Кеша и Народ (часть 2. Городок Немогуев)

Архип Алесса

Форма: Роман
Жанр: Ироническая проза
Объём: 109440 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Автор так увлекся живописанием судеб людских, что упустил место событий. Спешу исправить свою оплошность и поведать что знаю и чего не знаю, но охотно верю, о городке Немогуеве Унылогребского края Задречинского федерального округа Российской нашей федерации, что у самого Полярного круга, на краешке тверди земной, далеко-далеко от Солнца, на самом краю бескрайней лесотундры, у берегов безбрежных вод, куда не ходят поезда и не летают самолеты, а люди живут наперекор самой жизни и разуму вопреки.

Опыт мировой психиатрии говорит о том, что терпение бывает разных сортов и разной психосоциальной обусловленности. Бывает терпение как христианская благодетель, бывает как культурная особенность или наследственная болезнь. Встречается еще терпение вынужденное, своего рода элемент профессионализма, присущий человеку, когда он на работе. В отечественной практике терпение представляет собой феномен неискоренимый, въевшийся как угольная пыль и наукой не исследованный – так иностранные эксперты признали неизучаемым русский народный язык, который мы все худо-бедно как-то изучили. Терпение противостоит терпеливости: чем больше человек терпит, тем сильнее его внутреннее ожесточение, внутренний дискомфорт и внутренняя же духовная опустошенность. Это терпение – вызов небесам, терпение – презрение к жизни, терпение – сидячий протест против антигуманного мироустройства. Народное терпение угрюмо, упрямо, агрессивно. Оно ничем не мотивировано, никак не оправдано и практических целей не преследует. Кое-кто по этой причине называет его ослиным. Но это уж совсем никуда: добрые наши люди конечно же не ослы, они гораздо лучше и терпеливее ослов. Феномен самоубийственного терпения народа еще ожидает своего научного объяснения. Одно можно сказать точно – привычными методами оно не лечится, а непривычных пока не придумали. То есть медицина, как мы уже поняли бессильна, наука, как мы уже привыкли, в тупике, а специалисты разводят руками и ссылаются на недофинансирование. А раз уж мы все равно бессильны, то нам остается лишь принести соболезнования, выразить негодование, осудить это дело, фигурально конечно, и вынести этому все еще присущему нам явлению строгий, фигуральный разумеется, приговор. И тогда нам само собой сразу станет понятно, что же делать в той или иной невыносимой ситуации и как ее дальше выносить. А просто взглянуть на тот же вопрос по-другому! Как часто проблема оказывается решенной, если посмотреть на нее с другого боку. И тогда окажется, что терпение – это наше все. Терпение – вот всему голова! В терпении истоки нашего национального характера. Потерпим – и все к нам придет: и острый галльский смысл и сумрачный германский гений, и рассудок заглянет наконец в отравленные наши мозги, а за ними глядишь и процветание подтянется и благосклонность небес, и все-все-все к нам придет. Терпите, соотечественники, как деды и прадеды терпели, худая надежда лучше доброй веревки.

Иной конечно не удержится и махнет рукой в кручине и отчаянии, мол не родились мы немцами и не достичь нам ни за что ихнего уровня, ни черта у нас не получится, как ни старайся. Бросьте, полно вам кручиниться! Ясен красен, что не получится. Так и не надо! Стоит ли оно наших с вами слез? Ну неладно мы кроем и некрепко шьем и гвоздя никакого до конца забить не умеем, ну бывает так, постоянно и повсеместно бывает, и не только у нас (что, кстати, особенно радует), и что теперь, помирать что ли? На других посмотрите, на бедную Африку с Азией и прочую Океанию. Вот казалось бы кому давно уж пора руки опустить и голову повесить и гирю на ноги и кол в могилу, на черта такая жизнь, а эти нет, вопреки всему живут и даже на что-то надеются, оптимизмом друг друга заряжают, жаждой жизни напитываются, и все им нипочем, при этом предусмотрительные какие, по дюжине детей заводят, чтоб если к примеру голод настанет, так хоть воды кто подал. Так примерно рассуждая: вот наделаем мы детей, работы все равно никакой, половина пусть от недоедания сдохнет, не без того, еще половину значит болезни побьют, иначе никак, остальные туда-сюда разойдутся, но кто-то ж останется! И придет значит голод, а он непременно это сделает, он собственно и не уходил никуда, – и только он костлявой рукой к горлу потянется – а мы ему хрясь в бубен! вот те кукиш, проклятый голод. А вот те шиш, нищая старость. И нищая молодость и голодное детство и скользкий подоконник и коляска без тормозов и что там еще с детством ассоциируется, все-все в скотстве прожитое полновременное время – шиш вам всем, хрен, кукиш, фига и что там осталось. Чего-чего, а этого добра у нас на всех хватит, мы шишами богаты. А ну-ка сынок, подай-ка старику воды! И подаст, что ему, воды жалко? Так что не отчаивайтесь, посмотрите на Сомали и взбодритесь.
Иной же вместо чтоб проникнуться, чтоб как надо понять и по-своему простить – давай выпячивать да обличать, тыча язвами и струпьями выпяченными уже неоднократно Парламентской Ассамблее в холеное рыло – и здесь мол у нас недостаток и тут де у нас изъян и вон там обратите внимание по нам что-то ползает, да и сами мы дефективные, на вызовы современности ни разу не отвечаем. Что такому сказать? Не переходя на личности, пожалуй, не скажешь ничего. А вы задумывались, отчего так? Отчего неизбывная тоска в глазах у трудящего человека и в душе его погасли фонари? Отчего худо ему и не видать просвета, надежи никакой, а с ней и опоры. А вы задумайтесь, и сразу все ясно станет. Может, тяжело человеку! И с работой у него не сложилось и с зарплатой как выясняется тоже и с семьей, жена сука, начальник скотина, и хатка у трудящего того развалилась, аж шевелится – одна стена колом подперта, внешний вид уродует, другая получше (кол изнутри установлен). И на улицу лучше не выходи, зашибут невзначай, и в подворотню не заходи, с туалетами в стране напряженка, и куда ни глянь – паскудство одно, блевотина и юдоль скорби. И главное привлечь некого, а это тяжелей всего стерпеть. Так уж повелось, что тяжелые у нас условия, они виноваты. Уж не говоря про суровый климат и не менее суровое общественное наше устройство, уклад наш непереносимый и случаи чиновничьего произвола, волокиты и бездушия на местах, будь они неладны – так еще и не складывается ничего, хоть ты расшибись.
Немцу проще: взял да помыл шампунем свою мостовую. А если нет никакой мостовой, а вместо нее топь непроходимая под самым под домом, сплошь из ухабов да колдобин состоящая, а в каждой колдобине по семи выбоин, словно бомбили тут, будто к нашествию врага готовились, и в трясине той под окном черти чего по шею наложено, нагажено и еще сверху наклали. И убрать никак не получается – работает человек как проклятый, а когда не работает – тоскует. А если не работает и не тоскует, значит пьян в сиську и ни о чем думать не может и не соображает ничего, лишь неизбывная тоска в его глазах вперемежку с отчаянием на тугой печали замешана и смотрит он в ту безбрежную трясину у себя под окнами, икает и думает, думает вечную свою думу – что не поможешь тут никаким шампунем, яма же! Ее б замостить сперва, а как ее замостишь, если в ней говнища выше берегов и уклад у нас нелюдями заведен и чиновничий произвол и случаи бездушия на местах, будь оно все неладно, а тут еще туга печаль до костей продирает.
Эх! – вырвется бывало вопль из стиснутой души на самую наружу .– Иииээх! И кулаком по столу со всего значит маху. – Доколе? Доколе, позвольте меня спросить???
– Что плачешь ты русский человек – не удержится спросить наивный чужеземец.
– Я не плачу, – ответит ему русский человек, сморкаясь в рукав. – Я пою.
Тяжело нашему человеку. А все потому, что пессимизм и отчаяние доминируют в нем. Корень которых – в стремлении к светлому и неохватному, да желательно чтоб это неохватное еще и недосягаемым было. Вот и мучается он мыслями разными, вот и мается он в недостижимости вечного и рефлексирует он про неохватность бесконечного, бесконечность неохватного в уме пишет и пьет, собака, до зеленых веников. Ему б помочь, человеку нашему, чтобы навел он порядок в мыслях своих и обрел наконец свое я, вошел чтоб в гармонию с эгрегором значит в протоастральных и наддуховных сферах, разобрался наконец, что там за срач такой творится в загадочной его душе. Как человеку обремененному с этим справиться, как преодолеть? Да никак! А чем такому человеку помочь? Да ничем! Психология у него особая, душа у него в потемках и комплексует он по этому поводу неимоверно. И что ж тогда черт возьми делать? Что делать когда ничего поделать нельзя, скажите мне люди, ответьте мне, человеки! Да ни хера не делать, вот мой вам ответ. А раз так, то и нафиг не нужно и не мучьтесь зря и вообще, бросьте вы ее тугу печаль: ничего тут не поделаешь, народ у нас такой: если кто не пессимист, так законченный скептик, если не скептик так пожалуй мерзавец, каких свет не видывал, это вам любой скажет, а если не то и не другое и не третье – то не наш он человек, а скорей всего вражина, диверсант и падла продажная.
А бывают ли иные? Могут ли люди иными быть? Отвечу напрямоту: черт их знает. Наверное, могут. Только они не у нас живут, зачем им у нас жить, сами подумайте.

В сонном и далеком от столиц мира сего райцентре Немогуеве, где испокон веку вообще ничего не происходило, а редкие случаи нарушения общественного правопорядка редкими приезжими становились главной темой пересудов на многие годы, стряслось нечто невообразимое, хуже чем несчастье и всех бедствий страшней: бедствием немогуевца не проймешь и несчастьем не удивишь. Произошло там уникальное стечение неудач, наложившихся на повседневные лишения и усугубленных беспочвенными надеждами. Свинская выходка судьбы, иначе и не скажешь. За все доброе, сделанное немогуевцами для своей судьбы за века совместного существования надругалась злодейка над чаяниями народными кощунственно и беспощадно, как только она одна способна, поглумилась да еще и мерзко хмыкнула напоследок, ощербатясь гнилозубым оскалом. Профессиональные судьбоведы назвали бы такое злым роком, чумой столетия, проклятием небес или чем-нибудь еще обидным, используя принятый в молодежной субкультуре сленг, как то: облом, пролет, борода, отсос или фрустрация. Но не осталось в Немогуеве профессионалов и не назвали. Мы же для простоты повествования констатируем, что имел место фактор социальной напряженности, гнусный как и все факторы (а и бывают ли они добрыми, факторы эти – я так ни одного не припомню). Гнусный втройне оттого, что именно в силу вековой привычки вынесли бы в Немогуеве любую невзгоду, раз плюнуть, как не раз и не два уже выносили, но вот пакость изощренную, обманкой предваренную, эдакую квалифицированную подляну – без специальной подготовки попробуй вынеси. Вековая безмятежность сыграла с обитателями городишки гадскую шутку и жизнь их размеренная как обморочный сон дала течь, крен, трещину и что там еще полагается – все дала.
Как принято в таких случаях нагнетать, ничто не предвещало беды. Солнце в тот день взошло как всегда, на востоке, чтобы скрыться до вечера в тяжелых тучах. Ветер дул тоже обычный, холодный, а откуда дул – да какая разница; дождь только собирался, температура и атмосферное давление какое-то присутствовало, водоснабжение и канализация функционировали как обычно, то есть неважно функционировали, да и то ладно. Насчет абсолютной влажности разве не скажу, не мерил ее никто в Немогуеве. В общем, все как всегда. И все-таки что-то стало не того – местные так сразу ощутили.
Перво-наперво, уездный юродивый Манюня, кроткий в меру опрятный имбецил, вдруг стал буйным, вылез на улицу в грязнючем рубище и, махая праволиберальной газетой «Кулак свободы», принялся бессвязными катренами пророчествовать о неминуемом коллапсе в связи с перегревом экономики, искусав при этом троих безвинных очевидцев, а вызванный наряд ППС не доехал, застрявши в частном секторе по другим вопросам. Надо отметить, что почти весь жилой сектор в Немогуеве был и остается сугубо частным. То есть, состоит из невзрачных, незнакомых с комфортом деревянных избушек да приусадебных участков соток по десять-пятнадцать каждый. Остальные тысячи гектар вокруг райцентра принадлежат ряду передовых некогда колхозов, но в связи с полезными преобразованиями оказались выведены из сельхозоборота и временно запустели. Все, кроме дальней мясохладобойни «Лебедушка» и звероовощефермы «Дубравушка», обе им. Дзержинского, принадлежавших раскаявшемуся марксисту тов. Изотову Александру Григорьевичу, но о том отдельный рассказ. А в центре г. Немогуева, на единственной прямой, частично асфальтированной улице Суверенной Демократии, бывшей Свободы, бывшей Ельцина, бывшей Ленина, бывшей герцога Гогенцоллерна и бывшей же Сучьей трясине (при царском еще режиме), располагалось всего-то пять трехэтажных домов кирпичных, да три пятиэтажных дома панельных, да один полутораэтажный из самых разных материалов, тот самый Кешин. Потому и канализация плохо функционировала, что развернуться ей было негде.
Манюню едва утихомирили, кулек леденцов скормить пришлось, связали силами дежуривших неподалеку грузчиков пункта приема вторсырья «Стимул» и увезли за околицу, реабилитировать. За околицей, располагавшейся неподалеку от центра, имелся лечебно-трудовой веннаркотубдиспансер, открытый сразу после торжественного закрытия медвытрезвителя и на его же руинах, еще на заре демократических реформ. Так распорядились в краевом центре, поспешили естественно, поскольку алкоголиков и сумасшедших не уменьшилось, а соседи принимать отказывались, там своих девать некуда. Начальник вытрезвителя еще тогда предупреждал, что заведение это уникальное, для всей округи крайне полезное, и жители еще пожалеют. Не послушались; заведение получилось платным, постояльцы же попадались в основном безденежные (других в Немогуеве не попадалось) и идея заглохла. Лечить их все равно было некому, кормить нечем и город о них мало-помалу забывал.
В тот же день в редакцию местной прессы прорвалась группа трудяг в штатском и приступили к обыскам и арестам. В утренний час в редакции трудно застать кого-то или что-то преступное, из начальства тем более, но спецслужбы этого не учли, а потому спустя час интенсивной работы повязали явившегося на пороге Стасика, главного распорядителя происшествий, которых до той поры в Немогуеве не было и распорядитель все равно скучал, перебиваясь компиляциями из иностранных газет. И здесь мы наблюдаем все ту же кривую ухмылку фортуны: сразу после ареста происшествий в Немогуеве стало хоть завались, только записывать успевай и «компиззировать», как шутили журналисты, ничего не нужно – а тут на тебе, средь бела дня, как щипача какого, как последнего завсклада замели. Не за компиляции, конечно, хотя и их потом суд учел. И это в присутствии еще двоих (понятые), еще семерых (подсадные) и половины города, рядом гуляли. Стыдно, просто стыдно.
Генерального продюсера немогуевских СМИ Савву Игнатьича Морозмана тут же хватил сердечный удар и он, не приходя в себя, бросился по кабинетам, раздавая сумбурные распоряжения, сволок в свой кабинет все бумажное и запершись поджег, едва не спаливши здание, компьютеры поставил форматироваться, а затем, пока спецслужбы выламывали двери и колотили зевак, сбежал подлец через окно и сей же день мотанул вон из городка, увезя с собой три камаза личных вещей и неизведанные кладези всяческой полезной информации. Редакции осиротели без него, как сиротеет населенный пункт, когда выгорит в нем начисто сектор культуры вместе с библиотекой, бильярдной и танцплощадкой при клубе самодеятельности; так было в соседнем Нехочуеве, еще при кровавом режиме, многих тогда посадили. Сейчас времена другие, сажать некого – разве ж их поймаешь. Нынче, возмущаются горожане, известного злодея не посадить, где уж там неизвестного. Кое-кто даже утверждал, что Морозман специально примчался в редакцию, едва прознав о своем аресте – чтобы уничтожить следы нецелевой управленческой деятельности. Поговаривали о сейфах с компроматом на все руководство страны, с номерами счетов и записями переговоров – но это врут, конечно, враги демократии, какие могут быть у высшего руководства тайные счета, да еще в других странах, никаких не может быть, мы же знаем. И разве могут быть у высшего руководства тайные от народа переговоры с геополитическим недругом, понятное дело нет, это же так нелогично. А все сомнения от лукавого – не уважают пока лукавые немогуевцы своего руководства и его спецслужб, а те действительно оказались как всегда не на высоте; но они ж не предполагали, что задерживаемый окажется столь хитрым, они ж на другого рассчитывали. Во всяком случае искали без участия собак но с участием ФСБ. Надо признать что ФСБ, как и другие органы правопорядка, последнее время работает хуже собак (в смысле следопытской профпригодности, разумеется, и только в этом смысле – в остальных же смыслах ФСБ у нас конечно же лучше собак), в связи с чем впоследствии появился специальный указ президента при комплектовании штатов отдавать предпочтение четвероногим друзьям.

А началось все с того, что по городу пронесся слух о приближающейся получке на единственной гордости края – предприятии «Руссиш-Спас» (бывший «Нефтегазкач» при всероссийском естественном монополисте «Газнефтесос»). Предприятие это представляло собой распредузел, который акционировали, покрасили и переименовали в Терминал, очень важную составляющую экономики. Кто не знает – это сплетение труб такое, одним концом в дырку засунуто, из которой недра земли текут нам во благо, а другим концом в магистральный экспортный трубопровод упираются, там тоже дырка, а посередине насос пыхтит; и вся эта хитрая конструкция день за днем неустанно обеспечивает народу благосостояние и неуклонную стабильность, если электричество дадут.
В город везли получку. Да-да, друзья, настоящую получку за двенадцать лет, компенсацию за все годы демократии сразу, завидуйте соседи, живыми деньгами, из самой столицы, и не просто так, а в связи с выборами в Законодательное собрание, а заодно в горадминистрацию и жилкоммунхозы Немогуевского уезда Унылогребского края Российской нашей родной федерации. Настоящими свободными выборами, черт возьми, вот оно счастье, финансовая компонента которого неслась по проводам и клеммам, по воздуху и в безвоздушном пространстве, на крыльях советских еще спутников и чужих сателлитов, по сарафанному радио и устной молвой. Спасибо, родненькие, вспомнили о нас в самом-самом центре нашем белокаменном златоглавом, нажали таки сподобились заветную клавишу на компьютере, вершителе судеб немогуевских. Чтоб не говорили тут всякие, будто рыночные отношения не предполагают бесплатного счастья, а предполагают только несчастья за наш с вами счет. Бывает, друзья, мало того – счастье уже на подходе, оно спешит к нам в пачках хрустящих купюр, пахнущих свежей типографской краской, да хоть чем пахнущих, туго стянутое веселенькими банковскими тесемочками.
Слух вскоре разнесся нервическими волнами по всему Полярному кругу, забеспокоились даже по ту сторону добра и зла.
– Россия опять укрепляется, – нервничали в Канаде и Гренландии. – Это что ж будет, а?
– Плохо будет – убеждали их прибалтийские голуби. – Крепнет агрессор.
– Везут, ее уже везут из столицы – огласилась округа воплями ликования. – Осанна Правительству! Правительство помнит о нас! Партии Аллилуйя! Аллилуйя нас не забыла.
– Давеча знамение было, – подтверждала набожная сторожиха баба Вера, – в соседнем Немытове дитё народилось с крыльями и клювом как у вороны, чисто ангел.
– Что знамение, – спорила с ней теологически подкованная санитарка Зоя Матвеевна, более доверявшая фундаментальной науке – мне вот сон приснился, будто система наша планетарная поглощена вакуумом и втягивается в водоворот небесных стихий, а я стою как дура посреди улицы вся голая и чешусь. А небо-то в яхонтах и батюшка наш святой отшельник Дионисий по ём летает аки птах небесный, туда-сюда, туда-сюда... а заместо крыл лицензией на метадон машет.
И темные ортодоксы и просвещенные фундаменталисты сходились в одном: свершилось! Поднаторевши в нумерологии, они убеждали себя и друг друга в неотвратимости добрых перемен.
Возле универмага, заколоченного крест-накрест, будто логово вурдалаков, собирались группки активных граждан, обсуждавших слухи с научных позиций. Ветеран конвойной службы дед Пахом взял палочку и начертил в подсохшей лужице диаграмму со множеством кружков, столбиков и ломаных линий, из которой ясно следовало, что счастье близко и никуда оно падло не денется. «Смотрите: год у нас две тыщи четвертый. Двенадцать лет нам не платили, – пояснял он, тыча в кружок, более других подтверждавший неминуемость счастья. – Семь лет как закрылось последнее производство. Видите столбик? Вот же. Семь и двенадцать – два магических числа сразу выпали. Опять же, четыре года не было у нас никаких выборов, а теперь будут. В четвертый раз, заметьте. Четыре на четыре дает сколько? Правильно, шестнадцать дает, а это по сумме цифр семь. Семь, понимаете?
– Угу! – радостно подтверждали сгрудившиеся вокруг почитатели нумерологии. – Семь мы понимаем.
– А если от семи отнять те самые четыре – что будет?
– Что будет? – недоумевали окружающие, стесняясь своего невежества.
– Три будет!
– Ух ты! – восхищались зеваки. – Ну и что?
– А три – это сумма цифр от двенадцати. Уразумели?
– Ага! Уразумели. Только не поняли ни черта.
– Объясняю для шибко одаренных. Счастье идет к нам семимильными шагами на излете двенадцатилетнего цикла и уж теперь всем достанется. Даже захотите – здесь дедушка-футуролог расплылся в шутливой улыбке – не увернетесь.
– А вот и не так, – запротестовал завхоз школы, от бессонницы изучивший все наглядные Кешины сочинения в школьном музее. – Вот здесь большой цикл конъюнктуры должен накладываться на двадцатичетырехлетний цикл Кондратьева, давая в результате пик положительной динамики согласно кейнсианской концепции.
– Ну?
– Что ну? Что ну?!!! А он у тебя – не накладывается!
– Щас накладем – согласился дед и тут же исправил оплошность, прочертив палкой линию до нужного столбика
– Прямо накладывай, не дергай. Это тебе не хрен, чтоб его дергать.
– А я и не дергаю. Я прямо и накладываю.
– А чего он тогда дерганый такой? – чуть не до слез нервничал завхоз.
– Это не цикл дерганый. Это у меня рука с устатку дергается, а цикл у меня, как и должен быть – прямой шо той кипарис.
– Тогда другое дело. Тогда все нормалек – удовлетворился завхоз. – Теперь остается дождаться всплеска деловой активности по теории длинных волн, и понеслась. – А что это за преграда по экспоненте?
В том месте где счастье взмывало резко вверх, ломая графики, действительно присутствовало досадное недоразумение.
– Это не преграда никакая. Это какашка собачья завалялась, мы ее щас фьюить! – Пахом ловко поддел какашку и откинул прочь. – Все, нет больше преград!
– А долго ли ждать? – интересовалась толпа.
– Да не думаю – бодро ответил завхоз, еще раз внимательнее приглядевшись к оси абсцисс, в центре которой вылез червячок и недоуменно озирался. – Теперь уже думаю недолго.
Объяснения звучали несколько туманно, но люди тем не менее толпились и очага средоточения светлых перспектив покидать не спешили. Флюиды радостных предчувствий сновали меж собравшимися как цыганята.
– Ой славно-то как, – резюмировали немогуевцы, уважительно погладывая то на деда Пахома, то на завхоза. – Приятно с умными дело иметь.
Вот, – поучала мамаша вертлявого первоклашку, – Видишь какой дедушка. Умный, сразу видать. Дедушка наверно из Москвы приехал, чтоб им там всем пусто было. Учитесь, дети. Учитесь и бегите отсюдова без оглядки, может хоть вы поживете.
– А за что его к нам? – любопытствовал мальчишка.
– Знать, натворил чего-нибудь. А может так, помереть хочет героем. К нам иначе не едут.
– Ну и где ж тут счастье? – спросила наименее грамотная из присутствующих красномордая селянка с огромной плетеной корзиной, из которой торчала здоровенная бутыль. О содержимом бутыли предательски свидетельствовал запах, разливающийся окрест несмотря на тугую газетную затычку.
– А вон там где земля с небом пересекается. Вишь? Там и ищи, – подмигнул ей Пахом, указав на горизонт, и проворно вытянул бутыль.
– Вижу! – радостно взвизгнула селянка. – Теперь вижу!
Остальные тоже повернули головы но ничего не увидели, кроме граффити на окнах универмага. «Все ушли на фронт» – мрачно чернела надпись. Выше нее висел плакат с оборванным буквами. « В Ы Б Р Ы» – радостно сообщала надпись переливаясь цветами радуги, как на флаге гей-сообщества. Окружающие угрюмо молчали, что можно расценить как полное согласие. Впрочем, как полное несогласие это тоже вполне можно расценить. Темный провинциал если что-то не знает, то предпочитает промолчать, что дает ему шанс на реабилитацию В кругах знатоков, особенно провинциальных, важно выглядеть как можно менее отсталым. Поэтому провинциалы предпочитают промолчать, чтобы выглядеть умнее чем они есть на деле. И вы знаете им это удается – вот бы и городских научить.
Тут же образовались множество добровольных толкователей чудо-диаграммы. Бойкая старушенция из читающих газеты убеждала, что именно так она себе и представляла счастье: «Смотрите! Все сюда смотрите! – командовала она, тыча заскорузлым пальцем в самое ядро земли. – Да не туда смотрите, где все черно и рябит, а туда смотрите, где все светло и в гору преть. Видите? Как все славно сплелось и наложилось.
– Точно. Налаживается все – подтверждали собеседники, поглядывая озабоченно друг на друга.
– Ох не нравится мне корень в слове «налаживается» – робко сомневалась учительница русского языка и литературы, но под гневными взглядами дискурсантов тут же умолкла.
Деды перемигнулись и побрели в сторону школьной кочегарки, вдвоем вцепившись в бутыль, а немогуевцы продолжали обсуждать будущее, каждый свое, ссылаясь на диаграмму и видя в ней источник справедливости и процветания, особенно если приглядеться к абсциссе.
Появились первые социологи – с целью изучения феномена счастья в наших несчастливых в общем-то землях.
– А отчего так счастливы все и веселы в вашем местечке? – спросит бывало иной заезжий политтехнолог.
– Дык ить получку везуть, етить иё – поясняли старожилы.
– А чего ж тогда суетятся все, отчего галдят и нервничают?
– Экий ты непонятливый. Говорят же тебе, получка, – серчали старожилы.

Как страстотерпцы ждут второго пришествия, как приговоренные к повешению верят в безусловную амнистию, указ о которой уже давно подписан, но застрял где-то в пути с ямщиком-раздолбаем – так ждал город чудесной той получки.
И с того момента в городке стали происходить чудеса. Впрочем, чудесами они стали именно благодаря приходу новых реалий, в условиях саморегулируемого рынка и суверенной демократии. В прежние времена чудеса были принципиально невозможны, нынче же стало возможно все, решительно все, в первую очередь невозможное, и это еще не предел. Так, резко изменилась ситуация в здравоохранении – болезни отступили, процент выздоравливающих превысил число когда-либо болевших, уезд первым в мире сумел полностью побороть депрессивный психоз и белую горячку, производственный травматизм сошел к историческому минимуму, а о домашних расправах на почве недоопохмела забыли как в свое время об эпидемиях тифа и моровой язвы. Вместо этого подскочила производительность отдыха – повысилась зачинаемость, снизилась умираемость, поредела частота конфликтов поколений, выстроились очереди к гинекологам и венерологам. В преддверии поступлений завтрашние миллионеры стали интенсивнее и навязчивее общаться – ходить в гости, в кино и в баню, дети стали лучше и чаще относиться к учебе, на лавочке возле пенсионного фонда появились первые за годы реформ влюбленные. Повеселело кругом, получшало и полегшало. Люди воспряли духом, возрос кредитный товарооборот, на улицах появилось много веселых и сверх всякой меры приветливых людей. Расцвел рынок облигаций и сырьевая биржа, подумывали об открытии хеджевого фонда. На всех углах торговали фьючерсами под залог гарантий по долговым обязательствам третьих лиц. Одновременно жители познакомились с такими нужными понятиями, как процент по опциону, короткая позиция, оборотные активы, торгуемые векселя, инвестиционный портфель и учетная ставка. Заработали ломбарды, ссудные кассы и клиринговые офисы; букмекерские конторы и электронные казино бросились играть на повышение. Ожила меновая торговля и банковская деятельность, веселым гамом наполнили людские сердца экспортно-импортные операции. Загудел бизнес как разворошенный улей, забурлил как в сливном бачке и воспрял народ. А уездный поэт Леонард Девственный, тоже получивший свою капельку чуда в форме отступившей импотенции, сочинил «Оду радости» – немного грустную но предельно оптимистичную:

Надейтесь и ждите, все впереди
А худшее, худшее все позади,
А сбоку, а сбоку – и слева и справа –
Летит к нам прекрасных мгновений орава!

Многие обезумели и распотрошили заначки, оборот продаж на доверие превысил все объемы ожидаемых поступлений, в город устремились коммивояжеры, странствующие гадатели, спасители душ на коммерческих началах, целители и ворожеи, карточные и шахматные мошенники. Косяками потянулись за ними всякого сорта деятели науки, культуры и в особенности искусства. А под занавес нагрянули в городишко театралы из прославленной ордена Дружбы народов цыганской Труппы Песни и Пляски Угнетенных Народов б. СССР «Черный Обелиск». И навезли с собой на пяти подводах шматья импортного бракованного, карт крапленых и прорву забористого зелья жуткой убойной силы. Расположившись, как водится, табором и заняв круговую оборону, цыгане быстро расползлись по городу, где днем пели и плясали, изучали культурные особенности, не без мухляжа, конечно, орудуя порой цинично и нахраписто, а ночью возвращались в стойбище и подсчитывали добычу. На отдельной подводе прибыл с ними беспокойный человечек с женой, любовником и типичной для правозащитника внешностью – чтобы следить за порядком и не допускать репрессий против обездоленного цыганского народа. «Вы нас танками давили – обличал правозащитник немогуевцев, – а мы вас танцами задавим».
– Позвольте, – робко отбрехивались жители, – когда ж это мы вас танками?
– Тогда, когда и всех! – негодовал омбудсмен, срываясь на жидкий фальцет. – С таким отягощенным прошлым ваше дело молчать и слушать! Слушать и молчать! И каяться, каяться, каяться!
Помолчав и покаявшись, подавленные немогуевцы разбредались по домам и открыто выражать сожаления уже не рисковали – убоявшись давать свои университетской глупости советы людям с космическим образованием. Статьи за наркотики, песни и пляски у нас, чтоб вы знали, отменены. Вместо них появились более другие статьи, за экстремизм например, за терпимость к нетерпимому и непереносимость непереносимого и за многое другое, чего раньше не было, так что пусть никто не переживает – сажают еще, сажают.

Ни в коем случае не желая огульно обвинять гостей городка в противоправном поведении, сообщу все же, что в то же самое время в Немогуеве участились кражи, пропажи, случаи всяческого мошенничества и паскудничества, дурилова и кидалова. К примеру, обкраден был дом всеми уважаемого заместителя градоначальника, мэра по-нашему, и вице-спикера уездного заксобрания от СПС, ранее заведующего банно-прачечным комбинатом тов. Эйхмана (не того, другого). Дошло даже до того, что некие святохульцы просочились на территорию секретно охраняемого объекта № 9/11 (вход через зады по спецпропускам), куда до них вообще никто не проникал ввиду суровой охраны и отсутствия интереса, и учинили там форменный разбой. На территории той секретной, согласно утвержденному плану, располагался будущий приют для одаренных детишек, а согласно фактам – усадьба выше и ниже упомянутого тов. Эйхмана Кирилла Мефодьевича, замечательного, как уже говорилось, человека, лидера правых и очень уважаемого в самом-самом центре белокаменном златоглавом, откуда за заслуги перед демократией и для укрепления народной любви ему привезли бронированный «Хаммер», еще вполне ничего, почти как у Фили Пугачева и короля Бурунди. А больше ничего там не располагалось. Что же до детского приюта, то там действительно со временем объявились дети, принадлежащие все тому же градоначальнику Эйхману, впрочем наезжали они все больше для активного отдыха, немного шалили, но в отличие от соседской босоты ничего не крали, а напротив, навезли туда немало вещей, включая вагонную партию конфискованной у партнеров оргтехники и еще один Хаммер, круче прежнего.
Но и это еще не все. Пользуясь отсутствием хозяев (в тот момент они проживали в другой усадьбе, под Марселем, где боевая подруга мэра Октябрина Феоктистовна экстренно лечила запущенный чирей), неизвестные, похожие на гостей, проникли в опорный пункт правящей партии «Добрая Россия» и все там перевернули. Из одной только прихожей унесли две телеги ценных вещей, а что не поместилось – ковры, мебель разную, хрустальную посуду из фарфора-фаянса и прочие предметы первой необходимости – перебили, исколотили и даже, стыдно сказать, измазали как есть нечистотами. При ближайшем принюхивании нечистоты оказались самым обычным дерьмом неизвестного происхождения, где погуще, а где и пожиже (впрочем, следственный аппарат у нас дотошный и уж в нечистотах, будем надеяться, разберется). А в качестве гигиенического средства использовали, как ни печально сознавать, знамя этой во всех отношениях полезной партии. Казалось бы, подтерлись знаменем партии, да и ляд с ним, и с нею тоже, ну бывает, ну мало ли что гость учудит в рамках дозволенной ему действующим законодательством свободы. Но обидно-то как! Это раньше у нас произошло бы ЧП районного масштаба и советский народ в едином порыве осудил бы охальников на собраниях трудовых коллективов, прокуратура по этому поводу отловила бы братков пятнадцать да впаяла им годков по двадцать, великий русский писатель тут же принялся бы за написание нашумевшего произведения, страницы интеллектуальной печати вскипели единодушной полемикой и все вернулось бы в тихие омуты торжества социалистической законности. Опять же, в приличной стране какой – вот попробовал бы кто явиться допустим в уважаемое заведение да насрать пардон в оральном каком-нибудь кабинете да подтереться ихним икскьюз-ми знаменем – так и знайте: изловили бы чудака, грин-картой по ушам нахлопали и домой, с волчьим штампом в серпастом загранпаспорте.
Подумали сперва на охрану, кто ж еще, но потом подозрения перекинулись на гостей города. Чуть не дошло до арестов, но тут во всей мощи проявили себя первые, нежные еще ростки несокрушимой нашей демократии и презумпции нашей невиновности. И произошло еще одно чудо, граждане, которое уже по счету: у нас, как выяснилось, правовое государство и всех подряд подозревать не дозволено. Возмущенные подозреваемые разбудили недремлющую совесть нации тов. Залупеко из Мелитополя, узника совести, репрессированного при кровавом режиме за пассивный авангардизм и очковтирательство, за ним в едином порыве поднялась вся свободная мировая пресса, говорят даже из Комитета Хельсинкской матери при президенте США звонили, шибко ругались. Также о подозрениях стало известно широкой общественности в лице международного правозащитника Юрася Перегниды и его боевой супруги Матильды де Блюэр, вся мировая пресса, еще теснее сплотив свои ряды вокруг демократии, как одна грудью стала на защиту поруганной чести угнетенного народа и восстановила порядок в долбанном городке, так что некоторым аборигенам не удалось скрыться от шквального огня несокрушимой доброты. И стало на земле еще демократичнее, чуточку толерантнее стало, одна беда – после восстановления порядка идентичные факты стали происходить заметно чаще и существенно шире. Ни одно частное подворье не избежало вторжений. Кралось все, от холщового секонд-хенда до плесневых сухарей, некоторые несознательно загрустили даже по старым временам, когда еще ловили, а опытный дознаватель майор Мутило отметил схожесть почерка: во всех случаях гости (а назвать их иначе может только суд) неизменно оставляли следы в виде нечистот, размазанных по полу, стенам, коврам и кроватям, словно бы на них, разогнавшись как на ледяной горке, катались и бросались друг в друга веселые и счастливые, обрадованные первым снежком дошколята.
Еще гости продавали солидол под видом меда и просроченный фиксаж под видом сахара, едва прикрывши сверху настоящим продуктом, но тут уж, извините, граждане, сами виноваты: не будьте, граждане, жадными, а лучше будьте бдительными, не покупайте чего попало у кого попало, тем более у гостей. И нечего на других валить, потому что гости, даже если натворили пакостей, национальности, как известно, не имеют, а еще и фамилий они не имеют, ни имен, ни адресов, ни хера они в общем, как выясняется, не имеют, и ничего после них не остается, кроме следов их разрешенной Уголовным кодексом жизнедеятельности и собственно потерпевших, ну да на то они и потерпевшие, чтоб потерпеть.

Такие вот потрясения творятся на удаленной периферии, и никто о том не знает и никому оно не интересно. Жизнь кипит где-то вдалеке, спешит все мимо, словно экспресс с вырванными дверями, теряя пассажиров на заплеванных полустанках. И наш дремотный городишко погряз в происшествиях точно как поруганные жилища в нечистотах. В более цивилизованных местах нашей многострадальной державы и не к такому привыкли – но жители захолустной периферии все-таки отстают у нас, как ни тяжело осознавать, и в части приспособляемости ко все новым условиям, и в части продвижения толерантности застряли глубоко и кажись безнадежно. Тем более, что вчера еще все было так привычно никак, зыбкое болото млело себе в вековой тине, пуская ленивые пузыри, и о мировых катаклизмах знало лишь понаслышке. Как если бы скажем в бальный зал шотландского замка, сминая ряды вальсирующих, ворвался, грохоча и отстреливаясь, ощетинившийся орудиями красногвардейский бронепоезд. Или, допустим, ощетинившаяся штабная говновозка.
Кстати, о говновозках. В тот же день ассенизаторский грузовик Газ-52, управляемый водителем с трехдневным стажем Мишуткой Елениным, въехал в самый центр, к единственной красивости города – пестрой цветочной клумбе с фонтанчиком и доской почета, как раз напротив прокуратуры и возле бывшего райисполкома, ныне редакции всех четырех немогуевских газет. И вылил сильнопахнущее содержимое прямо на клумбу, потряся всем своим остовом и как следует промыв цистерну. Добротно поработал водитель Мишутка, чего раньше за ним не водилось. Задержанный тут же возмущенными грузчиками пункта приема вторсырья «Стимул» при горадминистрации – которые еще не отошли от поимки юродивого и как раз делились впечатлениями – нарушитель Еленин ошалело хлопал глазами и убеждал, что своими руками вел машину на городскую свалку и таки привел, и своими же глазами видел вокруг горы мусора, в одну из которых и вывернул свой груз в строгом соответствии с путевым листом. А с городской доски почета, что рядом с клумбой, с тоскливой укоризной взирали на него знакомые всем нам личности, так много сделавшие для города в частности и для страны в целом, пусть даже и измазаны были теми же нечистотами что и внутренние проходы «Доброй России». Что поделать, когда диверсанты кругом, от шовинистов спасу нет, да еще экстремисты взбесились, будто дел им других нет. Водителя потрепали маленько по ребрам (подъехавшая милиция про «кучи мусора» не так поняла), и хоть выглядел он удивительно трезвым, отправили на экспертизу. Экспертиза подтвердила что водитель правильно допущен к управлению мусоровозом, однако учитывая внешний вид, заподозрила отклонения, и чтоб уж не брать ответственности, решила направить парня на дальнейшее медицинское обследование в веннаркотубдиспансер. Понятно, что Мишутка человек в городе новый, в Немогуев он прибыл ровно неделю назад на поселение, отбывши наказание в ИТК № 13704 по пустяшной статье, и ныне, за неимением сообразных невест, пристроился у одной вдовушки. Он, понятное дело, мог заблудиться в незнакомом городке, мог даже перепутать приличную улицу с неприличной, ничем они собственно в Немогуеве не отличаются, но чтобы так ошибиться и углядеть свалку на цветущем асфальтированном центре, где тебе и доска почета и клумба и грозные здания прокуратуры, райсуда, горадминистрации и бывшего райисполкома, а ныне редакций свободных средств массовой информации – в голове не умещается. Разве что коварный враг поработал, а то и вовсе нечистая сила. Вот и правильно, что направили Мишутку к более серьезным специалистам, пускай разберутся и назначат соответствующий курс трудотерапии. «Все там будем» – говаривали местные и как правило не ошибались.
Странное но очень нужное заведение то, известное ныне как венерическо-наркологическо-туберкулезный диспансер, в разные годы то укрупняли, то разукрупняли, то укомплектовывали то разукомплектовывали, пока наконец не постановили утвердить в последней редакции, совокупив предварительно с лечебно-трудовым профилакторием и колонией-поселением (в просторечии, химия) на основе медвытрезвителя. Поначалу витала идея вообще все упразднить к чертовой матери, даже постановление соответствующее приняли и ратифицировали в текущем порядке. Но потом пришло новое распоряжение сверху, тогда снизу конечно передумали, решение отозвали, инициаторов предупредили о служебном несоответствии. И вместо этого претворили гораздо лучшую идею: объединить все диспансеры в округе и согнать туда всех хроников, гомиков, больных, хромых, харкающих чахоточников, блеющих сумасшедших, алкашей, наркоманов, инвалидов, бомжей, вырожденцев, социально неполноценных, уффф... * никого не забыли? – и прочую сволочь – вместе им будет легче. В результате ряда последующих оптимизаций пациенты разбредались, расползались, смешивались с населением через культурный обмен, и в конечном счете объявлялись в большинстве своем на упомянутой скотобазе у товарища Изотова, где трудились в коммуне на общественных началах.
А вы говорите начальство ничего не делает. Все оно делает и все оно правильно, разве только не всегда вовремя и не то что надо, но главным образом, по большей части и в основном, то есть, в значительной мере – что надо делает. Думаете, не мучается при том начальство? Еще как мучается, плюется и сквернословит при том неимоверно, да что поделать, если согласно третьему закону термодинамики об усилении энтропии по мере укрепления зачатков гражданского общества – разваливается все само, а отлаживать приходится вручную, в тяжелых условиях, при хроническом недофинансировании, а едва отладишь – снова наступает бардак и плевать он хотел на все условия и законы. Это так начальство немогуевское своем населению разъяснило и население сразу все поняло и успокоилось. Термодинамика кругом и еще что-то, что – пока непонятно, но скоро во всем разберутся и наведут конечно порядок как и всюду уже почти навели. Не переживайте – точно так же решаются и все остальные проблемы: их разукрупняют, переукомплектовывают, утверждают в последнем чтении и наконец совокупляют с чем-нибудь, неважно чем. Точно так же и в нашем случае поступили и точно также не ошиблись, как никогда не ошибаются, а ошибки если что потом исправляют.

Уже спустя пару дней стало понятно, что слухи о скором счастье не более чем слухи – зарплату скорей всего не довезут. Так оно и понятно – всему хорошему рано или поздно приходит конец. Это только плохому конец приходит скорей поздно чем рано, если вообще приходит. А хорошее, всяк знает, у нас не частит и не задерживается. Оно, хорошее, в окно не стучится и у дверей не зябнет, а скорей-скорей прочь куда-нибудь, все стороной да мимо, неуютно ему у нас. Оно, хорошее, тоже не дурней нас с вами и тоже где теплей ищет. Первые неокрепшие, неосязаемые еще признаки благоденствия как-то стремительно сменились признаками коллапса, причем сразу окрепшими и вполне осязаемыми. Оптимистичные показатели как-то быстро улетучились, чаяния рассеялись, марево лепоты усохло как июльская роса и вместо него вылезла клыкастая харя коллапса, такого привычного нам, такого родного. Праздник на лицах исчез, тоска вернулась к месту постоянного проживания, а уездный поэт на почве осложнения простатита, тут же сочинил Оду Грусти где в тех эпитетах пытался донести до народа горькую истину о тщетности всяких надежд «Не надейтесь!» текст которой разошелся на цитаты среди малообеспеченных / посетителей сапожных мастерских и привести я его не могу из соображений цензурности. Впрочем несколько цензурных строчек все же имеется:

«Где, вонючие иуды, нам обещанное чудо?
Где, финансовые б**ди, наше счастье в шоколаде?
И ты, долбаный народ, что стоишь разинув рот
Али грома ждешь с небес, хрена с маслом али без...
О проклятая халява ты затмила очи нам, Лучше б нам и не родиться чем увидеть этот срам.

А вот еще проникновеннее:
Вы наше кровное отняли, что в лютой добыто борьбе,
Мы так вам верили, канальи, как может быть не верили себе

Некоторая невыдержанность ямба объясняется невыдержанностью поэта, а еще тем, что стих этот собран из нескольких отдельных стишков, цитировать которые невозможно по причине избытка депрессивной похабщины и унылого шовинизма.
Нет, в соответствующих финансовых учреждениях конечно же выделили соответствующие ассигнования, выбили фонды, задействовали резервы и провели необходимые начисления, но на том дело увы и заглохло – денег этих никто никогда больше не видел, они какими-то особыми, им лишь известными путями до города не добрались. А поскольку весь экономический всплеск основывался исключительно на слухах и только ими и подпитывался, то естественно, что все скоро сдулось. Так закончилась история немогуевского миллионерства.
– Где деньги? – спрашивали друг друга измученные бухгалтера. Они больше других боялись показываться на людях, помещений предпочитали не покидать, среди финансово-бухгалтерской прослойки интеллигенции усилились урбанистические настроения: их отчаянно звала дорога.
– Деньги где??? –
И сами же себе отвечали: Не доехали, видать. Зато будем надеяться, доедет новый начальник и все нам пояснит. Ведь всем известно, как – когда объяснят – ясно становится. Все тогда становится на места и жить сразу же легче и приятнее.
– Куда девалась зарплата трехтысячного коллектива за двенадцать лет плюрализма? – спрашивали активисты профсоюза городское начальство, правоохранителей и Высшие силы.
Высшие силы молчали. Следовало понимать, что они от нас, как уже стало нормой, отвернулись.
«Это вы меня спрашиваете? – изумилось начальство. – Ну так я ж не знаю».
А главный правоохранитель Соскин требовал не засирать ему мозги и сквозь град сквернословия высказал удивительно здравую версию: «Наверно, спер кто-нибудь» – так он сказал.
Уполномоченные экстрасенсы и ответственные работники белой магии, ведающие у нас тонкими сферами, сделали заключение, что не иначе как нечистый тут поработал.
А давайте мы тоже удивимся. «Надо же! – скажем мы устами известного политического златоуста. – Отродясь такого не было и опять то же самое!»

И с того момента зачастили в городок беды и напасти. Не успеют от одной очухаться, как за ней другая поспешает, пуще прежней. То плавучий мост утонет, то пожарная часть сгорит, а то было дело внедорожник инока Дионисия увяз в том самом месте, для которого он предназначен, пришлось тянуть святого старца всем миром с помощью непредназначенного гужевого транспорта. Жители пытались возмущаться, собирались на несанкционированные митинги, отправляли в Кремль коллективные жалобы и грозились кто Нюрнбергом, кто Страсбургом, кто самосожжением – все без толку. Напрасно махали демонстранты жалобными транспарантами, упражняясь в политкорректности «Преемнику и Цыганам – ДА! Наркотикам и Неплатежам – НЕТ!». Напрасно ткачихи вышивали крестиками монументальную хоругвь «На выездном заседании», где кабинет вице-премьеров в последнем составе обсуждает стратегии нефтегазоотвода, при этом два высших лица наблюдают за дискуссией из-за облаков, возлежа внахлестку валетом. Вскоре поганая дурь-трава укоренилась среди юного населения и потребовала жертв. Пошли первые передозы, первые ребята-отличники понесли на продажу мамины серьги, врачи спешно осваивали методы борьбы с ломкой, откачивали не всех. И кто не знавал еще страхов господних, тот ужаснулся сполна, а кто не ведал горя по везению или малолетству, тот отведал полной мерой, с большим запасом хлебнул.
Травокурение тем временем распространилось неимоверно и город неожиданно для себя оказался в долгах как в шелках: трава выкурена, молодежь растлена, а земли и объекты недвижимости немогуевцам уже не принадлежали. И самое свинское – все в рамках действующего законодательства. Имей жители российских городков хоть какой-то опыт, минимальную закалку в части привоприменения *** в условиях суверенной законности и невидимой руки рынка – глядишь и обошлось бы малой кровью. Но немогуевцы старшего поколения, хранители традиций и нравов, были большей частью отсталые и вместо этого надеялись по старинке на государство и несознательно потребляли горькую, да и к той, сказать по правде, устойчивости не имели, а скорей она к ним.
– Где справедливость? – возмущались циничные прагматики, неразумно просадившие свои заначки.
– Известно где – живописно объясняли им бесшабашные жизнелюбы, у которых все равно никогда ничего за душой не водилось. – Зато хоть пожили недельку.

И СНОВА главное, никто не виноват, посадить некого, а время идет и ничего, как выясняется, сделать нельзя и перспектив никаких, и придется нам еще потерпеть.

Забегая вперед, скажу, что виноватых тогда действительно не нашли и не посадили никого. Мы также никого винить не будем, просто попытаемся разобраться в ситуации. А ситуация такова, что не винить нельзя. Не по-нашему это, чтобы никого не винить, давайте уважать традиции, раз уж все равно ничего не поделать. Просто ответим на два вечных вопроса, гениально поставленных гениальными нашими журналистами еще в самом начале всего вот этого и на которые слышим мы самые разные гениальные ответы. Просто спросим себя – что ж это люди добрые деется и когда все это кончится. Пусть избиты и заезжены эти вопросы, пусть банальны до невозможности, но раз банальны, значит кто-то же их где-то кому-то без конца ставит и оглохши от тишины снова ставит и снова отупляющее молчание, и сходит он с ума и бросается в смертный грех уныния и гнева, ибо тысячекратно правильны они и нет на них ответа. Эти вопросы мы уже истрепали и измочалили, так же как и они нас, мы существа-симбиоты, как супруги в структурном браке – друг с другом не уживемся, друг без друга вы выживем. Это на сложный вопрос всегда можно ответить, пользуясь заложенной в них многовекторностью, выискивая лазейки в крученой их конструкции. А попробуйте ответить на простой – да нипочем не ответите. Пройдут года, пройдут века – но останутся эти вопросы и однажды встанут в полный рост перед нами в новых своих ипостасях и перерождениях, сверкая не замеченными прежде гранями. Родятся новые поколения журналистов и еще более гениально поднимут из праха все тот же вопрос и удивятся ошеломленные люди гениальной их простоте и безысходности. В других интерпретациях вопрос ставится как «Кто виноват и где его ловить?», «Кто виноват и куда бежать?», «Кто виноват и что ж это дальше будет?». Как видите первая переменная этого вечного уравнения постоянна, значит она нас волнует более всего, а второй член уравнения мы как непостоянный отбросим, чтоб голову не морочил. «Это ж каким надо быть гениальным, чтобы так гениально спросить – обалдеет читатель возмущенно тыча сосиской в газету. – Кто главное виноват и что главное делать. Это ж... как же ж... Софа, неси второе!». А того не знает дурашка, что вопрос этот только что им в газете обнаруженный, безначален и безответен, как вопрос возникновения мира. Пройдут века, пройдут тысячелетия, выгорят энергии и свет от далеких галактик окончит свой путь в миллиарды парсеков. Сгорят голубые гиганты и угаснут красные карлики, дотлеют пульсары и бинары, все всосется в одну черную дыру и наступит тепловая смерть вселенной. Тогда кончится мир, сожмутся пространства и оборвется нить времен. Но не прейдут вопросы эти. КТО ВИНОВАТ? – возопит последний человек, стоя у краешка прорвы небытия. И некому будет ответить ему – как некому ответить теперь, когда нас еще так много.
В то же время все нутро наше противится и взывает к отмщению. Так ответим же на оба этих мучительных вопроса раз и навсегда: Никто черт возьми не виноват! И ничего черт возьми нельзя поделать, нигде и никогда – точно вам говорю. А когда пройдет приступ отчаяния, когда взрыв безысходной ярости перегорит в золу и уступит место умиротворению, и пыль уляжется в наших сердцах, тогда мы сядем умудренные у тихих заводей и проведем беспристрастный анализ.

Может, начальство виновато во всем вот этом? Или как модно стало говорить – «элиты». Проверять не будем, что тут проверять, когда и так все ясно: начальство виновато, иного мнения быть не может. Во всем пережитом нам за эти годы и что предстоит нам еще пережить в годы грядущие – так и есть, оно подлое во всем виновато. Существует даже гипотеза, по которой элиты эти всплыли к нам из преисподней в клубах серы и подобно энергетическим вампирам живут они среди нас и побеждают. Параллельно с ней существует еще одна гипотеза – что не элиты они никакие и не начальство, а так, сволота одна. И хоть взаимоисключают друг друга эти две параллельные гипотезы – как это в одной сущности соединить могучее зло и сволоту никчемную – но уживаются как-то, вот что интересно, причем замечательно уживаются и существовать уже по отдельности не могут, нам бы так друг с другом ужиться.
Все это так. Автор этих строк тоже придерживается всех мнений сразу, полагая что ничего в том такого уж совсем, когда правы все одновременно, невзирая на лица и безо всяких там ньюансов и эквивоков. Это лучше, чем когда все неправы, собачатся и толку найти не могут, а третий смеющийся слюнявит барыши заскорузлыми пальцами. Однако ж не будем спешить. Методы научного подхода требуют от нас как от людей порядочных во всем детально разобраться, прежде чем вынести окончательный вердикт. Так мы и поступим.

Если верить католическим богословам, дьявол прячется в деталях, следовательно искать его нужно именно там. Для начала примем за аксиому (договорившись, что аксиома эта чисто ситуативная, иллюстративная и информативная, то есть, в других случаях действовать не будет), что дьявол – это начальство, а детали – лес законодательных инициатив, в которых он затаился перед очередным выпадом в наш огород.
Итак, представим, убедим себя на мгновение, что начальство всему виной и нет у дьявола иных забот, кроме как всю свою злобу проецировать на нас, насылая нам тяжкие испытания, безвыходные положения, нещадные инспекции и бесконечные комиссии по проверке на вшивость, чтобы в тысячный раз убедиться и возрадоваться, что таки да, без изменений, вшиво все у нас, а раз так, то вот вам кара небесная, вот вам новые испытания, повторные инспекции, повышение тарифов, усиление ответственности, неподъемные проценты и запретительные пошлины. Вот вам отчисления в фонды неимущих и на пенсию будущую нищенскую налоги и на судьбину скотскую и на бесправие, вот вам свежие легионы элит, партий, общественных движений, творческой интеллигенции, руководящих и надзорных органов. Получите завоеванное, примите неизбежное и купайтесь в их едкой среде.
Представили? Отлично. А теперь сами себя опровергнем. Все неурядицы у нас принято сваливать на неопытные и беспомощные элиты, на их смелые инициативы. Однако ж начальство, как мы уже выяснили и не раз еще выясним в продолжение нашего повествования, виноватым не бывает, несмотря ни на какие свои инициативы, разве только совсем уж знаете ли, но это редко, посмотрите на сводки.
Некоторые, конечно, несмотря на подвижки и рост биржевых показателей, бросаются в крайности, порют сразу горячку и громыхают беспочвенными утверждениями, мол все-то в нашем королевстве будто бы неладно, все-то у нас якобы вкривь, вкось-де и наперекосяк. Не будем скрывать: так оно и есть, и вкривь оно и вкось и наперекосяк даже, а кое-где так и вовсе раком, нечего нам таить, и совершенно в корень верно вы мыслите, сограждане, выпячивая язвы и раззуживая струпья перед геополитическими партнерами. Но согласитесь, это ж не повод грустить и нервничать, будто все так уж плохо. Кривовато и наперекосяк слегка – что ж, согласен, а вот плохо ли – еще вопрос. Случаются еще кое-где порой отклонения и недостатки, куда ж без них; прямо вот возьмем и сметем весь бисер к вашим ногам. Без паники, соотечественники, осмотритесь трезвым взглядом – может не все так плохо, как в действительности, а совсем наоборот. Вы главное ищите позитив во всем (кстати, для нервов полезно), а негатив не ищите. В любой помойке можно найти большие кучи позитива, если абстрагироваться от прочих масс. Не стенать нужно, не вешаться и не матюгаться аки дети малые, а поднапрячься получше, взяться покрепче, да подналечь всем миром – и проанализировать. Читая, допустим, газеты да анализируя, анализируя их почаще, ища повсюду решенные незадачи и устраненные дефекты, вместо чтоб высматривать все новые и новые проблемы и вызовы, коих и так у нас хренова туча и кои все еще стоят перед нами, имея кое-где место в нашей непростой местами жизни. И тогда, может статься, осознаете вы однажды, что все у нас где надо правильно, когда надо вовремя и кому надо выгодно, и не течет нигде и не рушится, не ветшают инженерные коммуникации и не тают как прошлогодний снег бережно вывезенные сбережения народа в стабфондах будущих поколений, и дороги у нас прямые, и дураки у нас поумней заморских, а стало быть, уймитесь граждане, цените гражданский мир и не психуйте так и вообще угомонитесь вы наконец – все у нас ладно! а пусть и нет, то может так оно и надо, а вы просто не в курсе. В кругах семижильных патриотов живет теория, очень кстати правильная, что в Кремле не глупее нас сидят, что уже радует, и все там у них хитро продумано и обманчиво так устроено, чтобы ладное выдать за неладное, а прекрасное обосрать немножко сверху, чисто для показу, примазать чем-нибудь смердючим, чтоб враги не догадались и друзья чтоб не использовали по обыкновению нецелевым образом.
Взять к примеру новейшую парадигму, в Кремле придумали, в смысле экономить на танках, делая их надувными, которые, как выяснилось дешевле, легче и как скоро выяснится намного эффективнее железных. В том же Кремле, кстати, зреет новая инициатива, куда народ приспособить. Можно под эту парадигму возобновить трудовые почины, еще можно приобщить пионеров и школьников к общественно полезному труду, чтобы значит сбивались в народные дружины и занялись сбором материала. Собрал, допустим, по дороге в школу 10 кг презервативов, вытряхнул и сдал – стране танк, а школьнику отгул от занятий. Заодно решим проблему ювенальной безработицы.
Видите какая умная инициатива? А парадигма какая, ни у кого нет таких светлых голов и не зреет внутри таких светлых парадигм, и к счастью не предвидится, это вам не металлолом, которого и так везде полно валяется, и не макулатура, которой мы всегда сколько хочешь у финских друзей в Карелии купим. Здесь голова нужна. Ну и конечно презервативы нужны, а то куда ни ткни – производство за ненадобностью отсутствует, а импорт пока не налажен, и куда ни сунь – везде у нас нерешенные задачи и незакрытые вопросы. Так плюньте и не смотрите, а лучше терпите и надейтесь – как уже сказано, это нервы здорово успокаивает. Терпение и правосознание, как учат отцы нации, сами в прошлом из тьмы народной, а ныне заслуженные доценты престижных кафедр, наши уважаемые вкладчики Бэнк оф Америка, наши подданные приличных стран, почетные жители Лондона и лучшие немцы, наши владельцы народного имущества в особо крупных размерах, неприкосновенного кстати по Конституции и соответствующим подзаконным актам, как кстати и вообще частная собственная у нас неприкосновенна, да и конституция, как ни крути, у нас неприкосновенна, каждая по-своему, и итоги приватизации и границы страны – все что ни возьми у нас неприкасаемо, тронуть не моги и думать забудь, не раз уже так бывало (соответственная норма имеется). Учитесь у них и следуйте по их стопам, дышите им в затылок, пусть чуют ваше неровное дыхание и остаются безгрешными.
Таким образом, резюмируя все вышесказанное и взывая к памяти предков, начальство мы в обиду не дадим. Начальство тоже порой нуждается в защите и мы ему защититься поможем. От того пренебрежимого большинства, кто по сей день считает, что менеджеры все, и полтинные и алтынные, у нас слились воедино и едва различимы в своих ипостасях. Кто-то считает это грабежом, кто-то наоборот завоеванием и борется за него по сей день, невзирая ни на какие бесповоротные в этом деле успехи, на окончательную свою победу и полный разгром несогласных, с особым порой цинизмом. Это все отрыжка того чем прежде нас кормили и до сих пор кормят в отсутствие свежего подвоза, это зависть в нас говорит, по себе знаю. Так что бросьте вы и не смешите. Не оно, точно вам говорю.

Тогда кто же. Может быть тогда народ?
Он, зараза, кто ж еще! Он виноват, к бабке не ходи. От него все неприятности в стране, он у нас источник бесправия, повсеместного бардака и бедственного положения в экономике. «Я знал это, я догадывался, так я и думал» – хлопнет себя по лбу мухобойкой любой беспристрастный аналитик, если не сразу придет к своим выводам а немного перед тем подумает. И тогда все становится на свои места, и сразу ясно, почему невинное начальство, сформированное преимущественно из этого народа, тоже немножко не того, отчего косячит оно напропалую, ворует нестерпимо, жирует будто перед концом света и уже не радует новизной идей. Существует даже гипотеза, согласно которой именно народ а не начальство исторгся к нам из мрака преисподней и все тут перегадил. Следовательно, не элиты страшно далеки от народа, а наоборот. Этот народ чуждого нам происхождения подбросили нам чертовы бесы, собравши со всех кругов ада самоё отребье во всей его мерзости, чуждый народ выполз к нам из мрака в облаках серы и чадит и смердит тут до невозможности, падла такая.
Допустили? Представили? Отлично. Теперь плюньте в кулак, размахнитесь подальше – и сами себе по морде хрясь! Со всей дури влепите, не щадя, наотмашь. Ибо никак невозможно такое утверждать. Наука вопиет об обратном. Да что наука – вся человеческая культура о том вопиет и все культурные люди верещат во весь голос и мировая литература смертным воем подтверждает, и все нутро наше внутреннее восстает – не может быть, чтоб весь народ виноват был. Не виноватый он, и все тут, и заткнитесь все. Просто потому что так не бывает, к тому же неполиткорректно это. Не спрашивайте, по ком звонит колокол и причем тут народ. Народ у нас как известно ни при чем. Всегда и везде ни при чем. Какие бы события не постигали нас, какие бы явления ни тревожили – ни при чем он. Ну а хоть даже и наоборот – и что тогда? Да ничего – все равно нет у нас другого народа и ничего с этим поделать увы нельзя. «Имеем тот народ которого заслуживаем» – цитировал мэр города тов. Эйхман любимого Макиавелли, которого очень уважал, хоть и не читал никогда.
– Другого народа у нас нет! – поправлял его коммунист-латифундист тов. Изотов словами тов. Сталина.
– То-то и оно, – вздыхал районный судья. И показывал жирным как сарделька пальцем в сторону Запада, откуда, как известно, с недавних пор встает солнце. Тем, которые на холме, во всем свезло.
А председатель законодательного собрания немогуевского уезда припоминал знаменитую беседу д’Артаньяна с кардиналом Ришелье за партией в шахматы, где мушкетер смело допустил, что весь народ нельзя поставить на колени. На что кардинал справедливо заметил, что нет такого народа, который нельзя поставить на колени. Что ни говори, а поверить придется все-таки кардиналу: д’Артаньян конечно прав, но кардинал правее и спорить с ним чревато, страшновато и глуповато.
Все это конечно относится к прежним временем, к нашим все это никак не относится, теперь все не так, все по-другому теперь. Народ у нас нынче грамотный и права свои знает, несет их с достоинством и благодарностью тому же, кстати, начальству, что разрешило предусмотренными законом правами пользоваться. Так что отныне всех нас просто так на колени не поставишь, хотя, оговоримся, ничто тому не препятствует.

И не скажешь ведь, что с выбором единственно верным не повезло? С курсом, общими усилиями проложенным на века, снова что-то не так? Правда ведь, не скажешь? Не можем же мы в самом деле так вот прямо сдуру такое сказать, что все было в корне неправильно и народ который, как мы выяснили, всегда ни при чем в лице своих безгрешных лидеров чего-то там принципиально напутал. И по мелочам прогадал и в главном облажался. Ни в коем случае мы такого не скажем и в верности взятого по желанию народа курса на демократию до смертного конца не усомнимся. Ибо тогда придется признать, что целая страна маху дала. Вот так на ровном месте ни с того ни с сего взяла, ошиблась и рассыпалась вдрызг по собственному желанию – но это же нонсенс граждане, не бывает такого, сами подумайте. Чтоб значит жила себе целая страна родная, ни войны значит ни тайфуна какого, ни бубонной чумы, ни вторжения барабашек, трудилась и побеждала, и – плюх! голой жопой в океан. И все былое и будущее, настоящее и воображаемое – все насмарку. Нет, не бывает такого. Это всем известно из научной истории. Кого угодно спросите, любого ученого или политика если грамотный, да хоть депутата Госдуры – нет, скажет, не бывает.
Опять же, зачем сразу не разобравшись грешить на целую систему и целый уклад, что так дорого нам обошлись. Не может быть, чтобы существующий порядок был неправилен. Система или уклад или порядок, как его ни называй – правильный он во всем, зафиксирован где положено, иностранными представителями одобрен и народом на каждых выборах неизменно подтверждается. Вопрос этот мы даже поднимать не посмеем для собственной же безопасности, начальство нас предупреждает о социальных потрясениях с нашей стороны. Нет, что вы, и думать бросьте, в таком добре мы усомниться никак не можем, нельзя нам. Точно так же, как нельзя нам усомниться в некоторых неоспоримых ценностях и общепризнанных некоторыми исторических фактах, кстати статья соответствующая имеется в некоторых цивилизованных обществах. И мыслей некоторых нельзя допускать, даже мысленно. И нечего тут думать, давайте сомневающихся переубедим всей мощью действующего законодательства, подзаконных актов и технических нормативов, ну сколько ж можно, в конце-то концов. Давайте срочно, не дожидаясь последствий, приравняем все вышесказанное к тем аксиомам и постулатам, которые доказательств не требуют и опровержений не терпят, в них можно только верить, а еще приветствовать и соглашаться – это да, можно пока.

Итак, все у нас, граждане соотечественники, хорошо все у нас хорошо! А скоро будет еще лучше и совсем отлично станет и так до бесконечности: начальство безгрешно, народ ни при чем, курс всегда верный, устои незыблемы как никогда, несмотря на ни на какие обстоятельства. Вот мы и коснулись главного: обстоятельства виноваты! Международная напряженность, падение котировок на биржах, флуктуации в банковском секторе, индексы ММВБ растут в минус, а куда нынче без индексов – никуда, всем известно. Добавьте сюда атлантические циклоны, солнечную активность, таяние ледников, террористическую угрозу и возрождающийся голос широкой общественности – наши вечные преграды к великому. Они, они суки! Иных подозреваемых нет и долго еще не будет.
Вот ты и нашелся, корень бед. Трепещи, зараза, сейчас мы за тебя возьмемся.
Итак, запишите себе: условия и обстоятельства, да еще эти факторы, о которых говорилось уже как о проявлении абсолютного зла. Так и отвечайте, если спросят. Тогда будете вечно правы и отпадет надобность искать зерно мудрости в иррациональном. Всем будет легче – обвиним их и успокоимся, хотя жалко конечно: обстоятельства к ответу не привлечешь, факторы в тюрьму не посадишь и штрафа с них в пользу развития коммунальной инфраструктуры ни копья не сдерешь. Да еще не забудьте отметить, жирным подчеркнуть, что условия эти и обстоятельства нам не подконтрольны, с ними нам тоже не повезло. И как ни мудрствуй, как ни анализируй – а уткнешься мордой во все тот же беспросветный вывод, что кругом, кругом нам не повезло. И среда обитания и время подлое и пространство гнусное и факторы и обстоятельства – всё против нас.
И здесь приходит к нам на помощь все та же спасительная гипотеза. Видите, как хорошо когда под рукой подходящая гипотеза. Не запасайтесь граждане солью и спичками, а запасайтесь граждане гипотезами, их воры не крадут и моль не точит. Итак, в соответствии с одной такой, в последней интерпретации, все эти злокозненные, неподконтрольные нам условия, факторы и обстоятельства подброшены нам внеземными цивилизациями в результате прорыва инферно над нашей планетой еще в незапамятные времена и дырка эта на небесах все никак не зарастет и падают, падают оттуда неиссякаемым потоком на наши бедные головы в грудах космического мусора все эти элиты и общественность и интеллигенция и прочие отходы жизнедеятельности внеземных цивилизаций. И что самое обидное – падают они как-то уж очень однобоко, избирательно падают. Кому-то летят с небес от щедрот господних экономические чудеса и технологические прорывы, удачи в бою и конкурентные преимущества, высокие котировки и имиджевые плюсы, легко конвертируемые в кэш. В наш же огород сбрасываются преимущественно вселенские идеи, заряженные на переустройства любой ценой и снабженные графиками выполнения первоочередных задач, мы ими воодушевляемся, надуваемся, потом разочаровываемся и сдуваемся, надуваемся и сдуваемся, шарик входит и выходит, а кто-то адски хохочет потирая потные ладошки глядя как корячатся людишки исполняя неисполнимое и не исполняя насущного. Вероятно, на меридианах планеты мы неправильно как-то помещаемся или космические аномалии таковы, роза ветров как-то так искривлена и перекособочена, что все теплые ветра обходят нас стороной, а какой дурной самум повеет – так строго к нашим берегам смещается, нет ему иного пристанища.
Давайте вот что лучше. Давайте сами себя и никого больше зазря не виноватя – скажем себе и друг другу.
Что бывают ситуации когда ни на что мы не способны. И это как раз та ситуация.
И черт возьми – никто не виноват!!!
И черт возьми – какая досада и как все это гнусно осознавать.
И выхода никакого.
Ну и не надо. Ну и плюнуть и растереть.

Кстати, по этому же вопросу (что делать, когда ничего не поделаешь и какие отсюда выводы) экстренно собрался Ученый совет Немогуева.
– Бардак и б**дство! – заявил Президент Ученого совета г. Немогуева, почетный академик и друг президента г-н Шалоам Колымский по кличке Грибатый – Блядство и бардак.
– Просто коллапс какой-то, – согласился с ним заместитель Президента Ученого совета. – В смысле, жопа.
– Нет, – возразил им член Ученого совета, б. министр Туризма, Кина и Просвещения по квоте от партии Свободная Свобода, самый начитанный. – Это ... это дилемма какая-то!
Ученые еще посовещались, подискутировали и постановили бросить на поиски путей преодоления дилеммы самые лучшие свои умы, а еще лучше, чтоб значит сразу, чтоб значит не париться – по новой все реприватизировать, оптимизировать все хорошенько, реструктуризировать как следует и учредить вместо всего этого солидное какое-нибудь СП в форме ЗАО, с ограниченной разумеется ответственностью.

А что, хорошо придумали. Могут же, черт возьми, когда хочут!
Да, и назвать его «Тундра-Приват» – вот что еще придумали.

*********************
Итак, за неимением законных средств борьбы со злом, ничего Кеше не оставалось, как игнорировать антигуманные повестки, прятаться и трепетать. Иными словами, стал он злостным уклонистом. Поселился он у дедушки на заимке и затерянной в гуще дубрав избушки почти не покидал. И там в первобытной глуши сидел безвылазно сутками за кривым столиком с керосиновой лампой, обложившись стопками книг по самый потолок. Ну разве за крупой отлучится, в село неподалеку раз в неделю автолавка приезжает, или даже в город, за керосином, и то украдкой, мелкими перебежками. А вот к примеру по друзьям-знакомым или там на танцы – ни-ни. Да и какие там друзья и уж какие тем более танцы, когда такое кругом творится – он и в лучшие времена туда ни ногой. Это одноклассники постоянно там крутились, им никакая вражеская армия не страшна, потому как при деньгах ребята.
Но жизнь идет и требует и не спрячешься от нее никуда. Живи и бойся, замирай и шарахайся, бди и маскируйся как диверсант в тылу врага, трясись как шнырь на стреме, но терпи, время брат такое. Ну и конечно, зарабатывай промежду прочим. Сколь малым ни довольствуется человек, а требуется ему все ж много, очень много И прокорм и одежку и лекарства, случается, и билет в дальние дали и взятка нужным людям – все это насущно, все злободневно. Это кому-то повезло в цивилизованном городе родиться, где по пять университетов на каждой улице, не ценят они своего блага, а из наших тьмутараканей доберись еще до той улицы за тысячи верст да поживи на ней за тысячи рублёв. И натаскивайся сам и выживи сам и экономь при этом хлеб и керосин – да-да, товарищи граждане самой читающей на земле страны, двадцать какой там век на дворе, пора к керосину привыкать, неча неиссякаемые ресурсы энергетической сверхдержавы зазря палить, которые хорошо за доллары идут для нашей же завтрашней пользы.
Таким образом, в свете всего вышеизложенного, принимая во внимание нелегкую обстановку и с учетом помрачневших за последнее время перспектив (будущее опять подвело, ну что ты будешь делать), пришлось Кеше покинуть темный лес своей юности и озеро своего детства и отправиться на вольный прокорм, за авансом на светлое ученое будущее, ближе к цивилизации и дальше от промозглых болот, где нефтегаз и долларовые ливни родному отечеству, а населению редкое полярное сияние, полярные тарифы, сорванный северный завоз, сорванный отопительный сезон, веерные отключения, а еще гнус, цинга и рахит. Подальше от скорбей, поближе к радостям жизни зовут молодой организм новые экономические сношения.
В минигипермаркете, куда Кеша пристроился работать, с порога объяснили: учись на лету, расти над собой, ошибки у нас платные. Вот это – запоминай – очень важно, но необязательно. И то необходимо, но можешь не делать. А вот это сделай непременно, впрочем как хочешь.
– Научите меня делать как надо, – робко попросил Кеша. – Как не надо, я уж сам приловчусь.
Помогла девочка Лера со складов, объяснила: приходит скажем представитель фирмы «Технопромснаб-уорлдвайд» или там «Пеструха Инкорпорейтед». Платит за промоушн. Промоушн – это продвижение. Кто платит, того и продвигают. Вот это в дешевой клизмочке ставишь на дальнюю полку, это в дорогом горшочке на ближнюю. Это в целлофане задвигаешь взад, а это в тетрапаке придвигаешь вперед. Так что клиент видит только продвинутую продукцию, а задвинутую не видит. Понял? Теперь самое дорогое, цветастое и бесполезное ставишь на видное место, чтобы в глаза бросалось и в руки просилось, особенно если срок сильно и неоднократно истек. Ясно?
Куда ясней. Хорошая работа, понятная. Если б еще платили, цены б ей не было. Но это уж извините, где ж это видано чтобы вот так вот все тебе легко и сразу – заработал и на тебе деньги. Ты их отвоюй сперва, тогда узнаешь, почем копеечка. Зато специальности не требовалось: специальность у Кеши «учитель младших классов», все равно что никакой. С другой стороны, права у всех нынче одинаковые, специалист ты или нет, хоть ишака в топ-менеджмент назначь – и будет ишачить, что и наблюдается зачастую, никакой дискриминации . И занятие интересное, познавательное даже. Раньше это называлось скучным грубым словом грузчик, как и все раньше скучно и грубо называлось – а ведь в название глубокий смысл, понимать надо! Теряя имена, как учил Лао-цзы, вещи меняют свой смысл. Или нет, меняя имена вещи теряют смысл... Это я про что сейчас... Ах да, про грузчиков складских помещений. Теперь это сток-операторы, что, согласитесь, намного престижнее. После разгрузки машины товар сортируем, что-то в подсобки, что-то прямо в зал, по полкам расставляем, по ходу набираемся современных знаний. Когда-то любая продавщица без всякого мерчандайзинга все это делала, но это ж она неправильно делала, это ж в дремучие времена, когда не было у нас сорок сортов колбасы, а были вместо нее гнусные ракеты, рост добычи коксующегося угля, мир во всем мире и победное шествие социализма по отсталым континентам. Зато теперь у нас имеются бэнки, офшорки, сетевые кластеры, торговые линии, стоковые бутики и прочие секс-шопы и занимаются они такими полезными для страны вещами как промоушн, адвертайзинг, франчайзинг и много еще чего доброго для нас с вами творят, чего мы в силу присущей нам озлобленности и генетического скудоумия оценить пока не способны. Да тот же минигипермаркет взять – чем не прогресс. Это бывшая табачная лавка и все в ней отныне есть, весь товар друг на дружке лежит. Очень удобно: выдергивай из залежей любую вещь, плати и она твоя.
Сперва все шло хорошо, интересно даже, или как любит выражаться подрастающее поколение, «прыкольно». Спозаранку Кеша окольными путями пробирался к месту работы, катал тележки со склада, расставлял товар по полкам, перемещал и сортировал чего скажут, копошась среди полиэтиленовых завалов и бдел в окно, не идет ли кто чересчур знакомый. Между делом болтал с Лерой о кафкианской социофобии Зюскинда, о концептуалистских трендах в литературном мэйнстриме и присматривал за покупателями, чтоб не сперли чего. «Видишь, вон там солидный дядечка крутится, – учила Лера. – Карманов у него много и все большие. Наверняка по сникерсу в каждом. Они ему нафиг не нужны, просто стырить очень хочется. А нам ни к чему богатого клиента нервировать. Ты его не трогай, а лучше вон того дедушку с клюкой зацепи, поскандаль, нахами, карманы ему выверни. Ничего в них нет конечно, но солидного дядечку припугнешь и сникерсы он больше красть не будет».
Вот тебе и дополнительное обучение. После такой практики смело иди на экзамен по психологии и дадут тебе диплом коновала людских душ. И все было замечательно, пока не подошло время зарплаты. Первая зарплата – вещь важная и хорошо б ее получить.
– Какой такой зарплат? – удивился Мустафа, неуравновешенный приказчик, выписанный хозяином-дагестанцем из дружественного Азербайджана. – Ты у нас работал?
– Конечно. Целый месяц.
– А-а. Тогда конечно, зарплат положен. Да, вот еще забыл, – спохватился Мустафа. – Справка давай!
– Какой еще справка?
– Много справка. Что ты не заразный, что не маньяк, что не в розыске. И медицинский книжка давай.
– Так нет у меня.
– Книжка нет? Как нет? Кому нет? Иди скорей вся справка тут неси – а то зарплат не даду.
Кеша оторопел, мысленно взвился и мысленно же побагровел. «Произвол!» – возмущался Кеша (в душе, конечно). Оказалось, что без справок, свидетельств и медицинской книжки работал он незаконно, да и сам он сплошь нелегал. Без справок в нашей цивилизованной стране жить никак нельзя. А их-то как раз у Кеши и нету. Ну нету – и ладно бы, у нас когда чего-то нету – и так сойдет. «Что ж мы не люди что ли, – объяснял Мустафа, – но зарплаты выдать тебе никак не получится». Получится что Мустафа, сам еще не очень легальный, нелегальному Кеше нелегально работу дал.
Кеша загрустил: как их собрать, если за каждую платить надо, опять же – какая гадость – ждут его и помнят везде, даже в поликлинике караулят, и уж точно не с деньгами.
– Я завтра обязательно принесу – в который раз пытался схитрить Кеша. – Схожу в поликлинику и принесу.
– В поликлинике долго, – наседал Мустафа. – Купи у Ибрагима, он на базаре в ларьке урюком торгует.
– А можно сперва деньги – и я на них куплю?
– Ты дебил? А если сегодня инспекций придет, а у тебя медсправка нет? Тебе то что, на турма посадит и всё, а нам – штраф плати. И как ты вообще работать собрался, если у тебя денег нет?
Тяжело права отстаивать, когда с законом нелады. И вообще кому сейчас хорошо. С другой стороны, кто тебе жить мешает. Времена сейчас хорошие, если деньги есть, и все в них для успешного человека, почет ему везде и дорога скатертью. Прав нет – купи. Лицензию – пожалуйста. Квитанцию об уплате налогов – на тебе. Справка о несудимости – да хоть сто наперед. Диплом, аттестат, талон техосмотра, разрешение на отстрел бомжей с вертолета в заповедной зоне – все что хочешь. Все пути перед тобой открыты, все двери настежь, сердца людские – и те нараспашку. Можешь хоть завтра стать к примеру блюстителем законности. И блюди сколько влезет. Или например врачом – лечи до отвалу, получай удовольствие. Кстати если надумаете, то советую анестезиологом. Сейчас все хотят анестезиологами, это тебе не в кишках ковыряться. А можешь топ-менеджером банка, хотя лучше при минфине пристроиться, ко всенародному общаку поближе – но тут конечно потратиться придется.
– Ты с Мустафой не спорь, он псих и торчок, подрежет еще. Это он у тебя откат вымогает. Четверть зарплаты отстегнешь и все – объясняла ему Лера, девочка из цеха обновления. – А пошли лучше к нам, в ночной цех. Мелькать не будешь, может и рассосется.
Так Кеша попал в цех по обновлению товара. Обновлять было просто: меняешь старую этикетку – и товар получает новую жизнь, а покупатель радуется свободе выбора и расширенному ассортименту, за который боролся долгие годы унылой советской действительности. Прогресс привел нас к новой ступени бытия, производство ушло в прошлое, вместо него накоплен обширный технический арсенал апргейда, апдейта и ребрендинга, так это теперь называется, позволяющий заменить какую угодно дрянь на что угодно хорошее, не изматывая производителя требованиями дикарских нормативов. «Пришел на все готовенькое, – сетовала другая девочка, – а мы все это на себе перепробовали».
Мустафа ничего не забыл. Каждый день интересовался насчет книжки, пока Кеша не выдержал и не сказал: «Откат я тебе не дам. Сам пойду в санэпидстанцию и напишу заявление. Про все напишу. И про отсутствие книжек у работников и про переклейку этикеток и про вымогательства».
На работе Кешу не поняли, но заработанное вернули.
– Как ты мог, – задохнувшись от возмущения спросила Лера – и смерила Кешу таким взглядом, после которого отношения не восстанавливаются. – Мы по три месяца без зарплаты сидим. Недоедаем, недосыпаем, света белого не видим. Когда у директора угнали кадиллак – мы полгода шелуху ели. Ты не Мустафу предал. Ты всех нас предал. Ты души наши на сраную зарплату променял.
– Я в тебя почти влюбилась, – вторила ей Вика, вечная Лерина соперница. – Мы.. мы... А ты... ты... – и разрыдалась.

Потом была страховая контора. Кеша зашел в отдел кадров скорей по инерции, на успех особо не рассчитывая. Однако там его с порога схватили за руки, поздравили с правильным выбором, удивились что о своей звездной карьере он еще не слыхал, угостили растворимым чаем, снова поздравили и посулили массу захватывающих приключений. Работа действительно обещала быть интересной. Сначала соискателям должности страхового агента предлагалось заполнить анкету и пройти психологический тест. В анкете нужно было поставить самому себе оценки в области моральных и профессиональных качеств по десятибалльной системе. Кеша подошел к делу со всей основательностью, чем поразил кадровика, ветерана психологии ГУИН Коми АССР: «Это ж надо ж. Правдивость ты оценил на один балл, а способности на ноль... Иными словами, ты сам заявляешь, что работник из тебя никакой, да еще и бесчестный. Но если ты все равно бесчестный, то логичнее было бы врать напропалую – что весь из золота и срешь алмазами. Подозрительно, ой как подозрительно: правдивость-то у тебя вниз зашкаливает! Ты комплексуешь? Может, ты псих? Молчать! В глаза мне смотреть! Впрочем... самокритичность присутствует, значит – будем надеяться – и ответственность.
Назначили Кешу агентом в отдел под названием «Гарант -Г». Что означало «Г» никто не знал, но все догадывались, тем не менее деньги давали – кто безропотно, страх*я себя от неизбежной мировой катастрофы, кто задав пару бессмысленных вопросов чтобы услышать что таки да катастрофа неизбежна, кирдык уже в пути и спасет от него только страховой полис – в последнее верили охотнее всего и страховались от всех событий сразу, возможных и невозможных: в нашей странной жизни невозможное куда более возможно, тогда как возможное давно уже стало чудом в силу чрезмерного своеобразия. Были случаи, когда свою жизнь страховали старушенции лет девяноста и по условиям договора в случае смерти им полагалось по миллиону в очень-очень твердой валюте.
– А зачем миллион мертвой бабушке? – любопытствовал наивный Кеша.
– Он ее в крематории согреет, – загоготал директор.
– Ну миллион еще получить надо, – пояснил юрист. – Во-первых, покойная должна лично явиться за миллионом. Там внизу мелким шрифтом написано. И это не считая массы противоречивых оговорок, соблюсти которые еще никому не удалось. Во-вторых, сумму выплат мы разумеется сократим – тысяч до пяти: где это видано, чтоб в России и миллион. Это любой судья взбесится. А еще по условиям контракта сроки выплаты не оговариваются. Можно выплачивать эти пять тысяч по доллару в год на протяжении пяти тысяч лет. Вообще, страховое дело – это не совсем то, что многие думают. Как юриспруденция у нас имеет весьма опосредованное отношение к закону, так и страховое дело у нас скорее поле игры в казуистику. Схватка нюансов, сечешь? Чертовски увлекательное занятие...
Главное в бизнесе – агрессия. Это как в драке: чтобы впервые ударить человека в морду – нужно прежде переломить себя, дальше дело пойдет на лад. Лишь переломив себя ты сможешь переломить собеседника. Нужно научиться говорить с клиентом с вызывающей искренностью, шокировать ласково и дерзко, напирая на слабые места и не смягчая напор. Главное же в дружеской беседе – не уступить инициативу. Так Кеша овладел формулировками «Вы сильно рискуете»... «Это и в ваших интересах»... «Мне кажется, мы теряем время». Если коммерция – искусство, то продать ненужный товар – то магия.
Застраховав несколько старушенций на миллион от всех случаев кончины, Кеша заподозрил неладное. Ведь если предположить что все они умрут (а они однажды наверняка это сделают), а среди застрахованных идиотов найдется же однажды хоть один напористый казуист, тоже поднаторевший в схватках нюансов – то фирма испустит дух. И тогда желательно бы получить получку до того, как это произойдет. Предчувствия Кешу не подвели: честность страховой компании оказалась намного ниже той, что требовалась от него. Уже через неделю на дверях древнего здания взору опаздывающих на службу сотрудников предстал пудовый амбарный замок и толпа неряшливых граждан осаждала подступы – они еще на что-то надеялись. Среди толпы Кеша заметил вахтера, которому с боем удалось выбраться наружу. «Что же теперь делать?» – спросил его Кеша и смутился собственной глупости.
– Бежать, сынок! Бежать и прятаться. От мусоров, от бандитов, от знакомых застрахованных. Побьют, чует мое сердце, побьют, – шептал вахтер, гневно пуча глаза. С такими глазами легче смешаться с толпой, раствориться и утонуть со стыда в промозглых апрельских хлябях.

Бежать и прятаться Кеше не впервой. Опыт конспирации научил Кешу петлять по задворкам отрываясь от наружки, ежели б таковая была, придумывать правдоподобные отговорки и даже маскировать внешность. Теоретически опять же – практики пока не было и слава Богу, пуще всего на свете не хотелось Кеше, чтоб дошло до практики.
Потом была еще куча всяких конторок и фирмочек, одна мутнее другой, заработанное чаще не платили, но на жизнь кое-как хватало. Были погрузочно-разгрузочные работы, преимущественно ночью, лесосплав и ассистирование в изгнании колдовских чар, заготовка приворотного зелья и экстренное обрезание на дому, бритье заморских цыплят, транспортировка волоком, волочение транспорта, катание квадратного, перенос круглого, заготовка волшебного мха и паковка тырсы на пилораме. Особенно приятно было доставлять обеды сезонно-полевым работникам: работники предпочитали выпить, а выпивши мало закусывали, в результате чего Кеша кардинально разнообразил свой рацион и сделал годовой запас хлебных, колбасных, сырных и селедочных сухарей. В базарном лотке Кеша приобрел умение на глазок взвешивать конфеты, так что никто подвоха не заметит, а на пилораме познакомился с методикой устранения обзола. Берется немецкий клей, финская пропитка, турецкий тон, пять минут работы – и брака на древесине как не бывало.
– Прорывная отечественная технология, – ликовал начальник участка Абдурахман. – Россия, вперед!
Верно говорили мне в школе – учи все подряд, за плечами не носить.
Впрочем и там недоплатили. Горько, обидно, конечно, что поделаешь – где теперь платят. Не пойдешь же в милицию жаловаться, в самом деле: ждут там Кешу точно как и в поликлинике и в других местах и тоже совсем не с деньгами ждут. Проблема, куча проблем. Хотя нет – проблема-то одна да сторон у нее как голов у змея. Чай, не в Австрии чай живем. Чем богат – прячь, от закона беги как от проказы, через дорогу зайцем скачи, зеленым светом не обманываясь – точно не Австрия, как бы мы ни испытывали дружную личную неприязнь к этой неплохой в общем-то стране. А главное, заработать законно – закон не позволяет: нет такого закона в России, чтоб все законно. И все в России риск, где-то оправданный, где-то не очень, научись различать и дерзай, сколько духу хватит. Риск бежать, риск стоять, жить риск и работать легально риск – это ж через день военком узнает про нелегальное местопребывание, и все, загребут-забреют и сляжет мама, как пить дать сляжет и никто ей десятку на цитрамон не одолжит. Библиотека вроде как работает еще, дык тоже черт подери не платят. «Зачем они работают?» – не понимал иностранец по телевизору. – Сами удивляемся, – восхищенно объяснял ему репортер.
Кому-то большую зарплату не платят, а библиотекарям не платят маленькую, потому наверно переживают беззарплатные библиотекари не так надрывно, как допустим биржевые брокеры, или там сетевые дилеры скажем, агенты вот еще потребительского кредитования, очень горюют случается. Стреляются библиотекари реже, голодное состояние для них так же привычно как для неприхотливой лесной живности. Маленькая зарплата хороша для смекалки, развивает навыки повсеместной экономии, но плоха для здоровья и деформирует психику, поскольку умение жить все ж лучше умения экономить.

«Вот заработаю на билет, – делился Кеша планами, – поеду в Москву на заработки».
Потому что велика Россия, а ехать некуда – в Москву, господа, в Москву.
– Ну и что в Москве? – объяснял ему знакомый из бывалых костромских гастарбайтеров. До первого постового? Там тебя точно забреют, мой юный друг, в первый же день, ежели Родине не служил. А ежели служил да еще не дай Бог инвалидность – депортируют как пакистанца. У нас Москва-столица для кого? Правильно, для дорогих россиян, до-ро-гих, просекаешь? А ты в Москве кто? Ты в Москве никто. Хуже того – ты Москве первый враг. Откуда знать, что в твоих недоразвитых мозгах затаилось?
– Точно, – подтвердил другой знакомый, тоже беженец. – По себе знаю. Правов у тебя как у незваного гостя столицы никаких, а стало быть обращаться с тобой можно ну как скажем с нами, бессловесными молдаванами – немилосердно и безнаказанно. Раз ты не при деньгах и не при связях, прописки даже приличной не имеешь, опять же не из угнетенных народов, азерского скажем там или чеченского – значит говно ты самое что ни на есть распоследнее, и бить такого положено не иначе как смертным боем. Потому что – кто ж за такого заступится?
– Ты б лучше под дурака косил, – советовал ему физрук, капитан инженерных войск в отставке
– А дураком разве лучше?
– Это смотря как посмотреть. С одного боку конечно лучше. А с другого хужей. Усек?
– Усек. Это стало быть в альтернативную пойти?
– Дурак ты, я смотрю, несмотря что умный. Вся альтернатива у нас в стройбате. Знаешь что такое стройбат? Не знаешь ты. Нет в человеческих языках кучерявых словей, чтоб это описать. Там половина дебилов неизлечимых а половина зэков неисправимых. А третья половина так вообще молчу, абреки звероподобные. Не, там интеллигентам не место. Точно тебе говорю: интеллигент он в армии чмо, а в стройбате подавно. Все показатели боевой подготовки через таких псу под хвост. Смотр полковой – прячь чмыря, а то такого покажет, что хоть часть расформировывай. Проверка из округа – прячь, инспекция прокурорская – прячь, медосмотр в связи с эпидемией или там эксгумация, как раньше бывало – снова прячь. Убьют тебя там, точно убьют. Только не сразу а помучат сперва, душу по капле выдавят как из того раба. А может и не убьют, как знать. Может, сам повесишься. Я б интеллигентов сразу к стенке. Толку от них никакого, кроме нарушений воинской дисциплины. Так что есть возможность закосить – коси по-черному, нет – прячься, калечься, отстреливайся, только не туда. Мать пожалей.
– Куда ж бежать-то?
– На скотобазу. В коммуну, иными словами. Там не выдадут.
– А что это?
– Запорожская сечь, – уверяли одни.
– Концлагерь, – божились другие.
– Остров Утопия, – ответственно заявляли третьи, самые умные. – Так не бывает, значит все это выдумки. Нет никакой коммуны, а стоит сарай, в котором здоровых людей насильно лечат, органы из них вырезают и в цивилизованную Европу – там их на товары повышенного спроса меняют. Очень выгодный бизнес. Сам посуди, – убеждали друг друга свободные немогуевцы, – что нам еще предложить, кроме органов. И как еще заставить свободного человека работать, кроме закрыть в сарае и принуждать – иначе никак.

В коммуне той, по рассказам бывалых, место находилось всем. Вообще называть ее коммуной уже считалось дурным тоном, как дурным тоном в свободном обществе считается например хорошо отозваться о какой-нибудь неприличной стране, да хоть о нашей, особенно в неприличный период ее истории – слово это содержало скрытое одобрение, потому приветствовалось называть ее скотобазой. На самом же деле не была это никакая не коммуна, никакая не скотобаза, а овощефруктовое теплично-грядочное предприятие «Дубравушка», которая в комплексе с ударной передовой зверофермой «Лебедушка» образовывала звероовощетехнический комплекс им. Дзержинского на угодьях сел Бабаево и Манаево, ранее принадлежавших колхозам «Триединый путь» и «Красная Мерзлота» (ныне колхозам присвоены имена Сахарова и Солженицына, посмертно). Собирались там бежавшие из диспансеров, спецпоселений, военкоматов, моногородов и опустившихся сел, да мало ли откуда в России бегут. И жили там люди, не зная в отсутствие ТВ мировых скорбей, и трудились в отсутствие фискального аппарата себе во благо, что уже, согласитесь, подозрительно.
Разговоры о коммуне ходили разные, все больше кошмарного толка – мол, никто оттуда не возвращался, и бежит туда сплошь отребье, но что интересно, жалоб оттуда не поступало. «Это их запугали, – шептались между собой жители, – у них с правами человека не все в порядке, вот и сидят они там как военнопленные, за побег убивают живьем».
Говорили еще, что предводитель скотобазы тов. Изотов, инвалид советской власти, любимец женщин и трудящихся, пошел далеко вперед, внедрив бригадный подряд, соцсоревнование с переходящим знаменем, межведомственное шефство и некоторые другие прогрессивные в прошлом методы хозяйствования. Другие уверяли, что наоборот, откатился далеко назад, так что люди у него сыты, глупы и на волю не рвутся, кроме совсем уж не адаптируемых. Как бы то ни было, что творилось за бетонным забором никто доподлинно не знал и все сходились во мнении, что не мешало бы с ними разобраться. «Рабы, – объясняли правозащитники, – что с них взять. Не дело это, чтобы в свободной стране кто-то на выборы не ходил. В свободной стране хошь ты не хошь, а выбор сделай, и не дай тебе Бог ошибиться». Вообще, что удивительно, при тирании легче стать преступником по причине густоты наказуемых деяний, а вот преступниками становятся чаще именно в свободном обществе. Это все издержки роста, господа: просто свободу у нас пока контролировать некому, как когда-то несвободу. Но погодите, всему свое время, господа. Свобода подчас позволяет себе такой контроль, что несвобода диву дается и скоро проявит себя во всем беспощадном гуманизме.
– У них там лучше – уверяли немногие сторонники режима.
– Так мы тебе и поверили – снисходительно улыбались прочие. – Быть такого не может, чтобы у кого-то лучше. – И тут же добавляли: Зато у нас демократия.
– А у них производительность труда выше, – не унимались сторонники
– Еще чего. Вы нам домыслы не сочиняйте, тут не дурней вас собрались, если вы заметили. Вот запустят у нас хоть одно производство – увидите какая у нас будет производительность.
– Точно. Голод у них. Совок и голод. На пороге. – уверенно сообщали другие, тайком вздыхая.
– И главное, скучно там.
– Порно не купишь, шоу не посмотришь, телевизор вообще под контролем, вы представляете? Вот так взяли и запретили. А я может право имею! – капризничала мадам в штопаной шали – хочу я, понимаете! Мы за это боролись или за что вообще, неужели зря, в память тех миллионов что не дожили, что полегли с развалом. Это между прочим свобода личности, нарушать которую преследуется по закону. У нас например захотелось тебе аборт сделать – всегда пожалуйста, хоть каждый день его делай. Или вот пол сменить. Заплати как положено – и меняй себе пол сколько влезет.
Проблема изменения пола очень сильно беспокоила жителей Немогуева. Но еще сильнее беспокоил тот факт, что кладбище в коммуне отставало в росте, тогда как все окрестные селения прирастали свежими могилками практически ежедневно. Кладбище не давало немогуевцам спокойно жить.
– Каннибалы они там, – доверительно сообщал Некто Осведомленный.
– Не может быть!
– Говорю вам! Вот смотрите: голод у них – раз. Утверждать не берусь но это и так известно. Кладбище маловато – два, сравните с нашим. Вывод – жрут они друг друга.
– Вот это да. Ну и как она, человечинка?
– Говорят, сладенькая.
– Сладенькая, говоришь? Надо проинформировать общественность.
– Жаловались уже. Московским журналистам. Мол приезжайте, посмотрите, как оно бывает. Корреспондентка мирового издания ехать отказалась но посоветовала не бояться и съездить туда самим, за безопасность она ручается.

А вдруг и правда – пугался Кеша, – заманят обещаниями, усыпят бдительность и распотрошат как на птицефабрике. Последнее звучало наиболее правдоподобно. Не может быть чтобы у нас где-то кому-то за просто так, ни за что практически, добро чужим людям делали. Не та у нас страна, не те люди и времена не те, они у нас всегда не те. Матерь Божья, это ж какие страсти стерпеть приходится за то лишь за одно, что мужского пола родился, в безвременье и беспространстве? И куда ни ткнись, всюду – прав военком – ждет тебя Родина с кнутом и лопатой. Главный мелодист Маккартни как-то пошутил, мол лучше однажды родить, чем всю жизнь бриться. Вот умный человек – а ведь не бывал он в российском стройбате, не прошедши школы жизни а все равно правильно мыслит. Может все-таки не так она нужна, школа жизни? Может, заочно все ж как-то? И закон вроде есть – убогих щадить, * есть, есть друзья у нас законы! Для всех одинаковые. Только они так хитро действуют, что нет их когда надо и вот они, когда не надо, а надо б наоборот. Нет, соотечественники. Хоть в коммуну, хоть в кибуц – лишь бы не в казарму проклятую.

Я, наверно, и вправду выродок. Неужели я действительно неисправим и страна поступает единственно верным способом, избавляясь от таких как я? Нет, я не такой. Просто внутри у меня некий бес, внутренний шпион, предатель, он засел с самого рождения глубоко в печенках и вылезать не хочет. Я же в принципе добрый, если истребить этого врага. Пугливый, слабенький, домашний весь какой-то. Мамсик, иными словами. А мне говорят – должен ты, говорят, кругом должен и виноват. Иди-ка ты в послужи, что ли. Возлюби эту страну или подохни.
Когда-то в школе еще попалась Кеше среди макулатуры перевязанная грязной тесемкой кипа журналов. Был там и Верный Марксист и Красный Коммунист, а еще Новый Мир, Новое Время, Мирное Время и Временный Мир. Журналы Кеша поначалу хотел отбросить в хлам, подумав, что это что-нибудь скучное про коммунизм. Ничуть не бывало! Как раз напротив – совсем не скучно и совсем не про коммунизм. «Какие странные журналы, какое поразительное у них единомыслие», – подумал Кеша. Там же наткнулся он на любопытную дискуссию двух ученых-экономистов.
– В каждом из нас сидит маленький Гитлер, – утверждал главред Красного Коммуниста, пухленький бодрячок с тремя образованиями и большим партийным стажем.
– Берите больше: в каждом из нас – Сталин!!! – возражал ему главред Верного Марксиста, ухоженный толстячок с героическим прошлым. Имя это он произносил с придыханием, будто заклиная духов, и панцирь ледяного ужаса сковывал его уста. – Сталин в каждом из нас сидит. Маленький правда.
– И возьму, – соглашался бодрячок с толстячком. – И вы возьмете. И все мы возьмем. Не беспокойтесь.
– А я и не беспокоюсь. Я за народ преимущественно беспокоюсь. Не наш у нас народ.
– Он же нас поддержал.
– Поддержал-то поддержал, но у нас принципиальные расхождения. Народ – он жрать любит, он за пожрать чем угодно поступится. А я главным никогда не поступался. Ночами недоедал, днями недосыпал, искажал, одну брехню в газеты писал другую в стол… и гнобил, гнобил пропагандой, чтоб чертям тошно стало. И всегда против был. И сейчас против. А он – он за. Он всегда за. Даже сейчас когда всё против него, он – за. Вы семгу-то кушайте...

Кешу так впечатлил этот маленький всемогущий человечек, что он живо представил себе его в виде глиста, выглядывающего наружу изо рта. «Может во мне тоже живет кто-то мелкий, злобный и кровавый? Как в том редакторе. Он живет внутри меня и гадит, гадит там, говнюк, он убивает во мне доброе существо и навевает нехорошие помыслы, ведь я же добрый – в общем и целом.
– Это вы правильно, – продолжал редактор. – Вы что ни скажете все правильно, за что и ценю. О, я понял кто вы. Вы – генератор всего правильного.
– Ну что вы. Я всего лишь скромный могильщик коммунизма.
– Что вы! Вы себя недооцениваете. Вы наш киллер тоталитаризма. Палач авторитаризма. Потрошитель пролетариата, можно сказать, теоретик-живопыра, вивисектор-любитель. Вы можно сказать машина массового потрошения. Что бы мы без вас делали...
– Это вы правильно подметили. Люблю знаете ли на досуге расчленить чего-нибудь, распотрошить, любопытно
А знаете что? Во мне ведь тоже умер патологоанатом / . Люблю знаете ли в теории покопаться, интересно же что там внутри! Мне все покоя мысль не дает. С нищетой как нам бороться, а? я вот чего придумал: а давайте мы нищих к фашистам приравняем. Потому что дальше терпеть такое нельзя – нищий он знаете ли хуже фашиста. Он...
«Нищий человек страшен. – продолжал редактор. – Нищий не может любить отчизну, как любим ее мы, успешные и генетически полноценные. Когда успешный и эффективный празднует, гордится и преуспевает, в общем пока человек счастливо живет полноценной жизнью – он любит отчизну. Нищий же всегда об ином помышляет, уж вы мне поверьте как бывшему нищему. Проклинаю то время и проклинаю ту страну, когда я нищий старший научный сотрудник прозябал – эх, да что там говорить... так вот, нищий все время хочет жрать. Понимаете? Мыслей у него других нет Когда страна празднует юбилеи – нищий хочет жрать. И когда страна скорбит по ушедшим столпам демократии – нищий хочет жрать. Это страшные люди, у них нет ничего святого, им не за что хвататься в этой жизни и неприкосновенные святыни его не касаются. Кстати, как у вас со святынями? Спасибо, сам могу подкинуть. Так вот. Мало того – нищий по определению должен втайне ненавидеть свою страну и будьте уверены, вонзит ей нож в спину, едва оказавшись в выгодной позиции. Он постоянно ищет в кого б чего вонзить. Он жу самое ценное выберет и растопчет. Цвет нации, например – выберет самый пышный бутон и того значит, надругается. Такие они, нищие. Прямая наша противоположность. Мы с вами о чем думаем? Правильно, о вечном. О частной собственности, например. А эти…
– Да уж не скажите Егор Тимурович. Это вам не флуктуации волатильной ликвидности, это совсем другое. Нищему лишь бы брюхо набить. Ненавижу суков…
– Ага. И набьют, набьют однажды. Они. Нам. Брюхо.
– Вы так думаете?
– Ну шо вы. Шучу конечно. Они, эти – они по-моему уже ни на что не способны. Хотя... как знать, как знать... Хрен их в общем поймет.
– Вот за что я вас люблю, шановный пан, так за точность определений. Вы топчите, топчите, пан, трюфелечки вот не жалейте.
– А я и не жалею.
– Вижу, вижу. Вот и не жалейте. Никого и ничего никогда не жалейте. От жалостливых вся беда, от них проклятых нет жизни нам, прагматичным. Надо б нам фонд создать под это дело. В который войдут лучшие члены гражданского общества. Эдакий Членофонд нации. Который в полный голос со всей своей ограниченной ответственностью скажет миру свое твердое да или соответственно свое твердое нет и самым решительным образом воспрепятствует дальнейшей эскалации нетерпимого положения. Потому что сами знаете, свобода свободой, а завоевания свои мы отвоевать никому не дадим. Это наше главное богатство, а за свое богатство вы знаете кому хочешь в глотку вцеплюсь и вы уж мне как бывшему неимущему поверьте. Загрызу как бешеную фашистскую собаку, несмотря на всю свою мягкотелость.
– Верю! Охотно верю вам, ясновельможный. Так дальше нельзя. Нетерпимо это.
– Кстати, про терпимость. Хватит нам перебирать с терпимостью к нетерпимым. Пора нам, терпимым, знаете ли, ужесточать. Для терпимого человека нетерпимость как красная тряпка для быка. Едва прознав про какое-нибудь нетерпимое явление терпимый человек обязан разъяренным зверем кинуться на беспощадное истребление всего нетерпимого, в первую очередь против фактов попрания прав и свобод, броситься на борьбу с этим явлением и его носителями и не считаясь с потерями победить, искоренить, порвать нахер в шматья мля...
– Тише вы, тише… Охотно вас поддержу! При всей моей мягкотелости и аристократизме / гуманизме –
– И что ж, надо полагать, попрете?
– И попру! И вы попрете, иначе нельзя, иначе нас попрут.
Я слышал что в среднем по статистике… среднестатистический индивид…
Ненавижу среднестатистического индивида. Презираю типичного представителя. Средний индивид качественно отличается от нас с вами и не всегда в лучшую сторону. Достаточно сказать что у среднестатистического индивида – одно яйцо и одна грудь. Он глуховат, слеповат, недоразвит умственно и морально, у него около двадцати зубов и несколько меньше органов, чем мы привыкли наблюдать в анатомическом театре. Ведь если взять общее число людей да поделить его на процент умственно, физически и нравственно отсталых, коих большинство, добавить к ним подвергшихся хирургическому вмешательству и производственному травматизму, а их больше чем вы думаете, то картина человечества – индивидства точнее – потрясет ущербностью.
– Так я про среднестатистического человека на Западе.
А-а, тогда другое дело.

Вот оно что. Это все нищета проклятая. «Бедность не порок – учит народная мудрость. – Нищета порок!». С деньгами везде хорошо. Хошь в патриоты иди, хошь в правозащитники, хошь так гуляй – любая отчизна к тебе мила и ласкова как котенок. Выбор у богатого человека широкий, к тому же богатый человек – он же по определению неглуп, правда же, он обязательно правильно сделает этот свой выбор, он не может иначе. Как ни крути – а всем полезен богатый человек обществу и людям страх как приятен. Он сам по себе ценная ценность. А с нищего что взять? Если за душой у него ни черта. Ценностей у него никаких, ни во что он уже не верит и окружающих он наверняка ненавидит всей силой своего убожества. Такой опасен и возможно заразен, он угроза для общества. Не может быть нищий патриотом, не может он полюбить непреходящее, особенно когда оно у других.
А я нищий и нет мне прощения.
Дьявол, ты победил! – так могут сказать миллионы, осознав всю свою бессмысленность и бесперспективность / как не нужны насколько лишние они – и не согрешат против истины. Это искушают патриота мелкие злобные человечки, моральные гельминты, что обосновались внутри ослабленных вековыми испытаниями организмов, выглядывая то и дело изо рта, как Гитлер из главного редактора журнала «Красный Коммунист». Это подлые бесы – внутренние шпионы и предатели. Они выбирают наиболее финансово / желудочно немощных патриотов, и давай искушать, давя им на слабые места, на пустой желудок / пустой кошелек / дырявый карман в первую очередь. И подкашивают самый неустойчивый контингент, людей в начале жизненного пути, когда ничего человек еще из себя не представляет и ничегошеньки еще не стоит – он в общем и потом ничего не стоит, но сейчас как-то особенно ничего.
А бесы вьются кругом и нашептывают соблазнительное и соблазняют гады – сил нет.
– Продай родину! – шепчут бесы наперебой сладкими внутренними голосами.
– Сколько даете? – не устоит бывало патриот, лишь бы только отделаться от этого непотребства.
– Трояк и по рукам – наглеют они, – больше тебе за родину никто не даст.
– Я? За трояк? Да за кого вы меня принимаете?
– Ну не за трояк – начинают извиваться бесы, – за миллион продай. Представь только: купишь себе что захочешь, то-сё, на море съездишь, приоденешься наконец. Соглашайся же, ну!
– Ух ты! Правда миллион? – обрадуется патриот, измученный безответной любовью. – На море говоришь... То-сё говоришь... Я подумаю.
И задумывается патриот – может и правду того... ну сколько ж можно задаром-то любить.
– Подумай. Хорошенько подумай! Может, и за трояк согласишься – хохочут бесы.
А ты не задумывайся попусту, патриот. Не заигрывай с духами – не проиграешь. Блюди чистоту, не вступай в беспорядочные духовные контакты – и награда, трояк в данном случае, найдет тебя.
Другое дело – богатый человек. Он так ни за что не поступит, уж мы-то знаем. Не нужен ему трояк. И бесы будут посрамлены, больше-то у них и нет наверно.
«Ты победил нас, богатый патриот!» – прошипят они и растают во мраке.

© Архип Алесса, 2010
Дата публикации: 20.06.2010 15:49:59
Просмотров: 2569

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.