Пацифист
Анатолий Агарков
Форма: Рассказ
Жанр: Фантастика Объём: 39799 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
Нищета ненавидит роскошь лютой ненавистью, готова глумиться над ней всякий удобный случай. В поисках прибора счастья бичи наткнулись на погребок с коллекцией коньяков, не преминули опробовать, и не эйфория радости закружила головы, а приступ дикой злобы овладел чувствами. Осколками полетели на пол хрусталь и зеркала. В посудные и книжные шкафы вломились стулья ножками. Коллекционная сабля была сорвана со стены и направлена против пуховых перин и подушек - крестами оголили стены ковры и гобелены. Уютный дом стонал под варварским нашествием. - Уймись, казак! – Свиное Ухо облапил Уч-Кудука. – Смотри туда. Над косяком двери коробочка стальная мигала красным огоньком. - Это сигнализация, она сработала – менты на всех парах сюда несутся. - Чёрт! – Уч-Кудук бросил саблю. – Уходить надо. Где народ? Свистать всех на выход! - Гы-гы-гы…, - Звонарь одёрнул жалюзи. У ворот стоял жёлтый «УАЗик» с мигалками. Оперативники прыгали с высокого забора на лужайку перед домом. - Поздно, - всхлипнул Уч-Кудук. - Влипли, - простонал трактирщик. - Гвардия не сдаётся! – Макс выскочил из дома через дверь веранды и помчался к сараю. - Стой! Стой, стрелять буду! – раздались крики. Бах! Бах! Прозвучали два выстрела. Макс упал. Вскоре его приволокли в дом в наручниках за спиной, бросили в общий строй повязанных бичей. - Пришили? – полюбопытствовал старлей, командовавший группой. - Целёхонек, - доложил оперативник. – Зонтик подломился. Одноногий, а так шпарил – не угнаться. - Тренироваться надо, Федоненко, тогда не один преступник не уйдёт. Ясно? - Так точно, тренироваться. - Всё осмотрели, всех повязали? - На втором этаже ещё один, но, похоже, жмурик. - Хозяин? - Скорее из шайки – грязный, заросший. - Ваш? – старлей цапнул за вихры Звонаря, оторвал лицо от пола. - Гы-гы-гы…. - Ты что, глухонемой? - Гы-гы…. - Сдох, падла, - трактирщик сплюнул кровавый сгусток, а он повис на разбитой губе. – Нас втравил, а сам коньки отбросил. - Стало быть, ваш. - Сюда его, товарищ старший лейтенант? - На хрен, трупаками мы ещё не занимались. Сейчас медсанбратьев вызову – если криминала нет, пусть констатируют и в морг везут. Вскоре перед домом №12 на Сиреневой улице остановилась ещё одна машина с проблесковыми маячками. Две медички в белых халатиках через распахнутые ворота проследовали в дом. Под каблучками похрустывали осколки, сквозняк гонял по комнатам лебяжий пух. - Вот, сволочи, что с домом сделали, - как бы извиняясь, развёл руками старлей. - Вандалы, - согласилась та, что постарше. – Где? Медичек проводили наверх. - Ну, что? – когда спустились, спросил начальник группы. – Летальный случай? - Сто процентов. Возможно, остановка сердца. Как говорится, вскрытие покажет. Поможете загрузить? - Давай, ребята, в «скорую» его. Оперативники извлекли тело из кресла, спустили вниз и загрузили в «таблетку». Минут через сорок она остановилась перед моргом. Два дюжих грузчика перенесли труп в хранилище, и поместили на пустую полку. Её номер пометили в регистрационной книге. Яркий с утра, жаркий в полдень, к закату день скуксился, подтянулись тучи, и закрапал дождь - грибной в лесу, нудный в городе. Макар и Захар, грузчики морга, их ещё звали «двое из ларца», закончив рабочий день, домой не спешили. Не торопясь приговорили бутылочку водки, почали вторую. - Я тебе говорю, он бомжара. – ткнул дольку луковицы в соль Макар. – Их нынче целую шайку повязали. - А костюмчик на нём от Кардена? - От Кардена, от Вирсачи – какая разница? Добрый костюм - отстирать, почистить – на барахолке без базара за пару штук с руками оторвут. - Ну, ты наговоришь, - отмахнулся Захар. - Как хочешь. Пойду один сыму, отмою, продам, тебе хрен…, - Макар сложил фигу и сунул в нос товарищу. – Вот тебе хрен. - Да убери ты, - Захар отмахивался от кукиша, назойливо тянувшегося к его лицу, потом схватил пустую бутылку. – Как дам щас! - Верю. Не надо кровопролития, - Макар довольный улыбался. – Давай замахнём по маленькой, пойдём да сымем. У товарища было иное предложение. - Давай допьём, пойдём сымем да по домам. Один возьмёт брюки, другой пиджак – чтоб без обману. - Да ты за кого меня держишь? Бери, стирай – всё одно выручку пополам….. …. Лучше мне умереть. Все труды и жертвы оказались напрасными. Без оптимизатора, без Билли мне не покинуть этот мир. А жить в грязи, с таким ущербом в организме не могу - лучше умереть. Я остановил сердце…. Далее с моим оцепеневшим телом суетливые параллелики проделали уже известные манипуляции, в результате оно оказалось в морге на полке с номерком. Сердце не бьётся, кровь не пульсирует, кожа дубеет. Единственно, мысль работает. Ну, и что вскрытие – хуже не будет, а боли я давно не ощущаю. Зато исполнится великая мечта великого поэта. - Я хочу навеки так уснуть, Чтоб в душе дремали жизни силы, Чтоб дыша, вздымалась тихо грудь. Буду лежать в гробу и вести с самим собой неспешную беседу. Без суеты мирской скорее истина откроется – откуда есть пошла энергия, родившая материю. Поэтому я хотел умереть…. Вспыхнул свет, открылась дверь. Двое из ларца, придерживаясь за перила, спустились вниз, пошли рядами полок. - Ты номер помнишь? - Нет. Я полку помню. Вот здесь вот он. Нет не он. После двух-трёх неудачных попыток меня разыскали. Чьи-то руки расстегнули пиджак. - Ты посмотри подклад какой, а материя…. Я говорю, две-три штуки стоит…. баксов. - Ну, понесло. Давай, сымай…. Видит Бог, я хотел умереть. - Макарушка, ты не помнишь: мы его несли – глаза открыты были? - А что? - Да ён их открыл. - Бывает. Закрой, коль напрягают. - Он и рот открыл. - Смотри-ка, цапнет. Но цапнул я Макара, попытавшегося расстегнуть мне молнию на брюках. Увидев пальцы на своём запястье, он не вздрогнул от испуга, обыденно так пожурил: - Ты что, блин, балуешь? Потом проследил взглядом, откуда они к нему пожаловали, закатил глаза и с глухим стуком сложился на бетонный пол. Захар оказался крепче нервами и скорым на ногу – когда я спрыгнул с полки, он нёсся коридором, оглашая пустое здание сиплым воем. - Ооо, ёёё…. Видит Бог, я хотел умереть. Утро застало меня в пути, далеко за городом. Утро сырое, промозглое, с дождём и без солнца. Мой летаргический сон пошёл на пользу – ни тошноты, ни каруселей в голове. Шёл себе бодрым шагом, не опасаясь погони - регистрационную книгу-то я уничтожил. То-то в морге сейчас переполох. Подъезжают родственники, а им – ищите сами, или выбирайте, какой понравится. Господи, прости. У меня появилась цель. Прежде, чем залечь в гробу за философию, навсегда распростившись с этим (и со всеми параллельными ему) светом, должен убедиться, что Наташа и Катюша, живут в безопасности и не нуждаются в посильной мне помощи. Но как искать иголку в стогу сена? Наверное, магнитом. Что подсказывает сердце? В какую сторону стопы направить? Вразуми, Господи! И поскольку с высот небесных не звучало громогласно: а пошёл ты…. я шёл, куда глаза глядят. А глядели они вдаль, затянутую сеткой дождя. Шлепал по лужам итальянскими корочками, промокший до последней Карденовской нитки, но ни грамма не страдавший от стихийных неудобств, да ещё распевавший от полноты душевного комфорта: - Не тревожь мне душу скрипка, я слезы не удержу…. И голос мой, казалось, звучал чисто и молодо, поднимаясь в недоступные прежде высоты: - …. И пойду искать края, где живёт любовь моя…. Село. Не здесь ли? Зайду, узнаю. Прошёлся пустой улицей до площади и магазина на ней. Присел на лавочку с надеждой: придёт кто, расспрошу. Минут через пять дверь приоткрылась, женщина за порогом: - Ты чего, дед, мокнешь? А ну-ка, заходи. В магазине кроме девицы продавщицы были ещё три женщины. Все с любопытством уставились на меня. Потом устроили допрос. - Ты приблудил откель, али к кому приехал? - Чего молчишь? Язык отсох? - Продрог до немоты - может, плеснуть ему на донышко стакана? Ва-аль. Продавщица отмахнулась: - Не продаю на разлив. - Может, чекушечку? - Купи ему пива. - Да разве ж оно согреет? Шпроты открой. Мне сунули в руки банку шпрот. - Чего смотришь, вилку надо? Ва-аль. Не спеша выудил рыбёшку, запил бутылкой пива. - Благодарствую, миряне. - Слава те, Господи, заговорил! Теперь рассказывай: откуда, куда, зачем? - Семью ищу. Женщину двадцати пяти лет с четырёхлетней девочкой не встречали? - Да мало ли их. - Беленькая такая, на актрису похожая. - Внучка? - Жена. - Ты, дед, часом не тронулся? Тебе самому-то сколько? - Я богатым был. - Ну, тогда понятно. Разорился – убежала, теперь не сыщешь. - Тут другое - долго объяснять. - Нет, не видали мы твоей крали – у нас таковских нет. - Не зарекайтесь - за свою жизнь человек видит миллионы лиц, запоминает несколько сотен…. - И де ж твои миллионы запомнить? - Память, неподконтрольная сознанию, хранит всё. Я бы мог с вашего разрешения заглянуть в неё. - Не смеши, сказано в библии, да смешным не будешь. - Постой, Петровна, дай досказать человеку. Как это, заглянуть? – проявила интерес женщина, угостившая меня пивом и шпротами. - Дайте мне ваши руки, - я уложил их на свои колени ладонями вверх, сверху свои. – Закройте глаза. - Ой, Анискина, сейчас он тебя приворожит. - Вас зовут Таисия Анисимовна, по-деревенски Анискина, вам пятьдесят шесть лет, вдова, живёте одна. У вас четыре взрослых замужних дочери – в Москве, Питере, Севастополе и Владивостоке - зовут к себе жить. Один раз в году приезжают на ваш день рождения. У вас девять внуков и внучек…. А теперь помолчите. Последняя фраза была лишней, так как говорил только я, а остальные напряжённо молчали и слушали. Вся озвученная информация была на поверхности памяти, а в глубинах…. Сотни тысяч, миллионы лиц родных, знакомых, случайно виденных в разных местах за прожитые годы. Они замелькали предо мной, как картинки монитора. Нет, так не годится – много времени и вероятность ошибки. Пойдём другим путём. Я создал образы Наташи и Катюши, поставил задачу: ищем адекватность. Промелькнула пара сотен лиц – полного совпадения не обнаружилось. - Нет, вы не встречали моих близких. - Постой, мил человек, - Таисия Анисимовна поймала мои пальцы. - Если ты такой дока в памяти, верни моего Павлушу – поистираться стал. - Это муж ваш покойный? А надо ли так привязывать сердце к ушедшему навсегда. Может, наоборот – вычеркнуть его образ, а вас настроить на новую встречу. - Делай, что говорят, - Анискина вернула наши ладони в исходное положение. …. Три мужика на растяжках устанавливают антенну. - Ой, Пашка, сильный ветер – не удержать. - Тяните, тяните, - кучерявый крепыш повис на стальном тросе, упираясь в землю ногами. – А теперь крепите. Порыв ветра валит антенну. Павел упирается, ноги бороздят. - Берегись! Антенна падает на высоковольтные провода. Разряд – падает и Павел…. Таисия Анисимовна всхлипывает, уткнувшись в края подвязанного платка, отходит к окну. Оглядываю притихших женщин: - Я ищу семью, вы не поможете? - Таисия Анисимовна? – тревожно окликает продавщица. - Всё в порядке, - женщина машет рукой. – Ничего страшного. - Сама напросила, - ко мне подсаживается живая такая тётка, говорливая. – Ты мне мил человек верни воспоминания свадьбы, а про жизнь рассказывать не надо – сама всё знаю. Мой-то Петро Гаврилович – первый гармонист на деревне. А как ухаживать умел…. Она кладёт мне руки на колени, закрывает глаза. С удивлением узнаю, что ей нет и пятидесяти – так жизнь поизносила. Петро Гаврилыч её - отменный гармонист; через неё, трёхрядку, сгубил себя в угаре пьяном – всё по свадьбам, именинам. И женку замордовал буйством во хмелю. А ухаживал за девкой как испанский менестрель – с цветами в форточку, ночными серенадами. Да и Глашенька тогда того стоила: остроглазая, озорная, не девка – огонь. - Глафира Петровна, - убедившись, что и ей на жизненном пути не встречались ни Наташа, ни Катюша, говорю. – У вас ещё не всё потеряно – я мог бы вам помочь, образумить Петра Гаврилыча. - Иии, горбатого могила исправит - супруга гармониста махнула рукой на неказистую жизнь свою и тоже всхлипнула. Я к другой женщине: - А вы поможете? - Держи карман шире! Я не из таковских, - остроносая с узким подбородком и подозрительным взглядом выцветших глаз она производила впечатление весьма сварливой особы. - Что предосудительного нашли в моих действиях? - Чтоб я тебе свои мысли открыла? Да ни в жисть. Вот зараз сношусь к участковому, пусть он твой паспорт проверит. - Да ладно тебе, тёть Зой, - продавщица выложила ладони на прилавок. – Почему бы не помочь человеку? И мне: - Будете смотреть? Я потёр ладони, возбуждая импульсацию электромагнитного поля. - Что попросите в награду? - Там и увидите, если вы ясновидящий. Не увидеть Валиной проблемы было невозможно – всей душой любила фермера Ивана. Да только не свободен он – жена не дурнушка, детишек мал мала меньше четыре душонки. Как помочь тебе красавица? Стоп! Наташин облик мелькнул в пластах её памяти. Отмотаем назад. Да-да, это она – подходит к торговому ряду, выбирает фрукты. Что это было? Сельский сабантуй. Где это было? Когда? Память продавщицы послушно выдает требуемую информацию. Всё, нашёл края, где живёт любовь моя. Далеко ли отсюда до Воздвиженки? И это узнаю. Больше меня здесь ничего не держит. Кланяюсь: - Спасибо, бабоньки за хлеб и соль, приём сердечный. Валентина губки поджала: - И ничего не скажите? - Если только наедине. - Обед, закрываемся, - продавщица прошла к двери, выпустила женщин и преградила мне дорогу. – Ну. - Я мог бы избавить тебя от мук сердечных, но любовь это дар Божий, и рука не поднимается. Внушить Ивану, что ты единственное счастье его – тем более. Есть третий путь – жить вам вместе в любви и согласии. - Бред кобылий! - Дай ладони. Я в её компьютере и времени нет деликатничать. Это убрать, это стереть, а это активизировать. Условности среды, комплексы общественного мнения, частнособственнические инстинкты – вся это культура впитана с молоком матери, воспитана семьёй, школой, государством. К чёрту! Пусть будут просто счастливы. - Ты любишь Ивана? - Да. - Ты будешь почитать его жену? - Как старшую сестру. - Ты будешь жалеть их детей? - Как своих собственных. - Ну вот, осталось внушить эти мысли Ивану да Марье. - Ты поможешь мне? - Когда вернусь. Но уйти в тот день из села Сулимово мне не дали. - Куда пойдёшь? – у магазина поджидала Таисия Анисимовна. – Дождь, слякоть. До Воздвиженки добрых сорок вёрст – дотемна не управишься. - Ничего, я и ночью ходить умею. - Идём ко мне: отдохнёшь, поешь, в баньку сходишь, а я с тебя состирну – негоже в таком виде разгуливать. Не побрезгуй крестьянским бытом. Как я мог побрезговать, мною бы…. Короче, остался. Дом Таисии Анисимовны большой, но опрятный, ухоженный. - Почему Анискина? – спрашиваю, рассматривая фотографии и портреты в рамочках на стенах. Хозяйка вернулась, проверив баню. - Сельчане прозвали – бегают ко мне свои споры решать. Я для них вроде участкового. Глянула в окно: - Вон, Глашка своего алкаша на аркане тащит. Я вам поставлю, но сильно-то не налегайте – лучше после баньки. - А мне сказали, с тобой ушёл Странник, - заявила, входя, Глафира Петровна и подтолкнула от порога мужа. – Познакомься, Петя. Со смоляными кудрями, подбитыми сединой, Петро Гаврилович был похож на цыгана – даже серьга серебрилась в ухе. - Вот это по-нашему! – он хлопнул и потёр ладони. – Чувствуется, гостям рады. Устремился к столу, свернул с водки пробку, налил два стопарика. - Дёрнем за знакомство? Дёрнули. Гаврилыч снова налил. - Какие у вас длинные пальцы. - Это от гармошки. - С моими не сравнить. Я накрыл его ладони. Всё, клоун, приехали. Сейчас я из тебя трезвенника буду делать и любящего мужа. Чёрт! Зря выпил – алкоголь не даёт сосредоточиться. Надо разобраться, где тут у Петра тяга к спиртному прижилась, да вырвать с корнем. К супруге чувства разбудить. Но как подступишься – мысли его скачут, кружат в карусели. Или это мои? Как бы ни повредить чего…. Ладони наши расстались, но стопки стоят непочатые, и Петро к своей не тянется. - В баню-то пойдёшь? – спрашивает его Таисия Анисимовна. - Сходи, Петь, - уговаривает жена. – Уважь гостя – отпарь…. - Это я зараз, - соглашается Гаврилыч, и мне. – Пойдём что ли? Хозяйка суёт мне в руки свёрток: - Здесь полотенце, бельё чистое, всё своё оставь там - потом замочу. Раздеваемся в предбаннике. Петра удивил стеклянный глаз в моём лбу. - Это что? - Помогает в ясновидении. - Шарлатан? - Почему так сразу? - Где, кем работаешь? - Скажу безработный – осудишь? - Да мне плевать. Бич – это бывший интеллигентный человек. Видел, какая у меня жена? Кабы не она, давно бы уж сам загнулся под чьим-нибудь забором. - Беречь должен. - Да я её…. мою Глафиру…, - Пётро смахнул слезу, от полноты чувств сбежавшую на седой ус. – Эх! Он окатил полок водою из котла. Веник в руке, как бич палача. - Ложись, раб Божий. Я контролировал свой организм – мне не жарко, мне не больно, мне не…. Лишь лёгкое головокружение. Но это должно быть от стопки водки. Хотя…. Мне показалось, котёл печи вдруг двинулся на бак с холодною водой. Этого ещё не хватало. Я отвернулся и увидел, как мыльница помчалась за мочалкой. Закрыл глаза. Началось – пироги за утюгами, утюги за сапогами…. Чёрт! Как неожиданно. И как не вовремя. Машу Петру рукой – кончай, кончай хлестаться, помоги. - А, гость варяжский, недюжишь русской баньки! – Ликует тот и сжаливается. – Сейчас, сейчас, водой холодненькой…. Он бросает веник, хлопочет с тазиком над баком. А меня тошнит – свешиваю голову с полка и падаю, теряя сознание…. …. Оно приходило и уходило вновь, сознание моё. В минуты просветления Таисия Анисимовна у изголовья то с кашкой, то с бульончиком, то с молочком…. - Выпей тёпленького – с медком, коровьим маслицем…. Я пил послушно – меня рвало – и забывался. Был слишком слаб, чтобы противиться, а хозяйке невдомек, что организму надо моему - а ничего кроме покоя. Была «скорая». Медичка постучала градусником по Масяниному оку – вот это пирсинг! – и выписала таблеток и микстур. Благодаря им, а может вопреки, я всё-таки пошёл на поправку. На третий день злополучной парилки отстранил заботливую руку Таисии Анисимовны: - Ничего не надо - не хочу. Меня не вырвало, и я уснул, а не забылся. На четвёртый день увидел у кровати незнакомую старуху. - Я бабушка Наташи, - представилась. – Любовь Петровна Нечаева. Таисия Анисимовна на мой немой вопрос: - Пётр Глафирин разыскал в Воздвиженке, уговорил приехать. Вы поговорите, я в горнице накрою. И удалилась. Гостья пристально смотрела на меня, слегка покачивая головою: - Вот ты какой…. старый. А во лбу у тебя что? - Это после операции, - я прикрыл чело полотенцем. - Что обо мне Наташа говорила? - Что добрый и богатый – как у Христа за пазухою с Катюшей жили. - Как она? - Да как? Замуж собралась. Человек он вдовый, фермерствует, своих пацанов двое – хозяйка нужна. - А Наташа? - Да что Наташа? Не хочу, говорит, больше в город – нахлебалась выше крыши – своего угла хочу. Помолчали. - Старый, говоришь, для неё? - И бедный. А ещё сбежал, чуть жареным запахло. Ненадёжный ты для жизни человек. - Так и сказала? - Поедешь переспрашивать? - А вы не советуете? - Ни богатства ей не надо, ни бедности – дай Наташке пожить спокойно, за хорошим человеком. - А если я появлюсь в Воздвиженке, партия расстроится? - Дак что же они – твари бессердечные, Наташка с Катюшей - шибко убивались о твоей пропаже. Но раз ушёл, так ушёл – оставь девку в покое. - Может, вы и правы, - задумался я. Таисия Анисимовна заглянула: - Наговорились? Пожалуйте к столу. Скинул одеяло и увидел, что лежу в исподнем. - Посидишь с нами? – улыбнулась хозяйка. – Сейчас я тебе мужнее принесу. Потёртые джинсы и толстовка пришлись почти впору. На голову соорудил тюрбан из полотенца. Круглый стол накрыт закусками. Стоял и графинчик с домашней настойкой. - Поухаживай, Алексей Владимирович, - Таисия Анисимовна усмехнулась уголками губ, шмальнув по мне быстрым взглядом карих глаз. Но гостья оказалась приметливой – оценила настоечку на солнечный луч, покатала стопку в пальцах и выдала: - Вижу, ты вдовая, так и бери мужика, коли нравится. А то вяжется к девке…, - и выпила. – За вас! Рука Таисии дрогнула. Выждав паузу и не найдя ответа, она выпила. Я лишь пригубил. Разговор не заладился. Каждый молчал своим мыслям. Позвякивали столовые предметы. Я наполнил дамам стопки, извинился и покинул их. За воротами стоял старенький «Жигуль». Пётр покуривал на завалинке. - Наговорились? И что – с нами едешь? - Нет. Спасибо за заботу. - Да что там – соседи чай…. Вышла Наташина бабушка, поясно поклонилась хозяйке и дому: - Спасибо за хлеб-соль. И Петру: - Поедем что ль? На меня даже не взглянула. Глядя на облачко пыли, оставшееся за машиной, сказал: - Я всё-таки пойду в Воздвиженку, посмотрю – что да как. Сердцу будет спокойнее. - Вернёшься? – тихо спросила Таисия Анисимовна. По улице возвращался скот с выгона. Обременённые молоком и травами, коровы шли степенно, без понуканий, заворачивали на свои подворья. А за околицей за лесом поднимался багряный закат, обещая ветер завтрашнему дню. Любая глазу, милая сердцу деревенская явь. А может правда, вернуться и зажить здесь с Таисией – неужто в могиле веселее? - Я мог бы тебя звать Таей, - сказал я. – Но ты ничего не знаешь про меня. Даже я про себя не всё знаю. Что-то случилось после травмы, что-то потерялось важное – и я пока не могу понять, что. А надо – без этого жить не смогу. - Поймёшь, вернёшься? - Дом крепок мужиком – это понятно. А я? Сил мужских не осталось. Заботы хозяйские не увлекают. Не помощником тебе буду, а обузой. - Какие заботы? Две грядки в огороде, да клин картошки – с ними сама управлюсь. Две курицы да кот – вот и всё хозяйство. Пенсия у меня хорошая – проживём. Главное, человек ты хороший, сердцу любый, а его не обманешь. Лечить опять же умеешь – сколько добра людям сделаешь. Вон Петро-то Гаврилович совсем человеком стал – который день не пьёт, работает, Глафирой не надышится. - За хорошего человека спасибо. Только, признаюсь, не ощущаю себя человеком – существо какое-то. Я ведь, Таисия Анисимовна, боли не чувствую, жары и холода не замечаю, в еде не нуждаюсь. Я мысли могу читать – не страшно вам? - Болен ты и лечить тебя надо. Пойдёшь, упадёшь в поле, как прошлый раз в бане – кто поднимет? Оставайся. - Нет, Таисия Анисимовна, я должен взглянуть на Наташу и Катюшу, сердце успокоить. - Успокоишь – приходи. - Одолжишь одёжку – мой костюм мало годится для похода. - До утра останешься – дам. Подумал, а почему не уважить – у меня не горит, хозяйка просит. Словом остался. Когда лунный луч пробился в щель оконной занавески и лёг на половицу, Таисия Анисимовна появилась в дверях моей спаленки в ночной сорочке. - Спишь, Алексей? Можно я с тобой прилягу? – и нырнула под одеяло. Пристроив голову на одном плече, обняв за другое, посетовала: - Давно с мужиком не спала. - И сегодня не получится. - Дурачьё вы, мужичьё, все мысли об одном, - заявила, нежно теребя пальцами мою ключицу. – А нам, бабам, иногда просто хочется прислониться к крепкому плечу, почувствовать себя небеззащитной, напитаться силы вашей и энергии. Ну, питайся, питайся. Нашёл её вторую ладонь и крепко стиснул в своей. Наутро Таисия Анисимовна обрядила меня в мужние толстовку и джинсы, на ноги кроссовки дала, на голову широкополую соломенную шляпу. Пандану сделала из спортивной шапочки. Положила в карман деньги на автобус и вышла проводить. Молчала, ожидая, а как запылил вдали рейсовый, робко попросилась: - Может, я с тобой? Вдруг в дороге станет плохо. На моё отрицательное молчание: - Ну, тогда вечерним возвращайся – буду ждать. Наверное, лукавил, убеждая себя и прочих, что только глянуть на Наташу хотел – хотел ещё чего-то, быть может, объяснить причину внезапного исчезновения, чтоб не остаться в памяти любимой недостойным человеком. Ещё какие-то мыслишки царапали душу…. Её увидел за забором в топике и шортах – загорелую, весёлую, яркую своею красотой. Она ковыряла тяпкой землю меж картофельных кустов и напевала. А я любовался ею и любил…. Мужик подошёл - рукастый, плечистый, годов не больше тридцати - вытер ветошью ладони и шлёпнул её по заду. И не пощёчина в ответ, а поцелуй. Мне расхотелось объяснять Наташе причину своего исчезновения в тот памятный день. Да и подглядывать тоже. Выследил Катюшу. За нею по пятам ходил бутуз бесштанный – слушал выговоры, сунув палец в рот. А другой, такой же белобрысый, но постарше, сидел в сторонке, готовый сорваться на подвиги по первому зову Величественной Екатерины. Я потратил все оставшиеся деньги на шоколадные конфеты и подозвал его. Ему было лет восемь, и он был рассудительным: - Ты кто? - А ты? - Вовка Куренков. - А они? - Это моя сестра Катя и брат Валька. - Угощайтесь. Он обернулся: - Эй, подите-ка сюда. Катя, Валька…. Сунул пакет белобрысому Вовке и пошёл прочь – мне не хотелось быть узнанным Катюшей. Шел, утирая слёзы – лишний ты, Гладышев, человек, и на той Земле, и на этой. Могила твоя обитель. Вот здесь вот сяду у общественного колодца в тени тополей, остановлю сердце, и пусть меня похоронят. И сел, и готов был исполнить задуманное – драма, происходящая у двора напротив, привлекла внимание. Баба стояла монументом, скрестив руки под грудями, в вырезе платья похожими на ягодицы. Подле неё два пацана – один мелкий и робкий, второй пинал мешок с чем-то шевелящимся внутри. - Мёртвому припарка твои пинки, - заявила тётка, – снеси к болоту и утопи. - Так убью, - юный живодёр припал на колено и нанёс мешку три быстрых и сильных удара кулаком – так бьют крутые парни в американских боевиках. Мешок молчал, но шевелился. - Постой, я за ломиком сбегаю, - мелкий сорвался с места. Оставаться безучастным не было сил. Я подошёл. - Бог в помощь, миряне. А я чем могу? - Сильно обяжешь, если мимо пройдёшь. Это баба так высказалась, но я проигнорировал. - Так понимаю, Божью тварь жизни лишаете? А не боитесь? - Чего? – толстуха вызывающе вздёрнула подбородок. - Воспитать из недоросля убийцу – сейчас он на животное руку поднял, завтра на человека. - Мужик должен уметь защищаться. - От мешка? Примчался мелкий с монтировкой: - На. Но я перехватил её. - Так значит, не боитесь? - Кого, тебя? – живодёр, ободренный заступничеством матери, начал дерзить. - Бога. - А ты кто такой? - Я и есть Бог. Согнул руками монтировку в дугу и бросил в сторону. Очевидцы остолбенели. - Во, блин, - шевельнулся живодёр. – Что тятьке скажем? - Скажи, чтоб выпорол тебя как следует. Взвалил мешок на плечо и пошёл прочь. Присел за околицей в густых лопухах. На ощупь стал знакомиться с содержимым крапивного узилища. Что имеем? Лапа, лапа, голова – наверное, псина. Досталось, брат, тебе – и за что, если не секрет? Наверное, цыплёнка загрыз? Нехорошо. Ты его жизни лишил, а они б тебя. - Не дёргайся, не дёргайся, - это я уже голосом. – Сначала поработаю с твоею бестолковой, а уж потом выпущу, не то ты убежишь и опять в какую-нибудь историю врюхаешься. Знаю я вас, дворовых псов. Кстати, как тебя зовут…? Ни черта я не знал собак – ни держал своих, не общался с чужими. Впрочем, вру – Катюше на день рождения подарили с Наташей щенка белого пуделя, и он жил в нашем доме. Кстати, что-то нынче я его и не приметил…. Стиснул в ладонях собачью голову и попробовал проникнуть в её компьютер через мешок. Удалось. Огляделся – конечно, навороты не как у homo sapiens, но не прост, не прост собачий мозг. Вот эта пульсация откуда? Наверное, болевые ощущения. Уберём…. Давай-ка, брат, мы тебя перевоспитаем. Ведь бывают же умные собаки, о которых восторгаются – только что не говорит. Или это от дрессуры? У тебя пусть будет от природы…. Ковырялся в извилинах собачьего мозга, не считаясь со временем. А оно светило отпустило на покой и подтянуло к околице из ближайшего колка туманную марь. - Ну что, Артемон, в путь или тут заночуем? – развязал мешок, выпуская на свободу лохматую псину. После двух-трёх неудачных попыток он встал на ноги, часто вздрагивая всем своим кудлатым существом, побрёл прочь, припадая на четыре лапы. - Что, больно? Врёшь. Ноги переломаны? Да ты б на них и не поднялся. Готов поверить, рёбра не целы - дай срок, срастутся. Куда направился? Собака скрылась в густых лопухах. Ну, знать, судьбу свою выбрала. А мне дорогу надо выбирать. Поднялся, огляделся. В лощине, ещё свободной от тумана, светился костерок. Рыбаки, охотники, мальчишки? Оказалось, сторож Митрич коней хозяйских пас. - Не страшно одному-то, - получив разрешение, присел к огню. - Это умышленнику надо бояться, мил человек, - усмехнулся старик. – Коньки-то ретивые – враз копытом зашибут. Будто в ответ на его слова, едва различимые во мраке лошади забеспокоились, зафыркали, застучали о земь подкованными конечностями. - Волк? – высказал догадку. - А хоть бы, - Митрич спокойно ковырял палкой угли костра. – Это они стаей на одного смелые, а теперь его вмиг стопчут. Выкатил из костра несколько закопченных картофелин. - Угощайся. Меня вдруг осенило. - Я сейчас. Разломил картофелину, отошёл в темноту и позвал свистом. - Кто там у тебя? – спросил Митрич. - А никого, - оставив картофелину на кочке, вернулся к костру. – Пёс дворовый приблудился, да где-то не видать. - Пёс? Ну, тогда понятно – псу, если не бешенный, лошадку не испугать. Кони действительно скоро успокоились. - А волку? - Волчий запах их в ярость приводит. Тут такая свистопляска зачнётся – уноси-ка, серый, ноги. Картошка похрустывала горелой коркой на зубах. - Вкусно, - говорю. – Давно не ел. - Сейчас чайку сварганем из трав душистых – Митрич поставил над костром треногу и подвесил котелок с водой. – А ты можешь приступать. - К чему? - Как к чему? Я тебя попотчевал – так сказать, закон гостеприимства соблюл - твой долг рассказать: откуда, куда и зачем? Подумал, резонно и начал издалека: - В старину по земле волхвы ходили. Как думаешь, зачем? - Волхвы-то? Любимцы богов? Думаю, веру несли в народ. - Они ж язычники! - А мы кто? Атрибут поменялся, а праздники все те же. Ну, ладно. Не хотелось пускаться в теологические дискуссии. У меня мелькнула одна спасительная (в смысле, от могилы) мысль, и мне хотелось её откатать. - Как думаешь, сейчас волхвы есть? - Я не встречал. - А кто перед тобой? Митрич, усмехнувшись: - Вроде и не пили. - Не веришь? Докажу. - Скудесничаешь? А накрой-ка скатерть-самобранку, чтоб всё, чего сейчас хочу, на ней было. - Хочешь, навсегда тебя избавлю от чувства голода и жажды? Есть хотеть не будешь и…. - И помру. - Жить будешь вечно и болезней не знать. - А взамен тебе душу отдать? Да ты, батюшка, сатана. - Может и сатана, - я сунул руку в огонь. Затянуло душу разочарованием. То ли люди Зазеркалья такие тупые, то ли я утратил способность убеждать – не верят. Всего-то лишь хотел найти попутчика в дорогу – вместе из края в край по всей земле, сея разумное, доброе, вечное. - Протез? – полюбопытствовал Митрич. - Родная, - я пошевелил пальцами в огне. Собеседник громко сглотнул слюну и поднялся: - Пойду лошадок гляну. Ушёл и не вернулся. Я ждал его. Ждал мужиков с кольями, машин с мигалками. Тщетно. Туман с пригорка стёк в лощину. Звёзды, не успев разгореться, поблекли – коротки летние ночи, спаявшие закатные багрянцы с рассветной радуницей. Мне расхотелось закончить путь земной у потухшего костра – встал и пошёл неведомо куда. Огромный солнца диск, неяркий, не слепящий, прилёг на кромку горизонта, готовясь переплыть простор небесный голубой. Я остановился на обочине автострады. Налево пойдёшь – куда-то придёшь, направо пойдёшь – куда-то не придешь, прямо…. Вспомнил, как пересекал такую на четвереньках. Боковое зрение перехватило какое-то движение. Смотри-ка, змея ползёт через дорогу. Присмотрелся – какая ж это змея? Это…. Глазам своим не верю. Утка серая дикая, прижавшись вся к асфальту, и головою тоже, шлёпает ластами по сырому от росы гудрону – шея гадом извивается. А за нею жёлтыми комочками, вытянувшись вряд, раз, два, три, четыре…, восьмеро утят. Ну, нашла ты, Шейка Серая, место для круиза! Будто в ответ на мои опасения вдали засветились фары автомашины. - Кыш! Кыш! Давайте быстрей, а то от вас сейчас один след останется. В ответ на мои рукомахания утка прижалась к асфальту, маскируясь – замер строй утят. Ну что тут делать? Поймать их на руки да унести с дороги? Утка улетит, утята разбегутся и потеряются - вряд ли потом найдут мамашу. Поднял руку, пошёл навстречу надвигающейся беде, да не обочиной – проезжей частью. Джип накатывал, шурша колёсами. Мигнул фарами, посигналил, остановился. Трое вышли на дорогу. - Ты что, правнук Карениной, в рог хочешь? - Вы посмотрите, какая прелесть, - обернулся указать им на выводок, а боковым зрением вижу: летит в скулу кулак. Я, конечно, могу дать себя побить – всё равно не больно. Опять же ребят задержал, отвлёк от важных дел – пусть порезвятся, потом похвастаются о дорожном приключении. Только зачем поощрять дурные наклонности? В привычку войдёт. Уклонился от удара и ладонью, как штыком, тырк под рёбра. Что там у тебя, печень? А я думал, печень. Ну, подыши, подыши глубже, а то не ровен час…. Второй каратист оказался – Я! Я! – ногами. Я и ему ткнул, правда, кулаком, и в пах – упал, голубчик, скуксился. Третий рисковать не стал - полез в машину за бейсбольной битой. Я вступил с ним в диалог. - Брось палку. Твои дружки дрались руками – немного получили. А тебя искалечу. Брось. - Убью, падла! – он замахнулся. Ударил его в грудь ногой, а может, в шею – он залетел на капот и то ли палкой, то ли головою пробил стекло. Затих – башка внутри салона, а задница снаружи. Зло наказано, но не ликуется добру – ведь это всё мне врачевать. На чело ложу ладонь – снимаю боль. Что, парень, сломано в тебе? Жить будешь? Вот и хорошо. Но как? Копаюсь в извилинах, настраиваю на позитив – быть добрым это не просто и так легко. Но главное-то – благородно. Вот это пригасить, вот это выпятить, а это удалить, совсем не жаль. Ещё пару-троечку штрихов – получай, общество, достойного гражданина. Подрыгав ногами, молодой человек выбирается из пробоины в стекле, щупает темя: - Во, блин, шишка будет. - Надо что-то приложить холодное, - советует каратист. – Посмотри в багажнике: там, в ящике с пивом лёд. - Ты, дед, дерёшься, как Брюс Ли – угораздило же нас. - До свадьбы заживёт. - Да уж, - начавший драку смотрит на мобильник. – Каких-то шесть часов. - Что тут за фокус хотел показать? - Утят, - я оглядываюсь. – Ушли с дороги, ну и, слава Богу. Вижу на обочине пса - смотрит на меня, склонив кудлатую голову. Ты что тут делаешь, Саид - на выстрелы примчался? Что ж не вцепился в вражью ногу? Правильно - добрым тебя сделал. - Куда путь держишь, дед? Может, подвезти? А то айда с нами на свадьбу. - Пива хочешь? А шампусика? Я от всего отказываюсь. - Ну, бывай здоров. Мы пожимаем руки и расстаёмся друзьями. Джип уезжает, я спускаюсь с трассы: - Пойдём, Саид. На полуденный роздых остановились в весёлой берёзовой рощице. Солнце сенится сквозь густую подвижную листву. Птички-синички по веткам прыгают, поют. Дятел трудится, а кукушка подкидышей считает. Хорошо! Мне хорошо, а пёс в пяти метрах лежит, поскуливает. - Ты никак есть хочешь? Ну, иди, накормлю. Он с недоверием смотрит на мои пустые руки, виляет хвостом. Тем не менее, проползает метр-полтора. - Иди-иди, не бойся, - я глажу своё колено. - Иди сюда, я тебя поглажу. Пёс подползает к моим кроссовкам. Не дотянутся, да и не сторонник резких движений - взаимодоверие должно быть полным. Хлопаю по траве ладонью: - Рядом, Саид, место. Пёс ползёт вдоль моих ног. Глажу кудлатую голову: - Операция предстоит долгой - лучше тебе уснуть. Собака послушно кладёт её на лапы и закрывает глаза. Я тоже. В смысле, глаза. Предстоит не просто поковыряться в извилинах мозга, а добраться до тех глубин клеточной памяти, когда наши общие предки поглощали питающие вещества из окружающей среды чрез кожу. Ну, Саид будет через шкуру…. Хотя нет, не только. Возможно, и шерстяной покров тоже примет участие в насыщении организма. Я программирую собачьи инстинкты в соответствии с основными Заповедями - не укради, не возжелай…, а также защищай сирых и слабых. То, как он отлично это усвоил, Саид доказал под вечер следующего дня, когда мы с ним, бредя лесом, вышли на окраину села. За околицей мальчишки играли в футбол. Мой друг сорвался вдруг и громким лаем разогнал спортсменов. Когда я подошёл, они пожаловались: - Ваш пёс, наш мячик отобрал. Мячом служил им ёжик - живой, колючий но, видимо, немало пострадавший от пинков, полётов и падений. Я снял шляпу, сорвал пандану: - Ах вы, ироды Иерусалимские! Вот я вам ноги все поотрываю. Глаз Масяни вспыхнул ярким лучом и обратил в бегство маленьких изуверов. Саид преследовал их с громким лаем до самого села. - Откуда, Господи, сия жестокость в людях - творят неведомо чего. - Я взял колючий ком в ладони. - Сейчас, сейчас я тебя вылечу. Хитросплетения маленького мозга - где что? - попробуй, разберись. Но не спеша, как часовых дел мастер, по винтику, по шпунтику вникаю во всё и делаю своё дело. Вернулись в лес. - Ну, вот, приятель, боли уже нет, ушибы, переломы скоро заживут - ты только будь поосторожней. И отпустил колючего в траву. Он топ-топ, топ-топ и под корягу. Вылезает с пёстреньким котёночком в зубах - малюсеньким, в пол-ладошки. Тащит с явным намерением придушить и пообедать. Я опешил, Саид растерялся - стоим, смотрим. А котёнок изловчился - царап ежа по носу лапой. Тот зафыркал, добычу выпустил и закружил пред ней. Как не сунется, с какой стороны не подойдёт - навстречу лапа когтистая. Долго это продолжалось. Я смотрю, котёнок вне опасности. Но это пока - всё равно колючий какую-нибудь хитрость придумает и исполнит задуманное. Где же мама-кошка - не может быть такая кроха одна в лесу. Прогнал Саида прочь - может его боится? Сумерки закрадываются в лес. Круги ежиные становятся всё уже, наскоки чаще. Пора кончать его охоту и спасти малыша, раз мама не приходит. Беру котёночка в ладонь - он успевает и меня царапнуть. А шипит-то как - спинка с хвостиком дугой, в маленьком ротике малюсенькие клычки. Ну, успокойся, успокойся - мы с тобой одной крови. Глажу кроху, и котёнок засыпает у меня на ладони. А просыпается уже другим существом - ни голод ему не страшен, ни холод, ни болезни, и ни сама безносая с косой. Мы идём просёлком неведомо куда, и не хватает нашей компании осла да петуха. А. Агарков. 8-909-071-13-94 п. Увельский 2010г. © Анатолий Агарков, 2010 Дата публикации: 29.12.2010 13:25:10 Просмотров: 2854 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |