостинцев на север везу, – пояснила вошедшая пассажирка, уже сняв пальто и усевшись напротив.
-- Далеко вам ехать… -- посочувствовал ей Валера.
-- Да, не близко… Больше суток мучаться вот на этой полке буду... Но я привыкла: раза два в год обязательно приходится к родителям выезжать. Старенькие они у меня…
-- А как у вас там, на строительстве новой дороги? – поинтересовался соскучившийся по общению Валера.
-- Строят…-- сказала она без оптимизма, тяжело при этом вздохнула и даже махнула рукой, – Правда, строительство идет, в основном, по трассе. Работы в городе сейчас почти нет. Безработных много. Рассчитывали вначале, что жителей будет под сорок тысяч, а приехали все семьдесят. Живут теперь, где попало: кто в балках, кто во времянках из одних досок сколоченных, а кто в общагах без отопления. Многие перебиваются случайными заработками. Летом ещё ничего, а зимой тоскливо.
-- Зато озеро у вас мировое, рыбка хорошая, -- сказал Валера, облизнувшись, --Давненько я омуля не ел…
-- Да, озеро мировое… -- согласилась с ним женщина, -- И с продуктами пока проблем нет… Не то, что здесь…
Толстушка замолчала. Несколько минут они ехали, не произнося никаких слов. Молчали под стук вагонных колес. Потом Валера осмелился молчание нарушить.
-- Хотите, я вас водочкой угощу? – предложил он даме, и, уже разглядев ее получше, предположил, что явно прибавил, с первого взгляда, ей лет этак пять. “Нет… Сорока лет ей еще нету… Под тридцать пять, видимо…”
-- Спасибо, но в дороге я спиртное не пью. Тем более, с людьми малознакомыми… – проявив тактичность, отказалась дама, – А вы на меня не смотрите, не стесняйтесь. Если есть желание и потребность выпить -- пейте. Я не возражаю.
-- Хорошо, – согласился Валера, размещая на столе выпивку и закуску.
-- А вас как зовут? – осмелился задать он через несколько минут еще один вопрос.
-- Нина, -- ответила она, и, глядя на то, что сосед по купе не вооружён ни ножом, ни вилкой, спросила: -- А вы, что колбасу руками ломать будите?
Валера пожал плечами.
-- Мне не привыкать.
-- Вот возьмите, – Нина покопалась в небольшой сумке, протянула ему складной ножик. – И стакан могу на прокат дать. Надо?
-- Надо,-- кивнул Валера.
Он решил «не тянуть кота за хвост» и, наполнив до краёв стакан объемом в двести граммов, поднес ко рту и выпил сразу, до дна. Потом закусил колбаской.
-- Хорошо пошло? – спросила попутчица, глядя, как он жуёт кружок колбасы.
-- Пошла вроде.
-- Ну и на здоровье. Самое главное в этом деле -- не переборщить.
-- Все вы знаете, – выразил восхищение попутчицей Валера, снова облизывая губы.
Он собрался было задать Нине несколько вопросов касающихся жизни на севере, но поезд сделал очередную остановку и через несколько минут, в купе вошли ещё два пассажира.
Вернее, вошел один – азиат с трехлитровой банкой разливного пива, а второго – или правильнее – вторую: небольшую бабушку внесли под руки два мужика. Бабушка была пьяна вдрабадан. Мужики уложили бабулю на место, где сидел Валера, и ему пришлось сесть, с разрешения Нины, рядом с ней.

Поезд стоит на станции две минуты, не больше. Провожатые уходят. Азиат по имени Гена находит себе местечко в ногах у бабки, садится и ставит банку с пивом на стол, рядом с бутылкой водки.
-- Угощайся, -- говорит он Валере.
Валера угощается пивом, Гена не отказывается от водки. На столе появляются рыбные консервы, сало. Мужики пьют, закусывают, ведут неспешный разговор, знакомятся. Бабуля спит, слегка храпит и посвистывает носом. Северянка молча смотрит в окно и думает о чем-то своем, лишь изредка бросая взгляд в сторону мужчин. Выпив в очередной раз водки, и запив, как делают многие русские жители провинции, ее пивом, Валера выходит из купе, заходит в туалетную комнатку и там, освежив лицо холодной водицей, глядя в зеркало, обнаруживает хорошо видимый под глазом синячок. Крем стерся, и отпечаток теперь подсвечивает под зрачком синими и даже зелёными оттенками.
“А! Ерунда!” -- успокаивает себя уже захмелевший пассажир и, глядя на своё отражение: короткую стрижку и спортивный костюм, решается выдать себя попутчице-толстушке за спортсмена-боксера.
А она, попутчица Нина тоже вышла из купе и стоит у окна в коридоре.
Валера понимает, что терять ему нечего, подходит очень близко к Нине и, глядя в лицо, говорит:
-- У тебя глаза красивые.
-- Да я и сама ничего,-- спокойно реагирует соседка по купе на его признание, не отводя глаз.
-- Конечно ничего, -- соглашается он, и еще более осмелев, задает вопрос, после которого начинает развиваться диалог следующего содержания:
– А ты замужем?
-- А с чего бы мне быть замужем?
-- Я так и понял.
-- Правильно понял. Вижу и ты не женат.
-- А когда мне жениться? Ведь я спортсмен. С соревнований еду. Вот видишь отпечаток на лице?
-- Я как синяк увидела, так сразу поняла, что ты спортсмен. В хоккей, наверное, играешь?
-- Почему именно в хоккей?
-- У меня брат хоккеистом был, через день в синяках приходил.
-- Я боксом занимаюсь. Но и в хоккей тоже, было дело, играл. И в футбол.
-- Ух, какой молодец! Была бы я помоложе -- влюбилась бы.
-- А я уже влюбился.
-- Неужто?
-- С первого взгляда и навечно.
-- Ух, ты какой!
-- Какой?
-- Быстрый.
-- Я страстный.
-- От водки или это твоё естественное состояние?
-- Я вошёл в это состояние, когда увидел тебя.
-- Красиво говоришь. Даже верить хочется.
-- А ты верь.
-- Хорошо. Уже поверила. А дальше что?
-- Ну, а дальше спать пойдём, а утром решим, что делать. Может, я с тобой поеду.
-- А холодов не боишься?
-- Я ничего не боюсь.
-- Верю, что ты именно такой. А спать идти, как я понимаю, вместе предлагаешь?
-- А разве влюбленные спят отдельно друг от друга?
-- Не спят. Но сегодня у нас ничего не получится.
-- Почему?
-- Потому что женские дела.
-- Какие дела?
-- Ты, что глупый? С женщинами никогда не жил?
-- Жил.
-- Тогда знать должен, что у женщин один раз в месяц свои личные, отдельные от мужиков, дела бывают.
-- А… В этом смысле.
-- Именно в этом.
-- А ты не обманываешь?
-- Зачем мне тебя обманывать? Давай я лучше тебя поцелую, а потом пойдём в тамбур: покурим.
-- Пойдём.
Она приближается к нему. Совсем близко. Так близко, что он чувствует её тёплое, необычно женское дыхание. Ах, когда в последний раз он стоял так близко от женщины? Давно…Сердце заходится в частых перестуках и он, уже не контролируя себя, прижимается к ней и утопает в бездне поцелуя.
-- А ты, братец, в этих делах не очень силён, -- говорит она через пару минут, вытирая платочком помаду с Валериных уст. – Хоть и говоришь, что был женат, а опыту у тебя в общении с женщинами маловато.
Валера хочет ей сказать что-то оригинальное, возразить, защитить задетое мужское самолюбие, но пока собирается с мыслями, она опережает:
-- Но это даже лучше. Не разбалованный бабами мужик любит крепче.
Потом подмигивает ему, как уже хорошо и давно знакомому приятелю.
-- Иди в тамбур. Я сигареты возьму, а то подозреваю, что у тебя их сейчас нет, никогда не было и ты еще курить не научился.
-- Я же говорю, что я спортсмен… -- пытается оправдываться Валера.
-- И я об этом… Иди, я следом.
Он идёт в тамбур. Через минуту туда приходит она, достает из сумочки сигареты, закуривает. В тамбуре холодно, накурено. С обеих сторон вагона заледеневшие стекла на дверях. Лампочка над потолком чуть светит. Захмелевший Валера снимает с себя спортивную курточку, набрасывает ей на плечи.
-- Ого! – удивляется она, блеснув глазками.
Он осторожно берет её за талию, прикасается губами к щеке, подбородку, шее. Она, выдохнув дым, проводит рукой по его короткой прическе и ловит его губы своими. Лёгкий табачный запах не мешает любви и их нежный поцелуй длится до тех пор, пока в тамбуре не появляется азиат Гена.
-- Валера, пока ты тут любовь крутишь, я водку допил,-- говорит он. – И пиво кончилось. А больше сейчас нигде не возьмёшь... И ничего не придумаешь…
-- А где возьмёшь? Время уже заполночь, ресторан закрыт. Да и не продают там сейчас. – Соглашается с ним Валера.
-- А ты, что ещё выпить хочешь? – спрашивает Нина, глядя на Валеру.
-- А что ещё остается мужику, когда любовь не получается? – говорит Валера, поглаживая её руку.
-- Могу помочь. У меня баночка домашнего вина есть. Налью вам по стаканчику-другому, – предлагает Нина.
-- Налей, сестрёнка! – С мольбой в глазах смотрит на неё азиат.
А Нина глядит на Валеру.
-- Налить? – спрашивает она.
-- Налей, – говорит он.
-- Налей, налей, благодетельница! Я тебе заплачу, – в предвкушении продолжения застолья уже загорается Гена.
-- Не надо мне платить. Винца и я с вами выпью. Теперь я вас могу смело записать в число хорошо мне знакомых людей, – докурив сигарету, говорит Нина. – Пошли, братья-алкоголики.
И они идут в купе, где Нина с помощью Валеры вытаскивает из под полки одну из своих больших сумок, достает из нее литровую баночку вина, кружок домашней колбасы. Потом Валера, уже по-хозяйски, помогает женщине поставить сумку на место. Они пьют вино, едят колбасу и сало с хлебом и говорят о всякой всячине. Примерно через час Гена начинает заговариваться, садиться на ноги шипящей во сне, бабуле, извиняться и садиться снова. В конце концов, Валера помогает сотоварищу по питию забраться на верхнюю полку, и остаётся бодрствовать вдвоем с Ниной.
Теперь они уже не просто целуются, но и жарко обнимаются, и, даже ложатся на её спальное место. В тесноте, но не в обиде. Нина снимает с себя кофточку и остается в белой блузке, и Валера ещё на шаг приближаюсь к её желанному телу. Рука его ныряет в разрез блузки, касается мягкой большой груди, пальцы дотрагиваются до соска. Нина закрывает глаза и опускает руки. Ещё немного и произойдёт то, что Валере так нестерпимо хочется. Он щёлкает выключателем, на мгновение в купе наступает мрак. Потом ночной свет от луны, от звёзд, от потемневшего, но ещё белого весеннего снега помаленьку проникает через подёрнутое льдом окно вагона и падает на блузку Нины, её лицо. В полумраке лицо её кажется Валере сказочно-загадочным, и он с новой силой покрывает его жадными короткими поцелуями. А поезд мчит по самой большой в мире Транссибирской магистрали, мчит их вперед в неопределенное пока будущее и колеса стучат на стыках рельсов. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Рука Валеры скользит по животу женщины вниз, пальцы нащупывают пупок и опускаются ещё ниже. Ниже – плотно закрытая граница -- тугая резинка рейтузов. Нина перехватывает его руку.
-- Дальше, Валерочка, нельзя, -- говорит шепотом она, -- Дальше – запретная зона.
-- А может всё-таки, попробуем ее перейти? – настаивает Валера.
-- Не будь ребёнком, -- отстраняет его руку Нина.
-- Но я уже не могу! Нет никакого терпения… -- шепчет он, прикоснувшись губами к краешку ее уха.
-- Не разжигай себя. Не надо… Мы все сделаем… Обязательно… Но в другой раз, в более приемлемых для этого дела условиях. В чистенькой постельке, после баньки.
От её слов у Валеры кружится голова, но мужицкая порода даёт о себе знать, он еще надеется на ее благосклонность и не хочет отступать.
-- А когда он наступит, этот другой раз? А, Ниночка, когда? Через три с половиной часа я сойду с поезда, и мы, может быть, больше никогда не увидимся.
-- А вот увидимся или нет, это уже будет зависеть только от тебя, дорогой мой.
-- Я поеду дальше – с тобой.
-- И что ты там будешь у меня делать?
-- Жить и работать.
-- Ты приедешь ко мне летом. А может, я приеду к тебе. Я всё равно собираюсь уезжать с севера.
-- До лета целая вечность.
-- До лета два с половиной месяца. Каких-то семьдесят, тире – восемьдесят дней. Потерпи.
-- Не могу, Нина, не могу...
-- Будь мужиком и смоги. Больше же ведь терпел. Я тебе адрес свой оставлю. Мы будем переписываться. За это время я сделаю кой-какие свои дела. Ты сделаешь свои. Наверняка их у тебя тоже не мало. А потом мы встретимся, возьмемся за руки и с чистой совестью пойдём по дороге жизни, в страну любви. Если ты к тому времени другую не найдёшь: покрасивее и помоложе.
-- Я сейчас хочу в страну любви. Немедленно.
-- А сейчас давай я тебе лучше ещё стаканчик вина налью. Алкоголь иногда любовные желания на нет сводит. Будешь?
-- Нет! -- резко выдыхает он скопившийся в лёгких воздух.
-- Ну и зря. А я выпью. Потому, что я тоже уже не могу. Раззадорил ты меня, мальчик Валерочка, и у меня теперь терпеть больше сил бабьих тоже нет.
Она зажигает светильник, и они садятся за стол. Разговор постепенно из темы любовной переходит на бытовую. Выясняется, что у Нины тоже есть ребёнок: мальчик десяти лет. Валере, все же, не хочется уходить далеко в быт и повседневную реальность жизни. Ему хочется продолжения романтической ночи, и он обнимает Нину, нежно гладит ее волосы. Потом они пьют вино, целуются, снова говорят о жизни.

А время “Х” висит где-то над ними: над мчащимся в ночи поездом, над Валериной, неизвестно куда поворачивающей в этот момент судьбой, над оставшимися часами его общения с Ниной. Оно смеётся над его чувствами, над его хотением любой ценой добиться этой женщины-северянки, над обстоятельствами и над его беспомощностью. Над тем, как оно, это время, ставит, и ещё не раз будет ставить в свою зависимость, ничтожного человека, поддавшегося минутным слабостям, не выдержавшего самых простых испытаний.

Ранним утром Валера сходит на перроне вокзала своего родного города. Нина провожает его и в тамбуре по-матерински целует в щёку.
-- Я люблю тебя, мальчик, – говорит она ему на прощание.
Лучше бы она этого не говорила.

Если бы она не сказала этих слов на прощание, может быть, всё было бы по-другому. Он, если бы не забыл о ней, то, во всяком случае, не вспоминал так часто. А так...
А так, именно тогда, после этих ее слов о любви к нему, понял бедный, истязавший свою плоть Валера, что должен во чтобы то ни стало овладеть этой женщиной.

***
Он не бросился за поездом вдогонку, не полетел на север самолетом обгоняя поезд, и не встретил, как герой известного кинофильма пришедшую в изумление Нину на вокзале северного города. Ничего этого не было. Валера все же проявил благоразумность, сумел обуздать свою страсть, взять себя в руки, и прошло не менее двух месяцев, прежде, чем он смог снова встретиться с пассажирской мартовского поезда, по имени Нина.
За это время Валера несколько раз заказывал телефонные переговоры с северным городом, написал Нине три письма и на два из них получил ответ. А вместо третьего, в мае, неожиданно пришла телеграмма: “Буду проездом зпт Встречай зпт Нина тчк” и Валера, купив букет цветов, пошёл встречать.
Встреча не была похожей на ту романтическую, что произошла в поезде. Был яркий солнечный майский вечер. Народу на перроне было не много, они сразу узнали друг друга, поцеловались и пошли пешком до дома. Накануне Валера уговорил мать забрать сына и отправиться с ночевкой к отчиму. Так, что вечер предвещал быть хорошим. Он достал по случаю две бутылки сухого грузинского вина, навел порядок в маминой трёхкомнатной квартирке, самолично застелил новое постельное бельё, сходил в баньку, где полтора часа просидел в парилке. В общем, был готов к встрече в тёплой атмосфере на все сто десять процентов.
-- Спасибо за цветы, -- поблагодарила Нина. – Мне давно никто цветов не дарил.
-- А почему бы не подарить цветы любимой женщине? – бойко и уверенно отреагировал на ее слова Валера.
-- Так уж и любимой? У тебя таких любимых, наверное…
-- Одна! – перебил он.
Она улыбнулась. В глазах её была благодарность.
-- Верю, верю! Я тебя тоже полюбила. Не веришь?
-- Верю. Ты здесь -- разве у меня есть основания не верить?
-- Нет никаких оснований. Я про тебя подруге Светке рассказывала почти каждый день, как ты у меня в поезде просил. Ух, и нахохотались мы. А она всё просила, чтобы я ещё и ещё раз рассказала историю знакомства.
-- Сколько раз рассказывала?
-- Семь,– засмеялась она. – А может восемь. Рассказывала, рассказывала, а потом вдруг поняла, что полюбила тебя.

-- Правда, полюбила? – спрашивает он, обняв ее прилюдно, когда они останавливаются ненадолго возле автобусной остановки.
-- Правда…--говорит она очень тихо, что бы никто, кроме него не слышал, и уже громче торопит:
-- Пойдем быстрее…
Он берет её за руку, нежно гладит ладонь и, кивнув, тоже говорит шепотом:
-- Пошли.

Наконец они дома. Он сгорает от нетерпения. Ее глаза светятся любовью. Едва за ними закрывается квартирная дверь, они бросаются в объятия друг друга.
Валера неудержим в своем желании: целует её губы, подбородок, шею. Расстёгивает плащ, кофточку, пытается коснуться груди. Её рука ныряет в его уже отросшие волосы.
-- Подожди, подожди! Заполошный! Впереди вся ночь…-- успокаивает она, сдерживая движения его рук.
-- Я не могу-у-у… -- протяжно и молитвенно срывается с его губ.
-- Но не в прихожей же…-- улыбаясь, отстраняется она от него, -- В этом доме, наверное, и спаленка есть?
Эти слова несколько охолащивают Валеру.
«Конечно же, -- мысленно соглашается он, -- прихожая меньше подходит для таких дел, чем уютная постелька.
-- Я хочу принять ванну с дороги,-- говорит она.
-- Пожалуйста… -- отступает он, берет её вещи и относит в спальню.
Пока она смывает с себя дорожное напряжение и стеснительность перед новым в её жизни мужчиной, Валера готовит на стол. Раскладывает по тарелочкам винегрет, приготовленный матерью к майскому празднику, бросает пельмени в кипящую воду, нарезает кусочками селедку, ставит на стол фужеры, открывает вино.
-- С лёгким паром! – говорит он ей, встречая из ванной, румяную, еще более похорошевшую и помолодевшую в коротеньком халатике Нину, -- Прошу к столу!
-- За что пьём? – спрашивает она, когда вино разлито по фужерам, глядя на Валеру через хрусталь и напиток.
-- За встречу, после долгой разлуки и вечную любовь, – говорит он торжественно, присев на корточки возле её полных белых, притягивающих его к себе коленок.
Выпив до дна, Валера не торопиться закусывать. Вместо этого приподняв краешек халата, целует ее колени. Одно, второе.
Второй тост “За то, чтобы никогда не расставаться”, он пьет осторожно присев, на эти самые коленки, а она, так же осторожно расстегнув верхнюю пуговицу его рубашки, трогает его грудь, и уводит ладонь дальше под рубаху.
После третьего тоста нетерпенье полностью овладевает обоими, и они, взявшись за руки, идут в спальню. Закуска остается не тронутой до утра.
-- Раздевайся и ложись, -- говорит она, выключая светильник.
-- Двигайся к стенке, -- приказывает, сняв с себя все, кроме легкой ночной рубашки.
-- Изучаешь? – спрашивает, когда он начинает осторожно гладить ее грудь, опуская руку на живот, потом ниже – к лобку и бёдрам.
Пальцы его касаются жёстких волос её самого интимного места и утопают.
-- Ой! – вырывается у неё.
Ёще несколько секунд из ручных касаний и всё его напряжённое и доведённое до крайности существо наваливается на неё, само находит дорогу и погружается: глубже, глубже, глубже…
-- Прижмись, ко мне!..-- шепчет она,-- Крепче, прижмись...
-- Еще крепче, крепче…-- молитвенно звучит из её уст.

***
Утром они ели то, что было приготовлено с вечера, обнимались и смотрели телевизор.
-- А ты, куда проездом дальше собралась? – спросил Валера, когда они прилегли в зале на диванчике, недалеко от телевизора.
-- К тебе проездом и обратно,-- улыбнулась Нина, -- Я просто так про проезд написала. Думаю: вдруг не встретишь… Вдруг, со мной просто так переписываешься, а тут у тебя жена, дети…
-- Скажи, что еще и внуки, -- Валера засмеялся и крепко обнял подругу, -- Значит, нам не надо никуда торопиться?
-- Не надо, -- Нина чмокнула его в щеку,-- Впереди целая жизнь…
После обеда пришла мать взглянуть на претендентку в невестки. Пришла не одна: с отчимом Анатолием, сестрой Валеры Ольгой, зятем Виктором и десятилетним племянником Алексеем, а так же с Валериной тёткой – старшей сестрой матери по имени Вера. Позже к ним присоединилась группа ещё из трёх человек: Валерина двоюродная сестра Неля, её муж Толик и их четырёхлетняя дочь Оля.
Каждый из них, включая детей, осторожно, но внимательно разглядывали претендентку на роль Валериной жены, выставляя ей оценку исключительно про себя. Впрочем, кое-что всё же вырвалось наружу. Потом, когда все пили, ели, разговаривали на разные темы, захмелевший муж двоюродной сестры и отец маленькой Оли -- Анатолий спросил Валеру очень осторожно, с оглядкой на супругу:
-- Как она? Хороша?
Валера пожал плечами.
-- Ты, что имеешь в виду?
-- Сам знаешь, что… Как она? Как женщина?
-- Нормально. А тебе-то что?
Толик посмотрел на Валеру, потом проводил взглядом Нину, до балкона, куда она вышла перевести дух, после употребления обильного питья и пищи, откровенно облизнулся и добавил:
-- Вижу, что хороша. Аппетитна, даже… Не боишься, что отобью?
-- Нет, – сказал Валера спокойно, в ответ на провокационную выходку мужа двоюродной сестры. А сам вдруг, поймал себя на мысли, что действительно не боится, что Нину у него отобьют.
Анатолий еще несколько раз подмигивал Валере, кивая на гостью, но вскоре это заметила Неля и одернула мужа, тот слегка огрызнулся на жену, но от Валеры отстал.
Вторая ночь влюбленных прошла без лишних эмоций. Нина уже не представлялась Валере загадкой, теперь она была для него больше разгаданной тайной, чем желанной женщиной. Как понял Валера позже, именно тогда, в ту ночь, пожалуй, впервые в его жизни, пока еще не долгой, но уже насыщенной к нему в душу стало осторожно, но настырно входить безразличие. Доселе незнакомое чувство, ему, совестливому, считающему обязанным себя каждой, отдавшейся по собственному желанию бабе, входило в него нагло, бесцеремонно и неожиданно, но не пугало. Он уже тогда понял, что что-то быстро меняется в нем. После близости с опытной, первой по настоящему зрелой женщиной в его жизни, он не становился, а стал другим. Лёг в постель майским вечером Второго Года Всеобщего Переустройства одним человеком – почти инфантильным мальчишкой, а встал поздним утром другим – мужиком, считавшим женщину уже не тайной и загадкой, а неким обычным предметом, которым необходимо пользоваться время от времени. Как, например, хлебом, овощами, фруктами, вином, мылом, мочалкой. Без них прожить можно, но трудно. Особенно тем, кто к ним привык и не мыслит свой быт без этих продуктовых и промышленных товаров. Когда они в изобилии – быстро приедаются и надоедают, когда же их подолгу нет – хочется, чтобы были.

Нина провела у Валеры три ночи и три дня. За это время они говорили о многом, но так и не договорились ни о чем конкретном. Валера все время ждал, что гостья заговорит на тему скорого их сближения. Он хорошо помнил сцену их прощания в поезде, ее слова о том, что они будут вместе, и ждал ее предложений. Но проходил день, второй, третий, их не было. «Может она ждет их от меня? – думал он, -- Но и так понятно уже: если она надумает приехать к нему с сыном никто против здесь не будет. А если даже и мысленно будут против, возражать ему не станут. Так, что…» Он так думал, но говорить об этом не хотел. В общем, предложений никаких с обеих сторон высказано вслух не было. И она уехала, оставив всех Валериных родственников в неведении.
Она уехала сразу после выходных, а он уже не переживал и старался не думать о том: увидятся ли они снова. Валера знал: теперь точно увидятся. Она уехала, а он остался решать свои, как ему представлялось, мелкие проблемы: работать на производстве, пытаться воспитывать Максима и чего-то ждать. Это был период его существования, когда он стрекотал вечерами и по выходным на пишущей машинке. Писал разные, как он думал, литературные произведения и складывал их на пыльную полку, где уже давно лежали сочинения его юных лет. После трёхлетней отлучки от газетных дел, он иногда мечтал написать что-то такое, необычное для местной газеты, но хорошо понимал, что в родном городе, в местную прессу ему хода в неопределенно-обозримом будущем не было. Во-первых, корреспондентских вакансий в районной газете по его возвращению не нашлось, а во-вторых, по этическим соображениям даже будь вакансия, его всё равно бы в корреспонденты не взяли. И он пошёл трудиться на завод. На тот самый по ремонту дорожных и строительных машин. Там возводили новый цех, и Валера несколько месяцев копал ямы, таскал трубы и носилки с мусором и песком. Он не был слабаком, выполнять тяжелую физическую работу ему приходилось и раньше. Но тут был особый случай. Валера понимал, что вполне может обойтись сейчас без этого, что по состоянию души, он должен делать более творческое дело, а не выполнять не нужные ни ему, ни, порой даже его начальству, резкие телодвижения. И это его напрягало. Долгого напряжения моральных и резких физических телодвижений он выдержать не мог. С трудом дотягивал от понедельника до пятницы и, чтобы снять напряжение, по вечерам стал заходить в гости к другу юности заводскому слесарю Геннадию. С Геной они мараковали над проблемой не долго, по старой памяти быстро нашли лекарство от хандры: стали заводить брагу на томатной пасте, перегонять её в самогон и употреблять сердитый напиток. Употребляли еженедельно. По будням заводили брагу, вечером в четверг или пятницу перегоняли, а по выходным пускались в запой. Бывало иногда брага до перегона не доживала, и приятели выпивали недозрелую жидкость, черпая ковшом из фляги, уже в среду. Часто увлекались: чтобы осилить тридцать шесть литров им порой не хватало ни будничного вечера, ни двух выходных дней и, они, было дело, прихватывали другие дни, чаще это были понедельники. После таких мероприятий Валера сильно болел, и мероприятия эти ему тоже стали помаленьку надоедать. К тому же начальство на работе: как его, так и Геннадия друзей не всегда понимало.
Бражным лекарством Валера лечился месяца полтора, пока однажды не переболев, понял, что нужно снова, что-то в жизни поменять и желательно поменять побыстрее, и коренным образом. Он взгрустнул и вдруг понял, что соскучился по Нине-толстушке.
В середине лета он решил поехать к ней, в её Северный город. Город, в котором он до этого никогда не был.

***
Валера любил путешествия в неведомые ему ранее места планеты. Места эти, правда, ограничивались для него всё время одной страной, а чаще отдельным регионом, хотя и большим в географическом значении. В Северный город – восточную столицу Великой стройки он ехал впервые, а потому всё ему в дороге было интересно. И сама железная дорога, и новостройки вдоль трассы, и мосты и тоннели, построенные через своенравные северные речки на вечной мерзлоте. Лето находилось в самом разгаре, и Валера проводил весь световой день своего суточного пути у окна вагона, любовался мелькающими пейзажами, выходил, где можно было на станциях, дышал свежим таёжным воздухом и набирался сил перед встречей с Ниной. Положительные эмоции сделали своё дело: он набрался сил физических, успокоил подорванные было нервишки, и к прибытию в пункт назначения почувствовал неуёмную тоску по женщине, которая, как он надеялся, его ждала.
Поезд прибывал на конечную станцию в восемь утра. Преследовавшая Валеру в дороге целые сутки солнечная погода, в Северном городе быстрым образом сменилась на хмурую и дождливую. На подъезде к городу Валера чуть было не сошел на полустанке. Поезд притормозил на пару минут среди нескольких пятиэтажек у небольшого каменного здания вокзала и несколько пассажиров потянулись к выходу. За ними последовал было и Валера, но проводница его остановила.
-- Не торопитесь, молодой человек, это еще не город, а скорее пригород. Лесной называется. Не то станция, не то полустанок. Мы здесь останавливаемся по просьбе трудящихся, когда туда едем и обратно. Северный город конечная станция, а многим строителям удобнее здесь сойти или посадку сделать. Договорились со станцией и останавливаемся. А вам, как я понимаю до конечной надо, вас там встречать будут?
-- Там, -- подтвердил Валера, поблагодарив проводницу.
Нина встретила его возле вагона. Она была в том же самом плаще, в котором приезжала к нему в мае. Еще из окна вагона, когда он ее заметил в числе других встречающих, она показалась Валере более располневшей, чем была раньше. И поцелуй подаренный ею, тут же на перроне, показался ему не таким жарким, как был тот, при их уже тогда не эмоциональном прощании.
-- Как доехал? – спросила она, слегка отстраняясь от него и оглядываясь на прибывших пассажиров.
-- Отлично.
-- Вот и хорошо. Пойдём к автобусу.
Несколько автобусов марки “ПАЗ”, на площади за вокзалом, ждали пассажиров прибывшего поезда. Они сели в один из них, не то третий, не то пятый по счету и поехали. За окном мелькали пяти- и девяти этажные дома, деревянные сборные домики и выстроенные на скорую руку балки. Автобус проехал несколько остановок, миновал городской парк, квартал сборных щитовых домиков.
-- Нам сходить, -- сказала Нина, когда «пазик» притормозил недалеко от кирпичного завода.
Завод стоял на возвышенности. С высоты хорошо были видны два ряда приспособленных для жилья вагончиков.
-- Нам сюда, -- Нина показала на вагончики, и они стали спускаться по деревянным ступенькам пологой лесенки, сделанной специально для пешеходов.
-- Вот и пришли.
Они вошли в калитку одного из вагончиков, расположенного в первом, от лестницы ряду, Нина открыла ключом большой подвесной замок двери и раскрыла дверь.
-- Заходи, не стесняйся, -- сказала хозяйка, снимая дорожную сумку с Валериного плеча, -- Я как могла тут порядочек навела.
-- Я не сомневаюсь и даже уверен в том, что стол у тебя, в ожидании гостя, накрыт, – сказал Валера, входя в жилище.
-- Молодец, что не сомневаешься. Почти накрыт. Всё готово и составлено в холодильник, сейчас достану и поставлю на стол. А ты проходи в комнату.
Валера прошел небольшую пристроечку к вагону, небольшого размера кухню и раздвинув шторы на дверном проеме оказался в комнате-спальне. Пока гость сидел на диване и разглядывал домашнюю обстановку: раскладной под цвет орехового дерева стол, сервант, шифоньер, ковер на стенке, смотрел в экран большого цветного телевизора, хозяюшка суетилась на кухонке.
-- Во дворе умывальник есть, умой руки, -- сказала Нина, когда все было готово к трапезе.
Валера вышел во двор, осмотрелся повнимательнее и нашел дворик аккуратным. Две клумбы цветов, грядка лука, небольшой деревянный стол, скамеечка. Все хорошо вписывалось в дворовый интерьер.
-- Ты, что там застыл, проходи сюда!-- позвала его из открытой двери Нина.
-- Иду! – отозвался Валера, -- Бегу!

Стол украшен россыпью кружочков резанной сухой колбасы на аккуратненьких беленьких тарелочках, помидоры в собственном соку из Болгарии, разложены по салатницам, тут же консервированная скумбрия, копчёный омуль. В центре возвышаются графинчик с водкой и бутылка трёхзвездочного коньяка.
-- Питие на выбор, – поясняет хозяйка, предлагая гостю занять место напротив неё.
Теперь она была в лёгком голубеньком платьице, перетянутом пояском, и уже не казалось такой полной.
-- Спасибо, -- благодарит ее гость, снимая пиджак и усаживаясь поудобнее на предложенном хозяйкой стуле, – Спасибо, Нина Васильевна за встречу, за доставленный гостю праздник.
-- Несмотря на то, что на улице не очень хорошая погода, у нас все равно праздник, – подтверждает она. – Пить будем, гулять будем. Друг друга любить будем. Правда, Валера, любить будем?
-- Будем! – говорит он ей, и поднимает рюмочку с водкой, заботливо налитой хозяйкой. – Давай за встречу!
-- Давай, – соглашается она. – Ты скучал?
-- Скучал.
-- А я от тоски умирала. Давно со мной такого не было.
-- Это дело надо зафиксировать поцелуем, -- говорит он.
Нина устремляет лицо навстречу потянувшимся к ней Валериным губам. Он касается ее щеки, переваливается через стол и обнимает за шею.
-- Давай ещё по рюмочке и на диван, – говорит она, взяв его за обе руки.
-- Давай.
Рюмки снова наполняются водкой. Он подходит к ней и, встав на одно колено, произносит тост:
-- За любовь в Северном городе! За любовь во всём мире!
-- За любовь во время перестройки, – улыбается она.
Они выпивают водку одновременно, и он целует её в белое полное заманчивое бедро. Она, уже привычно, запускает пальцы рук в его прическу. Он обнимает её за колени, руки сами, помимо воли проникают под подол платья.
-- Подожди, я сниму одежду,-- шепчет она, и он узнает в ней ту самую зрелую женщину сделавшую его опытным мужчиной почти два месяца назад.
-- Ни-и…на-а…
Ещё минута и под ними всеми двенадцатью своими пружинами скрипит старый диван, и мужчина и женщина бесстыдно сбросившие с себя одежду, сливают две плоти в одну, изо всех сил прижимаясь друг к другу.
-- Крепче… Ещё крепче…-- закрыв глаза и с силой сжимая руками его голову, просит Нина.

Он живет у неё два дня. Погода их не балует: то дождик, то сильный ветер. Но всё равно они выходят на прогулки по городу. Ходят пешком по склонам гор, по улицам. Нина идёт не торопясь. С её весом тяжело взбираться на возвышенности, которых в городе не мало. Валера подает ей руку. Не редко они садимся отдохнуть на скамеечках во дворах или парке. Перед поездкой домой, не дождавшись хорошего часа, они всё же идут к озеру, взяв с собой покрывало, вино и фрукты.

***
Оказавшись в Северном городе невозможно не побывать на этом озере – жемчужине Сибири, страны и всего мира. Озеро это, как и железная дорога, – достопримечательность города. Озеро даже большая, чем дорога. Дорога связывает город с цивилизацией не так давно, а озеро было здесь еще задолго до появления человека. И будет долго после его исчезновения. Великое Озеро – Мировое. Раньше Валера видел его, с другой, южной, более благоустроенной стороны. С той, с которой знают его и видели многие. Там сто лет уже проходит железнодорожная магистраль, есть прекрасные обустроенные пляжи, пансионаты и дома отдыха. А здесь, на Севере…
Здесь, на Севере тоже хотели построить многое: санатории и туристские базы, филиал института по изучению редкой рыбы и озерных глубин. Хотели, запланировали, и даже начали кое-что строить, но не построили. «Из-за больших перемен в стране, видимо теперь уже здесь долго ничего не построят», -- думал Валера. За недолгим расцветом этих мест, именно со Второго года переустройства в стране и начался закат Великой стройки.

Итак, Нина и Валера пришли в пасмурный летний денёк на берег неповторимого нигде природой ландшафта, и феноменального озера на нём. Валера умылся ласковой, мягкой водичкой, попробовал её на вкус, осмотрел голубую даль уходящего за горы горизонта и понял вдруг, что жизнь прекрасна, что большая часть её всё же впереди, и что сегодня у него далеко не худший день из этой жизни.
И, наверное, сегодня не надо думать: что будет дальше между ним и Ниной? Выйдет ли, в конце концов, у них что-нибудь серьезное и долгое или ничего не получится и ему нужно будет что-то снова менять? Не надо сегодня об этом. Сегодня нужно просто отдыхать…
И они отдыхали, пили вино, пьянели и говорили о пустяках.
И все внешне выглядело действительно неплохо. Но все же в глубине Валериной истомившейся души все сильнее и настойчивее проявляло себя беспокойное неуверенное чувство, даже через замутненное алкоголем сознание оно нет-нет, да и всплывало вопросом: что же дальше получится из их с Ниной неспешной зрелой любви?
То, что, в конце концов, ничего может и не получится и всё происходящее напрасно, ему пришло в голову утром того дня, когда они собирались на озеро. Валера случайно заглянул в шифоньер и увидел там мужские брюки большого размера и небрежно лежавший в углу здоровенный пиджак.
За этой находкой застала его Нина. Она не растерялась и сразу же внесла ясность:
-- Это моего мужа, -- сказала она, стараясь не смотреть на Валеру, -- У меня муж есть, но я его на родину, к родителям в южные края отправила… Вместе с сыном. Через неделю-полторы должны приехать. Извини. Я не хотела тебе говорить раньше времени. Считала, что это лишнее. Думала: сначала присмотрюсь к тебе, а потом уже решу все, если будет, как я хотела, то соберусь и приеду к тебе. А там уж…
-- Мы ведь с ним разведены лет семь уже, – сообщила Нина Валере дополнительную информацию, когда они сели обедать, – И ещё. У меня и старший сын есть. Ему восемнадцать лет в мае исполнилось, он служит сейчас в армии. Это еще одна причина того, что я не могла все тебе сказать ни в поезде, когда не знала, что будет дальше, ни тогда, когда к тебе приезжала. Не была ни в чем уверена.
-- А теперь? Теперь, уверена? – спросил Валера, тоже стараясь не смотреть ей в глаза.
-- Откровенно говоря: не совсем, -- сказала она, -- Я уже давно ни в чем не уверена, и с каждым годом уверенности все меньше и меньше. В принципе я в молодости никакой любви не знала. Мы жили на железнодорожной станции. Мать и отец работали на железной дороге. Два брата старших после школы тоже на «железку» работать пошли. Один, потом после армии в путешествия подался. И сейчас его бедного лихая по стране носит, как лягушку-путешественницу утки таскали. Ни семьи, ни дома. По году – по два не дает о себе никаких вестей. А второй, нет. Поступил в техникум, женился на городской. Получил в городе квартиру. Теперь старшим дорожным мастером работает. Дети уже взрослые. А я самая младшая была. Разница в возрасте с младшим братом в двенадцать лет. Меня, конечно родители любили больше. И сейчас любят. После восьмого класса я хотела в медицинское училище поступать. Не поступила. В девятый класс тоже не пошла. Жила дома, матери по хозяйству помогала. Вот тут и Коля появился. Его старший брат в Сибирь с юга надоумил приехать. Коля с ним в армии служил, а потом остался на сверхсрочную. В общем, когда он приехал и поселился у нас на квартире, ему было за тридцать, а мне всего шестнадцатый шел. Наверное, где-то подсознательно он мне нравился. Высокий, крепкий на вид, с кубанским говором. Букву «г», как «гхе» выговаривал. Но мне тогда больше одноклассники мои нравились. Примерно месяца через два-три, после того, как Коля у нас жить стал, я почувствовала с его стороны ко мне знаки внимания. То, с получки платок подарит, то духи. То в кино сходить с ним пригласит. То помочь по хозяйству предлагает. А однажды, когда в доме родителей не было, он меня, в сарае и прижучил. Подошел сзади, когда я сено перекладывала, обнял, прижал к себе: так крепко-крепко, что я, не то, что сопротивляться, сказать ничего не могла. А потом, когда лишил меня невинности, предложил выйти за него замуж. Я согласилась. Родителей, правда, в начале, чуть с инфарктом не увезли. Особенно мать, пыталась возмущаться. Но потом, куда деваться, согласились. В семнадцать лет родила я Володьку, в двадцать пять Юрку. Нельзя сказать, чтобы мы жили в любви и согласии. Поначалу, как я родила, он заботился обо мне и ребенке, а потом, когда Володька подрастать стал, и я пошла работать в магазин продавцом, он ревновать меня взялся. Причем, ко всем подряд. Караулил меня прямо в магазине, провожал на работу, приходил перед закрытием. Весь поселок над нами смеялся. Я со стыда сгорала, а ему хоть бы хны. Жили мы тогда уже отдельно от родителей и я, бывало уходила от него. Он приходил, умолял, прощения просил. Ночевал на пороге материного дома. Я возвращалась. А когда второго родила, тут уже притих. А потом и вовсе смирный такой стал, как овечка… Я думала, что остепенился, наверное, годы тоже свое взяли, не молодой уж, но главное оказалось в том, что он мужскую силу потерял. Говорил, что причиной этому была армия. Он и раньше не сильно охочь к любовным делам был. Но десять лет, я с ним жила, даже больше, не замечала, что он страдает… А когда все выяснилось… Когда болезнь его прогрессировать стала, мать моя его по бабкам водила, но все бесполезно… Вскоре совсем спать перестал со мной. Когда признался мне в своем бессилии, то плакал, рыдал, умолял, чтобы я его не бросала. А куда бы я делась с двумя детьми-то? В общем, дошел он уже до того, что стал заговариваться. Мол, говорит: ты Нина, если терпеть не можешь по-женски, то найди себе на стороне. Только так, чтобы я лучше не знал и не догадывался. Я сначала чуть не убила его, а потом… А потом, когда уже жить здесь стали я познакомилась с одним пареньком, можно сказать, что даже полюбила его, но он был женат и в конце концов уехал к жене… А теперь вот ты… Мне жалко Колю, конечно жалко. Но ведь я еще не старуха. Правда, не старуха ведь?
-- Конечно не старуха, -- подтвердил Валера.

Признание Нины хотя и не сильно удивило Валеру, но и радости, понятно не принесло. Несмотря на то, что всё вроде бы между ними осталось нормально, и минутами даже было хорошо, все же внутренне Валера был готов к каким-то потрясениям и даже резкому разрыву в их отношениях. Все же ни раньше, не теперь он никак не мог представить себя мужем этой мощной женщины. Пробовал несколько раз, но литературной фантазии не хватало. Не получалось.
В ночь, перед тем Валере уехать, они почти не спали. Говорили о многом. Вспоминали подробности прошлой жизни, но так не о чем конкретном не договорились.

Валера уезжал из Северного города загрузившись различными продуктовыми деликатесами и дефицитами в виде: копчённого омуля, болгарских томатов в собственном соку, венгерских сосисок в банках. Этого ничего не было ни в одном магазине его города. Он уезжал, не жалея ни о чём и уже не думая сюда вернуться. Но судьба снова повернула по-своему сценарию.

***
И не прошло двух недель, как Валера снова оказался в Нинином вагончике.
За несколько дней, по приезду домой, он успел серьезно испортить отношения с родственниками. Поругался с матерью, повздорил с отчимом из-за пустяков, наговорил грубостей зятю. Две бессонные ночи, последовавшие за нервным срывом, неожиданно вызвали у него приступ ностальгии. Ему вспомнился пикник на озере с северной женщиной, ее полная мягкая грудь, белые ноги. А еще ночной мартовский поезд, стук вагонных колес. И он затосковал. «Ну и что, что у ней муж? Можно сказать, что он уже бывший, -- размышлял Валера, -- Не нужен он ей. А я нужен». Несколько раз Валера, лежа на постели среди ночи, почти физически ощущал мягкую грудь Нины и представлял, что гладит ее белые ноги выше колен.
Ощутив сильную неуёмную тоску, Валера, не советуясь ни с кем, разорвал все отношения с производством, а заодно со всем городом, не долго думая и собираясь, как это уже бывало в его жизни, он сел в поезд дальнего следования, шедший в северном направлении и через двадцать пять с половиной часов раскрыл дверь жилища полной северной женщины. Он вошёл в кухонку в тот момент, когда она не подозревая ни о чем, стирала бельё. Она полоскала в ванной какие-то тряпки, стоя спиной к входной двери. Дверь была чуть приоткрыта, и он вошёл беззвучно и обхватил её за то место, где у большинства женщин находится талия.
Она вздрогнула, взяла его руки в свои мокрые, повернула голову.
-- О! Ты откуда?
-- Оттуда откуда и в прошлый раз.
-- У тебя такой вид: будто ты не сутки на поезде ехал, а только через дорогу перешёл: р-раз – и тут!
-- Любви не страшны расстоянья.
Она улыбнулась, чмокнула его в подбородок.
-- Сходи в магазин пока, а я тут, по быстрому, закончу стирку с полосканием и посидим-поговорим.
Нина наказала Валере купить копчёного омуля, докторской колбасы и, кроме этого передать записку продавщице по имени Галя.
Магазин находился недалеко – в нескольких метрах от ближайшей автобусной остановки, и шустрому Валере не составило труда уложиться в полчаса. Галя-продавец, прочитав послание, попросила его немного подождать, ушла, на несколько минут, в подсобку, и, вернувшись с газетным свертком, сказала, что он должен ей семнадцать рублей.
В свертке оказался коньяк ереванского разлива.
-- Сегодня будешь ночевать здесь, а завтра я отведу тебя к подруге, -- сказала Нина, не спрашивая ничего и ничего не объясняя, когда они сели за стол, -- Ты поживешь там несколько дней. А я приду к тебе или сразу, сегодня вечером или через несколько дней. Как обстоятельства складываться будут.
-- Так надо? – спросил Валера.
-- Так надо, -- ответила Нина.
-- Хорошо, -- согласился Валера, и они начали трапезу.
Весь вечер и всю ночь они вели беседы только на отвлеченные темы, но Валера уже понял, что вот-вот, со дня на день, должен вернуться из отпуска её муж.
Утром они вместе пошли в столовую, где работала Нина и она познакомила Валеру с буфетчицей-напарницей по имени Света. До обеда Валера околачивался в торговой точке, выполняя работу: то грузчика – таскал и подавал коробки с вином и конфетами, то дворника – убирал мусор с крыльца пункта общественного питания и торговли. В обед Света отвела Валеру на место его нового обитания -- к себе в жилище: балок с двумя комнатками, одна из которых была проходная и очень маленькой кухонькой. Света жила с дочкой дошкольницей по имени Олеся. В свое время она приехала на Великую стройку вместе с матерью, братом и сестрой из Киргизии. Молодые поехали по комсомольской путёвке, мать за компанию. Работали на строительстве тоннеля и во время взрывных работ, брат получил увечье. После чего по причине инвалидности ударную стройку покинул. Вместе с ним уехала мать. Светлана же к тому времени вышла замуж и осталась в северном городе. Родилась Олеська, но молодым долго вместе жить не пришлось. Как не пришлось справить новоселье в новой девятиэтажке, где была обещана молодожёнам квартира. По словам самой Светланы, муж ее «вначале загулял с бабами, а потом снюхался с одной известной всей стройке латышкой» и молодую жену с ребенком на нее променял. В результате молодая мать оказалась с ребенком во времянке, и чуть было не уехала вслед за братом, к матери, но все же осталась, поддалась уговорам подруг, устроившись на работу поближе к продуктам питания.
-- В столовке хоть что-то для ребёнка достать можно и самой с голоду не умереть, -- объясняла Света Валере.
Вторую половину дня Валера был за няньку: провёл с шестилетней Олеськой, слушая рассказы ребенка про то, как она ездила с мамой в отпуск к бабушке в Киргизию и видела там высокие горы. Вечером пришли Светлана с Ниной.
-- Значит так: сегодня должен прикатить мой муженёк-- сказала едва ли не с порога Нина, – телеграмму с дороги прислал – предупреждает, боится, что приедет и какого-нибудь мужика дома застанет… Без штанов… Так вот: я пойду его встречать часа через два. Привезу домой и закачу ему большой скандал, а потом соберу вещи, возьму сына и приеду к вам. Ждите.
-- Тем более, что долго вещи ей собирать не надо – мы уже всё приготовили, -- пояснила Света, когда Нина ушла, и попыталась ободрить Валеру:
-- А ты не переживай за нее – она найдёт, что мужу сказать. Сделает, как придумала.
Валера кивнул ей в знак согласия и даже попробовал улыбнуться, мол: а что мне переживать? Но сам про себя все же подумал, что именно он становится причиной раздора во много лет жившей вместе семье.
“Люди столько лет прожили вместе, а теперь расходятся. Выходит, что я зачем я семью разбиваю?”
-- Она бы и так от него ушла, -- сказала, угадав его мысли Света, -- Ты почти, что и не причём. Все давно уже шло у них к тому. Если бы не ты, то что-нибудь другое причиной послужило для раздора.
-- Или кто-нибудь… -- вставила, Света улыбнувшись, немного погодя.
То, что он оказался вроде бы «не причём» навеяло на Валеру ещё более грустные мысли.
“Как так? Я еду к ней за тысячу километров. Мчусь, как влюблённый Ромео и оказываюсь не при чём… Вот так…Нет счастья в личной жизни… Да и вообще нет счастья на земле…” – думал он понуро.
-- Да не хандри ты, я пошутила. Конечно же, из-за тебя весь этот сыр-бор, -- на этот раз правильно угадала ход его размышлений хозяйка жилища,-- Любовь это…

Дальнейшие события, произошедшие в Северном городе, во многом стали для инфантильного во многом еще Валеры откровением. Жизнь показала ему такую сторону, от которой он, уже повидавший на своем не долгом веку многое, не успевал удивляться.
Легкое удивление он испытал сразу после того, как Нина ушла устраивать скандал вернувшемуся с юга мужу.
-- А ты не переживай сильно даже если она вдруг сегодня не придёт, -- сказала ему Света, примерно через час, после ухода подруги, -- Нам и без неё неплохо будет.
Что она имела в виду, тогда Валера не понял, – понял немного позже. А тогда лишь он с лёгкой грустью вздохнул.
-- Не придёт, значит не судьба…

Она пришла, когда уже стало темнеть. С двумя чемоданами в руках, в одетом наспех плаще и в сопровождении десятилетнего мальчугана.
-- Познакомься – это Юрка, мой сын, -- представила она ребенка Валере.
-- Привет! – бесцеремонно протянул ему руку мальчуган.
-- Привет…-- сказал ему Валера, пожимая его ладонь.
-- Мы что теперь будем жить вместе? – задал вопрос сын Нины.
-- Это зависит от твоей мамы, -- ответил Валера, уже чувствуя себя чем-то обязанным юнцу.
-- А ты батяна моего не боишься? – продолжал допрашивать его Юрка.
-- А что мне его бояться? Я ему ничего не должен.
-- И правильно, не бойся. Это он с виду здоровый такой, а на самом деле трусливый, как кролик. Мамку боится – она его по голове бьёт, всем чем под руку попадётся. Бабку боится – тихонько от неё водку пьет, сначала спрячет в сарае, чтобы не заметила и не наругала, а потом крадется туда и пьёт. У проводника даже в поезде спросить что, и то боится.
-- Ну, зато, я вижу: ты смелый, -- заметил Валера.
-- Конечно, смелый, не трус же, -- гордо сказал Юрка, и продолжил выяснять: насколько смел новый знакомый его матери:
-- А ты не боишься, что мама и тебя по голове чем-нибудь огреет?
-- А за что это она меня будет огревать? За какие грехи?
-- Ну, мало ли? Да за просто так: не так, что сделаешь и получишь по башке… Ты видно мамку мою плохо знаешь…
-- Может и плохо…-- сказал Валера, нахмурившись.
Беседа мужчины и юнца происходила на крыльце времянки, в то время пока женщины разбирали принесенные чемоданы внутри строения, но видимо в открытую дверь обрывки их разговора достигли Нининого слуха.
-- Вы о чём там, не успели познакомиться, болтаете? Меня уже песочите? Ты, Юра, гляди, у меня… Я не посмотрю, что ты только что с поезда – враз накажу. К отцу отправлю – будешь там его жалобы на жизнь слушать.
-- Вот видишь…-- кивнул в сторону открытой двери Юрка и поспешил оставить общество нового знакомого дяденьки. Опасаясь не то за себя, не то за дяденьку, с которым ему придётся какое-то время жить вместе.
Вообще, надо сказать, в дальнейшем Нинин сынок Валере ничем не докучал и даже оказался хорошим малым. Валера купил ему футбольный мяч, и он пинал его целыми днями за оградой, не приставая ни к кому и, отрываясь от полюбившегося ему занятия только для того, чтобы поесть или отправиться на ночлег. Олеська тоже крутилась возле Юрки и это, кажется, устраивало всех.
Буквально на другой день Валере были доверены сразу две роли: сторожа жилища и повара. Женщины с утра отправились на работу, прихватив с собой детей, а Валере поручили смотреть за домиком, купить хлеба и сварить гречневой каши с тушёнкой. За хлебом он сходил, сразу, как только проснулся. С кашей же решил не торопиться и затеять варево во второй половине дня. Легко перекусив (чай с хлебом и маслом) Валера собрался внимательнее осмотреться на новой территории, и вышел для этого во двор, а там сразу же обратил внимание на турник, сооружённый недалеко от деревянного туалета. Подойдя к спортивному снаряду, он, с юношеским задором, пару раз подтянулся на турнике «по грудь», а затем сделал упражнение называемое в армии не иначе как “подъём переворотом”. В косточках приятно хрустнуло, в теле заиграла кровь, но на большее сил не хватило. Довольный собой и, главное тем, что ещё что-то может, Валера хотел было отправиться в домик, что-нибудь почитать или полистать местную прессу, но тут внимание его привлекла вышедшая на крыльцо соседнего дома (раза в три больше того, в котором он ночевал) компания из трёх мужиков. Так как расстояние между двумя жилыми домами не достигало и пятидесяти метров, а двор был общим, то Валере не составило труда разглядеть то, что мужики вытащили на крыльцо трехлитровую банку с мутной жидкостью и большую чашку с куском свежемороженого мяса. Они уселись на ступеньках крыльца, разлили жидкость по стаканам, выпили и стали закусывать сырым мясом, отстругивая его ножом, как стружку дерева, и окуная в соль.
Заметив, что Валера направляется к домику Светланы, один из них окликнул его, сообщая, что хозяйка должна быть на работе.
Валера, включился в разговор, сказав, что он в курсе этого, одновременно продолжая свой путь к домику. Тогда, тот же самый, как впоследствии оказалось, исполняющий роль хозяина дома, пригласил новичка присоединиться к их компании. Новичку ничто не помешало это сделать.
Двоих новых Валериных знакомых звали Витями, а еще одного Вадимом.
Самый высокий из них, был смуглым мужчиной, второй Витя с пшеничными усами не в меру живой, то и дело крутился на месте, соскакивал убегал в дом, старался шутить. Вадим же загадочно и с интересом смотрел на нового знакомого.
-- Выпьешь с нами технического? – спросил Витя-большой.
В то время многим еще памятного переустройства страны, Валера еще не знал и не ведал о том, что можно пить спирт, предназначенный для технических целей, а потому пожал плечами.
-- Мякни с нами. Он вполне съедобный, – сказал Витя-поменьше.
Вадим протянул Валере стакан и сказал, что если есть необходимость чем-то запить многоградусный обжигающий напиток, то для этого есть ковш с водой.
Валера мякнул и запил.
-- Ну, как? – спросил Витя-старший, протягивая ему стружку обильно посыпанного солью сырого мяса, -- Закуси строганинкой.
-- Да ничего, -- ответил Валера, проглотив суррогат, -- Резиной только отдаёт...
-- А это и есть резинотехнический спирт, -- засмеялся Витя-младший.
Вкус мяса тогда Валера не разобрал. Соль хрустела на его зубах, когда он жевал строганину. Поблагодарив новых знакомых, Валера снова отправился к турнику. Не смотря на то, что весь организм его в глубине своей не хотел усваивать только, что принятое Валерой питие, и пропущенное в желудок из него пробовало было вырваться обратно, ему все же удалось трижды сделать подъём переворотом. Примерно через полчаса техспирт усвоился в организме, и Валера подошёл к мужикам ещё раз, потом ещё. Второй раз он постоял возле новых знакомых дольше, чем в первый, а в третий уже не помнил сколько.
Нина со Светой обнаружили его крепко спавшим на кухне и, поняв, что ничего приготовленного для них в доме нет, добродушно ворча, принялись сами готовить ужин.
-- Ты не с Витькой пил сегодня? – спросила Валеру Света, когда горячая каша в тарелочках дымилась на столе и его чуть ли не силой разбудили и притянули к месту трапезы.
-- С Витей, -- кивнул еще не совсем пришедший в себя Валера.
-- А ты знаешь, что они пьют?
-- Знаю, спирт.
-- Ты за туалет зайди, посмотри какой это спирт, -- сказала Света, -- Там много пузырьков валяется из-под того спирта.
Валере всё равно нужно было идти в сторону туалета, и он любопытства ради, заглянув за деревянное сооружение, увидел там десятка два пустых маленьких пластмассовых флакончиков белого цвета. Надпись на них говорила о том, что в них когда-то содержался клей марки “БФ-6”.
-- Витька из клея спирт как-то получает. А ты пьёшь его, себя травишь. – сказала Света, -- Небось, еще и мясо с ним сырое ел?
-- Ел...
-- Ну, значит, скоро лаять будешь. Он, гад, мало того, что сам собачатину жрёт, но еще и других угощает... Кто не зная, что он ест, думает баранина, а он потом смеется…
-- Ты, небось, сама эту баранину пробовала? Признайся нам, Света? – засмеялась Нина.
-- Да ну тебя! – отмахнулась хозяйка.
В первое время слова Светы с трудом доходили до разбуженного Валериного сознания, но по мере того, как разум его трезвел, мысль возвращалась в реальность, организм начал извергать из себя не усвоенные частицы выпитого спирта и проглоченного мяса.
В маленьком балке – домике Светланы Валере пришлось жить около месяца. Они спали с Ниной на полу промежуточной комнаты, через которую, перешагивая через них, проходили среди ночи и ранним утром, чтобы пописать во дворе, детки Олеська с Юркой, ночевавшие в дальней комнатушке на кровати. Иногда Юрка задерживался, присаживаясь возле Нины, и они о чем-то шептались. Света устраивалась на ночлег на кухне. Однако бывали вечера, когда она ночевать не приходила совсем. Примерно через неделю такого совместного проживания, коллектив обитателей балка пополнился еще одним человеком. Как-то вечером в гости в Свете пришла молодая дама в кампании двух мужчин. Гости принесли бутылку коньяка. Его дружно выпили на кухне, закусили омулем и редким в этих местах арбузом. После чего дама с одним мужчиной ушла, а второй гость остался ночевать. Вначале он лёг спать на кухне у самого порога, но после полуночи переполз к хозяйке. С утра он отправился в магазин, вернулся к обеду с новым матрасом, коньяком и фруктами и объявил за столом, что он теперь муж Светланы и отец Олеське. Парня звали Володей. Был он электромехаником – прокладывал высоковольтную линию вдоль новой железнодорожной линии. Работал вахтовым методом: пятнадцать дней жил на трассе, полмесяца – отдыхал от трудов в городе.
Несколько следующих дней прошедших в балке, уже в составе дополненной электромехаником компании были похожи один на другой. Ночи лишь вначале отличались разнообразием. Все Валерины соки Нина выжала из него сразу. На полу было спать, конечно, жестче, чем на перинке или хотя бы диванчике, но зато места и возможности для любовных развлечений было гораздо больше. Несмотря на малый габарит временной спаленки (два с половиной метра на два семьдесят пять) Валера с Ниной умудрялись перекладываться за ночь и вдоль и поперек матраса. Иногда во время близости Нина неожиданно приходила в движение, что в первое время не мало изумляло Валеру. Перебирая руками и ногами, лежа на спине, она отползала к окну, или проёму двери, унося его на себе. Причём, требовала в это время от чувствовавшего себя необычно Валеры, не останавливать начатого им мужского дела. И он пробовал не останавливать. Перемещаясь по комнате, таким образом, они старались делать это тихо, но все же иногда Валера ударялся головой о разные предметы и дважды опрокидывал стулья. Один раз, они так увлеклись, что выползли на кухню и оказались в непосредственной близости от находившихся в движении Светланы и Володи, чем привели в испуг лежащую с открытыми глазами хозяйку.
-- А я лежу и думаю, что же завтра утром варить буду, -- рассказывала утром Света, -- И вдруг смотрю: ширма надувается, надувается и на меня движется... Ближе, ближе... А потом сразу две головы появились... и руки. У Вовки, когда он повернулся, чуть инфаркт не случился.
-- А я ничего и не понял. Смотрю: Валера с Ниной возле нас оказались. Думал: пошутить решили. А они так дела свои ночные делают – вот фантазёры... – смеялся Володя.
Однако ограниченное мышление в интимной сфере людей воспитанных социализмом, довольно скоро исчерпало их фантазию, и уже на третью ночь они перешли на классический способ, завершив дело за считанные минуты и без обоюдного удовлетворения.
Так проходили ночи, а днями Валера с Володей мотались по городу и ездили в соседние поселки в поисках спиртного. Иногда им удавалось купить коньяку и шампанского за две-три цены. Володя не торговался. Валера видел, как он доставал из кармана большой бумажник сплошь нашпигованный «четвертными». Возвращаясь домой они делали ерша, – сливали коньяк с более слабым напитком в кувшин и оставляли выдерживаться этот коктейль до вечера. А по выходным все обитатели балка шли на отдых к берегу Великого озера. Иногда с ними в поход отправлялся и Витя-большой.
Как оказалось Витя не был хозяином большого дома, а выполнял роль сторожа.
-- Я тут с Тамаркой познакомился два года назад, потом жил у нее полгода, а теперь она к мужу на Северные острова уехала,-- рассказал он Валере, -- А меня сторожить заставила. Дала немного деньжонок и обещала ещё присылать. Да вот второй уже месяц нет никаких известий. Поэтому я и на технический спирт и перешел. А так мне этот технарь, а тем более клей сто лет не нужны были. Жизнь, братан, заставила.

***
Несколько раз Витя бывал в компании на озере, но долго не задерживался. Когда все было выпито или выпивка заканчивалась, и никто больше продолжить не предлагал, он уходил от ничего для него незначащих разговоров и всегда находил друзей, с которыми можно было добавить. Два раза Валера заставал его дома больным с глубокого похмелья, и Витя отправлял заглянувшего к нему знакомого в магазин хозяйственных товаров, под названием “Уют”. На этот “Уют” Валера обратил внимание ещё раньше, почти по приезду в Северный город. Примерно за полчаса, а то и за час до его открытия у крыльца хозмага постоянно вырастала очередь человек из пятидесяти. Что за дефицитный товар там давали, Валера узнал, когда пошёл в первый раз по просьбе Виктора за “бээфом”. Ему было велено купить шесть флакончиков и непременно “БФ-6”. Флакончик стоил пятьдесят две копейки. Отбив в кассе чек на три рубля двенадцать копеек, новый покупатель хозмага подошёл к прилавку, и едва протянув чек, не успев произнести ни слова, как тут же получил от продавщицы нужное количество. Это обстоятельство не просто удивило Валеру, но чуть не сразило его наповал, и он, спрятав покупку в пакет, стал с интересом наблюдать за происходящим в магазине. И вот что отметил. Все покупатели, как один, в это время покупали в магазине только один товар: пузырьки с клеем и больше ничего. Мужчины с помятым и не очень, видом. Женщины в потрепанной одежде и потёртых джинсах брали сутра в хозмаге от пяти до двадцати флакончиков сразу. Они подходили к кассе, называли сумму и направлялись к прилавку, где пара молодых продавщиц, молча брала из их рук чеки и согласно выбитой сумме, так же, не проронив ни слова, выдавала нужное количество товара. Примерно через полчаса, после открытия магазина, одна из стоявших за прилавком работниц торговли громко объявила кассирше:
-- Зина, шестерку больше не отбивай. Кончилась. Осталась двойка.
После этих слов по торговому залу прокатился гул неодобрения, но вскоре затих. Покупатели смирились и клей марки “БФ-2” пошел, как и продукт предыдущей марки.
-- Двойка немного хуже шестерки, -- пояснил Витя, выдавливая из пузырьков клей в трехлитровую банку, -- Зато дешевле. А по мозгам, при правильной пропорции разбавления бьёт так же хорошо.
Именно там, в Северном городе Валера впервые и познакомился с процессом выкачки спирта из средств бытовой химии. И хотя наше произведение не о пьяных мужчинах, а скорее о зрелых женщинах, тем не менее, автор позволил себе подробно описать рецепт приготовления напитка из клея марки “БФ”, расшифровываемый в народе как “Борис Фёдорович” или точнее – “Борисфёдырычем”.
Вот Рецепт Вити-старшего:
«Клей выдавливается в трехлитровую стеклянную банку, после чего заливается водой. Воды должно быть в два раза больше, чем клея. Потом в банку насыпается одна-две столовых ложки соли (в зависимости от количества налитого клея и воды). После чего деревянной палочкой длиною примерно сантиметров в пятьдесят, начинается перемешивание клея с водой. В процессе перемешивания вокруг палки образовывается резиновая (как ее называл Витя) балда. Балда эта, время от времени вынимается и отжимается руками. Жидкость стекает в банку. Перемешивание длится минут 15-20. После чего палка вместе с балдой выбрасывается, а мутная жидкость отстаивается еще полчаса».
-- Вот то, что получается, процеживают через марлю и пьют, -- объяснил Витя, -- Мне больше ничего не надо, я разбавлю холодной водой из под колонки и всё. А некоторые же заливают горячую воду и когда выбрасывают балду, добавляют в жидкость кофе или корицу. А потом студят. Мне этим заниматься некогда я холодной водой обхожусь, хотя, конечно же, во избежание всякого рода дизентерии и расстройства желудка, лучше конечно воду вскипятить.
Зная Витин рецепт, Валера некоторое время не решался повторить эксперимент с употреблением полученного таким образом технического спирта, но всё же, в конце концов, употребил. И не один раз.
Ещё раза два Витя ходил с компанией соседей на берег озера, где они пили какое-то болгарское вино, принесенное с места работы дамами. После этих путешествий вечерами он топил баню (сколоченную из досок времяночку, годную под баню только в летнее время) и приглашал всех на помывку. Очевидно, он рассчитывал, что женщины после баньки, согласно русскому обычаю, обязательно предложат мужчинам рюмочку-другую. И не ошибался. Правда, после совместных ужинов он не останавливался и обязательно где-нибудь добавлял. Валера не мог поручиться, что это не было питие, полученное из клея по вышеописанному рецепту.

***
Раза два за оградой и под окнами их временного жилища появлялся Нинин супруг Коля. И балок переходил на осадное положение. Огромный под два метра детина, плакался у ограды, как младенец, просил жену вернуться и не губить его жизнь. Рыдал, обливался не шуточными слезами, предлагал денег. Валера полагал, что деньги предназначались ему, в качестве выкупа -- в случае если он отступится от Нины. И хотя сумма не называлась, ему, находящемуся в осаде, было не по себе от такой картины, и он даже порывался выйти к Коле-Николаю и сказать бедняге, чтобы он забирал жену бесплатно, не плакался и не унижался так. Но Колина супруга и Валерина подруга, силой удерживала друга и говорила о муже с нескрываемым презрением: “Ему козлу так и надо, потому, что он мне, знаешь, за двадцать лет, сколько крови выпил? А тебе лучше совсем не показываться ему на глаза. Мало ли что... Пусть он лучше тебя в лицо не знает, а думает на кого хочет”.
После таких визитов хотелось либо надраться до потери пульса, либо сбежать на край света. Но нужно было держать марку и продолжать поддерживать любовные отношения, которые к тому времени, как полагал Валера, уже растаяли окончательно. И Валера старался их поддерживать.
Но однажды наступило утро, которое перенесло на новый виток его отношения с Ниной. Нет, оно ничем не было отличимо от двадцати или даже тридцати других, которые Валера встретил в Светином жилище. Было хорошее летнее утро. Из всей спящей в балке компании Валера проснулся первым. Он поднялся на рассвете, сходил по малой нужде во двор и, остановившись у турника, сделал несколько кульбитов на перекладине. Когда же довольный собой опустился на землю, то увидел стоявшую у двери балка Нину.
-- А ты не мог, молодой человек зарядку на женщине сделать?
Валера обвел взглядом полную женщину в короткой ночной рубашке, с толстыми, крепкими, как ствол приличной сосны, ногами. В этот миг она показалась ему чужой, далекой и даже незнакомой.
-- Мог, конечно... – сказал он тихо, почти шепотом.
-- Он мог, но не захотел!.. Мог-могог… – проговорила Нина и пошла, не глядя на Валеру, оправлять свою нужду.
Днем Витя затеял стирку в бане. Валера, помог ему натаскать в котел воды, напросился помыться и даже сумел попариться. После чего Витя предложил ему отжатого бээфа. Отказываться было не удобно, и Валера, составив ему традиционную после баньки компанию, употребил граммов этак двести. Правда, закусывали они в этот раз не собачатинкой, а консервированной скумбрией в масле.
А вечером…
Вечером Нина объявила, что решила отправить Валеру в поездку. А именно: отвезти сына к ее матери. Валера не стал возражать. Путь предстоял не близкий, поэтому Нина выделила ему с Юркой нужную, по ее мнению, сумму денег.
-- Прокатись, дорогой, проветрись. Подумаешь попутно о жизни. Может там, в пути в проводницу какую влюбишься, -- сказала она, провожая их вечером.
-- Может, -- согласился безучастно Валера.
Она бесчувственно чмокнула его в щеку, крепко поцеловала сына, и Валера с Юркой уехали.
В принципе, в этом месте можно было бы поставить точку на истории взаимоотношений Валеры с женщиной из Северного города. Он мог уехать и не вернуться и правильно, наверное бы сделал. Ибо его возвращения, как он уже полагал, никто не ждал. И он уже не ждал ничего нового от этого города и не хотел сюда возвращаться. Но он вернулся. Одному Господу известно почему. Наверное, ему надо было увидеть и пережить именно то, что он увидел и пережил там за неделю после возвращения, чтобы исчерпать себя в этом городе до конца. Сразу по возвращению, Валера пришел в столовую, где работала Нина, и отчитался за доставку ребенка. Там он узнал, что Нина решила вернуться к мужу.
-- Я перенесла свои вещи опять в вагончик. Но Коля уехал сегодня в командировку на три дня. Так, что пойдем вечером ко мне, устроим прощальный ужин. Я тебя отблагодарю за то, что Юрку увез, – сказала Нина, и Валера, снова пожалел, что вернулся, и, еще острее почувствовал, как они теперь далеки друг от друга.
Вечером в гости к Нине напросилась еще и заведующая столовой -- пожилая татарка по имени Наиля. За столом она быстренько набралась спиртного, окосев уже после двух рюмок коньяка, и потребовала, чтобы Валера пошел ее провожать. Валера попробовал отказаться и отказывался, сколько мог, до тех пор, пока его не упросила проводить ее начальницу сама Нина. И он пошел. По пути, на каждой автобусной остановке дочь приволжского народа, останавливалась, якобы дождаться попутного автобуса, и начинала требовать, чтобы Валера ее целовал. Причем прилюдно. Валере целовать пьяную заведующую столовой не хотелось, он старался отшучиваться и, дождавшись, наконец, подошедшего автобуса, помог ей войти в салон, а сам остался за закрывшейся за завстоловой дверцей. Татарка уехала, а он вернулся к предмету своей, на глазах угасающей любви. Она спала на диване и громко храпела. Дверь вагончика была открыта. Он вошел, налил себе из открытой и наполовину наполненной бутылки коньяку, выпил без закуски одну за другой две рюмки и пристроился рядом с Ниной. Под платьем, одетым по случаю прощального, так и не получившегося ужина, ничего не было. Темную спальню вагончика освещал лишь экран включенного телевизора, с которого смотрел зачинщик всеобщего Переустройства. Был он в кожаной шляпе и говорил о том, что его поддерживают не только мужчины, но и женщины. Рядом, с ним выделяясь из толпы придворных, стояла супруга зачинщика и одобрительно кивала. Валера задрал подол платья храпящей женщины и глядя при свете телеэкрана на ее толстые бедра, впервые подумал о том, что бедра эти слишком и даже безобразно толстые и не вызывают в нем никаких мужских эмоций. Снятое почти без усилий платье полетело в угол за телевизор. Нина продолжала лежать безучастно. Она включилась в процесс лишь тогда, когда Валера провел ладонью по складкам ее живота и коснулся пупка. Она схватила его за руки, торопливо помогла снять одежду и притянула к себе…
-- Это в последний раз…В последний… Сейчас ты уйдешь, а потом уедешь… -- горячо шептала она.

10.
Сразу Валера не ушёл. Как оказалось -- зря. Когда закончилось действие на диване, он неторопливо налил себе коньяку, нарезал колбасы и сел перекусить на кухонке.
-- Устал от делов греховных? – подала из спальни голос Нина.
-- Подкрепиться надо, вернуть растраченные калории, -- ответил он, пережевывая копчёную колбасу и чувствуя прилив сил от выпитого спиртного.
-- Там в холодильнике яблоки есть. Возьми и мне подай тоже.
Валера открыл холодильник, выбрал самое большое яблоко, принес Нине.
-- Почему не помыл? – спросила она.
-- Воды в доме нет.
-- С чайника налей.
-- Там кипяток.
-- Ну, ты прямо как ребенок! – Нина встала, набросила на себя халат, и сама пошла мыть яблоко.
Пока она поливала на плод фруктового дерева из чайника, поворачивая его в руке над тарелкой, Валера налил себе еще рюмочку и снова приготовился закусить колбасой.
-- Подожди! – вдруг сказала Нина, опустив чайник на стол. Она осторожно взяла его за локоть. Валерина рука, сжимая рюмку, замерла на полпути к цели.
-- Смотри, мужик идет по тротуару в сторону нашего вагончика. Видишь? – с тревогой произнесла она.
В тусклом свете нескольких электрических лампочек, светивших с деревянных столбов в стороне от деревянного настила, по самому настилу от крутого лестничного спуска, бодро двигался мужик. Его силуэт приближался к вагончику и становился крупнее с каждым шагом мужика. Уже было видно, что одет мужчина в дождевик, а за плечом у него походная сумка, с такими обычно местные строители уезжают в командировку.
-- Коля! Ко-ля-а-а! – воскликнула Нина, отстраняя Валеру от окна, -- Влипли! Говорила тебе: “Уходи!”, не послушался!
Валера быстро допил налитый коньяк и взял в руки нож, которым только что резал колбасу.
“Чуть что, пугану, -- подумал он, -- Главное не дать ему врезать мне по роже…Шкаф он здоровый. Если зацепит, считай я инвалид. Как только он в дверь, я на него с ножом брошусь и выскочу, пока он растеряется…”
-- Сиди спокойно, -- сказала Нина, -- Я сейчас выйду ему навстречу, постараюсь что-нибудь придумать, а ты пока потихоньку одевайся.
Валера натянул брюки, набросил на голое тело пиджак. Нина вышла во двор, когда Коля входил в калитку. Усевшись снова за стол и сжав рукоятку ножа, Валера попытался разобрать слова, едва доносившиеся с улицы. Сердце билось учащенно. Его удары отдавались в висках, мысли как шарики в лототроне бились о черепную коробку, ноги лихорадочно искали под столом туфли. Не найдя туфель на ощупь под столом, Валера подскочил к порогу и сунул в обувь голые ступни. Вернуться к столу он не успел, дверь открылась и в комнату, сгибаясь в проеме двери, вошел здоровенный Коля.
-- Привет, -- сказал он, вешая на крюк вешалки шляпу и оголяя лысую голову.
-- Привет, -- выдавил Валера, проглотив слюну.
Соперник был выше его на полторы головы. В передней части его лысины – ближе к темечку отражался электрический свет.
«Нет, такого и кувалдой не убьешь, его только валить надо… Наповал… Одним ударом ножа… Прямо в сердце…» -- подумал Валера, пряча лезвие ножа дальше в рукав и крепче сжав ручку холодного оружия.
-- Ты давай, парень… Это… Больше не приходи сюда… -- сказал Коля, глядя на него сверху. -- Понял?
Голос его был хотя и рассеянным, но мягким и беззлобным.
“Наверное, мужику не впервой заставать бабу с кем-то”, – подумал Валера, и ему снова стало жалко этого верзилу.
-- Понял, -- сказал он вслух и быстро вышел.

Пятикилометровый путь с одного конца Северного города до его середины, с петляниями по закоулкам и обходом скал и ручьев, ночной путник по неволе преодолел менее чем за час. Он не думал о том, что на нем осталась лишь часть одетого на тело с утра гардероба, и был рад тому, что остался жив и не вредим, и история этой любви уже без страсти и романтики, наконец-то заканчивается. Так думал он тогда. Но, как оказалось, ошибался. Да, история лишь издали теперь похожая на любовную, казалось, подходила к своему логическому завершению, но Северный город не хотел отпускать попавшего в его сети вольнодумца, каковым был на тот период своего жизненного промежутка инфантильный мужчина в возрасте до тридцати с задатками творца литературных произведений.

***
Витя-старший встретил его неподдельно радушно. В гостях у него был Витя-младший, а на столе стояла наполовину выпитая бутылка водки, два стакана, хлеб, баночка морской капусты, в пепельнице окурки от “Беломора”.
-- Проходи, у меня переночуешь, -- сказал Витя-хозяин, выслушав Валерин оживленный рассказ.
-- А пришиб бы тебя Нинкин мужик, был бы прав, -- сделал он вывод, когда Валера, отдышавшись, выпил полстаканчика.
-- И главное: ему бы мало дали, -- добавил Витя-помладше, -- Суд бы учел, что дело было на почве ревности. Вообще могли бы даже оправдать за собственную бабу.
-- Ну, ты уж заранее не хорони мужика, а то он совсем поник, -- остановил домыслы собутыльника старший Витя, -- Он на его бабу не покушался, она сама его к себе пригласила. Я свидетель. Все это на моих глазах происходило. Я и не знал, что у Нинки другой мужик есть, думал вначале, что Валерка ее муж.
-- Все бабы – б**ди, -- сделал заключение Витя с пшеничными усами, наливая всем помаленьку, -- И твоя, Витька, хозяйка тоже. С тобой жила, пока муж на севере ей на кооперативную квартиру зарабатывал.
-- Ты про мою не гони, понял! – обиделся Витя, -- Она просто честная давалка. Мужик по году на северах пашет, а ей, что волком выть? Она же живая. А вообще, если бы не она, ты бы тут сейчас не сидел и не пил на ее деньги.
-- Это правда, правда,-- согласился Витя-младшой, и пояснил:
-- Мы с Витькой сегодня в Тамаркин гараж забрались, а там резины новой, жигулевской, самой дефицитной -- тьма. Толканули парочку кружков – вот и пьем. Все равно она еще не скоро приедет. А приедет с мужиком – ничего не скажет. Не будет же она говорить, что Витька у нее жил. Не дура ведь…
-- Да она не дура, – согласился Витя-старший, -- а Нинка, точно – дура. И мужик есть, и пацан, а она в открытую загуливает. Я такую категорию бойцов стройки века хорошо знаю. Им, где обнимают и наливают, там и любовь.
Дальнейший разговор о девках, бабах и нехороших женщинах продолжили под новую пол-литру. Витя показал Валере на коробку с шестью бутылками “Русской” водки – «Дня на два хватит… И закуска есть…». Он вытащил из холодильника пакет с картошкой и, достав оттуда шесть картофелин, загрузил их не мытыми и не чищенными в кастрюлю. Залив водой, и поставив кастрюлю на электроплитку, он сообщил, что решил сварить овощ в мундире.
Валера не стал ждать, когда картошка сварится, прилег на диване. Лег не раздеваясь, сказав, что пить уже не может, а разговор будет поддерживать лежа. Витяньки одобрительно кивнули, налили себе еще и, продолжая пить, изредка задавали Валере и друг другу разные вопросы. Валера, в дреме, полусонно отвечая, сообщил им, что завтра решил ехать в родные края. На что мужики заметили, что и в Северном городе могут найти ему занятие, поэтому попросили не торопиться. Валера пообещал не торопиться. А, засыпая, услышал, как Витя-младший затянул популярную на всю страну песенку: “Ли-ли-липутик леденец лизал лиловый…”

12.
Рассвет Валера встретил с большим желанием поскорее этот покинуть город. Никто ему это сделать не мешал. Витяньки спали за столом, уткнувшись лицом в грязную скатерку. Валера, отыскав в шкафу чистую Витину футболку, надел ее, прогулялся до вокзала и выяснил, что единственный поезд уходящий отсюда по единственной железнодорожной колее, отправляется в восемь вечера. Возвращаться к Витькам не хотелось, и он пошел к озеру. Умылся теплой пресной водичкой, полюбовался с высоты четырехметрового обрыва камешками на дне, хорошо видневшимися через прозрачную воду. А потом подался в парк.
На спортплощадке, проходил волейбольный турнир. Спортсмены съехались в Северный город со всей трассы и выясняли: кто станет обладателем Кубка профсоюза стройки. Валерино внимание привлек энергичный молодой человек. Он то прицелясь в объектив, нажимал на спусковую кнопку фотоаппарата, то делал какие-то записи в блокноте. Валера догадался, что это репортер местной городской газеты и протиснулся к нему поближе, через толпу болельщиков.
Узнав, что Валера знаком с газетной жизнью не понаслышке, фотокорреспондент вначале намекнул новому знакомому, что их редакция нуждается в творческих работниках, а потом, после окончания соревнований, предложил прогуляться с ним до здания, где делают газету и поговорить с редактором. Валера согласился.
Редактор – седой, плотный, небольшого роста человек, встретил их приветливо, выслушал некоторые подробности из биографии бывшего корреспондента, лишь на минуту после этого задумался и сказал, что если Валера принесет ему парочку своих газетных публикаций, паспорт и трудовую книжку, то может считать себя штатным сотрудником газеты.
-- Я отправлю тебя в командировку на дальний участок, -- сказал он, -- позарез нужен репортаж с трассы.
“А почему бы и нет? -- подумал Валера, -- Хватит хандрить и занимать голову надуманными проблемами, пора браться за настоящую творческую работу”.
И через два часа он принес две имеющиеся у него районные газеты с публикациями пятилетней давности, трудовую книжку и билет члена Союза журналистов. Именно билет, скорее всего и убедил редактора в том, что Валера действительно знаком с газетным делом. Он не стал смотреть газеты, а, сразу пообещав решить жилищный вопрос, сказал, чтобы новый штатный сотрудник завтра же утром приходил готовым отправиться в недельную поездку.
-- Командировочные и аванс тоже получишь завтра, -- редактор одобрительно похлопал его по плечу и подбодрил, как старого знакомого:
-- Дерзай, Валера!
Но дерзнуть Валере не пришлось. Хотя он и загорелся творческим огоньком и энергия, доселе дремавшая в нем, начала было выходить наружу. Мысленно уже придумывающий эффектные заголовки к еще не написанным материалам и рисующий в воображении будущих героев, Валера пришел к мирно дремавшим Витькам и стал готовиться к поездке, а заодно и к переселению на новое место жительства.
Однако Северная Женщина, уже сама не желая того, не хотела отпускать его от себя, и разбуженная было энергия, так и не вышла из творчески настроенного человека и не реализовалась в таежные очерки и рассказы.

13.
Витьки дремали и сквозь дрёму продолжали пить. Они делали это почти автоматически: едва придя в себя один из них подползал к бутылке наливал полстакана, звал составить ему компанию другого, но не получив ответа, выпивал водку и, занюхав корочкой хлеба, отползал. Если же содержимое в бутылке кончалась, проснувшийся, матерясь, начинал искать ящик с бутылками, напрочь забыв, что тот стоит за диваном у изголовья спавших. Искал долго со стонами и мольбами, ругая мнимых воров стащивших спиртное, грозясь всех поубивать и поджечь их жилища. Когда же, наконец, искатель натыкался на искомое, то обалдевал от вида нескольких полненьких закупоренных магазинными пробками бутылок водки. В это время на его лице можно было увидеть счастливую улыбку.
Выпив дозу, счастливец отползал, укладываясь на диван рядом с неопохмелившимся еще мучеником, и приходя в полное блаженство, снова засыпал. Через некоторое время приходил в себя ото сна другой балдёжник и в точности повторял действия первого.
Валера не стал вмешиваться в этот процесс и давать пьющим советов. Собрав вещи, он вышел во двор в предвкушении нового (он верил) более счастливого оборота в своей жизни и увидел сидевшего на крыльце Светиного балка Володю.
Играл магнитофон, и из открытой двери жилища доносилась громкое пение популярной группы “Мираж”. Володя, улыбаясь, хлопал в ладоши, а Олеська танцевала под музыку.
-- Вы что-то, вдвоем?—спросил подойдя к ним Валера, -- А где Светка?
-- Муж ее первый приехал. Она к нему ушла, -- пояснил Володя и Валера сделал вид, что понял.
-- Вчера еще ушла с ночевкой. Я не против, пусть идет. Но вот сегодня почему-то не вернулась, а мне вечером на вахту уезжать нужно. Не знаю, что делать. Если к семи вечера не придет, Олеську придется к Нинке вести. Может ты отведешь?
-- Ты что, Володя? Я сегодня ночью чуть жив остался – без носок оттуда пришел.
-- Ясно, -- кивнул Володя, -- На тебя тоже рассчитывать не стоит. Хорошо, сам отведу.
Они помолчали. Потом Володя предложил:
-- Может по маленькой?
-- Не хочу, -- попробовал оказаться Валера, -- У Витька полно водки, а меня не тянет. И вообще хочу трезвый образ жизни начать. Я сегодня на работу устроился. В редакцию.
-- Поздравляю! – Володя встал, пожал ему руку, -- Буду гордиться, что знаком с корреспондентом. Приезжай к нам на участок, про электромехаников, монтёров-контактников напишешь, как мы высоковольтную линию тянем, электрифицируем магистраль.
-- Приеду! – пообещал Валера.
-- Ну, по этому случаю, братан, грех не выпить, – сказал Володя и взял приятеля под локоть,-- Пойдем, у меня хороший коньяк есть. “Белый аист” называется. Мы его сейчас под шоколад раздавим. Как это белые люди на диком западе делают.
-- Я тоже хочу шоколадку! – закричала Олеська.
-- Нам самим с дядей Валерой мало, -- оборвал ее Володя, -- А тебе мама принесет… От папы.
-- Я сейчас хочу, -- захныкал не помнящий ласки ребенок.
-- Не ной! Сказал: “Нет!”, значит: “Нет”!
-- А мне дядя Валера даст! – крикнула Олеська, уже со слезами на глазах и обратилась к Валере:
-- Дашь, ведь, правда?
-- Дам, -- кивнул Валера, -- Если мне дадут…
Втроем они пошли на кухню, и Володя достал вначале из стенного шкафчика бутылку “Аиста”, а потом плитку “Алёнки”. Не снимая обертку, он отрезал ножом примерно четверть шоколадки, протянул Олеське:
-- Иди во двор, танцуй дальше.
-- А я есть хочу, -- сказала Олеська, взяв шоколад, -- Картошки хочу жареной.
-- Нет картошки. Жди мамку, – отрезал Володя и вывел ребенка за дверь.
Вернувшись, он налил коньяк в рюмочки.
-- Клопами не пахнет, -- сказал Володя, глядя на то, как Валера нерешительно взял в руки рюмку налитого им коньяка и поднес к лицу, -- Жжёнкой тоже. Настоящий, не поддельный.
-- А что бывает и поддельный? – изумился Валера.
-- Бывает. Третий год переустройства в стране, борьба с водкой и тем, что горит, даёт свои плоды. Кавказцы научились на жжёнке со спиртом коньяк делать. А воду спиртом разводят, за водку выдают. Попомни мои слова: скоро деньги фальшивые ходить начнут. Особенно крупные купюры.
-- Это мне не грозит, мне крупные купюры не достаются, не хватает тямы или серого вещества в башке их заработать.
-- Какие твои годы, еще заработаешь, -- Володя подмигнул Валере и дружески похлопал его плечу, -- Книгу про наше житье-бытье напишешь, и гонорар хороший оторвёшь. Знаешь сколько за публикацию в “Роман-газете” писатели получают? Десятками тысяч. Одной такой получки и тебе, и твоим деткам с запасом хватит. Нам на всесоюзной стройке, сколь не мантуль, таких деньжищ ни почем не заработать.
-- Ну, роман, Володя, еще сначала написать надо… А потом, когда напишешь, пристроить его в издательство солидное… Пока его там почитают, пока поправки сделают, пока добро дадут… Потом пока напечатают, пока читатели оценят… Знаешь сколько воды утечет? Не один год пройдет? Бородатый и седой станешь, пока славы и денег дождешься… И то, если доживешь…
Приятели заговорили о литературе, о жизни, о женщинах, которых называли бабами, затронули вопросы супружеской не верности и закончили, как часто это бывает при подобных беседах, производственной темой.
-- Тебе, как корреспонденту полезно знать, что каждый строительно-монтажный поезд на нашей стройке представляет союзная республика, -- стал просвещать корреспондента Володя, когда они причастились еще по разу, -- Так вот каждому поезду еще, кроме строительства, в связи никем не отмененной в стране продовольственной программой нужно еще и сельское хозяйство поднимать. Выполнять эту самую продовольственную программу партии. Поэтому обязали всех строителей заготовить по нескольку тонн сена, для местного совхоза. План дали. А где ты его тут возьмешь на севере сено-то? Кругом то тайга, то болота, а копни землю – через метр вечная мерзлота. Все, что можно было, народ обкосил – все полянки и опушки, но план никто не выполнил, кроме литовцев. И знаешь: почему они отличились?
-- Скажешь, буду знать…
-- Потому, что самые смышлёные оказались. Они тринадцать вагонов сена из Литвы привезли и сдали. Вот вам, мол, мы вклад в продовольственную программу внесли и не отвлекайте нас больше от работы. Лихо? Через всю страну сено везли…
-- Правильно сделали.
-- Может и правильно, только стоимость этого сена и полученного за счет его от буренок молока, не оправдают затраты на перевозку.
-- Главное – факт: сколько надо, столько и сдали.
-- Конечно, правильно, -- согласился Володя, уже захмелев, -- У нас всегда была в чести показуха и очковтирательство.
-- По-моему, ты уже в кондиции, -- заметил на это Валера, -- тебе ж на работу вечером и Олеську еще сдать надо.
-- Вечером мне к подъезду авто подгонят и отвезут до самого поезда, -- пояснил Володя, -- А на свой участок я лишь к утру доберусь. По дороге высплюсь. Это – раз. Второе: хрен с ней с Олеськой, пусть спит одна тут. У неё мамка есть. Та еще сучка, трусы и носки мои стирать отказывается. Говорит: это сугубо интимные вещи и пахнут дурно, стирай, мол, сам. А на фига я тогда с ней живу? Я и один бы так существовал, а спать по разным девкам ходил, они бы мне еще и стирали. А тут живу, ей денег даю, шмотки покупаю, а она к бывшему мужу на случку бегает. Ну ее, шалаву… Пусть как хочет, а мы пойдем к Витьку – ты говоришь, у него водка есть. Добавим… Там, на вахте сильно не попьешь…

***
После выпитого коньяка, часть Валериного желудка, отвечающая за прием спиртного, развязалась, душа развернулась, как меха гармошки, и весь организм уже не возражал против принятия новых спиртовых доз. Он был согласен добавить и приятели, закончив с коньяком, пошли к Вите.
Выпить там было достаточно, Володя достал из своей походной сумки кружок полукопчёной колбасы, так, что закуска тоже была. Не домогаясь до дремлющего хозяина и его гостя, они налили себе сразу по полстакана, хлопнув, закусили колбасой и продолжили начатый разговор: о ненадёжных бабах.
-- Ну, у тебя с Нинкой точно всё? – спросил Володя, -- Откровенно сказать можешь?
-- Точно, а что мне скрывать? У неё муж, дети… А мне свою жизнь устраивать надо, творчеством заниматься, а не от ее мужика прятаться. Да и потом, ничего у нас с ней общего нет… Так: встретились, полюбили друг друга от скуки, разошлись… Жалко просто потерянного времени…
-- Вот-вот… И мне жалко. Я тебя знаешь, почему спросил? Я тут нечаянно Светкин разговор по телефону в столовке услышал, когда к ней заходил. Она не заметила как я вошел и договаривалась с каким-то богатеньким буратиной насчет себя и Нинки. Говорила, что они могут встретиться двое на двое. Я большого значения вначале этому не придал, но потом Светка обратилась к Витьку, пообещав ему выпивку, с просьбой, когда я уеду, отвести тебя куда-нибудь с ночевкой или домой отправить.
-- Зачем?
-- Как я понял, они этих буратин: то ли азербайджанцев, то ли прибалтов приглашают с ночевкой к Светке, со всеми последствиями интимной близости. А те им за ночку деньжат хороших отвалят. Наверняка они уже не раз так делали.
-- Ну и хрен с ними с обеими. Тебе они не нужны, у меня тоже новая жизнь начинается… Надеюсь полная новых впечатлений. Давай будем считать, что эти бабёнки для нас -- пройденный жизненный этап?
-- Хорошо. – согласился Володя, наливая в стаканы новую половинную дозу, -- Только, мне хочется подкараулить, когда они соберутся для разврата, подпереть дверь чем-нибудь и пригрозить поджогом. Тут двух зайцев убить можно: баб напугать, сделать шелковыми и с кавалеров бабки еще срубить. У меня мент знакомый есть, можно его для устрашения подпрячь… Вот дело было бы, а?..
-- Не хочу я, Вова, ничего, -- замахал обеими руками Валера, ему уже было хорошо от выпитого, -- Ничего, кроме как ещё выпить. И сделать это прямо сейчас.
-- Так давай выпьем! – поддержал его приятель.

Они еще несколько раз причащались к выпивке, в Витином доме, говорили уже не связно и, порой не понимая друг друга.. Разок или два к ним подсоединялся Витя-старший, пытался подняться Витяня-усатый, но не смог и ему подали полстакана водки в постель. Как уехал Володя, Валера уже не слышал и не видел – прилёг в ногах усатого, и поднимался только для того, чтобы выйти во двор или плеснуть себе на дно стакана.
Пришел в себя он лишь тогда, когда почувствовал, что замерзает. Комнату заливал яркий электрический свет, бьющий из трех рожков люстры. Усатый Витя лежал, раскинувшись на диване, на им же образованном большом мокром пятне и частично мокрых штанах. Валера почему-то оказался на раскладушке, рядом с ним. Со двора доносилась громкая музыка. Играл магнитофон.
“И Сима в эту зиму к нему пришла сама”, -- доносилось до Валериного слуха голосом певца Розенбаума.
Преодолевая невидимое сопротивление уже частично перебродившего и еще большей частью бродившего в его организме алкоголя, Валера поднялся и, еще плохо понимая, что делает, пошел на песню.
Во дворе во всю гулеванил Витя-старший. Он включил уличное освещение, вытащил на крыльцо магнитофон и, не давая спать всей округе, врубил его на полную катушку, медленно приплясывая и прихлопывая себе под музыку. Валера, глядя на него присел на нижнюю ступеньку крыльца.
-- Что, братуха, штормит? – спросил Витёк, заметив проснувшегося гостя и продолжая хлопать и топать, -- А ты засандаль сразу стаканяку и в норме будешь.
-- Не-еее…-- протянул Валера, -- Не могу, тошнит, голова кругом идёт…Как я
завтра в командировку поеду? Не уеду – накроется медным тазом вся моя дальнейшая творческая биография.
-- Ну, тогда полстакана хоть выпей и иди – проблюйся и к утру оклемаешься…
Витя подсел к Валере, дружелюбно похлопал его по плечу, потом достал откуда-то из темноты наполовину заполненную мутной жидкостью трехлитровую банку.
-- Извини, старик, только это и осталась, -- сказал он, наливая из нее в стакан, -- «Борисфёдырывич».
От запаха технаря Валеру затошнило еще сильнее. Он, отбиваясь, замахал было руками, но Витя был настойчив.
-- Выпей залпом сразу и иди к бане. Помутит немного, а потом, точно говорю -- полегчает…
Не устояв под Витиным натиском, Валера трясущей рукой взял в руки стакан, залпом, «через не могу», выпил жидкость и тут же помчался в сторону бани. Вся внутренняя суть его организма, все его потроха пытались вырваться наружу через его же горло, но Валера, крепко стиснув зубы, держал внутренности на последнем издыхании. Удержать удалось. Через несколько минут амплитуды внутренних клокотаний в его теле стали затухать, и в голове действительно прояснилось.
Валера прогулялся по двору, подошел к соседнему балку. Окно в маленькой комнате, где ему приходилось недавно ночевать, светилось. Сквозь занавеску проступали: то удаляясь, то делаясь крупнее разные тени. До него долетели обрывки разговора, в котором участвовали мужчины и женщина. Валере показалось, что женщина отвечала голосом Нины.

***
Потом, по прошествии нескольких дней вспоминая события той ночи, Валера так и не смог понять, что подтолкнуло его к шальной мысли. То ли сказанные накануне Володей слова о шантаже одноразовых ухажёров женщины, с которой он, совсем не давно был близок, то ли все-таки чувство собственника, который никак не хочет расстаться с уже отслужившей ему, и, в принципе не нужной вещью. То ли действительно: проснувшаяся ревность. Вначале, правда, никакой шальной мысли в голове Валеры не возникло. Он лишь тихонько постучал в светящееся окно. Голоса за шторкой утихли. Он постучал еще раз. На этот раз после его стука в комнате погасили свет. Валеру это раззадорило. Он стукнул несколько раз по стеклу – теперь уже в темное окно сильнее и гораздо увереннее. Но и на этот раз из домика никто не отозвался.
-- Нина, Нин…-- позвал он. Ответа не последовало.
Тогда Валера, уже теряя над собой контроль, подошел к двери и ударил по ней, еще более настойчиво, чем до этого в окно. Вначале кулаком, потом ногой. Хозяйке, видимо, надоело выдерживать беззвучную осаду, и она подошла к двери.
-- Ты зачем стучишь?– спросила Света из коридорчика, -- У Витьки ночуй. Здесь сегодня места нет…
-- Нину позови, -- попросил Валера.
-- Нету ее. Она сегодня у себя дома.
-- Я слышал ее голос.
-- Тебе показалось с перепою. Нет тебе говорю ее. Дома ночует.
-- Не обманывай.
-- Я не обманываю. Иди, ложись спать. Завтра, если соскучился, приходи в столовую, там ее увидишь… Если, правда, соскучился…
Слова Нининой подруги Валеру вроде бы убедили. Сказав: «Ладно», он отошел от двери и направился к перематывающему магнитофонную кассету, Вите.
-- Ну, как полегчало? – спросил его Витя.
-- Полегчало, -- кивнул Валера, -- Пойду, попробую поспать, а то уже галлюцинации начинаются. Кажется, что у Светки дома какие-то мужики разговаривают.
-- А к ней приходили два мужика. Часа два назад. У меня еще спрашивали: здесь ли она живет? Я сказал, что здесь. А вот зашли они к ней или обратно ушли, сказать не могу. Не видел.
-- А Нинка с ними была?
-- Успокойся, ты. Была -- не была. Какая разница сейчас тебе-то? Ты вроде домой собрался или в командировку, а она к мужику ушла. У нее своя жизнь, у тебя своя. Сам же на эту тему распространялся недавно.
-- Все так, Витя, все так. Только зачем меня Светка обманывает?
-- Да хрен с ней со Светкой и с Нинкой тоже, и с другими шлюхами. Ты утром далеко отсюда будешь -- новую жизнь начнешь. Забудь старую. Забудь баб этих: что было – прошло. Там, на стройучастках столько девок… И все молодые и не замужем. Выбирай – не хочу. На нового корреспондента, знаешь как клевать начнут… Через день уже забудешь свою старушку Ниночку, а через неделю и помнить не будешь: как ее звали.
Витя засмеялся, а Валера, очевидно согласившись с ним, кивнул и пошел прилечь. Однако, вид обмоченного Витяни-младшего, а еще: погашенных прямо в тарелках недокуренных папирос, разбросанных по полу вещей и бутылок, вызвали в нем новый приступ тошноты. Пришлось снова выйти на крыльцо и присесть на ступеньки. Тем временем Витя снова поставил кассету с песнями Розенбаума.
“Только шашка казаку во поле подруга, только шашка казаку во поле жена…” -- неслось из динамика магнитофона. И Витя снова пошел в пляс.
Валера молча сидел на ступеньках крыльца и старался думать о лучших грядущих переменах. Рассеянный взгляд его неожиданно остановился на трехлитровой банке. Той самой, из которой Витяня наливал ему “Борисфёдырыча”. И вот, скорее всего, именно после взгляда на эту банку и осенила его та безумная мысль. Он решил попробовать «на горимость» содержимое банки -- налил немного жидкости на ступеньку и поджег спичкой, из Витиной коробки, лежавшей здесь же рядом с пачкой «Беломора», у трехлитровки. Жидкость вспыхнула вначале оранжевым, потом зашлась голубым огоньком. Если бы она не запылала, все было бы, наверное, в дальнейшем по-другому. Валера бы уехал на другой день в командировку и впоследствии бы не сочинял романы о зрелых женщинах, а издавал мемуары о строителях возводящих железнодорожную магистраль среди тайги и на просторах Вечной мерзлоты. Но спичка загорелась, от ее огонька зародилась в Валериной голове дьявольская мысль и он, уже не о чем другом не думая, и ничего не желая понимать, прижав банку к груди, прошел мимо слабо соображающего, выделывающего по музыку ногами и руками кренделя Витяни, по направлению к соседнему домику.
Занавески в темном окне все также были задернуты, но сквозь щелку между ними, из дальней комнаты пробивался к Валере узкий луч света. Валера поставил банку на завалинку под окно, подобрал несколько разбросанных во дворе, оставшихся после пикника, разорванных вдоль и поперек газет, сложил их вместе. Затем добавил в кучку две охапки сухой травы, срезанной у забора накануне Володей. Прибавил к кучке кусок толи. Потом он, насколько получилось, обильно полил на кучку жидкостью из банки. Пролил струйкой дорожку к крыльцу балка. И поджег. Пламя вспыхнуло сразу, и сразу же огонек побежал к крылечку. Вид разгорающегося огня вызвал в груди Валеры веселую злость.
-- Спасайтесь, суки! – крикнул он громко и с силой ударил в стекло кулаком.
По всей видимости, стекло зазвенело, ибо оно разбилось, потому что рука Валеры прошла во внутрь помещения. Но он уже не слышал звона, как не чувствовал боли от пореза. Внутри балка началось тревожное движение, потом раздались громкие голоса, затем переросшие в крики. До Валеры голоса доносились, но он не понимал: были ли они женскими или принадлежали мужчинам, и понять не старался. Через несколько минут, в движение пришло все, что находилось вокруг него. Двигался балок, двигался огонь, двигались раскрытые двери, из которых выскочила вначале женщина в нижнем белье, а потом два одевающихся на ходу мужика. Мужики сразу же исчезли куда-то. Женщина тоже. Земля зашаталась, задвигалась под ногами Валеры. Задвигался и он сам. Вернее, он побежал. Ноги сами понесли его со двора, в сторону магазина “Уют”, а потом еще дальше. И еще. Он не понимал: куда и зачем бежит и что вообще делает. Валера не бежал, а летел по каким-то улицам и переулкам, перелезал через попадавшиеся на пути заборы и перескакивал небольшие изгороди. Несколько раз за ним пытались увязаться небольшие стаи собак, но, не выдержав взятого обезумевшим Валерой темпа, отставали. Как и скоро ли оказался на берегу озера, Валера так и не понял. Сердце билось учащенно, во рту пересохло. Он вначале намочил руки и лицо прохладной водой, а потом стал пить: жадно и много. Но ни ночная прохлада озера, ни большое количество выпитой воды, не могли угасить жар его возбужденного воспаленного сознания.
Напившись и отдышавшись, Валера присел отдохнуть на песчаном берегу. Волны Великого озера накатывались к его ногам и отходили обратно. Крупные звезды у горизонта касались воды, опускались за горы и деревья. Водная рябь, удаляясь, переходила в гладкую черноту на десятки и сотни километров простирающуюся к северу и югу. Примерно в километре-полтора от берега, виднелся контур теплохода, на котором научные работники днем и ночью изучали природу феноменального водохранилища. Теплоход, едва покачивался на воде.
“Эх! Сесть бы сейчас на этот белый теплоход и уплыть куда-нибудь. Все равно куда. Подальше от этого Северного города, от Северной женщины, от Витянек и всех проблем разом…”
Валера встал и медленно побрел берегом, навстречу робко пробивающемуся рассвету. Дело его, как он начинал понимать, было теперь совсем хреновым. Все его вещи, документы и небольшое количество денег остались у Вити. На нем были только брюки, футболка и обутые на босу ногу кроссовки. Организованный им переполох, наверняка закончился вызовом милиции и, если даже не случилось никакого пожара, стражи порядка прибыв на место происшествия, наверняка оформили на его имя “хулиганку”, за разбитое стекло и нарушение общественного порядка. А в милиции скоро выявится, что не так давно Валера отбывал срок и это тоже сыграет свою отрицательную роль. И вместо должности корреспондента строительной газеты, он может снова отправиться не по своей воле на работу в лесозаготовительную отрасль. Желания посидеть в кутузке, а может быть даже схлопотать еще один срок у него не было ни малейшего, а потому Валера, простившись с должностью корреспондента Северной газеты, решил выбраться на “большую землю” как был: без средств к существованию и удостоверения личности.
Вот тут и нашел на Валеру новый приступ безумия: начались его новые безостановочные хождения по городским закоулкам, к вокзалу и в порт. Он попытался преодолеть расстояние в двадцать один километр до другого портового большого населенного пункта, чтобы выбраться оттуда на попутном теплоходе, но сходил в дальнее путешествие напрасно. Ни на теплоход, ни на катер его не взяли. Пришлось топать обратно: снова двадцать один километр. На вокзал идти он не рискнул, опасаясь вызвать подозрение у дежурных милиционеров. Попробовал договориться с проводницей о безбилетном проезде, но она, осмотрев его внимательно, послала к бригадиру поезда. Тот, узнав, что денег у Валеры нет, отказал. Еще одну бессонную ночь провел Валерий на берегу озера и еще один день болтался в городских окрестностях, избегая многолюдных мест. Когда в очередной раз стемнело, ослабевший его организм стал терять защитное поле, и в сознание напролом полезли галлюцинации. Вначале в виде голосов знакомых людей: Нины, Витяни-старшего, Володи и даже редактора газеты. Потом стали мелькать видения. Поначалу, когда это началось, Валера попытался вступить в диалог с голосами и подавал сигналы видениям. Но довольно скоро, понял, что сходит с ума и не иначе. И он стал чаще умываться холодной водой. После каждого обильного смачивания головы, звуки и видения пропадали, но через некоторое время появлялись вновь: все плотнее и плотнее подступая к его душе и глубже проникая в сознание. А после того, как миновала полночь и над озером повисла круглая луна, Валера понял, что если срочно не расслабится и не поспит, то до утра может не дожить. От этого понимания он ужаснулся. И теперь уже ужас, овладевший им, погнал его со всех ног обратно по направлению к городу. Теперь он знал, что если срочно не поговорит с каким-нибудь человеком, не попадет сейчас же в общество людей, то свихнется окончательно. И Валера, все убыстряя шаг, пошел, а потом побежал к Витиному балку. Как преступник, повинуясь какой-то высшей силе, иногда помимо своей воли и сознания, возвращается к месту преступления, как кролик под гипнозом удава идет в пасть змеи, так и Валера мчался навстречу тому, чего никак не мог миновать. Он был готов потерять свободу, отдать половину из оставшихся ему для жизни лет, отдать все, но только не сойти с ума. Уверенным шагом Валера вошел в знакомый двор, сразу увидев, что объект его покушения не сгорел и по-прежнему стоит на том же самом месте. А на месте выбитого им стекла теперь новое. У Вити, как всегда горел уличный свет, ярко освещая крыльцо дома. Валера робко постучал в окно. Витя не спрашивая: кто пожаловал, сразу же вышел.
-- О-оо! – протянул он, увидев Валеру, не то удивленно, не то обрадовано, -- Ну, что ты, братуха, натворил? Зачем? Тут менты ко мне два раза приезжали: документы все твои и вещи забрали… Меня пытали больше часа: мол, давно ли знаком с тобой, почему ты у меня ночуешь, и зачем на жизнь соседей покушался?
-- Так уж и на жизнь…-- сказал, тяжело дыша, Валера.
-- Они считают, что на жизнь. Светка вначале на тебя злая была: заявила им, что ты их поджечь хотел. А потом вроде бы как на попятную пошла, сказала: может попугать хотел, но милиционеры заставили ее заявление написать… Так, что теперь они тебя ищут.
-- Ладно, Витя. Я у тебя до утра перекантуюсь, а завтра сам сдамся, -- сказал Валера, -- Боюсь, если сейчас один останусь – рехнусь.
-- Ну, проходи. Ложись на диван. Чаю хочешь?
Валера кивнул и пошел в дом вслед за хозяином.
Пока Витяня кипятил чай, Валера рассказал ему о том, что с ним происходило, за то время, пока они не виделись.
-- Тебе, конечно, отдохнуть надо бы, поспать, -- выслушав его, сказал Витя, -- У меня одеколон есть“Тройной”. Вещь получше и почище бээфа будет. Я его берегу на крайний случай. Но тебе дам. Шарахни натощак, потом чаю сладенького попей и уснешь.
-- Ой, нет, Витя, я никак не могу еще от той выпивки отойти, -- сказал Валера и поморщился, от воспоминания. Он почти физически ощутил запах разбавленного клея.
-- Выпей, я тебе советую, -- сказал настойчиво Витя, -- По себе знаю: иначе не уснешь. Глюки вещь страшная. Будешь до рассвета мысли по черепушке гонять, от каждого шороха шарахаться.
Валера знал, что Витя прав, а потому больше он отказываться от предложения не стал: собрался с силой и выпил протянутый ему Витей стакан, в который он перелил одеколон из флакона. Закусил кусочком быстрорастворимого сахара, тоже заботливо поданным ему хозяином. Потом попробовал попить чаю, но, хлебнув несколько глотков, отставил кружку в сторону.
Укладываясь на сон, Валера, с трудом сняв с себя кроссовки, обнаружил на пальцах и под ними на подошвах ног, несколько больших и маленьких мозолей и сразу почувствовал боли и рези в суставах. Когда же прилег, вытянув ноги, то почувствовал сильную усталость. Одеколон дал о себе знать: по телу пробежала теплая, приятная волна.
Валера стал думать о матери, о сыне, глаза его отяжелели и, он задремал.
Витя разбудил его, когда за окном было уже светло.
-- Ну, что надумал делать? Сдаваться будешь? – спросил он, стоя у изголовья.
-- Буду,-- вздохнул Валера, -- Я еще вчера подготовился морально. Иди, звони в ментовку.
Витя ушел, а Валера на некоторое время опять забылся в полудрёме и открыл глаза, когда над ним снова возник приятель. Он стоял и с жалостью смотрел на обреченного Валеру: длинный, худой, почерневший от постоянного употребления спиртосодержащей жидкости. Валера подумал, что со стороны, и он выглядит не лучше.
-- Менты приехали на “Уазике”, -- сказал Витя, -- Иди, ждут за оградой. Ни в дом, ни во двор заходить не хотят. Сказали, что если выйдешь к ним сам, то оформят тебе явку с повинной.
Валера кивнул, с трудом поднялся, с трудом натянул кроссовки на распухшие за ночь ступни. Витя поднес ему было кружку с чаем, но Валера отмахнулся, горько пошутив:
-- Пойду на халявную тюремную баланду. Там и чай попью и ухи поем.
-- Спасибо, братан, за все, -- поблагодарил он не один раз помогавшего ему приятеля, выходя на улицу и, пожимая Виктору руку на крыльце, -- Не скоро, наверное, увидимся.
Витя промолчал. Валера не торопясь, прихрамывая, спустился с крыльца, секунду по стоял во дворе прощаясь с Витиным балком и его баней, с жилищем Светы, в котором он жил и которое чуть не спалил. На крыльце стояла Олеська. Валера махнул ей рукой, ребенок приветливо и радостно замахал в ответ. Валера прошел мимо нее, пошел к калитке.
За оградой его действительно ждал милицейский “Уазик”.
«Вот и всё…-- подумал Валера, увидев милиционеров, -- Прощай, свобода…»
Толстый, сержант-азиат быстро подбежав к Валере, ловко застегнул на его запястьях наручники, и легонько подтолкнув, повел к автомобилю. Он указал арестанту на отведенное ему заднее “купе” милицейской машины. Валера оглянулся. Вышедший за ограду Витя стоял рядом с Олеськой. Он прощально махнул Валере. И через пять минут «Уазик» уже мчал узника по знакомым ему улицам Северного города к городскому отделу милиции.

***
Дальнейшие события первого своего подневольного дня Валера принимал отстраненно. Да и останавливаться подробно на них не следует: они не играют большой роли в нашем повествовании. Еще один милиционер-азиат, в гражданской одежде часа два допрашивал его в каком-то кабинете горотдела милиции. Записал историю его знакомства с Ниной и развитие их отношений на двенадцати страницах. Валера решил разыграть роль ревнивого любовника. Как это ему удавалось, судить он не мог, но следователь по ходу рассказа Валеры и его подробных объяснений, будто бы соглашаясь с подследственным, частенько кивал головой. После допроса Валеру отвели в камеру, где уже до него томились два невольника. Один из них был повар местного ресторана, погонявший жену, другой экспедитор с базы снабжения стройки, избивший пасынка. В КПЗ, или как принято говорить, теперь в изоляторе временного содержания, Валера, наконец, уснул и проспал почти сутки, просыпаясь лишь потому, что сокамерники его окликали на обед и ужин. Он от еды отказывался и снова засыпал.
На другой день была суббота. На допросы никого не вызывали. Выспавшись и позавтракав, Валера, наконец, понял, что времени у него достаточно: все обдумать и постараться вести себя в ходе следствия так, чтобы не наговорить лишнего и, что называется, «не загрузиться на полный срок». Уже знакомый с уголовным кодексом, он начал прикидывать в уме по какой статье и сколько ему могут напаять сроку и сколько будет ему бедолаге, когда он выйдет на свободу. Подумал о матери и сыне. Сколько лет будет Максимке, когда вернется к нему блудный отец. Сможет ли мать воспитать внука? Хватит ли у неё сил? Ну, а о работе в газетах придется забыть совсем. Валера подумал обо всем этом, и снова грусть-печаль вселялась в его сердце.
Повар и экспедитор, уже получившие санкцию на арест и вторую неделю ожидавшие этапа на «большую землю» -- в следственный изолятор, проявили естественный интерес к новому сокамернику.
-- Больше трешки не дадут, -- сказал экспедитор, вникая в Валерино дело, -- Я тоже трояк жду. Попинал щенка-пасынка. Он у меня коробку мороженой рыбы: минтая безголового, спер и продал по дешовке. А что я должен за него, пятнадцатилетнего детину, свои деньги платить. И так их с его мамашей пять лет содержал. Решили посадить меня. Вот пускай теперь поживут. Поймут: как денежки на стройке добывают. Пусть Людка пойдет, повкалывает. Вспомнит, что сюда приехала на работу штукатуром-маляром.
-- Да не будет она вкалывать, -- высказал свое мнение повар, -- И моя не будет. Найдут себе новых придурков, которые их кормить будут. Это не долго. Поедут на «большую землю» заманят северными надбавками одиноких мужиков и привезут в наши с тобой квартиры, как Валерку толстушка заманила. Мы пока тянуть будем срок, они на свободе покувыркаются с молодцами, а перед тем, как нам вернуться они и этих молодцов посадят. Найдут повод. Моя мне знаешь, что на свиданке, когда меня к прокурору возили, сказала: смотри, мол, веди себя хорошо, а то может так получиться, что некуда вернуться из тюрьмы будет. Сама посадила, теперь все мною заработанное промотает, и я гол, как сокол на волю выйду. Мало я ее, стерву, гонял. Прощал ей ее выходки. Это хорошо, парень, что ты не женат, -- сказал повар Валере, -- Там меньше думать об изменах бабьих будешь.
В ночь с субботы на воскресенье Валера снова спал плохо. Поднимался, ходил по маленькой клетушке камеры, думал о не сложившейся своей жизни, переживал за сына.
Ему вспомнилась вдруг отчетливо ясно первая встреча с Ниной в мартовском поезде и его признание ей: «У тебя глаза красивые». Что она тогда ответила ему? «Я и сама ничего…», кажется. У Валеры защемило под сердцем. А она все равно ничего. Не смотря ни на что, они могли быть вместе. Ах, вернуть бы тот мартовский вечер, ту мартовскую ночь. Или даже майские дни их свидания у него в городе. Или первый его приезд в Северный город. Или хотя бы…
Но ничего уже вернуть было нельзя. Нина оставалась там, на воле с другим мужчиной или мужчинами. А он был в изоляторе временного содержания, под замком, хотя пока не так далеко от нее…
Дважды поднимающийся по нужде повар, глядя на ходившего по камере Валеру, понимающе качал головой:
-- Что, брат, мысли по черепушке гоняешь? Гоняй, гоняй. Все через это прошли, пока с участью своей смирились.
В воскресенье к вечеру смирился и Валера. Он взял и внушил себе, как уже делала не один раз в трудные и удачные дни своей жизни, что все, что не происходит на земле, и с ним в частности, давно уже предрешено и весь сценарий его жизни уже давно прописан, и ни в право, ни влево выйти за его рамки не дано никому.
«В каждом событии есть свой смысл тайный или явный. Если я здесь, то, видимо эта камера лучшее для меня место на это самое время моей жизни. А я ведь мог сейчас в это самое время быть далеко отсюда и гореть где-нибудь на пожаре, или тонуть в озере, но обстоятельства сложились именно так, что я оказался здесь. По воле судьбы. За каждой черной полосой жизни, обязательно следует белая, или, на худой конец, серенькая. Значит, лучшие дни мои все же впереди. Хотя, ух как, наверное, не скоро, они придут».
В понедельник никого из их камеры на допрос не вызывали. Заканчивались трое суток отведенных по закону на задержание Валеры, дальше его могли держать в изоляторе только по прокурорской санкции на арест. По совету сокамерников, Валера начал требовать от охранников свидания с прокурором.
К концу дня, его, наконец, вызвали из камеры и повезли на «уазике» через весь город к прокурору.
Здоровенный мужик, с одним глазом и волосатыми руками, выглядывающими из-под закатанных рукавов белой рубахи, первым же вопросом сразил его наповал.
-- Ну и долго ты собираешься здесь париться?
-- Это от вас зависит, -- ответил, после некоторого замешательства, сбитый с толку вопросом прокурора Валера.
-- Зачем бабу сжечь хотел?
-- Не сжечь, а попугать.
-- Ишь, ты, пугало нашелся, --плюнул, не стесняясь охранявших Валеру милиционеров прокурор, -- Какого хрена ты с этими проститутками со столовки связался? Сказать мне можешь?
-- Любил…
-- Ты мне про любовь не лепи горбатого, -- прокурор встал со стула, -- Хочешь сейчас возьму бутылку и поеду к твоим машкам и меня они любить будут, как тебя. А то и лучше. Ты кто: корреспондент какой-то, каких в любом райцентре навалом, а я прокурор города. Что молчишь? Не так разве?
Валера пожал плечами.
-- Не знаешь? А я знаю, -- прокурор подошел к задержанному вплотную, -- Во что парень, собирайся-ка ты побыстрее отсюда, садись в вечерний поезд и больше сюда не возвращайся, а точно сядешь со своей любовью. Понял?
Валера не понял. Он был готов ко всему, только не к такому повороту событий.
-- Штраф, конечно, нужно было с тебя сорвать за нарушение общественного порядка, да денег у тебя, знаю, нет, – сказал обвинитель, -- Ладно, ограничимся тем, что ты отсидел трое суток.
-- Сержант, -- обратился он к старшему конвоиру, -- отдайте ему паспорт, и пускай отваливает отсюда. А если завтра увидите его здесь, то снова забирайте. Тогда я ему арест точно выпишу. Если не поймет.
-- Давай в машину, – сказал еще сам до конца не понимая, что происходит, сержант и потянул Валеру за рукав к двери.
-- Что-то он сегодня добрый, -- сказал милиционер, предлагая теперь сесть бывшему узнику рядом с водителем, -- Редко он такой бывает…
По пути из прокуратуры в горотдел, сержант протянул Валере сложенный вчетверо тетрадный лист.
-- Тут к тебе одна баба в субботу приходила еще, -- сказал он, -- просила свидания. Здоровая такая толстушка. Извини, я не мог разрешить. Не положено, ты под следствием был. Она тогда записку просила передать, я тоже не рискнул ее тебе отдать. А теперь можно. Даю честное слово, я ее не читал.
Валера развернул листок и сразу узнал почерк.
«Что ты, Валерка наделал? Зачем хотел сжечь дом? Меня не было там. Светка должна забрать заявление. Я ходила к прокурору, он обещал посмотреть твое дело и, может, отпустит. Если отпустит: меня не ищи. Садись на первый поезд и уезжай. Нина».
Паспорт Валере все-таки не выдали. Следователя занимающегося его делом в городе не оказалось, а кабинет его был закрыт. Отпустили так, сказав, что могут отдать документ кому-нибудь из друзей. Валера согласно кивнул и быстро покинул милицейское учреждение.

Витя был немало удивлен его приходу. Он и еще несколько приятелей уже знакомых Валере и новых для него, готовились к очередному распитию спиртных напитков. На этот раз расположились во дворе, недалеко от Светиного балка.
-- Слушай, повезло тебе крупно, -- сказал он, -- Правда, я просил Светку пойти похлопотать за тебя, может это она настояла? Ну, что теперь делать будешь?
-- Прокурор сказал, чтобы я немедленно уезжал домой.
-- Правильно, -- сказал Витя, -- Я сейчас для тебя пару червонцев займу у мужиков, под честное слово. Потом вышлешь и иди за билетом.
Витя проводил Валеру в дом, поставил на электроплитку чайник.
-- Посиди пока здесь, я сейчас деньги принесу.
Он вышел и вернулся через полчаса, как и обещал с двумя десятирублевыми купюрами.
-- Тут Светка пришла, хочет с тобой поговорить, -- сказал он.
Валера почувствовал себя не совсем уютно.
-- Сейчас я ее пришлю. Все нормально будет. Баба она не злопамятная,-- Витя оставил деньги на столе и снова вышел.
Через минуту зашла Светлана.
-- Ну, чё, каскадер? – спросила она, слегка улыбаясь, -- Зачем хотел меня без крова оставить?
-- Да я и сам не знаю… -- сказал Валера, отводя взгляд от ее глаз, -- Мне казалась Нина у тебя там с какими-то мужиками.
-- Показалось ему! Мало ли что с перепоя технарем покажется? Еще не такое. Я же говорила тебе: нет ее у меня, так ты ничего не соображал. А спалил бы домик, где мы с ребенком бы жили? А?
Валера не знал, что ответить и молчал, опустив голову, как двоечник перед родителями.
-- Ладно, я баба добрая. Вижу, что Нинку ты все равно любишь, иначе бы не стал дом поджигать. И она тебя. Как узнала, что ты из-за неё на поджог пошел, снова от Коли своего ушла. Это она меня уговаривала заявление забрать из милиции. А я и писать ничего не хотела, участковый уговорил. Нинка сама к прокурору ходила, просила, чтобы он тебя попугал покрепче и отпустил. Попугал он тебя?
-- Еще как попугал! Такого наговорил! – оживился Валера.
-- И правильно сделал. Я тебе вот, что, дорогой мой, скажу. По секрету. Ты иди сейчас за билетом, а Нина к поезду придет. Она просила тебе ничего не говорить. Но я вижу, ты здорово настрадался. Так, что на вокзале встретитесь. Она за Юркой поедет. У тебя целые сутки есть, чтобы вернуть утерянное к себе расположение.
-- Спасибо, Света. Я сейчас прямо на вокзал пойду.
-- Пойдем, хоть поешь перед дорогой. Возле меня там Витька сабантуй устраивает. Вот тоже кадр. И когда напьется, не знаю. Возьмем у них закуски тебе на дорогу.
-- Спасибо, Свет, но я лучше пойду. Дорогой булочек куплю…
-- Ну, как знаешь… Пока… Надеюсь еще увидимся…
И она пошла к компании парней расстеливших на траве ковер и выставивших на него водку и закуску. Валера проводил ее взглядом. Потом вышел во двор отозвал Витю-старшего, к ним подошли, улыбаясь, Витя-младший, напевающий знакомую песню про лилипутика и леденец и Вадим, в компании которого Валера впервые выпил разведенный напиток, полученный из клея «БФ-6». Каждый из них пожал Валере на прощание руку.

***
Валера пришел на вокзал за полтора часа до отправления поезда. Без особых проблем за двенадцать рублей купил билет на плацкартное, правда, боковое, место. Прогулялся по привокзальной площади, зашел в буфет за лимонадом, купил пирожков в дорогу. Постоял на автобусной остановке. Конечно, же, он ждал Нину! Он с нетерпением встречал, каждый приходивший из города автобус и искал ее среди выходивших из городского транспорта женщин. Ему казалось, что он видит ее, едва ли в каждой из них. Вот точно такой же, как у нее, синий плащ… Вот такая же бордовая кофточка… Вот, та самая тяжелая сумка из которой она доставала тогда в поезде домашнее вино и колбасу… Но автобус приходил за автобусом и, постояв, отправлялся обратно в город.
Ее не было. Не приехала она и к отправлению поезда.
«Неужели Светка что-то перепутала? -- думал он, заходя последним в вагон, перед самым отправлением проезда, -- Или может, она обманула его. Ему же во благо. Чтобы не раздумал и не остался. Хотела успокоить. Мол, ты иди спокойно себе за билетом, а Нина придет на вокзал, и вместе поедете. Ага, придет. С какой стати?»
В вагоне народу было не много.
-- На других станциях за ночь насядут, -- сказала проводница, принесшая ему постельное белье, -- К утру, как обычно вагон полный, под завязку бывает.
Валера попросил у нее стакан чаю с сахаром. Он смотрел в окно, пытаясь разглядеть знакомые улицы и места грода, где ему приходилось бывать. Издали увидел крышу хозмага, здание редакции, поезд прошел рядом с городским парком. Состав шел по городу медленно и вскоре совсем остановился.
«А станция Лесная еще ведь, -- вспомнил Валера, -- Или полустанок? Где я чуть было в первый раз досрочно не вышел… Когда же это было? Всего-то два месяца назад… А кажется прошло сто лет…»
На Лесной поезд постоял минуты две и резко стал набирать ход.
Вот и все. Закончилась и эта его жизненная командировка. Поезд судьбы отошел от одной станции и помчал его к другой.
Проводница принесла Валере чай. Он отдал ей двадцать четыре копейки, достал из полиэтиленового пакета пирожки. За окном городской пейзаж закончился, замелькали сосны. В вагон вошел человек, представительного вида, в железнодорожной фуражке. Валера сразу безошибочно, по петлицам на кителе, определил в нем бригадира поезда. Следом за бригадиром появился милиционер.
«Обход хозяйства начали», -- сделал вывод Валера. Когда бригадир с сержантом милиции подошли к нему близко, у Валеры глубоко внутри появилось предчувствие. Оно его не обмануло. Проходившие, остановились возле него.
-- Вас просят пройти через штабной вагон, к прицепному: до областного центра, -- сказал Валере бригадир поезда.
Ноги и руки Валеры сразу же налились тяжестью. «Что там еще? – мелькнуло в голове, -- Зачем? Неужели прокурор передумал, что-то нашел еще, меня компрометирующее? А может, отпустил только для того, чтобы снова задержать? Ведь если сейчас меня возьмут, то смогут снова оправить в ИВС на трое суток без ареста. И все будет по закону. Наверное, так и есть. Сейчас высадят с поезда, подойдет милицейский «Уазик» и прощай по новой свобода! Хватит, побыл на воле три часа. Но зачем? Зачем нужен им этот спектакль? Ведь могли все сделать сразу, там же, у прокуратуры. Отпустить, дать возможность отойти на три шага и снова в кутузку…»
Валера попробовал взять себя в руки. Сделал над собой усилие – вытер выступивший пот на лбу, поднялся. Он не стал задавать бригадиру поезда глупого вопроса типа: «А в чем дело?», а, сделав еще одно усилие, пошел к той двери вагона, в которую вошли бригадир с сержантом милиции. Бригадир ему одобрительно кивнул. Возле двери Валера оглянулся: бригадир поезда с милиционером пошли дальше по составу, в следующий вагон.
«А может ничего, может меня просто по какому-то делу в штабной вагон вызвали? Вот именно, по делу! И, не в штабной, а в прицепной…», -- снова предположил Валера, теперь уже переключая ход мысли на более оптимистический вариант. Дойдя до вагона-ресторана, он остановился в тамбуре, перед «стоп-краном». «А может рвануть, выпрыгнуть, и по тайге…», -- пришла ему в голову на этот раз авантюрная мысль. «Нет!», -- отринул он ее от себя и пошел навстречу судьбе.
Он шел навстречу судьбе так круто повернувшей сегодня и приготовившей для него впереди еще какое-то испытание.
В штабном вагоне, он спросил проводника: далеко ли до прицепного.
-- А это вы Валерий? – спросил тот, в свою очередь, неожиданно.
-- Я…
-- Вас ждут через два вагона, в седьмом купе.
-- Кто? – скорее не из любопытства, а по инерции спросил Валера.
-- Я не знаю, -- ответил проводник, -- Просили передать вам, я передал…
Валера поблагодарил его и пошел дальше. В коридоре вагона, где его должны были ждать, никого не было. Двери купе проводников и пассажиров тоже были закрыты. Валера прошел до седьмой по счету двери и несмело постучал. Ответа не последовало. Он постучал еще, уже громче.
-- Открыто! -- отозвались из-за двери женским голосом. Валера раскрыл дверь купе и замер.
Ну, конечно же, это была Нина! Подсознательно он допускал мысль, что шел к ней, но не смел думать об этом маловероятном и сказочном для него варианте!
-- Ну, что оторопел, поджигатель? Светка же сказала тебе, что я с тобой поеду. Я на Лесном села. Меньше глаз, чтоб видело. Хочешь, не хочешь, но я договорилась с бригадиром, доплатила ему, ты со мной в купе поедешь.
Валера все еще стоял в нерешительности не веря в такие чудесные повороты судьбы, случившиеся с ним за несколько часов. Еще недавно он был в камере изолятора временного содержания, потом у Вити, говорил со Светой, которую хотел поджечь, а теперь едет в поезде, в одном купе с женщиной, ради которой он оказался в Северном городе и вследствие чего произошли все последующие события.
-- Что: дара речи лишился? Хорошо, сходи для начала в умывальник, приведи себя в порядок. Я тут тебе станок бритвенный взяла, крем для бритья, шампунь, лосьон, мыло… А то, наверное, и не видел еще на кого стал похож за дни заключения. Ну, зек, зеком… Да, вот еще спортивный костюм твоего размера по случаю достала, примерь, переоденься…
Валера только теперь глянул на себя в зеркало. Недельная щетина покрывала его скулы, щеки, прихватывая часть шеи. Не мытые волосы, лоснились и торчали, налезая прямо на уши и глаза.
-- Я сейчас, -- сказал Валера, взяв пакет с туалетными приборами, полотенце и спортивный костюм из рук Нины.
Щетина не хотела поддаваться с первого раза безопасному лезвию, и Валере трижды приходилось скоблить лицо бритвенным станком. Борьба закончилась в его пользу, но не без ущерба. Под губой остался небольшой порез, и Валера потратил не мало времени, чтобы остановить кровотечение.
Когда освежившийся пассажир вышел из туалетной комнаты, Нина стояла в коридоре и смотрела в окно. Точно так, как же, как пять месяцев назад, возможно даже в этом самом прицепном вагоне, который шел тогда в обратном направлении – к Северному городу. Возможно даже у этого самого окна. Наверняка у этого. Ведь они тогда тоже ехали в седьмом купе!

Валера понимает, что терять ему нечего, подходит очень близко к Нине и, глядя в лицо, говорит:
-- У тебя глаза красивые.
-- Да я и сама ничего,-- спокойно реагирует соседка по купе на его признание, не отводя от него глаз.
-- Конечно ничего, -- соглашается он, и еще более осмелев, задает вопрос, после которого начинает развиваться диалог следующего содержания:
– А ты замужем?
-- А с чего бы мне быть замужем? Была, да вот встретила одного такого вот в поезде и все по другому пошло.
-- Я так и понял.
-- Правильно понял. Вижу и ты не женат.
-- А когда мне жениться? Была одна претендентка на мое свободное сердце, да вот теперь не знаю, может, передумала... А я спортсмен. С соревнований еду. Вот видишь отпечаток на лице?
-- А я как синяк, извини, порез увидела, так сразу поняла, что ты спортсмен. Легкоатлет, наверное? Раз на длинные дистанции бегаешь…А претендентка у тебя, видимо, не одна…
-- Одна. Одна-единственная. Из-за которой, чуть в тюрьму не попал…
-- Рисковый ты, парень, однако. Была бы помоложе, пошла бы за тебя замуж.
-- А я хоть сейчас готов на тебе жениться…
-- Не смотря ни на что?
-- Не смотря ни на что…
-- Хочется верить…
-- А ты верь…
-- Уже, уже поверила, милый мой, Валерочка. Сколько, сколько ты перестрадал? И все из-за меня…
Она осторожно прикасается к его мокрым, пахнущим свежим шампунем волосам. Он обнимает ее за талию.
-- Ниночка…-- шепчут его губы.
Еще минута и Валера с Ниной сливаются в долгом, жадном, так необходимом им обоим поцелуе…

А время «Х» висит над ними, над мчащимся по новой железнодорожной трассе поездом. Оно, время, мчит по тайге, пересекает реки по только что построенным мостам, ныряет в тоннели, преодолевает горные хребты. Время одно знает, что ждет мужчину и женщину впереди: через час, день, десятилетие…Оно, время, одно ведает: почему вот этот Валера и эта Нина, преодолев испытания и расстояния, снова оказались вместе, в купе того же самого поезда, в котором встретились несколько месяцев назад. А может быть они никуда и не выходили из этого вот вагона и продолжают тот самый, ставший теперь бесконечным путь? Ведь для времени каких-то пять месяцев это совсем не срок и даже не мгновение.
Время «Х» замерло над ними и остановилось. Навсегда. Ради них. Ради Валерия и Нины. Время «Х» благословило их. И пусть они, Валера и Нина вечно будут счастливы в этом поезде, в этом вагоне без проводников и пассажиров мчащемся по дороге в Вечность.

***
Вот так невинное вроде бы любовное увлечение с попутчицей в вагоне поезда, вылилось для меня в целую историю, описанную в этой затянувшейся главе, и чуть круто не изменило мою биографию.
Вообще-то, если быть до конца честным перед читателем, и белым листом бумаги, на который я вывожу эти строки (белый лист – это по традиции и ради красного словца, ибо сии строки выводятся на экран монитора моего допотопного компьютера), то все до одного мои любовные увлечения начинались либо как невинные, либо как случайно-преднамеренные. Пока мне еще не попадалась женская особь, глядя на которую я бы сразу потерял голову. Бывало, увлекаясь, терял ненадолго. Но это было потом, в процессе сознательного погружения в любовные отношения, а сразу были только НЕВИННЫЕ УВЛЕЧЕНИЯ.

НЕВИННЫЕ УВЛЕЧЕНИЯ
Рассказывая о невинных вроде бы увлечениях, я снова прихожу к мысли о закономерности всего. И чем дальше размышляю на эту тему, тем больше убеждаюсь, что многое, если не всё, зависело не от меня. Хотя порой мне по наивности казалось, что это самое всё находится в моих и только в моих руках. Вот возьму завтра сделаю так или этак и все будет, как предполагаю, без всяких проколов, согласно мной продуманному плану. И всё это идёт, вроде так, как я задумываю и что-то даже получается… А потом откуда-то появляется внутри меня маленькое сомнение и начинает грызть уверенность. Вначале почти незаметно, как гнида, делать не больные укусы, затем как комарик пить кровь, а после как мышь в сыре прогрызать отверстия и превращать самоуверенность в решето. В конце концов, сомнение вырастает до размеров крокодила, а то и дракона и проглатывает уверенность, надежду и веру одновременно и одним махом. И ты остаешься пустым и разбитым, словно побывавшим в пасти того самого дракона, желудок которого, высосав из тебя все соки, отторгнул то, что не смог переварить. Состояние жуткое. Но самое главное, что всю до конца жуть состояния, в такое время ты не понимаешь, ибо находишься в заторможенном, полузамороженном состоянии. Голова твоя что-то там пытается соображать, желудок переваривает пищу, но ясных мыслей тебе не приходит и вкуса еды ты не ощущаешь, на вопросы знакомых и родни отвечаешь невпопад. Это наказание за самоуверенность и желание прыгнуть выше головы.
Бывает и другое. Когда ты действительно уверен на все сто процентов, что вот это мероприятие обязательно выгорит. И оно выгорает. Даже если к этому ты не прилагаешь нужных вроде бы усилий. Проснёшься однажды утром с мыслью, что этот школьный экзамен ты сдашь. Сдашь без всяких сомнений, и как бы тебе не пытались испортить настроение, заставляя делать занудную зубрёжку, ты идёшь в класс, спокойно берёшь нужный тебе билет и слова, которые нужно сказать сами срываются с твоего языка. Ты – в восторге, экзаменатор в недоумении, комиссия в шоковом состоянии. В комиссии, обязательно находится тот, кто в твоих способностях сомневается и обязательно задаёт дополнительный вопрос. Но и тут у тебя ответ готов. Может быть не такой, который хотелось услышать педагогам – заштампованный и книжный. Ты отвечаешь не по-книжному, но правильно, что называется, своими словами и это убивает экзаменаторов наповал. “Можешь, когда хочешь” – говорят они, не понимая, а, скорее всего не думая над тем, что этот экзамен уже давно сдан мной или каким-то моим ходатаем в ВЕЧНОСТИ и в этой жизни и этом временном состоянии на него у меня давно готов ответ. Возможно еще до моего рождения.
Или такая ситуация из серии “Когда сбываются мечты”. Однажды ты начинаешь, вроде бы ни с того ни с сего сочинять рассказы (естественно после того, как надоедает складывать слова в рифму). На дворе стоят славные семидесятые годы двадцатого столетия, самые, пожалуй, благополучные в истории страны Советов, тебе 17-20 лет. Рассказы твои появляются в газетах, потом (чуть позже) мелькают в центральных изданиях, в одной из книжек тебя даже называют молодым писателем и у тебя, конечно же, кружится голова. Ты начинаешь читать про писателей, и высчитывать: кто из них в каком возрасте стал членом писательского Союза. Когда неожиданно приходишь к мысли, что многие пришли туда, когда им было за пятьдесят, понимаешь, что у тебя есть запас времени и никуда не торопишься. Тем более что предъявить собственно, кроме нескольких рассказов и повестушки ты ничего другого не можешь. Но в твоей родной стране (все знают) писатель всегда больше, чем писатель и подсознательно ты все же стремишься дотянуться до этой планки. Пишешь дальше, одновременно кормясь подработками (а то и нудной работой) в газетах, где порой размениваешься по мелочам, складываешь написанное в стол, накапливаешь на компьютерные диски и дискетки, иногда что-то (совершенно бесплатно) проталкиваешь в периодике. В общем, живешь и делаешь, то, что и должен делать – выполняешь свое предназначение на планете Земля, в том месте, где сейчас должен быть и стране, в которой родился. Иногда меняешь место жительства, знакомых, печатные издания, дурных редакторов на более уравновешенных, но все равно тебя мало понимающих. Порой бываешь на редких литературных семинарах, где лауреаты назначены за год до начала очередного сбора писателей и тех, кто хочет на них посмотреть. А рядом происходят политические катаклизмы: на месте одной державы возникает пятнадцать, и те продолжают делиться сами в себе, тиражи журналов и книг падают на десятки, а то и сотни тысяч, некоторые популярные издания уходят в подполье, а то и просто гибнут, их место занимают другие однодневные и однонедельные. Отдельные писатели в это время, думая, что творят благое дело: превращаются в издателей, и многочисленных редакторов, в результате чего в писатели уже вернуться не могут, а издателЯ и редакторЫ из них не получаются. Ты же приземляешься, в конце концов, в каком одном городе и стараешься, как можно реже менять редакции газет. Это дает свои положительные результаты. Тебя замечают некоторые читатели и местные литераторы. Однажды тебя отправляют на очередной семинар молодых и способных. Тебе уже сорок два, на дворе новое тысячелетие и ты говоришь, что этот путь в литературу ты проходил двадцать лет назад и теперь это уже не для тебя. Однако тебя убеждают, что литература не имеет ни возраста, ни границ и хотя Союз писателей уже не тот, что был в славные семидесятые, но тем не менее, все же “писатель у нас -- больше чем писатель”. И ты идёшь на этот самый семинар, где действительно видишь людей из молодых литераторов возрастом постарше тебя на десяток лет и успокаиваешься. Но тебя смущает резкая перемена в рядах организаторов семинара, и ты ясно понимаешь, что находишься здесь в качестве статиста. Ничего не меняется на этих самых семинарах ни со сменой режима в стране, ни изменением политической ориентации. За уши тянут тех, кого, по мнению организаторов, тянуть нужно. Тех, кто не желателен, топят на сухом месте, разбавляют водой, перемешивают, пытаются сильные стороны выдать за слабые, оригинальные выражения и интересные повороты сюжета признают похабщиной и называют неумелыми. (“А лучше бы вот так сделать” или “А я бы вот так повернул”, “Так читатель не поймёт”). В общем, все по стандарту. Страна сменила название, денежные отношения, а методы воздействия старых писателей на молодых остались те же. И вот очередь доходит до тебя. Человек ты, конечно еще не потерявший интереса к жизни, а потому питаешь какую-то надежду, тем более что один из сопредседателей отзывался о тебе накануне не плохо. Но в атаку неожиданно идёт один молодец – протеже одного из сопредседателей, вновь созданного Второго Союза писателей. И он, словно по ошибке, хорошо зная твои анкетные данные, называет тебя, (тебя, которому ни одна женщина мира не даст более тридцати пяти), пятидесятилетним! Это равносильно тому, если бы новорожденного назвали подростком! Чудеса на этом не заканчиваются. Приезжий сопредседатель, назвавшийся лауреатом госпремии полчаса назад тянувший из трясины косноязычия молодую бабёночку – мать двоих детей, начинает обличать в безнравственности твоего постоянно не трезвого героя, как директор школы нашкодившего ученика на открытом педагогическом совете. В довершение всему меняет свои показания отзывавшийся о тебе хорошо знакомый сопредседатель из местных. Он признает, что поддался первому впечатлению, а когда товарищи раскрыли истинное лицо героев произведений обсуждаемого автора, оно (лицо это) оказалось сильно неприглядным. На этом всё для тебя заканчивается. Самое интересное то, что никто не выносит никакого вердикта. Через десять минут о тебе тут же забывают и начинают промывать косточки героям одних авторов и искать связь с традиционной русской литературой у других.
Благо эти вот ни к чему никого не обязывающие мероприятия ненадолго повергают тебя в уныние. Через денек-другой, ты уже полностью уверен в том, что твой звездный час откладывается на некоторое время, и начинаешь писать романы. Проблески от звезд того самого часа начинают активно подсвечивать года полтора спустя. Тебе уже сорок четыре. Третий год нового тысячелетия застает тебя (как и второй) за написанием сего произведения. А перед самым концом года второго, звонит коллега по работе из числа писателей и говорит, что через несколько дней тебе назначили разборку в региональном отделении Союза писателей. Ты, откровенно говоря, не придаешь этому почти никакого значения. Для вступления в Союз нужно три рекомендации, у тебя нет ни одной, а времени почти не остаётся. Тут еще страна уходит на длительные каникулы и выходит на работу в аккурат за неделю до заседания писателей. Но ты почему-то спокоен и в глубине души уверен, что в этот раз все будет так, как надо. А потому спокойно отдыхаешь себе вместе со всеми и вместе с ними, без лишней суеты выходишь на работу. И тут вдруг начинаются неожиданные движения. Этот самый коллега – писатель со стажем и до недавнего прошлого редактор литературного журнала сходу дают тебе рекомендации. Более, того, редактор сам приходит к тебе на работу и берет для прочтения две последних книжки. Третью визу выписывает еще один маститый литератор. Дальше – больше. Ты идёшь в Дом писателей, где получаешь целый ворох бумаг, которые необходимо заполнить в течение трех дней. Там же тебе советуют как можно быстрее найти фотографии нужного размера для заполнения личных карточек, литературу подтверждающую публикации и многие другие бумаги. Ты приносишь этот ворох домой, разбираешь, думая: стоит ли тебе связываться со всем этим, но с удивлением обнаруживаешь, что все можешь заполнить и найти в течение одного вечера. И на другой день возвращаешь все, что нужно. В нужный день и час, не смотря на некоторые препятствия, ты появляешься в Доме писателя, где половина людей тебе хорошо знакома, а вторая не знакома совсем. Тут на некоторое время спокойствие тебя покидает и даже начинает бить лёгкий мандраж, но глубинная уверенность не проходит. Ни крокодил, ни тем более дракон, ни даже комарик на нее не смеют сегодня покуситься. Тайное голосование рассеивает сомнения -- все 23 принявших участие в голосовании говорят “ЗА” и новому члену Союза ничего не остается, как бежать в магазин за водкой и принимать поздравления.
Кто скажет, что это голосование не было отмечено печатью свыше, лучше пусть бросит читать эту книгу.
Ну а теперь прошу прощения у тех, кто книжку не отбросил, и не отложил. За то, что отвлёкся от главной темы моего произведения – женщинах и увлёкся частными примерами из личной жизни, с существами слабого пола не связанными. Возвращаюсь к ним. Без них дальше и вправду нельзя.
Итак, об увлечениях, которые я обозвал невинными. Они словно в насмешку то и дело возникают подле меня и провоцируют на развитие дальнейших отношений. Так было, когда я впервые увидел свою будущую первую супругу. Как-то осенним сентябрьским вечером мы хорошо посидели в компании друзей детства и с одним из них, не успокоившись на этом, пошли продолжать веселье. Поскольку специальные вино-водочные магазины в то время работали только до 19 часов, а другие продавали вино и коньяк максимум до 21 часа, мы направились в ресторан железнодорожного вокзала, где не было ограничений. В славные уже вышеупомянутые семидесятые годы двадцатого века, можно было взять двести (а то и более) граммов водочки и салат на закуску всего за пять рублей. Имея же на двоих десятку, мы чувствовали себя богачами. Да вот на нашу беду или наоборот, удачу, ресторан оказался закрыт, как было сказано нам техничкой “на влажную уборку”. Технический перерыв затягивался, и мы решили поторопить уборщицу и стали легонько стучать ногами в двери. Мы были не одиноки в стремлении попасть в питейно-закусочное заведение, к нам подсоединились еще несколько мужчин, и у дверей образовалась очередь. Поскольку я стоял первым, а мой приятель Слава отошёл ненадолго, то я естественно, чтобы не было недоразумений с жаждущими, стал подзывать его к себе. И тут увидел её. В фиолетовой косыночке и лёгком осеннем пальто она случайно бросила взгляд в мою сторону, и я, забыв о ресторане, выпивке, приятеле и очереди, пошёл за ней в зал ожидания. Она подсела к группе парней и девушек с рюкзаками и большими сумками, а я, сделав вывод, что она из их числа, повернул обратно. Вход в ресторан по-прежнему был закрыт, приятель мой надёжно охранял двери. По радио объявили о прибытии восточного поезда, и эта самая девушка в фиолетовой косыночке вновь прошмыгнула мимо меня. На этот раз на перрон. Не думая ни о чем, я помчался следом. Она быстро прошла в конец состава, затем вернулась и пошла к первым вагонам. Я не отставал. Никого не встретив и не с кем не заговорив, девушка быстрым шагом пошла от вокзала через темный проулок к привокзальным пятиэтажкам. Не знаю почему, но я последовал за ней, вконец забыв обо всем.
Заметив преследование, девушка перешла вначале на убыстрённый шаг, а затем на откровенный бег. Что соображала в то время моя голова, я до сих пор не могу вспомнить, но ноги понесли меня и рысью, и галопом. Я догнал ее возле самой пятиэтажки запыхавшуюся и остановившуюся без сил.
-- Что, ч-что вы от меня х-хотите? – спросила она, заикаясь и тяжело дыша.
-- Познакомиться…-- выдохнул я.
-- Я на улице не знакомлюсь.
-- Давайте познакомимся у вашего дома. Я вас провожу.
-- А я уже пришла. Вот это и есть мой дом.
-- Тогда давайте знакомиться. Будем здесь или пройдем до подъезда?
-- А вы понимаете, что меня напугали?
-- Простите, не хотел.
-- А что вы хотели? Зачем бежали за мной?
-- Я ж говорю, познакомиться…
-- Вы со всеми так знакомитесь? Оригинально…Вначале преследуете по темным переулкам, перепугаете, а потом: здравствуйте, меня зовут…
-- Меня зовут Сергей, -- говорю ей я.
-- А меня Лена, -- говорит она уже не так возбужденно, -- Познакомились? Теперь, молодой человек, идите домой. Мне тоже спать пора.
-- Хорошо, хорошо… Я сейчас уйду. Но только давайте завтра с вами встретимся… Лена…
-- Зачем?
-- В кино сходим. Обещаю: пугать не буду.
Она молчит и молча идет к подъезду дома.
-- Ну, так как? Завтра в десять утра?
Она продолжает молчать. Молча заходит в полутемный подъезд. Я иду следом.
-- А вот это уже совсем лишнее, -- говорит она, преграждая мне путь, -- Номер моей квартиры знать совсем не обязательно. У меня отец женихов не любит и сестра тоже.
-- Ладно, я дальше не пойду. Но вы завтра выходите в десять. Ладно?
-- Ладно, -- говорит она и быстро поднимается по ступенькам лестницы.
А я ухожу с уверенностью, что ЗАВТРА ОНА ОБЯЗАТЕЛЬНО ВЫЙДЕТ. Я так и не попадаю в ресторан. Мы с приятелем отправляемся по домам. Ночью мне снится ее лицо. Я пребываю в полусне-полудремоте и утром не могу вспомнить ни одной ее черты. Я думаю о наваждении, о том, что на меня это совсем не похоже. На часах половина десятого, в кармане у меня небольшая сумма денег… Сам не зная зачем я это делаю, начинаю собираться к привокзальной пятиэтажке. Надеваю на себя пиджак, глаженные брюки и иду на автобусную остановку, сажусь в автобус №5 и еду до нужного места. Я долго – часа полтора брожу между двумя домами, подхожу к подъезду, в который зашла Лена. Время уже половина двенадцатого, потом двенадцать, начало первого, но я уверен – она придёт. И она приходит. Хотя на ней сегодня другое пальто, я узнаю ее сразу. По фиолетовой косынке.
Её улыбка говорит мне о том, что в наших с ней отношениях мы зайдём очень далеко. Мы ходим по городу, садимся на автобус и отправляемся в пригород. На дворе солнечный сентябрьский денёк. Через день мой день рождения. Я угощаю ее мороженым. Так проходит часа три или четыре. Ближе к вечеру я провожаю ее до дому и узнаю номер квартиры – 69. На день рождения не приглашаю, – даю возможность себе и ей подумать: была ли случайной наша встреча. Я понимаю, что никакого сильного чувства по отношению к этой девушке у меня не вспыхнуло, что наши складывающиеся отношения нельзя назвать любовью или взаимной симпатией, но что-то толкает меня без раздумий к ней. Через два дня мы встречаемся снова. Потом еще раз, еще и еще… Я назначаю ей свидания у городской автостанции, недалеко от ее дома. Она приходит, часто с опозданием. Иногда мои ожидания затягиваются на два, а то и три часа. И удивительное дело: я, не привыкший ждать, никогда не стоявший в очереди численностью более трех человек, стою и жду. Жду, не сомневаясь, что дождусь. Сколько раз потом, назначая свидания другим, я уходил, не переждав и получаса условленного времени. Но тогда…
Тогда все развивалось как бы даже без нашего участия. Недельки через две после знакомства с Леной я оказался у нее дома, в присутствии родителей и здесь выяснилось, что ее отец хорошо знаком с моим родным дядей и дело завертелось с еще большей быстротой. В канун ноябрьских праздников мы оказались на свадьбе ее одноклассницы, где тихо, но с желанием целовались в темной комнате. А потом случилось, то, что и должно было случиться. А в Новогоднюю ночь Лена призналась моей матери, что ждет ребенка.
История эта прекрасна по-своему и достойна более подробного описания, но к теме зрелых женщин появляющихся в моей судьбе не имеет отношения. Хотя бы потому, что Лену зрелой женщиной назвать нельзя. Она и ушла туда, откуда не возвращаются, наивной двадцатидвухлетней женщиной, мало что понимающей в вопросах секса. Впрочем, совершенно безграмотным в этом отношении был тогда и я и не мог ничему научить ее. Да видимо и родители наши мало тогда могли нам в чем-то помочь. Ибо знали ненамного больше. Это были издержки полового воспитания того времени. Кроме классической позиции: “Залез – слез”, быстро разделся-оделся, поцелуйчиков и поглаживаний интимных мест, ничего большая часть населения края и области не знала и не умела. Могла, конечно, догадываться, но только теоретически и в самых смелых фантазиях. Я еще помню то время, когда о позе сзади или “женщина сверху” думали (не говорили!) как о чем-то кощунственном.

Вторая история со вторым моим браком развивалась в других условиях и в другом, как сейчас принято говорить, субъекте федерации моей Родины. Но по сценарию во многом похожему. Она тоже не имеет отношения к женщинам зрелым. Ибо и Вера, в свои тридцать четыре года была (да и сейчас, десять лет спустя, осталась) малограмотной в вопросах познания сексуальной жизни. Во всяком случае “Кама сутру” мы с ней не изучали даже теоретически, и заставь нас сдать экзамен по этой восточной философии любви, то может быть я бы еще и смог уцепиться за тройку с минусом, то она, уверен, не дотянула бы и до двойки.
Если накануне первого своего брака и в течение его непродолжительного, я числился в молодых писателях, то в канун второго был уже опытным журналистом. Ровно десять лет мотался я по стране между первой и второй женитьбой. Вернее сказать, после окончания первой и началом второй. После смерти Лены, сына моего полуторагодовалого Александра Сергеевича, взяла на воспитание моя мать, а я как-то незаметно сам для себя поплыл по воле рока и волн. Это сейчас я понимаю, что десятилетие то было временем моих испытаний, познаний жизни и накопления творческого потенциала. Бесспорно, я знакомился с женщинами, узнавал много нового в вопросе половых отношений, иногда у меня случались романы, но все они были теми самыми НЕВИННЫМИ УВЛЕЧЕНИЯМИ и, если даже перерастали в стадию (как казалось иногда мне) серьезных вроде бы преднамеренных отношений, то довольно быстро разбивались о скалы бытия.
Вера имела образование агронома, но работала печатницей в районной типографии. Типография эта была при газете местного пошиба. А в эту газету волею судьбы занесло приезжего корреспондента. Вначале мы совершенно не смотрели друг на друга. Увидев ее впервые за работой, я отметил про себя, что она должно быть постоянно спокойна и, наверняка исполнительна. Мои замечания оказались верными. Через два месяца после моего появления в редакции мы познакомились с ней поближе, а еще через два расписались в районном ЗАГСе. Если вы сможете представить уже отвыкшего от семейной жизни молодца и не привыкшую к совместному проживанию с мужчиной деревенскую бабёнку, возрастом за тридцать, сходящихся для жизни под одной крышей на какой-то квартире по найму, не имеющих за душою ничего, то вы -- мой читатель. Совершенно не зная, что ждет завтра, и где мы будем вообще жить, я устроил свадьбу на всю редакцию газеты с обилием выпивки и с подключением всех сотрудников местного печатного органа. Эту свадьбу помнят до сих пор.
А то, что совершенно неожиданно началось между мной и ею откровенно говоря, даже нельзя назвать увлечением. Тем более -- невинным. Никто никем не увлекался. Ни я, ни она. Поговорили один раз, второй, третий. Сходили в кино в местный кинотеатр. Потом еще раз. И как-то сразу, но не вдруг поняли – нужно жить вместе. И это при полном видимом отсутствии общих целей и мыслей. Почему так произошло? Ни я, никто другой на свете вам не ответит. По приезду в это село районного масштаба у руководства редакции сразу же появилась мысль о закреплении кадров. Мне тайно и явно предлагали попробовать устроить отношения то с учительницей соседнего села (вскоре она стала директором школы), то с преуспевающей работницей банка. В этих женщинах было не мало привлекательного. Одну из них даже звали Леной. (Имя для меня до сих пор мифическое и притягательное). Но я женился всем на удивление на малопривлекательной и тихой Вере. Причем, без всякого сомнения, в отказе и при стопроцентной уверенности, что делаю правильно.

И, тем не менее, видимо во всём перечисленном выше есть своя НЕВИННОСТЬ, и даже детскость взрослого человека, который покоряется судьбе в одночасье. Может быть, он и сомневается в том, что поступает правильно, но дальше сомнений дело не идет и он продолжает жить, повинуясь интуиции и только ей одной.
Так и живу. Десять лет вновь являюсь женатым мужчиной. Но иногда терзаю себя мыслью: почему случались и случаются в моей жизни незапланированные встречи с женщинами и как-то сами собой возникают ПРЕДНАМЕРЕННЫЕ УВЛЕЧЕНИЯ.

ПРЕДНАМЕРЕННЫЕ УВЛЕЧЕНИЯ
Как было сказано выше, преднамеренные мои увлечения плавно переходили в таковые после случайных встреч. Намерений познакомиться или окрутить ту или иную бабёночку у меня никогда не было. Я не устраивал якобы случайных встреч, выжидая часами объект моего возбуждения, не писал писем с признаниями в любви, не старался угодить и наговорить комплиментов даме во время многочисленных всепроизводственных или культурно-массовых вечеринок. У меня всегда складывались другие преднамеренные отношения. Часто от меня не зависящие и, как теперь понимаю, больше получавшие продолжение по инициативе самих женщин. Встречи эти, как бы сами собой выстроились в один логический ряд и чтобы читателю не заблудиться в именах женщин и не запутаться, автор решил эту, немаленькую главу разбить на несколько. Автор решил поведать читателю о нескольких эпизодах жизни УЖЕ и ЕЩЁ неженатого человека. Был ли прав герой этих, похожих на любовные, историй, отступаясь от своих намерений сблизиться с той или иной женщиной, если не навсегда, то надолго.
Судите, впрочем, господин читатель сами. А начну, пожалуй, с дамы по имени НАТУСЯ.

НАТУСЯ
Представьте себе человека попавшего на край земли. Пусть и не очень далекий от его дома, но такой, на котором он никогда не был и куда его никто никогда не звал. Человек возрастом тридцати лет, вдовец, слегка потерявший ощущение почвы под ногами, неожиданно попал в те места, где проживал его армейский товарищ. Попал, не имея в кармане документов удостоверяющих личность. Погостил у друга в сельской местности недельку-вторую, помог ему по хозяйству и хотел было отправиться дальше в поисках счастья, как совершенно неожиданно выяснил для себя, что завоевал расположение к себе жены товарища, которая захотела устроить его личную жизнь. Поначалу она просто предложила гостю на выбор несколько женских кандидатур, а когда получила нарекания от мужа: “Что ты ему разных разведёнок подсовываешь?”, решила прежде устроить на работу ставшего для нее не безразличным человека, а потом продолжить процесс сватовства. Гость имел творческую профессию, такую, которая требовала от него постоянного присутствия, как минимум в районном центре. Но в районе, где проживал товарищ приехавшего гостя и, разумеется, его супруга (а с ними пара деток дошкольного возраста) вакансий по газетному делу не оказалось, и гостя отправили в соседний район, а потом ещё дальше. В общем, обосновался он почти за две сотни километров от своих друзей-агрономов (товарищ и супруга его были агрономами, потому и жили в селе) и все остальные вопросы уже решал без их помощи. Приняли его в газету временно, с условием, что очень скоро документы он обязательно предоставит. Поработал этот тридцатилетний творческий человек недельку, потом вторую и пришелся ко двору в районной газете. Да так пришелся, что никто о документах удостоверяющих его личность уже не спрашивал. Более того, как оказалась, во всем этом краю, у женщин среднего и более старшего возраста была одна неизлечимая болезнь. Они не могли спокойно смотреть на одиноких мужчин и, едва увидев такого, во чтобы то ни стало стремились найти ему подругу. Если не до конца жизни, то хотя бы на первое время. В каждом маломальском коллективе края обязательно находилась не равнодушная к нуждам и потребностям мужчин, активная женщина и, увидев свободного от брачных обязательств самца, начинала действовать. Не прошло и месяца, как наш герой оказался под влиянием такой вот особы. Воистину зрелой женщины, разочаровавшейся в мужчинах, с неустроенной своей личной жизнью, но полной желания быстро пристроить нового корреспондента и закрепить его как нужный кадр в родном селе и коллективе. Она думала не долго, зашла однажды в кабинет недавно принятого сотрудника редакции и объявила ему, что отведет его к одной очень хорошей женщине. Тот даже возразить ничего не успел, так как был в буквальном смысле пойман за руку и за пятерню отведен к даме 27 лет по имени Натуся. Натуся та, сама была немало удивлена появлению вечерних гостей, а особенно предложению познакомиться с мужчиной, о котором она никогда не слышала. Но напор свахи был неудержим, и Натусе ничего не оставалось, как только позволить пришедшим войти в дверь своей квартирки. А потом, сама не зная почему, она согласилась остаться с мужчиной один на один. Они говорили долго и договорились до того, что гость придет еще раз. Он пришел, потом еще, а в третий раз уже с вещами. Натуся жила с маленькой дочуркой, которой дяденька сразу очень понравился, особенно за то, что принес вкусный торт, и она предложила ему стать ее папой. Видя сцену признания любви дочери к новому знакомому, Натуся растаяла окончательно, и все было решено в одночасье. Решено преднамеренно со стороны мужчины, ибо он понимал, что в сложившейся ситуации ему лучше жить у женщины на квартире, чем мотаться в холодное время года по просторам любимой страны без денег и удостоверений личности. Решено и со стороны Натуси, так как она женским своим сердцем чувствовала, что мужчина этот смирный и вполне может стать спутником ее жизни. Решено и со стороны активистки редакции, которая о сложной ситуации своего протеже ничего не знала, но тоже верила в предчувствия. В принципе все были правы по-своему, и всех складывающаяся ситуация в то время устраивала. И даже когда новый неузаконенный супруг рассказал Натусе о своих проблемах, та не придала им большого значения. Натусю нельзя было назвать красавицей. Высокая, худая женщина после развода с мужем, пару раз пыталась найти друга жизни, но попытки эти заканчивались едва начавшись. Однако те нечастые и не многие контакты с мужчинами зачастую намного старше себя имели для нее большое значение в развитии половых отношений и созревания. Она овладела одним женским секретом, способным удерживать на себе мужчину, после того, как он уже вложил все силы в процесс воссоединения с женщиной. Она выжидала тот миг, когда ее партнёр намеревался скатиться с нее на свою подушку и, каким-то там своим, внутренним женским органом сжимала кончик мужского уже не активного устройства, приводя при этом мужчину в неописуемый восторг. За это корреспондент прощал ей все ее недостатки: небольшую кривизну ее ножек и почти неразвитую грудь с большими сосками.
Скорее всего, именно физическая близость двух истосковавшихся тел и создавали идиллию совместной жизни всю позднюю осень и зиму одного из последних годов Кажущегося Социализма. Натуся со своим новым мужем не знали, что социализм в их стране кончается, а потому больше думали друг о друге, чем о Переустройстве в стране и о том, что будет завтра. Но события шли, перемены случались все чаще и чаще, и к весне любовный пыл двух истосковавшихся людей стал угасать. А тут еще возник на некоторое время между ними третий человек. Вернее не он, а она. Эта она оказалась продавщицей местного универмага. Звали ее ЛЁЛЯ.

ЛЁЛЯ
Появилась она на горизонте корреспондента через председателя спортивного общества “Урожай”. В прямом и переносном смысле. В прямом, потому что председатель с ней время от времени встречался и иногда уводил ее после работы с ночевкой к своим друзьям. А в переносном: именно он, председатель и познакомил однажды Лёлю с приятелем-журналистом. Встретившись пару раз на вечеринках, посвященных открытиям районных спортивных соревнований, Лёля и ее новый знакомый друг другу приветливо поулыбались, а в третий раз компания оказалась небольшой, но с претензиями на спиртное. Двух бутылок водки, что принесла Лёля из магазина, на пятерых оказалось маловато и наш герой, вспомнив, что у него есть дома коньяк, собрался пойти было за ним. Лёля напросилась ему в попутчицы, он не отказал. Натуся в это время находилась в гостях у матери в соседнем селе, и герой хозяйничал дома один. Когда подошли к нужной двухэтажке, корреспондент убедился, что возле дома никого нет, а затем пригласил Лёлю к себе. Лёля зашла, поняв приглашение от мужчины, так как она привыкла понимать. В общем, пока корреспондент искал на кухне припрятанный коньяк, она сняла с себя всю одежду и улеглась в зале на диван. Нашедший коньяк и увидевший ее без одеяния мужчина церемонился не долго, скинул верхнюю одежду и лёг рядом. Правда, мужчину несколько смутили: полная рыхлая фигура новой знакомой и потоки пота, стекающие с ее шеи на большие раскинутые в разные стороны груди, поэтому он провел процесс спаривания без какой-либо любовной подготовки. В общем-то, ему и не пришлось делать при этом каких-то особых усилий. Едва он взгромоздился на толстушку, как та поймала рукой нужный ей отросток и утопила его в своей рыжей растительности. Дело происходило с каким-то неведомым ранее корреспонденту бульканьем и хлюпаньем и закончилось в течение одной минуты.
-- Дай мне какую-нибудь тряпочку, побольше, а то у меня еще не совсем женские дела закончились, -- сказала Лёля, хлопая партнёра по голой заднице, давая понять, что на сегодня всё закончено.
Корреспондент не нашел ничего лучше, как подать ей висевшее на спинке стула Натусино полотенце. Лёля, не стесняясь утерла своё интимное место и вернула, выкрашенное в бурые пятна полотенце ему в руки. Он взял его по инерции, завернул в газетку и, когда они тихо вышли из дома, незаметно бросил сверток в канаву, напротив окон Натусиного дома.
Когда отсутствующие вернулись, присутствующие были обрадованы новой выпивке и лишь председатель “Урожая” как бы невзначай заметил: “Что-то долго ходили…”, но на это никто другой внимание не обратил. Да и сам председатель после приема вовнутрь трехзвездочного напитка, тему развивать не стал.
Случай этот имел два последствия. Первое: приехавшая Натуся нашла в канаве сверток, в котором было полотенце с бурыми пятнами крови. В канавах недалеко от ее дома не один и не два раза валялись разного рода завернутые в газету, выброшенные вещи, но никогда Натуся не опускалась до того, чтобы подобрать какой-нибудь. Это ей даже не приходило в голову. Почему она остановилась возле свертка этот раз, подняла его, развернула, а потом узнала свое полотенце, осталось загадкой для нашего героя. Когда она принесла его домой и со словами: “наше полотенце в канаве оказалось…”, показала грязную вещь незаконному мужу, тот потерял дар речи. Хорошо, еще что смог скрыть растерянность в себе.
Второе: Лёля начала настойчиво названивать в редакцию и добиваться встреч с корреспондентом. Тот же несколько раз проходил мимо магазина, но зайти не решался. Когда же зашёл…
Почему зашёл, объяснить себе это он не может до сих пор. Но однажды, примерно через недели полторы, он все же преднамеренно, преследуя мелкую корыстную цель, перешагнул порог магазина. Лёля искренне обрадовалась его приходу и попросила дождаться закрытия. Ждать долго не пришлось: магазин закрывался через двадцать минут. Через полчаса его сдали под охрану сторожа, и вышли через служебный вход. Расставшись с напарницей, Лёля пригласила корреспондента в подсобное помещение, достала бутылку водки, закуску, стаканы…
Закуска осталась почти не тронутой. Целоваться они начали сразу после первого причастия. Поцелуй плавно перерос в гораздо тесное общение на пустых картонных ящиках. На ящиках они елозились достаточно долгое время, но процесс к концу никак не подходил. Тогда Лёля решила сменить позицию. Она заставила его подняться, встала сама, повернулась к нему спиной, наклонилась, задрав подол платья на спину.
-- Давай так…-- прошептала работница сельской торговли.
Так корреспондент впервые в своей жизни попробовал вступить в интимные отношения с женщиной стоя на ногах и сделал вывод, что в этом есть что-то необычное и даже романтичное, хотя все-таки положение “лёжа” с ним не сравнится.
Через несколько дней корреспондент освещал спортивные соревнования и увидел Лёлю на стадионе. Она пришла туда потому, что там был он, а еще потому, что точно знала: председателя там не будет. Председатель уехал на несколько дней в краевой центр на какой-то семинар и новым влюбленным никто не мешал. Даже Натуся, не выходившая в выходные из дому. День был воскресный, магазин не работал, но Лёля все равно повела корреспондента в подсобку. В сумке у нее помимо коньяка оказалось несколько пластиков колбасы, шпроты, хлеб, газированная вода. Лёля начала целовать его еще до начала распития. После поцелуев она встала в знакомую позицию и дело пошло по знакомому сценарию.
Они еще один или два раза сближались в окружении пустых коробок. Лёля настаивала на использовании той же позиции, корреспондент не сопротивлялся. Пытаясь разнообразить акт, он поглаживал партнершу по ляжкам, а она, хватая его за ягодицы, старалась прижать к себе.
Встречи их прекратились, когда о них прознал председатель “Урожая”. Разборки с корреспондентом устраивать он не стал, а лишь спросил грустно: “Ты зачем у меня Лёльку отбил?”. Этого было достаточно. Автор газетных публикаций ответил, что никого ни у кого не отбивал, а если его приятель ревнует, то он к этой бабе никогда больше даже не приблизится. И он действительно больше не приблизился. Как бы Лёля этого не хотела.
Вскоре пришлось проститься корреспонденту и с Натусей. Оба поняли, что исчерпали запас влечения друг к другу и расстались без большого сожаления.
Правда, далеко от Натусиного дома корреспондент не ушел. Его зазвали к себе ее двоюродный брат с супругой проживающие в соседней двухэтажке.
Наступила середина августа, на совхозных полях вызрели хлеба, а брат Саша был механизатором и, подготовив свой зерноуборочный комбайн, собрался на уборочную страду.
-- Мне помощник нужен, а ты, как я знаю теперь без жилья остался и на работе у тебя проблемы, поехали со мной, -- позвал он нашего героя и тот согласился.
Недельку корреспондент пожил у брата Саши, и его супруга Валя не знала, как ему угодить. Это его несколько беспокоило, ибо иногда навязчивость Валюшки доходила до неприличия. Она то хлопала его по заднице в присутствии мужа, то, начиная будить утром, запускала руку в трусы газетчика. В общем, отношения хозяйки и квартировавшего у них мужчины были на грани греховных, но до греха дело все-таки не дошло – через неделю Сашка увез квартиранта на полевой стан.
Ну а там…
Там, как и повсюду на этой планете не обошлось без женщин. Одну из них звали ЛЮДА.

ЛЮДА
Стать механизатором у творческой личности не получилось. Как не пытался он держать штурвал комбайна “Нива” ровно, тот у него дергался из стороны в сторону и жатка зерноуборочной машины то съезжала на стерню, то заворачивала поперек не убранного поля, мешая работе других комбайнов. Видя такое дело, бригадир отделения совхоза предложил незадачливому комбайнеру перейти на зерноток. И наш корреспондент стал управлять транспортером на бетонной площадке, куда водители грузовых автомобилей свозили убранное с полей зерно. Работал там он не один. В помощники ему дали четыре городских бабенки, отправленных с предприятий на сельхозработы, в помощь сельчанам. Две из них были дамами в годах возрастом под сорок. А две еще соплюшки – ученицы кулинарного ПТУ. С одной из них, по имени Люда – крашенной под блондинку, отношения у нашего героя завязались уже на третий день работы. Работа на зернотоке протекала весь световой день и большую часть темного времени суток. На труд работники выходили, едва позавтракав в восемь утра, а заканчивали подборку и подчистку зерна около трех часов ночи. Поэтому, разделившись на две бригады, работали в две смены. Одни до шести вечера вторые с пол седьмого до трех. И уже на третий день, выбрав себе в напарники Людочку, наш герой записал на себя вторую смену и все хорошо рассчитав, повел горожанку на Соленное озеро, километров за пять от полевого стана. Там, на песочном берегу и настигли новых тружеников совхозной нивы вседостающие стрелы Амура. И там, омывая в водоеме сугубо мужскую частицу тела, представитель печати на себе почувствовал отличие соленой воды от пресной. Тоже самое, видимо почувствовала и городская крашенная блондинка, ибо, забравшись в костюме Евы в теплую воду, она негромко вскрикнула и коротко произнесла: “Щиплет!”
Производственный роман в физическом смысле получил продолжение в первый же выходной, когда часть механизаторов отправилась по домам “помыться в бане”. В пустующей комнате, на пустой кровати, сраженные Амуром, за ночь скрипели несмазанными пружинами раза четыре. За полторы недели проведенные вместе на производственной и бытовой почве, парочка сезонных рабочих разнообразила свои отношения: один раз под березкой в околке, пару раз в бане, после ночной смены и в один из дождливых не рабочих дней, удалившись на пустующий крытый склад, обменивалась друг с другом любовными пожеланиями за буртом свеженасыпанного обработанного транспортером зерна.
Надо сказать и о том, что сама обстановка царившая на полевом стане располагала к таковым отношениям между мужским и немногим женским его населением. Люди впервые увидевшие здесь друг друга, быстро переходили на самые тесные отношения. Причем пары складывались совершенно непредсказуемо. Один тридцатипятилетний водитель все свободное время возил в кабине семнадцатилетнюю повариху, полную и с большим, орлиным носом. Они и ночевали в кабине “ЗиЛа”, чтобы не мешать остальным и освобождали койко-места для других романтиков. К числу возвышенно-сезонных натур можно было отнести молодого комбайнера Юру, который быстро сблизился с другой юной кашеваркой -- Нюрой. Их отношения были еще крепче. Любую выдавшуюся для них свободную минуту они использовали на сто процентов. Не обращая ни на кого никакого внимания, эта парочка быстро удалялась в комнату, где жила повариха, забиралась под одеяло и занималась своим делом, не смотря на входящих и выходящих людей мужского и женского пола. К этому довольно быстро привыкли все проживающие на стане и две головы торчащих из-под одеяла будь то днем, вечером, утром или ночью, вызывали удивление только у бывающих проездом. Юру с Нюрой даже прозвали сиамскими близнецами. Такое прозвище, скорее всего, дала им вторая зрелая городская баба, имя которой было: ТАТЬЯНА.

ТАТЬЯНА
По началу связываться с этой самой Татьяной у нашего корреспондента никаких намерений не было. Та по-первости держалась гордо и даже независимо ни от кого. Через несколько дней после приезда, она отпросилась у бригадира “съездить в город” и исчезла на неделю. Откровенно говоря, никто уже и не думал, что она вернется. Но Таня приехала, привезла водки для бригадира и заведующего зернотоком, угостила спиртным и домашними пирожками свою бригаду. Бригада в полном составе выпила поллитра во время пересменки. А буквально на второй день на стане появился здоровенный мужик на мотоцикле “Урал”, который оказался мужем крашенной блондинки и увез Люду -- любовь корреспондента в город. После чего расстроенный газетчик хотел работать только в одиночку, но зав зернотоком настоял, чтобы он взял к себе в пару Татьяну, не забыв сказать, что она-то не замужем. “Никто за ней не приедет. Еще тебе ее самому везти в город придется”.
Он как в воду глядел.
После отъезда блондинки, герой горевал не долго. Таня сразу нашла с ним общий язык, но общение их ограничивались на уровне интеллекта и не более того. Раза два после ночной смены, Татьяна просила товарища посидеть в предбаннике – поохранять ее, пока она будет мыться, от назойливых комбайнеров. Один раз она часов до пяти утра сидела в его комнате “на пионерском расстоянии” и говорила то о своей пятнадцатилетней дочери, то о том, как ей трудно живется одной. Он понимал, что сейчас они близки как никогда раньше и, может быть, как никогда не будут позже, ему хотелось подсесть к ней, взять за плечи и поцеловать эту, уже видевшую жизнь в разных проявлениях женщину, но он сдержался.
Тем временем уборочная страда приближалась к завершению. 8 сентября механизаторы убрали с полей совхоза последний колосок, и руководство отрапортовало районным властям, что с уборкой зерновых на их территории покончено. Как выяснилось, сельхозпредприятие, где работал корреспондент с городскими дамами, первым в крае завершило страду, и поздравления в адрес директора посыпались одно за другим. Из крайкома, администрации района, краевого сельхозуправления. Никого не смущал тот факт, что труженики нивы из данного хозяйства и привлеченные для уборки люди собрали с одного гектара всего по восемь центнеров зерна, когда в соседнем районе и даже соседнем хозяйстве на круг выходило более тридцати. Главное, битва за урожай была выиграна, а победителей не судят.
Утром 9 сентября к полевому стану подошел мощный грузовой автомобиль “Урал”, груженный десятью ящиками водки, пятью бочками пива и продовольствием. Списанный с учета воинской части, переданный совхозникам, в качестве подшефной помощи и окрещенный за хорошую проходимость бывалыми сельчанами “Студебеккером”, он забрал “безлошадных” работников стана и увез их за три километра в березовый околок. Туда же своим ходом подошли десятки самосвалов, ведомые водителями и комбайнов под управлением комбайнеров. А также четыре легковых автомашины марки “УАЗ” с представителями дирекции и райкома.
В лесочке, на большой полянке расстелили брезент, которым укрывали иногда “Студебеккер”, разложили на нем еду и питье и после кратких речей все приступили к трапезе. Всем наливали сразу по стакану и предлагали закусывать большими кусками мяса, которого тоже было в изобилии. Многие запивали водку пивом.
Руководители побыли с подчиненными не долго: как истинные братья-славяне, выпив по два-три стакана, они отправились праздновать успех в контору, а оставшиеся почувствовали себя более раскованно. Часа через полтора после начала всесовхозного гуляния затарахтели моторы некоторых “зилков”. Одни посчитали, что к пиву и водке не хватает вина, и отправили автогонца за “красным”, а другие решили поразвлечь захмелевший люд и устроили перетягивание каната. Вместо каната сгодился крепкий танковый трос, невесть откуда взявшийся здесь. Трос этот зацепили за передние крюки одной и другой машины, с обеих сторон на расстоянии пяти метров друг от друга провели по жирной черте и перетягивание под крики и одобрение болельщиков началось. Первый раунд завершился тем, что крюк одного самосвала не выдержал напруги и оторвался “с мясом”. Трос тут же перекинули на другой крюк и кому-то пришла в голову мысль сразиться “двое на двое”. Для этого к каждому автомобилю с помощью опять же тросов, подсоединились еще по одному. Борьба лошадиных сил и моторов стала более мощной и шумной.
Победитель никак не определялся и вошедшие в азарт механизаторы уже было собрались подключить к соревнованиям еще по одному авто и даже комбайну, но тут привезли два ящика вина и все дружно вернулись к месту трапезы. Еще через полчаса все собравшиеся перестали слышать друг друга. Как библейские строители Вавилонской башни, они, произнося те же знакомые слова и пока членораздельные звуки, напрочь не понимали: о чем говорит собеседник, в лице коллеги, односельчанина и даже друга. Снова завелись моторы. От околка в сторону стана отъехала одна машина, затем вторая. Третья, пытаясь вывернуть на дорогу, зацепила стоящий рядом комбайн, погнув прицепленную к нему жатку. Еще один водитель-виртуоз, врезавшись в “Студебеккер”, разбил фару своей машины, а затем, сдавая назад, наехал на край брезента, подавив бутылки и алюминиевые чашки с закуской. Не смотря на такое оживление, гулянка по поводу окончания полевых работ в отдельно взятом хозяйстве не закончилась. И лишь когда стемнело, наиболее стойкие к выпивке, начали загружать в “Студебеккер” потерявших равновесие. Собрать всех не удалось. Часть борцов за урожай осталась в сонном состоянии под открытым небом до наступления рассвета. Они может быть бы спали среди березок до следующего обеда, а может быть еще дольше, но начавшийся среди ночи дождичек пригнал их по утру к полевому стану.
Придя в себя, большинство мужиков стали искать: где похмелиться. Ни водки, ни пива не нашли и скинувшись, снова заслали гонца в сельский магазин. Так что и на следующий день празднование продолжилось.
Само собой разумеется, и наш герой не отставал от бывалых полеводов в выпивке и два дня находился в совершенно отключенном от мира состоянии. Где в это время была Татьяна, и остальные члены его бригады, он не знал. Рядом с ним во время большого “сабантуя” их не было.
На третий день, после начала общесовхозной пьянки механизаторы стали разъезжаться по домам. Делать на стане им уже было нечего. Зато бригаде корреспондента отбой еще не дали. Под открытым небом оставался еще один бурт зерна высотою с двухэтажный дом, и работы с ним было, как минимум на неделю. Естественно, три дня никто о работе в совхозе не думал. С механизаторами уехал в районный центр и наш корреспондент. Там вместе с Сашкой они решили сходить в общественную баню и, как водится после этого выпили литр водки. Перед сном корреспондент вышел прогуляться по селу и неожиданно возле автовокзала встретил молодую работницу зернотока Светлану. Как оказалось, Света ездила в город на два дня и теперь возвращалась на место работы. Транспорта до полевого стана вечером уже не было, и наш герой пригласил ее на ночевку к Сашке с Валентиной. Сашка неподдельно обрадовался знакомой и предложил взять еще бутылку водки. Что и сделали. А когда стали располагаться на ночлег, постоялец шепнул Валентине, чтобы она постелила Светке на диване, а ему рядом на полу. Валя показала ему кулак, но просьбу его выполнила.
Среди ночи корреспондент сделал попытку перебраться к молоденькой Светлане, но та стала отбиваться, сетуя на то, что вдвоем на диванчике тесно. Потом она поднялась, вышла на балкон и долго курила. Корреспондент дожидаться ее не стал, лег на свое место и быстро уснул. А утром он вместе со Светланой уже ехал на полевой стан. Никто из них о ночном происшествии не упоминал. Будто его не было.
А на стане их приветливо встретила Татьяна. Она была там одна, если не считать поваров. Еще одна работница-молодуха, как оказалось, угодила в больницу с отравлением. Чем она отравилась: водкой, водой или продуктами питания никто сказать не мог. Неделю они трудились без приключений. Работали в две смены и поздно вечером, едва ополоснувшись, падали, не чувствуя рук, ног, головы. В пятницу заведующий зернотоком привез им небольшой аванс и сказал, что если они закончат работу к воскресенью, он им устроит маленький праздник. Они постарались: трудились допоздна в пятницу и с рассвета до рассвета в субботу. На рассвете в воскресение работа была сделана. Они, включая водителя самосвала 27-летнего Колю, перевозившего зерно, упали, не умываясь и проспали до пяти вечера. Разбудил их зав. зернотоком. В столовой их ждал накрытый стол, где были: водка, пиво, плов, салаты из овощей и соленые в трехлитровых банках разрезанные на дольки арбузы. Едва сели за стол, как подкатил автобус из райцентра. Натусин брат Сашка и еще два механизатора, получив часть причитающей им зарплаты, решили проведать жителей полевого стана. В общем, снова все напились, попадали спать: кто где смог. А утром, похмелившись, поехали в райцентр. Приехали домой к Сашке, супруга которого, небезызвестная Валя, укатила в деревню к матери за 25 километров, а потому питие продолжили без осложнений.
Оставшись без жены, Санька, подкатил к корреспонденту и прямиком спросил: как тот отреагирует, если он займется Татьяной. “Да никак, -- ответил корреспондент, -- Она мне не принадлежит”. Санька потер руки и начал осаждать подвыпившую Таню. Та, вроде бы не шибко сопротивлялась, подыгрывала хозяину квартиры, хотя искоса бросала взгляд на корреспондента. Когда время перевалило на послеобеднюю пору, захмелевшая Татьяна вдруг вспомнила, что оставила на стане свои сумки. Дело кончилось тем, что она уговорила водителя Колю и тот, не смотря на то, что был в подпитии, согласился увезти ее на стан.
-- Облом, -- сказал Сашка корреспонденту, когда на часах пробило полночь, -- Она Кольке отдалась. Давай спать, раз так…
Они разбрелись по разным комнатам, и корреспондент уснул на том самом диванчике, где до этого отдыхала молодая Светка. А часа в три ночи в дверь вначале позвонили, а потом стали настойчиво стучать. Храпевший, как дизельный компрессор Санька едва проснулся и открыл вернувшейся с сумками Татьяне. Как это произошло, и как Санька уговаривал Таньку лечь с ним, корреспондент не слышал. Он пришел в себя, когда Татьяна завалилась на диван и стала жарко дышать ему в ухо. Поняв в чем дело, наш герой вначале просунул ей руку под кофту, нащупал одну грудь, потом вторую, после чего, уже окончательно придя в себя, стал раздевать женщину. Та позволила снять с себя всю до последней детали одежду и, в свою очередь приступила к раздеванию мужчины. Любвеобильный процесс проходил с лобзаниями, вздохами, кряхтением, но без каких-то ни было слов. Бедный Сашка, догадываясь, что делают его гости, тоже вздыхал, громко ворочался на кровати своей комнаты и не смог в ту ночь уснуть.
Гости же утром объявили, что уезжают в краевой центр. И действительно, корреспондент отправился провожать свою новую любовь до самого ее дома. Через шесть часов езды на автобусе пассажиры прибыли в главный город края усталыми и разбитыми вдрызг.
Нелишне, наверное, будет напомнить читателям о том, что описываемые события происходили за два с лишним года до полного развала Социализма, а потому в некоторых городах и весях некогда относительно благополучной страны, с водкой были определенные проблемы. То ее давали в ограниченном количестве, то вменяли талоны на этот продукт, то вообще не завозили в магазины. Поэтому перед тем, как идти домой, Татьяна повела гостя на цыганскую толкучку, где приобрела без лишних слов у цыганок две поллитровых бутылки за двойную цену. В то время цена эта равнялась 20 рублям. Дома она первым делом загнала корреспондента в ванную, потом вымылась сама. За стол сели ближе к вечеру и едва выпили по первой и коснулись друг друга губами, из училища пришла дочка хозяйки. Пришлось менять тактику. Татьяна повезла ставшего близким ей мужчину к подруге, где они улеглись спать на полу в тесной кухне и в очень стесненных обстоятельствах, как ни старались, страстной близости между ними не произошло. Утром снова пили водку, которую на сей раз покупали у вьетнамцев по 15 рублей за бутылку. Вьетнамцы приехавшие было работать на заводы и фабрики некоторых сибирских городов, к концу перестроечного процесса, остались без каких-либо дел. Производительность труда в стране упала, но жители дружественного государства были связаны контрактами, уехать до срока не могли, а потому решили делать свой бизнес на продаже спиртного и других мелких товаров. Найдя “золотую” середину, они приторговывали водкой по цене превышающей государственную на пять рублей, но в то же время держали свой постоянный курс ниже цыганских расценок, чем составляли серьезную конкуренцию кочевникам. Цыгане люто ненавидели посланцев соцстраны, но ничего сделать им не могли. Те находились под защитой пригласившего их государства. Причем под очень надежной защитой. Эта защита помогала им, почти не прячась, вести продажу водки на очень большой городской территории. Вернее, охватывать почти весь более чем полумиллионный город. Достаточно было человеку из любой точки города приехать к двум девятиэтажным общежитиям, где проживали вьетнамцы и, встав напротив приоткрытых окон, пару раз щелкнуть себя по шее, как сразу с нескольких этажей к нему на веревках опускались большие кожаные сумки. Выбрав понравившуюся ему сумку и улыбающуюся вьетнамочку держащую тару на веревке, он опускал в сумку деньги. Сумка поднималась вверх, исчезала в окне, а через несколько минут опускалась вновь с нужным количеством поллитровок. Обманов не случалось. Эта честность в работе с гражданами родной страны особо нравилась милиционерам, которые ставили их в пример, в отличие от цыган, где вместо водки могли продать воду или какую-нибудь отраву. Видимо стражи порядка имели в этом свой корыстный интерес, а потому не позволяли цыганам даже приблизиться к местам проживания контрактников из Юго-восточной Азии.
Вояж к вьетнамцам в течение дня совершили и корреспондент с Татьяной. На сей раз Таня повезла нового приятеля и самого близкого за последние несколько недель мужчину к своей школьной подруге, жившей в трехкомнатной квартире, где влюбленные провели последнюю интимную ночь. После чего подруга проводила друга на автовокзал, и он уехал туда, где начинались их близкие отношения и где начиналось для нашего героя ОПРЕДЕЛЁННОЕ для него ВРЕМЯ. Которое, хотел он этого или нет, он обязан был прожить.

ОПРЕДЕЛЁННОЕ ВРЕМЯ
С Татьяной они больше никогда не виделись. Но дело здесь даже не в этом. А в том, что автор хочет сказать читателю, что если уж наступило для какого-то мужчины определенное ему свыше ВРЕМЯ ЗРЕЛЫХ ЖЕНЩИН, то оно покатит именно в этом направлении и только в этом. И при всем желании у этого самого самца-корреспондента ничего бы не получилось с юной Светой, о которой упоминалось ранее. Нашлась бы масса причин, и никакой близости у них бы не случилось, будь они вместе и близко друг к другу хоть целые сутки или даже неделю. Потому что наступило время Люд и Тань. А время Светлан еще нет. Они не дозрели в ту осень сбора урожая и благополучно уехали дозревать в задымленные города, чтобы возможно еще встретиться корреспонденту на его пути, но уже окрепшими в половом смысле, зрелыми бабами. А еще здесь дело в том, что для этого самого героя-корреспондента просто покатило благоприятное время охмурения уже повидавших кое-что в жизни женщин. Будь на этом зернотоке семь зрелых работниц – пять, как минимум легли бы под него. И это были бы обоюдные желания и преднамеренные, несколько даже просчитанные наперед, увлечения, хотя и без особой для одной и другой стороны выгоды. В этом не стоит сомневаться.
Однако, любой зрелый мужчина, находящийся в хорошей физической форме, скажет вам, что при всем стремлении такие периоды в его жизни – когда обстановка складывается сама собой и тебе не надо сильно напрягаться, делать больших физических, моральных и, главное материальных затрат, бывают не часто.
Вот и у этого самого корреспондента, подобная ситуации сложилась года через четыре -- не раньше. Через некоторое время после окончания сезонной работы в совхозе, он, наконец, восстановил все свои, необходимые для любого гражданина этой страны документы, вновь вернулся в число равноправных граждан и подался в другой районный центр.
Для этого было несколько причин. Во-первых -- с Натусей у него все закончилось, во-вторых -- Валюша все настойчивее и настойчивее подбивала его на грех, а в третьих – его друзья-агрономы переехали в европейскую часть страны и теперь проживали за несколько тысяч километров от него. Так далеко корреспондент ехать пока не собирался, а потому, узнав о вакансиях в одном неплохом райончике с обилием сосновых боров и соленых озер, переехал туда. Откровенно говоря, ехал он туда в небольшой надежде найти себе подругу жизни до конца своих еще долгих оставшихся дней. И надо сказать, что чуть было действительно не пригрелся у семейного очага, но чуть, как известно, не считается.
И именно через этот новый для себя районный центр, он узнал о том, что есть где-то на свете желающая найти себя мужа ИРИНА.

ИРИНА
В новом районе и новой редакции у нашего героя с самого начала никаких бурных любовных преднамеренных похождений не происходило. Даже для того, чтобы встряхнуть задремавшую плоть, проявить свое мужское начало в тесной близости с какой-нибудь женщиной, он не зная сам почему, не стремился. Ему понравилась одна корреспонденточка, вещавшая по местному радио про надои доярок и планах механизаторов на предстоящий полевой сезон, но она была замужем. Коллектив творческих работников упомянутой редакции был достаточно молодым и боевым. Новый работник пришелся ко двору и при его активном участии при редакции быстро возник литературный клуб, объединяющий людей близлежащих сел время от времени сочиняющих стихотворения и истории, называемые в газетах рассказами. Творческий потенциал, прорывающийся наружу, вперемежку с нерегулярным горячим питанием отодвинул на некоторое время в сторону движения полового характера. Но долго продолжаться так не могло. Через некоторое время вопрос обедов и ужинов был снят. Вновь принятого сотрудника через месяц поселили на квартиру к семидесятилетней старушке по имени Евдокия, и она за умеренную плату согласилась решить его продовольственную проблему.
Старушка проживала вместе с сорокапятилетним сыном Юрием, мужиком разведенным, частенько злоупотребляющим крепкими напитками и время от времени делающим попытки отыскать для себя вторую половину. Поскольку в селе этого хлопца все потенциальные невесты знали, как родного, Юраня развернул поиски невест по ближним и дальним районам края. Для этого каждую среду он отправлял мать в центр села, к единственному в районе газетному киоску и та покупала там для него “Краевую неделю”, где по тем временам печатались объявления одиноких мужчин и женщин, желающих во что бы то не стало познакомиться. Обычно в среду вечером, если не был выпивши, Юра садился за внимательное прочтение газеты, непременно с карандашом в руке и проставлял галочки напротив заинтересовавших его объявлений. А на следующий вечер, достав из серванта толстую общую тетрадку, он садился за стол, напротив телевизора и начинал красивым почерком неспешно писать послание выбранной им незнакомке. Тут же за эти столом трудился над своими недописанными в редакции срочными материалами и наш корреспондент и, естественно два живших рядом взрослых холостых мужика не могли однажды не заговорить о женщинах. Поначалу Юра осторожно порасспрашивал квартиранта о его взглядах на знакомства с помощью переписки, а потом стал помогать ему в подборе подходящей, на его взгляд женщине и, через какое-то время оба холостяка, с шутками с хохотом стали вместе сочинять и отправлять письма. В роли почтальона нередко выступала бабка Евдокия. Она и уносила послания сочинителей на почту и первой встречала разносившую корреспонденцию почтальонку.
Юре везло больше, почти каждое его послание получало отклик в душе его прочитавшей женщины. Может быть потому, что действительно их подкупал его почерк – ровные ряды строчек, красиво соединенные в слова буквы, много восклицательных знаков и, главное содержание писем, в которых он рассказывал о своей врожденной преданности и верности и, обязательно, о бросившей его курве-жене, погнавшейся за красивой жизнью. Корреспондент же предпочитал излагать письма с помощью пишущей машинки, а поскольку получателями их были в основном женщины проживающие в глубинке, напечатанный текст их видимо пугал. И в первую очередь потому, что был похож на официальные приказы директора о лишении премий вывешиваемые на совхозные доски в правлении хозяйства. Да и откровенно говоря, корреспондент не был искренен в своих посланиях и про свои муки без женщин и про тоску по сладкому поцелую, и про то, что “некому даже блинчиков с маслицем испечь”, не высказывал.
Юрий несколько раз выезжал на свидания по письму. Знакомился на месте с претендентками на его сердце, их родственниками, ходил с ними в кино. Иногда оставался ночевать. Каждый раз баба Дуся ждала его из поездки с надеждой, но он приезжал либо сердитый и не разговорчивый, либо пьяный, как говорят: “в матину”. Тогда пожилая женщина обречено качала головой и с надеждой смотрела на квартиранта.
-- Может хоть у тебя что получится? – вздыхала она, и говорила напутственно:
-- Ты только как Юрка, когда поедешь, при бабах водку не пей. Шибко они, разведенные, пьяниц не любят.
Первой клюнула на послание корреспондента женщина по имени Ира, проживающая на очень приличном расстоянии от его села. Она даже не написала письма, а позвонила по рабочему телефону корреспондента. В отличие от Юры, тот в письмах кроме адреса указывал еще и номер телефона. Вот это и помогло установить один из контактов.
Ира позвонила в начале рабочего дня, и они поговорили по телефону минут двадцать. Женщина сразу рассказала о себе то, что хотел знать ее потенциальный мужчина. О росте, о весе, о размере груди и даже о возрасте. Ира сообщила о том, что у нее есть семилетняя дочь и она не против, если он приедет к ней в ближайший выходной. Он сказал, что приедет.
Ее голос был мягким и согревающим. “Плохой человек не будет говорить так искренне” – подумал корреспондент и всю неделю жил предвкушением встречи. Накануне поездки он еще раз перечитал объявление написанное Ирой, усвоил, что она не любит пьющих и купил вместо спиртного две коробки шоколадных конфет. Конфеты эти, при тогдашнем дефиците на все, помогла купить ему подруга-корреспонденточка, муж которой крутился в высших районных торговых кругах.
На свидание к заочнице корреспондент добирался вначале поездом, потом автобусом. Встретиться они договорились на вокзале, предварительно нарисовав друг другу словесные портреты. Желание их встретиться было настолько обоюдным, что едва Ира вошла в здание вокзала, где ее ждал корреспондент, они сразу поняли, кто есть кто.
-- Можешь сорить, бросать бумажки на пол, курить в комнате, -- сказала хозяйка, едва они переступили порог квартиры.
-- Я не курю…-- ответил скромно гость, несколько обалдевший от таких предложений.
Пока Ира собирала на стол, корреспондент нерешительно достал из сумки конфеты, а потом еще более не смело хлеб, колбасу, вареные яйца. В общем, все то, что он брал с собой, чтобы поесть в дороге, но так и не притронулся в пути.
-- О-о-о, товарищ! А вы как я вижу со своими продуктами приехали, -- улыбнулась хозяйка и убрала весь провиант корреспондента в холодильник.
Потом они ели пельмени, пили чай с пирогом наслоенным малиной и Ира, как бы невзначай заметила, что жалко, что нет спиртного. До позднего вечера смотрели телевизор и говорили о житье-бытье, когда же наступило время ложиться спать, хозяйка постелила гостю на диване в зале, а сама отправилась в спальню. Такой поворот событий гость предполагал и мысленно долго готовился к моменту истины, но все же его упустил. В результате он провел ночь один, и даже спохватившись под утро и, пытаясь завести разговор, добился только того, что перед рассветом она пришла к нему в спальню, накинув на себя одеяло и села у него в ногах. Первое свидание с Ирой закончилось скромным поцелуем в щёчку при расставании. Провожая гостя, хозяйка выдала ему привезенный им провиант, полежавший сутки в холодильнике.
Уезжая, он мысленно попрощался с ней и ее городом, как думал навсегда, но оказалось, что лишь на неделю. В следующий выходной, предварительно созвонившись по телефону и попросив разрешения, он снова был у нее. И снова без спиртного. Конечно, он мог взять бутылку водки в краевом центре, но воздержался, вспомнив наставление бабы Дуси. На этот раз они вели себя более раскованно и улеглись спать вместе. Правда, перед тем, как забраться под одеяло к гостю, Ира предупредила его, что она готова к поцелуям, но не более и ОЧЕНЬ просит не пытаться снимать с нее бюстгальтер, а тем более плавочки. Снимать он не пытался, но просунуть руку под материал прикрывающий грудь пробовал неоднократно. Ира не очень возражала. От поцелуев она не отворачивалась, но редкие его попытки опустить руку ниже пояса, пресекала решительно. Он снова промучился всю ночь, не добившись, казалось, близкой цели. На рассвете их заставил прекратить обжимания и выбраться из-под одеяла, настойчивый звонок в дверь. Пришел отец Иры. Крепкий мужчина возрастом за пятьдесят, внимательно осмотрел кандидата в зятья. Лишних вопросов не задавал, от обеда отказался и, побыв минут двадцать, удалился.
-- Ты понравился ему, -- сделала вывод Ира, после ухода родителя.
-- Я не заметил, -- отреагировал корреспондент.
-- Понравился, понравился…Я уж своего папу знаю. Только не делай далеко идущих планов.
-- Я не делаю…
-- Ну и молодец, -- вздохнула Ира, -- Пора готовиться в дорогу.
-- Пора, -- согласился корреспондент и, снова уезжая с автовокзала, думал, что больше нет смысла приезжать ему сюда.
Но через неделю, он опять оказался у неё в квартире.
На этот раз в дорогу готовила его корреспондеточка, которой он поведал историю своего нового знакомства. Радиодама достала ему две бутылки хорошего коньяка и коробку дефицитных конфет. Коньяк, правда до места назначения не доехал, был выпит прямо в редакции, после работы в середине недели, когда корреспонденточка ушла домой, а нашего героя вдруг обуяла хандра. Пару ему составил молодой фотограф. В один вечер они распили одну поллитру, а на другой за разговорами, другую. Третий визит к женщине, откровенно говоря, корреспондент совершал только ради того, чтобы наконец, потешить своё самолюбие и добиться ее тела. Он уже понимал, что ничего серьезного между ним и Ириной быть не может. В разговорах она, уже не стесняясь, говорила о том, что написала объявление о знакомстве только ради того, чтобы развлечься. А на самом деле у нее есть один очень богатый опекун, которого она называла мафиози, и который обеспечивал ее и дочь всем, чем мог. А мог он, как было понятно из разговоров, многое.
-- Ты мог бы сутки лежать с женщиной на диване и делать все, чтобы она была довольна? – спрашивала его Ирина в третью их совместно проведенную ночь. Она уже лежала рядом с ним с открытой грудью и в атласных тоненьких плавочках с надписью: “Love”.
Он растерянно пожимал плечами и целовал ее поверх груди и вокруг соска.
-- А мафиози мог… Мы один раз с ним два дня почти не вылезали с постели, -- говорила Ирина, не мешая ему и, разрешая доходить губами до пупка.
Корреспондент гладил ее по плавочкам, нащупывал половую щель, переходил к ягодицам, но не более того.
-- Эта надпись не для тебя… -- предупреждала, смеясь Ирина, когда он пытался потянуть за резинку плавок.
Наш герой испытывал огромное давление в известном месте и терся эти самым местом об ее голое колено. Время от времени Ирина отвечала ему лаской, поглаживая возле места давления и, казалось, что еще минутка, секунда и она сдастся. Но…
Но до этого не доходило. Ирина держалась стойко, а когда дело приближалась к перевозбуждению, она соскакивала и бежала в ванную. Пополоскавшись там, возвращалась уже в новых плавочках, но все с той же надписью. Два раза нырял в ванную и перевозбужденный корреспондент, поменяв один раз свои плавки на трусы.
-- В трусиках ты мне больше нравишься, -- не то шутя, не то взаправду говорила хозяйка и неожиданно предлагала:
-- А хочешь: я тебя поласкаю?
-- Хочу, -- говорил гость и пытался расслабиться.
Ирина брала его в свои руки: гладила грудь, живот, бедра. Возможно, она дошла бы до интимных мест, и дело все-таки закончилось совокуплением, но едва руки женщины опускались ниже пупка мужчины, он начинал приступать к ответным действиям, что делать было бы не надо.
Уже спустя много времени, корреспондент, вспоминая эти свидания, клял себя за то, что не был боле настойчив и не сделал то, что женщина от него все-таки ждала. Ибо, зачем она оставалась с ним один на один целых три ночи?
Вот так и закончилась эта не разгоревшаяся любовь. Заряженное ружье не выстрелило в цель и после этого редкие недолгие разговоры по телефону, все более ни к чему не обязывающие, как-то сошли на “нет”. Тем более, что не прошло и полгода, как на горизонте жизни нашего героя появилась ДРУГАЯ ИРИНА.

ДРУГАЯ ИРИНА
Нельзя сказать, что герой наш сильно переживал и маялся. Он отдавал много времени работе, помогал в свободное время корреспонденточке готовить радиопередачи и даже сам несколько раз читал тексты в эфир. Ближе к лету в редакции появилась еще одна молодая женщина. Пришедшая на замену собственного мужа, который не обладал литературными талантами, она расписалась довольно быстро и, так же быстро приблизилась к нашему герою. Приблизилась в творческом смысле. Более поднаторевший в газетных делах наш корреспондент помогал и ей готовить материалы, делился, как принято говорить, опытом. И Галина оценила его стремления помочь ей по-своему. Сделав несколько попыток сблизиться с интересным на ее взгляд мужчиной, но, вскоре почувствовав неожиданную настойчивую блокировку со стороны радионяни не хотевшей терять приоритета в отношениях с корреспондентом, она сменила тактику и предложила герою знакомство со своей подругой. Подругой была учительница начальных классов местной школы, обучающая дочь Галины и звали ее, как ни странно тоже Ириной.
-- Я чувствую, что ты любишь блондинок, -- сказала Галя корреспонденту, перед тем, как отвести его на место знакомства.
-- Я всяких люблю, -- ответил он на ее провокационный вопрос, -- Лишь бы человек был душевный.
Галина внешне никак не прореагировала на его слова, перед выходом она на секунду остановила его в дверях, молча посмотрела в глаза и они отправились знакомиться.
Скорее всего, там их уже ждали. Учительница была дома не одна. У нее гостила бывшая секретарша райкома комсомола, очевидно зашедшая посмотреть: как будет проходить процесс знакомства. Корреспондент был человеком не глупым и уже поднаторевшим в таких делах, а потому сразу понял, что оказался едва ли не главным действующим лицом в спектакле, разыгранном по пьесе Галины. Понял, но виду не подал и игру принял.
Ира – небольшого роста, белокурая, симпатичная дамочка тридцати лет отроду, жила в служебном помещении. Если точнее, то прямо в школе. На первом этаже двухэтажного здания, там, где был раньше класс по домоводству для девочек, директор разрешил двум одиноким учительницам оборудовать по комнатке для временного проживания. Временное жилище стало обителью Ирины с ее дочкой Настей на три с половиной года. Именно столько времени Ира жила там. Что касается ее соседки, вернее соседок, то одна из них вышла замуж и перешла жить к мужу, а на ее место поселилась вторая – преподавательница по химии, влюбленная в первого комсомольского секретаря района.
Марина – так звали соседку, тоже заглянула “на огонёк” и довольно скоро в тесной комнатке, за маленьким журнальным столиком, расположенным между двумя кроватями, началось большое чаепитие. Гости и хозяйка сидели на кроватях, пили чай с малиновым вареньем и закусывали пряниками, предусмотрительно принесенными корреспондентом. Герой наш не спешил показать себя и не стремился во что бы то ни стало понравиться хозяйке, чем немного спутал карты Галине, невольно заставляя сценаристку “брать огонь на себя”. Галя огонь этот поддерживала, как могла, рассказывала разные истории из своей, еще только начинающейся газетной жизни, а герой наш, когда она переводила взгляд на него, ища поддержки или подтверждения сказанному, лишь молча кивал.
Первой поняла, что она лишняя, умная и незамужняя секретарша райкома. Допив чай, она что-то шепнула хозяйке и простившись со всеми, ушла. За ней последовала соседка, хорошо знающая о том, что при свиданиях мужчины и женщины часто предпочитают быть наедине друг с другом. После этого ничего не оставалось, как только последовать примеру других и самой Галине. Правда, перед уходом она попробовала совершить провокацию и как бы невзначай спросила коллегу:
-- Ты остаешься?
-- Да, мне варенье понравилось, пожалуй, выпью еще парочку стаканчиков чаю, -- нисколько не смутившись, ответил тот и добавил:
-- А ты можешь меня не ждать.
На что все понимающая хозяйка улыбнулась, и пошла проводить подругу.
А через несколько минут новые знакомые выпили еще чаю и, усевшись рядом, стали рассматривать Иринины фотоальбомы. На редкость быстро у них обнаружились общие интересы. Сближению способствовал и тот факт, что накануне Ирина купила в книжном магазине сборник произведений местных авторов, в котором были напечатаны три небольших рассказа нашего корреспондента и довольно лестно отозвалась о литературных опытах гостя.
Неторопливая беседа за листанием фотоальбомов и книг продолжалась несколько часов. При этом корреспондент и учительница выпили несчетное количество стаканов чаю, постоянно подогревая воду в чайнике и доливая в него сырую воду для кипячения.
Как оказалось, дочь хозяйки была одного года рождения с сыном гостя. Десятилетний мальчик корреспондента воспитывался далеко от него, у бабушки, а девочка учительницы отправилась погостить на несколько дней к своей бабушке в соседний район. Ира без всяких комплексов и стеснения поведала новому приятелю о том, что бывший ее муж живет неподалеку от них, в своем доме и возит на своей новой автомашине свою очередную (уже вторую после развода с ней) жену. Что в свое время “этот мерзавец, денно и нощно изменявший ей со всеми подряд” не хотел детей, и она еле-еле уговорила его (после двух абортов) на рождение Насти, а после чего еще четыре раза ложилась под нож специалистов по искусственному прерыванию беременности. О чем теперь сильно жалеет и не так давно (год назад) она, дабы искупить грехи, покаялась и приняла крещение в православном храме. Покрестилась она еще и потому, что врачи вдруг заподозрили у ней предпосылки злокачественной опухоли на молочной железе и отправили в специальный лечебный центр, где, не долго думая ей сделали операцию.
Ира говорила обо всем спокойно, плавной, чуть щебечущей речью, что обвораживающе действовало на слушателя и он, внемля ее словам, все-таки до конца не понимал сути поведанных ею историй.
Не желая оставаться в долгу, корреспондент рассказал хозяйке о некоторых своих творческих исканиях и скитаниях, сделав акцент на том, что устал от беготни по планете и желает вести оседлый образ жизни.
Июньский рассвет застал их сидящими на неприлично близком, для первого дня знакомства, расстоянии.
-- Ну, мне пора на работу собираться, -- сказал, глядя в посветлевшее окно корреспондент.
-- А как работать будешь не спавши-то? – засуетилась вдруг Ира, -- Это я виновата, не надо было разговорами развлекать. Глядишь бы раньше домой ушел и выспался… А так, мучайся теперь…
-- Ничего, я привычный…-- сказал банальную фразу гость и стал собираться.
-- А я сейчас спать лягу… У меня каникулы и отпуск…-- потягиваясь и виновато улыбаясь, произнесла Ирина, -- Если сон не свалит с ног, приходи вечером. Буду ждать…
-- Обязательно приду, -- устало улыбнулся корреспондент, -- Мне чай твой понравился.

Прямо от нее он пошел в редакцию и, не смотря на ранее утро, факт прихода корреспондента на место работы “не с той стороны”, был замечен некоторыми жителями села, и доложен его хозяйке. На вопрос Галины: “Ну, как?”, он ответил кратко: “Нормально”, давая ей понять, что в подробности вдаваться не желает.
-- Она хоть тебе понравилась? – все же спросила во второй половине дня Галина, зайдя к нему в кабинет, вроде бы за чайной заваркой.
-- Ничего, -- бросил он как бы вскользь.
А вот дома у хозяйки скользким ответом обойтись не удалось. На ее допрос с пристрастием: “где он ночевал и почему не предупредил, она же беспокоилась”, ответил честно: познакомился с учительницей.
-- Да ну? -- присела баба Дуся, округлив глаза и, поправляя платок на голове, -- А мне сказала соседка, что видела тебя возле школы, а я не поверила… Как хоть учительницу зовут?
-- Ну все вам сразу и расскажи, -- заартачился квартирант, -- Я просто в гостях у нее был… Может быть ничего и не получится…
-- Раз всю ночь гостил – получится…-- сделала вывод баба Дуся, тут же продолжая строить догадки:
-- И кто ж там из незамужних учительниц есть? Может кто из новых? Есть там одна, знаю, симпатичная, но ей года два как грудь одну отрезали и мужик ее сразу бросил. Одна с детём живет. Может она?
Ничего не ответив хозяйке и не обращая особого внимания на ее слова, корреспондент, громко зевая, быстро собрался, умылся, поодеколонился и отправился к новой знакомой. Купив по дороге шоколадных конфет и овощей, он бодро, но все же с некоторой робостью в груди, перешагнул дверь жилого отсека школы. Увидев его, не отрываясь от дел кухонных, Ирина приветливо помахала гостю и с нескрываемой радостью пригласила войти. Взяв из его рук сетку с продуктами, она тут же приступила к приготовлению салата, отправив его за водой в умывальник, на второй этаж школы. Это включение в общее дело ему понравилось, и корреспондент с удовольствием заполнил водой алюминиевый бачок, несколько раз сходив до умывальника и обратно. За разговорами прошел ужин и начался просмотр телевизионных передач. На этот раз Ирина решила не мучить гостя. Часа в два ночи, видя как он сладко позевывает, но крепится и не сдается, она расстелила ему постель на одной кровати, себе на другой, а перед тем, как лечь спать, попросила его ненадолго выйти, и погасила свет.
Войдя после ее команды: “Можно!”, он на секунду задумался: куда ему лечь: туда, куда постелили или рядом с Ириной. Вполне логически рассуждая: раз баба оставляет ночевать у себя мужика – значит, готова к любому повороту событий, он все же решил выждать некоторое время, перед тем как попытаться сделать физическую близость. Раздевшись в темноте, корреспондент лег на свою постель не укрываясь и несколько минут обдумывал с какого бока начать разговор на тему любви и томления. Но пока он, волнуясь, думал что сказать, она заговорила сама, спросив вначале: почему он не укрывается простыней.
-- Да жарко что-то у тебя, -- ответил он.
-- А мне почему-то нет…-- сказала она. После чего минут на пять снова наступила тишина.
-- Знаешь, а ты мне понравился… -- сказала она после паузы и словно стесняясь своего признания, сразу же спросила:
-- А тебе Галя никаких пикантных подробностей обо мне не рассказывала?
-- Никаких…
-- Правда?
-- Правда.
-- А что она сказала, когда повела тебя ко мне?
-- Сказала, что есть учительница с дочкой, живет одна, с мужем развелась, учит ее дочь, блондинка…И что, по ее мнению, мне блондинки должны нравиться.
-- И как, нравится? – спросила Ира.
-- Нравится…-- сказал он в темноту, чуть помедлив, пытаясь разглядеть при тусклом скупом ночном свете белизну потолка.
-- А про то, что мне одну грудь удалили, подозревая раковую опухоль, правда, не знаешь?
-- Н-незнаю…-- сказал он, еще до конца не осознавая, что говорит.
-- Ну вот теперь знай…Два года уже прошло, с лишним…Теперь никто не скажет: была ли опухоль раковая там? Шишечка внутри груди была, а мне в соседнем областном центре, чтоб не рисковать, удалили целую грудь. Там много таких в больнице было… Как я… Человек сорок…Из разных районов приезжали. Некоторых спасти не удалось…А мне повезло…
Снова на несколько минут наступила тишина. Он хотел сказать ей несколько хороших, подбадривающих слов, но не находил их. Ему вдруг вспомнились слова бабы Дуси про учительницу без груди, и сердце его учащенно забилось. Напряжение внутри его возрастало, мысли стали метаться в голове и, он, еще не зная, что делать, вдруг ясно понял, что если что-то сейчас срочно не скажет или не сделает что нибудь, она просто заплачет…
-- Знаешь, что, -- сказал он, поднимаясь, -- Давай я лягу к тебе…

И он лег, а она молча подвинулась и также молча ответила на его объятия и ласку и поцелуи.

А потом был не рабочий день, и они ранним утром пили чай со свежекупленным тортом, оживленно переговаривались, работал телевизор, на который они не обращали ни малейшего внимания. Не обратили они внимания и на то, как незаметно появилась Галина. Галя постучала для приличия, уже войдя в открытую дверь и, увидев идеальную картину благодатного единения душ, замерла, не зная, что ей делать: обнаруживать себя или же тихонечко выйти. Сомнение это длилось недолго, ибо, осознав свою непосредственную причастность к созданию этой идиллии, Галина внушила себе, что она-то уж здесь не может быть лишней.
Первым обратил внимание на пришедшую корреспондент и по-хозяйски предложил присоединиться к чаепитию. Хозяйская позиция коллеги и сияющее личико подруги, добавили Галине решительности и она, войдя, села, перегородив собой узкий проход рядом с корреспондентом, перекрыв к нему доступ хозяйке, а затем взяла с тарелки самый большой кусок торта.
Корреспондент, видимо только для приличия, задавал Галине ничего незначащие вопросы и, не дожидаясь на них ответов, бросал оживленные реплики в адрес Ирины, а та, так же оживленно, казалось, не обращая внимания на гостью, ему отвечала. Оба при этом лучились неземным светом.
Потом они полдня бродили по райцентру, советовались друг с другом что купить к вечеру, прислушиваясь к советам Галины и в тоже время полностью их игнорируя. Видя такую неприятную для себя ситуацию, Галя, потолкавшись меж влюбленными часа два с половиной, покинула созданную ей несколько дней назад компанию и не в лучшем расположении духа отправилась домой. А влюбленные, побродив по парку, у озера, вернулись счастливые в Иринину комнатку, поставили на плитку чайник с кипятком и, не дожидаясь, пока он закипит, завалились в нетерпении на кровать, жадно целуя друг друга и торопливо освобождаясь от мешавшей близости одежды.
После обеда Ирина сказала, что решила познакомить корреспондента с сестрой.
-- Она у меня тоже учительница. Историю преподает, -- пояснила Ира, -- Да и повод есть – у нее баня хорошая. Помоемся заодно. Я их предупредила – к вечеру должны натопить. Ты париться любишь?
-- Люблю, -- кивнул корреспондент.
-- И я любила раньше, -- вздохнула Ира, -- Но сейчас мне нельзя.
Она произнесла это с таким сожалением, с такой неподдельной жалостью, что его сердце замерло в груди от вопиющей несправедливости и он, подойдя к ней, нежно погладил ее по чуть кудрявым белесым волосам, опустил руку на поясницу, потом до колена и, задирая подол платья, стал гладить бедро. Она взяла его за талию, и они слились в поцелуе.
Часов в семь вечера, собрав чистые полотенца, шампуни, мыло, и мочалки они шли с двумя полиэтиленовыми пакетами рядом друг с другом по малознакомым корреспонденту улицам села к окраине населенного пункта. А любопытный народ, высыпавший вечером из домов на улицу, оккупировавший скамейки у палисадников с любопытством смотрел на них. Особенно наглозаинтересовано, по мнению корреспондента, глазели на них старушки и один здоровенный мужик, возившийся у желтых “Жигулей”. Откровенное любопытство сельского люда немного смутило нашего героя, но он пристальные взгляды выдержал и смущение свое никак не обнаружил.
Сестренка Надя и ее муж Леша уже ждали их. Запах свеженатопленной бани со свежезаваренным березовым веничком человек, любящий посидеть в парилке и способный выдержать паровую осаду почти до полного обезвоживания организма, чует за добрую версту, а оказавшись во дворе, по соседству с банькой, просто впадает в мандраж предвкушения праздника тела. Наш корреспондент относился именно к такой категории людей, а потому познакомившись с сестренкой своей подруги и крепко пожав руку ее мужу, сразу же стал думать только о том, когда же он окажется на полке, рассеянно воспринимая все остальное и почти не слушая никого. Даже желанную для него женщину. Ирина это поняла и, сказав сестренке, что торжественный ужин переносится на потом, отправила мужиков на помывку.
Мужики плескались больше часа. Они несколько раз поддавали пару, били себя и друг друга нещадно вениками, прикрывши срамные места мокрым полотенцем, выбегали в огород и обливались холодной водой из бочки, а потом снова бежали париться. Когда, наконец, они закончили банную церемонию, в доме их ждал ядреный квас и холодная похлебка из редьки, заботливо приготовленная сестренками. Женщины мылись не долго. Едва мужики успели выпить два раза по стопочке самогона (“Для восстановления баланса температуры тела и окружающей среды”, -- как сказал Леша), учительницы раскрасневшиеся и усталые были уже на пороге дома. Не давая им отдохнуть и перевести дух, Алексей, предложил тут же принять в их компании по сто граммов. На столе появился огуречно-помидорно-луковый салат под майонезом, пельмени, хлеб, жаренная рыба на сковородке, и бурное поедание продуктов, под шумный разговор началось. Время полетело незаметно. Когда стало темнеть с улицы пришли чумазые сыновья гостеприимных хозяев восьми и десяти лет отраду. Надя повела их на помывку, а Леша взялся было стелить для гостей постель на веранде. Гости наперебой стали отказываться и дружно засобирались восвояси. Хозяин, а затем и хозяйка стали их уговаривать остаться, но влюбленные были непреклонны и все-таки настояв на своем, вырвались за ворота дома, унося с собой пучки зеленного лука, красной редиски, несколько молоденьких огурчиков и трехлитровую банку кваса.
Дома они с новой силой набросились друг на друга, шепча разные нежные слова.
-- Я твоя … Твоя… Твоя…-- говорила в самое ухо корреспонденту Ирина, позволяя целовать себя в пупик и сосок груди, одновременно стараясь нащупать на его теле особочувствительные точки.
А он, овладевая ею, испытывал одно-единственное желание: как можно глубже проникнуть во внутрь ее, с силой прижимал к себе женское тело и, испытывая сладострастную истому, едва не терял сознание.
Выжав из себя все, что мог, он лежал потом, раскинувшись посередине кровати-полуторки, а она, прижавшись к нему, рассказывала о прошлой своей жизни: о том, что вышла замуж не по любви, что по настоянию мужа ей пришлось за четыре с половиной года сделать шесть абортов. Ругая бывшего мужа за то, что он предал ее, узнав о ее болезни, она нежно водила указательным пальчиком по обнаженному телу корреспондента и говорила о том, что его красивая попка кажется миниатюрной по сравнению с задницей “того придурка”. Ее речи едва доходили до него, уставшего за день от ходьбы, парилки и занятий любовными делами. Сознание, фиксируя слова в своих анналах, не выводило их на первый план, а медленно переключало работу мозга в режим отдыха, заставляя нашего героя заснуть и сладко засопеть во сне. Не то от нахлынувшего на него вдруг блаженства, не то от счастья, отголоски которого, пролетая где-то там далеко, редко, но все же достигают, бывает, каждого из нас.

Но и эта встреча с близкой ему женщиной не стала для нашего героя эпохальной в жизни. Она не закончилась ни законным, ни, как принято сейчас говорить, гражданским, браком. Она тоже оказалось недолгой, хотя запоминающейся. Не последнюю роль сыграла в этом деле Галина. Это она в первый рабочий день, после памятных выходных, как бы невзначай, зашла в кабинет корреспондента и, опять же, словно невзначай, спросила:
-- А ты еще с мужем Иры не познакомился?
-- С каким мужем? – не понял корреспондент.
-- Ну, с ее… С тем, который там, рядом, на соседней улице живет. Он иногда приходит дочь навестить…
-- Нет, -- смутился корреспондент.
-- Странно, а разве она тебе ничего о нем не говорила?
-- А зачем ей о нем мне говорить. Она ведь с ним давно не живет.
-- Она-то не живет, зато он рядом живет… И дочь-то хочешь, – не хочешь, а его, родная.
-- Ну и что? Я ж на его дочь не претендую…
-- Да я ничего…-- заговорила, меняя интонацию Галя, -- Я просто хочу тебя предупредить, чтобы ты знал… Чтобы в неловкое положение не попал, раз жить с Ириной собираешься. Я бы на ее месте, коль у вас так далеко отношения зашли, сразу бы о том, что муж живет под боком, рассказала. А она…
Галина хмыкнула и пошла на свое рабочее место, заставив корреспондента опуститься с небес на землю и подумать: правильно ли он поступает теперь и что ждет его в недалеком будущем.

Однако к вечеру корреспондент был уже спокоен. Чувства перебороли эмоции и он, придя с работы, решил предложить Ирине руку и сердце. Но едва раскрыл рот, как волнение захлестнуло его. Ира это заметила и немного испугалась.
-- Что случилось? – спросила она.
-- Ничего особенного…-- проговорил он пониженным тоном, -- Просто я хотел…
-- Что?
-- Давай завтра пойдем вместе к редактору и скажем, чтобы похлопотал начет квартиры. Ко мне он относится хорошо и слово в райисполкоме замолвит. А нет, поедем в соседний район – там редакторша баба прекрасная, давно меня зовет к себе заведующим сельхозотделом…
Ира улыбнулась.
-- Ты что, замуж меня зовешь?
Корреспондент сглотнул слюну.
-- А что тянуть?
-- Ну, немного привыкнуть друг к другу надо…
-- А разве не привыкли…
Ира промолчала и принялась накрывать на стол.
-- Я завтра хочу к маме поехать. Настю привезу. К ней тоже привыкать надо.

Следующие две ночи наш герой ночевал у бабы Дуси. Днем работал, стараясь отбиться от навязчивых предложений Галины отправиться вместе в командировку, а вечерами отбиваясь от настойчивых вопросов квартирной хозяйки. Бабка Евдокия все же добилась от него признания, что Ира, та самая учительница, которой делали операцию.
-- Ой, смотри, милок, одну уже похоронил ты жинку, может и вторую придётся... Подумай, пока далеко не зашло у тебя. Дитя родить она не сможет. А какая радость чужих растить? У ее дочери свой отец есть…

Ирина приехала в четверг и после обеда позвонила корреспонденту на работу.
-- Не скучал? – спросила она и он, ответив, что скучал, вдруг понял, как соскучился по ее тихому приятному голосу.
Настя, девочка десяти лет, встретила его ничуть не смутившись. Сразу спросила: его ли фотография среди авторов в книжке литературного клуба. Зато он, ответив ребенку, что фото его, сам несколько смутился: стоит ли целовать Ирину при дочери. Но все же решился: осторожно чмокнул в щечку.

Вечером они все вместе отправились к Надежде с Алексеем, в баню. Шли опять теми же улицами, несли в руках пакеты с банными принадлежностями. На этот раз пакетов было три. Те же самые люди снова бесцеремонно и пристально встречали и провожали их взглядами со скамеек и окон домов. Был среди них и тот здоровый мужик возле желтых “Жигулей”, нахально смотрящий на проходящую мимо троицу. По описанию бабы Дуси этот самый мужик и был мужем Ирины, а, следовательно, и отцом Насти. Но обе дамы не подавали никакого вида и даже внешне не проявляли никаких родственных порывов. Видя такое дело, корреспондент было усомнился в своих догадках, но их развеяла сама Ирина.
-- Вот это и есть мой бывший муж, -- сказала она просто, -- Теперь у него другая семья и ему не до нас с Настей. Хотя, как видишь, интересуется все же: с кем я время провожу.
Корреспондент хотя и отдал должное Ирине за ее прямоту, все-таки почувствовал себя не совсем хорошо, и до самого дома Надежды в затылок ему давил взгляд владельца желтых “Жигулей”.
Вечером, после бани, вернувшись, они, не создавая дополнительных проблем, улеглись спать. Ирина расстелила постель Насте на соседней кровати и та, видя, что дядя остается ночевать у них, и намерен лечь рядом с мамой, приняла это как должное.
-- Ты крещен? – спросила Ирина, прижимаясь к нему под простыней.
-- Нет.
-- А я крестилась перед операцией. В субботу поедем в город. Надо покрестить тебя, чтобы меньше впадал в предрассудки и думал только о хорошем, что бывает в жизни.
И в субботу Ирина действительно повезла его в город.
В городе сибирских тракторостроителей в то время была одна-единственная православная церковь на восемь окружающих этот населенный пункт районов. В субботний день народ осаждал обитель тройным кольцом. В начале девяностых годов двадцатого века в стране, о которой пишет автор, интерес к вере, религии, шарлатанству и мистике возрос до самых верхних пределов, а потому желающих принять обряд крещения всегда было предостаточно. В городском храме долгое время нес службу один старый уже священник и зачастую больше половины приезжающих на крещение, проведя целый день у церкви, своей очереди дождаться так и не могли. А примерно за год до поездки на крещение нашего героя и Ирины, в Бога уверовал один из актеров местного театра драмы и с усердием стал замаливать грехи занятий лицедейством. Усердие это и раскаяние бывшего грешника было так велико, что его заметили и благословили на служение в храме. Он стал помогать батюшке нести службу, и обряд крещения стал проходить в городе значительно быстрее.
Ирина, уже как бывалая прихожанка, взяла инициативу на себя: купила в церковном киоске все необходимое, записала имя корреспондента в список крестившихся и вызвалась быть поручительницей, то есть крестной. Сам обряд крещения не был похож на то, что ожидал увидеть корреспондент. Он ждал какого-то таинства, открытия чего-то неведомого ранее для своей души, каких-то новых впечатлений, запоминающихся на всю жизнь. Но не дождался, с грустью констатировав, что и здесь все уже давно поставлено на поток. Крещаемых набралось человек сорок. Всех их построили по середине храма, полукругом. Сзади каждого из них встали поручители, и старый священник приступил к своим обязанностям. Обряд проходил медленно, потому, как батюшка слабо видел, то и дело останавливал речь, дабы разобрать в списке очередную фамилию желающего покреститься. Второй же священнослужитель, тот, что из бывших актеров, стоял у купели и в дело вступил в конце процесса, когда началось окропление крещаемых. Он поливал затылки подходивших к нему водой из купели, осенял крестом, надевал на шею крестики и отправлял людей на место. Некоторые после этого, посчитав, что дело сделано, уходили из церкви вообще. Между тем, священник постарше позвал покрестившихся пройти к Царским воротам храма, но его совету последовали немногие. Корреспондент, глянул на Ирину, ставшую теперь его крестной матерью и та шепнула ему: “хочешь, иди к воротам, а хочешь: не иди. Тебя уже все равно водой окропили, крестик повесили”. Корреспондент сделал было шаг за толпой считавших церковный обряд на этом незавершенным, но потом последовал за теми, кто думал, что дело уже сделано и торопился выйти быстрее на свежий воздух.
По дороге домой Ирина наставляла приятеля на путь истинный. Повторяла слова старого священника о том, что курить и пить вредно. Вопрос о куреве нашего героя не касался, ибо он никогда не болел этой привычкой, а вот насчет второго греха он решил действительно серьёзно подумать.
Долго думать, однако ему не пришлось. Испытание ждало его уже через полчаса после прибытия к Ириной квартирке. Едва они успели переодеться, как на своем “Уазике” приехали Надежда с Алексеем, привезли гостившую весь день у них Настю. Узнав, что корреспондент принял крещение, Леша, не долго думая и шибко не уговаривая, усадил всех в машину и повез на озеро. А там…
Там быстро появилась бутылочка “Пшеничной” водки, свежие огурцы. Под напором Алексея “за крещение” выпили все. Одной бутылкой дело не обошлось и потом, когда они поехали в гости к родственникам, где продолжили отмечать столь знаменательное событие. В конце концов, хозяева решили, что Насте снова остается ночевать у них, потому что, как выразился Леша, “молодым сегодня нужно побыть наедине”. Он лично, не смотря на хмельное состояние, усадил Ирину с корреспондентом в “уазик” и отвез их до дому.
И вот на этом, скорее всего месте действия этой любовной истории, закончились безоблачные отношения нашего героя с его очередной дамой сердца. Нет, они не поругались и не выясняли той ночью никаких отношений. Все было несколько иначе. По приезду их встретил ярким светом небольшой коридорчик. Как, наверное, помнит внимательный читатель, автор поведал ему, о том, что в не учебной части школы проживали две учительницы. Так вот, как раз во время описываемых событий решила приехать на место своего проживания, исчезнувшая в родную деревню соседка Марина. Или Маринесса, как ее за глаза окрестили наши влюбленные. Дома она была не одна, а с комсомольским секретарем, удалившимся от жены, по случаю приезда подруги. За стенкой у соседки часов до четырех утра гремели посудой, двигали мебель, скрипели пружинами старого дивана. Несколько раз пытались выяснять отношения и даже плакать. А к рассвету там начались прощания с расставаниями и новыми всхлипываниями.
-- Я раньше не обращала внимания, а ведь, что происходит за стенкой – все слышно! – сделала открытие Ирина, когда они улеглись, и корреспондент попытался обнять подругу.
Тело подруги не потянулось к нему навстречу, а было напряжено, что несколько озадачило нашего героя.
-- Да не бойся ты. Они не услышат. Собой сильно заняты, – Попробовал он успокоить Ирину. Та, кивнув ему, подвинулась, но возникшее вдруг напряжение осталось.
Утром оно приняло новые формы. Спозаранку Ирина стала собираться за дочерью, была раздраженной, хотя неприязни к нему не проявляла.
-- Ты извини, у меня дни критические начались, -- сказала она, когда они сели пить чай.
Корреспондент по-джентельменски промолчал, но через минуту получил неожиданное замечание:
-- Не чавкай! – бросила ему Ирина, когда он пережевывал маковый пряник, привезенный вчера из города.
И это самое “не чавкай” крепко зацепило его. Во-первых, ему никогда за тридцать с лишним лет его жизни, никто не делал таких убийственных замечаний. А во-вторых, произнесено замечание было, как он полагал, любящим его человеком, в таком спокойно-назидательном тоне, каким обычно поучают учеников младших классов. Корреспондент вмиг вспомнил, что имеет дело с училкой. И про себя уточнил: САМОЙ НАТУРАЛЬНОЙ УЧИЛКОЙ. От каких нормальных школьников просто тошнит. Еще через минуту он раскаялся за свои мысли, потому как допивая чай, успел проанализировать ситуацию и, пришел к пониманию: все происходящее неизбежно. Неизбежно, потому, что они с Ириной люди взрослые и уже имевшие опыт семейной жизни, а значит у каждого есть свои собственные взгляды на противоположный пол, есть свои привычки от которых отступиться сразу сложно, раз так, значит процесс притирания друг к другу должен быть.
“Было бы нам по двадцать лет и никакого жизненного опыта, мы бы на многие вещи и сказанные слова вообще внимания не обращали”, -- думал он.
А еще знал он о том, что людей стремящихся жить по Законам Божьим, по пятам преследуют злые силы и вносят раскол в отношения между ними и людьми их окружающими, подвергают испытаниями и разного рода искусам. Второе он связывал со вчерашним своим крещением.
“ К человеку, заключившему Завет с Господом -- иные требования” – вспомнились слова, сказанные вчера во время крещения батюшкой.
За чаепитием договорились, что завтра Ирина снова отвезет дочь к бабушке, а они займутся покраской и побелкой комнаты. Леша привез Настю после двенадцати. Заодно снабдил родственничков трехлитровой банкой молока и двумя десятками свежих яиц. Молоко было еще теплым, и Ирина наполнила им три стакана, заставив всех выпить. Корреспондент не стал возражать и, чтобы доставить подруге удовольствие, выпил до самого дна. Через час у него начались проблемы с желудком. В животе громко урчало и бурлило. В течение получаса он трижды сбегал в туалет, но это не помогало. Ира дала ему несколько таблеток, но это тоже не облегчило участь заболевшего. К вечеру, видя, что ничего не помогает, хозяйка, открыла комод и откуда-то из тайного его уголка бутылочку с медицинским спиртом и налила двадцать пять граммов в рюмочку.
-- Выпей, не разбавляя, -- сказала она, -- а через минуту запьешь водой.
Намучившийся корреспондент возражать не стал и сделал, как она сказала. Через пятнадцать минут Ирина заставила его процесс повторить. И наш герой еще раз смог убедиться какими чудодейственным бывает спирт. Исцеляющим. “Если его применять в умеренных дозах и здоровья для” – как говорил один киногерой.
И на другой день Ирина с Настей уехали, оставив корреспонденту ключ от своей комнатки. Представителю печати было поручено купить краски и извести и подготовить все для побелочно-покрасочных работ. Однако, в этот же день сборная команда района по футболу отправилась играть в соседний райцентр, пригласив с собой корреспондента, пообещав угостить хорошим пивом, местного приготовления. Тот, дабы развеять нашедшую на него хандру, согласился. Команда района уступила хозяевам с разницей в два гола, зато пиво, которым угостили гостей руководители-соседи, было действительно вкусным и холодным. Угощали по-русски, щедро. В перерыве матча в раздевалку гостей привезли алюминиевую флягу, заполненную под завязку напитком и те, кто не был занят игрой, приступили к питию сразу же. После матча началась групповая попойка, подкрепленная водкой, а когда автобус со спортивной делегацией прибыл в родное село, трезвым был только водитель автотранспорта. Как добрел до комнатки учительницы наш корреспондент, почему не открыл дверь ключом, находившимся в левом кармане пиджака, а выбил ее ударом ноги, он не помнил. Пришел в себя он, находясь на кровати одетым и обутым. Возле него стояла аптечная бутылочка с медицинским спиртом, извлеченная им из заветного Ириного комода. В бутылочке, с нанесенными на нее медицинскими делениями на миллилитры оставалось еще более пятидесяти граммов. Отступать было некуда, корреспондент допил то, что оставалось и мало соображая, что делает, наполнил флакончик сырой водой и поставил туда, где взял вчера вечером, будучи в бессознательном состоянии.
Уходя, он подремонтировал выбитый им замок, но следы взлома скрыть было невозможно. На работу он решил не идти, а побрел к бабке Евдокии. Та встретила его немного удивленно, хотела расспросить обо всём, но корреспондент замахал рукой: “потом, потом”, сам в свою очередь обратился к ней с просьбой зайти в редакцию и сказать там, что он заболел, а потом улегся на все еще числящуюся за ним кровать.
Сутки он отлеживался, потом писал репортаж о футбольном матче и на третий день после поездки в соседний район, появился на рабочем месте. Ему было совершенно безразлично, что ему скажет редактор, он был абсолютно уверен, что не скажет ничего, но вот с Ириной все кончено. Так и произошло. Редактор молча взял репортаж и отправил на новое задание. А вот Ирина…
Корреспондент чувствовал, что она уже дома и осторожно прошелся под окнами школы. Когда выходил на спортивную площадку, услышал окрик. Кричали его имя, и он узнал голос своей подруги-крестной. Ира окликнула его через форточку со второго этажа и он, повернувшись, медленно побрел в школу.
Ирина встретила его улыбкой и начала быстро говорить о том, что замок на двери почему-то, как ей кажется не на месте и, когда она приехала, дверь практически была не заперта. Он молча смотрел не нее, она продолжала говорить и взгляды их встретились. Когда это произошло, корреспондент быстро отвел глаза, и этого оказалось достаточно для нее. Хватило, чтобы все понять.
-- Ты… Ты зачем… У тебя же ключ есть! – закричала она и заметалась по комнате.
-- И спирт… Спирт ты тоже, наверное, выпил…-- догадалась хозяйка и стала открывать комод.
-- А может, что еще в доме пропало? А? Ты сразу говори. Вот привела мне подруга друга… Вот удружила… Нет ни одного порядочного мужика в этой дыре проклятой… Все алкаши, все ворюги, все приспособленцы… Уходи! Сейчас же уходи!
Голос Ирины становился все громче и громче. Казалось еще немного, и она впадет в истерику. В это время ему нисколько не было жалко ее. Более того, все чувства и желания, испытываемые ранее к Ирине, вмиг оставили его, и он молча повернулся и ушел. Ушел, чтобы больше никогда не вернуться в эту комнатку, в эту школу, к этой женщине.
Однако, как он не старался забыть про все свои попытки найти себе для жизни близкого по духу и быту человека, у него ничего не получалось. И, можно сказать, даже против его воли ПРЕДНАМЕРЕННЫЕ его УВЛЕЧЕНИЯ ПРОДОЛЖИЛИСЬ.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДНАМЕРЕННЫХ УВЛЕЧЕНИЙ
И в этом месте можно было закончить рассказы о преднамеренной любви нашего корреспондента, уже, видимо утомившие читателя. Однако автор, все же попросит проявить терпение человека дочитавшегося до этих строк и продолжит историю преднамеренных увлечений корреспондента, с которым читающий уже давно, ни сколько не сомневаясь, ассоциирует самого автора. Продолжит, еще и потому, что дальше отношения корреспондента с женщинами начинают принимать весьма неожиданный и по-своему интересный оборот.

Герой наш вернулся на место своего бывшего квартирования. Бабка Евдокия приняла его с радостью, много не расспрашивала, сказав лишь: “Не судьба, видно…” Обрадовался его появлению и великовозрастный ее сын Юра. Чему больше он радовался: возвращению корреспондента или же его краху на ниве построения семейных отношений, было не совсем понятно. Во всяком случае, он все еще не решался сделать, как выражался: “затяжную попытку общения с женщиной”, какую, по его мнению, предпринял корреспондент. Они снова проводили вечера вместе, за письменным столом. Корреспондент, как и раньше, стучал на пишущей машинке: создавая для районных читателей очерки, репортажи и интервью, а Юраня продолжал работу в эпистолярном жанре, выбирая в колонке объявлений “Краевой недели” очередную жертву, жаждущую любви и ищущую мужа. Такие еще, к удивлению корреспондента были и в газеты объявления о своем желании подавали. Так сделала однажды и МАРИНА.

МАРИНА
Считая теперь себя человеком верующим, наш герой, бывая в городах, все чаще стал заходить (якобы любопытства ради) в церкви, а, заходя туда перекрещивался и, иногда ставил свечи, как сам считал: “за здравие”. Перемену в нем и увлечение чтением христианских книг заметила бабка Евдокия и вначале молча, а потом более заметно, стала приветствовать. А когда она однажды днем (примерно месяца через два после возвращения корреспондента) зашла в баню и увидела, как ее квартирант зажигает там сразу сорок восемь маленьких свечек в маленьких подсвечниках, то пришла в неописуемый восторг.
-- Молишься, сынок? И правильно, правильно… Может, вымолишь себя жену хорошую, здоровую…-- заговорила она, глядя на огоньки свечей, -- Вымолишь, обязательно… Только будь аккуратнее, баню не сожги…
-- Не сожгу, -- пообещал квартирант.
И действительно, не сжег. А вечером, когда Юраня показал ему “достойное, как раз для него” объявление в “Неделе”, он его не отверг, а внимательно прочел и сел за сочинение письма. Женщина по имени Марина, сообщала, что она, и две ее маленькие девочки очень хотят иметь мужа и папу и просят откликнуться “мужчину не избалованного, ответственного”. Судя по объявлению, Марина была немногим младше корреспондента, и любила читать фантастику. В это время, как раз на страницах районной газеты, за шестьдесят лет своего существования получившей, наконец, неограниченную свободу, печаталась фантастическая повесть нашего героя, в которой одну из героинь звали Мариной. Все, в общем, подталкивало к тому, чтобы, как сказал Юра: “Попробовать закинуть удочку”. И корреспондент “удочку” закинул, отправив в качестве наживки, вместе с письмом несколько газетных вырезок со своей повестью. Не ожидая скорого ответа, корреспондент наш, больше морально, чем физически, усталый, собрался на несколько дней в неоплачиваемый отпуск. Он выпросил недельку у редактора, и решил вначале было отправиться в путь с утра в понедельник, но потом почему не зная сам, отложил поездку на вечер. И, наверное, только поэтому, после полудня застал его в рабочем кабинете Маринин телефонный звонок.
Разговор был коротким. Марина сообщила, что тронута письмом и очень хочет прочесть продолжение повести. Он ответил, что это можно будет сделать уже завтра, ибо он будет проездом в родные края в её городе. Договорились, что в десять утра она будет ждать его в своей квартире, на окраине краевого центра. И в назначенное время он был у неё. Букетик гвоздик он вручил ей прямо на пороге, когда она открыла ему дверь. Женщина двадцати восьми лет с завитыми свисающими на плечи, чуть подкрашенными волосами, не была красавицей, но улыбка появившаяся на ее лице, не оставляла сомнений, что она искренне рада приехавшему к ней человеку. Кроме Марины в доме находились еще две девочки четырех и шести лет, очень похожие на маму, которые сразу стали вертеться возле гостя. Беседа неожиданно потекла легко, без напряжения. Они пили чай, говорили о своих планах на ближайшее время. Часа через два к Марине пришла подруга и снова сели пить чай. Потом гостю пришлось познакомиться с папой хозяйки – плотным кудрявым мужиком, говорившим басом. Все вместе ели пельмени, настряпанные накануне Мариной. Папа с подругой засиделись дотемна и когда они, наконец, засобирались уйти (почему-то вдруг сразу и вместе), корреспондент подумал, что нужно составить им компанию, но, глянув на раскрасневшуюся хлопотливо провожающую гостей Марину, без слов понял, что сегодня он будет ночевать здесь.
Отец Марины все же первым покинул квартиру -- пошел заводить свои “Жигули”, а подруга с хозяйкой еще о чем-то минут пять посекретничали в прихожей. Потом Марина и ее дочурки Даша и Маша еще некоторое время махали в темное окно, на звук жигулевского мотора, а когда мотор затих, хозяйка повела детей в спальню.
-- Сходи в ванную, а я пока расстелю тебе в маленькой комнате, -- сказала Марина гостю, -- Шампунь, мыло и полотенце найдешь там…
-- Спасибо, у меня все есть…-- пробормотал тихо корреспондент, отправляясь туда, куда было велено и, думая про себя, что этой ночью должно решиться многое.
С этой мыслью он лег в постель и стал ждать, когда водный моцион завершит хозяйка. Марина была в ванной больше часа и он терпеливо ждал, то и дело поднимая голову от подушки и выглядывая в щель приоткрытой двери. Когда, наконец, Марина вышла и тихонько стала проходить через зал, он окликнул ее. Она вошла и молча присела на кровать. Он так же молча взял ее за колени, потом за талию и притянул к себе.
-- Подожди, я маску с лица смою…-- прошептала она.
Она снова ушла в ванную, а он тем временем мысленно готовился к близости с новой для себя женщиной. Какой-то неведомый ранее трепет рвал его грудную клетку, заставлял сердце биться в повышенных ритмах. Почему это происходило с ним именно теперь, а не было ни с одной другой ранее познанной им дамой, он не знал. Марина в легкой, воздушной, приятно пахнущей ночной рубашке легла рядом, и он жадно поймал ее талию. Приятный, ранее не ведомый ему аромат излучало все её тело. И вся она была такой аппетитной, что хотелось долго целовать каждую клеточку ее тела, и он набросился на нее оставляя поцелуи на лице, шее, груди. Особенно вкусными сахарно-мармеладными были ее губки и соски на упругой небольшой груди. Когда он кончикам языка касался Марининых сосков, женщина осторожно гладила ему ягодицу, и это взаимное желание сделать друг другу приятное доставляло обоим невероятное наслаждение. Во всяком случае, корреспонденту точно. Он не испытывал подобных ощущений ранее.
“Блаженство – вот это, наверное, и есть настоящее блаженство!” -- клокотало внутри его. Он не торопился приступить к главному, боясь, того, что лучше, чем сейчас уже не будет и совокупление тел может оказаться менее приятным, чем подготовка к нему. “Предчувствие любви – сильней самой любви…” – вспомнились слова давней песни. Марина лежала на спине, чуть подогнув ноги, и правая рука его непроизвольно опустилась ниже ее пупка. Трусиков на женщине не было. Он раздвинул ей ноги шире, провел ладонью по влагалищу и осторожно, боясь невольно причинить боль, лёг сверху. Марина поддалась навстречу. Выгибаясь, она помогала ему приподниматься над ней, а потом с силой прижимая к себе его попку, расслаблялась и растворяла в себе. Корреспондент успел подумать о том, что не он, а она управляет процессом и лишился сознания. Нет, он не ушел в отключку, не расслабился, не превратился в мешок с картошкой, а, продолжая выполнять данное ему природой предназначение, уже просто не мог думать ни о чем другом.
“Хорошо, хорошо, хорошо!” – говорили за него его мысли и чувства.
“Хорошо, хорошо, всё будет хорошо!” -- шептала Марина.

Утром, во время завтрака разговорились о его работе. Корреспондент признался хозяйке, что недавно крестился по православному и теперь хочет написать материал на тему веры и верующих.
-- Хорошо бы про какое-нибудь христианское течение. Репортаж с собрания верующих или интервью со священником. – Делился он планами.
-- Да у меня же соседка, Зоя Григорьевна, верующая, -- оживилась Марина, -- В Дом молитвы на собрания ходит. Хочешь, я тебя с ней познакомлю?
-- Хочу. Только давай на обратном пути. Когда я буду назад ехать.
-- Хорошо. А я пока ее подготовлю. Скажу, что с ней корреспондент познакомится хочет.
-- Договорились.
Потом они целовались и прощались. Марина отправила девочек на улицу, а они остались вдвоем и корреспондент, собираясь на вокзал, то и дело отрываясь от сборов, брал Марину за руки, прижимал к себе, гладил ее волосы и целовал. Она отвечала ему страстно, впиваясь поочередно то в верхнюю, то в нижнюю губу и оставляя на них след и вкус невидимого поцелуя.
Марина запомнилась ему как женщина, умеющая со вкусом целоваться и открывшая для него тайну и прелесть поцелуя. Занятия, которое до встречи с ней, он считал совершенно лишним в отношениях между мужчиной и женщиной и прибегал к нему на первых этапах знакомства только потому, что так делали все люди ищущие близости. Марина целовала его не так как другие. Делала она это с удовольствием, передавая это самое удовольствие партнеру.
Всю дорогу от ее дома до вокзала и после, уже в вагоне поезда, он чувствовал, как горели его губы, как они жаждали новой близости с губками Марины. За эти поцелуи и за ночь блаженства, случившуюся накануне, он готов был простить Марине, некую ее, кажущуюся с первого взгляда угловатость фигуры и едва заметную вытянутость подбородка. Впрочем, угловатость и вытянутость бросились ему в глаза только при первом взгляде на нее и уже через минуту, после того, как она стала разговаривать с ним, они исчезли, и вспомнились почему-то уже в поезде, когда она была далеко. С этим воспоминанием пришла на ум и другая не хорошая мысль, о том, что у неё, наверняка было не мало мужчин, от которых она и переняла умение со вкусом целоваться. Видно, что бабенка она уже мужиками потертая, любит размах и разнообразие и, скорее всего, у него ничего серьезного с ней не получится.
“Ну и пусть не получится, а я все равно на обратном пути заеду к ней. Предлог есть: она меня с верующей соседкой познакомить обещала. Я ведь материал написать хочу. Затем и заеду” – думал он под стук вагонных колес.
Так он и сделал. Возвращаясь через пять дней, он позвонил ей из автомата, расположенного на привокзальной площади.
-- Приезжай, -- ответила ему Марина, -- Только отец у меня сегодня ночевать собирается… Думаю, не помешает.
-- Не помешает…-- согласился он и приехал.
Двери открыл ему отец и приветливо поздоровался. Марина хлопотала на кухне. К нему радостно бросились девочки, он угостил их шоколадными конфетами, и они благодарно прижались к нему, чем немало удивили Марину.
После ужина Марина повела корреспондента к соседке. Зоя Григорьевна -- старушка лет под семьдесят, встретила их обрадовано, усадила на диван и стала говорить.
-- Как хорошо, что вы тянетесь к Богу, как чудно. Это не вы, это Он призывает вас и вам не надо медлить. Идите, идите. Марина говорит, что вы хотите прийти к нам на собрание. Пойдемте, завтра же пойдемте. В шесть часов вечера у нас вечернее собрание. Приходите. Улица Юго-Западная. А хотите: вместе поедем?
-- А у вас какая вера? – осторожно спросил корреспондент, -- Не православная?
-- Христианская. Истинная христианская. Мы евангельские христиане-баптисты, -- эмоционально заговорила Зоя Григорьевна.
-- Ты верь ей, парень, -- сказал сидевший до этого на кухне муж Зои Григорьевны, вышедший в зал после заданного вопроса, -- Я во многих церквах был, а истинная вера только у них. Это сразу видно: стоит только побывать на одном собрании.
-- А хотите, мы с вами гимн христианский споем? – спросила вдруг Зоя Григорьевна, взяв со стола небольшую толстую книжку, -- Вот смотрите, какие чудные слова.
Она раскрыла книжку, песенник, как сказала, села рядом и запела:
Ты пришёл в этот мир, и ты скоро уйдёшь.
Счастлив будешь тогда, когда Бога найдешь.
Ветер, дождь и туман застилают глаза,
Только ты все ищи своим сердцем Христа.
-- Подпевайте, подпевайте, не стесняйтесь, -- сказала она, кивая в песенник и корреспондент ей подпел:
-- Ветер дождь и туман застилают глаза,
Только ты все ищи своим сердцем Христа.
-- Быстро ты спелся, -- сказала Марина, когда они вернулись в ее квартиру.
-- Я сам не знаю, как это получилось…-- проговорил он растерянно.
Ночь они спали вместе, а утром он ушел. Выходя из Марининого дома, из ее подъезда он еще не знал, что приближается новый этап его жизни, который можно назвать ПОИСКОМ СМЫСЛА.

ПОИСКИ СМЫСЛА
Поиски жизненного смысла на некоторое время отодвинули на дальний план женский вопрос в судьбе нашего героя. Но вскоре он снова вышел на видное место. Ибо, как написано в Писании: “Не хорошо быть человеку одному…”
Однако, вернемся читатель в день, когда корреспондент вышел из дома Марины. Целый день до назначенного времени бродил он по городу. Думал, как встретят его в Доме молитвы и не будет ли он выглядеть там “белой вороной”. Предчувствие того, что с Мариной придется расстаться, укреплялось в нем с каждым шагом отдалявшим его от ее дома. Несмотря на обоюдное удовлетворение первой ночи, он понимал, что они все-таки разные. Отдыхая от близости, лежа в его объятиях, Марина, как бы невзначай прошептала:
-- Если вдруг, приедешь ко мне и увидишь здесь какого-нибудь мужчину, ты не принимай это близко к сердцу…
Он тогда пропустил это мимо ушей, но сознание, слова эти зафиксировало, сохранило и выплеснуло на ум теперь.

С Зоей Григорьевной они договорились встретиться на остановке возле автовокзала в половине шестого вечера, но после пяти пошел сильный дождь и корреспондент пришел на назначенное место немного запоздав. Старушки он не встретил, но, вспомнив, что она говорила про троллейбус шестого маршрута, который должен привезти к Дому молитвы, не колеблясь сел в подошедший тут же электротранспорт с нужным номером. Без труда нашел он и большой деревянный дом, из приоткрытых окон которого было слышно церковное пение. Но вот войти все же не решился. Постояв несколько минут недалеко от дома, он видел, как туда зашли несколько человек: мужчин и женщин. Потом прошел мимо здания в обратном направлении и медленно побрел было к троллейбусной остановке, но почему-то остановил свой взгляд на симпатичной молодой девушке, волос которой был аккуратно уложен на голове в копну. Непроизвольно корреспондент развернулся и пошел вслед за ней, одетой в синюю курточку и очень идущую девушке длинную юбку, торчащую из-под этой курточки. Он шел за ней и думал, что если и она войдет в ворота этого дома, то тут он уж не станет робеть. А она действительно поравнявшись с воротами, остановилась и легко толкнула дверь калитки.
-- Извините, -- окликнул он ее, -- Вы Зою Григорьевну с Южного микрорайона не знаете?
-- Знаю, -- сказала девушка улыбнувшись.
-- А вы ее позвать не можете?
-- Куда позвать?
-- Ну, сюда… Вызвать на минутку…
-- А зачем вызывать? Пойдемте со мной.
Девушка шагнула ему навстречу и взяла за рукав.
-- Пойдемте, пойдемте.
Она буквально за ручку повела в Дом молитвы. Остановилась у крыльца, чтобы обтереть подошвы сапог о мокрую тряпку, дала ему возможность сделать тоже самое и проводила за дверь.
Никто не обратил внимания на него, когда он вошел в дверь. Люди сидели на скамейках и смотрели на кафедру, с которой говорил молодой человек. Он говорил, о том, что на дворе уже осень, что наступило время жатвы, праздника сбора плодов и спрашивал сидящих:

-- А задумался ли ты, друг, какой плод принес ты сам этой осенью? Что положишь к ногам Христа?
Он обратил внимание на скромное внутреннее убранство Дома, на полное отсутствие икон и лампад, а также на то, что мужчины сидят отдельно от женщин. Слегка оглядевшись, он присел на последнюю скамейку в мужской ряд. Несколько человек сидели лицом к остальным. Как вскоре выяснилось – это были хористы. Они запели сразу же после того, как окончил свою речь оратор. Пели красиво, душевно и, главное понятно, призывая людей радоваться и прославлять Христа. Потом была молитва. Присутствующие на собрании все без исключения встали на колени, последовал их примеру и пришедший сюда корреспондент. Несколько удивился он, когда после завершающей собрание молитвы христиане стали приветствовать друг друга рукопожатием и святым поцелуем (“лобызанием”, как он узнал позже). Причем женщины целовались только с женщинами, а мужчины, таким образом, приветствовали только мужчин. Между же мужчинами и женщинами были только рукопожатия. Когда молитва закончилась, и люди стали подниматься с колен, он узнал Зою Григорьевну. Она была в соседнем ряду, несколько впереди его, но, оглянувшись его увидела и приветливо кивнула. А когда собрание и приветствия подошли к концу, старушка подбежала к нему и, взяв за рукав, потянула своего нового знакомого к почтенному старцу.
-- Вот, брат Иван Васильевич, это тот самый корреспондент: о котором я говорила вам, -- представила она.
-- Хорошо, хорошо, -- сказал Иван Васильевич, пожимая руку новому знакомому, -- Я сейчас познакомлю вас с руководителем нашей молодежи.
В слове “молодежи”, он сделал ударение на первом слоге и вместо привычного “ё”, произнес “е”: “молодежи”, что для нашего героя прозвучало необычно.
Вскоре подошел к ним еще один человек, по виду ровесник корреспондента.
-- Николай, -- представился он.
-- Брат Коля – руководит молодежью нашей церкви, -- пояснил Иван Васильевич, -- Вот с ним и поговорите.
Долго говорить не пришлось. Почти сразу они выяснили, что сегодня вечером едут одним поездом до города, расположенного в сорока километрах от местожительства корреспондента. Того самого, где он принимал крещение.
-- Мы едем туда на праздник жатвы. По дороге и поговорим. – сказал брат Коля и корреспондент с ним согласился.
Однако и по дороге им поговорить не пришлось. Билеты у них были в разные вагоны, в поезд они сели ближе к полуночи, и когда корреспондент дошел до вагона братьев и сестёр, те уже готовились ко сну. Среди них была и та самая красивая девушка, за руку проводившая корреспондента до дверей Дома молитвы.
-- В город приезжаем в пять утра. Нас встретят. Пойдем с нами на праздник и там поговорим. – предложил Николай.
-- А это будет удобно? – засомневался корреспондент.
-- Очень даже удобно, -- улыбнулся брат Коля, развеивая сомнения.
Всю дорогу корреспондент не мог заснуть. Почему-то он, никогда ранее не проезжавший мимо своих станций, теперь боялся, что может проехать. Боялся напрасно. Не проспал и даже раньше своих новых знакомых вышел на перрон и стал поджидать их у входа в здание вокзала. Братьев и сестер по вере встретил бойкий пожилой мужчина и повел по улицам еще спящего города. Шли не долго: до района пятиэтажек у тракторного завода. В одном из домов, в трехкомнатной квартире на первом этаже их ждали.
-- Мир этому дому! – поприветствовал брат Коля, переступая порог квартиры.
-- С миром принимаем, – ответили две женщины стоявшие в прихожей.
Брата Колю, корреспондента и еще одного молодого паренька по имени Лёша, провели в небольшую комнатку и предложили разместиться там. Четверых девушек, среди которых была и знакомая (как выяснил корреспондент звали ее Наташа) отвели в другую комнату.
Через несколько минут всех пригласили к столу, где было много овощей, фруктов, мясных и рыбных блюд. Перед тем как сесть за стол брат Коля прочел молитву, а корреспондент отметил, что спиртные напитки на столе отсутствуют. Говорили за столом немного. Легко поели и отправились спать. Перед сном снова молились, встав на колени. Встав вместе с братьями по вере, молитву про себя произнес и наш герой.
-- Говори Богу то, что хочешь сказать, -- напутствовал корреспондента Николай, -- специально заученной какой-то молитвы у нас нет. Каждый говорит, что у него на сердце и что бы он хотел сказать Иисусу.
Братья молились вслух. Наш герой про себя, тихо шевеля губами, поблагодарил Бога за прожитый день и попросил благословения на день грядущий. В принципе он повторил то, что вслух говорили его новые знакомые. Засыпая, наш герой, чувствовал необычную легкость на душе и сердце и уже был уверен на все сто, что очередной новый этап его жизни начался.

И он действительно начался с рассветом нового сентябрьского воскресного дня в первый год последнего десятилетия двадцатого века. За полторы недели до своего тридцатитрехлетия герой наш, находясь на той же порочной планете, где и произошел на свет, присутствуя в том же самом времени и измерении, окруженный, в принципе, такими же, как и он, людьми, попал в совершенно другой, ранее сокрытый от него мир. Более того: сознанием еще цепляясь за прошлое, сердцем он понял, что давно искал нечто подобное и, видимо теперь нашел.
Весь этот воскресный день провел он среди христианской молодежи, в общении и открытии много нового. Познакомился со многими людьми без стеснения громогласно славящих Бога и был рад этому. После обеда, когда они пошли в большой частный дом, где проходили основные христианские мероприятия, корреспондент снова встретился с известным уже ему братом Иваном Васильевичем, который познакомил его с еще одним старцем, как оказалось, главным здесь человеком по имени Михаил Ильич. Михаил Ильич приехал сюда из краевого центра на несколько дней раньше молодежи, радостно приветствовал каждого входящего в дом человека и проявил искренний интерес к нашему корреспонденту. Когда переполненный впечатлениями герой наш вечером собрался отбыть на местожительство, Михаил Ильич вышел проводить его за ограду и пригласил в следующее воскресение приехать в главный город края, где, в знакомом уже Доме молитвы пройдет большой праздник жатвы. Корреспондент пообещал, и уже как должное приняв христианское лобызание, помчался на автовокзал.
Через неделю он был в знакомом уже Доме молитвы, где его приветствовали как уже хорошо знакомого и Михаил Ильич, и Иван Васильевич, и брат Коля. Приятно улыбнулась ему красавица Наташа и неподдельно рада была Зоя Григорьевна.
Перед поездкой в краевой центр корреспондент созвонился с Мариной и предложил ей приехать на праздник жатвы. Марина приехала. И не одна. С отцом и дочерьми. Сам Дом и двор вокруг него были переполнены людьми, а потому пообщаться с Мариной долго не получилось. Он скупо лишь перебросился несколькими фразами с ее отцом, который пригласил его после собрания в гости.
-- Давай, договаривайся с Маринкой, и поехали к нам, -- пробасил отец.
Однако Марина была чем-то озабочена и при встрече с ним бросила лишь: “Как быстро ты тут стал своим…” Он хотел было возразить: “Пока не стал…”, но не успел. В это время его кивком подозвал к себе Михаил Ильич, и корреспондент отошел от женщины, как думал на минутку…Когда же вернулся к крыльцу Дома, где оставил ее, Марины не было. Он вышел за ворота и увидел лишь отъезжающие знакомые “Жигули” синего цвета. Больше ни Марину, ни ее отца он никогда не видел.
А в жизни нашего героя начались духовные искания и зримые перемены. Коллеги, знакомые, домашняя хозяйка и ее сын – все стали замечать эти перемены невооруженным глазом. Корреспондент написал в свою газету несколько христианских материалов и половину из них редактор пропустил. Дважды за зиму он привозил братьев и сестер в свой райцентр, где они проводили Богослужения и встречались со всеми желающими. Первый приезд их вызвал небывалый интерес и районная библиотека, а затем Дом культуры были переполнены сельчанами. Правда, многие из числа пришедших на встречи не понимали разницы между протестантами и православными и просили, чтобы прислали к ним батюшку. Евангелисты спокойно выслушивали всех стремившихся к вере и вопрос христианских течений не обостряли. Раздавали бесплатно христианскую литературу, молились за тех, кто просил.
До самого Нового года корреспондент все выходные проводил в поездках. Вместе с Михаилом Ильичем и Иваном Васильевичем они объездили несколько районов края. Посещая местные церковные общины, они по выражению Михаила Ильича: “держали духовную связь между городом и деревней, и, главное, несли Слово Божие”.
Думаю, что можно смело сказать, что в тот короткий период своей новой жизни наш герой о женщинах в интимном смысле почти не думал, а о том, чтобы устроить семейную жизнь не мыслил совсем. В те несколько месяцев плотного общения и даже жизни среди верующих баптистов он стремился исполнять заповедь высказанную Христом в Евангелии от Матфея: “Ищите прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам…” И он искал. В собраниях, молитвах, постах. В сочинении христианских стихотворений. В начале ноября он прилюдно раскаялся в содеянных ранее грехах и значительно поднялся в глазах руководства церкви. Теперь он мечтал только о водном крещении, безропотно приняв утверждение братьев по вере, что то крещение в православном храме в присутствии Ирины крещением назвать нельзя. Только водное, с полным погружением, в белых одеждах, при полном раскаянии грехов и обещании Богу доброй совести – таким он хотел видеть свое крещение. Но до него нужно было ждать до самого лета. До первых дней июня было далековато. Это его немного расстраивало, но братья успокаивали:
-- Не торопись, испытай себя, укрепи веру.
Вокруг него всегда было много молодежи и он иногда бросал не равнодушный взгляд на какую-нибудь девицу, в смелых мыслях видя ее своей супругой, а себя главой христианской семьи: с кроткой женой и послушными детьми. Но не более того. О каких-либо попытках сблизиться, наладить особые отношения с девицами или вдовицами, он не допускал даже мысли.
Но мысли на эту тему пришли в другие головы и, люди породившие их в своих головах, начали действовать.
Однажды, после утреннего собрания в церкви краевого центра, наш герой собрался было провести день с молодежью, но неожиданно к нему подошел Иван Васильевич и сказал, что их сегодня ждет на обед Михаил Ильич.
-- Он закончил ремонт квартиры и хотел, чтобы ты пришел в гости, -- объяснил старший брат во Христе брату младшему, -- Ведь столько объехали вместе, а ты ни разу так и не был у него. С дочерьми его познакомишься, они тоже в нашу церковь ходят. Ты на них просто внимания не обращал, они девчонки скромные.
Герой наш, отказать старцу не мог, хотя и не хотел. Откровенно говоря, отрываться от молодежного общения, как всегда проходившего интересно и, главное, познавательно для него.
Михаил Ильич жил в частном доме, большую часть которого занимало его семейство. Год назад он потерял жену, скончавшуюся после долгой болезни. Но, несмотря на это семья пожилого человека оказалась не маленькой. Кроме него самого в квартире проживали еще три взрослые незамужние дочери, а еще одна жившая своей семьей и брат со своим семейством бывали здесь едва ли не ежедневно.
Едва герой наш переступил порог этого почти никогда не бывающего пустым дома, как в его сознании укрепилась мысль: сегодня должно произойти что-то такое к чему он пока не готов. Все три доченьки пожилого проповедника встретили его в прихожей и наперебой стали помогать раздеваться. Одна приняла шапку, другая шарфик, третья помогла снять пальто. Впадая в небольшое смущение, корреспондент замялся на пороге прихожей и только после приглашения одной из девушек, наспех наведя прическу, шагнул за шторку в зал. А там…
А там ждал всех роскошно сервированный разными яствами стол. Пельмени, блины, овощи, фрукты, копченая рыба, жареный картофель и даже черная икра. За длительное уже время своей одиноко-холостяцкой жизни корреспондент ни разу не бывал за столом с таким обилием съестного. Тем более, как он понимал, обед этот в большей степени предназначался в его честь. От осознания этого он еще более оробел и, присев с краю стола, поближе к выходу, во время трапезы очень осторожно работал руками, протягивая их, вооруженные вилкой или ложкой, только после того, как сидевшая с ним рядом Лида предлагала ему попробовать то или иное блюдо.
Ситуация стала проясняться ближе к трем часам дня. После обеда старики пошли в спальню отдохнуть, а Лида предложила гостю пройти с ней в ее комнату, чтобы показать ему семейный фотоальбом. Так они оказались вдвоем на узком пространстве жилой площади и сели рядом на мягкую застеленную периной кровать. Во время перелистывания альбома Лида знакомила корреспондента с людьми, изображенными на фото: братьями, которых он уже видел в Доме молитвы и даже знал по именам, фотографией матери, огромным количеством своих дядюшек и тётушек. Попутно она задавала ему вопросы на христианские темы, интересовалась планами, а потом ненадолго вышла.
Вернулась она с большой матерчатой сумкой и выложила на кровать белую заячью шапку, вязаные перчатки, две пары шерстяных носок и толстый пуловер.
-- Примерьте, вам это должно подойти, -- сказала она, добродушно глядя ему в глаза.
Корреспондент попробовал было пойти в отказную: хотел сказать, что ему ничего не надо и все у него есть, но тут в дверях показались Михаил Ильич и Иван Васильевич.
-- Бери, не стесняйся, -- сказал отец Лиды, -- это пришло к нам из Германии, по гуманитарной помощи. Специально для тебя выбирал.
-- Нельзя отказываться, нельзя, -- поддержал друга Иван Васильевич, -- Не по-христиански это. Тебе от всего сердца дают – бери, а не то обидишь девушку.
Корреспондент по-прежнему продолжал стоять в нерешительности. Не зная, что делать, он начал кашлять в кулак. Лида тем временем, надела ему на голову шапку и подвела к зеркалу.
-- Правда, хорошо, папа? – спросила она.
-- Конечно, хорошо, -- подтвердил папа.
“Да я не люблю белый цвет! И никакого зайца на голове носить не собираюсь! Достаточно: в прошлом году собачью шапку носил, так все собаки в райцентре по утрам на меня лаяли!” -- хотелось выкрикнуть нашему герою, но, вспомнив слова Ивана Васильевича о том, что отказом девушку можно обидеть, он лишь пробормотал:
-- Спасибо…
-- Ну, а остальное -- дома примеришь…-- улыбнулась довольно Лида.
Дома же увидев его обновки, баба Дуся сразу поняла в чем дело.
-- Никак невеста подарила? Христианка? Ну, эта-то тебя точно не выпустит. Прощайся с холостяцкой жизнью, сынок.
Неделю спустя, накануне утреннего воскресного собрания корреспондент, приехав в краевой центр, зашел к Ивану Васильевичу и тот, едва поприветствовав его, прямо спросил:
-- Тебе Лида понравилась?
Разве мог наш герой ответить “Нет”?
-- Хорошая…-- пробормотал он.
-- Можно сказать ей, что ты делаешь предложение?
-- Предложение? – оторопел корреспондент. Он ожидал всего, но чтобы вот так, на таком уровне и так быстро…
-- Так я же еще не крестился… Как я могу?
-- Предложение сделать можешь, а жениться будете после того, как примешь крещение. До весны не так уж много осталось… Ну, что обрадовать мне Лиду?
И он ее обрадовал, перед самым собранием, остановив в коридоре и отведя в сторону. Всё собрание Лида бросала взгляд в сторону претендента на свое сердце, а претендент, наоборот отводил глаза в пол. Впервые, пожалуй, он, будучи на собрании верующих, думал не о том, что говорят проповедники. С тревогой ждал конца мероприятия. А конец этот приближался стремительно.
-- Спасибо, -- шепнула ему Лида, пройдя мимо, во время традиционного приветствия верующих друг с другом, -- Я принимаю твое предложение. Жду дома через час.
А через час он действительно был у нее. Впрочем, как и вся неделю назад присутствующая здесь же компания. На этот раз он поближе рассмотрел сестер Лиды. Старшую Татьяну и младшую Веру. К нему все живущие в этом доме стали относиться как к члену их семьи. Через некоторое, короткое время, корреспондент узнал, что с наступление июня в семье намечается сразу три свадьбы или как здесь говорили -- бракосочетания. Во-первых, наступает годовщина смерти матери Лиды и сам Михаил Ильич намерен привести в дом новую хозяйку, во вторых, из далекой теперь и зарубежной Украины посватали Веру и, наконец, последним номером этой программы должна была быть свадьба Лиды и корреспондента. Все три бракосочетания уже наметили провести в один день. И даже определили дату – 7 июня. До этого дня (или в этот день) жених Лиды должен был принять водное крещение.
Впервые в жизни нашего героя все решалось почти без его участия. Он не сопротивлялся этому, иногда, правда, думая, что попал в ловко расставленную ловушку, но эту мысль сразу отгонял, понимая, что не богатства же ради была сделана в этой семье ставка на него, а скорее это судьба или воля Божья. Впервые в жизни он не знал, что делать ему до свадьбы со своей невестой. Пресвитер церкви, которому доложили о помолвке, подозвав его, посоветовал держать себя в рамках и “блюсти друг друга в чистоте” и наш герой месяца два, при еженедельных встречах со своей нареченной, боялся не то, чтобы дотронуться до нее, но даже остаться с ней вдвоем. А когда такие минуты выпадали, сердце его работало с перебоями и он, всем своим существом стремился преодолеть влечение к женщине. А оно, это влечение, продолжительное время воздерживавшегося от близости со слабым полом, у молодого, полного энергии мужика, нарастала с приближением весны. В марте праздновали день рождения Лиды – тридцатилетие, он сделал ей подарок в виде хрустальной вазы, наручных часов и букета цветов, за что она нежно пожала ему руку. Когда же они уединились для душевного разговора и молитвы, он понял, что силы удерживающие его в стороне от женщины, покидают и робко намекнул, что будущей невесте пора приехать в гости к жениху. К тому времени он уже снял в селе в аренду домик и готовил уютное семейное гнездышко. Лида улыбнулась, сказала, что она подумает и, в свою очередь, сделала намек, что лучше бы после свадьбы они жили здесь, в городе и именно в этом доме.
Жить в доме невесты?! В примаках?! Нет, на это он бы никогда не согласился. Ничего не ответив, корреспондент сослался на усталость и, впервые, за время нового этапа своей жизни, не оставшись на вечернее собрание, уехал домой.
Три ночи подряд он видел эротические сны, со всеми вытекающими в прямом смысле последствиями. Иногда он менял за ночь по трое трусов и для того, чтобы пойти утром в чем-то на работу, устраивал ночную стирку, надевая потом на себя, как правило, недосушенный материал. Избыток не растраченных чувств бил фонтаном спермы, едва он закрывал глаза. Женщины в обнаженном виде, в позициях, какие он мог себе лишь представить, сразу возникли перед его взором, а он касался их, трогал интимные места и сладострастно стонал. Утром, читая молитвы, корреспондент начинал понимать, что подвергается искусам нечистой силы, стремящейся отворотить его от веры и пути истинного. Он сочинял христианские стихи, но это мало помогало. “Слаб я в вере, еще ой-как слаб…” -- шептал он. В середине недели он написал письмо Лиде, в котором просто умолял ее приехать к нему. В наступившие выходные он в краевой центр не поехал, а отправился на собрание в близлежащий город, туда, где осенью оказался на празднике жатвы. Его уже там хорошо знали и принимали с уважением. Он же читая написанные стихотворения, вдруг поймал себя на мысли, что с вожделением смотрит на двух молодых женщин, недавно пришедших из мира и покаявшихся в грехах. После собрания он заторопился было быстрее уйти, но куда там! Его оставили обедать, и он оказался за столом возле этих самых вновь обращенных. И, как оказалось не случайно. Руководительница собрания пожилая сестра Клава, попросила его в будущие выходные сопроводить молодых верующих в краевой Дом молитвы и познакомить их с тамошней христианской молодежью. Он дал согласие и две новые сестры по вере Оксана и Нина благодарно улыбнулись ему.
В середине же недели он едва не изменил планы. Дело в том, что пришло письмо от Лиды, в котором она упрекала его за несдержанность. Писала, что несколько разочаровалась в нем и “…если бы он не тогда, а теперь сделал ей предложение, то она бы отказала ему”. Это было подобно удару электрического разряда мощностью превышающей 220 вольт. Минут пять его трясло, еще десять он ходил по двору, пытаясь успокоиться, а потом собрав все подаренные Лидой вещи, отправился в город, где сказал сестре Клаве, что передумал ехать и просит ее передать вещи лично Ивану Васильевичу.
-- Я передам, конечно, -- сказала мудрая женщина, -- Но, вот вижу, что-то тебя гнетёт и думаю, нам надо сейчас помолиться, а потом, если Господь подскажет тебе, то все же ехать и решить все свои дела на месте.
Так и сделали. После молитвы он согласился ехать.
Они встретились на перроне. Вместе с Клавой были три молодых дамы. Две знакомых – Оксана и Нина и еще одна по имени Люда. Корреспондент с тревогой ожидал встречи с братьями по вере. Он уже не сомневался, что пресвитеру донесли о его письме и, вполне может быть, что его не допустят до крещения. О встрече с Лидой он думать не хотел. За две бессонные ночи перед поездкой, он довел себя до состояния безразличия к ней и твердо укоренил в себе мысль, что она ему не пара. Однако едва он оказался во дворе Дома молитвы, как тревога сменилась удивлением. Пресвитер явно был обрадован его появлению и, выслушав, неожиданно сказал:
-- Ну и правильно сделал, что разорвал отношения с этим семейством. Про Михаила Ильича я сказать ничего плохого не могу, а дочери его не крепки в вере. Ходят от церкви к церкви: женихов себе ищут. А ты не переживай – у нас много хороших, искренних девушек есть. Найдешь себе хорошую жену.
Корреспондент хотел было сказать: “Да я и не ищу!”, но промолчал.
Встреча с Лидой состоялась в раздевалке Дома молитвы. Когда она, улыбаясь, подошла к нему, как ни в чем не бывало, то он, державший в руках пакет с подаренными ей вещами, не сразу сообразил, что делать.
-- Вот возьми… -- протянул он пакет, -- Там вещи…
-- Какие?
-- Что ты мне дарила, я их возвращаю…
-- Зачем? Разве ты не поедешь к нам пить чай?
-- Как я могу? Ты же мне написала отказ. Сначала “да”, потом “нет”, потом еще какие-то дополнения начнутся… Я в такие игры играть не хочу.
Лида непроизвольно потянулась к пакету, улыбка пропала с ее лица, руки задрожали…
Корреспондент вместе с приехавшими сестрами пробыл на двух собраниях и в перерыве между ними прослушал пресвитера, говорившего вновь обращенным к вере, как нужно готовиться к крещению, что необходимо знать и делать. Внешне герой наш старался быть спокойным, но внутри себя он уже чувствовал, что надломлен. Им все больше и больше овладевала мысль, что путь к вере безвозвратно потерян, что он оступился, свернул с настоящего пути и теперь бредет впотьмах и, скорее всего не тропинке ведущей в Царствие Божие. К тому же, он уже не равнодушно стал засматриваться на Оксану, которая была и симпатичнее остальных своих спутниц, и более искреннее. Его подкупило то, как Оксана без робости встала на собрании и открыто сказала при всех, что чуть не попала в наркотическую зависимость, и теперь верит, что астральный мир существует, а она была на его пороге.
По дороге домой вся компания приезжих в краевой центр решила поехать в гости к корреспонденту и заодно помочь ему в посадке картофеля. В числе организаторов была сестра Клава. Они прибыли в город утром и ненадолго, в ожидании автобуса, зашли к Люде в общежитие, расположенное недалеко от автостанции. Женщины переоделись, а корреспондент попросил у соседей, под гарантию Людмилы, лопату.
В село приехали ближе к обеду. Хозяин, определив женщинам фронт работы, сам занялся растопкой бани. Дело продвигалось хорошо, с молитвой, шутками, обедом. Под вечер после баньки и короткого отдыха с чаем корреспондент проводил гостей на последний рейсовый автобус. Расставались в прекрасном настроении, герой наш улыбался и когда автобус отошел от автовокзала, он был уверен, что о смятении, которое он искусно прятал, никто не догадался. Оказалось, он ошибался.
Через два дня корреспондент получил телеграмму от дяди, который решил навестить его и погостить денька два-три, а заодно посмотреть, что у них тут продают, ибо сам занимался мелкой коммерцией. Дядя приезжал вечером, автобусы же до города ходили не регулярно, а потому еще днем наш герой прибыл к городскому вокзалу. Дожидаясь прибытия поезда, он решил погулять в окрестностях вокзала и, как потом убеждал себя, совершенно случайно оказался возле общежития, где жила Люда. Она увидела его в окно и приветливо помахала. Он зашел. Попили чаю, поговорили о том, о сём и совершенно неожиданно (вот уж действительно не ожидал от себя такого) он предложил ей поехать к нему на денек-другой, якобы помочь принять гостя, покормить его, пока он будет занят работой. Люда без колебаний согласилась, и к поезду они направились уже вместе.
Когда же, вместе с дядей и его тяжелыми поклажами, загружались в рейсовый автобус, корреспондент неожиданно увидел учительницу Ирину. Место Ирины оказалось рядом с сидением Людмилы, а бедный наш герой, как истинный джентльмен, уступив место какой-то старушке, все сорок километров пути стоял между двумя женщинами в середине автобуса и выслушивал колкие словечки Ирины, вроде бы косвенно касающиеся всех мужчин мира, но предназначенные ему одному. Ничего не подозревающая Люда вступала с Ириной в дискуссию. А он молчал и лишь изредка кивал головой, да приветливо помахивал дяде, расположившемуся в начале салона автобуса.
Ну, а дальше, как уже догадался, наверное, наш сообразительный читатель, события пошли так, как и должны были пойти: к логическому сближению двух людей, долгое время пребывающих в воздержании. Первый день, правда, Люда крепилась, отказывалась от приема пищи – пыталась поститься. Крепился и наш герой, читая про себя молитвы. Но крепость их рухнула в одночасье, едва дядя оставил их, отправившись на местный рынок. Сближение произошло, как всегда бывает в таких случаях, как бы невзначай. Люда убирала со стола посуду, он подошел ей помочь… Вначале соприкоснулись их руки, потом Люда погладила его по голове, он взял ее за плечи…
Прежде, чем он впился в нее поцелуем, она шепнула:
-- Закрой дверь на крючок…
Закрывая дверь он, обуреваемый нахлынувшей на него страстью все же подумал: “А правильно ли я делаю?”, но тут же отогнал эту мысль, ибо всё нутро его противостояло ей и где-то в глубине была надежда на то, что может теперь он прибьётся к берегу и наступит КОНЕЦ его ПРЕДНАМЕРЕННЫХ УВЛЕЧЕНИЙ.

КОНЕЦ ПРЕДНАМЕРЕННЫХ УВЛЕЧЕНИЙ
Я написал заголовок этой небольшой главы и задумался: а действительно ли наступил конец этих самых преднамеренных увлечений? Ведь жизнь-то еще не окончена, а герою, перевалило едва за сорок – самый расцвет мужских сил. Думал не долго и заголовок менять не стал. Для того самого корреспондента, преднамеренные увлечения закончились десять лет назад. И больше никогда не случатся. А если вдруг повернет так, что проблема их снова возникнет, то возникнет она уже не у того тридцатитрехлетнего сельского сочинителя разных лирических новелл, а уже у совершенно другого, закаленного большим городом и его запросами, поднаторевшего в исследованиях вопроса половой близости и в попытках разгадки женской сути, писателя. Что еще вполне может даже случиться.
С тем же корреспондентом история (или вернее, истории) преднамеренных его увлечений, конечной целью которых было сознательное и бессознательное стремление к созданию семьи, закончилась. Правда, не в то майское утро второго года последнего десятилетия двадцатого века, а почти год спустя и совсем в другом регионе государства. А тогда…
Тогда они любили с Людой друг друга, отвлекаясь на короткие перерывы, целую неделю. А потом стали думать и осознавать сложившуюся ситуацию. Ситуация была довольно непростой. Дорога в церковь им была заказана окончательно, ибо братья и сестры из числа евангельских христиан-баптистов их сближение назвали не иначе, как блуд. Кроме, того, у Люды на иждивении было двое маленьких детей дошкольного возраста, а жилплощади, кроме общежития, никакой. Она не могла жить в селе, а он не хотел городе. Во всяком случае, так думал он, на той стадии своего жизненного пути. Они стали мотаться между городом и деревней, вновь пытались наладить контакт с верующими, но все попытки заканчивались неудачно. Старейшины хорошо знали семью Люды, помнили, что в детстве она ходила с матерью в церковь, считала себя верующей, но потом вышла замуж за далекого от веры человека, без согласия родителей и была отлучена от церкви. Прожила она с мужем не долго, через два года он пропал, оставив ее с детьми. Скрывался от алиментов, но иногда все же появлялся на пороге ее общежития, чаще для того, чтобы попросить денег. Некоторые сестры и братья по прежнему хорошо относились к корреспонденту, но закон и устои церкви блюли, а потому общения их ограничивались в основном словами: “Здравствуй…”, “Как живешь?...”, призванием раскаяться…
Призывала их хорошо подумать и Оксана, открыто заплакавшая при всех после, того как узнала о том, что они собираются жить вместе. Призывала их оставить друг друга и раскаяться в преднамеренном грехе и верующая мать Люды. В общем, они остались в изоляции и даже можно сказать, попали в вакуум. Задыхаясь от непонимания, они попробовали было, найти поддержку у людей неверующих, но это закончилось тем, что однажды корреспондент не выдержал и напился в стельку. После чего случилась их первая размолвка, потом вторая. После чего они стали стремительно терять интерес друг к другу…
К тому времени, произошли и кой-какие изменения и на работе у нашего героя. Радиокорреспонденточка, несколько раз пытавшаяся влиять на нашего героя, совсем выбилась из сил, видя бесполезность своего занятия, и уехала вместе с мужем в краевой центр. Выбилась из сил и Галина. После того, как ее муж стал первым в районе предпринимателем, она большую часть своего времени стала уделять семье. Так корреспондент в одночасье остался без женской опеки. Кроме всего этого, он часто встречал на улицах села бывшую любовь в образе учительницы Ирины, здороваясь с ним, обязательно передавала привет, как она говорила “очередной супруге”.
Однажды сентябрьским тоскливым утром корреспондент понял всю бессмысленность своего пребывания в этом селе, этом районе и этом, далеком от его родины крае и решил бросить все и отправиться поближе к родным местам. Что и сделал, практически незамедлительно: за два дня снялся со всех учетов, рассчитался и уехал из обильного хлебного края, где его окружали только зрелые женщины, совсем не сожалея о прожитых здесь четырех годах и не считая время это потерянным для жизни.

Ему повезло. Он попал в очень хороший творческий коллектив одной районной газеты Сибирского края, очень быстро стал там своим человеком и даже незаменимым репортером. Через полгода без всяких на то преднамеренных увлечений, (да и вообще без увлечения) он женился на печатнице типографии по имени Вера.
Произошло это потому что (я убежден) закончилась судьбой ему предназначенная холостяцкая жизнь и судьба эта привела его в то место, где уже была готова для него нужная ему, дожидавшаяся именно его, женщина.
И он вошел в открытую для него гавань и бросил якорь у семейного причала, ни чуть не сомневаясь в то время, что делает все правильно. Да и сейчас герой наш живет с этой самой женщиной, часто открывая для себя ее снова и снова. О сделанном выборе спустя десять лет не жалеет ничуть, но все же, иногда (как натура тонкая и постоянно, чего-то ищущая), он захлебывается от однообразия жизни и бросается сломя голову на ПОИСКИ НОВЫХ ОЩУЩЕНИЙ.

ПОИСКИ НОВЫХ ОЩУЩЕНИЙ
Когда, в начале подсознательно, а затем сознательно у мужчины возрастом за сорок, начинаются эти самые поиски, тут как тут появляются женщины. Зрелые женщины идут на неведомый, одним лишь им слышный крик души одинокого в своем представлении о жизни мужчины, попадают в поле зрения его вроде беглого, рассеянного, но все же цепкого взгляда и заполняют образовавшийся вакуум. Когда это происходит, то первое время мужчина действительно оказывается во власти новых ощущений.
Бывает мужчина этот совершенно неожиданно для самого себя входит в образ одинокого поэта-правдолюбца и читает до полуночи стихи вдовой сорока пятилетней доярке, а потом до утра барахтается с ней на скрипучей кровати, иногда поднимаясь, чтобы выпить кружку браги. Надеясь утром получить полный отворот, он уходит не прощаясь, пока доярка дремлет, но добивается обратного эффекта. Доярка тут же бросается на поиски очаровавшего её мужчины-интеллигента, каковой в ее жизни еще не попадался. Поиски она ведет активно и даже выходит на адрес обольстителя и только усилия приятеля поэта останавливают ее от прихода в искомый ею дом и знакомства с супругой человека, которому накануне она доверилась. Потом к ней приходит и сам поэт, кается во грехах, и она его прощает и снова слушая его рассказы, она снова готова поить брагой и утирать ему слёзы до утра.
Однажды, оказавшись в районной больнице ищущий новых ощущений, так “закомпосировал” своими рассказами мозги медицинской сестре, что та, отдежурив смену, принесла ему вечером сумку с продуктами питания, а когда пришла на новое дежурство, сообщила, что решилась развестись с мужем, оставить супругу старших детей, себе забрать младшую, поделить дом напополам, сделав два отдельных входа.
-- Давай жить вместе, -- сказала она и в глазах ее загорелась искра надежды. Он ответил ей на это просто: троих детей прокормить они не смогут, а потому ничего менять в жизни не надо. Когда же она воскликнула: “Надо!”, он понял, что теперь он должен задать вопрос ей. Он спросил: “А куда мне свою деть прикажешь?” И она отступилась, правда не сразу. Вначале, что-то пыталась доказать и предложить, но к концу дежурства, на рассвете сдалась и вернулась к мужу, с которым прожила до этого пятнадцать лет.
Но подобные одно-двух дневные увлечения затухают в памяти и кажутся наивными, когда дело доходит если не до страсти, то до продолжительных отношений и даже до проживания в двух местах. До ЛЮБВИ НА ДВА ФРОНТА.

ЛЮБОВЬ НА ДВА ФРОНТА
Ох, уж эта двухфронтовая любовь! Впервые я столкнулся с ней по-настоящему уже издав несколько малотиражных книжек и будучи известным в определенных читательских кругах.
Даму по имени Алёна я увидал в одном дальнем районе, где собирались специалисты сельского хозяйства, чтобы поговорить о выращивании зерна и разведении крупного и мелкого скота. Я тогда редактировал сельское приложение к профсоюзной газете и по долгу службы был обязан там быть. Она была в числе делегатов. В принципе она могла там и не быть, ибо к проблемам сельского хозяйства края имела лишь косвенное отношение, неся службу в районной газете. Ее взял в поездку главный районный агроном, чтобы она что-то там смогла отразить на страницах своей районки. Первой, как потом выяснилось, заметила меня она. А как было не заметить? Специально к этому событию, профсоюз работников сельского хозяйства отпечатал внеочередной выпуск газеты, и я раздавал свежий номер участникам семинара. Один номерок из моих рук взяла и Алёна. После поездок по полям и фермам хозяйства, где проходило мероприятие, в местном Доме культуры состоялась встреча краевых сельхозчиновников с местным населением, ну а затем, всех пригласили на берег реки, где в несколько рядов были накрыты едой и питьем сколоченные специально по случаю, большие и широкие столы. Мы с фотокорреспондентом оказались как раз напротив Алёны и, разговорившись, познакомились.
Ничего другого, кроме знакомства в тот день не произошло. Я предложил ей прислать несколько материалов в свою газету, мы обменялись адресами, сфотографировались на берегу реки на память и разъехались. Алёна оказалась дамой исполнительной и через недельку прислала целый пакет с материалами и фотографиями. Я посвятил ей целую страницу, вернее жизни ее района и она мне высказала благодарность в телефонном разговоре. Учитывая, что жили мы с ней на расстоянии друг от друга в четыре сотни километров, ничего не предвещало частых контактов и близости. И действительно, мы не встречались с Алёной почти год. Несколько раз она присылала мне поздравительные праздничные открытки, а я отвечал почти на каждую из них. Правда, несколько раз по телефону, якобы в шутку, я пытался напроситься к ней в гости, она отшучивалась, но спустя год, вдруг сама напомнила о том, что я горел желанием посетить ее родные места. Я сказал ей, что желание это не пропало, про себя сделав умозаключение: “Бабонька для встречи, созрела”.
Еще из окна автобуса, на районном автовокзале, куда она пришла встречать меня вместе с десятилетним сыном, я понял: почему меня влечет к ней. В легкой темно-синей косыночке, она напоминала мне мою первую супругу. И не только косыночкой, но и ростом, манерой говорить, собственным именем. Она познакомила меня со своей мамой – старушкой за семьдесят, напоила чаем и накормила сытным ужином. Алёна хорошо подготовилась к встрече, создав уютную обстановку на большой веранде своего дома с закусками, магнитофоном, коньяком. Когда же от коньяка, я скромно отказался, она предложила мне, не смотря на поздний час, совершить прогулку по поселку. Прекрасная майская ночь, запах цветущей черёмухи располагали к хорошим нежным словам и искренности. И Алёна, я думаю, тогда была искренней. Мы стояли у реки, а она рассказывала о своем житие-бытие: о странствиях по городам и весям, об учебе в библиотечном техникуме и институте культуры, о первых попытках на ниве газетного творчества и первой любви, как у многих, больше придуманной и не выдерживающей первого же испытания. Рассказала о своих двух неудачных браках, подчеркнув, что оба бывших мужа живут, здесь же в поселке, но для нее они уже давно чужие и сейчас она просто не понимает, что могло связывать ее с ними в то время.
Прогулка с воспоминаниями и откровениями закончилась в два часа ночи, новым чаепитием на веранде. Она еще раз предложила мне коньяк, я ответил, что пью с женщинами один на один только на брудершафт с обязательным затем, продолжительным поцелуем. Она согласилась. И горечь конька на губах, плавно растворилась в затяжном поцелуе. Довольно обычном, и не оставляющем затем ничего кроме воспоминаний, что поцелуй, как факт, был. Она постелила мне на диване в проходной комнатке, возле телевизора, а сама легла с сыном в спальне. Мы находились друг от друга в каких-то трех метрах и в прорезь между шторами закрывающими дверной проём, в полутьме хорошо был виден ее силуэт. Осторожно, чтобы не разбудить сына, она откинула с одной стороны покрывало и так же осторожно забралась под него, пожелав мне вполголоса спокойной ночи. Мне ничего не оставалось, как произнести шепотом ответное пожелание и констатировать: “Бабонька не совсем ещё дозрела”.
Утром Алёна поведала мне, что живет здесь и зарабатывает на жизнь не только благодаря работе в газете, она еще “пытается наладить свой бизнес”. Свои надежды, как оказалась, будущая бизнесменка напрямую связывает с откормом свиней. В её сарае жили три откормленных свиноматки со дня на день ожидающих потомства.
-- А борова, я буквально на днях сдала живым весом. Неплохо заплатили, – похвасталась Алёна.
Позавтракав, мы отправились с ней за свежей крапивой “на дальние огороды”, потом носили воду для бани, ходили за поселок на картофельное поле. Все время с нами был сын Алешка. День пролетел, как один час. После бани, мы снова сидели на веранде, пили чай и слушали музыку восьмидесятых.
-- Ты знаешь, ко мне один парень пять лет из города ездил, -- сказала вдруг Алёна, -- И ничего у нас с ним не разу не было.
Я понял, что от меня требуется комментарий к вышесказанному, но не знал, что сказать.
-- Не веришь? – подталкивала меня к разговору Алёна.
-- Трудно поверить… Ну год ещё, ладно, два можно, но чтобы пять…Взрослому мужику быть рядом с женщиной и не коснуться её… Зачем? – попытался в полушутливом тоне высказаться я.
-- Ну, предположим, касаться-то он касался, а вот дальше дело у него не шло. И знаешь почему? Потому, что он мне не нравился, хотя парень был, как теперь я понимаю, не плохой и, наверное, зря я так с ним поступала.
-- Я понимаю, что это как-то относится и ко мне…
-- К тебе никак не относится, -- сказала Алёна, подходя ко мне и погладив по голове, -- Ты тоже хороший. Сейчас такие редкость. Я твои рассказы читать люблю.
Я обнял ее за талию.
-- Только-то?
-- А может и не только, -- сказала Алёна, -- Пошла я тебе постель расстилать.
И во вторую ночь моего пребывания у Алёны, я провел на диване. Ворочаясь с боку на бок и вспоминая жёнушку, которая тоже сейчас одна на нашем диване. Может тоже не спит и ворочается, думая о том: в каких условиях ночует ее муженёк, отправившийся выполнять редакционное задание. Мысль о супруге подтолкнула меня к действию, и я тихо позвал хозяйку по имени. Она не отозвалась. А я, подумав о ее странностях (о моем семейном положении она не расспрашивает, про машину и квартиру вопросы не задаёт, пригласила к себе мужика, встречала на виду всей деревни, а потом …), повторил попытку. Когда же в комнате за шторами не шелохнулись и на третий зов, я осторожно встал и как герой Шукшина из “Калины красной” на цыпочках пошел за занавеску и, как в том фильме был остановлен на полпути.
-- Ну, что тебе не спиться? Лешку разбудишь…-- сказала Алёна, -- Иди спать. Завтра поговорим.
-- Я не доживу до завтра, -- вздохнул я, остановившись у кровати, в том месте где располагались её ноги.
-- Доживешь… Такие как ты долго живут…
-- Это, какие, такие? – не понял я намека.
-- Да такие, которые по районам ездят и одиноких женщин обольщают. Ты думаешь, раз писатель и редактор, тебе нигде отказа не будет? Ошибаешься…
Посрамлённый, не найдя, что ответить, я пошел обратно на диван, думая теперь лишь о том, чтобы скорее наступил рассвет, и я смог уехать отсюда навсегда.
Однако, утром Алёна, как ни в чем не бывало подсела ко мне лежащему на диване, провела ладонью по волосам и сказала, что завтрак готов, а она ждёт меня в поход за крапивой.
-- Крапива, конечно, вещь в твоем хозяйстве нужная, но мне домой надо. – сказал я поднимаясь, после бессонной ночи.
-- Ты можешь и завтра уехать, все равно на работу успеешь. – улыбнулась она.
-- Еще одну ночь я не перенесу…-- отрезал я и стал собираться.
-- Хорошо, -- согласилась Алёна, -- Но я не могу, я должна к тебе привыкнуть…
-- Пять лет приезжать и вздыхать возле тебя как твой друг я не способен. Меня на пять дней не хватит…
Она снова улыбнулась и пожелала счастливого пути.
Наш телефонный разговор с ней состоялся спустя неделю, она сказала, что местный охотовед приглашает ее в заповедник с ночевкой. Одна она с ним ехать боится, а вот со мной поехала бы. Я дал согласие и в первые дни лета вновь появился в ее поселке. На этот раз она пришла встречать меня одна, сказав, что сына отправила к тетке в другое село. Дома была одна мать-старушка, которая, чтобы не мешать нам, рано отправилась спать, и я, уже лелеял надежду, хотя бы уж эту ночь провести рядом с хозяюшкой. Но Алена вновь не позволила мне это сделать. Напрасно совершал я визиты к ее кровати посреди ночи. Едва я приближался, она поднималась и шла на мой диван. Когда же я шел к дивану, она возвращалась к себе. Так было три или даже четыре раза. Наконец, мне надоело скакать и я, улегшись на диван, сказал ей, что если она скажет: кому хранит верность, я больше приставать не буду.
-- Да никому я не храню! – сказала она, -- Просто боюсь в тебе ошибиться.
-- И что я должен делать, чтобы ты не ошиблась? – спросил, я в недоумении.
-- Ничего. Ждать.
“На кой хрен, мне нужны эти игры с поездками за сотни километров, если я могу завести себе более сговорчивую любовницу у себя в Енисей-граде?” -- задал я сам себе вопрос и как ни странно, на этот раз уснул.
Утром пошел дождь. Меня это порадовало и, я, уже понимая, что в дождь поездка в заповедник не состоится, хотел, было откланяться, но Алёна уговорила меня натаскать воды и растопить баню. Не знаю почему, но я взял ведра и пошел к расположенной за четыреста метров водоколонке.
Я делал уже четвертую ходку от колонки, когда к дому подъехал “УАЗик” и из него вышел охотовед.
-- Поехали, ребята, -- позвал он нас, -- Там, я уверен дождя нет. Да и здесь скоро кончится. Что нам время терять. Если вода в реке спала, я вас на лодке в верховья доставлю с ночевкой в охотничьем домике. С баней.
И мы поехали. Естественно, я не рассчитывал, что близкие отношения с Алёной могут случится у нас в лесной избушке и старался отогнать от себя все подобные мысли. Ехали долго – часа три с половиной. Наконец, остановились в местечке с несколькими летними домиками, где нас встретили два бородатых мужика-сторожа. Вода в реке была еще большой, поэтому о путешествии на лодке пришлось забыть. Мы расположились в самом большом домике, растопили печь, наловили рыбу. Мужики нажарили ее нам по своему методу, и рыбка пошла в ход в виде закуски без остановки. Охотовед приготовил баню, в которую мы ходили по очереди: вначале я, затем Алёна, потом охотовед. Баня была так себе: не сильно жаркой, но и почти без пара, но это списали на спешку и походные условия. Ближе к полуночи, когда по крыше зашуршал дождь, охотовед еще раз хлебнув с нами чаю, ушел дать задание сторожам, пообещав вернуться. Мы же еще долго сидели возле железной печки, подкладывали дрова и говорили о жизни. Вот тут-то и произошло то, что могло в одночасье прекратить все наши дальнейшие отношения, но ввиду дальнейших, неожиданно случившихся событий не прекратило. Алёна заговорила об одиночестве, о том, почему человек окруженный людьми, часто бывает одинок и о том, что порой одиночество даже необходимо, ибо лечит душу.
-- Может быть, оно и лечит, -- сказал я ей тогда, -- И, скорее всего, лечит, когда ты сидишь один на один с белым листом бумаги и пытаешься написать на ней слова, выразить чувства и мысли, но когда ты приходишь домой, а там тебя никто не ждёт, извини мне, например, жутко порой бывает. Я, во всяком случае, в последние годы не могу жить в одиночестве.
-- То есть? – не поняла Алёна, -- Ты хочешь сказать, что живешь не один?
-- Лет восемь в последний раз, как не один.
-- Так ты женат?
-- Можно и так сказать.
-- Насколько я слышала о тебе, у тебя есть сын, который, живет отдельно от тебя.
-- Это другая история…
-- А кто она, твоя жена?
-- Человек. Может не такая красивая, как ты, но человек хороший.
-- А этот человек, тоже читал тексты в открытках, которые я тебе отправляла?
-- Она не читает моих писем…
-- Ясно с вами всё, господин писатель… Я то думаю, что меня в тебе настораживает? Женатых мужиков я сразу по полёту вижу, а тебя чуть не проглядела…
И мы пошли спать. Она устроилась за перегородкой, где было три топчана, а я прилег на длинное, сколоченное из досок лежбище, на котором могли поместиться в горизонтальном положении человек пятнадцать.
Охотовед не приходил, но думать о сближении с Алёной после сказанного накануне, было бы наивно. И я, как и подобает всем похотливым мужикам, оказавшимся в подобных ситуациях, думая уже о том, что все мои поездки к этой женщине были напрасными, стал (Каюсь! Опустился даже до такого!) подсчитывать в уме: сколько денег я затратил на путешествия, и что на истраченную, на проездные документы сумму, я мог бы купить для дома и семьи. “Да и что толку, если бы даже сближение с Алёнкой состоялось, чтобы это изменило? Ничего! Может быть и правильно, что оно не состоялось!”
Но все-таки сближение состоялось. Может быть не такое, каким бы я хотел его видеть и чувствовать, но все же… И помог в этом случай.
Часов около трёх ночи, я в полудрёме услышал за дверью вначале громкое пение, затем громкую с перебором нецензурных слов речь. Потом дверь раскрылась настежь, кто-то долго шарился в потьмах стараясь отыскать выключатель и, когда, наконец свет загорелся, я увидел здорового пьяного мужика в охотничьем одеянии. Мужик в свою очередь увидел меня, спросил: “Откуда?”, а когда я ответил, он предложил мне выпить. Я отказался, предупредив его, чтобы он не орал, а говорил потише, ибо за перегородкой отдыхает женщина. Он согласно кивнул, и сел было к столу, но вскоре появился еще один охотник и, так же, как и первый, увидев меня, прежде чем уселся к столу, задал несколько вопросов. Вскоре оба пришельца начали распивать водку, разговаривая все так же громко, а я, пройдя за перегородку, позвал Алёну и предложил ей отправиться поискать охотоведа, ибо “спать нам здесь все равно не дадут”. Алёна, что-то пробормотала в ответ, и я понял, что она никуда идти не желает. Примерно через полчаса к домику подъехала еще одна машина, и на пороге появились сначала трое мужиков, а потом и женщины. Причем одна из двух женщин была одета лишь для видимости. Сверху на ней была легкая не застёгнутая на пуговицы курточка, а ниже пояса совсем ничего. Сверкая своими прелестями, не обращая внимания, на отрезвевших от такого видения незнакомых ей мужиков, дама, спокойно прошла к столу, налила себе в стакан водки и выпила залпом.
-- Ты, чья такая будешь? – спросил ее, первым вошедший сюда здоровый мужик.
-- А ничья, -- ответил за нее, один из приехавших только что, -- Ставь бутылку и она будет твоя.
-- Поставлю. -- с готовностью ответил интересовавшийся женщиной.
-- Ну и по рукам! – дал добро отвечающий.
-- По рукам! – обрадовался здоровяк и, схватив бабу, потянул ее за перегородку. Туда, где дремала Алёна.
Естественно, такой оборот событий меня не устраивал, и я бросился следом.
Алёна была уже на ногах и буквально тряслась от страха. Пьяная баба лежала поперек топчана, раскинув руки, а мужик-здоровяк сидел возле нее.
-- Вы хоть прикройте женщину! – сказала ему Алёна, увидев меня.
-- Пошли, пошли отсюда! – потянул я ее за рукав.
Она послушно последовала за мной. Когда мы вышли к общему столу, мужики захлопали в ладоши, и один из них воскликнул:
-- Смотри: ещё одна баба…
-- Это моя, -- бросил я ему, продолжая тянуть перепуганную Алёнку
за рукав.
-- Иди к нам, парень, не бойся никто у тебя твою женщину не отберет, -- сказал один из мужиков, показавшийся мне самым трезвым.
-- Спасибо, но нам нужно охотоведа найти, -- сказал я, и мы вышли из дома.
Трезвый мужик пошел нас проводить, а заодно расспросить про охотоведа. Он шел с нами, заглядывая в окна всех домиков, до тех пор, пока мы не отыскали, того, кто нам был нужен. Охотовед мирно спал в последней избушке, явно предназначенной для представительных гостей. Внутри ее были две настоящие деревянные кровати, застеленными верблюжьими одеялами, русская печь, большой стол и два кресла.
Охотовед спросонья попытался понять, почему мы оказались здесь, но потом махнул рукой и сказал, что утром во всем разберется.
-- А теперь давайте поспим еще немного, -- сказал он, обращаясь ко мне. – Алёнка на крайнюю кровать пусть ложится, а тебе придется ютиться до утра со мной…
-- Алёна пусть ложится, а я не хочу, -- сказал я, -- пойду на реку, умоюсь.
-- А со мной ляжешь? – спросила вдруг Алёна.
Я промолчал, а охотовед удивленно посмотрел в ее сторону.
-- Ложись, давай, -- взяла меня за руку Алёна, -- Все равно раздеваться не будем. Так полежим.
Я не стал сопротивляться ее, появившемуся вдруг напору. Когда мы прилегли рядом и задремали, охотовед накрыл нас большим одеялом из верблюжьего пуха.
Утром мы не стали выяснять: кто и зачем нагрянул в заповедник. Охотовед лишь, как мы поняли, для приличия сходил до приехавших, а, вернувшись, напоил нас чаем и сказал, что синоптики снова обещали дождь и нам лучше, наверное, ехать домой.
Всю обратную дорогу охотовед рассказывал мне о лесных проблемах, а я добросовестно записывал все, о чем он говорил на диктофон, обещая напечатать материал в краевых газетах. Алёна слушала молча. Когда приехали домой, она отправила меня за пивом, а сама пошла топить баню.
-- С эти лесным приключением у меня голова не своя, -- сказала она, когда я вернулся.
Вечером, мы отправили первой в баню старушку, а когда она улеглась, вымылись сами. Я пошел в баню последним, и когда закончил омовение, на дворе было совсем темно. Алена уже лежала на своей кровати и, чтобы не беспокоить хозяев, я, прошел к дивану не зажигая света. Полюбовавшись с минутку в окно на полную луну, я решительно встал и направился в соседнюю комнату. Алёна лежала на животе, слегка прикрыв покрывалом ноги. Я тихонько положил ладонь ей на плечо, провел по спине, вернее по ночной рубашке в области спины, ладонью.
-- Иди спать, Серёжа…-- произнесла она, не поворачиваясь, -- Я устала сегодня.
-- Не могу, -- сказал я, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в затылок.
Я тонул в мягких ее волосах, задыхался от их необыкновенного запаха.
-- Можешь…-- шепнула она, нащупав мою руку, -- Иди.
Я встал и пошел в угол комнаты, туда, где лежала моя сумка.
-- Ты, что делаешь?-- спросила она, услышав шуршание.
-- Валерьянку ищу, сердце останавливается, -- ответил я, и отправившись на ощупь в сторону входной двери, вышел на крыльцо.
Через минуту на крыльцо вышла и Алёна.
-- У матери где-то есть сердечные капли. Пойдем, поищем. – позвала она и взяла за руку, -- Ну не возбуждайся ты так… Пошли, а то комары кусают.
-- Иди. Сейчас я подышу свежим воздухом, и спать пойду, -- сказал я, глядя мимо нее в темноту. – Иди.
Она пошла, оставив за собой открытой дверь. За голые коленки и руки действительно беспощадно кусали комары, и я последовал в дом, не прошло и двух минут. Алёна сидела на кровати. Я сел рядом, положил ей руку на плечо. Она напряглась, но руку мою не отдернула. Второй рукой, я взял ее за голову, повернул к себе лицом и поцеловал.
Полцелуй я запомнил хорошо, все остальное произошло далее было похоже на наваждение. Я пришел в себя, когда она тронула меня за плечо. Я лежал на ее кровати совершенно раздетый и прижимал ее, полуобнаженную за талию.
-- Иди к себе, --шепнула она, -- А то, мама, не дай Бог, зайдет и увидит нас вместе. Иди…
Находясь в этом же наваждении, я послушно встал и пошел на диван. Но едва лёг и закрыл глаза, как сквозь дрёму услышал:
-- Серёжа…
В полудрёме, я опять встал, и снова побрел к Алёниной кровати… Руки мои обнимали ее тело, но я словно ничего не ощущал и не понимал, что делаю…
-- Серёжа…-- опять услышал я где-то отдалённо и увидел в окне рассвет.
-- Иди, иди… Мама рано встаёт…
Я снова встал и пошёл, не чувствуя своих ног.
Никогда ни до того, ни после, во время интимных отношений с женщиной, я, находясь в здравом сознании, не испытывал ничего подобного.

А потом началась любовь на два фронта. Первая в моей жизни и почти сразу известная всем, кто меня знал. Утром Алёна сказала мне, что её нисколько не смущает мое семейное положение. Она положила мне с собой два десятка свежих куриных яиц, банку маринованных огурцов и полкилограмма мёда, наказав банки в следующий приезд вернуть.
Супруга недоверчиво отнеслась к привезенным мною продуктам питания, а когда я заикнулся, насчет возрата банок, то сразу же вызвал подозрение жёнушки.
-- Другой раз можешь оставаться там, со своими банками, -- сказала она, и лицо ее стало таким, каким я его никогда не видел.
Глаза жены смотрели на меня с таким призрением, что чуть не провалился сквозь землю.
Банку я увез потом тайно, когда супруги не было дома. Больше Алёна встречать меня уже не приходила, говорила, что я и сам знаю теперь куда идти и что для меня, ее двери всегда открыты.
И я действительно все лето жил на два дома. Садил картошку на городской горе, возле своей общаги для себя и одной женщины, исколол машину берёзовых дров для другой и, как говорила, та другая: “ для себя тоже”. Впрочем, для другой я не только колол-рубил дрова, но перекрывал крышу сарая, поливал огородные грядки, помогал лечить маленьких поросят и даже ходил по грибы, ягоды и на рыбалку с её сыном. Она по-прежнему расстилала мне постель на диване, но потом, по первому моему зову шла за полночь ко мне. Всегда хорошо пахнувшая и всегда желанная. Правда, это случалось не каждую ночь. Иногда мы устав засыпали, каждый на своем месте и вспоминали о любви, только с рассветом.
К осени напряжение на городской моей жилплощади достигло апогея. Супруга уже не сомневалась, в том, что я бываю у Алёны, но терпела, надеясь, что я все-таки не поменяю городскую прописку на сельскую. Ближе к осени стало нарастать напряжение и на деревенской жилплощади. Когда, однажды, я уехал раньше намеченного времени, Алёна до того относившаяся внешне спокойно к моим приездам-отъездам, рассердилась и, в порыве чувств отвечая на вопрос матери: “может снова выйдешь замуж?”, рассказала ей о том, что у меня есть в городе жена. А я, приехав в очередной раз, недоумевал: почему бабуля на этот раз не так приветлива со мной, как обычно.
Когда же я спросил ее: зачем она это сделала, она ответила: что больше не в силах скрывать правду от матери. Я попробовал, было заговорить о разводе, но она запротестовала и стала горячо убеждать меня, чтобы я этого не делал.
-- Неужели ты не понимаешь, что вытянул счастливый билет. Я дважды выходила замуж и со своим лёгким характером не смогла ужиться ни с одним мужем, а ты со своими непростыми запросами живешь с одной женщиной уже восьмой год, и до меня ни о каком разводе не думал. И не думай. Мы будем с тобой просто друзьями.
Я отступал и менял тему разговора. Но чем дальше я продолжал жить возле двух женщин, тем чаще стал замечать, а затем не переставал удивлялся тому: как они, при всей своей внешней непохожести, различному укладу жизни, привычкам, и возрасту, при похожих ситуациях говорят одни и те же слова, совершают одни и те же, предсказуемые мною поступки. Порой похожесть эта меня пугала и у меня закрадывалась мысль, что я живу не с двумя женщинами, а с одной меняющей облик, перемещающейся в пространстве и смеющейся надо мной. Не потому ли ночуя в деревне, я думал о городской супруге, а, ворочаясь на городском диване, сходил с тоски по сельской мадонне?
Иногда я находился на грани срыва, и срыв этот мог наступить в любое время. Но все обошлось, малой кровью. Теперь я понимаю точно: малой.
Разрыв случился, когда я приехал в деревню в первой половине сентября. Приехал помочь копать картошку, но на месте копки с удивлением обнаружил, не понятных мне людей запущенного вида. Как оказалось Алёна всегда прибегала к их помощи во время уборочных кампаний. Я бы ничего не имел против, если бы это было в моё отсутствие. Но ведь я был там! И не просто был, но и собирался, если надо убрать весь урожай в одиночку. Не так-то его много и было. Но, Алёна была против и, неожиданно, заявила мне, что лучше откажется от моей помощи, чем от подмоги постоянных своих, как она сказала: работников. Не стала она после копки мыться в натопленной мною бане, не пришла, сославшись на усталость, ко мне на диван, а утром на повышенных тонах стала доказывать мне, что я для нее никто, и она не обязана “ложиться под каждого”.
А когда, она выкрикнула, ошарашив меня: “И вообще, ты собирался разводиться? Почему не разводишься?”, я понял, что всё между нами кончилось, и пожалел, что однажды решил приехать в ее дом.
Больше мы не разговаривали. Я отказавшись от завтрака, пошел покупать билет на рейсовый автобус, но билетов не оказалось в наличии. Когда же я вернулся Алёны не было дома. Лёшка сказал, что она ушла с соседкой по грибы.
Это окончательно вывело меня из себя. Забрав свои вещи, я снова пошел к автостанции, нанял там шофера-частника и он вывез меня, за приемлемую сумму, к федеральной трассе, где и подобрал меня, следовавший транзитом в город, автобус.
Не скажу, что я оторвал из своей жизни Алёну безболезненно. Мне было плохо без нее. Особенно в первое время очень не хватало этой женщины. Часто вспоминались светлые дни, когда под её влиянием я написал несколько новелл и даже начал роман. Но потом рана зажила, хандра прошла, и я даже благодарил судьбу за то, что сохранила она меня для Веры.
А ёе для меня.

Имея опыт жизни на два фронта, я поклялся себе: больше не играть в такие игры и не искушать свою судьбу и судьбу супруги. Но не прошло и года, как я снова вляпался в двухфронтовые отношения.

Её звали Лёля и была она на два года старше меня. Встретились мы на спортивных соревнованиях автодорожников, где я был в качестве участника и представителя прессы одновременно. Помимо отражения дел спортивных, будучи уже опытным репортером, я стремился набрать и чисто производственной информации, а потому расспрашивал про то: сколько чего сделали на дорогах края и сколько еще сделают до конца сезона дорожники, прибывших в числе участников на спортивное мероприятие мастеров и прорабов. Мастера, прорабы и участники в одном лице, охотно обо всем рассказывали и один из них, мой давний знакомый, подвел меня к этой женщине. Она бойко отрапортовала мне, все что знала, про свой коллектив, но впечатления на меня никакого тогда не произвела. Как, выяснилось потом, я тоже. Все началось месяца через три после первой мимолётной встречи. Она позвонила мне из своего поселка, находящегося на самой границе края и попросила посмотреть стихи ее подруги. Я не имел ничего против и на другой день, приехав в город по производственным делам, она была уже в редакции нашей газеты. Я взял из ее рук тетрадку с исписанными строками и нарисованными на страницах цветными картинками, пообещал посмотреть на досуге, и если понравятся, предложить редактору для публикации. Потом я вызвался проводить ее и даже помог донести тяжелую сумку. Второй раз Лёля появилась после того, как стихи подруги напечатали в газете. Приехала поблагодарить и пригласить в гости. Наши интересы совпали, потому как я давно собирался посетить с рабочим визитом район, где жила Лёля и где было целых три интересующих меня предприятия. И я поехал. За время поездки мы с водителем побывали в двух дорожный учреждениях. Заехали и в третье, в то самое, в котором трудилась два десятка лет зрелая дама Лёля. Начальник ее торопился куда-то по делам, но попросил нас обязательно созвониться с ним на следующей неделе. Зато Лёля зазвала нас на чай, и это чаепитие вылилось в настоящие посиделки. По случаю Лёля пригласила свою подругу-поэтессу, та свою подругу учительницу, учительница пришла со знакомым мне депутатом-дорожником, а тот с приехавшим к нему гостем-проектировщиком. В общем, народу на лёлиной кухне собралось не мало, водки и вина было выпито в сверхдостаточном количестве, а стихи читались до хрипоты. После стихов поэтесса взяла в руки гитару, захмелевший народ стал петь, а у меня кончились все человеческие силы.
Когда дело подошло к полуночи, народ нехотя, но все же стал расходиться. Засобирались в неблизкий путь и мы с водителем, но Лёля, нас остановила, предложив принять ванну и приготовив нам после этого халаты явно мужского пошива. Пока мы поочередно плескались, а затем обсыхали за чаем, она постелила нам в спальне, после чего сама отправилась в ванную комнату.
Несмотря на усталость, я не мог заснуть довольно продолжительное время. Водитель уже посапывал, когда (я услышал) Лёля вышла из ванной. Несколько минут спустя, я встал и пошёл сказать ей: “с лёгким паром”, но дверь в ее комнату оказалась прикрытой и, хотя там работал телевизор, войти я не решился.
Примерно дней через десять ее начальник пригласил нас к себе на предприятие, попросив на обоюдовыгодных условиях рассказать о жизни коллектива, которым он руководил вот уже пятнадцать лет. На сей раз мы поехали целой бригадой и, естественно без визита к Лёле снова не обошлось. На этот раз Дело было перед выходными и Лёля немного поразмыслив, решилась ехать с нами в краевой центр.
-- Заодно с вами мешок картошки дочери-студентке увезу, -- сказала она, угощая нас: кого кофе, кого чаем, кого домашней наливкой.
Картошку мы увезли и доставили в сохранности и мешок и пассажирку по месту назначения. Я помог занести мешок на этаж, намекнув при этом, что Леше Шульману, состоявшему в нашей бригаде, очень понравилась ее наливка и он, не хочет быть не благодарным, а потому, приглашает меня и ее к себе в гости. Она отказалась, сославшись на поздний час, и после этого мы с ней не виделись примерно месяцев десять.
Надо сказать, что это время не прошло для меня даром и кое-какие перемены нравственный (или безнравственные) и жизненные со мной произошли. Я поменял место работы (из автодорожной газеты перешел в железнодорожную); имел дело с несколькими проститутками (нет ничего противнее в жизни, чем почасовая любовь); узнал месторасположение “отеля “Березовая роща” (так прозвали гостиницу на окраине города, где можно было без проблем устроиться на ночь или на несколько часов с подругой); еще раз убедился в порядочности и верности своей супруги; приступил к работе над романом, а так же совершил на поезде путешествие к морю с бригадой проводников пассажирских вагонов.
Вот как раз в аккурат, после возвращения с морских берегов, на моем рабочем столе зазвонил телефон и знакомый фотокорреспондент, спросил: помню ли я женщину по имени Лёля Егоровна. Едва я ответил, что хороших женщин не забываю, как сразу же получил информацию: живет она теперь в городе, работает в коммерческой фирме, и очень просит позвонить по такому то номеру...
Я сразу позвонил и в тот же день, вернее вечер, мы встретились в кафе возле памятника Доброму Художнику с зонтом и мольбертом. Ничего не предвещавшая, ни к чему не обязывающая встреча продлилась часа три и закончилась прогулкой по набережной реки и фотографированием на фоне проплывающего теплохода. А утром следующего рабочего дня позвонила она, и мы снова встретились. На этот раз там, где расстались вчера – на набережной. И снова прогулки, разговоры, фото на память. В “Березовую рощу” я пригласил ее к концу недели, когда понял, что настало время что-то делать. Либо прекращать встречи, либо идти на сближение. Уже предчувствуя, что может сулить сближение, в какие сложности и растраты можно с ним попасть, я, чувствуя большие, не выносимые угрызения совести, все же предложил ей поехать в “Рощу”.
Вся скованность, удерживаемая нас в рамках приличия первые дни, исчезла, едва был пройден порог гостиничного номера. Мы сразу же бросились друг другу в объятия, забыв про закуску и выпивку. А после того, как дело дошло до принятия ванны…

Любовь зрелой опытной женщины, вдовы, долгое время живущей без мужа, долго искавшей себе заступника и опору, ошибавшейся, плакавшей от горечи ошибки и одиночества в подушку и снова бросавшейся на поиски того, единственного, который… не сравниться ни с чем. Это любовь-порыв, любовь-мгновение…Это постоянная боязнь потерять, выпустить то что сейчас в твоих руках и что тебе еще не принадлежит. Но это и любовь-усталость, которой хватает лишь на короткое время, а потом… Потом женщина хочет взять то, что не смогла в прошлой свой любви, вспоминает, о том, что ее не любили так, как ей хотелось, а потому надеется получить, то что не смогла ранее от тебя. В ней возникает и выпускает все больше и больше свои безжалостные корни-щупальца любовь-обида…
И я не позавидую тому мужчине, который попал в щупальца такой любви.
А теперь представьте, дорогой мой, мужественный читатель, каково человеку женатому попасть под такую даму. После того как с вас выжмут все, что есть, и что вы не подозревали, но, оказывается, имеете у себя в потенциале, вам предстоит еще встреча на постели с законной супругой, которая не довольна ослабшим вдруг с вашей стороны вниманием к ней…

Лёля переехала в город из-за дочери. Дочь закончила вуз, в поселок возвращаться не захотела и желала устроить своё будущее в городе. Естественно не без помощи мамы. И Лёля взялась за устроение будущего дочери. Она не хотела, чтобы дочь повторила некоторые ее ошибки, а потому решила быть рядом. Закрыв на замок свою поселковую квартиру, несмотря на большие затраты и издержки в быту, она поселилась в общежитии у дочери до тех, пор пока не сняла в аренду городскую квартиру.
Мы встречались с ней и у нее в общежитии и в ее вновь снятой квартире. Кочевали с одного берега реки на другой. Мчались через весь город от места ее работы до места проживания. Бедной доченьке ее частенько приходилось уходить с ночевкой, то к подругам, то к друзьям. И, надо отдать должное она это делала с пониманием и безропотно. К друзьям дочери мужского пола, Лёля относилась спокойно, разрешая ей самой решать с кем быть и как себя вести.
-- Главное для женщины – свобода выбора, -- говорила она мне, провожая доченьку за порог с приехавшим за ней на автомобиле молодым человеком. Я ей не возражал, хотя, наверное, при других обстоятельствах мог бы.
Любовь наша с перезвонами и переездами длилась половину лета и всю осень. А потом мы стали уставать. Ласки становились все более скупыми, желание говорить пропадало, даже тогда, когда мы оставались наедине. К середине октября я все больше и больше чувствовал себя предателем семейных идеалов и не находил места, после того, как Лёля с моим приходом отправляла куда-то дочь, а потом разыскивала ее по телефону и справлялась о самочувствии.
В ноябре мы скромно отметили её день рождения. А в декабре расстались. Просто перестали звонить друг другу и, однажды видимо поняли, что можем неплохо обходиться друг без друга.
Именно после этого, я твердо уяснил для себя, что могу обходиться, пребывая в состоянии творческого поиска, погрязая в семейно-бытовых проблемах, работая на родную газету, без всяких там ЛАДУШЕК-БЛЯДУШЕК.

ЛАДУШКИ-БЛЯДУШКИ
Выражение “ладушки-б**душки” родилось у меня спонтанно. Однажды супруга имея обычай, когда дело принимает “поворот влево”, ничего не замечать и, наоборот, когда над семейным небосклоном царят безоблачные дни, выражать недоверие по каждому поводу, устроила мне допрос с пристрастием. Я собирался в очередную командировку по магистрали, а она все пытала: надолго ли я еду, и еду ли точно? Когда в очередной раз она задавала вопрос: “Ну и все же куда ты, собрался?”, вошла соседка, а я, чтобы не разочаровать женщин в их смелых догадках, сказал:
-- Еду, девки, я на б**душки, поиграю там, малёхо в ладушки.
“Девки” юмор оценили. А я с тех пор стал применять это и подобное ему выражения, в тех случаях, когда жене просто нечего бывает сказать.
-- Где был? – спрашивает супруга, когда я возвращаюсь с командировки, а то и просто с работы.
-- На б**душках. – отвечаю я не моргнув, -- шестеро были ничего себе: крепкие девки, а седьмая просто кремень. На седьмую сил не хватило.
-- Другой раз, пока с семерыми не справишься, домой не приходи, -- включается в игру супруга и всё в моем семействе становится на привычные места.
Вот так и живём. Одиннадцатый год без серьёзных претензий друг к другу и намёков на развод.

ПРОГУЛКИ НЕНАСТНЫМ МАЕМ
Май третьего года Нового тысячелетия в Енисей-граде был необычно холодным. Два, от силы три денёчка попалило солнце, дав населению города поменять демисезонный гардероб на летний, но холодные ветра, пришедшие со стороны реки, снова заставили пожилых и молодых напялить на себя куртки и пальто.
Несколько таких прохладных деньков, я, уйдя с работы пораньше, без какой-либо видимой цели бродил по улицам Енисей-града. Ходил по центральному проспекту, переезжал на правый берег реки, пересекал Коммунальный мост, останавливался на острове, выходил к театру оперы и балета. Во время этих прогулок, я чувствовал ностальгию по уходящей весне, вспоминал недавнюю мартовскую поездку в столицу, готовил себя морально к новому путешествию на поезде, на этот раз в город Петра и попутно придумывал концовку этого романа.
А раз так, то, вполне естественно не мог я не думать и о ЗРЕЛЫХ ЖЕНЩИНАХ. О тех, с которыми сводила меня судьба, и о тех, с которыми еще сведёт, и обо всех остальных тоже. Иногда мои мысли улетали в заоблачные дали, погружались в глубины подсознания, и я превращался из скромного Сочинителя в мудрого Философа.
“Нет, все-таки мы совершенно разные особи, -- думал я тогда, -- Совершенно разные. Как совершенно разные человек и обезьяна. Да, мы думаем порой об одном и том же, но делаем заключение каждый по-своему. У нас отлично друг от друга устроены некоторые внутренние органы, даже полушария головного мозга. Но видимо, нам никак нельзя друг без друга. Неужели мы и вправду лишь половинки целого и, согласно преданью, должны, обязаны всю жизнь искать вторую половину и, порой, так и не найдя прожить жизнь как попало? С половиной не принадлежащей тебе? Почему? Только ли из-за того, что наши прародители не послушались Создателя, и, сорвав ели запретный плод? А плод этот Адаму дала Ева, и он только тогда его ел. Выходит в том, что грех пришел к человеку, виновата женщина. Но ведь ее искусил змей. А был ли тот самый змей мужчиной. Может, и был он самцом, но человеком однозначно не был. Значит…”
Однажды мои мысли на этом самом месте размышлений, прервал звонок мобильного телефона. Звонила теледева.
-- Нужно встретиться, -- сказала она, -- Желательно сегодня. Назначай место и время.
Я назначил ей восемь вечера, недалеко от памятника Доброму Художнику с зонтиком и мольбертом, но сам опоздал.
Я пришел через полчаса, после названного мною часа. Она сидела на скамейке в том самом узеньком проулке, где полтора года назад я бродил, ожидая ее, и ждала. Ждала, перелистывая какие-то бумаги, и ёжилась от холода, пытаясь спрятать голову в воротник пиджака.
-- Извини, -- попросил я прощение за опоздание.
-- Ничего, ничего…Это я наверное, раньше времени пришла. Меня на машине подвезли…-- стала в свою очередь извиняться она.
Мы не виделись с ней почти полгода. За это время она значительно прибавила в умении делать быстрые телерепортажи и похорошела.
Мы гуляли с ней по набережной, сидели в одном из ранних открытых уже летних кафе и чтобы не замерзнуть, я подогревал ее пивом, а сам пил “Колу”. Мы ходили и сидели около трех часов, и за это время на улице потеплело градусов на семь. Мы говорили о работе ее и моей, о моем ещё недописанном романе и её стихах, вспоминали общих знакомых и, я, глядя на неё, вдруг подумал, что знаю эту даму уже почти два года, но со дня нашего знакомства мы так и не приблизились в познании и понимании друг друга ни на один сантиметр. Да, мы встречались с ней уже не один раз, во многих кафе и зимой, и летом, и весной, и осенью, но…
Но когда, как я понимал, наступал решающий момент, я терялся. Такого со мной раньше не приключалось, ибо я всегда старался уже на первых порах расставить все точки в отношениях с женщинами и девушками: либо переходить к тесной дружбе, либо…
Но вот с ней…
Все наши встречи заканчивались тем, что я провожал ее до автобуса (реже до такси) и желал счастливого пути. Так получилось и в этот раз. Она говорила, что хотела нынче поехать к морю, но ничего из-за напряженного графика работы не получается. Я, в свою очередь рассказывал ей о планах на предстоящую поездку в город Петра.
Мы, как всегда, сказали друг другу многое, но так и не нашли нужных слов. Наверное, потому, что она еще далеко не зрелая женщина, а молодая девица, никак не вписывающаяся в наступившие для меня времена.
Говоря откровенно, я иногда шел на встречи с ней, лишь для того, чтобы разорвать временные путы, вырваться из плена зрелых особ и с головой уйти в новый этап своей жизни. Но не мог. Вот один мой приятель сверстник мог. Вернее смог. Бросил еще не старую жену и ребенка (впрочем, он делал это не впервые) и помчался за девицей на четверть века рожденной позже его. При знакомстве с ее родителями выяснилось, что он старше своего будущего тестя на два года, а тёщи на целую пятилетку. Но его это не смутило. Не смущало это и невесту. Первые полгода. Когда же приятель поистратился на новую супругу весь, залез в долги и на женский праздник 8 марта, явился к ней без подарка, то был просто изгнан с квартиры, которую сам снял несколько месяцев назад и заплатил за нее на год вперед.
Конечно же, пример этот, что ни на есть самый крайний, но кто знает, каким может быть наказание человеку, оставившему в одиночестве женщину, верившую в него как в саму себя, (да и в себя не верившую так, как в него) делившую с ним все многочисленные невзгоды? А то, что наказание это последует в таком случае обязательно, я никогда не сомневался и не сомневаюсь.
***
…Я провожаю теледеву до автобусной остановки и, как всегда желаю всего хорошего, прошу звонить, и едва за ней захлопывается автобусная дверь, ухожу к центральному проспекту города, чтобы еще побродить часок-другой и подумать о жизни. Думая о вечном и земном, я вспоминаю, о том, что перед тем как взять рукопись романа с собою в столицу и город Петра, я обещал дать почитать её одной очень хорошей женщине, опытному корректору по имени Надежда.
ВРЕМЯ ЗРЕЛЫХ ЖЕНЩИН ПРОДОЛЖАЕТСЯ?

Декабрь 2001 – Июнь 2003.
КРАСНОЯРСК.

© Сергей Кузичкин, 2009
Дата публикации: 02.09.2009 04:28:02
Просмотров: 4934

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.