Полуденной азии врата. часть 3. гл. 1-2

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 84546 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

По прибытию на местность графа Кирилова, с двумя ротами Пензенского и Троицкого пехотных полков и несколькими сотнями уфимских, самарских и исетских служивых казаков, на слиянии Ори с Яиком была заложена крепость, названная на немецкий манер Оренбургом, замком на Орь-реке. Спустя четыре года, Киргиз-кайсацкая Комиссия была переименована в Оренбургскую, по названию ее главной фортеции.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОЛИТИКА ЖЕСТКОГО КУРСА.

Примечания автора к главам, в конце данной публикации.

Глава первая.

Волнение у границ с Поднебесной, рябью прошедшие по степным просторам и, словно высокой волной, омыв Уральский горный хребет, действительно грозило непредсказуемыми последствиями отдаленным крепостям и форпостам, да и всей Российской империи, увязшей в войне за интересы западноевропейских держав. В оренбургскую губернскую администрацию, одно за другим, приходили тайные и официальные сообщения от среднеазиатского купечества.
В изобилии прибывающие в Оренбург для торга караван-баши из Хивы, Бухары, Восточного Туркестана и севера-запада Семиречья, с тревогой и несвойственным, особым желанием рассказывали русским чиновникам о многочисленном скоплении цино-маньчжурских войсковых соединений, непосредственно, вдоль южных пределов казахской степи. Тревожные сигналы приходили и по секретной дипломатической почте, из Пекинской Православной миссии. Последние три-четыре года Сары-Арка если не кипела, то булькала. Казалось, что, давясь изжогой от острой китайской кухни, Великая Степь была готова извергнуть очередное переселение народов.
Исходя из обстановки, близкой к возможному вооруженному противостоянию, по запросу Военной коллегии своим высочайшим решением Правительственный Сенат заменил главу Оренбургской губернии и юго-западной системы фортификационных дистанций степного порубежья. На место дипломата и политика Ивана Ивановича Неплюева, пришел руководитель военный. Беспорочный, прямой и бескомпромиссный служака, готовый драться и полагающий, что при пушках дипломатия излишек этикета.
Осваиваясь в делах Оренбургской оборонительной линии, ее новый наместник губернатор Оренбурга генерал-лейтенант Афанасий Романович Давыдов, человек чопорный, немного надменный, обожавший мундир и воинскую дисциплину, сокрушался о слабости сформированного Неплюевым чиновнического аппарата. Прежней нерешимости в азиатских делах. После пяти месяцев постижения местной специфики управления, тайный советник Ее Императорского Величества усмотрел в постановлениях своего предшественника некоторые огрехи, но не стал составлять громких обличительных реляций в коллегию Иностранных дел и Военную коллегию. Решил исправить положение лично, полагаясь на создавшуюся к его прибытию обстановку и на указания Правительственного Сената, отписанные в Оренбург ранее.
Входя в курс дела, обстоятельно, изучая события последних лет, имевшие место в сношениях с киргиз-кайсацкими ордами, Афанасий Романович пришел к выводу, что казахские ханы, султаны, старшины и бии, подданные Ее Императорского Величества ведут себя если не враждебно, то весьма странно...
С раннего утра, плотно позавтракав и облачившись в начищенный до блеска генеральский мундир, Давыдов неторопливо проследовал из личных пенатов, пристроенных к Управительскому особняку и канцелярии, в отведенный наместнику кабинет. Пройдя мимо стола, с вечера обложенного различными донесениями, рапортами и указами по Оренбургской линии, Верхне-Уйской и Нижне-Уйской дистанциям, он глянул в окно.
Погода была пасмурной, еще не зимней, но уже не осенней. Сыпал крупный снег. На басовитый окрик бородатого возницы из полосатой караульной будки вышел солдат и поднял шлагбаум.
Во двор губернской управы въехали казанки [1] о двух лошадях низенькой татарской породы, и остановились у парадного крыльца. Из них вышел пожилой человек, в длиннополой собольей шубе и высокой шапке. Сбив с рукавов и оплечья падающий снег тростью, больше похожей на малое копье, он направился по ступеням к входу в особняк.
Наблюдая за его восхождением, Давыдов глянул в луковицу золоченых часов и хмыкнул:
— Статский советник точен! Весьма недурно, для человека непризнающего военную амуницию.
Через некоторое время дверь открылась, и камердинер Давыдова громогласно объявил о прибытии к господину губернатору высокого гостя:
— Бывший советник Ее Императорской коллегии Иностранных дел по азиатским делам генерал-майор в отставке Тевкелев Алексей Иванович!.. Просить?
— Проси, проси! Ожидаем.
В кабинет апартаментов оренбургского генерал-губернаторства, с высоким потолком и двухметровыми оконными проемами, вошел приземистый человек совсем непохожий на оглашенную камердинером персону. Ничего генеральского, как в одежде, так и в походке, в нем не было. Он больше походил на татарского купца или фабриканта средней руки. Движенья его были живы, а взгляд хитер и непонятен.
По-стариковски шоркая ногами, Тевкелев прошел до середины залы и остановился. Опираясь на трость, он поглядел на ее хозяина и слегка поклонился.
— Доброе утро, Ваше Высокопревосходительство господин генерал-губернатор.
— Прошу садиться, Алексей Иванович, — Давыдов указал на мягкое кресло, расположенное поблизости от встроенной в стену шотландской печи. — Здесь уютней и теплее. Предложил бы чего-нибудь из горячительного, но знаю: вина вы не употребляете. Мне говорили, что при долгой и рассудительной беседе вы любите перебирать четки? Если так, то не стесняйтесь. Разговор у нас с вами, господин статский советник [2] Ее главной имперской персоны, будет протекать именно в таком, продолжительном русле.
Определившись в кресло, Тевкелев отставил в угол трость-копье и снял с пояса нефритовые четки. Пробежав по ним высушенными временем пальцами, он тихо прочел краткую молитву, провел ладонями по лицу и умиротворенно проговорил:
— Я весь во внимании, Афанасий Романович.
— Наслышан о вас, наслышан! Весьма любезны отзывы, Алексей Иванович. Третий десяток при Оренбурге советником. Почесть, так с самого его основания.
— Да, почитай, что и три… Еще до господина Кирилова в переводных писарях состоял и к хану Абулхаиру в становище ездил. А с обер-секретарем Иваном Кирилловичем, да будет свята его могила, и Комиссию [3] чинил и киргиз-кайсацких владельцев в подданство Российское по указу императрицы Анны Иоанновны определял.
— Вот, вот... И мне, ныне милостиво царствующей государыни Елизаветы Петровны, слуге верному, за крайний срок не во все успевшему вникнуть, ваша рекомендация вельми потребна.
— Так не у дел я нынче, Афанасий Романович! Как ваш предшественник в столицу отъехал, я султана Жолбарса с почетом на Приишимье отправил и от оного Киргиз-кайсацких дел предприятия отошел. В одаренный государыней юрт [4], на покой собираюсь, да по старости-то своей, никак не соберусь.
— И все же… Алексей Иванович! Пока вы здесь, поделитесь со мной мыслями.
— Так о чем делиться? Вчера моя повариха, дуреха этакая, половник в колодец упустила. Так вам, поди, то не интересно станет?..
— Половник новый недорог, да и старый из колодца достать можно. Вот если мы Малую и Среднюю киргиз-кайсацкие орды упустим, словно та дуреха с поварни! Не простит тогда нам государыня и Правительственный Сенат сего праздного ротозейства. Совместным указом Военной и Иностранных дел коллегий отписано мне для исполнения следующее:

«1-е... Поколебавшуюся, и к китайскому подданству в наклонности уже бывшую, Среднюю киргиз-кайсацкую орду на всегдашнее время в верности Ее Императорского Величества утвердить. 2-е... На тех местах, где сильной зюнгорский народ располагался и которые ныне уже впусте остались, не допустить к пребыванию таких народов, которые со временем опасными для Сибири соседями быть могли».

— То же, касаемо и орды Малой.
Тевкелев почмокал губами и ответил:
— Я уже отписывал в коллегию Иностранных дел мои суждения по данному поводу, повторю и сейчас. В настоящее время о султане Абылае… если, уважаемый Афанасий Романович, вы именно о нем говорите?.. — Тевкелев вопросительно вскинул глаза и, после утвердительного кивка губернатора, продолжил: — Так и обо всей Средней орде, чтоб они в китайскую сторону откочевали и отдались в тамошнее подданство, опаски мало. То лишь сомнения. Так же: говорил я и повторяю, что опасности нападения на сибирские крепости войск ордынских ныне не имеется.
— Ваше мнение мне известно, но оно основано на заверениях султанского посланца Мамуки Дабазара, в марте сего года, уверившего господина и кавалера Неплюева. Не так ли, Алексей Иванович? А именно, что султан Абылай...
Давыдов взял со стола приготовленный для прочтения лист и зачитал:

«…во время приближения китайского войска, к примеру, в тысячах в тридцати к границе их киргиз-кайсацкой земли... представил себя китайскому богдыхану, чтоб быть с ним в мире. Токмо учинил он это в рассуждении с немалочисленным войском… А чтоб в подданстве у него быть, о том не только делом, но и в помышлении не имел, и иметь не будет. И от подданства высокославной державы Ее Императорского Величества отложиться не имеет хотения, поскольку в оном вечно и непоколебимо пребывать желает».

— Алтын, он хоть в базарный день, хоть в простой, все равно — алтын! — перебирая четки, ответил Тевкелев.
— А что вы скажите на это? Сия бумага, ответ Лифаньюаня на протестный лист Правительственного Сената по поводу принуждения оного султана Абылая к вассалитету. Говорено сие, от имени самого Цаньлуна императора Поднебесной.
Давыдов показал собеседнику депешу коллегии Иностранных дел с пометкой «особливо секретно».
— Плох стал глазами. Не разберу.
— Что же, господин советник, я вам прочту. Конечно, упустив присущие в листах формальности.
— Если вас не затруднит?..
— Не затруднит. Итак:
Давыдов обратил взор к листу и зачитал:

«Что же касается до киргиз-кайсака султана Абылая, то в Кяхтинском листе [5] не упоминается, что их, — то есть российских подданных, — нам принимать не надлежит. Сие указанное обстоятельство наипаче же несходно к правде быть... Понеже в третьем годе, оный Абылай с товарищами, опасаясь от жестокого состояния нашего великого войска и любя высочайшую милость Его Величества великого государя Цаньлуна с истиннодушным желанием и всепокорнейшим прошением в подданство здешнего государства быть стремятся, затем они, Абылай с товарищами, и приняты. А при том случае, за вашим подданным Абылаем, вы никого своего войска не отправляли и спасение ему от нас не чинили».

— Целых три года, как один из самых видных султанов кайсацкой степи в двойном подданстве, а мы ни ухом, ни рылом об том не ведаем! Этой весной лишь сподобились, сообщили в коллегию Иностранных дел.
— Рыло, господин наместник, оно больше для подкопа ям годно. Коль так плохо, отпишите ко двору реляцию. Проглядел, мол, старый Маметя [6]. Только вот дело-то… и Неплюев, и Рычков [7], на том же стоят. Нет нам от Абылая опаски. Хитрость есть, а опаски нет. Если конечно и далее, дело с умом и уважением чинить.
— С умом, говорите! Не обижайтесь, господин советник, но в оставленных мне губернатором Неплюевым бумагах, «ума» не слишком-то много.
— Имевшаяся у султана Абылая с китайцами и мунгальцами дружественная и обязательная коммуникация господином Неплюевым еще в прошлом годе пресечена. Казахи Средней орды, вместо имевшейся на китайцев надежды, уже сами держат от них опасности... Они китайцам не доверяют, и на оных огорченными находятся. Сверх всего того, как вам известно, Средней киргиз-кайсацкой орды ныне неофициально-главнейший есть никто иной, как Приишимский властитель. Так вот, прошедшей ранней осенью, Абылай отправил через Оренбург брата своего двоюродного султана Жолбарса с некоторыми той орды старшинами, ко двору Ее Императорского Величества. А именно, засвидетельствовать подданнические должности.
— Я, Алексей Иванович, понимаю вас. И полностью одобряю ваше рвение защитить деятельность бывшего губернатора. Но давайте по существу: институт аманатства со Степью, моим предшественником был весьма запущен. В мае Неплюев отправляет в ставку данного Абылая переводного писаря Матвея Арапова с золотой саблей и самоличным письмом, где губернатор просит у султана не аманата, а просто прибыть в город Оренбург для обсуждения наболевших вопросов. Или, хотя бы, в Троицкую крепость! И что же? Вместо того чтобы упросить, настоять на прибытии киргиз-кайсацкого владельца или одного из его кровных родственников…
Давыдов уже нервно сорвал со стола следующий лист и продолжил:

«Они же: султан Абылай, старшина Куле и Кулсары батыр уверяли меня, Арапова, что «присылаемых к ним китайских посланцев не жалуют... и сами им не рады, а ласку принуждены оказывать, чтоб их не озлобить».

— Поскольку Арапов прибыл в Оренбург с ответом в августе, когда господин Неплюев уже сдал дела и отбыл в Санкт-Петербург, то сей вольный рапорт, видимо в привычке, лег на стол мне.
— Как вам, уважаемый Афанасий Романович, должно быть известно, — спокойно ответил Тевкелев. — Согласно запросу коллегии Иностранных дел «О нынешнем положении в Степи», в январе сего года, Рычковым и мной было отписано, что после падения от цино-маньчжурских войск зюнгорского царства и основной части Большой киргиз-кайсацкой орды, никакого другого народа кроме как казахов Средней и Малой орд, меж нами и Поднебесной империей нет. Позади оных казахов, в смежности территорий, находятся разные народы: туркменцы, хивинцы, нижние каракалпаки и киргизцы, так называемой Дикокаменной орды. А так же, Туркестанское, Ташкентское и Кокандское ханства. Но ныне, ни одного такого народа нет, который бы людством своим, с помянутыми в российском подданстве состоящими двумя ордами, сравниться мог. А поскольку, кроме как на Ее Императорское Величество у них надежи более ни на кого нет. То, из-за нерасторопности коллегии Иностранных дел, которое, не я, а вы, сами изволили заметить, попасть под абсолютное подчинение цинов, у киргиз-кайсаков опаска велика.
Тевкелев огладил нефритовые, нанизанные на суровую нить косточки четок и замолчал. Ожидая ответа, он мысленно погрузился в молитву.
— Вы хотите сказать, Алексей Иванович, что и для Российских окраин: в том обстоятельстве немалая угроза ныне существует? Причем, говорите это мирно, как об упущенном в колодец половнике.
— Выказывать в разговоре беспокойство, на Востоке не принято. Вам, Афанасий Романович, со временем придется к тому обвыкнуть.
— Я как раз, Алексей Иванович, посему поводу вас и пригласил! Не стану скрывать. После того как вы отошли от дел, в Оренбург прибыл личный адъютант канцлера Воронцова с пакетом, в котором была грамота Ее Императорского Величества на имя султана Абылая. Жалея преклонный возраст, я не стал беспокоить по пустякам вашу старость, и сам, через коменданта Троицкой крепости полковника Петра Андреевича Родена, послал в ставку оного владельца доверенного эмиссара. Возможно, знакомого вам канцеляриста Филата Гордеева.
— Гордеев, Гордеев… как-то не припоминаю, — не раздумывая, слукавил Тевкелев. — А что до адъютанта его сиятельства графа, то, Афанасий Романович, появление сего петербургского щеголя в нашей безлесной округе трудно не заметить. И про неудачу вашу, мне известно. Слух то у меня от матери достался, а она до смерти глухотой не страдала. Вот реляций канцлера не читал…то, верно.
— А хотели бы?
— Прочтете, послушаю.
— Признайтесь, ведь затаили на меня обиду?
— Какая ж обида, если не вышло ничего.
— Увы, увы, увы… Должен вам признаться: полный конфуз из оной поездки получился. На днях полковник Роден прислал в Оренбург казачьего сотника Плетнева с подробным о том рапортом, где Петр Андреевич указует слова посланного к Абылаю эмиссара.
Давыдов снова подошел к столу, взял лист с двуглавым орлом на просвете и зачитал:

«20 октября, сего 1759 года, при собрании лучших Средней орды владельцах, человек тридцати, через меня, канцеляриста Филата Гордеева, оный султан Абылай слушал грамоту Ее Императорского величества и оказал себя довольным. По прочтению, взяв величайшую бумагу и оборотив гербом к киргизцам, он говорил, что через оную грамоту себя уверяет, как подлинно всемилостивейшая государыня его, Абылая, жалует и он, несомненно, верит: та грамота от самой всероссийской государыни пожалована. От чего был весьма ласков и весел…».

— И какая же здесь конфузия?
— Послушайте далее. Полковник пишет:

«На заявление по указанию, Вашего Превосходительства об отпуске из полона подданных Ее Императорского Величества алтайцев и их угнанный скот, султан резко изменился, пришел в ярость великую и ответствовал: «Когда такие наглости с Алтая да Сибири — отъем и не отдача наших лошадей еще продолжаться будет, то он возьмет уже по нетерпеливости другие меры! Степь-де у нас весьма широка, а ныне и еще боле прибыло. Есть, где обретаться и покой себе иметь!».

— Каково!.. Причем на вполне закономерный вопрос эмиссара Гордеева, «О каком прибытке, уважаемый султан Абылай говорит?», — тот ответил:

«Не для того прибыток возможен, чтоб от всемилостивейшей государыни себя отпадшим учинить. Токмо, если и далее так станет, понужден будет от российских жительств далее кочевать и тем от воров оных отбывать…».

— Заканчивается же сие донесение: отписанной на имя полковника жалобой Филата Гордеева: «…прием меня, оным султаном Абылаем, был довольно холоден». В юрт-ставку той земли владельца, эмиссар полковника допущен не был. Разговор между ними длился весьма скучно и не долго. Творилось же, им выше сказанное, в султанской походной палатке на дальних подступах к становищу, в голом необжитом поле…
Весь столь длинный монолог Афанасия Романовича, Тевкелев внимал как-то вяло, со старческим потухшим взором. Губернатору иногда казалось, что ораторствует он в пустой комнате и его совершенно никто не слышит. Но когда наместник закончил, и в ответ заговорил его собеседник, Давыдов понял, что имеет дело с человеком весьма незаурядным.
— Добавляя в чак-чак стручок красного перца, нельзя сетовать на горький вкус и отплевываться! — проскрипел как-то горлом Тевкелев. — Узункулаки [8] по степи носят весть, что султан Жолбарс оставлен в Оренбурге аманатом, вспоминают несчастную долю султана Кожахмета [9], слишком долго жившего на чужбине. Китайские купцы по всей Средней Азии дружно хулят российский торг и прославляют товары Поднебесной. Оренбургский губернатор на переход через Яик-реку казахских становищ со скотом запрет держит, формируя политику жесткого курса, а в листе Лифаньюаня китайский император называет Абылая младшим братом и зовет со всеми улусами кочевать на землице Алтай-Тау, когда-то отобранной у казахов джунгарами. Мне кажется, Афанасий Романович, не трудно догадаться, откуда ныне ветер заботу несет. Да и мы, на месте не сидим, сим вредным слухам рьяно способствуем.
— Алексей Иванович. Батенька наш! — восхищенно воскликнул Давыдов. — Вы отошли от дел государевых? Или только в соседнюю комнату ненадолго вышли, не притворив за собой дверей? А может, и вовсе не выходили? Только вид сделали.
— Когда длительное время состоишь при делах государевых, Афанасий Романович, то и они при тебе еще долго находятся. Ведь оное не только бумаги, но и люди со своими горестями и печалями. Покуда они живы, то дела наши, днем и ночью при нас останутся.
— Тогда, Алексей Иванович не будем более писать гисторий Российских, подобно небезызвестному вам господину Татищеву [10], и перейдем к главному. Итак, события последнего месяца, то есть ноября 1759 года. Без всякого уведомления на то российской стороны, хан Малой орды Нурали и его брат Ералы подтянули свои улусы к самому Яику. Сын же хана Средней орды Абулмамбета Абулфииз, выйдя из похода на каракалпаков с довольно крупными силами, собрал подкрепления с окрестностей Сырдарьи и Восточного Туркестана и откочевал к Иртышу. Расположился станом вблизи Усть-Каменогорской и Семипалатинской крепостей. О чем мне отписано командующим Сибирским корпусом бригадиром Фрауендорфом и передано через упомянутого выше коменданта Троицкой крепости. А так же, подтверждено из тобольской губернской канцелярии. Как известно, одна из ставок султана Абылая находиться всего лишь в пяти днях верховой езды от крепости Святого Петра, главной фортеции Ново-Ишимской линии, где он и намерен ныне зимовать с большим количеством толенгутов. Алексей Иванович, — дорогой вы наш Маметя, все это очень похоже, на хорошо продуманное выдвижение авангарда войск союзных Сыну Неба казахских султанов, для захвата и сокрушения российских оборонительных линий. Да конечно, по Степи ходят слухи, что сей явный демарш киргиз-кайсаков Средней и Малой орд, является маневром отвода, стариков, жен, детей и скота под защиту наших крепостей, перед вероятным вторжением в Сары-Арка войск Поднебесной. И, якобы, возможной бескормицы на степных просторах. Также имеются заверения, всех мной упомянутых владетельных киргиз-кайсаков в верноподданстве Ее Императорскому Величеству, но застарелые и, возможно, забытые под ласковыми напевами китайских послов, кои официально и под разными личинами, просачиваются в Степь целыми партиями. И заметьте, как раз туда, куда нашим эмиссарам почему-то ни под каким видом доступа нет! Или таковой весьма ограничен. В данное время, в Оренбурге не имеется ни одного близкого родственника киргиз-кайсацких ханов, который служил бы хорошей гарантией их лояльности к российскому самодержавному престолу.
— Чего же, Афанасий Романович, вы от меня хотите? Я хоть за прошлые заслуги и удостоен от Ее Императорского Величества звания генерал-майора, но человек, отнюдь, не военный. И вряд ли, смогу быть вам чем-то полезен, в данной ситуации.
— От вас мне нужно одно, чтобы вы поехали к Абылаю. У вас с ним давняя переписка имеется и знакомство, если не сказать — дружба. И вам, Алексей Иванович, он в гостеприимстве не откажет.
Тевкелев выдержал паузу, перебирая четки.
— Господин губернатор, я уже стар для этаких дальних странствий. Восьмой десяток мне, однако, случился. Да и ехать, так отдаленно, чтобы узнать истинные настроения казахских ханов, султанов и старшин, на мой взгляд, Афанасий Романович, ни к чему. Близ святого мазара хана Абулхаира, что совсем рядом, сейчас кочует улус ханши Бопай. Вдова хана недавно отписала мне эпистолу и просила замолвить пред вами слово, чтоб разрешили ее личному улусу и улусу старшего сына хана Нурали переправить коней на правый берег реки Яик. Вот вы и пошлите к ней в становище с разрешением переводного писаря нашей губернской канцелярии Ямангулку Гуляева. Человек он смышленый, давно при мне состоит. И толмачит грамотно с умом. Ханша Бопай, памятуя, что Ямангул при строении мазара ее покойному мужу пребывал, и часто ее многочисленные прошения об ускорении сего дела к наместнику Неплюеву отписывал, его весьма приветливо встретит.
— Я не могу согласиться на перекочевку через Яик-реку. Сей запрет на перегон скота казахскими улусами в грамоте Елизаветы Петровны, для хана Нурали от декабря позапрошлого года писанной, упомянут! И не мне его ставить в отмену. Особенно теперь, когда не попавшие в государев реестр яицкие казаки общим воинским гуртом прямо рвутся на Кубань, желая там восстановить утерянную вольницу. Находясь в таком затруднении пустить в обход наших укреплений еще и орду Малую! В условиях войны в Европе с Фридрихом, тайных пристрастий Англии и весьма своенравной нашей союзницы Франции, за кулисой соблюдающей свои интересы на Крымском полуострове. Сближение Киргиз-кайсацкой и Ногайской орд. Может обернуться с моей стороны непрозорливостью великой. Да и что может знать женщина, хоть она и ханская вдова?!..
Давыдов разочарованно махнул рукой.
— Та вдова, Афанасий Романович, еще при жизни хана Абулхаира собственный оттиск имела, да на договорные послания ко двору Ее Императорского Величества ставила. На Востоке ведь оно как: жене порой пустое место, но мать, да при наследнике… Наместник Неплюев, ранее был послом в Стамбуле, и это хорошо понимал, потакал всем ее капризам.
— Хорош каприз!.. Собственноручно пропустить за систему оборонительных линий Малую орду.
— Я же вам не предлагаю открыть проход всей орде! Всего два личных улуса, они нам не составят большой опасности. С такой, как Бопай управительницей, стоит дружить. Сам хан советы жены слушал и выполнял. Оная привычка у него еще тогда зародилась, когда он у отца ханши в услужении пастухом пребывал. Если на то не ханша Бопай, Абулхаирова фамилия давно бы перегрызлась. И с Абылаем она знается близко. Он у нее через Карашаш — дочь единственного брата покойного мужа, тоже умершего Булхаира, третий десяток лет в добрых зятьях ходит. Так что отправляй к ней эмиссара, Афанасий Романович, без всякой опаски. Коль моему совету последуешь, отказа быть недолжно. А что рескрипт имперский двухлетней давности. Ее Императорское Величество холеной ручкой надписала на сей грамоте «Посему быти», да и давно уже позабыла. А матушке России, от той ее забывчивости, да непринужденности, польза может случиться. Только эмиссара не одного отряжай, с парадом должным. Бопай женщина и любит обиход. Пошли капитана в камзоле да бантах ажурных, но разумного. Советую, молодого Рычкова. А к нему Ямангулку приставьте.
— Думаете, Алексей Иванович, пойти против указа государыни и разрешить хану Нурали и улусу его матери перейти Яик, — дело того стоит? — выкидывая из себя сомнения, спросил Давыдов.
— Коль грамоту Ее Величества императрицы, Абылаю так бездарно отдали! Без всякой выгоды для Российской империи интересов. Думаю, стоит. А чтобы уважаемая ханша Бопай разговорчивее была, есть у меня одно письмецо… Перед отбытием, пришлете ко мне капитана Рычкова. Я ему объясню, сию эпистолу вдове подать, и какими речами приправить.
Глаза советника Тевкелева лишь на мгновение полыхнули ребячьим озорством. Это была единственная эмоция, которую он себе позволил за весь долгий разговор с генерал-губернатором.

Глава вторая.

Прослуживший в оренбургской администрации длительное время, имея прямую или косвенную причастность ко всем сношениям со Степью, мурза Маметя как никто другой ведал Киргиз-кайсацкие дела. Отлично знал он и людей ханских фамилий, их сильные и слабые стороны. На первый взгляд, ненавязчивый совет губернатору Давыдову, обратиться именно к ханше Бопай, родился в его седовласой голове не спонтанно, а был результатом долгой словесной подготовки. Всегда соблюдая интересы империи, иногда Алексей Иванович умело соединял их с личными тайными страстями.
Два месяца назад, когда на дворе стоял теплый пахнущий Бабьим летом сентябрь, вспоминая годы прошедшей жизни, низенький и сгорбленный от многолетней чернильной работы генерал-майор сидел в кресле и грел старые кости у печи-голландки. Бросая в огонь листы из кипы своих «Разных бумаг», Маметя оставлял потомкам лишь то, что им знать было должно. Но сначала, он каждый лист подносил к слабому печному свету и внимательно просматривал.
«Донесение от 24 августа 1740 года… начальнику Оренбургской Комиссии толмача Максютова...» — выборочно выхватил он глазами из очередной бумаги: «...Хан Абулмамбет за оную, данную ему палатку благодарил, а султан Абылай на то говаривал: для чего мне особливой палатки не прислано, ибо я вместе с ханом не стою».
Тевкелев улыбнулся, размышляя: «Потому и не кажет глаз Абылай в Оренбург-город! Нескладно сего высокого гостя приняли-то, спехом творя с ханов да султанов российское верноподданство».
Рапорт толмача Максютова, двенадцать лет назад Тевкелев нашел в документации по принятию присяги на верность императрице Анне Иоанновне влиятельных киргиз-кайсацких владельцев. По неоднократному ходатайству хана Абулхаира, в 1747 году он повторно прибыл на Оренбуржье из далекого Санкт-Петербурга в помощь губернатору Неплюеву и скрупулезно пересмотрел, хранившийся в губернской канцелярии архив по Комиссии умершего князя Урусова [11].
— В том, ключ многих нынешних недосказав с Абылаем, — тихо проговорил он, и бросил донесение обратно в папку. — Поймет ли, сие Давыдов? Пусть лежит бумага. Иван в султане силу сразу увидел, потому и Карлушку Миллера к ойратам заслал, выручать Абылая из плена. Сколько лет прошло! Моряк степной дипломатии Ваньша Неплюев... Снова наши пути разошлись, Иван. Как шхуны в бурной воде, оставляя лишь недолгий след в море имперской жизни. И теперь уж, больше не сойдутся...
Из общей массы вороха бумаг, как-то несмело, но настойчиво, высунулся желтый уголок. Старческая рука потянула за него. Аккуратным столбцом показалась арабская вязь без каплевидной печати, обычно ставленой ханом Абулхаиром, его женой ханшей Бопай, или другими киргиз-кайсацкими владельцами, на официальных эпистолах к наместнику Оренбуржья или к нему — генерал-майору Тевкелеву.
Маметя даже не стал подносить послание к огню. Все, что было написано в бумаге, он помнил наизусть.
Лишь губы прошептали:

«Мы — буквы «за» и «заль»
в словах арабской речи»…

…Алексей Иванович Тевкелев слыл человеком новой формации, так называемого «Петровского времени», но это была лишь его внешняя сторона. По дворянской родословной, вписанной в Бархатную книгу, его предки выходили из татарского рода Касимовской орды. Но на самом деле, татарским его род был только по материнской линии. Тевкелевы, или правильней сказать Тевеккелевы относились к одной из ветвей «царевичей оды Казачьей» и вели свою родословную от Ураз-Мухаммеда [12], племянника казахского хана Тевеккеля [13], почти два века назад, привезенного в Москву аманатом и Годуновым определенного в правители Касимовского городка.
В эпоху Смуты и тяжелых последующих лет один из служивых татар Тевеккелевых выбился в приказные люди Московского списка [14]. Отличное знание тюркских языков и татарского письма позволило ему стать подьячим Посольского приказа, где он переводил государевы грамоты и наказные памятки [15] для посольских людей. Со временем принадлежность потомственных приказных дьяков Тевкелевых к ханам Великой Татарии [16] сохранилось лишь в семейных преданиях, передаваемых устно от отца к сыну.
Государевы реформы самого начала века, — упразднение многих приказов, заставили вступающего в жизнь Маметю именовать себя Алексеем Ивановичем и приспосабливаться к европейскому платью. Но больших в том успехов российский дворянин тюркского происхождения не достиг. Как и многим его современникам, наспех пошитый Петром лоскутный западный камзол, Мамете оказался слишком тесен. Лишь отменное знание татарского и уйгурского письма, многочисленных тюркских диалектов, бережно передаваемое в семье по наследству как состояние, позволило юноше добиться места «толмача восточных наречий». Но вскоре старые посольские дьяки — служивые люди, разумеющие не только веянья Европы, но и всевозможные тонкости Востока, Петром были бездумно заменены напыщенными немцами, «отменно» понимающими «европейский политик».
За время службы Тевкелеву не раз приходилось покидать Санкт-Петербург. Но первый его дальний отъезд был неудачен. В 1716 году, с малой экспедицией посланный разузнать дороги через Персию в далекую Индию, он попадает в плен к одному из наместников персидского шах-ин-шаха и только чудом возвращается назад. Этот неуспех отразиться на его карьере забвением на долгих пять лет.
По окончанию Северной войны интерес Петра Алексеевича к Азии, несколько утерянный после неудачного Прутского похода [17], резко возрос. Российской империи снова понадобились знатоки Востока. Вступивший на государеву службу задолго до Ништатдского мира [18] переводной писарь ориентальных языков Кутлу Мухаммет получил унизительную должность копииста при созданной государем-реформатором новой посольской структуре, коллегии Иностранных дел.
Еще в первые годы войны со шведом, бедность и прозябание столкнули Маметю с другим, таким же без гроша в кармане дворянином Иваном Неплюевым, служившим в Адмиралтействе у галерного строения. Ваньша коротал время за книгами. На которые он безудержно тратил деньги жены Федосьи Федоровны в девичестве Татищевой, присылаемые с маленького имения, где имелось приданное в количестве двадцати крепостных душ. Не располагая средствами и не имея возможности прокучивать вечера в пустосветских гуляниях, Неплюев ютился в одном из Санкт-Петербургских чердаков вместе с копиистом Тевкелевым и изучал восточные языки.
Выпускник-отличник Петербургской морской академии Иван Иванович Неплюев, Петром был направлен на учебу заграницу. Познавая науки корабельные в Венеции и Испании, он познакомился с арабским и персидским письмом и уже на родине, Маметя помогал Ивану окончательно их освоить. Из-за молодости вечера обучений обычно переходили в книжные ристалища. Поединки словесности часто заканчивались горячими предутренними спорами о величественности двух не молодых, но весьма привлекательных античных дам — белокурой Европы и черноглазой Азии.
В течение многих лет Кутлу Мухаммет по-дружески знакомил будущего зубра дипломатии с различными видами восточного письма. Впоследствии эти знания послужили Петру причиной для отправки Неплюева послом в Константинополь-Стамбул. Согласно указу коллегии Иностранных дел и самоличному напутствию императора, из хорошего инженера-моряка Иван стал блистательным политиком.
В Персидском походе, после пятнадцати лет службы, Тевкелев числится лишь старшим переводным писарем имперской канцелярии. Неожиданный, но в духе времени — указом Петра, поворот судьбы друга к материальным благам и карьере вселил в Тевкелева надежду и веру во всевидящее око государя. Три года он состоял при дипломатической переписке со Стамбулом. Когда другие чиновники старались переложить обязанности на подчиненных, Маметя сам искал службы и, конечно же, находил ее в избытке.
После похода российских войск на Восток и неурядиц в самой Персии, посол шах-ин-шаха в Санкт-Петербурге заключил мирный договор [19], по которому к России отходили земли западного и южного побережий Каспийского моря, с условием оборонительного союза против Османской империи. Назревало новое нежелательное противостояние, война с Турцией. Коллегия Иностранных дел отписывала в Стамбул о необходимости разрешить конфликт мирными средствами.
Дипломатическую деятельность былого сотоварища по коротанию голодных вечеров на чердаке, где Тевкелев по-прежнему проживал, Маметя наблюдал из многочисленных донесений Ивана в Правительственный Сенат. Лишь благодаря Неплюеву, тяжелое полугодовое противостояние закончилось без сражений, русско-турецким мирным соглашением [20]. Это знаменательное событие лета 1724 года, в коллегии было отмечено раздачей многих наград и званий. Алексей Иванович получил чин коллежского регистратора и с еще большим усердием ушел в бумажную работу, надеясь, что империя заметит его радение и обозначит очередным повышением. Но этого не произошло. Петр Алексеевич умер, и сношения с красавицей Азией замерли, надолго перейдя в инертное состояние.
В подобном же состоянии, в полном отсутствии денежных средств, находился и сам Маметя. Шесть лет просиживания штанов в канцелярии коллегии Иностранных дел, на более чем скромном окладе чиновника тринадцатого класса, довели его до того, что и сидеть-то стало стыдно. Вытертые панталоны просвечивались еще более худым исподним.
Какое-то время дружба с Неплюевым, по-прежнему несшим службу в Стамбуле, материально его подпитывала, но гордость российского приказного дворянина, потомка царевича Касимовского и казахских ханов, не позволила Мамети пользоваться тем постоянно. Личная переписка с Иваном, поначалу перейдя на сухую дипломатическую эпистолярию, стала периодической и вскоре была совсем утрачена.
За короткое время, пережив государыню, государя и несколько временщиков, Тевкелев навсегда утерял способность благоговейно взирать на высочайшие персоны. Приход к власти новой государыни, бывшей герцогини Курляндской Анны Иоанновны с целым выводком обнищавших на родине немецких баронов, не вызвали в тюркской душе ни малейшего восторга.
Осень 1730 года была такой же обычной, сырой, дождливой и промозглой, как и все осени стоявшего на северных болотах Санкт-Петербурга. В один из полных занудства октябрьских дней, исполняя в коллегии рутинную работу, Тевкелев и не предполагал, что там, наверху, уже пришли в движение невидимые силы, и до изменения его судьбы остались считанные минуты.
В эти дни, ко двору Ее Величества императрицы Анны Иоанновны прибыли посланники хана Абулхаира: Кутлумбет Коштаев и Сеиткул Кундагулов. Подобно библейским волхвам, они пришли с Востока с прошением своего правителя — принять народ киргиз-кайсацкий под имперское покровительство. Понадобился толмач, знающий восточные языки во всевозможных нюансах, под руку попался сорокапятилетний тюркский дворянин Маметя, который справился с поставленной задачей великолепно. По указу графа Остермана Тевкелев был произведен в коллежские секретари и неотлучно приставлен к послам: «Для общения и перевода слов сих посланников киргиз-кайсацкого хана»...
В феврале, следующего 1731 года, согласно первому пункту подробной инструкции коллегии Иностранных дел: «Ехать ему, Тевкелеву, в киргиз-кайсацкую орду, где обретается главный их хан Абулхаир…», — Алексей Иванович Тевкелев покинул душивший его кашлем Санкт-Петербург и с посланниками хана выехал на родину своих предков, для принятия казахской орды владельцев под протекцию России.
Сын Великой степи возвращался в лоно матери, чтобы переродиться в нем заново. Бескрайняя воля, открывшаяся за Волгой, в Башкирском наместничестве, продиктовала Кутлу Мухаммету выбор одежды. Скинув ненавистное европейское платье, он облачился в широкое и свободное татарское одеяние. Нововведения Петра Великого, маскарадный лоск Северной столицы, здесь, в Великой Татарии действовали весьма слабо. Тут веяли ветры Востока. Смачно стоял дух старой Московии, и европейский сквозняк «прорубленного окна» проглядывался среди здешней знати, скорее белой вороной, а не чем-то окончательно укоренившимся. Тевкелев даже прибавил себе один мушел и стал на двенадцать лет старше, для должной на Востоке солидности.
Перейдя бродом Яик, Тевкелев и сопровождающие его старшины были встречены старшим сыном Абулхаира султаном Нурали, который и привез посланца одной государыни к шатру другой — к своей матери ханше Бопай.
…Та предосенняя встреча, в высоком шатре из китайского голубого шелка, с красивой средних лет женщиной, во многом предопределила дальнейшие действия и слова коллежского секретаря Мамети. Бопай обладала всеми прелестями и достоинствами дочерей Востока, но главное, что располагало и удерживало около нее мужчин, были глаза. Большие, смолянисто-черные, они властвовали над всеми, к кому снисходили. Их власть не отпугивала, она притягивала. Им хотелось принадлежать и подчиняться…
Сам не замечая того, Тевкелев очень быстро стал добровольным невольником ханши Бопай. Рабом ее глаз, тихого воркующего голоса, плавных движений рук… и тех слов, что она говорила. Так и необретший «своего государя», Маметя нашел «свою государыню», которой хотелось служить и быть верным во всех ее начинаниях. А начинаний у дальновидной ханши Бопай имелось непочатый край. У женщины-матери было четверо сыновей и пятого, как оказалось впоследствии, она носила под сердцем. Создавая оплот в грядущей старости, Бопай не желала видеть рядом с ее властительным мужем, кого-то еще, кроме себя и своих многочисленных детей.
Соответственно указаниям коллегии, не без помощи ханши Бопай обжившийся в Степи Тевкелев стал прощупывать местную знать на предмет родословия. Род Абулхаира принадлежал к одной из младших ветвей казахских ханов и не мог претендовать на главенство всей земли Казахской, как это было указано в привезенной в Петербург его старшинами грамоте. Потомки старшей ветви в двух других Большом и Среднем жузах, и наличие таковых в жузе Младшем, по неписанным, но строго соблюдавшимся в Великой Степи древним законам наследия ханской власти, не давало Абулхаиру на то право.
Такое несоответствие желаемого и действительного совершенно не устраивало ханшу Бопай. Ее воззрения на возможный пересмотр некоторых устоев Сары-Арка с помощью Российской империи, при совпадении интересов, оказались прописаны Тевкелеву в инструкции коллегии Иностранных дел, и возражений, со стороны последнего, не имелось.
Была ли посланная ко двору Ее Императорского Величества поклонная грамота инициативой хана Абулхаира? Или она исходила от ханши Бопай? наблюдавшей, как после побед над джунгарами, объединенная под руку мужа власть, словно мелкий песок постепенно ускользала от него, а, стало быть, и от ее детей. То Маметя считал не столь и важным. Главное он понял сразу — на эту красивую ручку с длинными, унизанными перстнями пальцами, можно было взаимовыгодно опереться.
Почти два года Тевкелев жил среди ханского окружения, весьма неадекватно принявшего известие о волеизъявлении Абулхаира. Объяснял, уговаривал, стращал и подкупал. Результатом кропотливой работы Мамети стала бумага с государственной средней печатью, присланная ему коллегией для заполнения. Где указывалось, что кроме хана Абулхаира в верности Российской империи на аль-Коране поклялись двадцать девять старшин. Ответную миссию киргиз-кайсаков, отбывшую с Тевкелевым в Санкт-Петербург в январе 1733 года, возглавил второй сын хана Младшего жуза и Бопай — султан Ералы.
Рекомендации переводчика ориентальных языков Тевкелева: по приобщению сего народа к империи и постройке крепости на реке Орь, вблизи ее впадения в Яик, были основательно изложены в путевом журнале, который он вел по прописанному в инструкции указанию, коллегия Иностранных дел рассмотрела и одобрила. Учрежденный Анной Иоанновной, вместо Правительственного Сената Кабинет Министров [21], за проявленную мудрость и предусмотрительность в делах дипломатии, дал Алексею Ивановичу Тевкелеву чин коллежского советника [22], с назначением помощником обер-секретаря и сенатора Кирилова в Киргиз-кайсацкую экспедицию, созданную для постройки крепостей и форпостов, смотрящих на левый, степной берег реки Яик.
Опережая события, в 1734 году Маметя вместе с султаном Ералы прибыл в стан Абулхаира и объявил хану, что заклад и возведение российской крепости на реке Орь, по просьбе оного киргиз-кайсацкого властителя и согласно указу Ее Императорского Величества, состоится уже этим летом. Но на сей раз, встреча российского посланника в Сары-Арка была не очень радостной, за недомолвками чувствовалось напряжение.
Оснований для резкого охлаждения отношений между имперским и ханским домами имелось много. Но главной причиной служила грамота императрицы Анны Иоанновны, выданная влиятельным лицам Старшего жуза. Где от имени императрицы было написано: «Всемилостивейшее соизволение мое, статскому советнику Кириллову и полковнику Тевкелеву об том ведать. И киргиз-кайсаков Большой орды в подданстве учинить».
В связи с указом Анны Иоанновны хан Абулхаир потерял свою индивидуальность, через которую, он хотел стать главным ханом казахской земли. Смолянисто-черные глаза Бопай отвергли Маметю. За все время пребывания российского полковника в ставке хана, они не удостоили его даже мимолетности… Пытаясь повстречать их на многих приемах, Тевкелев находил лишь очи служанок и полупрозрачный занавес женской половины ханского шатра.
По прибытию на местность графа Кирилова, с двумя ротами Пензенского и Троицкого пехотных полков и несколькими сотнями уфимских, самарских и исетских служивых казаков, на слиянии Ори с Яиком была заложена крепость, названная на немецкий манер Оренбургом, замком на Орь-реке. Спустя четыре года, Киргиз-кайсацкая Комиссия была переименована в Оренбургскую, по названию ее главной фортеции.
Несмотря на повышение по службе и материальное благополучие, полковник Тевкелев очень тяжело переживал немилость «своей государыни». В течение двух лет он был ее верным, но отвергнутым пажом, не искавшим с ней более встреч. Тоска и какая-то неодолимая сила, дух Аруахов, потянула Маметю на Тобол, туда, где был пленен его предок «царевич Казачий». Но попасть в Сибирское наместничество, ему было не суждено. По указу главы Оренбургской Комиссии Ивана Кирилловича Кирилова Тевкелев отъехал на уральскую реку Миасс, для постройки крепости, которая связала бы в торговый узел Уфу, Екатеринбург и новое наместничество, а так же Сибирские промысловые пути.
После ориентирования на местности, как наиболее удобное, Алексей Иванович выбрал урочище Челяба, расположенное на правобережье реки Миасс. Не ограничиваясь одной фортецией, в том же 1736 году по течению оной уральской речки, несущей воды на северо-восток через реки Исеть в Тобол, он заложил еще две крепостицы: Чебаркульскую и Миасскую.
Возникшая на слиянии торговых путей, окруженная богатыми пашенными угодьями Челяба стала расти как опара на дрожжах, обзаводиться посадами, которые бывшие в подчинении Тевкелева инженер-офицеры упорно именовали форштадтами. Маметя не возражал вторжению иностранных словес в уральскую жизнь. Он по-прежнему тосковал, и проводил дни в полном уединении. Только достигнув желаемого успеха, понимаешь, как все суетно в этом мире.
На какое-то время отстроенный в городе-крепости Челябе двухэтажный особняк, стал для Мамети местом затворничества. Но однажды в ворота постучали. От солнца и степных ветров смуглый, высокий и немного сутулый узункулак-хабарчи, в наряде бухарского караван-баши, с уважительным поклоном отдал полковнику письмо без чернильного оттиска, начертанное арабской вязью.
Послание было от ханши Бопай. В нем говорилось, что восставшие в Башкирии старшины не желают быть под рукой Российской императрицы и хотят над собой ханом Абулхаира. Женить его на знатной башкирке и привязать к себе...
По просьбе Кирилова хан Абулхаир с отрядами казахских батыров в это время находился на территории Уфимского наместничества. Приводил бунтующих башкирских старшин Ногайской дороги к покорности, и послание жены, фактически извещавшее российскую сторону о возможном предательстве мужа, для тех кто не знал Бопай, показалось бы странным, если не сказать больше… Для тех кто не знал, но не для Мамети.
Ханша, как всегда все рассчитала. Даже возможную ревность Тевкелева. Она по-женски тонко и по-мужски логично оперлась на затаенную любовь полковника, которая не позволила бы серьезно навредить ее мужу, но в тоже время заставила бы предпринять некоторые шаги по урезониванию столь нежелательных для Бопай действий со стороны хана Абулхаира.
Алексей Иванович сделал все так, как того пожелала его «государыня». Тайно, не впутывая ни ее, ни себя, через прибывших по делам в Челябу башкирских старшин Карабая и Юлсуна, он известил начальника Казанских и Сибирских горных заводов господина Татищева о возможном соглашении отошедших от государыни башкирских родоначальников с ханом Малой орды. В результате, Абулхаиру было официально и вежливо объявлено:

«Поскольку волнения, вызванные непослушанием наших подданных, утихают, то в воинской помощи киргиз-кайсацких конных отрядах по спокойствию Ногайской дороге Уфимское наместничество более не нуждается. И, достопочтенный хан, может возвращаться в личный улус за Яик-реку».

Вопреки великой просьбе и обещанию отдать ему в жены одну из самых красивых и знатных девушек их земли, соглашение с мятежными старшинами Башкирии не состоялось. Хан Абулхаир предпочел не идти на открытый конфликт с Российской империей. Он не стал обострять итак сложную обстановку, сложившуюся в Степи к 1737 году, и отвел свои отряды за Яик.
За бесполезностью свадьба расстроилась, и ханша снова прислала узункулак-хабарчи в длиннополом одеянии бухарского караван-баши. В благодарность от Бопай, он привез Мамети в подарок совсем юную красивую девушку, дальнюю родственницу ханской семьи. Красноречивым в молчании языком Бейбахт [23] жена хана Абулхаира передала полковнику Тевкелеву, что отныне ее смолянисто-черные глаза к его горячему и мужественному сердцу питают самые нежные чувства. Но только глаза...
К письму были приложены вечные стихи Великого слепца аль-Маарри [24]. Заботливо изложенные рукой ханши на украшенную растительным орнаментом бумагу, они говорили Мамете о многом.

«Мне улыбаются мои враги, пока
Их стрелы сердце мне язвят исподтишка.
Я избегаю их, и нам не будет встречи:
Мы — буквы «за» и «заль» [25]
в словах арабской речи…».

Тем временем, события, как в Уфимском наместничестве, так и в недавно принятом к освоению Оренбургском крае, стремительно разворачивались в нежелательную для империи сторону.
Конец десятилетия, протекающего при дворе Анны Иоанновны под знаком герцога Бирона, в Великой Степи и ее предместьях ознаменовался многими переменами: умер Кириллов, и в Оренбург наместником назначили Татищева. С последним Тевкелев не ужился и его отозвали в Санкт-Петербург, где восемь последующих лет Маметя служил переводчиком при посольствах Турции и Персии. Через два года вполне сносного, но не в полную силу управления Оренбургской Комиссией, наместника Татищева сменил генерал-лейтенант князь Урусов Василий Алексеевич.
После естественной смерти старого хана Семеке [26], в Среднем жузе на белой кошме подняли нового правителя Абулмамбета. В Ташкенте был коварно убит хан Жолбарс [27]. Насильственную смерть брата, при молитве в мечети от рук местных ходжей, хан Абулхаир воспринял как кровную обиду. Подняв в седло поддерживающих его батыров Младшего и Среднего жуза, он с наскока овладел Хивой, вырезал половину живших там ходжей и объявил о присоединении Хивинского ханства к Младшему жузу, под протекцией Российской империи. После совсем недолгого, двухмесячного правления, Абулхаир и его воины, покинули город-государство Хиву, так же быстро, как и захватили. Киргиз-кайсацкий хан полностью предоставил право России, самой разбираться с Персией, в подданстве которой в то время находилось Хивинское ханство.
После возвращения из неудачного похода, тлевшая годами распря между старшинами и биями Младшего жуза вспыхнула снова и привела к их окончательному расколу на сторонников и противников хана Абулхаира. В этой вспышке интересов четко обозначилась враждебность к Российской империи султана Барака [28], у себя в улусе приютившего бежавших в Степь мятежных башкирских старшин. Ему вторил другой феодал ворот Полуденной Азии — кочующий в Приаралье султан Батыр [29]. Идущие через казахские земли из Астрахани в Хиву и Бухару российские торговые караваны за эти годы подвергались частым разграблениям. Хотя до убийства самих купцов доходило довольно редко. Что было отличительной особенностью «киргиз-кайсацких Большой, Средней и Малой орд разбойников» и ранее.
Причинами столь быстрого охлаждения, казалось бы, вполне дружеских и взаимовыгодных отношений с Сары-Арка, послужила первая русско-турецкая война [30] и захвативший престол шах-ин-шаха Персии жаждущий неограниченной власти, деятельный и воинственный Надир, сын мешхедского ремесленника [31]. Южное и юго-западное направление киргиз-кайсацких земель заполонили дервиши и ходжи двух основных ответвлений Ислама, одинаково проповедующих единство всех мусульман в борьбе с неверными. Воззрению на российские крепости под религиозным углом рьяно способствовали и скрытые в казахских улусах башкирские старшины, уже пытавшиеся поднять правоверных под знамя турецко-французских амбиций у себя на родине.
Обширные просторы степного края никогда не привлекало длившееся уже больше тысячи лет противостояние Запада и Востока на религиозной почве. Даже в самые тяжелые времена Великая Степь находила в себе силы сохранять обычаи предков, основанные на гостеприимстве и веротерпимости. Но подогретое лживыми догмами мышление киргиз-кайсацких ханов, султанов и старшин, не имевших опоры в едином народном правителе, неумолимо вело к тому, что деление живущих по соседству людей на правоверных и неверных могло стать вполне возможным.
В брожении казахских улусов на закваске раздутого религиозного фанатизма были заинтересованы и далекие немусульманские страны. Англия и Франция, в противоборстве пролагая торговые дороги в Китай и Индию, не желали видеть там еще и Россию, идущую в том же направлении, но более коротким, сухопутным путем.
Особенно, это нужно было изысканному Версалю. Не имея самого большого в мире флота, как у владычицы морей — Британии, Франция пыталась наладить торговлю с Полуденной Азией через своего союзника Турцию. Российские крепости, вырастающие по старому Шелковому пути, в восточной политике Людовика [32] были излишним и очень нежелательным препятствием. Но и Англия не гнушалась любым случаем приостановить Россию, а в перспективе, откинуть ее за волжский водный бассейн, в приделы Московии.
Иногда, кажется, что сложившиеся обстоятельства, их нагромождение и полная в том неразбериха, ведут к краху. Что от попавшего в поле зрения великодержавных империй и ввергнутого в водоворот исторических событий малого числом народа ничего уже не зависит. Но водоворот непредсказуем, его невозможно рассчитать в кабинетах даже с многовековой наработкой безотказной формулы «разделяй и властвуй». Наверное, в том и есть высшая справедливость, — боязнь «больших» и спасение «малых».
Втягивая бьющуюся в бреду дворцовых переворотов 1740-1741 годов Российскую империю в еще одну ненужную ей войну со Швецией, основательно переориентируя интересы Санкт-Петербурга на северо-запад, ни Франция, ни Англия, и не предполагали, что в их аккуратной среднеазиатской дипломатической стратегии, еще пять лет назад, появилась огромная брешь, в которую отчетливо проглядывалась джунгарское ханство.
Заключив в 1735 году мир с цинами, выйдя из тяжелой семилетней войны с Китаем, мощное на то время ойратское государство, во главе с хунтайши Галдан-Цэреном, быстро перебросило многотысячную, по степным меркам хорошо вооруженную армию в Семиречье, приводя в подданство большую часть Старшего жуза.
Желая себя обезопасить от набегов вольных киргиз-кайсацких батыров, терзавших границы все последние годы, и приобрести новых данников, далекая от догм Ислама Джунгария исторически уже подошла к новой войне, и начала отчет времени своего распада. После короткой передышки от противостояния с Поднебесной и основательной подготовки, осенью 1739 года войска ойратов вторглись в еще не захваченные земли казахов. Они прошлись сразу по двум направлениям: по Сырдарье с юга и по Иртышу с севера. Проливаясь холодным стальным дождем на улусы Младшего и Среднего жузов, отряды джунгарских военачальников Сары-Манджи и Септеня не встретили на своем пути никакого более-менее достойного воинского отпора. Погрязшие в очередной междоусобице казахские ханы и султаны оказались к тому не способны.
К сожалению, не на высоте оказалась и российская сторона. Пушки имперских крепостей были зачехлены и безмолвствовали. Молчали они и в последующее два года последней джунгаро-казахской войны, когда религиозные веянья Великой Степи очень быстро переросли в патриотические настроения.
Чтобы разведать: не изменилось ли отношение России к войне ойрат и казахов, в январе 1741 года, Галдан-Цэрен прислал в Тобольск посольство. От Сибирского наместника графа Бутурлина, джунгары получили весьма уклончивое, гнетущее согласие на невмешательство. С приходом к власти регентши императора Иоанна Анны Леопольдовны и герцога Бирона, Россия усиленно соблюдала интересы Австрии. Посол Стокгольма, барон Матиас Нолькен [33], спешно готовился к высылке. Назревал пересмотр Ништатдского мира — война со шведами. Кабинетом министров графу Бутурлину было велено не портить мирных отношений с Джунгарией. По мнению второго регента императора и герцога курляндского: ввязываться в конфликт азиатов было слишком накладно для Российской казны.
После прихода к власти дочери Петра, по иронии судьбы, Бирон угодил в ссылку под Тобольск, где пробыл недолго, но мог воочию лицезреть тех самых азиатов. С тех пор истекло восемнадцать лет, а в отношениях Российской империи и Великой Степи мало, что изменилось. Политика России в Азии по-прежнему оставалась второстепенной и непоследовательной...
В комнату постучали. Тевкелев спешно спрятал письмо ханши Бопай в рукав широкого халата. Только убедившись, как пламя пожрало то, что уже было предано огню, он проговорил:
— Входи, Ямангул.
Дверь открылась и на стене замерцала склоненная в пояс коренастая тень.
— Простите, уважаемый, что беспокою вас в час раздумий, но в Оренбург прибыл один из бухарских купцов, который хочет видеть и говорить с вами.
— Проводи его черным ходом в малую гостиную. Пусть подождет. Я сейчас выйду.
— Гость особый, долгожданный…
В голосе верного слуги, товарища и друга Мамети прозвучали несвойственные ему двусмысленные нотки. Обычно спокойный и уравновешенный, сегодня он звучал по-особому, но генерал-майор вкрадчивых интонаций не уловил и пробурчал:
— Иди... Я буду в твоей комнате.
Ямангул поклонился и тихонько прикрыл за собой входную дверь. Сердце Тевкелева забилось совсем не по годам. Давно уже узункулак-хабарчи в одеяниях бухарского караван-баши не посещал дом статского советника. Каждый его визит — новое письмо от величественной Бопай. Генерал-майор был стар, даже его единственный сын Юсуп, рожденный той самой девушкой, подарком ханши, уже прошел возраст, когда от одной мысли о женщине, сердце птицей выскакивает из груди. И все же оно стучало, сладостно замирая и снова начиная отчет времени.
Бережно сложив бумаги и спрятав их от посторонних глаз в тайник в стене, Тевкелев направился в малую комнату для гостей, но не зашел туда. Маметя миновал ее и проследовал дальше по коридору…
В доме генерал-майора было две гостиных комнаты, одна для общего пользования, другая — тайная, с выходом на малозаметный переулок, соединяющий усадьбу с рекой и мостом на оренбургский меновой двор. Скрытая от лишних глаз, малая гостевая зала была скромной. Обустроенная по-восточному, устеленная и увешанная ворсистыми персидскими коврами, она служила советнику Тевкелеву для принятия гостей особого ранга, тех, кто не хотел стучать в парадную дверь.
Стараясь не шоркать ногами, Маметя прошел коридором и завернул в комнату Ямангула. Остановившись у дальней, украшенной холодным оружием стены, он снял круглый, кыпчакский шит, и одним глазом приложился к ней. В маленькое отверстие проглядывалась тайная комната, хорошо было видно лицо восточного гостя в белом тюрбане, ожидавшего хозяина на пушистом ковре у низкого овального столика. Коротая время, он неспешно потягивал из пиалы горячий зеленый чай.
Тевкелев узнал черного вестника, кара-хабарчи. Несмотря на белый тюрбан и молодость лица, это был черный человек, за ним тянулись темные дела. Десять лет назад, плененный Абылаем в походе на каракалпаков и подаренный султаном ханше Бопай, шестнадцатилетний юноша, оказался весьма проворен. Исполнением заветной мести, он сумел размягчить и расположить к себе сердце стареющей женщины, потерявшей мужа в междоусобной борьбе за власть…
Суд биев оправдал султана Барака, и тот за смертоубийство хана Абулхаира не понес заслуженной кары. Многочисленные прошения вдовы к оренбургскому наместнику Неплюеву: выслать воинский отряд в Степь и наказать коварного убийцу ее мужа, были вежливо отклонены. Ханша Бопай как-то быстро успокоилась и придержала своих горячих сыновей. Из ее окружения исчез только один человек — подарок Абылая, каракалпакский юноша.
Герой двух войн с Джунгарией — султан Барак, сравнительно легко пережил осуждение казахского народа за совершение поступка, столь недостойного чингизида, и снова пошел во власть, объявив себя ханом сразу нескольких древних казахских городов на юге Сары-Арка, близ реки Сырдарьи. Но в апреле 1750 года, на вторую весну после смерти хана Абулхаира, в Оренбург пришло известие из Хазрета, о скоропостижной кончине султана Барака.
Вынужденно отлученный на целое десятилетие от Оренбурга, Тевкелев тогда только свыкался с новым назначением начальника Комиссии по киргиз-кайсацким делам. Но, хорошо зная «свою государыню», он без труда связал исчезновение год назад из окружения ханши Бопай знакомого с разными вредоносными зельями юноши, с такой удобной для вдовы смертью. Для прояснения более подробных обстоятельств, Маметя послал верного Ямангула в находившийся в двадцати верстах от Хазрета малый город Карнак. Где, якобы гостя у местного ходжи, и провел свои последние дни смутьян казахов Барак.
Как и ожидал Алексей Иванович, вернувшись, Ямангул ему поведал следующее:

«…Как рассказали мне в Карнаке: после роскошного обеда в доме молодого ходжи султану Бараку стало плохо и к утру, он скончался».

Смерть от переедания нередко случалась среди казахов, по обычаю Степи нельзя было отказываться от угощения хозяина, и в этом не было ничего необычного, но также умерли: два сына Барака и слуга. И это уже не могло быть простой случайностью.
Расспросив местных жителей, Ямангул узнал, что ходжа, у которого обедал султан, прибыл в город прошлым летом и его мало кто знал. По описанию, это был совсем еще юный мужчина, чертами лица очень похожий на раба Бопай. Сам ходжа-самозванец бесследно пропал в ту же ночь, перед смертью Барака.
Посылка Ямангула в Карнак была с ведома Неплюева и надо было составлять рапорт, подробное донесение о произошедшем. Обдумывая как поступить, Маметя почти дословно продиктовал Ямангулу:

«...оный султан Барак умер, и из детей его некоторые померли, и киргизец Сарымбет с женою умер, да и другие киргизцы, некоторые в том убийстве хана повинны были, все померли. Потому хана Абулхаира, убитого Бараком в неправде, народ киргиз-кайсацкий называет теперь богоугодным».

Старательно делая упор на то, что насильственная смерть сделала Абулхаира святым, он преднамеренно умолчал о таинственном ходже, и при каких обстоятельствах наступила кончина султана повинного в обретении ханом Малой орды ареола мученика.
Пытаясь остановить дорогую ему Бопай, ставшую на скользкую дорогу мести, Тевкелев даже внес в список мертвых Сарымбета, одного из непосредственных убийц ее мужа, которого гостем в том доме не было. Но это не помогло. Несчастный слуга султана, от страха сбежавший в Хиву тоже умер от переедания. Месть ханской вдовы нашла и там. По Великой Степи поползли слухи об отравлении султана Барака, которые Маметя уже не в силах был предотвратить.
Со дня подачи рапорта Гуляева: о смерти султана Барака, в отношениях Тевкелева с Неплюевым появилась маленькая трещина. Маметя всем сердцем возненавидел некоего юнца ставшего между другом и «государыней», заставляя делать выбор. Тевкелев готов был стереть прохвоста в порошок, но он свил себе гнездышко под крылом ханши Бопай. На бескрайних степных просторах, это было единственное место, где глава Киргиз-кайсацкой комиссии, о грозности которого башкиры слагали песни, не имел власти.
...И сейчас, этот черный человек, за десять лет оперившийся и превратившийся в коршуна, сидел в его малой гостиной. Спокойно и нагло пил чай, ожидая, когда придет хозяин дома.
По старческому лицу Мамети пробежала зловещая тень, и он тихо прохрипел:
— Ямангул!
— Я слушаю, мурза, — раздалось за спиной.
— Предложи дорогому гостю сладких фруктов и попроси обождать. Сошлись на то, что хозяин отбыл по срочному делу и будет через час, может раньше... Мне нужно время, чтобы осмыслить происходящее.
— А если он откажется? Сошлется на спешность?
— Предложи ему выкурить кальян, от такого угощения гость не устоит. Находясь в Хиве, наверняка, он к нему изрядно пристрастился.
— Если верить рассказу хивинского купца Есенкула, то сего подручного Шайтана тамошние ходжи к курению опиума приучили, что не оттянешь.
— Вот и проверишь на деле. Правда ли? Пока его молодая голова дурманом заполняться будет, моя — старая да замшелая, прокрутит механизму, чего-нибудь, глядишь, да придумает.
— Может, его тихонько удавить, а тело бросить в Сакмару-реку? Того гляди, порошок какой сыпанет. Итак, сколько посуды выбросить придется.
— Гостя сначала спросить надо: с чем он к нам пожаловал? Как в гостиную зайду, глаз от дыры в стене не отрывай, Ямангул. А коль моего отравления не углядишь, тогда уж гостя хоть в реку, хоть собакам на съедение… Нельзя такого при Бопай держать.
Ямангул поклонился и ушел за кальяном. Вскоре за стеной послышался разговор. Первоначальное недовольство гостя быстро сошло почти на дружескую беседу. В отверстие пахнуло опиумным дымком, видимо, гость согласился остаться.
Алексей Иванович отыскал в темноте мягкий стул с изогнутой спинкой и тяжело на него опустился. Подумать было о чем…
«От кого прибыл юнец? Хотя сейчас он вовсе и не юн... Неважно! — заставлял крутиться механизму, Тевкелев опустил свою седую голову в сморщенные от старости ладони. — Не о том мыслишь, Маметя, не о том! Каким бы кара-хабарчи не был, на самоличное решение не решится. Стало быть, его кто-то послал. Но кто? Бопай? Конечно, без ее разрешения не обошлось, но, тут есть и второй… Кто?.. Не один из сыновей ханши не подходит… Абылай бывшего раба терпеть не может и для своих целей, он бы выбрал кого-то другого. Абулмамбет?.. Он сам, его сыновья, да и все остальные султаны Средней орды, словно чумы, сторонятся ходжу-самозванца, … Хива?.. Хива далеко, а он прибыл из ставки вдовы… Хива… Хива… Вот, я дурень старый! Его послал султан Досалы, двоюродный брат хана Абулхаира. Согласно законам Степи, вдова в мужья должна выбрать одного из родственников покойного мужа, им и стал Досалы. Он долго жил в Хиве под опекой ходжей, и это не могло не отразиться на его настроениях. Итак дорогой гость прибыл ко мне от Досалы… Теперь надо понять, зачем? Хивинские ходжи делятся на две партии: персидскую и турецкую. От какой из них хабарчи?.. ».
От напряженного искания нужной мысли, Тевкелев стал чесать голову, иногда это помогало.
«Восемнадцать лет назад, в Санкт-Петербурге пребывая с визитом от Малой орды, послы Абулхаира неожиданно заявили, что хотят обратиться к турецкому посланнику, находящемуся при имперском дворе. И от имени своего хана просить принять их под руку Османской империи, на тех же условиях, что Ногайскую и Кубанскую орды. Не помню точно, но, кажется, среди послов Абулхаира был султан Досалы. Так вот откуда по Урал-Камню такое рвение до кубанских степей случилось? Неодолимое желание уйти с оренбургской оборонительной линии вдруг обнаружилось, и у Степи, и у атаманов казачьих. У многих старшин Младшего жуза, некая настойчивость отыскалась, непременно добиться от наместника Давыдова перехода на правый берег Яик-реки!»...
Тевкелев соскочил со стула и гаркнул:
— Ямангул! Генеральский мундир. Девок сюда! Чтоб одели… И свету, свету больше! Почему, так темно?
— Все готово, господин советник, — ответил Гуляев, входя со свечей в комнату.
— Где?
— В ваших покоях. Голову мыть будите?
— Буду! И парик с буклями приготовь.
Пройдя мимо слуги твердым, уверенным шагом, Маметя направился к себе.
К гостю Алексей Иванович вышел также бодро, совсем не по-стариковски, в генеральском мундире со всеми регалиями и в напудренном немецком парике с косичкой. За ним в комнату внесли два стула европейского образца и стол. На него слуги водрузили русскую водку в штофе и демонстративно расставили бокалы.
С наслаждением наблюдая, как зрачки гостя, итак довольно больших размеров от только что выкуренного опиума, в удивлении расширяются до придела, Маметя саркастично произнес:
— Прошу садиться на стул, уважаемый. Извиняюсь за мой столь парадный вид. Только что прибыл от нового губернатора Оренбурга, Давыдова Афанасия Романовича. Сами понимаете, чин обязывает.
Говорил генерал-майор Тевкелев по-русски, стоявший рядом Ямангул невозмутимо переводил его речь. Гостю показалось, что он перекурил кальяна и у него начались ведения. Лишь справившись с полыхнувшими в груди эмоциями, молодой посланник изрек:
— Да возблагодарит тебя всемилостивый Аллах по достоинству, Кутлу Мамеш-мурза, за угощение, но оно непозволительно для истинного правоверного и я воздержусь. Ограничусь лишь короткой беседой с глазу на глаз с хозяином дома.
— Как же я буду общаться с вами, мой дорогой гость? — снова по-русски спросил Тевкелев, непринужденно садясь на стул супротив и вонзая в собеседника свой взгляд. — На персидском, фарси? Или, может быть, на языке дивана Османов? Какой ныне предпочитаете?
— Я предпочитаю единственно-достойный язык. Язык Пророка Мухаммеда, его слова и изречения.
— Хорошо, я слушаю! — перейдя на арабский, Алексей Иванович подал Ямангулу знак удалиться.
Когда гость и хозяин остались в комнате одни, обряженный под бухарского купца посланник тоже расположился на стуле, но по-восточному, вместе с ногами, и вынул из своего тюрбана письмо.
Приложив свернутый трубкой свиток к своему лбу и устам, он протянул его генерал-майору со словами:
— Да прибудет с нами Всевышний. Хвала Ему и велик Он! Да укажет всемилостивый Аллах нам дорогу праведную, да отведет от ада огненного!
Их глаза встретились. Они были столь выразительны, и горячи, что письмо могло бы воспламениться. Но оно не воспылало, а вполне благополучно перекачивало из рук в руки. Тевкелев развернул послание и сразу обратил внимание, от кого оно пришло. Внизу столбца, брошенного на белую бумагу арабской вязью, красовалась «капля» султана Досалы. Предположения старого волка изысканной восточной дипломатии стали обретать материальную основу.
По стилю письма Маметя без труда распознал руку Хивы… Хивинская школа наложения букв отличалась от бухарской или кокандской. В ней не было большой витиеватости. Хивинские мастера слова в части художественного рисунка предавали меньше значения. Строка лежала ровно и уверено. Ее выводил мулла, хорошо владеющий искусством писания. Ни Досалы, ни его посланник не обладали такой рукой.
Быстро и привычно проанализировав письмо, Маметя принялся вникать в содержание. Как он и ожидал, оно являлось высказанной от имени ханши Бопай просьбой султана Досалы: посодействовать перед новым наместником оренбургского края, в разрешении киргиз-кайсацким родам Малой орды, этой зимой пасти свой скот на правом берегу Яика. Письмо было составлено из грубых, скорее требовательных фраз и явно рассчитывало на непременный и категорический отказ со стороны Алексея Ивановича. Уже сам посланник, отравитель Барака, доставивший написанную в ультимативной форме просьбу, у Тевкелева должен вызвать приступ необузданной ярости.
«Версаль не оригинален, — думал Маметя, изображая, что старческими глазами плохо разбирает мелкие буквы. — Франция… Явно проглядывается рука герцога Шуазеля [34] в батистовых кружевах министерства иностранных дел. Страна-союзница, что блудливая девка! Война с Пруссией движется к разделу трофеев и шевалье из Версаля снова решили раскинуть испытанную крымско-турецкую карту, чтобы отвлечь Санкт-Петербург от раздела почти испеченного пирога. Тянут Малую орду, противостоять России в союзе с ногаями, и ворошат среднеазиатские земли. Не нужен Европе на Оренбуржье покой. Все Ваньши Неплюева проект, об учреждении Индийской торговой компании [35], караванными путями да с российским товаром в Балх, Бадахшан, Кабул. А там и Индия недалече. Видно не все ладно выходит у внедряющих планы Шаузеля тайных турецких эмиссаров. Нет согласия в Великой Степи. Для того и послали ко мне ненавистного человека. Чтобы я, старый дурак, с пылу-жару, не подумав, отказал ему. Да еще и сделал бы все, чтобы наместник Оренбуржья держал запрет на проход киргиз-кайсацкой орды через Яик. Коль зима будет лютой, к весне мы обретем уже не разноголосых недоброжелателей, колеблющихся в думах: стоит ли идти на русские крепости силой? А монолит убежденных недругов России. Стало быть, весь разыгранный антураж встречи посланника выбран мной правильно. Хабарчи обмануть дело плевое, тяжелей убедить Давыдова дать разрешение на перекочевку…».
Алексей Иванович небрежно и с вызовом бросил послание султана Досалы на стол.
— Послание не ханское! Я не вижу здесь оттиска достопочтенного Нурали. И составлено оно скорее неучем, чем человеком достойным! — стараясь придать старческому лицу красно-гневный окрас, проговорил он гостю. — Так не просят! А ставят в известность… Не пускать за Яик орду Малую решение не мое, и не наместника Оренбурга Давыдова, а государыни Российской Елизаветы Петровны. Указами Правительственного Сената и коллегии Иностранных дел, два года назад официально утвержденное!
— Мне поручено лишь передать письмо…— ощущая, что желаемое уже достигнуто, проговорил посланник и нагло добавил: — Которое, Нурмухамед-Али Бахадур-хан [36] поручил дяди своему султану Досалы написать вам от его ханского имени, и от имени своей добропочтенной матери ханши Бопай.
— И это все? Словами ничего не сказано?
— Ханом мне велено: проявить большую настойчивость в принятии нужного решения. И если будет отказ, то выразить его глубокое неудовольствие.
— Тогда я позволю себе прочесть один хадис. На мой взгляд, он, как и все, что касается Корана, есть очень мудрое изречение. И сказал Аллах устами Пророка в назидание людям: «Не разрешается мусульманину оставаться у брата своего столь долго, потому, что он начнет вводить его в грех, если будет оставаться, несмотря на то, что хозяину нечем будет угощать его».
Тевкелев сделал короткую паузу, и добавил:
— Прочитав же, проститься со своим гостем.
Посланник Досалы резко покинул стул, все нутро кара-хабарчи прыгнуло растерзать старика в ярости. Усилием воли, он подавил свое желание и, поклонившись, удалился за дверь, выходящую прямо на улицу…
Опоенный кальяном и чувством себя великого, идущий по переулку человек в тюрбане и в халате расписанном мудрыми изречениями Пророка Мухаммеда, наивно думал, как легко ему удалось провести Маметю, и совсем не видел за собой двух слуг генерал-майора. Он совершенно не почувствовал их скрытого присутствия, шаг за шагом, сопровождавшего гостя по городу, через наплывной мост, до оренбургского менового двора.
Когда Ямангул Гуляев вошел в малую гостевую, немецкий парик генерал-майора одиноко валялся в углу комнаты, а на ее восточной обращенной к Мекке стороне сидел Тевкелев, перебирал четки и что-то бубнил.
Ямангул прислушался. То была не молитва. Не слова священной книги мусульман, а стихи аль-Маарри, но читал их Маметя, как молитву.

«...Черны душой Адама сыновья,
Для них предательство и ложь — друзья.
О грешники, когда пробьет ваш час,
Аллах по черноте узнает вас [37].
Как вал влечет к скалистым берегам —
Так смертного влечет к дурным делам»...

Ямангул прикрыл дверь и замер снаружи, чтобы никто из слуг не мешал другу очиститься от вынужденно принятой на душу скверны.

Примечания.

[1] Казанки — татарские сани, глубокие с высокой спинкой.

[2] Согласно «Табели о рангах» воинское звание генерал-майора соответствовало административному чину действительного статского советника. Табель о рангах издана Петром I в 1722 г., он служил определе-нием порядка прохождения службы. Табель делился на 14 классов (рангов), каждый класс имел чины: военные (морские и сухопутные), гражданские и придворные. Табель о рангах видоизменялась и допол-нялся на протяжении 195 лет. Отменен в1917 г.

[3] Оренбургская Комиссия (первоначально — Киргиз-кайсацкая) — образована в 1734 г., указом от 1 мая, с целью строительства системы укреплений на границе с Башкирией и организации торговли России со Средней Азией. Комиссию возглавил сподвижник Петра обер-секретарь Сената Иван Кириллович Кирилов (1689 — 1737 гг.).

[4] Юрт — здесь подразумевается имение, древнее же значение татарского слова «юрт» — удельное владение, княжество.

[5] Кяхтинский лист — дипломатическое соглашение между Россией и Китаем, подписанное в 1728 г в г. Кяхте.

[6] А. И. Тевкелев, как и многие чиновники российской империи тюркского происхождения, имел двойное имя. По-другому его звали Кутлу Мухаммет (Ахмет). Иногда в имперских грамотах его именовали просто «Маметя». Причем, обращение в ту или иную конфессию здесь вторично. Есть много примеров, когда иноверцы (не исповедующие Православие), находящиеся на российской службе именно по религиозным притеснениям у себя на родине, звались Иван Ивановичами и прочими «Ивановичами». Яркий тому пример, Джон Ульям Мерик, — английский посол в России (начало XVII в), безусловно, был приверженцем англиканской церкви, но, находясь при дворе Михаила Федоровича, в грамотах звался, как Иван Ульянович Меркин.

[7] Рычков Петр Иванович (1712—1777 гг.) — российский историк, экономист, с1759 г. член-корреспондент Петербургской Академии Наук. Родился в семье купца, прибыв с отцом в Москву по торговым делам, выучился иностранным языкам и бухгалтерии. Управлял казенными ямбургскими и жабинскими стеклянными заводами. Позже заведовал Оренбургской губернской канцелярией «был употребляем к самонужнейшим военным делам». И. И Неплюев разрабатывал с ним проект о торговле России с Индией. В конце жизни Рычков был «главным правителем оренбургских соляных дел», и управлял «заграничными делами и инородцами в крае». Его литературными трудами были: «Описание города Оренбурга» (1744 г.) и «Краткое известие о татарах...» (1745 г.). «Письма о коммерции» (1755 и 1757 гг.), «История об оренбургской комиссии» (1758 гг.), «Письма о земледельстве в Казанской и Оренбургской губерниях» (1758 г.) и «История Оренбургская» (1759 г.). А так же: «Письма к издателю о титуле Белого Царя» (1763 г.) и Описание осады Оренбурга Е. И. Пугачевым. Важнейший труд П. И. Рычкова «Оренбургская топография», написана им в 1762 г.

[8] Узункулаки — распространители разного рода информации, перемещаясь от аула к аулу они исполняли роль ханских соглядатаев. Часто узункулаки, не ведая того, были носителями дезинформации, выгодной какой-нибудь из сторон, но были и те, которых, зависимо от симпатий или антипатий, принято называть разведчиками или шпионами.

[9] Кожахмет (ум. 1750 г.) — султан, один из шести сыновей хана Абулхаира и ханши Бопай. Из-за обострения отношений с Абулхаиром, Неплюев отправил бывшего в Оренбурге аманатом Кожахмета в Казань, после его перевезли в Санкт-Петербург. Пробыв в аманатстве в общей сложности более десяти лет, Кожахмет вернулся в родные степи только в 1747 г. и вскоре умер, не оставив потомства.

[10] Татищев Василий Никитович (1686 — 1750 гг.) — из семьи псковского дворянина, родственника царицы Прасковьи, вдовы Ивана V. Татищев рано вошел в ближайшее окружение Петра Великого и проявил себя и как военный, и как способный администратор, участник Северной войны и Прутского похода. В 1720 — 1722 и 1734 — 1737 гг. управлял заводами на Урале, основал город Екатеринбург. С 1737 по 1739 гг. глава Оренбургской Комиссии, с 1741 — 1745 гг. губернатор Астрахани. С 1745 г. состоял под следствием и жил в деревне. Написал труды: «История Российская с древнейших времен» и «Лексикон российской исторической, географической, политической и гражданской» до буквы «к».

[11] Урусов Василий Алексеевич (ум.1742г.) — князь, генерал-лейтенант, начальник Оренбургской Комиссии с 1739 по начало 1742 гг.

[12] Ураз-Мухаммед (ум. 1610 г.) — сын султана Одана, племянник хана Тевеккеля. В 1588 г. был взят в плен соратником Ермака атаманом Чулковым и отправлен в Москву аманатом. С 1600 г. правитель городка Касимова, в 1608 г. примкнул к Лжедмитрию II, в 1610 г. заподозрен самозванцем в измене и убит.

[13] Тевеккель (ум. 1598 г.) — казахский хан Таваккул Мухаммед.

[14] Московский список — в XVII в. московское дворянство было на порядок выше дворян городовых.

[15] Наказная память — наставления послу: как себя держать при том или ином зарубежном дворе, отступление от которых каралось опалой и даже смертью.

[16] Великая Татария — старое, общее название земель по левую сторону Волги, Дикого поля, южной части Уральского горного хребта и Великой степи.

[17] Прутский поход — В 1711 г. турки окружили российские войска при реке Прут. Оттесненный от воды в голой степной пустыне, Петр был вынужден согласиться на мирный договор со многими уступками, по которому Турции отходил отвоеванный ранее Азов.

[18] Ништадтский мир — окончание Северной войны, мирный договор 1721 г. между Россией и Швецией по которому России отошли: часть Карелии, Эстляндия и Лифляндия, острова Балтии Эзель и Даго.

[19] Мирный договор 1723 г. меж Ираном и Россией, по которому России отходили города Дербент и Баку, персидские провинции Ширван, Гилен, Мазендеран и Астарабад. Впоследствии, в связи с обострением русско-турецких отношений, по Рештскому договору 1732 г. и Гянджинскому трактату 1735 г. данные земли отошли обратно Ирану.

[20] Мирный договор России и Турции 1724 г. заключен И. И. Неплюевым в Стамбуле, по которому Турция отказывалась от притязаний на отошедшие к России Прикаспийские земли.

[21] Кабинет Министров был создан 12 октября 1731г. «...для лучшего и порядочнейшего отправления государственных дел». Кабинет Министров состоял из трех человек, но, фактически, им руководил А. И. Остерман. С 1735 г кабинет получил законодательные права: три подписи министров заменяли подпись императрицы. Упразднен в 1741г., указом императрицы Елизаветы от 12 декабря.

[22] Коллежский советник — согласно «Табели» полковник.

[23] Бейбахт (араб.) — красавица, волшебница, соблазнительница, одно из названий планеты Венеры на Востоке.

[24] Абу-ль-Аля аль-Маарри (979 — 1057 гг.) — арабский поэт средневековья. Еще в детстве в результате тяжелой болезни он потерял зрение и стал сочинять стихи. Отвергнутый в молодые годы известными сочинителями Багдада поэт ушел в пустыню. К концу жизни его стихи знал и почитал весь Восток, аль-Маарри был прозван Великим слепцом.

[25] «...буквы «за» и «заль»...— эти арабские буквы никогда не ставят в одном слове.

[26] Семеке (ум. 1737г.) — в российских документах хан Шемяка, один из двух на то время правителей Среднего жуза (вторым был Жолбарс см: ниже.) со ставкой в г. Туркестане. В 1731 г. изъявил желание принять протекцию России, но впоследствии отказался и совершил набег на башкир, подданных российской империи. В 1734 г., чтобы помешать захватить власть во всех жузах Абулхаиру, вторично подал прошение и был принят. Подданство хана Семеке России являлось лишь номинальным.

[27] Жолбарс (Жолбарис, Юлбарс ум. 1740 г.) — с 1720 г. хан Старшего жуза. В 1723 г. от имени подвластных ему племен и жителей Ташкента признал зависимость от Джунгарского ханства. В 1739 г. в союзе с султаном Среднего жуза Абылаем возглавил борьбу против джунгар, 5 апреля 1740 г. был убит ходжами в мечети.

[28] Барак (ум. 1750 г.). Влиятельный султан Среднего жуза, сын хана Турсуна (умер в 1717 г.), владевшего Иканом и другими городами за Сырдарьей. В 1723—1730 гг. являлся одним из руководителей казахского народного ополчения в борьбе в джунгарами. Был непримиримым противником хана Младшего жуза Абулхаира. Их вражда закончилась убийством последнего в 1748 г. На рубеже 40—50-х гг. влияние Барака было достаточно сильным и распространялось на многие роды Среднего жуза, в том числе на родовое объединение конрад, кочевавшее в порубежных районах с кочевьями Старшего жуза.

[29] Батыр (ум. ок. 1771 г.) — султан, сын казахского хана Каипа, пра-вившего одновременно с Абулхаиром в 1715— 1718 гг., и отец хивинского хана Каипа. Один из наиболее влиятельных султанов линии Джадика в Младшем жузе. В 1728 г. был привезен из Бухары и посажен на хивинский престол, но через несколько месяцев смещен. Являлся сторонником проджунгарской политики. В 1748 г. по старому обычаю влиятельными старшинами некоторых родов не признавших Нурали ставленника России, Батыр был избран ханом Младшего жуза.

[30] Первая русско-турецкая война 1735—1739 гг. Поводом для войны послужила вторжение 20 тыс. крымских татар на приграничные земли России. Единственным заметным результатом этой тяжелой войны, было окончательное присоединение к Российской империи крепости Азов.

[31] Надир Тахмасп Кули-хан (1688—1747 гг.) — сын мешхедского тулупника, принадлежал к туркменскому племени афшар. Опираясь на афшаров и курдов, он воевал с хивинцами и туркменами. С 1722 по 1731 гг. полководец иранского шаха Тахмаспа II. В 1736 г., свергнув последнего сефида Аббаса III (гг. прав. 1731—1736.) Надир становится правителем Ирана. В годы своего правления захватил и на некоторое время подчинил себе южные районы Бухары и Хорезма, но затем потерпел поражение от объединенных сил среднеазиатских ханств и возвратился в Персию.

[32] Людовик XV Бурбон, Людовик Возлюбленный (1710 — 1774 гг.) — с 1715 года король Франции. Правнук Людовика XIV, младший из оставшихся в живых детей Людовика Бургундского и Марии-Аделаиды Савойской, умерших в 1712 г. от оспы.
33 Нолькен Эрих Матиас (1694 — 1755 гг.) — барон прибалтийских земель, острова Эзель. С 1738 по 1741 гг., был посланником шведского короля в России.

[34] Шуазель Этьен Франсуа (1719—1785 гг.) — герцог де Амбуаз и граф Стэнвилль. Выдающийся французский государственный деятель. Отличился в войне за австрийское наследство, получил чин генерал-майора и оставил армию. В 1753—1757 гг. был резидентом в Риме и в Вене, получил титул герцога. В 1758 г., благодаря маркизе Помпадур, стал министром иностранных дел и пэром Франции. Против Англии Шуазель поддерживал магараджей Индии, против России — Турцию и Польшу. В 1764 г. ему удалось изгнать из Франции орден иезуитов.

[35] Развивая идею Кирилова, об усилении торговых связей со Средней Азией, Индией и другими восточными государствами, Неплюев в соавторстве с Тевкелевым и при участии Рычкова разработал проект об учреждении в Оренбурге компании по торговле со среднеазиатскими ханствами, Афганистаном и Индией. В январе 1751 г. проект был подан в Правительственный Сенат и утвержден 15 февраля 1753 г., но так и остался на бумаге из-за нестабильной обстановки в Средней Азии.

[36] Нурмухамед-Али Бахадур — исламское имя хана Нурали

[37] «…Аллах по черноте узнает вас», — согласно догмам Ислама, в день Страшного суда у грешников почернеют лица.

© Сергей Вершинин, 2010
Дата публикации: 29.01.2010 00:47:15
Просмотров: 3025

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.